-

ШАРЛЬ МАССОН

СЕКРЕТНЫЕ ЗАПИСКИ О РОССИИ

ДО КОНЦА ПРАВЛЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II И НАЧАЛА ПРАВЛЕНИЯ ПАВЛА I

MEMOIRS SECRETS SUR LA RUSSIE, ET PARTICULIEREMENT SUR LA FIN DU REGNE DE CATHERINE II ET LE COMMENCEMENT DE CELUI DE PAUL I

Мемуары Массона о России.

В 1800-2 г.г. в Париже появились в трех томах чрезвычайно интересные записки под названием «Секретные мемуары о России и, особенно, о последних годах царствования Екатерины II и начала царствования Павла I». Они немедленно были переведены на немецкий, английский и датский языки и вызвали резкие нападки известного драматурга Августа Коцебу. Автор, уже не скрывая своего имени, ответил Коцебу, и ответ его составляет четвертый том его сочинения и заключает в себе, между прочим, рассказ об его высылке из России, вместе с его братом, в царствование имп. Павла в 1796 г.

Автором этой книги был швейцарец Массон младший, который в 1786 г. при содействии своего старшего брата, уже находившегося в русской службе, был принят на место преподавателя в артиллерийский корпус. Он женился на дочери лифляндца, барона Розена, и в 1789 г. сделался гувернером-преподавателем при сыновьях президента военной академии Н. И. Салтыкова, письмоводителем его самого на иностранных языках и одним из его адъютантов. С этого времени, в течение 8 лет, Массон-младший живя во дворце при своем начальнике и имел возможность наблюдать высший круг русского общества. Массон сопровождал молодых Салтыковых и тогда, когда они ходили к великим князьям, чтобы участвовать в их учебных занятиях.

По отъезде на родину Лагарпа в 1795 г. Массон сделан был секретарем великого князя, продолжая состоять в звании офицера русской службы. Но еще при жизни Екатерины II он, хотя и по ничтожным поводам, возбудил неудовольствие Павла Петровича, а вскоре после вступления его на престол вместе с своим братом был выслан из России. Рассказ [158] Массона об этой высылке читатели могут найти в статье Д. Д. Рябинина в «Русской Старине» 1876 г. № 3.

В высшей степени интересные записки Массона были в свое время запрещены в России и потому остались неизвестными громадному большинству русского общества. Кроме упомянутого рассказа их автора о высылке из России, была переведена на русский язык в журнале «Заря» 1870 г., кн. 10, только часть первой главы этих мемуаров о пребывании Густава IV Адольфа в Петербурге в 1796 г. Мы даем в переводе и эту главу в более полном виде, за которою последуют и некоторые другие отделы мемуаров Массона. Читателей, желающих ознакомиться с этим произведением вполне, отсылаем к лучшему их изданию на французском языке 1802-04 г.г., но предостерегаем против наиболее доступного теперь издания этих мемуаров в XXII т. «Bibliotheque des memoires relatifs а l’histoire de France pendant le 18-e siecle avec avant-propos et notes par M. F. Barriere». (P 1859, 1863): в этом издании опущены многие интересные страницы записок Массона. — В. С.

Пребывание шведского короля в Петербурге.

После мира в Вереле Екатерина и Густав стали обмениваться любезностями и оказывать друг другу внимание, совершенно противоречившее прежней ненависти, ожесточению и взаимным поношениям... В Швецию был отправлен известный граф Штакельберг, бывший послом, вернее господином, в Польше. Екатерина, жившая в мире только с покорными или преданными ей соседями, стала изыскивать новые способы восстановить там свое влияние, подорванное талантливым и стойким Густавом. Ее заветной мечтой сделалось бракосочетание одной из великих княжен с наследным принцем шведским; говорят, этот брак был тайным пунктом мирного договора. Несомненно то, что вел. кн. Александра воспитывалась и росла в надежде сделаться со временем королевой Швеции: ей внушали это, постоянно говоря о симпатичности молодого Густава и об его рано развившихся достоинствах. Сама императрица, смеясь, часто беседовала с ней об этом. Однажды она открыла портфель с портретами нескольких принцев-женихов и стала убеждать ее выбрать себе мужа: девочка, краснея, указала на того, о котором слышала так много хорошего, и кто в молодых мечтах был уже ее женихом. Добрая бабушка, упустив из вида, что внучка, будучи [159] грамотной, узнала шведского принца по подписи, вообразила, что выбор сделан по внезапному влечению и с новыми силами продолжала развивать свой план.

Известно также, что некоторые лица, близкие к молодому Густаву, старались и в его сердце пробудить те же чувства. Не знаю, согласился ли бы когда-нибудь упрямый, деспотичный король-отец на этот брак, вполне подходивший для молодых людей, но совершенно противоречивший интересам обоих государств. Как бы то ни было, но вследствие таинственной и внезапной смерти Густава планы Екатерины расстроились. А хотела она ни более, ни менее, как отправить его во главе шведов во Францию, для той же роли, которая когда-то была сыграна Густавом Адольфом и Карлом XII в Германии и Польше. Она надеялась, что его постигнет там та же участь; а сама подготовлялась выступить в это время в роли регентши Швеции за малолетством сироты короля, которого думала взять под свою материнскую опеку вместе с его королевством.

Но герцог Зюдерманландский, захвативший бразды правления за несовершеннолетием своего племянника, высказался вполне определенно против русской политики; не будучи таким рыцарем, как брат, он отказался жертвовать своей родиной ради дам. Екатерине он платил той же ненавистью, какою она воспылала к нему со времени войны, когда грохот его канонады доносился до внутренних покоев царского дворца. Неудачи этой морской компании озлобили его против русских; он знал всю брань, все насмешки, которыми его осыпали при петербургском дворе; знал, что в Эрмитаже ставились даже комедии, в которых он осмеивался… ¹

Чтобы с корнем уничтожить все надежды Екатерины, регент сделал весьма чувствительный выпад. От лица своего юного питомца он сделал предложение принцессе Мекленбургской, с которой и состоялось торжественное обручение, о чем он приказал оповестить все дворы. В Петербург с этой миссией был отправлен гр. Шверинг, уже бывавший в России и, благодаря своей наружности, имевший там много приятельниц; но в Выборге его ожидало распоряжение императрицы, запрещавшее ему явиться к ней: поступок весьма странный, в нем сказалась не несдержанность государыни, а досада обиженной женщины. Как! она не желает принимать установленного [160] обычаем оповещения только из-за того, что шведский король женится на другой, вместо ее внучки! Ведь это попросту поступок обманутой любовницы, лишенной скромности и истинной гордости. Этот унизительный взрыв досады она должна бы была подавить из уважения к себе, к своему полу и, главным образом, к своей очаровательной внучке. В этот момент она забыла свою роль Екатерины Великой.

Она велела своему стокгольмскому поверенному в делах, вернее в интригах, передать регенту в объяснение столь обидного и неделикатного поступка удивительную ноту, которую читали в некоторых газетах. В ней она не только возводит на герцога Зюдерманландского обвинение в оскорблении царского величества из-за его сношений с Францией, но и намекает на его соучастие в убийстве короля-брата, возмездие за которого она берет на себя. Но досада Екатерины и безрассудство ее министров завели их еще дальше. Заговорили о том, что с королем шведским собираются поступить, как с Сганарелем ² и пушками принудить его расторгнуть помолвку с принцессой Мекленбургской и жениться на великой кн. Александре ³. Милая великая княжна вполне заслуживала, чтобы молодой принц сражался за обладание ею, а не отбивался от нее. К тому же говорили, что король уже влюблен в нее; что дядя насилует его волю, а он только и думает, как бы избегнуть брака с принцессой Мекленбургской и, дождавшись совершеннолетия, заявить о своей склонности к другой претендентке.

Несомненно, что некоторые из шведов, привлеченные обещаниями Екатерины и надеждой на милости этой щедрой государыни, постарались внушить молодому королю такое решение и возбудить в сердце его чувство, которое уже вселили в сердце милой вел. кн. Александры. Существовала даже постоянная переписка между Шверингом, Штейнбоком и лицами, близко стоявшими к великим княжнам; некоторые из писем сделались известными императрице при посредстве г-жи Ливен, главной воспитательницы принцесс.

Но кто мог ожидать, что регент смягчится и уступит [161] после таких решительных выступлений? а он уступил, не то испугавшись, не то передумав. Было решено, что г-н Будберг, только что объехавший Германию в поисках за супругой для вел. кн. Константина и привезший принцессу Кобургскую с тремя дочерьми, вполне способен преодолеть все трудности приискания мужа для молодой великой княжны. Он поехал сперва в Мекленбург, чтобы добиться там отказа, а оттуда его отправили послом в Стокгольм. Деньги, угрозы, обещания восторжествовали наконец. Екатерина добилась того, что король женится только по достижении совершеннолетия; а регент, желая, вероятно, показать, что питомец его волен в своем выборе и в своих поступках, согласился на поездку в Петербург, куда их так сердечно звали. Истинная причина этого приглашения, вопрос о браке, был затронут только слегка, в сентиментальной форме. Если, как говорят, дети уже любят друг друга, и если они при свидании окажутся подходящими друг для друга, можно будет подумать о их счастии, — так говорила императрица. Присутствие короля при своем дворе она считала выигрышем дела. Екатерина рассчитывала на прелесть принцессы и на те любезности, которые сама собиралась расточить королю, регенту и их свите. Она не сомневалась, что юный Густав, увидав ту, которую дерзнул отвергнуть из государственных соображений, отдаст за обладание ею и царство, и всю славу Карла XII.

14/25 августа 1796 г. он приехал в Петербург с своим дядей и с довольно многочисленной свитой и остановился у своего посла г-на Стединга. Весь город стремился увидать молодого монарха. Императрица, жившая в Таврическом дворце, переехала в Эрмитаж для приема и для празднеств в честь его ⁴. С первого же свидания она казалась очарованной и сама почти влюбленной ⁵; он хотел поцеловать ей руку она воспротивилась. — Нет, сказала она, я не забуду, что граф Гаагский ⁶ — король. — Если ваше величество, ответил он, не желает мне разрешит этого, как императрица, то пусть разрешит, как дама, которую я уважаю и которою восторгаюсь. — Свидание с юной принцессой было еще интереснее: оба страшно смутились, и жадно устремленные на них взоры всего двора только увеличили это смущение. Оба несомненно решили, что они достойны питаемых [162] с детства друг к другу чувств; и самая очаровательная принцесса, быть может, будет самой несчастной, если государственные интересы Швеции или своенравие теперешнего государя помешают заключению этого брака.

Александра Павловна больше, чем кто-либо, заслуживает счастья. В четырнадцать лет она уже выросла и сформировалась: благородная, величественная осанка смягчалась присущей ее возрасту и полу грацией; черты ее были правильны, цвет лица ослепителен; ясный, чистый, невинный лоб носил божественную печать; ее красивую голову осеняли светлые, пепельные волосы, причесанные, казалось, рукою фей. Ее ум, таланты и доброта вполне соответствовали обольстительной наружности. М-elle Виламова, ее гувернантка, способствовала развитию самых благородных и чистых чувств в душе ее. С детства она пленяла и восхищала всех близких здравыми суждениями и особою чуткостью.

Редко можно было встретить молодого человека, не говорю уже короля, более интересного, лучше воспитанного и так много обещающего, как шведский король. Ему минуло семнадцать лет, он был высок и тонок, с благородным, умным и мягким выражением лица, в его внешности было что-то значительное, гордое, внушавшее уважение, несмотря на молодость; в юношеской грации его не было присущей этому возрасту неуклюжести. Он был просто и учтиво вежлив; все, что он говорил, было продумано: к серьезным вещам он относился с несвойственным юности вниманием, его познания указывали на очень тщательное воспитание, и ею никогда не покидала известная гордость, напоминавшая об его сане. Казалось, его совсем не ослепила вся та роскошь российской империи, которую перед ним старательно выставляли на показ. Он быстро освоился с блеском и многолюдством двора и чувствовал себя там менее стесненным, чем сами великие князья, которые ни с кем не умели разговаривать: и при дворе, и в городе делались весьма лестные для иностранного принца сравнения. Сама императрица дала заметить, что она с горечью видит разницу между принцем и своим вторым внуком, грубости и шалости которого настолько раздражали ее, что за время пребывания шведского короля она раз или два велела посадить его под арест ⁷. [163]

Все вельможи империи наперерыв старались разделить радость Екатерины, и она сама, распределив дни, наметила тех, кто должен был устроить у себя праздники в честь ее молодого гостя. Графы Строганов, Остерман, Безбородко, Самойлов отличились огромными расходами и широким размахом в великолепии празднеств. Придворные старались превзойти друг друга богатством одежд, а генералы — военными зрелищами, которые они устраивали в честь короля. Старик-генерал Мелиссино особенно отличился маневрами и фейерверком, который велел устроить. Густав был в постоянном восторге; но тем не менее он с пользой проводил утренние часы, обходя город пешком и осматривая с регентом все, для него интересное и поучительное: везде его вопросы и ответы обличали и ум и хорошее образование. Регент, видя всеобщее одобрение своему воспитаннику, казалось, наслаждался своим произведением. Сам он — человек очень маленького роста, с непринужденными, вежливыми манерами, вдумчивый и наблюдательный, с огненным взглядом; по разговорам его видно, что он умен, — они всякого заставляют подумать.

Понятно, что во время непрерывных празднеств молодые влюбленные могли постоянно видаться, танцевать и разговаривать между собой; они привыкали друг к другу и, казалось, были взаимно очарованы. Старая Екатерина помолодела: давно она уже столько не хлопотала и не веселилась. Предстоящая свадьба переставала быть тайной, об ней все говорили. Императрица обращалась уже к юному королю и своей внучке, как к жениху и невесте, она поощряла их любовь. Однажды, она заставила их при себе обменяться первым поцелуем любви, несомненно, первым для девственных уст молодой принцессы, оставившим, вероятно, то нежное и дорогое впечатление, которое надолго сделало ее несчастной.

Между тем вырабатывались условия столь желанного брака. Вопрос о религии был единственный, представивший некоторые затруднения. Екатерина предчувствовала, как отнесется двор к этому вопросу, и советовалась даже с архиепископом, чтобы узнать, может ли ее внучка отречься от православия, но вместо [164] ответа, которого она ждала, он ограничился словами: Ваше величество всемогущи. Великая патриархиня России, увидав, что духовенство не так податливо, как казалось, и не поддержит ее своим авторитетом, захотела показать себя более русской, чем сами русские. Она решила, что шведская королева будет православной, не из уважения к греческой религии, а скорей из желания польстить национальной гордости. С одной стороны все это льстило тщеславию ее и ее министров, а с другой, — казалось небывалым унижением шведского народа и правительства. К тому же она намеревалась отправить с молодою королевою попов, духовников и других надежных лиц, которые должны были оказывать ей поддержку в интересах России. Король был влюблен, ослеплен; регент, казалось, совершенно покорен; было невероятно, чтобы после столь решительных шагов, они отказались от этой сделки. В частных разговорах только слегка касались деликатного пункта; никто и не ожидал, что Екатерина окажется такой святошей; а король намекал, что из уважения к предрассудкам русской нации принцесса будет освобождена от формального отречения. Уверенная, что отступление невозможно, императрица поручила своим министрам-фаворитам Зубову и Моркову выработать договор согласно ее намереньям. С другой стороны шведский посланник формально просил руки великой княжны на данной ему для этого аудиенции: день и час обручения был назначен на вечер 10/21 сентября.

Для счастливой, высокомерной Екатерины этот день стал днем величайшего горя, днем величайшего, никогда неиспытанного унижения. Всему двору был дан приказ явиться в тронный зал в полном параде. С семи часов вечера там уже собрались юная принцесса, одетая невестой, в сопровождении своих молоденьких сестер; великие князья с супругами, все дамы, все кавалеры, и приехавший на обручение дочери из Гатчины великий князь-отец с великой княгиней. Сама императрица появилась во всем своем великолепии — не было только юного жениха. Его мешкотность вызвала сперва только изумление. Но многократные появления и исчезновения князя Зубова, явное нетерпение императрицы скоро возбудили любопытство и перешептывание дам. Что случилось? Не заболел ли король? он, по меньшей мере, невежлив... как смеет он заставлять ждать государыню и весь двор в тронном зале! Между тем король, ожидаемый, «как супруг одиннадцати тысяч дев», не появлялся.

Вот причина этого странного опоздания. Король должен [165] был отправиться ко двору в семь часов вечера: а в шесть дипломат Морков привез ему брачный контракт, только что составленный им вместе с Зубовым. Густав, прочтя его и увидав там пункты, о которых не было условлено с императрицей, очень изумился и спросил, от ее ли имени дают ему его на подпись ⁸.

На утвердительный ответ Моркова он возразил, что это невозможно. Он заметил, что не хочет стеснять совесть принцессы; что наедине она может исповедывать свою религию, но что он не согласен ни на часовню, ни на духовенство в королевском дворце, и что на людях и во всех публичных церемониях она, напротив, должна исповедывать религию страны. Представьте себе изумление и замешательство глупого Моркова: ему пришлось забрать свои бумаги и доложить Зубову об отказе короля подписать их. Скоро он вернулся в большом волнении, — императрица, окруженная всем двором, уже находилась в тронном зале; с ней невозможно было говорить, она ждала короля, и все надеялись, что он не захочет произвести скандала, который будет неслыханным бесчестьем для государыни, для молодой принцессы и для всего государства. Безбородко и еще некоторые являлись один за другим, убеждая, настаивая и умоляя короля уступить: все спрошенные шведы склонялись к уступке. Регент сказал только, что все зависит от короля; он отвел его в сторону, прошелся с ним по комнате, и, тихо разговаривая, казалось, убеждал его. Но король громко ответил: Нет, нет, я не хочу! я не могу! я не подпишу! Никакие увещания и приставания русских министров не сломили его, и раздраженный всей этой назойливостью, он удалился, наконец, в свою комнату, заперев за собою дверь и повторив предварительно свой ясно и точно формулированный отказ подписать что бы то ни было, противоречащее законам его родины. Русские министры остолбенели от дерзости короля-ребенка, осмелившегося так сопротивляться их владычице. Они начали совещаться о том, как сообщить ей об этой катастрофе.

Если стойкость, выказанная в данном случае юным Густавом была его собственной стойкостью; если настоятельные [166] просьбы, с которыми, казалось, к нему обращались его советники не были хитростью, то это обещает его народу твердый характер: ему нельзя не удивляться в юном семнадцатилетнем принце, которого должна была бы прельщать одна только любовь. Но, кажется, что советы регента были к его чести притворны, он хотел только все свалить на упрямство короля, чтобы не навлечь исключительно на себя месть Екатерины. Большинство же шведов из свиты Густава были действительно подкуплены или обольщены: это были молодые придворные, сильно рассчитывавшие в этом путешествии на свадебные подарки и теперь раздосадованные, что свадьба не состоится. Посол Стединг разыграл довольно мудреную роль, а г-н Флемминг открыто заявил, что он никогда не посоветовал бы королю итти против законов королевства.

Споры между министрами императрицы и королем тянулись почти до десяти часов. Екатерина и двор все еще ждали, но пришлось, наконец, сообщить ей, что все расторгнуто. Князь Зубов, таинственно приблизившись к ней, зашептал ей на ухо: она поднялась, пробормотала что-то и почувствовала себя дурно; у нее сделался легкий удар — предшественник того, который несколько недель спустя свел ее в могилу. Императрица удалилась, и двор был распущен под предлогом внезапного нездоровья короля. Но весть об истинных причинах быстро распространилась. Одни возмущались дерзостью маленького шведского короля; другие — неосторожностью мудрой Екатерины, которая так легкомысленно подверглась этой неприятности, но больше всего возмущались самонадеянностью Зубова и Моркова, которые хотели обойти шведов и вообразили, что врасплох добьются подписи брачного контракта ⁹.

Очаровательная Александра оказалась самой несчастной жертвой всей этой глупой хитрости и жестокой надменности. У нее едва хватило сил вернуться в свои покои; там, заливаясь слезами, в присутствии гувернанток и камеристок она впала в отчаяние, тронувшее всех близких и повлекшее за собой серьезную болезнь. Через день после этой непредвиденной развязки было тезоименитство вел. кн. Анны Федоровны ¹⁰: но этикету, полагался придворный бал, но никто не хотел на нем танцевать. Король все же отправился туда; императрица появилась [167] на минуту, но не сказала с ним ни слова. Даже Зубов явно дулся на шведского короля; на всех лицах было замешательство. Больная Александра не появилась. Король протанцевал с другими принцессами, минутку побеседовал с вел. кн. Александром и скоро удалился, раскланявшись со всеми еще вежливее, чем обыкновенно; это было его последнее появление при дворе. Дни торжеств, блеска и празднеств внезапно сменились днями уединения и уныния; и никогда ни один король не проводил столь печально и неприятно время при иностранном дворе. Одни притворялись, другие были действительно больны. Все сочувствовали Густаву и Александре, возбудившим всеобщую симпатию. Ее жалели, как жертву надменности и глупости, его же за то, что ему приходилось принести столь тяжелую для сердца жертву ¹¹. Зубова и Моркова громко проклинали, поведения императрицы никто не понимал; сама она была в величайшей досаде. Утверждают, что оскорбленные фавориты дерзнули внушать ей мысль прибегнуть к насилию над молодым принцем, бывшим в ее власти. Почти совсем одна она удалилась на целый день в Таврический дворец под предлогом празднования закладки часовни, в действительности же, чтобы скрыть от взоров двора снедавшую ее печаль и чтобы побеседовать с духовенством и фаворитами о создавшемся для нее затруднительном положении.

Попытались немного поправить дело. Король виделся с нею еще раз наедине, а вельможи устроили несколько совещаний. В конце-концов, Густав уклонился от прямого ответа, заявив, что не будучи в праве, по шведским законам, исполнить желание императрицы, он посоветуется об этом с сеймом, который соберется при его совершеннолетии. Если сейм согласится на то, чтобы королева была православною, он будет вновь просить руки великой княжны. Русский деспотизм, возмущенный подобными речами короля, тщетно старался подстрекнуть его презреть сейм и предлагал даже необходимые силы на случай подавления мятежа: другого решения от короля не добились.

Таков был конец путешествия; газеты едва осмеливались [168] говорить о нем. Король уехал через восемь дней после разрыва, в день празднования рождения вел. кн. Павла ¹². Он оставил за собой много горечи и досады в императрице, много страданий и любви в сердце загрустившей и заболевшей молодой великой княжны, и всеобщее сожаление и уважение. Несмотря на неожиданный разрыв, во избежание скандала, обменялись подарками. Богатство и изящество подарков шведского короля, сильно изумило русских, которые старались обращаться с ним, как с бедным мальчиком.

Если во всем этом деле так мало говорили о вел. кн. Павле, то это только потому, что с ним также мало считались в вопросах, касающихся его детей, как и в вопросах, касающихся государства. Он жил в своем Гатчинском дворце, и за все, почти шестинедельное, пребывание короля, только раз или два появился в Петербурге ¹³. Великая же княгиня, его супруга, три или четыре раза в неделю проделывала это скучное и утомительное путешествие, чтобы присутствовать на празднествах и проявлять хотя бы внешним образом свои материнские права и обязанности. Добрая великая княгиня говаривала: Если мне всех дочерей придется выдавать с таким же трудом, как эту, то я умру от одних переездов. Король для проформы был раз в Гатчине и в Павловске. Павел и регент были люди слишком различные, чтобы понравиться друг другу; и в данном случае, Павел впервые оказался солидарным с своей матерью и даже превзошел ее строгостью и преданностью православию. Весьма возможно, что своенравием своим он создаст столько же препятствий счастью дочери, сколько создало тщеславие Екатерины и бездарность ее министров ¹⁴. Уже одни костюмы шведов, их короткое платье, плащи, ленты, и круглые шляпы внушали ему непреодолимое отвращение.

Русские дипломаты оказались в весьма смешном положении вследствие неудачи этого брака... [169]

————

II.

Женитьба великих князей.

Из всех привезенных в Россию жертв ¹⁵ две молоденькие Баден-Дурлахские принцессы показались наиболее интересными и красивыми. Их мать, приятная женщина и достойная мать уважаемой семьи, рожденная принцесса Дармштадтская, уже была раз тут с своими сестрами, одна из которых имела несчастье быть первой женой Павла. Она не захотела появиться сама с дочерьми на той арене, где ее самое выставляли, и поручила их графине Шуваловой, вдове автора послания к Нинон, ведшей все переговоры совместно с некиим Стрекаловым, который держался, как казак, посланный в Грузию, чтобы похитить девушек для гарема султана.

Принцессы приехали после долгого и тягостного путешествия, поздней осенью 1792 г., ночью, в самую убийственную, очевидно, удручавшую их погоду. Их привезли в прежний Потемкинский дворец, где они и были представлены императрице, которую сопровождала ее фаворитка г-жа Браницкая. Юные принцессы приняли сперва последнюю за Екатерину, но графиня Шувалова вывела их из заблуждения, и они, упав к ногам императрицы, стали со слезами целовать ее платье и руки, пока она не подняла и не расцеловала их; затем им дали поужинать на свободе. На следующий день, когда они еще одевались, Екатерина посетила их и принесла с собой Екатерининские ленты, драгоценности и материи. Она велела показать себе их гардероб, и, осмотрев его, сказала: «Друзья мои, когда я приехала в Россию, я была беднее вас». ¹⁶

В тот же день молодые великие князья увидали их у своей бабки. Старший, подозревавший причину их приезда, был задумчив и смущен, он промолчал все время. Екатерина объяснила, что она вызвала их с целью воспитать при своем дворе, так как знакома с их матерью и так как французы заняли их родину ¹⁷. По возвращении великие князья много говорили о них, и Александр сказал, что находит старшую очень [170] красивою ¹⁸. «Ах, нет! воскликнул младший, обе нехороши: их надо послать в Ригу к Курляндским принцам; они для них только и годны» ¹⁹.

Слова Александра сейчас же были переданы бабке; она пришла в восторг, что ему понравилась именно та, которую она ему предназначала и которою сама, казалось, была очарована. Екатерина утверждала, что она, когда приехала в Россию, была похожа на Луизу Баденскую; она велела принести сделанный тогда портрет свой, сличила их, и всякий, понятно, находил, что они похожи, как две капли воды. С тех пор она особенно привязалась к юной принцессе, удвоила свою нежность к Александру и с увлечением занялась проектом о немедленной передаче им престола.

Молодые иностранки в первый раз появились при дворе в день приема польских депутатов, прибывших для принесения благодарности великой Екатерине за ту честь, которую она только что оказала республике, оставив за собой три четверти ее ²⁰. Принцесс ослепило великолепие двора, а их юная грация, казалось, не меньше очаровала всех окружающих; но со старшей случилось несчастье, заставившее суеверных русских говорить, что она не будет счастлива в России. Приближаясь к Екатерине, она споткнулась о ступеньку трона и упала во весь рост. Да не исполнится столь грустное предзнаменование!

Принцесса Луиза с улыбкой встречала судьбу свою. Сестра же ее, совершенно равнодушная к блеску двора, целыми днями горько оплакивала свою родину и родных, так что ее, [171] наконец, отослали назад, осыпав подарками. Однако это тронуло ее гораздо меньше, чем радость, что она скоро увидит берега Рейна ²¹. Неизвестный утешитель родился в сердце Луизы и осушил глаза ее. Увидав молодого великого князя, предназначенного ей в супруги и равного ей по красоте и по нежности, она полюбила его. Она охотно согласилась на все чего от нее требовали, училась по-русски, изучала греческие догматы, и скоро уже смогла произнести публичное исповедание своей новой религии и воспринять на свои голые руки и нежные, голые ноги помазание, произведенное бородатым архиереем, провозгласившим ее великой княгиней Елисаветой Алексеевной. Екатерина предпочла дать ей свое собственное отчество, чем оставить, по обычаю, имя ее отца.

Обручение праздновалось в следующем мае с необыкновенной пышностью и торжественностью. Россия только что закончила три почти одинаково победоносных войны. Двор пополнился толпой генералов и офицеров, увенчанных лаврами, сорванными во время этих войн. Много шведов, поклонников Екатерины, почти все преданные и покорные польские магнаты, татарские ханы, послы великой Бухары, турецкие паши, греческие и молдавские депутаты, персидские софты, французские эмигранты, просившие о мести и покровительстве, — все это увеличивало ряды вельмож надменной самодержицы севера: никогда еще двор не представлял столь блестящего и разнообразного зрелища. Это были последние счастливые дни Екатерины. Покрытая и увенчанная золотом и бриллиантами, она обедала на троне, возвышавшемся над окружающим; с удовольствием обозревала она громадное собрание представителей всех национальностей и, казалось, всех их видела у своих ног. Окруженная своей блестящей и многочисленной семьей, она показалась бы поэту Юноной, сидящей среди богов.

Гораздо незаметнее прошел приезд принцессы Саксен-Кобургской с тремя дочерьми, одна из которых стала супругой вел. кн. Константина. Русские позволили себе острить насчет принцесс и насчет старомодности и безвкусицы их платьев. Их представили после того, как обновили их гардероб... Вел. кн. Константина заставили выбрать младшую, маленькую шатенку, проявлявшую ум и возбуждавшую интерес. Ей дали имя Анны Феодоровны. Она заслуживала больше счастья, чем сулит ей буйный нрав ее слишком юного супруга.

Пер. П. Степановой.

Комментарии

1. Не он, а Густав III в комической опере «Горе-Богатырь Косометовичь» (1789 г.)., арии в которой написаны секретарем Екатерины Храповицким. «Сочинения имп. Екатерины II с объяснит. примечаниями А. Н. Пыпина». СПБ. 1901 г. т. II, 469-520. — Ред.

2. Мольеровский герой. — Ред.

3. Шумно и торжественно настлали тогда доски через Неву (в тот момент лед был достаточно крепок, чтобы выдержать их) для облегчения, как говорили, перехода артиллерии, посылаемой в Финляндию. Вельможи и генералы громко говорили о предстоящей войне — верное доказательство, что это была только игра; не знаю, удалось ли этой уловкой одурачить г-на Стединга (шведского посланника). Князь Георгий Долгорукий, генерал слишком прямой и слишком мало придворный, чтобы плясать по дудочке фаворитов, был послан на границу в виде пугала.

4. Екатерина только приезжала из Таврического в зимний дворец в дни торжественных собраний. — Ред.

5. Ее собственные слова.

6. Имя, которое принял на время этой поездки юный монарх; регент же назвался графом Ваза.

7. Эта разница неприятно поражала общество и оскорбляла добрых россиан во многих случаях, когда король показывался вместе с молодыми великими князьями. Во время упражнений кадетского артиллерийского корпуса, когда юный Густав, обращавший внимание на все существенное, разговаривал с окружающими его генералами и с вел. кн. Александром, на которого возложена была обязанность чествовать его от лица империи, вел. кн. Константин бегал и кричал позади солдат, смешно передразнивал их, грозил им и даже бил прикладом, за что и получал выговоры. Очень досадно, что теперь этот молодой князь совершенно предоставлен своим капральским склонностям, которые были несчастьем и смешной стороной его деда и отца. Эти мелочи поглощают драгоценное время юности и окончательно портят ум и сердце.

8. В этих пунктах было сказано, что у принцессы в королевском дворце будет своя часовня и свое особое духовенство, и перечислялись державшиеся в большой тайне обязательства Швеции против Франции, но этому препятствовали еще более секретные обязательства регента относительно директории. Можно думать, что проявленное им упорство в нежелании действовать против Франции поддерживалось обещанными и частью уже полученными четырьмя миллионами. (У него была привычка протягивать рукой шляпу, дававшая придворным повод к самым злым насмешкам).

9. Рассказ самой Екатерины об этих событиях см. в ее письмах русскому послу в Швеции, генералу Будбергу от 17 и 19 сент. 1796 г. «Сбор. русского Исторического Общества» т. IX. 300-301. — Ред.

10. Супруга вел. кн. Константина, рожденная принцесса Саксен-Кобургская.

11. Позднее он женился на молодой принцессе Фредерике Баденской, сестре вел. кн. Елизаветы. Известно, что, несмотря на прелесть своей, молодой супруги, он с ней несчастлив; боюсь что и Александра, которая, как говорят, выходит за австрийского эрцгерцога, тоже несчастна (Увы, грустное предчувствие автора оправдалось очень скоро. Прелестная принцесса, которую выдали за эрцгерцога, палатина Венгерского, только что умерла 17 лет отроду) «Будучи розой, она и прожила век розы».

12. Теперешнего императора; 20-го сентября старого стиля или 1 октября нового.

13. В С.-Петерб. Ведомостях говорится о посещении им всех праздников. — Ред.

14. Немного спустя после восшествия на престол Павел вошел как-то в комнаты дочерей своих и стал шутить с одною из их фрейлин по поводу ее предстоящей свадьбы. Что же касается моей дочери Александры, добавил он, то ее пока нельзя, выдавать замуж, потому что ее жених еще не умеет писать. Он только что получил от шведского короля письмо, в котором секретарь пропустил несколько титулов самодержца и, между прочим, совсем новый титул герцога Курляндского и др....

15. Екатерина вызывала одиннадцать немецких принцесс, чтобы женить своего сына и внуков: трех принцесс Дармштадтских, привезенных матерью; трех Вюртембергских (но они доехали только до Пруссии: Фридрих единственный потребовал, чтобы великий князь проявил галантность и сделал пол дороги); двух принцесс Баденских и трех Кобургских, привезенных также матерью. Молодой король шведский сделал сам три путешествия за пределы своих владений, чтобы выбрать себе супругу; а для русского младшего великого князя вызвали трех принцесс из глубины Германии!

16. В конце своей жизни Екатерина часто говаривала: в Россию я приехала бедной, но расплатилась с империей: Таврида и Польша — приданое, которое я ей оставлю.

17. Это было во время экспедиции Кюстина в Германию.

18. Она была действительно восхитительна: при русском дворе только одна вел. кн. Александра может по красоте сравняться с нею. Ее тринадцатилетняя сестра еще не сформировалась, но в ней больше пикантности и остроумия.

19. Эти принцы воспитывались там, как будущие преемники герцога, их дяди. Старшего предназначали второй вел. кн., Елене Павловне. Но судьба их очень изменилась. Они служат обер-офицерами в армии Павла, а старший только что сослан в гарнизон инвалидов. Его мать, супруга принца Карла Курляндского, испрашивала у Павла прощение сыну и получила следующий ответ в петербургской газете, где он публикует свои резолюции на частные прошения, ему подаваемые: Принцессе Бирон, которая просит о возвращении сына — Отказ.

20. В это время еще оставили часть польского королевства или республики. Депутация же была принята, как от подчиненной провинции: депутаты стояли без шляп, а императрица сидела; она приветствовала их простым наклонением головы, после того, как они простерлись перед ней. Граф Браницкий, муж фаворитки, говорил от имени этого позорного посольства, пожелавшего все же выражаться по-польски. Он сказал много глупостей и между прочим следующее: «великая Екатерина соизволила произнести одно слово и сделать один жест, и деспотизм, готовый завладеть польским престолом, упал, как идол». Этим словом была составленная Альтести наглая брошюра, в которой все польские магнаты назывались якобинцами, а король — крамольником; жестом же была посылка двух армий, которые вырезали и сожгли все, чего не смогли разграбить; идолом деспотизма — была конституция третьего мая! о наглость!

21. Кроме полученных ею бриллиантов, ей назначили пенсию, которая должна была потом замениться приданым. Не знаю, дала ли ей Россия приданое, когда она сделалась шведской королевой.

(пер. П. Степановой)
Текст воспроизведен по изданию: Мемуары Массона о России // Голос минувшего, № 4. 1916