-

ШАРЛЬ МАССОН

СЕКРЕТНЫЕ ЗАПИСКИ О РОССИИ

ДО КОНЦА ПРАВЛЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II И НАЧАЛА ПРАВЛЕНИЯ ПАВЛА I

MEMOIRS SECRETS SUR LA RUSSIE, ET PARTICULIEREMENT SUR LA FIN DU REGNE DE CATHERINE II ET LE COMMENCEMENT DE CELUI DE PAUL I

Черты из быта русского общества XVIII века.

(Из записок Массона).

1. Вши и дамы.

Наличность вшей — явление самое обыденное в России, на которое почти не обращают внимания. Паразитов же этих там масса; стоит только иностранцу высадиться в Кронштадте, как он мгновенно покрывается ими. С одной стороны климат, а с другой пища и одежда русских обусловливают эту напасть.

На севере крестьяне, солдаты и матросы часть года носят почти невыделанную овчину, заменяющую им и белье, и платье, и одеяло. Дворяне, благодаря своему образу жизни, претерпевают общие с простым народом неудобства: их постоянно окружает толпа грязных крепостных, весьма нечистоплотно спящих тут же на полу или на мебели; в редком доме помышляют о том, чтобы отвести им отдельную комнату, а еще меньше о том, чтобы дать им постели. Когда проходишь попозднее через апартаменты дворца или через залы какого-нибудь большого дома, то приходится осторожно лавировать, чтобы не наступить на ноги слуг, завернувшихся в неизменные овчины и храпящих тут же на паркете: здесь-то в полной безопасности гнездятся и размножаются несносные паразиты.

Приезжая в гости, русские дамы оставляют лакеям в передней свои великолепные чернобурые, песцовые, горностаевые, куньи и собольи шубы; в ожидании госпож своих, лакеи укладываются на эти шубы. При разъезде они закутывают барынь в драгоценные меха, населенные и кишащие паразитами; поэтому частенько случается видеть, как во время партии виста хорошенькая, женщина вынимает дорогую золотую табакерку, нюхает, потом изящно чешет виски, слегка зажимает насекомое между пальцев и, положив на эмалированную крышку, [351] давит его ногтем, но еще чаще видишь, как офицеры и вообще светские господа по-просту отделываются от паразитов и бросают их тут же на пол, не прерывая беседы.

В связи с этим мне навсегда останется памятным день, когда я представлялся генералу Меллиссино. Окруженный несколькими офицерами своего корпуса, он исследовал только что купленный английский микроскоп. Желая положить в фокус насекомое, генерал обратился к лакею, но не успел он кончить, как, у меня на глазах, три или четыре до-бела напудренных офицера, предупреждая слугу, разом поднесли ему свою добычу, так что генерал, затрудняясь выбором, отдал предпочтение слуге, не отставшему от офицеров и схватившему насекомое у себя за ухом. От изумления я даже не заметил, какая судьба постигла отвергнутых паразитов.

Я говорю об этих особенностях вовсе не с целью вызвать насмешку или презрение к русским. Хотя за двенадцать лет я и заметил, что такие случаи стали встречаться реже, но все же вши не вызывают у русских такого отвращения, как у народов, которые давно уже употребляют белье и не носят мехов. В России еще сохранилась национальная игра, соответствующая ньюмарктским бегам, тут в качестве бегунов употребляются вши. В Петербурге и Москве, на рынках, порой встречаются барышники, которые кладут где-нибудь на Лавку круг и сажают в центр вшей; выигрывает ставку тот, чей маленький бегун первый дойдет до окружности.

2. Гнусные спекуляции.

Молодой, распутный и развратный офицер Екатерининской гвардии К. быстро растратил и проиграл все свое состояние. Чтобы извлечь, как можно больше выгоды из последней уцелевшей деревни, он поодиночке распродал все мужское население ее — одних в солдаты, других в услужение; для обработки же земли, его последнего достояния, у него остались одни вдовы и девушки. Наконец, он распродал и старых слуг, воспитавших его и служивших ему с детства. Спустив все, он остался без всяких средств к существованию, кроме поручнчьего жалованья и почти ничего не приносившей деревни, где уцелели одни только женщины, старики да калеки. Играть прежнюю роль в Петербурге, сорить там, как раньше, Деньгами, ему было уже не по средствам, и вот молодой человек, довольно образованный и умный, сделался мрачен и задумчив. Он углубился в изобретение способа поправить дела [352] свои, и, решив, наконец, что выход найден, подал в отставку. Друзья, знавшие, что он разорился, очень удивились его решению. «Товарищи», сказал он им, «у меня нет никакой надежды на удачу здесь или хотя бы на скорое повышение — мир заключен, а репутация моя испорчена в конец; не только добиться милостей при дворе, но даже удержаться там — я не смогу. Я изобрел способ поправить дела свои, и даже разбогатеть. Для этого мне придется уехать в деревню. Расчет мой безошибочен, хотя до сих пор он никому и не приходил в голову». Друзья спрашивают его, в чем же дело. «Как вам известно, я продал всех мужчин из своей деревни, там остались только женщины, все больше молодые вдовы, по моей вине, да хорошенькие девки. Мне только двадцать пять лет, я очень крепок, еду я туда, как в гарем, и займусь заселением земли своей и созиданием неиссякаемого источника дохода на старость: план этот мне очень по вкусу и вполне подходит к моим потребностям. Через каких-нибудь десять лет я буду подлинным отцом нескольких сот своих крепостных, а через пятнадцать пущу их в продажу. Подумайте только, в какой пропорции будет возрастать мой годовой доход, пока у меня хватит сил и здоровья. Никакое коннозаводство не даст такой точной и верной прибыли. На обработку же земли для прокорма хлебом и капустой всей, этой кучи ребят хватит матерей и калек. Вот увидите, как я со временем разбогатею». Напрасно товарищи его издевались над этой сумасбродной затеей; он вышел в отставку и уехал в деревню с твердым намерением осуществить ее. С тех пор прошло пятнадцать лет, и весьма возможно, что делец этот скоро появится при дворе.

Мне и самому пришлось быть очевидцем почти столь же выгодной и гнусной торговли. У одной петербургской вдовы, г-жи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно, по ее приказанию, оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти-двенадцати лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванию, и причесыванью и др., так что дом ее, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые — к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей [353] за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход половина которого, по меньшей мере, составляла чистую прибыль!

Приходится только изумляться, что подобные спекуляции не участились и не усовершенствовались еще больше в тех странах, где их не только допускают, но даже покровительствуют им. Это делает честь нравам и гуманности русских и позорит их правительство.

3. Госпожа Дивова.

Катерина Ангальт-Цербская, кажется, изучала жизнь Катерины Медичи и часто применяла ее политику. Бывшей фрейлине, госпоже Дивовой, довольно красивой женщине вольного поведения, дерзкой и умной интриганке, было поручено отправиться в Стокгольм, чтобы там обольстить нескольких сенаторов, опасных для русской партии, и, совершенно устранив короля от его дяди, попытаться подвигнуть его самого стать во главе заговора Армфельда. Госпожа Дивова, урожденная Бутурлина, хорошо известна всему Петербургу. Дом ее, открытый для всех французских эмигрантов, прозвали маленьким Кобленцем, и это прозвище осталось за ним. Будучи еще фрейлиной Екатерины, она навлекла на себя унизительную кару и претерпела долгое изгнание; причина этого настолько любопытна, что стоит записать ее среди других анекдотов Екатерининского двора.

Забавляясь с своей подругой, графиней Эльмпт, она писала сатирические куплеты, осмеивавшие императрицу и ее фаворитов, кроме того она нарисовала несколько очень непристойных карикатур, среди них была одна, на которой Екатерина, изображенная в неприличной сладострастной позе, заставляла своего сердечного друга, графиню Брюсс, делать перед собой различные телодвижения. На другой, столь же непристойной для восемнадцатилетней барышни, был изображен лежащий на софе Потемкин, а перед ним три его племянницы, тогда девицы Энгельгардт, а теперь графиня Браницкая, княгиня Юсупова и графиня Скавронская: казалось, что эти три полуголых богини, жестами и выразительными позами выставляя на-показ свои особые прелести, оспаривали друг у друга победу над своим дядюшкой, этим новым пастухом Парисом. Куплеты и рисунки попали в руки Екатерины. В присутствии подруг фрейлины Бутурлина и Эльмпт были высечены до крови и с позором изгнаны от двора. Первая сделалась [354] госпожей Дивовой, вторая, выйдя за г-на Турчанинова, тоже вернулась ко двору и не мало способствовала повышению в чинах и успехам своего супруга, бывшего главным директором императорских зданий.

Пер. П. Степановой.

(пер. П. Степановой)
Текст воспроизведен по изданию: Черты из быта русского общества XVIII века. (Из записок Массона) // Голос минувшего, № 9-10. 1917