-

ШАРЛЬ МАССОН

СЕКРЕТНЫЕ ЗАПИСКИ О РОССИИ

ДО КОНЦА ПРАВЛЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II И НАЧАЛА ПРАВЛЕНИЯ ПАВЛА I

MEMOIRS SECRETS SUR LA RUSSIE, ET PARTICULIEREMENT SUR LA FIN DU REGNE DE CATHERINE II ET LE COMMENCEMENT DE CELUI DE PAUL I

Мемуары Массона. ¹

Вступление Павла на престол.

Величайшим преступлением Екатерины после убийства мужа и Ивана (Антоновича) и после узурпации трона было ее отношение к сыну. Жена-убийца не могла, конечно, быть хорошей матерью, но ей следовало повнимательней относиться к молодому великому князю... Дурным обращением она подавила в нем те качества, которые проявлялись в детстве. Он был умен, деятелен, тяготел к наукам, любил порядок и справедливость, но все это погибло, не получив развития. Она убила его нравственно... Ее ненависть к нему служит единственным, но зато очень веским доказательством того, что он сын Петра III ². Она не выносила его, держала вдали от себя, окружала шпионами, стесняла и постоянно унижала. Россией управляли ее фавориты, более молодые, чем сын; они купались в богатстве, он же жиль в уединении, не играя никакой роли и нуждаясь в необходимом. Она достигла того, что он ожесточился, стал недоверчив, нелюдим, своенравен, подозрителен и жесток. Несомненно, преступна и презренна та мать, которая возбуждает ненависть в собственном сыне. Но мог ли он иначе относиться к убийце отца, узурпировавшей его права [24] и жившей на его глазах с целым рядом фаворитов, по очереди притеснявших его? Она же, не довольствуясь тем, что лишила его своей ласки и сыновних прав, пожелала отнять у него и все отцовские права и радости. Его супруга почти ежегодно приезжала в Царское Село для родов и там, оставляла детей своих на попечении чужих людей. Они воспитывались при дворе Екатерины, а отец и мать были совершенно устранены от участия в их воспитании и от наблюдения за их поведением. В последнее же время они по целым месяцам даже совсем не видали их. Так старательно отчуждались, сердца детей, едва знавших своих родителей. Но тут всякое сочувствие к Павлу исчезает, его сменяют презрение и негодование <…> Почему он испугался и не сказал матери прямо: «У вас моя корона, оставьте ее себе, но верните мне детей; дайте мне хоть эту радость, которой вы не лишаете даже последнего раба своего». Но увы! молчит почтительный сын, вернее бесчувственный, <…> отец, у которого не хватает мужества сказать это и в случае необходимости действовать. Это раб по натуре и, сделавшись господином, он неизбежно будет тираном ³.

Смерть неожиданно застала Екатерину. Тем, кто хорошо знал ее двор и взаимную ненависть между нею и сыном, имевшую столь серьезные причины, было совершенно ясно, что она хотела назначить себе другого преемника. Но ужас при мысли о своей смерти, еще больший — при мысли о конце своего царствования, наконец, смерть Потемкина ⁴ — все это помешало своевременно осуществить этот проект или закрепить его завещанием. Да и молодость вел. кн. Александра, а главное его умственные и душевные качества мешали исполнению этого плана. Тем не менее она отдавала Александру явное предпочтение, но чувство это достойно было более чистого источника. Все чаще вела она с ним интимные и таинственные беседы. Весьма вероятно, что ей удалось бы задушить в нем природные наклонности, развратить ум и сердце и незаметно принудить его сыграть гнусную роль по отношению к отцу. С тех пор, как его покинул Лагарп, с тех пор, как ему дали [25] отдельный двор и устранили от него нескольких достойных людей, он очутился в очень плохом обществе п стал самым праздным из всех великих князей. Целые дни он проводил наедине с своей молодой супругой, или с своими лакеями, или же в обществе бабки. Он жил в большей бездеятельности и безвестности, чем наследник султана в гаремах сераля; в конце-концов такой образ жизни подавил его прекрасные качества. Если бы он захотел, если бы Екатерина смогла только произнести хоть слово перед смертью, вероятно, Павел не царствовал бы. Кто вступился бы за него, ненавистного, внушавшего страх всем, знавшим его, и на какие права он сослался бы (при отсутствии закона о порядке престолонаследия)?..

Ужасный предсмертный крик Екатерины провозгласил Павла императором и самодержцем всея Руси. Первой к его ногам в знак покорности упала супруга его со всеми детьми. Он поднял ее и, обняв ее и детей, заверил их в своей царской и отеческой милости. После них коленопреклоненно принесли присягу по чинам и старшинству двор, начальники гражданских учреждений и военные — все, бывшие в это время на-лицо. Затем присягнул отряд гвардии, приведенный ко дворцу, и спешно прибывшие из Павловска и Гатчины офицеры с солдатами. Президенты различных коллегий отправились к месту служения для принесения присяги. Император сам приехал в сенат, чтобы принять ее. Эта памятная ночь прошла в полном порядке, без всяких замешательств. На другой день Павел везде был провозглашен императором, а сын его Александр наследником-цесаревичем. Так сорокадвухлетний сын Екатерины сделался, наконец, своим собственным господином и хозяином всея Руси после тридцати четырех лет стеснений, лишений, обид и презрения. Казалось, что первые его поступки совершенно не соответствовали той жестокости и тому своенравию его характера, которые были всем известны и которых особенно боялись. Он давно уже страдал от злоупотреблений и беспорядка при дворе. Он прошел школу несчастья, горнило, в котором большие души очищаются, а мелкия становятся еще более ничтожными. В течение тридцати лет досуга, оставаясь сторонним наблюдателем, не одобряя планов и поведения матери, он мог определить линию своего поведения. Поэтому казалось, что у него в кармане куча совершенно готовых указов, которые он только развертывает и с поразительной быстротой приводит в исполнение ⁵. Не желая подражать [26] матери в ее отношениях к нему, он прежде всего приблизил к себе сыновей, поручив каждому гвардейский полк и дав старшему ответственный пост военного губернатора Петербурга, пост, приковавший молодого великого князя к отцу. Его отношение к императрице изумило и пленило всех, сокрушавшихся об ее участи и положении. Он резко изменил свое обхождение с нею, назначил ей значительные доходы, пропорционально увеличив доходы детей, и осыпал всю свою семью ласками и милостями ⁶.

Он выказал большое великодушие к фавориту (П. А. Зубову). Казалось, он был тронут его отчаянием и признателен за привязанность, которую тот выказывал к его матери; в лестной форме он утвердил его во всех должностях и, передавая командирскую трость, которую носят дежурные генерал-адъютанты, сказал ему: «Продолжайте исполнять эти обязанности у тела моей матери. Я надеюсь, что мне вы будете служить столь же верно, как служили ей».

Лица, стоявшие во главе администрации, президенты коллегий были столь же благосклонно утверждены в должностях, а самые значительные еще повышены и осыпаны новыми милостями.

Первый изданный им указ свидетельствовал о его миролюбии и должен был прежде всего привлечь к нему дворянство: этим указом откладывался и отменялся недавно назначенный Екатериной рекрутский набор по одному рекруту со ста душ ⁷.

Каждый час, каждый миг приносил мудрое изменение, справедливое наказание, заслуженную милость: двор и город были изумлены. В течение двух-трех часов Павел казался способным обуздать злоупотребления и водворить порядок, но первые шаги были ему продиктованы политическими соображениями, страхом и радостью. Возникла мысль, что в нем ошиблись, что долгая, скучная опека не совсем лишила его рассудка. Все радовались, что так обманулись в своих ожиданиях; поступки императора заставили в этот момент забыть поступки великого князя, но скоро пришлось о них вспомнить. Остановимся же еще немного на тех кратковременных, счастливых надеждах, которые он возбудил в своем государстве. [27]

Оба первых политических шага Павла внушили доверие и привлекли дворянство; он приостановил войну и государственное банкротство — два ужасных бича, как бы завещанных России умирающей Екатериной. Она решилась, наконец, выступить непосредственно против Франции, помогая императору и нападая на Пруссию ⁸; вследствие этого она дала приказ о наборе ста тысяч рекрутов. Так как государственная казна была истощена, а ассигнаций выпущено столько, что им грозила судьба французских ⁹, она вдруг решила удвоить количество денег, назначив каждой монете вдвое большую ценность сравнительно с ее действительной стоимостью. Павел отменил обе разорительные меры, уже начинавшие приводиться в исполнение ¹⁰. Он также порвал договор о субсидиях с Англией. За границей говорили, что этим он хотел признать ненавистную французскую республику, на самом же деле его императорская гордость довольно справедливо возмущалась против того, чтобы, подобно маленьким государствам, итти на жалованье к Питту и продавать ему русскую кровь. Павел, наверно, не прочь пролить ее за восстановление французской монархии, но у него хватит великодушия отдать ее даром, когда он найдет это нужным.

Всем известно, что храбрый Косцюшко, последний поляк, как Фелопемен последний грек, попал в плен, защищая свою родину и естественные права от чужеземных притеснений. Вопреки всем законам и здравому смыслу его держали, как государственного преступника, впрочем с ним лучше обращались ¹¹, чем с Игнатием Потоцким и другими [28] товарищами его славы и несчастья, содержавшимися гораздо строже в Шлиссельбургской крепости. У Павла хватило рассудительности освободить их всех, и он был так великодушен, что сам освободил Косцюшко. Всех очень заинтересовало то, что больной от ран и горя герой велел отнести себя во дворец, чтобы представиться императору и императрице для принесения им благодарности. Небольшого роста, худой, бледный и изнуренный, с забинтованной головой и закрытым повязкой лбом, он тем не менее всей своей внешностью, особенно глазами напоминал то, на что дерзнул с столь слабыми средствами. Он отказался от крестьян, которых Павел хотел подарить ему в России и принял некоторую денежную сумму, чтобы уехать и жить независимо в другом месте.

Поступок Павла произвел сильное и благоприятное впечатление. Без сомнения он делает ему честь — в императоре приходится восхищаться даже простой справедливостью. Но для верной оценки его поведения в данном случае надо помнить, что Косцюшко нанес оскорбление не ему, а императрице Екатерине. Своей свободой Косцюшко обязан исключительно ненависти Павла к матери и его страсти во всем поступать ей наперекор.

Поток новых уставов и странных указов, издававшихся Павлом, был несколько приостановлен погребальными почестями императрице. Но никто не ожидал, что Павел поднимет останки своего несчастного отца, видя в этом сыновний долг. Во главе траурного, погребального церемониала появилось вдруг имя Петра III, которое уже тридцать четыре года никто не смел произносить. Все дежурства и погребальные почести Петру и Екатерине были там расписаны. При чтении приказа казалось, что супруги умерли вместе. Павел отправился в Александро-Невскую лавру, где был похоронен его отец. Он велел старым монахам показать себе его безвестную [29] могилу и открыть гроб в своем присутствии. Почтительными и трогательными слезами отдал он дань тем жалким останкам, которые предстали пред ним. Он взял одну из уцелевших на костях отца перчаток и несколько раз со слезами поцеловал ее. О Павел! тебе, значит, не чужды сыновние чувства, порой ты даже бывал хорошим отцом; ты нуждался только в другой матери и в другом воспитании. Гроб поставили на возвышение среди церкви, и около него шли те же торжественные службы, как и около тела Екатерины, выставленного во дворце, на парадной постели.

Павел приказал разыскать офицеров, бывших при его отце в момент печальной катастрофы и давно уже состарившихся в немилости или забвении далеко от двора. Барон Унгерн-Штернберг, почтенный старец, много лет живший философом в маленьком кружке друзей и совсем не желавший возврата на большую арену, внезапно был произведен в генерал-аншефы и призван к императору. Павел велел ввести его к себе в кабинет и принял чрезвычайно милостиво. «Вы слышали», сказал он, «что я делаю для отца?» — «Да, государь, я с удивлением узнал это», ответил старый генерал. — «Как с удивлением? разве это не долг мой?» И повернувшись к портрету Петра III, уже повешенному в кабинете ¹, он продолжал: «Вот, я хочу, чтобы он сам был свидетелем моей благодарности его верным друзьям». Он обнял генерала Унгерна и возложил на него Александровскую ленту. Почтенный старец, стоявший выше всякого тщеславия, был глубоко тронут этим поступком и вышел в слезах.

Затем Павел назначил его на дежурства у тела отца своего, повелев ему изготовить себе к церемонии такую же форму, какую он носил, будучи адъютантом Петра III. Унгерну посчастливилось найти ее у одного знакомого. Павел пожелал видеть и оставить у себя эту реликвию гардероба. Сохранность этой формы создала все благополучие ее владельца ¹³. Разыскали [30] еще несколько уединенно живших офицеров, призвали ко двору и осыпали милостями. Среди них оказался и тот единственный, который при перевороте 1762 г. хотел оказать сопротивление, защищая Петра III.

Эти поступки умиляют и делают честь доброте Павла, но из ответа Унгерна видно, что они всех удивляли. Их в равной степени приписывали ненависти к матери и любви к отцу; некоторые же видели в них политический расчет — желание торжественно признать отцом того, кто не хотел признать его сыном. В особенности осуждали тот шум и торжественность, с которыми он велел вырыть бренный прах и выставить его на всеобщее поклонение. Над гробом произвели обряд коронования ¹⁴ и с большой торжественностью перенесли его во дворец, чтобы там поставить рядом с телом Екатерины в воздвигнутом для этого случая храме, а затем уже вместе отвезти в крепость. Только теперь наступил мир между супругами. С большим почтением подходили все прикладываться с коленопреклонением к гробу одного и к холодной синеватой руке другой; с возвышения спускались, пятясь задом. [31] Плохо набальзамированное тело императрицы стало скоро портиться: руки, глаза, низ лица пожелтели, почернели и посинели. Она сделалась неузнаваемой для тех, кто видал ее только с чопорным лицом, и ужас, внушаемый ею, еще усугублялся окружающей пышностью и тем богатым убранством, которое покрывало ее труп.

Если Павел и бесчестил мать, реабилитируя отца и воскрешая ужасные сцены, о которых почти забыли за тридцать четыре года молчания, то в мести его некоторым убийцам Петра III было что-то величественное. За останками его должен был следовать знаменитый Алексей Орлов, Чесменский победитель, известный гигантским ростом и античным нарядом, теперь же почтенный своей славой и возрастом, если такой человек, вообще, может внушать почтение. К нему обращались все взоры. Совесть, несомненно усыпленная долгим благоденствием, должна была проснуться в нем под влиянием справедливо возложенной на него жестокой обязанности. Что касается кн. Барятинского, второго палача-исполнителя, то он не посмел явиться к ненавидевшему его Павлу и бежал из Петербурга. А Пассек, построивший все свое благоденствие на том же преступлении, был, к своему счастью, в отъезде и через несколько дней умер. У него и у Барятинского были ужасные лица, напоминавшие об их преступлении.

Вот то хорошее, что сделал Павел в первые дни своего царствования: я собрал все, чтобы представить разом, иначе эти проблески разума, справедливости и чувства потерялись бы в ворохе насилий, сумасбродств и мелочности, которые постоянно заслоняли их и о которых я тоже расскажу.

С первого же дня быстрыми и решительными мерами была совершенно обезврежена гвардия, опасный корпус, свергший отца и давно уже считавший восшествие сына концом своего военного существования. С ней обошлись беспощадно. В различные гвардейские полки Павел включил свои батальоны, пришедшие из Гатчины ¹⁵, а офицеров распределил по всем ротам, повысив их на два-три чина. Простые армейские поручики и капитаны получили внезапно высокие и почетные [32] должности гвардейских капитанов, дававшие раньше чин полковника и даже бригадира. Некоторые старые гвардейские капитаны, члены лучших семей империи, оказались под начальством офицеров-выскочек, которые раньше капралами и сержантами перешли из их рот в батальоны великого князя. Такая быстрая и резкая перемена в другое время могла бы стать роковою для своего автора, а теперь единственным следствием ее был выход в отставку нескольких сот офицеров и унтер-офицеров: вышли почти все, имевшие средства к существованию, или не стерпевшие обиды по службе, или, наконец, не выдержавшие изнурительной педантичной дисциплины, вводившейся выскочками ¹⁶. Впрочем все бесчестье некоторых молодых офицеров заключалось только в том, что блестящую форму им пришлось заменить странной, смешной одеждой по образцам батальонов, над которыми они так долго издевались.

Встревоженный и взбешенный всеобщим стремлением оставить службу Павел отправился в казармы, польстил солдатам и постарался успокоить и удержать офицеров, заявив, что уходящие в отставку лишаются впредь права занимать какие-либо гражданские и военные должности. Затем он издал странный и жестокий приказ, предписывавший всем офицерам и унтер-офицерам, которые уже подали или подадут в [33] отставку, покинуть столицу в двадцать четыре часа и ехать домой. Ни Павлу, ни составителю указа не пришла в голову нелепость этой фразы: ведь многие офицеры были петербуржцы, их семьи всегда жили там; не покидая столицы, они оказывались дома и, подчинившись второй части приказа, они ослушивались первой. Когда высший исполнитель указа Архаров обратил внимание императора на это противоречие, то он пожелал, чтобы во внимание принимался только приказ покинуть Петербург. Очень многих молодых людей схватили по домам, как преступников, вывезли за город и оставили на дороге в самый лютый мороз, без шуб, без пристанища, запретив им возвращаться в город. Большинство офицеров из отдаленных провинций, не имея средств на дорогу, тоже бродили в окрестностях Петербурга. Многие так и погибли там от холода и нужды.

Эти варварские меры распространились и на всех армейских офицеров и генералов: они должны были или вернуться к своим полкам, или подать в отставку, потому что их должности были уничтожены. Так безрассудно начал Павел переустраивать армию и добиваться ее расположения. И скоро всем стало ясно, что, сделавшись императором, он исключительно занят теми же военными мелочами, которыми занимался, будучи великим князем. С первого же утра своего воцарения он все заботы свои сосредоточил на ранее задуманном мелочном изменении деталей одежды и строевого учения солдат. В один миг дворец приобрел вид взятого приступом вражескими войсками, настолько новые караульные и тоном, и костюмом отличались от вчерашних. Павел спустился на двор, и в течение трех или четырех часов обучал солдат вступать по-своему в караул и своему вахтпараду, ставшему главным нововведением и основою его управления. И как бы холодно ни было, он с тех пор ежедневно посвящал ему столько же времени. Там за военным учением проводит он все утро, в простой темно-зеленой форме, высоких сапогах и большой шляпе; там он отдает приказы, принимает рапорты, объявляет милости, награды и наказания, и там же представляются ему все офицеры. Окруженный сыновьями ¹⁷ и адъютантами, переступая от холода с ноги на [34] ногу, с плешивой, непокрытой головой и задранным носом, заложив одну руку за спину, а другою махая в такт палкой, он кричит: раз, два, раз, два, и всю честь и славу свою видит в том, чтобы без меховой шубы выдержать пятнадцати или двадцатиградусный мороз. Скоро никто из военных не смел уже являться в шубе, и старые генералы, страдающие от кашля, подагры и ревматизма, должны были стоять вокруг Павла, одетые так же легко, как он.

Как только первое впечатление страха и радости притупилось в сердце Павла, наказания и немилости посыпались с той же быстротой и щедростью, с какою расточались благодеяния. Многие на протяжении нескольких дней испытали на себе и то, и другое. Правда, большинство наказаний показалось сперва справедливым, но надо сознаться, что перед Павлом и были-то одни виновные, настолько развращено было все, окружающее трон.

Одним из первых приказов были опечатаны канцелярии Зубова и Моркова, а секретари их и офицеры были скандально прогнаны от двора, несмотря на все заверения, только что данные Зубову. Генерал-рекетмейстер, тайный советник, Терский, продававший правосудие открыто с вопиющей наглостью тому, кто больше давал, получил сперва орден и земли, которые, по его словам, ему обещала покойница за несколько дней до смерти ¹⁸, и сейчас же вслед за этим (в 1797 г. — Ред.) был отставлен от должности... А следовало просто отдать под суд грабителя, обиравшего вдов и сирот, и удовлетворить всех преследованием преступления в порядке публичного обвинения ¹⁹. Генерал-прокурор Самойлов был сперва с почетом утвержден в занимаемой им должности и получил четыре тысячи (д. м. п.) крестьян, т.-е. более двадцати тысяч рублей дохода, а через несколько дней его сместили и арестовали ²⁰... Так в конце-концов сменили всех за исключением Безбородко, Николая Салтыкова и Архарова.

Колебания и переменчивость Павла при его первых шагах ясно доказывают, что все милости его вытекали из [35] политических соображений, а сменившие их немилости обусловлены скорее страстью, чем справедливостью. Но всех восхищавшихся им больше всего смутило то, что с первого же утра по своем воцарении он с прежним исступлением принялся за мелочи военного строя; а между тем он вступал в этот момент в лабиринт настолько запутанных, важных государственных дел и злоупотреблений, что они должны были бы занять его хоть на несколько дней. Его поразительная энергия сосредоточилась на таких государственных делах, как форма шляп, цвет султана, высота гренадерской шапки, сапоги, гетры, кокарды ²¹, косы и портупеи. Он окружил себя моделями всех родов оружия и форм. Если Людовику XVI среди государей принадлежит пальма первенства по изготовлению замков, то Павел I превосходит всех государей в чистке пуговиц; он занимается ею с такой же старательностью, с какой Потемкин когда-то чистил свои бриллианты. В эти первые дни наибольшей заслугой и доказательством усердия в его глазах было предстать пред ним во вновь введенной смешной форме. Офицер, который мог заплатить сто рублей портному за изготовление ее в несколько часов и на следующее утро являлся в ней на вахтпарад, знал почти наверно, что получит повышение или крест. Многие, не обладая никакими достоинствами, прибегали к этому средству для снискания милости нового монарха ²².

Удивило всех и другое чудачество императора — запрещение носить круглые шляпы, точнее неожиданный приказ стаскивать или разрывать их прямо на голове. В результате много скандальных сцен происходило на улицах и, особенно, около дворца. Казаки и полицейские бросались на прохожих, срывали с них шляпы, а не понимавших, в чем дело, и защищавшихся, избивали. Остановили одного проезжавшего в санях английского купца и сорвали с него шляпу. Думая, что это грабеж, он выскочил из саней, повалил солдата на земь и позвал стражу. Вместо нее явился офицер и избил защищавшегося англичанина; его повалили, связали и потащили в полицию. [36] К счастью дорогой они встретили карету английского посла, ехавшего во дворец; купец обратился к нему с просьбой о защите ²³. Витворт пожаловался императору, и тот, сообразив, что круглая шляпа могла быть не только шведской, но и английской национальной шляпой ²⁴, заявил, что его приказание плохо поняли, и что он все разъяснит Архарову. На следующий день по улицам и домам объявили, что запрещение не распространяется на иностранцев, не состоящих на службе и не принявших русского подданства. Срывание круглых шляп прекратилось, но всех несчастных, появлявшихся в них, вели в полицию для удостоверения личности, и, если они оказывались русскими, их отдавали в солдаты, а если бы какой-нибудь француз попался в таком виде, ему бы не сдобровать, его осудили бы, как якобинца. Павлу донесли, что уполномоченный Сардинского короля, издеваясь над диким запрещением круглых шляп, сказал, что такие мелочи часто бывали причиной бунтов в Италии. Уполномоченный получил через Архарова приказ покинуть столицу в двадцать четыре часа. Отдаленность и положение лишают Сардинского короля возможности требовать удовлетворения за подобное оскорбление, иначе круглые шляпы могли бы стать поводом к войне между двумя монархами, а в манифестах несомненно говорилось бы о правах престола и церкви, о достоинстве короны и счастии народа ²⁵.

Столь же непонятно было внезапное запрещение запрягать лошадей в русскую упряжь ²⁶. Был дан пятнадцатидневный срок на приобретение немецкой упряжи, после чего полиция должна была обрезать постромки у всех экипажей, запряженных по старому. С момента появления этого запрещения многие, [37] боясь оскорблений, не решались выезжать, а тем более появляться в своих экипажах неподалеку от дворца. Шорники воспользовались случаем и брали до трехсот рублей за простую парную упряжь. Но одеть русских извозчиков и кучеров по-немецки оказалось неудобно по другой причине. Большинство из них отказывалось расстаться с длинной бородой, с кафтаном и круглою шляпой, а главное привязать фальшивую косу к своим стриженым волосам: при этом происходили самые комичные сцены. Недовольный император принужден был в конце-концов заменить строгий приказ простым предложением желающим заслужить его милость одеться постепенно в немецкое платье.

Другая реформа коснулась экипажей. В один миг исчезло большинство блестящих экипажей, кишевших на огромных улицах Петербурга. Офицеры и даже генералы стали являться на парады в маленьких санях или пешком, но и тут крылась опасность. Один офицер, идя по улице в большой шубе, передал слуге мешавшую ему шагать шпагу, намереваясь взять ее обратно и снять шубу поближе ко дворцу. На беду он встретил императора. Офицер был разжалован в солдаты, а слуга из солдат произведен в офицеры на его место!

При встрече русского самодержца, его жены или сына по старинному обычаю полагалось останавливать экипаж или лошадь, слезать и кланяться в землю несмотря на снег или грязь ²⁷. В просвещенное царствование Екатерины совершенно исчезло это варварское выражение верноподданнических чувств; оно было слишком затруднительно в большом городе с его многочисленными, быстро несущимися экипажами. Одною из первых забот Павла было восстановить этот обычай во всей строгости ²⁸. Один генерал был остановлен и немедленно отправлен под арест только потому, что его кучер не узнал императора, ехавшего верхом ²⁹.

Такая же неприятность случилась и с некоторыми другими [38] лицами. И прохожие, и проезжие больше всего стали бояться встречи с Павлом. Чтобы внушить человечеству отвращение к тиранам, стоит еще отметить случай с г-жею Лихаревою.

Она жила в деревне под Петербургом. Муж ее, бригадир Лихарев, заболел, и, никому не доверяя, она поехала сама за доктором. Попала она в момент всеобщего смятения. Деревенские жители не знали ни нового императора, ни, тем более, новых распоряжений. Она велела гнать лошадей, как можно скорее, поглощенная мыслью об опасном состоянии мужа. К несчастью, карета ее, не останавливаясь, проехала мимо прогуливавшегося верхом Павла. Разъяренный, он послал адъютанта тут же остановить экипаж, приказал всех четырех слуг отдать в солдаты, а дерзкую даму отправить в тюрьму при полицейском доме. Приказание было мгновенно выполнено. Несчастную продержали четыре дня взаперти. Ужасное обращение и беспокойство за мужа терзают ее сердце и мутят ей голову. У нее начинается горячка. Наконец, для лечения ее перевезли в гостиницу, но она навсегда лишилась рассудка. Оставшись без всякой помощи совершенно один, Лихарев умер в отчаянии, так и не дождавшись жены своей.

Внутри дворца был введен столь же строгий и страшный этикет. Горе тому, кто при целовании жесткой руки Павла не стукался коленом об пол с такой силой, как солдат ударяет ружейным прикладом. Губами при этом полагалось чмокать так, чтобы звук, как и коленопреклонение, подтверждал поцелуй. За слишком небрежный поклон и целование камергер кн. Георгий Голицын был немедленно послан под арест Самим Его Величеством ³⁰.

Одним из первых указов Павла строжайше повелевалось купцам заменить на вывесках французское слово магазин русским — лавка под тем предлогом, что только у императора могли быть магазины дерева, муки, ржи и т. д., а купец, не возвышаясь над своим положением, должен был довольствоваться лавкой.

Не стоит вдаваться в слишком скучные подробности и перечислять все столь же существенные и значительные приказы, следовавшие друг за другом в течение первых восьми [39] дней царствования Павла ³¹. Что сказать, чего ждать от человека, который, наследуя Екатерине, считал все это самым безотлагательным? Часто эти новые важные распоряжения противоречили одно другому или исключали друг друга, и на завтра ему приходилось менять или уничтожать объявленное сегодня. Одним словом, Павел и облачившись в императорскую мантию, выставил на первый план великокняжеское ухо и решил управлять огромным государством, как управлял Павловском, столицей, — как своим домом, а тридцатью миллионами людей всех наций и положений, — как дюжиной лакеев.

Реорганизация армии была самой близорукой и значительной из всех внезапных и неожиданных перемен, им произведенных. Несомненно, военное ведомство нуждалось в больших реформах и улучшениях. Смягчение участи храброго русского солдата, выяснение еще более жалкой судьбы офицера, постепенное уменьшение количества сверхкомплектных, восстановление порядка и дисциплины, расстроенных правлением стольких женщин и фаворитов, — все это открывало широкое поле деятельности для военных талантов Павла. Но он сумел только умножить несправедливые назначения, увеличить и без того многочисленный штаб и изменить форму, чины, терминологию и названия. Русская армия была достойна подражания по красоте, простоте и удобству обмундирования, приспособленного к климату и духу страны ³². Широкие шаровары или штаны из красного сукна, концы которых уходили в мягкие кожаные сапоги, а верх стягивался поясом на красной или зеленой куртке, маленькая, удобная каска, сидящая на голове по-военному, волосы, остриженные в кружок, закрывавшие уши и легко содержавшиеся в чистоте — такова была форма солдата. Одевался он в один миг, потому что вся одежда состояла из двух частей. Они были так просторны, что он свободно мог принимать меры против холода без нарушения формы. Теперь это легкое, воинское платье меняют на старое немецкое, к [40] которому русский питает отвращение. Его заставляют мазать жиром и посыпать мукой русые волосы, которые он любит мыть ежедневно; целый час у него уходит на застежку проклятых черных гетр, жмущих икры. Русский солдат громко ропщет. Возможно, что подвязанные силком к прическе фальшивые косы вызовут такое же дезертирство, как сен-жерменские прически. «Пудра не порох; букли не пушки; коса не тесак», сказал старый чудак, фельдмаршал Суворов, получив приказ о введении всех этих новшеств и палочки для мерки и образца кос и буклей. Эта довольно удачная острота оказалась по-русски рифмованной пословицей и пошла по полкам из уст в уста. Она-то и была истинной причиной, побудившей Павла отозвать Суворова и дать ему отставку. Русский солдат боготворит старого вояку.

Вышесказанное относится и к переменам по гражданской части: цель Павла изменять, а не улучшать. Все существовавшее при его матери уже в силу только этого должно было уничтожаться. Все суды были преобразованы, а губернии подверглись новому распределению: Екатеринославская, названная в честь Екатерины, была уничтожена. Позор чувствам Павла в таком бесчестии памяти матери ³³. Судите сами о тех разорениях, о том замешательстве, несправедливостях и несчастьях, которые повлекли за собой подобные перемещения в России. Стремясь к полному возрождению французская революция не вызвала того, что создало восшествие Павла: больше двадцати тысяч дворян осталось без должностей.

Но новое царствование пагубно не только для армии и бедного дворянства, оно еще гораздо пагубнее для несчастных крестьян... Павлу следовало бы взять пример с Пруссии в ее обращении с поляками, отданными под ее владычество. Можно сказать, что прусское правительство дает польским рабам большую свободу, чем мог бы им даровать Косцюшко в случае победы ³⁴. Екатерина и Павел раздавали рабов вельможам и тем самым отдавали их во власть еще более невыносимой частной тирании. Далекий от подражания им, прусский [41] король обратил частные имения в королевские поместья, и теперь участь рабов несравненно легче, чем раньше ³⁵.

Большие надежды среди народа в столице породил слух, что Павел ограничит власть господ над крепостными и даст помещичьим крестьянам права государственных. В это время один офицер поехал в свой полк, в Оренбург. Дорогой его расспрашивают о новом императоре и о его распоряжениях; он рассказывает, что видел и слышал, и между прочим о милостивом для крестьян указе, который должен скоро появиться. При этом известии тверские и новгородские крестьяне заволновались, что было принято за признак мятежа. Помещики жестоко расправились с ними. Докопались и до причины их заблуждения. Павел немедленно послал старого фельдмаршала Репнина с войсками в те деревни, где несчастные жители несколько шумно возрадовались, услыхав, что новый император захотел облегчить их оковы. Офицер — виновник всех этих ложных надежд, наивно рассказывавший о столичных новостях, был скоро привезен обратно, закованный в кандалы, как поднявший мятеж преступник и проповедник свободы. Кто не содрогнется от негодования, узнав, что петербургский сенат признал его заслуживающим смерти и приговорил к разжалованию, наказанию кнутом и каторге в случае, если он вынесет наказание, — и все это за то, что на нескольких почтовых станциях по дороге из Петербурга в Оренбург, он говорил, что новый император, преисполненный человеколюбия, ограничит власть господ над крепостными! Павел конфирмовал этот нелепо-жестокий приговор. Это и было первое обнародованное уголовное дело и, конечно, оно только показывает, что известный остаток, стыдливости заставлял до сих пор держать в тайне подобные посягательства. У сената хватило бесстыдства скрепить печатью правосудия и законности кровавый акт, который, без сомнения, совершился бы и при Екатерине, но в тайне и молчании, как преступление ³⁶. Впрочем довольно о жестокости Павла, вернемся к его чудачествам. [42]

Первое место среди них занимает его мания к солдатскому учению и форме, мания, проявлявшаяся с юности и постепенно развивающаяся. Такая страсть в государе так же мало гарантирует, что он будет хорошим генералом и героем, как в девочке любовь к постоянному одеванию и раздеванию кукол вовсе не показывает, что она будет хорошею матерью семейства. Известно, что самый ученый полководец своего времени, Фридрих Великий, с детства питал непреодолимое отвращение ко всем капральским мелочам, к которым отец хотел его принудить. Это было даже поводом к неприязни, всегда царившей между отцом и сыном. Молодой Фридрих мог только тайком заниматься с своим наставником Ганом историей и литературой. Фридрих-Вильгельм считал бесполезными и опасными все книги, кроме псалтыря Давида и своих военных регламентов, а когда он увидал, что молодой Фридрих, не ограничиваясь гвардейским маршем, захотел менять свой маленький барабан на клавесины, а военный рожок — на нежную флейту, он запретил ему заниматься музыкой. Результаты родительской тирании оказались совершенно противоположными тому, на что рассчитывал Фридрих-Вильгельм: подавленные желания Фридриха сказались только с большею силою. Он учился, он стал героем, отец же его был только капралом...

До сих пор, даже в царствование Екатерины, всякий, дерзнувший подать прошение в руки его императорского величества, попадал в тюрьму ³⁷. Павел с первого же дня своего воцарения, казалось, отменил эту жестокость и принял несколько поданных ему челобитных. Он даже велел поставить на лестнице дворца ящик, куда всякий мог опускать письма; он объявил, что сам будет их читать и, после необходимых справок, класть свою резолюцию. Вследствие этого он запретил впредь беспокоить его подачею просьб на вахтпараде и велел арестовывать смельчаков, приближавшихся к нему с бумагой в руках. Между тем ящик наполнился, а Павлу, испуганному количеством писем, быстро прискучило оказывать справедливость, тем более, что вопреки ожиданиям, там оказалось больше просьб, чем доносов. Он не сообразил, что количество их [43] уменьшится, если он введет больший порядок и быстроту в ответах. И все пришло в прежнее хаотическое состояние; секретари, которым поручено разбирать эти бумаги, являются, как и раньше, властителями несчастных, надеющихся на своего повелителя ³⁸.

Государственные финансы, истощенные расточительностью, вернее мотовством Екатерининского царствования, нуждались в быстром исцелении, и Павел сначала как будто подумал об этом. С одной стороны надежды, с другой — страх несколько подняли курс ассигнаций. Очевидно, думали, что великий князь всея Руси, хоть по принуждению, а выучился экономить, прожив в течение тридцати лет с стотысячным годовым доходом; но он очень скоро начал умножать свои богатства и расточать милости с такой же щедростью и с еще меньшим разбором, чем его мать. На останках несчастной Польши продолжали обогащаться и без того состоятельные люди ³⁹. Надо знать неизсякаемые источники, из которых черпает русский самодержец, чтобы не восхищаться его огромными дарами вельможам возмущаться тем малым, что он уделяет общественному благу, правосудию, справедливым на градам и истинной благотворительности ⁴⁰. [44]

Быстрота, с которою Павел захватил бразды правления, ужас, который внушала его строгость и энергия, уничтожили сначала темные интриги мошенников и плутов, расхищавших казну <…> Весьма вероятно, что при общем обновлении воры должны будут приостановить временно свои операции; но потом, узнав направление деятельности Павла, они приноровятся к нему, откопают новые источники и найдут новые выходы; грабежи и преступления, преобразовавшись, выльются опять в определенную систему. Воровство — порок, присущий русскому правительству, и зависит он от национального характера, от недостатка нравственности, честности и общественности.

Надо сказать, что в моральном отношении Павел лучше окружен, чем его мать, и тем преступнее будет он, если при нем будут царить те же беспорядки. Правда, Екатерина утверждала, что сама ведет своих глупцов, а Павел, наоборот, предоставляет вести себя лакеям, а не государственным людям. Причина этого — его грубое самолюбие; ему кажется унизительным следовать советам человека, который пожелал бы выказать себя более образованным, чем он. Ни министры, ни даже любовницы никогда не будут иметь такого огромного непосредственного влияния на его поступки, как камердинер его, турок по происхождению, с детства; отданный в рабство и воспитанный у него. За этим-то турком, прозванным Иван Павловичем, ухаживают теперь и генералы, и вельможи, как за главным источником особых милостей Павла. Любовь самая сильная и простительная страсть; ее эксцессы и злоупотребления не кажутся такими гнусными, но никогда правление фаворитов или любовниц не будет так унизительно, как правление лакеев. Кроме дурного воспитания, которое отталкивает от них, в доверии к ним государи есть всегда что-то низкое и противное, отдающее гардеробом ⁴¹.

Пер. П. Степановой.

Комментарии

1. См. «Гол. Мин.» «» 4, 5-6, 7-8.

2. При русском дворе распространено мнение, что Павел — сын Салтыкова, одного из первых любовников Екатерины. Наружностью он ничуть не похож на Петра III и еще меньше на мать. Его несчастье в том, что первый не признавал его, а вторая — ненавидела. — Авт.

3. Герцог Вюртембергский, брат теперешней императрицы, не пошел на такую подлость. Когда Екатерина пожелала взять его детей, он заявил, что скорее умрет, чем отдаст их: довести его до отчаяния не решились, и он уехал вместе с ними. — Авт.

4. Многие думали, что существует проект лишить Павла права наследования, опираясь на Потемкина. Александра провозгласили бы цесаревичем, а Потемкина — царем Тавриды. — Авт.

5. Всех приближенных к нему он уже давно снабдил военным регламентом, введенным в Гатчине и Павловске; теперь он мгновенно сделался регламентом всей армии. — Авт.

6. Даже Бобринский, сын Екатерины и Орлова, сосланный в Ревель за различные бесчинства, был призван ко двору и произведен в маиоры конной гвардии. Павел обходился с ним, как с братом; но недавно он лишил его своих милостей. — Авт.

7. Оказалось, что это простая приманка дворянству, владевшему крестьянами, — через несколько месяцев Павел вновь издал тот же указ. — Авт.

8. Этот проект несомненно был у Екатерины: пушками хотела она загнать прусского короля к берегам Рейна. Она возбуждала бунты в Пруссии, Данциге и в Силезии. — Авт.

9. Которые упали в это время на 60%. — Авт.

10. В 1796 г. кн. Платоном. Зубовым был представлен ими. Екатерине II проект перечеканки 16 руб. монет в 32 рублевую для покрытия внутренних долгов. В этом проекте, утвержденном государынею 8 мая 1796 г., доказывалось, что в России слишком мало медной монеты, отчего упало доверие к ассигнациям, «кои суть изображение медных денег»; цена меди в монете ниже, чем в деле, почему выгоднее продавать монету на вес. Надеялись, что с назначением цены монеты 32 рубля пуд, прекратится употребление медной монеты в поделки. Перечеканка монеты была уже начата. Однако вскоре по вступлении на престол Павла I было повелено вновь рассмотреть проект о переделе тяжеловесной монеты в легковесную, и 10 дек. 1796 г. был дан именной указ об обращении легковесной медной монеты в прежний вид и достоинство. Вел. Кн. Георгий Михайлович. «Монеты царствования имп. Екатерины II», т. I, Спб. 1884 г., стр. VI-VII, 298-307, 326-327. — Ред.

11. Он содержался во дворце покойного графа Ангальта: его стерег один маиор, питавшийся вместе с ним. Ему дозволялись свидания. В его распоряжении было несколько комнат. Он читал, рисовал, точил. Стрелки, найдя и схватив раненого Косцюшко в болоте привели его к полковнику, моему другу, очень достойному и гуманному молодому человеку. Он сохранил портфель Косцюшки, который мы и просмотрели вместе. Там было несколько итальянских и французских отметок, сделанных во время путешествия в Италию, философские заметки, выписки из сочинений, цитаты французских стихов, черновики различных набросков — все это свидетельствовало, что владелец портфеля человек больших достоинств, обладающий широкими познаниями, вкусом и благородными чувствами. Кроме того там были написанные по-французски и по-польски запечатанные письма, адресованные некоторым варшавским дамам и черновики нескольких его манифестов, обнародованных там же. Все было писано его рукой. Мой друг хранил портфель, как реликвию знаменитого человека, которым он восхищался, хотя и был принужден сражаться с ним. Когда его освободили, я посоветовал моему другу вернуть бумаги по принадлежности: кажется, он так и сделал. — Авт.

12. Все изображения Петра III были изгнаны (при Екатерине II) как из дворца так и из частных домов: совершенно неизвестно, куда Павел ухитрился припрятать этот портрет. Теперь счастливцами оказывались те, кто отыскивал где-нибудь на чердаке один из изгнанных туда раньше портретов, который сейчас же становился лучшим украшением комнат. Петербургские художники не поспевали исполнять все заказы на копии. — Авт.

13. Генерал Унгерн-Штернберг — ливонец, старый друг и боевой товарищ генерала Мелнссино. Автор этих записок был вхож в интимный круг его друзей, на что и указывает здесь для придачи большего веса сообщаемому. Унгерн один из немецких офицеров, наиболее уважаемый Петром III; он был его адъютантом. По выбору Петра он сопровождал его во время тайной поездки в Шлиссельбург к несчастному Ивану, низложенному и заточенному Елизаветой. Оказалось, что злосчастный молодой человек сидит в полутемной камере, окно которой завалено со двора кучей дров. Одет он был в очень грязную белую куртку и стоптанные башмаки. Его светлые волосы были подстрижены в кружок, как у крепостных. Впрочем он был довольно строен, а цвет лица его был так бел, что очевидно луч солнца никогда не падал на него. Ему уже перевалило за двадцать лет, а заключен он был с четырнадцати-месячного возраста, но у него уцелели некоторые впечатления и идеи. Петр III, тронутый его положением, задал ему несколько вопросов и, между прочим, следующий: — Кто ты? — Я император. — Кто же посадил тебя в тюрьму? — Злые люди. — Хочешь ты опять стать императором? — О да! как не хотеть, у меня будет красивое платье, а служить мне будут слуги. — А что бы ты сделал, став императором? — Я бы казнил всех, сделавших мне зло. — Петр III спросил его еще, откуда он все это знает, на что он ответил, что рассказывает ему все Богородица с ангелами и понес околесную о своих мнимых видениях. Он ничуть не испугался императора и его офицеров, хотя и жил с детства в одиночном заключении. С большим любопытством и удовольствием, как неопытный ребенок, рассматривал он их одежду и оружие. Император спросил его еще, чего он желает, больше — воздуха — ответил он грубым русским языком. Унгерна оставили на некоторое время в Шлиссельбурге, чтобы к войти нему в ему доверие и выяснить, не симулирует ли он глупость, он быстро убедился, что это естественное следствие его образа жизни. От имени императора он подарил Ивану шелковый халат. В порыве радости тот надел его и, бегая по комнате, восхищался, как дикарь, наряженный впервые. В виду того, что все его желания ограничивались просьбой — больше воздуха, Петр III прислал план маленького круглого дворца с садом посредине, и приказал немедленно выстроить во дворе крепости такое жилище для Ивана. Ужасно что проявленная Петром III гуманность к невинному послужила предлогом к обвинению его самого в том, что он строит тюрьму для жены и сына, и он был задушен. — Авт.

14. Петр III не был коронован и под этим предлогом он не был погребен в крепости с другими русскими императорами. — Авт.

15. Павел ждал прихода этих батальонов с заметным нетерпением и беспокойством: они шли целую ночь и явились к утру. Незначительному офицеру Ратькову посчастливилось первому сообщить Павлу об их, столь желанном, приходе, и Ратьков сейчас же был произведен в кавалеры св. Анны и назначен адъютантом великого князя. Павел начал действовать по-гатчински, только когда эта маленькая армия окружила его. — Авт.

16. Быстрее всех этих офицеров-выскочек выдвинулся Аракчеев. Семь лет тому назад великий князь, желая завести у себя в Павловске артиллерийскую роту, обратился к генералу Мелиссино с просьбой дать ему офицера для ее сформирования. Ему дали Аракчеева, воспитанника кадетского корпуса, заслужившего одобрение успехами, а главное горячностью и страстным усердием во всех мелочах дисциплины. Несмотря на его неутомимость, жестокость и исполнительность, понадобилось много времени, пока он приобрел расположение Павла. Наконец, он заслужил милость великого князя, устроив на праздниках в Павловске несколько красивых фейерверков с помощью бывшего своего учителя; но главной причиной милости была его страсть к строевым учениям, из-за которой он днем и ночью мучил солдат. При восшествии Павла на престол, Аракчеев был произведен в маиоры гвардии с чином генерала и назначен военным губернатором Петербурга. Он получил орден св. Анны, несколько тысяч крестьян (2000 д. м. п. в Новгородском у. — село Грузино с деревнями. — Ред.) и стал правой рукой императора. Аракчеев в кадетском корпусе... действительно, заслужил одобрение своими способностями, знаниями и усердием, но он был возмутительно жесток, что проявлялось уже на кадетах... Его ярость и палочные удары свели в могилу многих несчастных солдат буквально на глазах у Павла, Палач по натуре, он возобновил забытое варварство в русской службе. Во время военных учений он оскорбляет и даже бьет офицеров. Но все же, будучи в фаворе, он из благодарности рекомендовал своего бывшего учителя, генерала Мелиссино, с которым уже рассорился. Недавно он попал в немилость, но потом был вновь призван и пожалован достоинством барона. Он делал смотр войскам, посланным в Германию... — Авт.

17. У Гогарта был бы прекрасный сюжет для каррикатуры, если бы он увидал, как самодержец и его младший сын возятся около несчастного рекрута, вертят его направо и налево, заставляют ходить взад и вперед, поднимают ему подбородок, затягивают пояс, передевают шляпу, при чем все это сопровождается ударами прикладом. Одному эмигранту, по имени Лами, пришла забавная мысль посвятить Павлу свой плохой перевод объяснений к эстампам Гогарта. Не знаю, была ли то наивность или хитрость, но имя Павла, как нельзя больше, подходит к заголовку его работы, а комическое посвящение только дополняет его. Павел не заметил насмешки и послал г-ну аббату Лами табакерку. — Авт.

18. Не обещала, а действительно пожаловала в 1795 г. — 646 душ мужск. пола. — Ред.

19. В 1800 г. Павел отдал Терского под суд сената. — Ред.

20. Последнее неверно; вместо него генерал-прокурором был назначен А. Б. Куракин, но Самойлов сохранил звание члена Совета. — Ред.

21. Русская кокарда была белая, Павел заменил ее черной с желтой каймой; он сам охотно разъяснял причину этого, и все ею восхищались. Белое видно издали и может служить врагу точкой прицела, черное же сливается с цветом шапки, и враг, не зная, куда целиться, будет всегда делать промах. — Авт.

22. Ему рекомендовали хорошего кавалерийского офицера, генерала Мейендорфа; он послал за ним курьера, и Мейендорф, спеша исполнить приказание, явился на парад в старой форме. Взбешенный Павел кровно оскорбляет тех, кто его рекомендовал, обзывает его потемкинским солдатом и ссылает в имение. — Авт.

23. Другой англичанин встретился с полицейским офицером, который сорвал с него круглую шляпу. Англичанин, скрестив руки, посмотрел на него сверху вниз, и сказал с состраданием. «Друг мой, как мне жаль тебя, что ты русский!»... — Авт.

24. Приходилось также признавать русскую национальную шляпу, немного отличную по форме и предохранявшую от оскорблений. Так как в шляпных магазинах скоро разошлись все треуголки, то те, кто не успел или не смог раздобыться ими, стали для безопасности булавками подкалывать загнутые поля своих маленьких круглых шляп. — Авт.

25. Хорошо, что это случилось не со шведским или прусским послом. Впрочем последний лишился милостей Павла, кажется, по столь же значительному поводу. Шляпа, коса, ранец, гетры и шпага, которую Павел заставляет носить по форме сзади — все это, по его словам, взято с прусского образца. Г-н Тауентцин, как бы протестуя против неточности копии, появился при дворе в более новой и элегантной форме. За этот-то проступок Павел и потребовал его отозвания. — Авт.

26. У русских есть своя упряжь и свой способ упряжки. Форрейтор всегда сидит на правой лошади, а пристяжка, обычно бывает слева. — Авт.

27. Петр I приказывал бить палкой или сам бил тех, кто ему так кланялся. — Авт.

28. Мужчины при Павле, встретив на улице императора, должны были сбрасывать на землю верхнее платье, снимать шляпу и, поклонившись, стоять, пока государь не пройдет. Дамы, не исключая и государыни, должны были выходить из экипажа и, также спуская верхнее платье, приседать на подножках. — Ред.

29. Когда ему возвращали шпагу, он отказался взять ее, сказав, что эта золотая шпага получена им от императрицы, и что никто не смел отбирать ее. Павел призвал его к себе и сам передал ему шпагу, говоря, что он совсем не сердится, а только хотел показать всем пример. И все же он приказал ему немедленно ехать в армию. — Авт.

30. Склонность к этикету проявилась у Павла еще в бытность его великим князем. Однажды в Монбельяре он всех смутил, схватив за руку и выставив за дверь молодого офицера своей свиты, игравшего в карты. Партнерам же офицера он сказал: Господа, этот молодой фат недостаточно знатного происхождения, чтобы участвовать в такой партии. На придворных балах танцевавшие должны были всячески изворачиваться, чтобы, танцуя, быть всегда лицом к Павлу, где бы он ни стоял... — Авт.

31. Так особым указом он запретил носить жилеты и панталоны. Академии Павел запретил употреблять термин «возмущение» при сообщениях о движении светил; актерам предписал употреблять слово позволение вместо свобода, которое ставилось в афишах. Фабрикантам он воспретил выделывать какие бы то ни было трехцветные материи и ленты. — Авт.

32. И русский солдат, не без некоторого основания, ставил себя гораздо выше соседей. Павел имел глупость лишить его этой национальной гордости, заставив рабски подражать немцам прошлого века, которых русские считали далеко позади себя. Павел поступил, как педант, который в наказание сажает за азбуку самонадеянного ученика, слишком быстро выучившегося читать. — Авт.

33. Нет тех пустяков, до которых бы не добрался этот мелочной, государь, завидовавший памяти своей матери. Близкие государыне лица носили кольца с эмалированной датой ее смерти, сын ее бесстыдно выразил свое недовольство этим и изъявил желание, чтобы все носили кольца со словами: «Павел меня утешает»; утешение было так хорошо, что всех насмешило. В своем сыновнем бесстыдстве он зашел так далеко, что осудил богатое русское общество, образовавшееся под покровительством русской миссии в Гамбурге для постановки поэтического памятника Екатерине... — Авт.

34. О Поланецком универсале Косцюшко относительно крестьян см. ст. Рябинина в «Голосе Минувш.» 1915 г. № 4, 71-81. — Ред.

35. Все государи, хотевшие для упрочения авторитета правительства возвышением народа принизить высшие классы, всегда стремились присоединять к своим доменам земли дворян. Русские самодержцы идут иным путем. Они отдают дворянству государственные земли, чтобы сделать его ближайшим соучастником чудовищной тирании, несравнимой даже с феодальной. Эта ужасная система лишает их возможности дать когда-либо свободу рабам. — Авт.

36. См. ст. Шубинского в его «Исторических очерках и рассказах», изд. 2-е и след.; Трифильев. «Очерки из истории крепостного права». «Царствование Павла I». Харьк. 1901. Павлов-Сильванский. «Волнение крестьян при Павле I». Журн. Мин. Нар. Просв. 1905г. №№ 2 и 12. — Ред.

37. Подавать прошение в ее собственные руки императрица разрешила только в одном случае: если проситель будет недоволен решением сената, или когда, несмотря на то, что его дело долго не решалось в высших судебных учреждениях, проситель не находил никакого удовлетворения у генерал рекетмейстера. См. указы 1762 г., в Полн. Собр. Зак. т. XVI №№ 11, 606 и 11718. — Ред.

38. Иногда Павел давал приказы в зависимости от полученных писем, но на них он не отвечал. Я сам написал несколько коротких прошений, ясных и справедливых, по просьбе некоторых угнетенных, — они остались без ответа. Теперь он велит печатать в петербургских газетах отказы на получаемые просьбы. Таким образом монарх, который должен относиться к подданным, как духовник к исповедующимся, обнародовает сам семейные тайны и обманывает доверие своих подданных. — Авт.

39. Я только что узнал, что по случаю коронации Павел, кроме других наград, роздал двадцати человекам (более ста лицам. Ред). восемьдесят две тысячи душ (более ста тысяч душ. Ред). На человеческом языке это значит, что он подарил пространство земли, заселенное и обрабатываемое восмидесятью двумя тысячами рабов мужского пола, потому что в России женщина еще не душа. Этим даром самодержец уступает все свои особые права над несчастными людьми и над землею, которую их силой принуждают обрабатывать; за собой он оставляет только верховную власть. А принимая во внимание, что крепостная душа, или крестьянин, по умеренному рассчету приносит чистых семь рублей серебром сословию или дворянину, владеющему им, можно считать, что император подарил пятьсот семьдесят четыре тысячи рублей (более семисот тысяч рублей. — Ред.) верного и чистого дохода с государственных волостей, что, в виду особых качеств имущества, составляет неисчислимый капитал. Екатерина почти истощила свои поместья подобными щедротами, но теперь источником для великодушного Павла служат польские староства и конфискованные там земли. Нечего и говорить, что в России или Польше население в восемьдесят две тысячи мужских душ занимает огромную площадь. — Авт. О всех других пожалованиях населенных имений при Павле см. статью В. И. Семевского в «Русской Мысли» 1882 г. № 12. — Ред.

40. Все распоряжения Павла для восстановления некоторого равновесия между приходом и расходом свелись в конце-концов к чудовищному налогу, которым он обложил все классы своих рабов. Подушная подать с несчастных крепостных была удвоена, да и налог на дворянство опять-таки лег на тех же крестьян. — Авт. По указу 27 июня 1794 г. подушная подать в разных губерниях равнялась 80 коп. — 1 руб. В 1797 г. она была повышена на 26 коп. Оброчный сбор при Екатерине II возрос до 3 руб. с ревизской души; указом 18 дек. 1797 г. он был повышен до 3 руб. 50 коп. — 5 руб. в разных губерниях. При Павле на дворянство были возложены расходы на содержание присутственных мест (общая сумма их равнялась 1.640.000 р.). При Александре I они были переложены на помещичьих крестьян, а с 1807 г. и на крестьян государственных и удельных. Алексеенко «Действующее Законодательство о прямых налогах». Спб. 1879 г., стр. 9, 13-14, 222. — Ред.

41. Этот Иван Павлович (Кутайсов) теперь статский советник и: имеет титул сиятельства... — Авт.

(пер. П. Степановой)
Текст воспроизведен по изданию: Мемуары Массона // Голос минувшего, № 10. 1916