-

ЩЕРБАТОВ М. М.

ПИСЬМО К ВЕЛЬМОЖАМ ПРАВИТЕЛЯМ ГОСУДАРСТВА,

соч. сенатора кн. М. М. Щербатова.

Читатели «Русской Старины» уже знакомы с одним из наиболее интересных сочинений историографа Екатерины ІІ-й, сенатора кн. Михаила Михайловича Щербатова (р. 1733 ум. 1791 г.), а именно с записками его: «О повреждении нравов в России», напечатанными во II-м и III-м томах нашего издания ¹. Ныне мы представляем другое произведение этого желчного, беспощадного в своим современникам писателя: «Письмо в вельможам, правителям государства». Письмо не вдается в личности, не оскорбляет никого изложением хотя и правдивых, но позорных фактов из жизни тех или других деятелей; тем не менее, хотя в чертах общих — письмо представляет очень сильную сатиру на нравы высшего сословия эпохи Екатерины II. Документ интересен в ряду прочих сочинений кн. Щербатова — для обрисовки его политической деятельности, а еще более для истории нравов его времени. Не нужно однако забывать, что суровый сенатор — как ни резок в характеристике современных ему «вельмож, правителей государства», прежде всего человек своего времени, не чужд его недостатков и предубеждений; довольно, например, отметить в том же «письме» мнение автора в пользу откупа, существование которого он хотя и признает злом, но таким, «которое — по обстоятельствам государства — нужно» и т. п. [2]

Печатаем настоящий документ с копии (в лист, 15 полулистов), современной князю Щербатову и исправленной его собственной рукой. Сообщением его мы обязаны Василию Федоровичу Ратчу, покойному собирателю материалов к новейшей отечественной истории. — Ред.

Милостивые государи! Достигши до старости моих дней и видя приближающуюся мою смерть, сила ваша, ни мщение не страшны мне становятся. Ибо что вы можете у меня отнять? Остаток малого числа дней, из коих каждый означен новыми болезненными припадками. Да хотя бы и сего не было, из юности своей привыкши рассуждать о состоянии смертных тварей и о неизбежности от всяких нещастий, я и тогда уже душу мою укрепил противу ударов щастия. Я видел падших в нещастие вельмож, снисложивших свою гордость, слабость свою и подлость являть. Видел других вельмож, утесняющих себе нижних, лишать их имений и жизни; но зрил в их деяниях не более силы и могущества, каковые самый разбойник может иметь, который грабит и убивает, или пресмыкающийся червь, поядающий плоды земные, надежду тщательного земледельца, или какого насекомого, умерщвляющего своим ядом человека. Я видел царей и вельмож, умирающих в цветущих летах своея младости, коих, вместе с жизнию, исчезала вся надежда, пышность и великолепие; и они в пепел обратились, и память их не по тому судилась, какое они место на грязном малом кому нашей стихии, что мы землею называем, занимали, но потому каковы они были. Я видел над собою многие нещастия, был обманут щастием, претерпел в имениях своих ущерб; лишился моих ближних, которых не престаю оплакивать. Вижу ныне вами народ утесненный, законы в ничтожность приведенные; имение и жизнь гражданскую в неподлинности; гордостью и жестокостию вашею лишенные души их бодрости, и имя свободы гражданской тщетным учинившееся и даже отнятия смелости страждущему жалобы приносить.

Се первое из сих паче укрепило меня противу суровостей рока или, лучше сказать, ваших самопроизвольств, а второе побудило меня мысли мои вам начертать.

Не злобою я на вас дышу, не страстию какою побужден; [3] истина и человеколюбие суть путеводители мои. А посему не могу я вас щитать извергами природы, рожденными от каких свирепейших зверей, питанных млеком бабры или медведицы, и воспитанных среди льдистых бугров Кавкаса. Вы человеки, рожденные от подобных нам, воспитанные между нами с млеком матерей своих, питалися учением нашего святого закона; а посему не природа есть притчиною ваших пороков, но незнание самого объяснения вашея должности, забвение самих себя и страсти ваши, иже соделывают из вас не людей, но некиих чудовищей, созданных на нещастие и на погибель ваших сограждан.

Первое объяснение, долженствующее впечатленно быть в сердцах ваших, что есть вельможа? Се есть не иной кто, как человек по роду-ли своему, по достоинству-ли, или по случаю, возвышенный превыше других равных ему человеческих тварей; приближен к престолу царскому и обогащенный щедро даровитостию монарха от сокровищ народных.

Самые сии объяснении не показуют ли каждому вельможе и должности его. Возвышен он превыше других равных ему человеческих тварей. Но сие несть механическое возвышение, коим можно и навоз на верх высокой башни положить, но возвышение метафизическое, знаменующее, что кто возвышен пред другим саном, тот должен возвыситься и добродетельми. Но гордость, самохотение, презрение законов, сластолюбие, праздность, нерачение и невежество возвышают-ли человека? Поелику он есть человек пред другими, а впадая в сии погрешности, не становитесь-ли из знатнейшей Богом созданных тварей, т. е. человек, подлейшими из всех животных? Не чинитесь-ли вы сей самой кучею навозною, на верх великолепной башни вознесенною? Не чинитесь-ли вы из человек, и человек изящных, подобны жукам, подобно как они любящих жить в навозе, так вы в пороках?

Приближены вы к престолу царскому. Но для чего? Не для того-ли, чтобы верно ему служить и чтобы его милосердия чрез вас к нижайшей части подданных отражались. А могут-ли они иметь такое отражение, когда сему отражению гордость, леность, своехотение и прочее сопротивляется. Вы к [4] престолу царскому приближены с тем, чтобы учинить любима вашего государя, но вы его делаете ненавидима народу.

Вы обогащены щедродаровитостию монарха от сокровищ народных; то чем же вы можете ему и народу воздать? Не совершенной-ли то верностью в тому, кто вас обогащает, усердием и нелицемерным откровением своих мыслей, хотя бы они противны ему были, являя сим, что в подвигах ваших в его службе вы не сами себя в предмет имеете, не собственный ваш прибыток, но славу монарха, которому служите. Чем вы воздадите народу, коего сокровищи служат в обогащению вашему? Не тем-ли, что явите ему снисхождения, окажите попечение ваше о его блаженстве и явите, что вы достойны благодетелями народа именоваться?

Обыкновенно вельможи суть и правители государства. Воззрим же, что сие именование разумеет и какие замыкает в себе должности?

Самое именование правитель являет, что он должен быть тот, кто направляет течение вещей к лучшему благоустройству. Ибо незачем бы иметь правителей, если бы они токмо для развращения и повреждения употреблялись. Монарх есть один; все видеть и все обнять в государстве, а паче в пространном, не может. Он определяет разных правителей, коим уделяет часть своея власти, дабы способом и посредством оных повсюдова законы были исполняемы; дабы знаки его милостей повсюду разливались; дабы каждый безопасен был о своей жизни, чести и имениях. Но власть сия препоручается не на самопроизвольность каждого, во есть предписании законов, которых частные правители должны токмо исполнители быть, и исполнители незлостные, ищущие вины, преступления и наказания; но исполнители представляющие лицо отца народа, т. е., милосердые и снисходительные, а к тому справедливые и тщательные, нисходительные и всеми способами тщащимися, не токмо силою законов, но и своим примером, ввести благонравие в народ, утвердить его умоначертание, возвысить его душу, без чего никакая добродетель быть не может, и не токмо законными деяниями своими, но и каждым малейшим своим поступком должны показывать свое благосердие и снисхождение. [5]

Но как все сие вами исполняемо?

Вы определены быть исполнители законов; но прилегаете ли вы прилежное ваше старание достигнуть до совершенного познания оных, вникнуть в притчины сочинения каждого из них? Оставляете вы сию важную науку вашим секретарям, которые или для собственных своих польз вас обманывают, или вы сами, не справяся и чрез секретарей ваших о подлежащих законах, самопроизвольно судите, похищаете над властию монаршею; не правите, но в расстройку приводите правительство; отнимаете у подданных известные им правила, которым должны последовать; в презрение приводите самые законы, и жизнь, честь и имении граждан во всегдашней опасности становятся.

Вы говорите, что се есть для скорейшего решения дел. Но все, что скоро, еще хорошим назваться не может. Природа сама нам представляет примеры: нужные тварям произрастении не на спех ростут, но всему надлежит время и спелость, дабы совершенство свое получило. Как же вы думаете безумной вашею поспешностью какую пользу сделать. Пусть совесть ваша чиста; пусть желание ваше есть скорее соделать суд обиженному; пусть бы знали и законы, но возможно ли бег мучительства требовать, чтобы каждый подданный подвергался к единому вашему суду; чтобы иногда телесные припадки, иногда оттого, что не выспитесь ночь, препроводи ее в роскоши, иногда совсем посторонней вещью быв раздражены, суждении бы ваши зависели от вашего веселого или огорченного расположения. Но пусть, повторяю, вы бы и знание законов имели, есть ли такая на свете память, которая бы могла упомнить содержание и точный разум всех законов, которые у нас многие листовые книги сочиняют, из коих большая часть писаны на неупотребительном языке. Как же скорохватные ваши решения, без справок и сличения учиненные, могут быть справедливы.

Видны в суждениях ваших предубеждения к лицам. В самой ли истине или напрасно вы их получили, не стыдитеся и не страшитеся на оном суждении свои основывать, а иногда и не судя отнимаете честь людей. Войдите сами в себя, подумайте о слабостях человеческих; коль часто и яснейшие вещи [6] нам темны кажутся, то можно ли кому благоразумному человеку понадеяться на единое свое суждение, и страстью или предубеждением пораженный человек есть вполовину безумный, а вы в сем-то вашем безумии судите судьбу и честь людей. Законы для того составлены, что они лицеприятия не имеют; пристрастия в них нет: да судится каждый по законам, да отступление человека от известных ему правил накажется, а не потому, что кто внушил управляющему вельможе о ком худо или ему что показалось. Но вы на сие говорите, что хитрость развратных людей есть такая, что никакие законы не могут предупредить их коварства и злости и часто они, за недостатком законов, без наказания остаются. Сему оспорить не можно. Но не лучше ли если бы кто винной и избежал наказания, нежели когда, от вашего самохотения, упреждения или худого воззрения, безвинный кто претерпит и разрушится безопасность гражданская, защищаемая законами. Вы тщитесь наказать других за проступок противу законов или за вредный под них подбор, нарушая сами оные и считая их достойными наказанию, сами уже ясно злейшими извергами, разрушителями законов и злодеями, достойными жесточайшего себе наказания учиняетесь.

В самом исполнении вами законов я вижу такие нелепости, которые, конечно, в слезы и содрогание каждого доброго гражданина приводят. Лучшие из вас, затвердя, как сороки, слово милосердие, не знаете что оно знаменует, послабляете вящим преступлениям. Поймите, что милосердие есть единое из приписаний приличных божеству, равно как и правосудие, то может ли что в божестве быть противуречительно. А потому милосердие есть то, когда взирая на обстоятельства, на слабости человеческие и пр., самое правосудие смягчается, а не есть ослабление. Тит, император, нареченный благоприятный роду человеческому, пример милосердия в земных владыках, обливался слезами при подписании смертной кому казни, но ее подписывал, когда необходимо то правосудие требовало.

Другие, напротиву того, думая строгостью одною все привесть в порядок, якобы удобно было какие кому дела исполнять, озлобя прежде всех с кем он их исполнять должен, не взирая ни на слабости, ни на обстоятельствы, ни иногда на [7] невозможность, за удовольствие считают токмо наказания налагать. Не знают они сего правила, долженствующего бы быть начертанного в сердцах правителей: Слабости препятствуют милосердию и покоряются ему; беззакония сопротивляются милосердию и вооружаются противу него. Слабости человечеством извиняются, беззакония изверством самим извиниться не могут. Се есть правилы, иже составляют самые основания законов. Сим бы вы должны последовать, и если бы нашли самые законы противоречющие вашим добрым намерениям, могли бы принести пред престол монарший, ко власти законодательной, ваши представления о поправлении самых законов, а не самим вам чинить похищения над вышнею властью, коей вы есть хранители; прописав законы в глупых ваших писаниях, давать прощение или усугублять самую строгость законов, являя первым себя несмышленными похитителями вышней власти, а вторым — злодеями, приличнейшими быть палачами, нежели правителями государства.

Разные встречаются вам дела, а между тем и такие, которые требуют особливого разбору актов. Вы вступаете своими особами, не войдя ни в обстоятельства, ни в силу актов, иже составляют безопасность гражданских имений; судите в единую минуту, решите без справок и граждан в разорение приводите. Не учиняетесь ли вы сим совершенно сходны разбойникам, которые наглостию имение чужое похищают. Но вы в оправдание говорите, что вам точно известно, что акты сии несправедливы; что то имение похищено или у государя, или у приватных людей. Не спорю; но вы ли есть закон? Оставьте такие дела течению закона, пусть несправедливость их докажется. Если же и так вещи сокрыты, или такие обстоятельства приведены, что похититель останется владетелем похищенного, не лучше ли, чтоб государь или некоторые граждане от хитрости такой претерпели, нежели бы вашим скоропостижным суждением похитилас власть у государя, разрушились законы и погибла бы безопасность подданных, а вы-бы разбойниками учинились?

Пристрастии ваши суть наиболее очевидны в определении вами судей. Едва вы входите в начальство, уже несмышленная [8] родня ваша важные места получает; другие — ваши искатели, хотя их прежнее пребывание в судьях противу их свидетельствует, паки в места определяются; в единых местах тогда как отрешаете одних, других, не меньше участвующих в злоупотреблении законов, тогда же повышение получают. Пусть вы себе в оправдание скажете о сродниках, что ваше надзирание над ними научит их должности и добрыми вы их судьями соделаете; пусть скажете о прежде-бывших у дел, что ваше строгое наблюдение возвратит их к правосудию; пусть скажете о участвующих в злоупотреблениях, что обстоятельства не дозволили им оным сопротивляться, — оправдании ваши тщетны. Если вы, по пристрастию родства, определили кого, то не может ли быть то же пристрастие и в наблюдении за ним? и как возможно вам, быв главными начальниками, входить во все подробности нижних чинов? кто на ближнего вашего родственника или свойственника осмелится вам принести жалобы? и следственно большая часть дел его сокрыты от вас будут. Как вы надеетесь привыкшего в распутству человека обратить к порядку, когда и над собою толь мало власти имеете, что не стыдитеся его определить? Как вы можете извинить обстоятельствами злоупотребление законов? Как вы можете их в доскональность знать, и как вы можете понадеяться на человека, свазывающого вам, что он для товарищества плутовал? А определение таких, выводя вас пристрастными на позорище и показуя, что вы не достоинства, но прихоти своей ищите, развратит не токмо сих, но и множество других и вы, еслибы и хорошие имели намерения, коих, по крайней мере, знаков не видно, безуспешны в предприятиях останетесь; а народ увидит в вас пристрастного себе злодея.

Не хочу я вас обвинять в здоимстве, ибо сие обвинение является мне мерзко, и не могу я подумать, чтоб души ваши до того были уподлены. Охотно желаю вас хотя добрым намерением оправдать, возлагая более худые ваши поступки на невежество ваше, нежели на умышленные развращения вашего сердца. Однако, если вы не здоимцы, то, по крайней мере, вы толь малоумны, что тщитесь показывать себя такими пред народом. Ибо что может сказать народ, видя ваше [9] сластолюбие и роскоши, превосходящие ваши доходы? Что он скажет, видя ваше уважение ко всем богатым людям; видя похлебствы ваши во зловредным откупщикам? Колико каждый из вас соделал им благодеяний, вспомоществуя, якобы для своего прибытку, всех их разорениям и притеснениям народа. Вы, иже во всем строгие смотрители являетесь, пресекли ли вы несправедливую продажу соли, несправедливой ее вес, подмешания самого песку и прибавления цены? Пресекли ли вы в откупе табаку разные вкрадшиеся злоупотреблении, яко недовесы, подмесь худого и прочее? Нет, все сие в прежнем злоупотреблении остается. Тщетно народ жалуется, тщетно он вопиет. Везде он притеснен и нигде от вас защиты не обретает. Что сие знаменует? Вы говорите, что для пользы коронных доходов вы принуждены вспомоществовать откупщикам? Да разве корона отдавала им откуп на тех основаниях, чтобы они разоряли народ, повредили бы весы и меры и испортили бы примесом вещей самые нужные вещи для жизни человеческой? Естьли такие суть ваши мысли, то вы разрушаете связь народную с государем и государством и суть побудители возмущения. Если же не такие, чего ради вы толь во всем им способствуете? Никто из граждан не должен быть притеснен. Откупщики есть зло, но зло, по обстоятельствам государства, нужное. Не утесняйте их, исполните с ними точно те условия, на которых они обязались. Не утесняйте их, но не давайте им и народ утеснять. И тем более сие заслуживает вашего внимания, что сии люди из давных лет привыкли, для своего корыстолюбия, отягощать и притеснять народ. Зачем же вы делаетесь соучастниками таких притеснений? Зачем вы, потворствуя откупщикам, разрываете неразрывную цепь, связующую народ с государем? Зачем вы в недействительность, ради откупщиков, приводите законы? Убо либо здоимство в вас действует, либо вредом власти монаршей, по неразумию вашему, хотите сим богатым людям угодить. В первом случае вы злодеи, а во втором — безумные.

Нередко случалось мне приметить в тех из вас, которые наиболее хвастаются оказывать деятельности: они во все входят; то, что должно исправлять полицейскому офицеру, что должно делать нижнему судье, все на себя приемлют. Бегают как [10] безумные по городу; на все сами взирают; принимают множество бумаг; корпят с глупыми или с плутами своими секретарями их рассматривать и, в малостях упражняясь, от великого время отнимают, и народ в существительных вещах своего блаженства страждет. Сии похожи на тех лошадей, которые на наших фабриках ходят в колесе — хотя кажется ей что великое пространство пути прошла, но она все на одном месте пребывает — а в самом деле показывает вас быть мелочными людьми, удобными токмо к нижним чинам, а не в большие правители государства. Ибо что вы беганием своим делаете? Приметите самое малое число злоупотреблений, которое велите исправить. Они на малое время и то частно исправятся, дабы после со вреднейшею силою умножиться.

Не та ваша должность. Она состоит в наблюдении, чтобы подначальствующие ваши каждый исправлял свою должность. Не совсем охулительно очей ваших наблюдение; но не тот, кто меры и вес неправые держит, не тот, кто поврежденные товары продает, толико наказания достоин, ибо он сие делает для своей прибыли, для обогащения своего торгом; но тот, кому повелено за сим надзирать, который сугубое соделывает преступление; ибо без взятков такого бы упущения не соделал и народ бы не допустил быть обмануту. Но малоумие ваше до того простирается, что вы и не знаете, кого как должно наказать. Достоин некоего наказания продавец за такое злоупотребление, но сугубого наказания достоин надзиратель. А сим вы и упускаете. Беганье ваше становится тщетно; труды ваши пропадают; злоупотребление, после малой частной поправки, умножается, и вы достойно заслуживаете имя людей, незнающих, к чему свой труд, в чему какие наказании употребить, и в презрение народу впадаете. Случалось мне видеть, когда по таковым обеганиям, с усталыми ногами, принудя долго себя нужным ожидать, приходите запыхавшися домой, обираете у проселщиков разные жалобы, кладя под пазуху их, уже думаете, что коли ко бумаг, толико судеб человеческих в руках ваших держите. Бедные, прижимаете рукою своею судьбы других людей! подумайте прижать крепко свою судьбу, свою добрую славу, естьли вы ее когда имели! Уходите с важным видом, оставя множество других, от коих ничего не [11] выслушали, еще несколько часов вас дожидаться. Подумайте сами, не суть ли вы таковым поступком достойны смеха и поругания. Возможно ли вам сделать выписки и точное рассмотрение на сто, или более, просьб, которые вам подадутся в каждую неделю. Вы себя изнуряете; похищаете должность нижних судей; требованием от тех мест объяснений отнимаете у них время исполнять течения правосудия и, наконец, по незнанию вашему, подвергаетесь несправедливо еще решить. Но вы говорите, что каждый притесненный должен иметь к вам прибежище и просящего не отженете от себя. Похвально правило, но вы его не понимаете. Не тем неотвергается просящий, не тем обидимый защищается, чтоб между многих бумаг принять мало дельных, лишить себя нужного времени на важные решения, затруднить судебные места справками и запросами, и малоразумные повеления учинить. Неотвергни просящего, но тем, чтобы, в назначенный день и час тобою, он нашел тебя готового жалобы выслушать, а не должен бы несколько часов был тебя ожидать; ибо как скоро ты такой день и час назначил, он не твой, а просителев, — и ты не имеешь права имением других, в огорчение самым тем, ожидания тебя распределять. Приняв их просьбы, можешь ли ты всех удовольствовать? можешь ли без справок положить свои решения? можешь ли справки взять, не останова течение дел в присутственных местах? можешь ли предложениями твоими не подать поводу к узнанию твоих расположений, а потому и не побудить судей, трепещущих пред вами, судить сходственно с вашими мыслями? А все сие в ущерб правосудия.

Не лутче ли бы было вам отречься от принятия таких просьб, которые к судебным местам принадлежат. Пусть происходит на самые те судебные места жалоба. Посещайте, вместо беганья вашего по площадям и по улицам, судебные места. Отрекитесь таковые просьбы на судебные места в доме своем принимать, но лутче принимать жалобы в самых тех судебных местах; тогда проситель, быв введен вами в самое судебное место, судьи, словесно с показанием производства, объяснят обстоятельства дела и вам, без переписки, без затруднения судебных мест, останется наблюдать, ведя [12] особливую записку о жалобах, чтобы везде в порядке и безволокитно дела производились. Вы будете покойны, просители вас в доме не будут отягчать; судебные места, страшася вашего присутствия, будут в порядке и безволокитно дела производить и не затруднятся многими переписками, а и самые просители получат себе удовольствие; противной же сему поступок не показует ли ясно в вас, что вы ниже и спокойствия своего съискать не умеете.

Грубой и властной ваш обычай, а паче, когда нещастный народ видит вас подкрепленных какими временщиками, до того доводит народ, что он впадает в некое онемение, видя себя вами обижена, видя вами разрушенные законы, видя преимущества от монархов данные — вами отнятые, претерпевая угнетение и разорение, не смеют даже жалобу на вас производить. Что я говорю на вас, но ниже не смеют и вам справедливости своей изъяснить! Таковое ослабление народа, вами причиненное, не точно ли есть такое, о каковом Цицерон, при падении Римской республики, говорит в письме своем в Куриону: «Sed, me hercule, ne cum veneris non habeas jam quod cures, ita sunt omnia debilitata jam prope et extincta» ², но страшуся, что не можешь ты найтить способов употребить твоих попечений, ибо толикое есть зде ослабление разумов, и скажу почти истребление. А по сем: «Miseris temporibus ас perditis moribus» — от нещастных времен и разврата нравов. Се есть обыкновенные следствия утеснения; разумы придут в ослабление, сердца в уныние, и нравы развратятся, и люди, желающие своего щастия, не могши получить оное прямыми и законными путями, обратятся в подлости и обману.

Какая же вам польза от сего происходит?

Вы подвергнуты в тысячи обманам, чинящих вас подверженных презрению самых тех, которые вам наиболее раболепствуют; законы приходят в ослабление, ибо находят их бессильных безумные ваши поступки исправить; сердца и разумы уподобляются, нравы повреждаются и приключенное вами зло не мимоходящее, но долговременное становится; [13] а все сие или от вашего неразумия, или от желания быть превыше законов. А самое сие уже безумие ваше и показует; ибо естьли вы не взираете на защищение законов, есть ли щастие переменится, естьли вас непостоянная фортуна будет угнетать, в чем вы найдете себе защищение? Но какая вам и честь повелевать бессловесным и порабощенным народом? Вы человеки, за честь себе щитаете повелевать равными себе; но приведя их в скотское состояние, становитесь не правители равных себе, но дурные пастухи бессловесных скотов!

Тягостно мне, а иногда и смешно видеть вашу надменность, мерзко мне видеть ваши прихожие наполненные людьми, ожидающих вашего явления. Укрепив себя противу досады, я иногда хочю видеть сие глупое и бесчестное роду человеческому позорище, где купно с одной стороны подлость, а с другой, то есть, с вашей — глупая гордость является. Естьли бы вы взяли труд размышлять, нельзя бы вам себе не представить, что неприятно бы вам было другого ждать, зачем же вы сие неприятство на других налагаете? Но войдем в подробности о сем вашем поступке. Двоякие люди в вам приходят, единые для изъявления почтения вам, то скажите, какого вы почтения более желаете, того ли, которое относится к вашему сану и украшениям, или того, которое относится в вашей особе? Естьли первого, то выставьте ваши знаки и патенты в ваших прихожих и подпишите: господин сего дома есть токмо сие, а впротчем он чючела. Естьли вы хотите, чтобы оно к особе вашей относилось, то можете ли вы получить его, проповедывая своим поступком, что вы и жить не умеете, ибо почтете почтением платится. Вторые приходят с просьбами своими. Но и те должны ли вас ожидать? Вы возведены на высокую степень правления, для того ли чтоб подобно павлинам, которые в числе умных птиц не щитаются, распустя хвост свой собою красоваться?

Вы возведены для пользы народной, убо каждая нужда человека есть нужда ваша. Зачем же униженного самою нуждою, еще долгим ожиданием вас — унижать? Зачем, естьли он имеет тогда другие нужды, ожиданием вас сделать ему упустить нужное время? Естьли несправедлива его просьба, зачем прежде [14] законов его наказывать? Естьли же справедлива, зачем хотеть, чтобы он и справедливость унижением получил?

Я знаю ваш ответ; ибо часто случалось мне с таковыми о сем говаривать. Вы говорите, что «не гордость ваша и не тщеславие притчина сему, но обязанность исполнять дела, которые занимают вас и не позволяют вам тотчас выттить во ожидающим вас». Ответ ваш во всей своей ясности безумие ваше и неспособность открывает, ибо, понеже вы не умеете распределять время, как же можете благоразумно решить дела?

Я сам имел щастие быть в таких должностях, что множество людей до меня нужду имели. Я сам всегда обязан был многими делами; но никогда никто меня пяти минут не ожидал и дела мои нимало упущены не были. Не в похвалу ума моего я принужденным нахожусь сие сказать; ибо сие мне стоило малого размышления, но чювствование человека ожидающего того, до кого ему дело есть. Вот что я тогда придумал и исполнял, не делая ни себе помехи и не принуждая никого себя ждать. За первое себе поставил я правило, что естьли кто имеет нетерпящую время нужду, тот во всякое время, хотя бы то было ночью, имел право даже велеть меня разбудить; ибо и сон мой и успокоение не должны повреждать состояние последнего гражданина. По сем назначил я дни для моего успокоения и для исправления дел в моем кабинете, в которые просил всех, чтобы меня в сии дни, окроме крайной нужды, не беспокоили. Наконец и во дни, когда я принимал всех, назначил часы, в которые принимать, и каждой, зная тот час, приходил и меня уже не дожидался; естьли же кто пришел ранее ³, без крайней нужды, тот уже должен был винить или свои часы или себя, естьли несколько подождет. А сим способом я имел все нужное время для своих дел, и просители никогда меня не ожидали.

А посему оправдание ваше есть тщетно и поступок ваш ясно показует малость вашея души. Хотя вы сколько ни силитесь скрывать малость вашу, она самим ⁴ вам чювствительна. Сами вы себя дивитесь, как вы могли вельможами и [15] правителями государства учиниться, а потому, не имея ничего в себе, но взаимствуя все от ваших чинов, вы оными и гордитесь.

Я окончю наконец сие неприятное вам писание показанием еще единые вашея малости. Вы, по всему вышеписанному, оказываете себя врагами нижних себя, оказываете же себя врагами и равных вам. Насило кто из вас бывает в правительство возведен на место другова, то первое ваше попечение состоит охулять все поступки того.

Войдите в себя и подумайте, не совершенную ли подлость души вашей сие знаменует.

Вы, быв не в чинах, являли тому почтение, может быть и льстили его слабостям; вошед на его место вдруг стали его укорять, не сделав еще ничего лутчего. Тщеславие ваше уже льстится, унижа его возвысить себя. Но подумайте, не тем других унижают, что их злословят; будьте пред малым предшественником своим велики, он без злословия вашего унизится, а вы возвышены будете. Безумное ваше хвастовство не будет вас погонять как плетью, что нибудь явное (славное?) сделать, чем бы злословии ваши оправданы быть могли; а потом часто и без рассуждения, что соделаете; а сим хотя того превратить в карлу, сами пигмеи становитесь!

Хотите ли вы быть великими и почтены? Старайтеся последовать вещанию законов; ничего наспех и по произволению токмо своему не делайте; исправляйте от слабости или от обстоятельств людей падших; наказуйте упрямых преступников; явите, что вы превыше чину вашего; отвергните гордость, явите ласку и снисхождение; любите правду и благонравие и сами примером тому будьте и, наконец, старайтесь устроить безопасность и спокойствие и выгоды народные.

Без хвастовства слава вас увенчает и чины не будут вам украшением, но вы особою своею их будете украшать, и благословение имени вашего народом переживет ваш век и будет сопротивляться непостоянству щастия.

Сенатор, Кн. М. М. Щербатов.

(Около 1787 г.).

Комментарии

1. «Русская Старина» изд. 1870 г., т. II-й, стр. 13-66; 99-116 (там же, на стр. 13–15 помещено краткое известие о жизни кн. Щербатова); изд. 1871 г. т. III, стр. 673-688. В І-м томе «Русск. Стар.» (изд. перв., стр. 28-30; изд. второе стр. 415-417) помещены написанные кв. Щербатовым: «План истории царствования Екатерины II и опыт предисловия к таковой истории». Ред.

2. Эта и следующая цитата написаны рукою кн. М. М. Щербатова. Ред.

3. Приписано на поле рукою кн. Щербатова. Ред.

4. Приписано на поле рукою кн. Щербатова. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Письмо к вельможам правителям государства, соч. сенатора кн. М. М. Щербатова // Русская старина, № 1. 1872