ОДНА ИЗ ЕКАТЕРИНИНСКИХ МОРДАШЕК НА ЧЕРНОМ МОРЕ

I.

Друг мой, князь Григорий Александрович, в американской войне именитой английский подданный, Паул Жонес, который, служа американским колониям, с весьма малыми силами, сделался самим англичанам страшным, ныне желает войти в мою службу. Я, ни минуты не мешкав, приказала его принять и велю ему ехать прямо к вам, не теряя времени; сей человек весьма способен в неприятеле умножать страх и трепет; его имя, чаю, вам известно; когда он к вам приедет, то вы сами лучше разберете, таков ли он, как об нем слух повсюду. Спешу тебе о сем сказать, понеже знаю, что тебе не безприятно будет иметь одной мордашкой более на Черном море» 1.

Так писала Екатерина II князю Потемкину 13-го февраля 1788 года, и нельзя не признать, что данный ею эпитет мордашки, или бульдога, как она вообще называла английских моряков на русской службе, вполне подходит к Полю Джонсу. Это действительно был настоящий морской бульдог, и громкая слава предшествовала его прибытию в Россию. Сама Екатерина говорила о нем во втором [175] письме к Потемкину от 22-го февраля: «Паул Жонес у самых англичан слывет вторым морским человеком: адмирал Год (Гуд) первой, а сей второй; он четырежды побил, быв у американцев, англичан» 2, а в письме к Гримму того же числа: «Ну, ваши рекомендации не проваливаются; друг Поль Джонс будет принят хорошо и радушно, от таких людей не отказываются, но будьте добры, не поднимайте об этом шума, чтоб не помешали нашему соединению» 3. Князь А. А. Безбородко сообщал графу С. Р. Воронцову от 4-го апреля и 5-го мая: «Мы приняли контр-адмиралом славного Паул Джонеса», и «славный командор Поль Джон вошел в нашу службу на Черное море» 4. С нетерпением ждали в Петербурге славного моряка, о чем свидетельствуют письма Екатерины к Потемкину, так как она постоянно упоминает о нем, говоря то: «Паул Жонес приехал уже в Копенгаген, и думаю, что скоро поедет к тебе» 5, то «о Пауле Жонесе не имею снова известий» 6. Наконец, в дневнике А. В. Храповицкого записано от 24-го апреля: «Получено известие, что 20 числа выехал из Ревеля Павел Ионес; он вступает в нашу службу; он проберется в Константинополь» 7, а на следующий день: «Представлен Павел Ионес и пожалован в генерал-майоры» 8. О своем первом свидании с Полем Джонсом в день его приезда, Екатерина писала Гримму: «Поль Джонс приехал, и я видела его сегодня; я думаю, что он нам придется чудесно» 9, а Потемкину: «Паул Жонес приехал сюда и дня через два или три поедет к вам; он ищет переводчика, которого дать ему приказала; он охотою к нашей службе пылает; он мне говорил, что для нашего флота полезно бы было иметь Синоп, либо гавань на другой стороне, ради случиться могущих бурь; я на сие ничего не отвечала, чтоб тебе ничем руки не связать, а ты расположишь к лучшему» 10. Несмотря на любезный прием императрицы, назначение на службу Поля Джонса встретило какие-то странные препятствия, между прочим, со стороны того же князя Безбородко, который в своей частной переписке называл его «славным командором», но Екатерина энергично положила конец этим интригам, как видно из записи в дневнике Храповицкого от 9-го мая: «Встали рано. Приметно [176] беспокойство... они в совете все останавливают; сбили было Поль Жонеса, на силу поправила. Теперь набивают голову Грейгу. Я не знаю, кто делает каверз, но могу назвать канальей, потому что вредят пользе государства; сказала сие гр. Без-е (графу Безбородке) qu'il dise а qui voudra l'entendre» 11. «Канальи» замолчали», и «мордашка», произведенный в контр-адмиралы, отправился в армию с следующим собственноручным письмом императрицы к Потемкину:


«Друг мой, князь Григорий Александрович, вручителю сего письма, контр-адмиралу и кавалеру Паулу Жонесу, я долженствую отдать справедливость, что он показывает великую охоту оказать свое усердие, служа под вашим предводительством или руководством, где заблаго найдете его употребить. Письма ваши от 28 апреля получила и на них вскоре ответствовать буду. Пребываю к вам доброжелательна и прошу быть здоровым.

«Екатерина.

«Царское Село, 7 мая 1788 г.


«Прочтя сие письмо, мне показалось, очень чинно написано, и для того заблагорассудила сказать, что я тебя, мой друг, очень люблю запросто» 12.

Но прежде чем последовать за Полем Джонсом на новый театр его морских подвигов, бросим взгляд на его предыдущую жизнь, которая, по мнению одних, покрыла его славой, а других — позором, но, во всяком случае, сделала его имя известным во всем свете. Его необыкновенные морские подвиги в войне с Англией за освобождение Северо-Американских Соединенных Штатов были таким фактом, против которого спорить было нельзя, и все одинаково, враги и друзья, превозносили храбрость, смелость и отвагу Поля Джонса, но расходились в оценке его удальства. Одни, именно англичане, называли его пиратом, корсаром и изменником, так как он воевал с своей старой родиной Англией, а французы и американцы считали его благородным героем и пламенным патриотом, энергично, преданно служившим своему второму отечеству, Северо-Американским Соединенным Штатам, гражданином которых он всегда называл себя. Чтоб сказать беспристрастно, чей приговор справедлив, надо подробно познакомиться с жизнью Поля Джонса и его морской деятельностью, а это довольно трудно, так как материалы для подобного знакомства очень скудны. Не существует основательной, большой биографии этого «пенителя морей», а сведения о нем разбросаны по различным историческим [177] сочинениям и словарям; поэтому как нельзя более кстати появилась любопытная о нем статья в апрельской книжке «Centuru Magazine» американской писательницы Молли Эллиот-Сивель, которая беспристрастно собрала все, что известно до сих пор о Поле Джонсе, и добавила эти данные новыми фактами и чертами из многочисленной его переписки с друзьями, сохранившейся до сих пор и состоящей из 1,300 писем. Таким образом с помощью этого обстоятельного очерка и прежнего материала, преимущественно биографий в «Biographie Universalle» Мишо и в энциклопедиях Ларусса, Джонса и Чемберса, можно восстановить интересный образ этого оригинального героя XVIII века. Что касается до его мемуаров, изданных в 2 томах в Париже и Эдинбурге в 1798 году, то они с самого начала возбуждали сомнение в своей достоверности, а теперь вполне доказано, что это не что более, как подделка и даже не очень ловкая. В области фантазии, предметом которой служил знаменитый моряк, наиболее заслуживают внимания два известные романы Дюма «Поль Джонс» и Купера «Лоцман» (Pilote). Упомянем здесь же, что относительно пребывания Поля Джонса в России имеется еще менее сведений и они главным образом разбросаны в письмах Екатерины к Потемкину и Гримму (Сборник И. Р. И. О.), в дневнике — Храповицкого, в книгах: А. П. Петрова — «Вторая Турецкая война», т. I.; Ф. Веселаго — «Краткая история русского флота», вып. I; А. Висковатова — «Взгляд на военные действия россиян на Черном море и Дунае в 1787 и 1791 гг.»; Богдановича — «Война России с Турцией»; в мемуарах гр. Сегюра, 3 том; в письмах принца Нассау-Зигена (Le prince Nassan-Siegen par le marquis d'Aragon), и в статье «Берега Нижнего Дуная» в № 7 «Библиотеки для Чтения» 1844 г.; отдельный же биографический очерк Поля Джонса до сих пор появился только один и помещен в «Русском Вестнике» В 1878 г. с подписью И. Боева.

II.

Джон Поль Джонс родился в Шотландии, в Арбигланде, 6-го июля 1747 г. и был сыном бедного садовника. Нет сведений, чтобы он учился в какой нибудь школе, кроме приходской, но он отличался с юных лет любовью к чтению. Проведя детство на берегу моря, он пристрастился к мореплаванию и на тринадцатом году поступил матросом на коммерческое судно, которое занималось торговлей с Америкой. Через несколько времени шкипер, бывший вместе с тем и хозяином судна, обанкрутился, и Джон Поль, как он тогда назывался по фамилии своего отца, нанялся третьим штурманом на корабль, который вел торговлю невольниками, но он не мог долго вынести позора и [178] подобного торга живым мясом и поступил на другое судно уже шкипером и несколько раз ходил на нем в Вест-Индию. Во время одного из своих возвращений в Шотландию он был привлечен к суду за то, что подверг телесному наказанию на своем судне, не исполнившего его приказания, столяра. Хотя на суде выяснилось, что шкипер был вполне прав по закону, который дозволял тогда подобные наказания, и что он не обнаружил при этом никакой жестокости, а потому он был оправдан, но соседи стали на него коситься, что повело к неприятным пререканиям между ним и даже родственниками. Обладая очень горячим и, вместе с тем, злопамятным характером, он никогда не мог простить такого несправедливого, по его мнению, обращения своих соотечественников и затаил против них глубокую злобу, а когда, неожиданно, он получил известие о смерти своего брата Вильяма, эмигрировавшего в Виргинию и оставившего ему в наследство значительное поместье, то он с большой радостью отряхнул прах старой родины со своих ног и переселился навсегда в новое отечество. Два года он мирно жил в Виргинии и, обладая порядочным состоянием, имел доступ в лучшее общество Виргинии, при чем был в дружеских отношениях с знаменитым Томасом Джефферсоном. Хотя английские биографы и уверяют, что он в это время предавался самому грубому разврату, но эти сведения также бездоказательны, как и передаваемые этими биографами обвинения Джона Поля в том, что он бежал из Шотландии, боясь, что его повесят за какое-то преступление. Несмотря на скудость известий о нем в эту эпоху его жизни, можно, однако, сказать на основании сохранившихся писем различных представителей виргинского общества того времени, что Джон Поль, принявший тогда фамилию Джонса, считался всеми за достойного уважения джентльмена, а сам он, повидимому, думал провести всю свою жизнь мирным земледельцем. Но судьбе было угодно иначе, и как только вспыхнула война за освобождение Северо-Американских Штатов от английского ига, он поспешил в Филадельфию и чрез своего приятеля Джозефа Гьюза, члена конгресса от Северной Каролины, предложил свои услуги новому правительству и был принят в только-что образовавшийся американский флот с чином лейтенанта. Таким образом жизнь Поля Джонса собственно начинается с жизнью американского флота, 22-го декабря 1775 года.

Ему тогда было двадцать восемь лет, и он отличался средним ростом, худощавой фигурой и, по словам знавших его лиц, «смелой, удалой, чисто офицерской физиономией». Лицо его было смуглое, загорелое, черные глаза ярко блестели, хотя иногда заволакивались меланхолией. Манеры его были приличные, полные достоинства, и он необыкновенно умел пленять простых [179] матросов и женщин. Что касается последних, то он, повидимому, часто влюблялся в красавиц и даже, подобно Вашингтону, писал в честь их стихи, но никогда не подчинялся их влиянию. Он очень любил писать письма и выражался довольно правильно не только по-английски, но и по-французски. Вот каков был новый офицер американского флота, поступивший сразу лейтенантом на флагманский корабль начальника первой американской эскадры Гопкинса и имевший удовольствие лично поднять впервые во всем американском флоте флаг нового государства. «На мою долю выпало счастье, -говорит он в письме к Роберту Морису, — собственноручно поднять флаг Америки в тот момент, когда он впервые начал развеваться, и хотя это обстоятельство маловажно, но я считаю его за большую честь для себя». Служба под начальством Гопкинса не принесла Полю Джонсу ожидаемой славы, так как этот командир эскадры постоянно избегал опасности и, спустя год, был удален от службы за совершенную неспособность к морскому делу. Тогда Поль Джонс получил начальство над маленьким военным судном «Провидение» и сначала на нем, а потом во главе маленькой эскадры, перевозил людей и провиант из Род-Айленда в Нью-Йорк к Вашингтону, который очень сочувственно отзывался об оказанных им услугах. Ловко избегая английских крейсеров, гонявшихся за ним, как ищейки, Поль Джонс впервые заслужил славу храброго, смелого моряка, которая навсегда осталась за ним. Эта слава стала быстро распространяться, и молодые офицеры начали выражать желание служить под его командой в таком большом количестве, что он не мог уважить всех просьб; сохранились некоторые из его письменных ответов по этому предмету и самая замечательная в них черта, что Поль Джонс прямо выражал свое нежелание сманивать офицеров от других командиров, но, вместе с тем, высказывал, что естественно молодые офицеры желают служить у человека, который питает самые смелые планы. Как Поль Джонс первый поднял американский флаг, так он и первым был произведен в капитаны американского флота; но, по какому-то случайному обстоятельству, приказ об этом назначении был потерян, а в списках американского флота он оказался не первым капитаном, а тринадцатым. Это взбесило горячего самолюбивого моряка, и он поклялся, что никогда не будет служить под начальством тех лиц, которым несправедливо дано старшинство над ним. Конгресс хотя и не счел нужным уважить его требования насчет исправления этой ошибки, но из осторожности не стал назначать Поля Джонса под чью либо команду. В 1777 году на военном судне «Разбойник», ему поручено было отправиться в Европу, для принятия начальства над строившимся в Амстердаме для Америки фрегатом «Индеец». [180] Прежде чем он отправился в путь, он снова первый поднял, принятый конгрессом и остающийся доныне, новый звездный американский флаг. Благополучно прибыв во Францию, Поль Джонс прямо отправился в Париж и передал американским комиссарам рекомендательные письма от морского комитета, который отзывался о нем, как «о храбром и энергичном офицере». Но его ожидало там большое разочарование: амстердамский фрегат послужил пререканием между Францией и Голландией, так что американское правительство было вынуждено отказаться от него, и он был передан французскому правительству, а Полю Джонсу пришлось провести несколько скучных месяцев в Бресте в тщетном ожидании лучшего корабля, чем его маленький, дрянной «Разбойник». В это время он основательно изучал французскую морскую тактику, которую признавал лучше английской, и пользовался дружбой адмирала французского флота, Ла-Мотт-Пикэ. Замечательно, что этот адмирал, по настоянию Поля Джонса, первый из начальников иностранного флота салютовал американскому флагу. Хотя он и отдавал преимущество морской тактике французов, но так как англичане одерживали над ними победы, несмотря на менее блестящую тактику в теоретическом отношении, то Поль Джонс, подготовляясь к борьбе с ними, основательно ознакомился с составом всего английского флота. Существует подробный, составленный им собственноручно, список всех тогдашних английских судов, с обозначением места их постройки, числа и имен экипажа, количества орудий и лодок, водоизмещения и т. д.; по мнению американских его биографов, он мог добыть эти точные сведения только от какого нибудь высокопоставленного лица в английском адмиралтействе, с которым он, вероятно, находился в тайных сношениях.

Наконец, видя, что ему не добиться лучшего судна, Поль Джонс решился и на маленьком «Разбойнике», о котором Франклин говорил, что это судно «слабое, гнилое, с медленным ходом», вступить в бой с могущественным английским флотом. Отказавшись вступить во французскую морскую службу, как ему предлагали, он смело начал свои военные действия против старой родины. Он прямо направился к берегам Шотландии и поднялся по реке Клайде, где захватил несколько призов. Затем. 22-го апреля совершил знаменитую высадку в Вайтгевене. Отправившись на берег в двух лодках с тридцатью двумя матросами, он явился на рассвете в гавань, где стояло до ста судов, запер часовых в форте, заклепал орудия и поджег все суда. Несмотря на то, что после минутного испуга, многочисленная толпа бросилась за американцами к их лодкам, они благополучно вернулись на свое судно. При этом достойно внимания, что в [181] своем донесении начальству, Поль Джонс говорит: «я поджег английские коммерческие суда, чтобы отомстить за весь вред, нанесенный англичанами американскому торговому флоту, и был очень доволен, что в этом деле не было ни убитых, ни раненых с обеих сторон». Затем Поль Джонс пробрался к острову св. Марии, где находился замок лорда Селькирка, с намерением захватить этого лорда, для вымена его на пленных американских граждан. Но лорда не оказалось дома, и Поль Джонс хотел вернуться на свое судно, не тронув в замке ничего, и если ему пришлось дозволить своим людям ваять родовое серебро лорда Селькирка, то лишь вследствие настоятельных требований матросов, которые считали наравне с такими знаменитыми английскими адмиралами, как Дрэк и Гокинс, что грабеж был законной привилегией победителей. Однако, согласившись на взятие серебра на боязни открытого мятежа среди матросов, Поль Джонс ограничил этим реквизицию, а вернувшись на свой корабль, взял себе все серебро, уплатил матросам его стоимость, а самое серебро отослал обратно леди Селькирк. Франклин читал письмо Поля Джонса к леди Селькирк по этому случаю и прямо говорит, что оно было «очень деликатное, дававшее ей полное понятие о благородстве и великодушии американского офицера». На это письмо отвечал сам лорд Селькирк, отказываясь принять серебро иначе, как по уплате той суммы, которую Поль Джонс отдал матросам. В сущности, Поль Джонс заплатил за серебро гораздо дороже, чем оно стоило, именно тысячу фунтов, а стоимость серебра не равнялась и половине, но он и слышать не хотел о взносе денег лордом Селькирком, и последний кончил тем, что принял серебро даром. Спустя несколько времени, он понял все благородство поступка Поля Джонса и написал ему письмо, в котором признавал редкую дисциплину его матросов, не позволивших себе ни малейшего насилия и взявших только то серебро, которое им дали, а также заявлял, что хотел печатно засвидетельствовать этот факт, но считал достаточным и то, что он об этом говорил некоторым представителям английской нации. Таким образом, первый подвиг человека, называемого англичанами пиратом и корсаром, стоил ему тысячу фунтов, уплаченных только для того, чтобы, спасти дом английского вельможи от грабежа. Как бы то ни было, появление американцев в поместье лорда Селькирка навело страх на весь окрестный берег, и когда «Разбойник» подошел к маленькому городку Киркальди, то все жители выбежали на берег в ужасе, а местный пастор произнес импровизованную молитву, прося небо обратить в бегство врагов. Повидимому, эта молитва возымела чудодейственную силу, и поднявшийся ветер помешал высадке Поля Джонса. Но он задумал [182] более самолюбивое предприятие, чем наведение страха на женщин и детей, именно открытый бой с большим английским военным кораблем «Дрэк». Англичане так были уверены в своем успехе, что когда американское суденышко вышло навстречу их кораблю, то вслед за последним отправились в море пять мелких судов, чтобы быть свидетелями поражения дерзкого неприятеля, и с тою же целью весь берег переполнился зрителями. Но результат геройской борьбы маленького корабля с большим оказался совсем противоположным. На вызывающие крики англичан с «Дрэка» сам Поль Джонс отвечал: «мы американское судно «Разбойник» и давно ждем вас; солнце уже взошло более часа, пора вступить в бой». Они действительно вступили в бой, который, по словам Поля Джонса, в записке, представленной французскому королю, был «горячий, тесный и упорный». Он продолжался час и четыре минуты, а затем английский корабль был приведен в невозможность продолжать борьбу и спустил флаг; при этом англичане потеряли убитыми и ранеными 42 человека, в том числе капитана, а американцы только 9. Английские историки намеренно унижают эту первую громкую победу Поля Джонса и уверяют, что «Дрэк» было старое, никуда негодное судно, а напротив ложно увеличивают силу своего противника. В сущности же, английский корабль был если не новый, то вполне пригодный к делу, двадцати-пушечный фрегат, с отличным экипажем в 160 человек и вполне исправными орудиями, а американское суденышко, напротив, было дурно оснащено, плохо вооружено 18-ю старинными пушками, и его экипаж в 130 человек состоял из всякого сброда: мальтийцев, португальцев, малайцев и т. д., не признававших никакой дисциплины. Такое сравнение обоих противников говорит только в пользу победителей, а никак не побежденных. Поэтому во всех странах, кроме Англии, подвиг Поля Джонса был вознесен до небес, и его последующее поведение еще более утвердило его славу. С трудом приведя свой приз в Лориан, Поль Джонс должен был целый месяц кормить на свой счет пленных англичан, а офицеров он отпустил на честное слово, возвратив им шпаги и предложив явиться свидетелями на военном суде, в доказательство того, что они вели себя геройски и сдали судно только когда уже нельзя было его более защищать. При этом не лишне заметить, что Полю Джонсу уже американское правительство было должно более 1,500 фунтов стерлингов за вооружение «Разбойника» и, кроме того, не платило еще ни копейки жалованья ни ему, ни экипажу. Но если в финансовом отношении его победа оказалась более, чем скудной, то она увенчала его лаврами. Французское правительство просило американское правительство оставить его [183] в Европе и обещало дать ему хороший французский корабль, а при дворе и в светском обществе его носили на руках. Королева Мария Антуанета, в апогее своей красоты и славы, осыпала его державными ласками, и он писал о ней с грубым добродушием моряка: «королева прелестная девочка и. заслуживает полного счастия». Герцог Шартрский, принц Нассау-Зиген, его будущий соперник в России, и в особенности Лафайет находились с ним в самых дружеских отношениях. Но соловья баснями не накормить, и морской герой настоятельно требовал, чтобы ему дали корабль и отпустили на новые подвиги.

III.

Наконец, Полю Джонсу удалось образовать под своим начальством маленькую эскадру, но самого странного, диковинного вида. Флагманским кораблем, названным в честь Франклина «Bon Homme Richard» (Добряк Ришар, по имени его известной книги), было старое коммерческое судно, столь дряхлое, что нельзя было его даже исправить; на нем было сорок пушек, но таких старых, что они разрывались при стрельбе, а его экипаж, по словам Поля Джонса, был такой дрянной, которого никогда еще не видывал ни один военный корабль; только тридцать американцев, в том числе смелый и храбрый помощник Поля Джонса, Ричард Дэль, составляли единственную силу этого, никуда не годного, судна. Кроме него, в эскадре находились американский фрегат «Союз» с тридцатью двумя орудиями, под начальством капитана Ландэ, который должен был выйти из французской службы по подозрению его в сумасшествии, и три французских судна: «Паллада» с тридцатью двумя орудиями, «Олень» — с восемнадцатью и «Месть» — с двенадцатью. Во главе такой разношерстной флотилии и связанный в своих действиях навязанными ему условиями франко-американского союза, согласно которым он должен был прибегать во всем к советам своих французских товарищей, которые сдергивали его порывы и отличались тем, что только мешали ему, появляясь не кстати, и отсутствуя, когда они были нужны, — Поль Джонс вышел в море 14-го августа 1779 года. Более месяца он тщетно бороздил воды, только забирая коммерческие суда в виде призов и не находя достойного для себя врага. Чтобы не вернуться во Францию без всяких лавров, он, наконец, убедил французов войти в Фортский залив и наложить контрибуцию на Эдинбургский порт, но и тут судьба была против него, и буря заставила удалиться его суда. Но все-таки он нагнал страх на столицу своей старой родины, и сер Вальтер Скотт, бывший тогда десятилетним [184] ребенком, сохранил на всю жизнь воспоминание о том ужасе, в который пришли все обитатели города от приближения храброго американца. Но он так смело крейсировал у самых берегов Шотландии на своем маленьком судне, на котором обыкновенно был поднят английский флаг для того, чтобы сбить с толку неприятеля, что многие из англичан принимали его за свой крейсер, а один член парламента даже послал лодку к нему, с просьбой одолжить пороха и пуль для защиты от нападения пирата Поля Джонса. Он очень любезно отправил депутату бочонок с порохом и велел сказать, что, к сожалению, лишних пуль у него нет. Время таким образом шло, и пора уже было, согласно полученным приказаниям, идти обратно во Францию, без всякой славы, когда неожиданно, в 12 часов дня, 23-го сентября 1779 года, Поль Джонс увидал на горизонте близ мыса Фламборо большой английский военный корабль, а прежде чем наступила полночь, он уже одержал одну из самых славных и геройских побед во всей истории морских битв.

Замеченный Полем Джонсом корабль оказался большим фрегатом «Серапис», под начальством капитана Пирсона, который, вместе с другим фрегатом «Графиня Скарборо», под начальством капитана Пирси, конвоировал коммерческий флот из сорока судов, шедших из Балтийского моря. «Серапис» был совершенно новым, прекрасным военным судном, с четырьмястами отборными матросами и пятьюдесятью орудиями, так что, по словам Поля Джонса в письме к Франклину, «он никогда в жизни не видал такого славного корабля». Но, несмотря на неравенство сил, он смело вступил в бой, один на один, так как остальные суда его эскадры разбрелись во все стороны и не оказали ему ни малейшей помощи, кроме одной «Паллады», которая исполнила его приказание и взяла в плен «Графиню Скарборо». Прежде чем началась битва, противники, как водилось в те времена, обменялись вызовами. «Кто вы такие? Что у вас за судно?» спросили с палубы «Сераписа». — «Подойдите ближе, мы вам скажем», отвечали американцы. — «Вы какой везете товар?» презрительно кричали англичане. — «Ядра и бомбы», отвечали американцы. Долго маневрировали оба судна, прежде чем связаться в кровавой борьбе, и она началась только в семь часов вечера. Первый залп был дан Полем Джонсом, а затем англичане открыли огонь. Через несколько минут никуда негодное суденышко Поля Джонса дало течь во многих местах, на нем произошел значительный пожар, и вообще его положение было отчаянное: пушки разрывались, в трюме находилось до ста пленных, которые всякую минуту могли возмутиться, и многие из экипажа стали требовать сдачи. Поль Джонс видел, что единственный для него выход был в абордаже, и [185] крикнув одному из своих помощников, который громко ругал англичан всякими неприличными словами: «не ругайтесь, мистер Стаси, через минуту все мы можем перейти в вечность, а потому исполним свой долг», — он принял меры, чтобы подойти совершенно близко к английскому судну и сцепиться с ним. Когда, благодаря этому смелому шагу якоря обоих судов

1.JPG (48867 Byte)

и даже снасти перепутались, а пушки почти касались друг друга, так что матросы, для забивки снаряда, должны были высовываться на чужую палубу, то он с торжеством воскликнул: «хорошо! молодцы! теперь наша веяла!». Изумленные англичане подняли крик: «проклятые янки, помните, честный бой!», на что американцы отвечали: «чорт тебя возьми, Джон Буль, береги свою шкуру!» Свалка произошла неописанная, особенно после того, [186] как американцы, по приказанию Поля Джонса, забрались на мачты английского корабля и стреляли оттуда, сами почти находясь в безопасности. Среди постоянного огня и рукопашной схватки англичане, наконец, решились сделать смелый натиск: они выстроились в колонну и бросились на палубу американского судна, но там встретили такой отпор, что принуждены были ретироваться. Однако, этот успех нисколько не помог американцам, которые начинали приходить в отчаяние, видя, что долго им не продержаться, и один из офицеров даже крикнул англичанам», что они хотят сдаться. Но на восклицание со стороны англичан: «ну, спускайте флаг!», сам Поль Джонс отвечал классическими словами: «рано, я только-что начал бой!». Но в эту минуту, к его ужасу, подошел «Союз» и, по приказанию сумасшедшего капитана, стал стрелять не во врага, а в своих, а затем преспокойно удалился, убив и ранив значительное число американцев. Но Поль Джонс не унывал и на замечания своих помощников, что его судно не может держаться на воде от сильной течи, отвечал со смехом: «ничего, мы вернемся домой на лучшем корабле», а чтобы откачать воду, быстро прибывавшую в трюм, он приказал поставить на эту работу пленных, рискуя окончательно погубить себя. Но этот смелый шаг оказался вполне удачным, и пленные были так перепуганы угрожавшей им опасностью, что стали энергично выкачивать воду, спасая тем своего врага, хотя они легко могли заставить его сдаться своим соотечественникам. Тут наступил решительный кризис боя, и конец его был ускорен отважной выходкой одного американского матроса, который набрал гранат в ведро, влез на мачту английского корабля и стал преспокойно бросать их сверху, при чем одна попала в груду снарядов, лежавших на палубе, и произвела страшный взрыв. Англичане поддались панике и в половине одиннадцатого спустили флаг.

В результате англичане потеряли более ста убитых и столько же раненых, а американцы — сорок два убитых и сорок раненых. Так как английский флаг был прибит к мачте, то сам капитан Пирсон, хотя тяжело раненый, сорвал его и, сделав два шага, так как больше не требовалось, чтобы перейти на палубу американского корабля, отдал шпагу Полю Джонсу, который тотчас ее возвратил ему. Англичане потом рассказывали, что капитан Пирсон, отдавая шпагу, сказал, что ему тем больнее это унижение, что его шпагу берет преступник, сорвавшийся с виселицы; по свидетельству очевидцев, это бессмысленная басня, и Пирсон не говорил ничего подобного. «Но моя победа была не полная, говорит Поль Джонс в описании этой славной битвы, представленном французскому королю: — мне приходилось бороться с еще злейшими врагами: огнем и водой. [187] «Серапис» должен был защищаться только против огня, а моему приходилось иметь дело и с водой, которой набралось в трюме (до пяти футов. Бывшие у меня три помпы едва могли удерживать воду от дальнейшей прибыли, а, кроме того, необходимо было и заливать постоянно возникавшие в разных местах пожары, которые только к десяти часам утра следующего дня удалось совершенно погасить. Что касается до положения судна, то оно было совершенно безнадежно; без руля, без мачт и с многочисленными повсюду повреждениями оно решительно не было в состоянии достичь до ближайшего порта. Поэтому я приказал перенести всех раненых на английский корабль и должен сказать, что кто не видал страшной сцены, которую представляла палуба моего судна, тот не может иметь понятия, какую страшную резню и гибель порождают роковые последствия войны, от которой человечество не может не отвернуться с ужасом». Два дня еще держался на воде «Bon Homme Richard», но, наконец, вода дошла до нижнего дека, и Поль Джонс, удалив весь экипаж, оставил на мачте развевающимся американский флаг, так что его славное судно исчезло в волнах, гордо неся знамя Соединенных Штатов. Оценяя этот необыкновенный подвиг Доля Джонса, морские авторитеты признают, что хотя в нем не обнаружено никакого нового принципа, или новой тактики, но что он составляет единственный пример в морской истории, чтобы судно, слабейшее и погибающее с самого начала борьбы, одержало победу над сильнейшим и менее пострадавшим врагом. Английские историки и сам капитан Пирсон в своем официальном донесении уверяют, что английский флаг был спущен только в виду прибытия помощи к американцам, но в сущности эта помощь состояла в том, что «Союз» стрелял не во врага, а в своих, после чего он удалился. До свидетельству трех офицеров на этом судне, его сумасшедший капитан прямо сказал им: «пусть «Bon Homme Richard» спустит флаг, а я потом на свободе возьму и его обратно и «Серапис». Вся ошибка капитана Пирса, очень храброго, но неспособного офицера, заключалась в том, что он не понимал, в каком отчаянном положении находился его противник. Как бы то ни было, англичане стали прославлять его храбрость, ему был пожалован титул баронета, а лондонские купцы поднесли ему серебряный сервиз в сто фунтов стерлингов. Услыхав о почестях, которыми осыпали побежденного им противника, Поль Джонс остроумно сказал: «он этого вполне заслужил, и если мне удастся его еще раз встретить, то я произведу его в лорды».

Пока побежденный увенчивался лаврами, победителю приходилось терпеть одни неприятности. Тяжело раненый, хотя об этой ране он ничего не говорит в своих донесениях, Поль Джонс [188] отвел приз и остатки эскадры в Голландию, где народ принял его чрезвычайно сочувственно, но двор и правительство делали ему всякие каверзы под влиянием английского посланника; которого Поль Джонс ехидно называл: «эта маленькая штучка, сэр Джозеф Иорк». Эта «маленькая штучка» открыто называла Поля Джонса пиратом и мятежником, а также требовала, чтобы голландское правительство выдало ему «Серапис» и «Графиню Скарборо». Хотя голландское правительство до этого и не дошло, но оно уведомило Поля Джонса, что он должен или отдать «Серапис» французам, или поднять на нем французский флаг, предварительно вступив на французскую службу. Храбрый моряк избрал, по его мнению, меньшее из зол и предпочел отдать французам свой приз, чем спустить американский флаг, а сам перешел вместе со своим американским флагом на другое судно своей эскадры «Союз», вторично отказавшись вступить на французскую службу. Мало этого, французский посланник, герцог Вогион, оскорбил Поля Джонса предложением взять под свою команду французское каперское судно и таким образом удалиться из Голландии. Но Поль Джонс отвечал на это гневным письмом и потребовал немедленной сатисфакции, в чем ему не могли, конечно, отказать. Несмотря на то, что англичане называли его пиратом и корсаром, он ненавидел каперов, которых называл привилегированными разбойниками, и когда впоследствии один из американских каперов, капитан Трукстун, находясь во французском порте, поднял на своем судне американский флаг, «то Поль Джонс приказал ему сказать, чтобы он немедленно спустил флаг, так как по акту конгресса капер мог только поднимать американский флаг по разрешению ближайшего морского начальника, а он никогда этого не дозволит. В виду же ослушания капитана Трукстуна он послал две вооруженные лодки, которые заставили упорного янки исполнить его приказание.

Несмотря на все интриги английского посланника и угрозы голландского правительства, Поль Джонс оставался в голландских водах три месяца; наконец, 27-го декабря он ушел в море, высоко неся флаг Соединенных Штатов на своей мачте и едва не доведя Голландии до войны с Англией. Он отправился во Францию, но таким путем, какого, конечно, не ожидали его враги. Он перерезал Северное море к Дувру, прошел мимо всего английского флота в Спитгеде, два дня крейсировал по Ламаншу, обогнул остров Вайт, взял курс на Коруну и в конце января бросил якорь в Лориане. Это отступление было не менее блестяще, чем одержанная им победа, так как все это время он имел в виду двадцать пять неприятельских судов, из которых каждое обладало большей [189] силой, чем его. Благодаря своей ране, он должен был остаться несколько времени в Лориане, и только в мае месяце он появился в Париже, откуда Франклин написал ему, как только пришло известие об его высадке на французский берег: «В продолжение нескольких дней после прибытия вашего курьера в Париже и Версале ни о чем другом не говорили, как о вашем подвиге хладнокровия и храбрости. Вы можете себе представить, какое впечатление произвело на меня все это, но я не хочу в письме к вам высказывать всех своих чувств... Я очень беспокоюсь о ваших пленниках и желал бы, чтобы они поскорее прибыли во Францию, так как тогда вы довершите славное дело освобождения всех так долго томящихся в английских тюрьмах американцев, за которых выменяют ваших пленных, находящихся в еще большем числе». Еще более пришли в восторг французы, когда американский герой прибыл, наконец, в Париж. Двор и общество наперерыв старались выказать ему свое уважение. Король пожаловал ему золотую шпагу с надписью ««Vindicator maris. Ludovicus XVI, Remunerator strenuo vindici», стоившую 2,400 долларов, а затем потребовал согласия американского конгресса на причисление его к числу кавалеров ордена военных заслуг. Во время торжественного представления в опере Поль Джонс сидел в ложе королевы и при входе его в театр все зрители, встав со своих мест, громко приветствовали героя, а по окончании пьесы, при всеобщих рукоплесканиях, спустился на его голову с потолка лавровый венок. При этом он скромно встал и пересел на другое место; этот поступок Поля Джонса до сих пор приводится во французских школьных учебниках, как пример скромности героя.

IV.

Около года оставался храбрый моряк без дела, ожидая в Париже и Бресте, чтоб американское правительство дало ему команду над эскадрой, или большим кораблем. В это время он также хлопотал насчет призовых денег по случаю взятия «Сераписа», а свободные минуты посвящал романическим приключениям. Пользуясь тем, что он был львом в дамском обществе, Поль Джонс смело срывал цветы удовольствия, как говорилось на тогдашнем салонном языке. Особенного шума наделала его любовь к графине Лавендаль де-Бурбон. Эта красивая, остроумная женщина, бывшая гораздо моложе своего мужа и славившаяся своим кокетством, вскружила голову американскому герою. Она осыпала его любезностями, нарисовала его портрет и написала в его честь стихи; он, с своей стороны, [190] бомбардировал ее пламенными посланиями, просил ее сохранить его золотую шпагу во время предполагаемой поездки в Америку и умолял ее переписываться с ним шифрованным способом. Наконец, ей показалась эта канитель скучной, и она облила его холодной водой, но Поль Джонс вовремя вспомнил, что он герой, и что герою не следует разыгрывать роль дурака даже перед женщиной, а потому ловко отвечал красавице, что он нимало не влюблен в нее, что она его не поняла, и что он только добивался ее дружбы. Таким образом, сама светская кокетка очутилась в неловком положении, но она, повидимому, нисколько не потеряла своего уважения к Полю Джонсу, так как впоследствии находилась с ним в постоянной переписке. Потом известны его близкие отношения к г-же Телисон, побочной дочери Людовика XV, которая, благодаря его влиянию, была представлена королю, обещавшему ей свое покровительство; из сохранившихся писем Поля Джонса к его другу Джефферсону, бывшему тогда американским посланником в Париже, видно, что он занял для нее четыре тысячи ливров и просил представителя Северо-Американских Штатов оказывать ей всякое содействие.

Наконец, осенью 1780 года, он получил начальство над небольшим судном «Ориель» и отправился на нем в Америку с военными запасами для армии Вашингтона. Но прежде чем выйти из Бреста, случилась с ним неприятная история, из которой он также ловко вышел, как из политических столкновений с Голландией и романтичных затруднений с французской аристократкой. Какой-то молодой морской офицер французской службы, выведенный из терпения, что так носятся с иноземным моряком, позволил себе оскорбить Поля Джонса в кофейне, а когда тот дал ему достойный урок, то юноша вызвал его на дуэль. Американец отвечал, что он ни с кем не стреляется, так как у его отечества слишком мало рук, чтоб рисковать жизнью даже одного моряка. Когда же присутствовавшие подняли ропот в виду такого неожиданного результата ссоры, то он прибавил хладнокровно: «Я иду в море и, по дошедшим до меня сведениям, буду иметь завтра дело с гораздо сильнейшим неприятелем. Вместо дуэли пойдемте со мною в бой, молодой человек, и посмотрим, кто из нас первый побледнеет». Эти слова были встречены взрывом восторженного удивления со стороны всех присутствовавших французов, а молодой офицер бросился в объятия мужественного героя, умоляя простить его за бессмысленную выходку. На следующий день Поль Джонс отправился в путь, но ему пришлось иметь дело не с врагами, а с бурей, и то с такой бурей, которая считается авторитетами морского дела за самую ужасную во всем XVIII столетии. Он едва не потерпел крушения у Пенмаркских скал и вернулся обратно в гавань для [191] починки своего судна. «Я никогда не видывал такого хладнокровия и мужества, как те, которые выказал Пол Джонс в страшные дни и ночи, проведенные нами в виду Пенмаркских скал, рассказывал впоследствии Куперу, Ричард Дэль, всегда сопровождавший своего друга и начальника: — а тогда нам грозила большая опасность, чем во время битвы с «Сераписом».

Только в феврале 1781 года Поль Джонс достиг Соединенных Штатов и был принять там с большим почетом. Вашингтон, Джефферсон, Адамс и Морис написали ему приветственные письма, а конгресс 14-го апреля объявил ему благодарность всей нации в следующих выражениях: «конгресс постановляет, чтоб была выражена Соединенными Штатами благодарность капитану Полю Джонсу за ревность, осторожность и храбрость, с которыми он поддерживал честь американского флага, также за его смелость и успешную деятельность относительно освобождения от плена граждан Соединенных Штатов, попавших в руки неприятеля, и вообще за доброе поведение и важные услуги, которыми он возвеличил честь своего имени и американского оружия». Затем конгресс единогласно пожаловал ему титул рангового, или первого, офицера американского флота и поручил ему достроить и взять под свою команду заложенный в Портсмуте, в Нью-Гемпшире, единственный тогда в Соединенных Штатах семидесятичетырех пушечный линейный корабль «Америка». Два года занимался Поль Джонс этой постройкой, но когда корабль был готов, то его подарили Франции в замен погибшего в Бостонской гавани. Глубоко разочарованный в своей надежде командовать большим кораблем, храбрый моряк испросил разрешения сопровождать французский флот, который, под начальством маркиза Вадреля, должен был отвезти на родину французский корпус, действовавший в Соединенных Штатах. Ему отвели почетное место на флагманском корабле, и адмирал уступил ему свою каюту; но когда в Вест-Индии эскадра получила весть о заключении мира с Англией, то Поль Джонс покинул ее и вернулся в Соединенные Штаты, а командир французского корпуса, барон Виомениль, писал о нем французскому посланнику де-Люзерну: «Поль Джонс вел себя среди нас в продолжение пяти месяцев так скромно и умно, что бесконечно увеличил репутацию, приобретенную его храбростью и подвигами».

Вскоре после этого Поля Джонса послали в Англию и Францию, чтоб уладить дело о призовых деньгах, следовавших «Bon Homme Richard». В Лондоне он оставался только два дня и вел свои переговоры из Франции. По всей вероятности, дипломаты были не очень довольны его резкими, грубыми манерами, но он настоял на своем и получил все следуемые американскому правительству деньги, а сам не получил ничего, кроме [192] вознаграждения за расходы. В это время, посещая попрежнему светские придворные кружки Парижа, он подружился со многими знатными англичанами, в том числе с посланником при французском дворе, герцогом Дорсет, лордом Вемис и адмиралом Дигби. Кроме того, он сошелся с Джоном Ледиардом, который сопровождал Кука в его последнем путешествии, и узнав от него о громадных меховых богатствах на Тихом океане, составил план об экспедиции туда, но, несмотря на одобрение Джефферсона, этот план не был приведен в исполнение. В 1787 году он вернулся в Соединенные Штаты, и конгресс, приняв отчет об его деятельности относительно призовых денег, единогласно решил поднести ему в память его великих заслуг золотую медаль, каковой чести удостоились только шестеро генералов американской армии, в том числе Вашингтон. Однако все еще оставались кое-какие счеты с Данией по поводу призов, отведенных туда американцами и проданных датским правительством. Уладить это дело было поручено Полю Джонсу, и он снова отправился в Европу, снабженный рекомендательным письмом от конгресса к Людовику XVI, — честь, которой удостаивались очень немногие из американских граждан. Прибыв в Париж, он, конечно, прежде всего увидел своего друга Джефферсона, который заявил ему, что русский посланник, Симолин, просил его узнать от Поля Джонса, не хочет ли он принять высокий пост в русском флоте, который тогда вел борьбу с турками на Черном море. Подобное предложение очень понравилось самолюбивому и храброму герою, которого тяготило насильственное бездействие, и он обещал, устроив порученное ему в Копенгагене дело, проехать в Петербург.

В Дании его встретили очень радушно, и милостивый прием королевской семьи тронув, падкого на почести, моряка, но порученное ему дело не сладилось, и даже министр иностранных дел, граф Бернсторф, нашел недостаточными его уполномочия, так что он прекратив переговоры, тем более, что Джефферсон тогда вел переписку о заключении трактата с Данией. Отделавшись от этого неприятного дипломатического столкновения, Поль Джонс поспешил в апреле 1787 г. в Россию, хотя не получил еще потребованного им от американского правительства разрешения поступить на службу иноземного правительства. Чтоб урегулировать свое положение в этом отношении, он написал Джефферсону: «я полагаюсь на вашу дружбу, чтоб оправдать перед Соединенными Штатами тот важный шаг, который я теперь делаю согласно вашему совету, так как я никогда не могу отказаться от славного титула гражданина Соединенных Штатов». Путешествие Поля Джонса в Петербург было вполне достойно его смелого, предприимчивого характера: он нанял [193] небольшой бот в Копенгагене и пошел на нем в море, не говоря матросам, куда он направляется; достигнув Балтийского моря, он, несмотря на ненастную погоду, под угрозой застрелить их из пистолета, принудил их взять курс к Финскому заливу, а там после четырехдневного плавания под руководством маленького компаса вышел на берег в Выборге, откуда уже сухим путем добрался до Петербурга.

Подведя теперь итоги сорока-однолетней жизни и морской деятельности Поля Джонса до его появления в России, можно порешить вопрос, кем же он действительно был: героем и пламенным американским патриотом, как уверяли его друзья, или пиратом, корсаром и английским изменником, как доказывали его враги. Относительно этого не может быть двух мнений и каждый беспристрастный человек, взвесив все факты его жизни и морской деятельности, не может не признать, что он не был ни корсаром, ни пиратом, так как его юношеская служба на судне, которое вело торговлю невольниками, не может быть ему поставлена в укор, тем более, что, сознав весь позор этого дела, он покинул его, а вся его морская деятельность состояла из ряда открытых военных действий с более сильными врагами; если же он брал коммерческие призы, то это делалось во всякой морской войне, и, кроме того, он презирал каперство, в котором никогда не принимал участия. Обвинение в измене Англии также не основательно, и хотя Теккерей, очень далекий от всякого шовинизма и восклицает: «Если хотите, то Джон Поль Джонс был изменником, но никогда более храбрый изменник не обнажал меча», но в этом отношении он невольно подвергся влиянию узкого английского эгоизма, так как поступление Поля Джонса на морскую службу Соединенных Штатов, куда он несколько лет перед тем переселился, не имеет в себе и тени измены, тем более, что он никогда не служил в английском флоте и не знал другого знамени, кроме американского. Если Поль Джонс был изменником, то еще большим изменником был Вашингтон, который действительно служил в английской армии, но никто, даже самый ярый англичанин, никогда не называл Вашингтона изменником. Если таким образом Поль Джонс не был ни корсаром, ни пиратом, ни изменником, то, очевидно, он был героем и пламенным американским патриотом, так как в его геройстве и услугах, оказанных им второму своему отечеству, не сомневались никогда и его враги. [194]

V.

Мы видели, как Екатерина приняла и послала к Потемкину свою новую «мордашку на Черном море»; мы теперь знаем, что это была за «мордашка», и потому Безбородко имел полное право сказать Сегюру: «с такими четырьмя головами, как Нассау, Поль Джонс, Суворов и капитан-паша, трудно не получить вскоре великих вестей». Действительно, такие вести не заставили себя ждать; 14-го июня гребная флотилия под начальством принца Нассау-Зигена и Поля Джонса нанесла сильное поражение турецкому флоту к Днепровском лимане перед Очаковом; у турок было взорвано два корабля и повреждено 19, а наша потеря состояла только из 4 убитых и 13 раненых 13. Хотя собственно Поль Джонс командовал парусными судами, которые не принимали участия в этом деле, но он лично содействовал его успеху, приведя, в то время, когда, по словам А. Висковатова, подробно описавшего эту битву, «положение принца Нассау-Зигена сделалось весьма сомнительным, остальную часть гребной флотилии и тем доставив ему возможность дать отпор слишком пятидесяти неприятельским судам» 14. Екатерина была очень довольна этой победой и пожаловала «герою Паулю Жонесу», как она писала Потемкину 15, орден св. Анны 1-й степени. Но этим кончились успехи храброго американца, и его дальнейшее пребывание на Черном море было только длинным рядом неприятных столкновений с принцем Нассау-Зигеном, другими русскими моряками и самим Потемкиным. Еще в Петербурге он встретил упорную вражду англичан, служивших в русском флоте; они прямо заявляли, что выйдут в отставку, если изменник их родины будет принят на русскую службу, но Екатерина сумела заставить их замолчать. То же сделал сначала и Потемкин, который находя, что в Поле Джонсе «сделано приобретение не малое для службы», дал ему бригаду, которою до того времени командовал бригадир Алексиано. Это распоряжение не только взбесило англичан, которые все хотели бросить службу, но даже многих русских, обидевшихся за Алексиано, а он сам чуть не сошел с ума от печали. В дневнике Храповицкого от 15-го июня записано: «В особом письме князя Потемкина-Таврического: у Поля Джонса офицеры не хотели быть в команде, шли [195] в отставку, но бригадир Рибас всех уговорил» 16. Екатерина писала об этом Потемкину: «Что морские все взбесились от Паул Жонеса о том сожалею; дай Боже, чтоб перестали беситься; он нам нужен» 17. Однако меры, принятые Потемкиным для успокоения недовольства против нового контр-адмирала подействовали не надолго, тем более, что у него самого вскоре, по словам автора книги: «Жизнь адмирала Ушакова», случились какие-то личные неприятности с Полем Джонсом, сущность которых, однако, не известна, и прямой начальник последнего, принц Нассау-Зиген, быстро превратился из его друга в врага. Сначала он писал своей жене: «Я имею хорошего товарища в Поле Джонсе, и мы заставим плясать капитана-пашу», «я уверен, что Поль Джонс мне поможет много». Но спустя уже десять дней после первой одержанной ими вместе победы, он начинает жаловаться на него: «Поль Джонс переменился, счастье отняло у него смелость, которою он славился», «я очень недоволен Полем Джонсом, он все медлит», «надеюсь, что он наконец перестанет отступать», «вот что значит репутация, как корсар, он был знаменит, а во главе эскадры — он не на своем месте», «Поль Джонс доказывает, что большое различие командовать корсарным судном и эскадрой, но репутация, ложно им приобретенная, меня убила бы», «о несчастный Поль Джонс, он напрасно явился сюда и выставил себя перед всеми; я знаю, что были не довольны моими пререканиями с Полем Джонсом, но я обратился к Потемкину с жалобой на него» 18. Эти жалобы, повидимому, имели влияние на Потемкина, и он, по словам Храповицкого, писал в октябре императрице: «Сонный контр-адмирал Поль Жонес прозевал подвоз к Очакову и не мог сжечь судов, кои сожгли донские казаки. Он был храбр, из корысти быв пиратом, но никогда многими судами не командовал; трусит турок, никто под его начальством быть не хочет, и он ни к кому под команду не идет, а потому решено отправить его в Петербург, под видом особой экспедиции на север» 19. Конечно, Екатерина могла на это только ответить: «Паул Жонес имел, как сам знаешь, предприимчивую репутацию доныне; если его сюда возвратишь, то сыщем ему место» 20. Этим и кончилась деятельность Поля Джонса в русской морской службе.

Чем можно объяснить такой печальный исход столь блестящих надежд? Конечно, нельзя поверить Нассау-Зигену и [196] Потемкину, чтобы храбрый, смелый герой вдруг превратился в труса, и кого же он трусит: турок, после того, как побеждал в неравном бою первых моряков в свете — англичан. Тем более бессмысленно это обвинение в трусости Поля Джонса, что существует вполне беспристрастный рассказ, доказывающий воочию, что Поль Джонс и на Черном море оставался тем же Полем Джонсом, каким был на водах Немецкого моря и Ламанша. Этот в высшей степени любопытный и характеристичный рассказ приведен автором статьи: «Берега нижнего Дуная», в «Библиотеке для Чтения» 1844 года, и слышан им от старого запорожца, который участвовал с Полем Джонсом в единственном его славном деле в России, на Днепровском лимане, и получил от него на память кинжал с надписью: «от Павла Джонса запорожцу Иваку». По словам этого Ивака, Поль Джонс явился ночью к запорожцам, вместе с своим переводчиком, и, поужинав с ними, угостил их водкой, а когда запорожцы запели заунывную песню, то он прослезился. Потом он выбрал лодку, приказал обвернуть тряпками весла, встал на руль и втроем отправился прямо на турецкие суда. Встретив по дороге патрульную лодку, казак крикнул, что везут соль туркам, и их пропустили. Поль Джонс осмотрел все неприятельские корабли, собственноручно написал мелом по-английски на одном из них «сжечь, Поль Джонс», вернулся на берег и на другой день действительно сжег этот корабль. Человек, способный на такой подвиг, не мог быть трусом, и потому, если он не оказался на высоте своей славы на Черном море, вернее всего видеть причину этого в недоброжелательстве начальников и подчиненных, подстрекаемых интригами англичан, чем в трусости такого героя, или в его неспособности управлять флотом, как предполагает А. Висковатов, повторяющий слова Потемкина, тем более, что он никогда не командовал целым флотом и состоял под командой неладившего с ним князя Нассау-Зигена. Быть может, в неуспехе Поля Джонса играла роль и его грубая, неуживчивая, самолюбивая и чересчур щекотливая натура, но, во всяком случае, не трусость или неспособность к морскому делу. Сам Нассау-Зиген проговаривается, что Поль Джонс ему не помогал и унижал все, что он делал, а американец всегда был очень плохого мнения о морских способностях самого Нассау-Зигена, который это и доказал, претерпев поражение от шведов в Финском заливе, где ему не мешал или, скорее, не помогал Поль Джонс.

Как бы то ни было, Поль Джонс, не солоно хлебав, вернулся с Черного моря в Петербург, где его ожидали еще большие неприятности от интриг англичан, которые составляли тогда очень могущественную колонию. Против него восставали и делали ему [197] каверзы не только англичане, находившиеся на морской службе, но и простые коммерсанты, грозившие уехать из Петербурга, если изменнику их родины дадут команду в балтийском флоте, как предполагала Екатерина. В продолжение некоторого времени она защищала его от всех нападок, и, следуя примеру двора, его принимали в лучшем обществе. В дневнике Храповицкого есть за это время две записи, относящиеся до Поля Джонса, но они совершенно непонятны: в первой, от 7-го марта 1789 года, говорится: «Прежде моего приезда меня спрашивали для того, чтоб отыскать журнал Поль Жона, который к нему и послан» 21, а во второй от 16-го октября того же года: «Поль Жонес всеми недоволен; приказали журнал его запечатать, чтоб другие не имели злобы» 22. Но никакие заботы Екатерины не могли воспрепятствовать этой злобе, и она, наконец, выразилась в целом заговоре. Неожиданно Полю Джонсу было объявлено не являться более ко двору, и он был предан адмиралтейскому суду, в котором заседало несколько его злейших врагов англичан, находившихся на службе России. Враги думали его очернить в глазах императрицы, и от него вместе с нею отвернулось все петербургское общество. Несчастного контр-адмирала обвиняли в насилии над молодой девушкой, хотя он клялся, что это была неправда, и вот как он объяснял всю историю графу Сегюру, единственному человеку, который навестил его в горе и застал мрачно сидящим перед заряженным пистолетом: «Однажды утром пришла ко мне молодая девушка и просила дать ей работы, шить белье или зачинить кружева, при этом она очень неприлично заигрывала со мной; мне стало жаль ее, и я советовал ей не вступать на такое низкое поприще; вместе с тем я дал ей денег и просил ее уйти. Но она оставалась, и тогда я, выйдя из терпения, повел ее за руку к дверям. В ту минуту, как дверь отворилась, юная негодница разорвала себе рукавчики и косынку, надетую на шею, подняла крик, что я ее обесчестил, и бросилась на шею своей матери, которая ждала ее в передней. Они обе удалились и подали на меня жалобу. Вот и все». Сегюр принял горячее участье в бедном, оклеветанном герое, навел справки чрез тайных агентов посольства, и когда оказалось, что старуха, приходившая к нему в дом с молодой девушкой, была не ее мать, а особа, известная продажей молодых девушек, которых она выдавала за своих дочерей, то он уговорил Поля Джонса написать в письме к императрице подробное изложение всего дела и послать это письмо по почте из ближнего с Петербургом города для того, чтобы оно попало [198] непременно в руки Екатерины. Она действительно его получила и, по словам Сегюра, убедившись в невиновности Поля Джонса, приказала прекратить судебное следствие, вернула его ко двору и снова осыпала своими милостями 23.

Хотя нет никакого основания сомневаться в справедливости рассказа Сегюра, тем более, что он очень правдоподобен в виду интриг против Поля Джонса со стороны англичан, но эпилог его не мог быть таким, каким он его описывает. Екатерина могла прекратить судебное преследование, чтоб не усиливать произведенного скандала, но она не восстановила чести Поля Джонса и не приняла его ко двору, а, напротив, прекратила все отношения с ним и была очень рада его отъезду из Петербурга в конце 1788 года под предлогом отпуска за границу. Все это ясно обнаруживается из ее письма к Гримму от 14-го мая 1791 года в ответ на его письмо от 15-го марта, в котором он препроводил к ней записку Поля Джонса насчет его плана русских военных действий в Индии против Англии. «Что касается до контр-адмирала Поля Джонса, — писала императрица, — то посмотрим, чего он желает от меня, и в чем заключается его план; я полагаю, что лучший план был бы, если Англия объявит нам войну, забирать как можно более ее судов, чем скоро можно вынудить ее прекратить войну. Индия очень далеко, и прежде чем туда доберешься, уже будет заключен мир. Но прочтем письмо г. Поля Джонса. Во-первых, он говорит о своей кампании в Лимане, заявляя, что он никого не обвиняет, и эти слова у него подчеркнуты; он прибавляет, что его роль не равнялась роли ни нуля, ни шута, который требовал чина полковника, находясь в хвосте своего полка, и слова «в хвосте» он также подчеркивает. Он говорит, что у него в руках есть доказательства, которые могут подтвердить до очевидности, что он руководил всеми движениями против капитана-паши, но комментатор возражает, что если он и руководил действиями против капитана-паши, то, во всяком случае, не разбил врага, так как, получая приказ за приказом о наступлении, он не двигался вперед, признавая сам, что ветер был противный. Он говорит, что порученная ему задача в этом случае была очень тяжелая; это может быть, но дело шло о нанесении ударов, и в таком положении полезнее наносить удары, чем их выносить. Он говорит, что ему надо было жертвовать своим самолюбием и рисковать своей военной репутацией для блага Русской империи, и что он надеется, что я была довольна тем, как он исполнил свою задачу, и одобрю проекты об его последующих действиях, о которых, он уверен, я ничего не знаю до сих пор; Богу одному известно, что это значит. Потом он [199] говорит, что всегда руководствовался моим милостивым советом, который я повторила письменно, что только преданность к моей особе удержала его просить отставки в своем письме ко мне из Варшавы, и что его оскорбляет получение отпуска на два года, во время войны; последние слова подчеркнуты. Но этот двухгодичный отпуск был дан г. Полю Джонсу, между нами, для того, чтоб он мог удалиться без всякого позора, так как против него было возбуждено обвинение в изнасиловании, что вовсе не делало чести его превосходительству, его справедливости, благородству и великодушию; после такого поступочка трудно было бы найти между моряками человека, который захотел бы служить под начальством г. контр-адмирала. Кроме того, во время войны не было никакой нужды ему сделаться турко-шведом; поэтому г. контр-адмирала и спровадили, дав ему пенсион. Он шесть месяцев не смел показаться ко двору, а уезжая просил позволения поцеловать мне руку, но никогда после указанного выше гадкого анекдота ему не давали аудиенции, как он уверяет; он сам знал очень хорошо, что ему нельзя было ее добиться при таких обстоятельствах» 24. Изложив таким образом свой прямо враждебный взгляд на Поля Джонса, Екатерина, однако, прибавляла в конце письма: «Если мир не будет заключен, то я сообщу о своих намерениях г. Полю Джонсу», но когда через несколько месяцев Гримм снова упоминает о контр-адмирале, то императрица отвечает с неудовольствием в письме от 1-го сентября: «Кажется, мне нечего более говорить о Поле Джонсе; я уже высыпала весь свой мешок относительно его, и в виду заключения мира посоветуйте ему заняться своими делами в Америке» 25. На другой же день она прибавляет саркастично: «Конечно, я первая не стану применять новой конструкции судов, о которой говорит Поль Джонс; пусть он предложит ее Англии» 26.

Таким образом окончились отношения Екатерины к тому, кого она шуточно называла «мордашкой» и от которого ожидала столько славных подвигов. Бедного «мордашку» заели другие мордашки, которые были если не храбрее, то ловчее и зубастее Поля Джонса.

_____________________________

После неудачи в России, Поль Джонс прожил недолго. По дороге из Петербурга, он заехал в Варшаву, где подружился с Костюшкой, и в Лондон, где его едва не убила рассвирепевшая [200] толпа, а затем поселился в Париже. Его здоровье сильно расстроилось, и он вдали от совершавшихся в то время во Франции великих событий, прозябал до 18-го июля 1792 года, когда спокойно, тихо умер. Национальное собрание послало на его похороны депутацию из двенадцати своих членов: «для воздания чести Полю Джонсу, адмиралу Соединенных Штатов, и человеку, хорошо послужившему делу свободы». Узнав об этом, Екатерина едко замечает в письме к Гримму от 15-го августа 1772 г.: «Поль Джонс был с очень скверной головой (bien mauvaise) и вполне достоин, чтоб его чествовала куча отвратительных голов» 27.

Память о нем до сих пор сохраняется с благодарностью в Америке, и конгресс назначил в 1848 году 50,000 долларов его наследникам, а в 1851 г. посылал во Францию военный корабль, чтоб привести его останки, но по тщательному розыску их не оказалось ни на одном из Парижских кладбищ. Эго обстоятельство побудило газету «Times» напечатать со слов какого-то английского морского офицера, что Поль Джонс похоронен в Кронштадте, где он будто бы жил в последние месяцы своей жизни, но это известие вполне вымышленное.

В. Тимирязев.


Комментарии

1. Сборник И. Р. И. O., т. XXVII, стр. 474-476.

2. Сборник И. Р. И. О., т. XXVII, стр. 475.

3. Там же, т. XXIII, стр. 438-439.

4. Там же, т. XXVI, стр. 406-407.

5. Там же, т. XVII, стр. 483.

6. Там же, т. XVII, стр. 485.

7. Дневник А. В. Храповицкого, стр. 77.

8. Там же.

9. Сборник И. Р. И. О., т. XXIII, стр. 446.

10. Там же, т. XXVII, стр. 487.

11. Дневник А. В. Храповицкого, стр. 80.

12. Сборник И. Р. И. О., т. XXVII, стр. 488.

13. Вторая турецкая война в царствование Екатерины II. А. П. Петрова, т. I, стр. 140-144.

14. Взгляд на военные действия россиян на Черном море и Дунае в 1788-1791 гг. А. Висковатова. С.-Петербург 1828, г., стр. 10-12.

15. Сборник И. Р. И. О., т. XXVII, стр. 501.

16. Дневник А. В. Храповицкого, стр. 92.

17. Сборник И. Р. И. О., т. XXVII, стр. 501.

18. Le prince de Nassau-Siegen, par le marquis d'Aragon. Paris,1892, рр. 213, 223, 229, 236, 237, 392.

19. Дневник А. В. Храповицкого, стр. 180.

20. Сборник И. Р. И. О., т. XXVII.

21. Дневник А. В. Храповицкого, стр. 260.

22. Дневник А. В. Храповицкого, стр. 307.

23. Memoires du c-te de Segur, t. III, рр. 499-606.

24. Сборник И. Р. О. И., том XXII, стр. 641-542.

25. Там же, стр. 654.

26. Там же, стр. 657.

27. Сборник И. Р. И. О., т. XXII, стр. 575.

Текст воспроизведен по изданию: Одна из екатерининских мордашек на Черном море // Исторический вестник, № 7. 1895

© текст - Тимирязев В. 1895
© сетевая версия - Thietmar. 2012
© OCR - Николаева Е. В. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1895