ФРИДРИХ ЦЕЗАРЬ ЛАГАРП

ЗАПИСКИ

ЛАГАРПА О ВОСПИТАНИИ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ АЛЕКСАНДРА И КОНСТАНТИНА ПАВЛОВИЧЕЙ

1786-1794 гг.

Фридрих Цезарь Лагарп (1754-1838) находился, как известно, при великих князьях с 1783 по 1795 год. Он поступил в эту должность, по рекомендации Ланского, одновременно с графом Салтыковым, которому Екатерина поручила главный надзор за воспитанием своих внуков и которому Лагарп представлял время от времени отчеты о своей педагогической деятельности; до того времени при великих князьях находилась Софья Ивановна Бенкендорф, рожденная Левенштерн.

О воспитании великих князей, насколько нам известно, издано до сих пор мало данных; Богданович, в “Истории царствования Императора Александра 1-го”, обращая преимущественное внимание на время царствования его, мало говорит об его воспитании, и в этом отношении почти ничего не добавляет нового к истории ими. Александра Альфонса Раббе, запискам Масона и к другим общеизвестным источникам. Таким образом, предлагаемые нами документы имеют значительный интерес, тем более, что уроки Лагарпа, как известно, имели большое влияние на развитие тех политических убеждений императора Александра 1-го, которые высказались главным образом в первые годы его царствования. Кроме сочинения Богдановича, о деятельности Лагарпа в России можно найти краткие известия в “Русском Архиве” 1866 года (стр. 75-94), где напечатаны, в переводе на русский язык, извлечения из записок его, из данных в 1864 г., в Женеве, в которых, впрочем, весьма мало говорится о воспитании великих князей; сам Лагарп сознается, что известия эти имели бы больший интерес, если б были подробнее; вдобавок к этому следует упомянуть о статье гр. Уварова в том же журнале за 1869 г., кн. [153]

1-я, в которой описываются виденные им бумаги Лагарпа в публичной библиотеке Лозанны; бумаги эти, переплетенные в 11 томов in-fol., все состоят из подготовительных работ к урокам великих князей.

Заметим здесь кстати, что сочинение: “Correspondance litteraire, adresse a son altesse imperiale M-r le grand-duc aujourd'hui empereur de Russie et a M-r le comte Andre Schouwalow chambellan de l'imperatrice Catherine II depuis 1774 jusqu'a 1789 par J. F. Laharpe, 4 vol. 8°. Paris 1801, которое некоторые приписывали Фридриху Цезарю Лагарпу, издано вовсе не им, а Жаном-Франсуа-Лагарпом (1739-1803), издателем известного Лицея (курса читанной им истории литературы) и автором других сочинений, пользовавшихся в свое время большой известностью; он, как видно по времени переписки, означенном в заглавии книги, не мог вести ее, как некоторые утверждают, с в. к. Александром Павловичем, родившимся в 1777 году, а переписывался с Павлом Петровичем, который во время этой переписки был еще великим князем.

Любопытные сведения о юности Александра Павловича можно найти в записках русского воспитателя его, напечатанных в “Русском Архиве” 1866 г., обнимающих период времени 1789-1794 г. (Издатель этих записок не знает, кому они принадлежат, но если принять в соображение, не говоря уже о других второстепенных указаниях, одно то обстоятельство, что записки видимо принадлежат именно воспитателю, а не учителю или какому-либо другому лицу, занимавшему иную должность при вел. князе, и что воспитателем вел. князя был Александр Яковлевич Протасов, — о других же не упоминается ни в переписке Екатерины с Салтыковым (см. письма от 3-го января 1787 и от 22-го сентября 1793 г. в “Русском Архиве” 1864 т.), ни в записках Масона (Memoires secrets sur la Russie et particulierement sur la fin du regne de Catherine II et le commencement de celui de Paul I-er. Amsterdam 1800, tome II, page 149-150), — то очевидно, что составителем помянутых записок был никто иной, как А. Я. Протасов. – прим. Н. Д.). Те же записки изданы под заглавием “О юности Александра I”, кн. Авг. Голицыным в 1862 году, в Лейпциге, гораздо полнее, но весьма небрежно и с множеством отпечаток; они составляют XVII-ый том “Русской Библиотеки”. Вслед за этими записками, в том же № “Русского Архива” напечатана статья “Описание учебной тетради Александра Павловича”, в которой записаны разные коротенькие рассказы литературного и исторического содержания, под руководством и с поправками Михаила Никитича Муравьева, преподававшего вел. князьям русский язык. В “Сборнике Русского Исторического Общества”, в 1-й кн. стр. 369, напечатана также весьма любопытная статья г. Богдановича: “Учебные книги и тетради Александра Павловича”.

Н. П. Дуров. [154]


(Перевод). Записка, представленная 20 сентября 1786 года.

Имея достаточно времени для того, чтобы изучить в. князей в педагогическом отношении с тех пор, как я был допущен к ним, я считаю необходимым представить вашему сиятельству прилагаемый отчет, как общий вывод моих наблюдение с тем, чтобы вы могли видеть в одно и тоже время, что было до сих пор сделано мною и что мне остается еще сделать.

1-я часть. О том, что было сделано и что остается сделать в настоящее время.

Чтение. Великий князь Александр (Великому князю Александру Павловичу в это время шел 9-й год, Константину Павловичу 8-й. – прим. Н. Д.) читал со мной Робинзона, Колумба, Бортеза и Пизарра сочинения Камне, несколько отрывков из Театральных пьес и Телемака, несколько басней Лафонтена, полтора тома сочинений Миллота и различные места Корнелия Непота, Плутарха и римской истории Фергуссона.

Когда в. кн. внимателен, он может читать хотя неправильно, но по крайней мере так, что можно понять его; одним словом, ему еще недостает практики. Я желал бы [155] сказать тоже об в. кн. Константине, но живость и недостаток внимания много помешали успехам его, он еще задумывается, так сказать, над каждым словом.

Им обоим нужно, усовершенствовать себя в чтении. Лучшее средство для этого, как мне кажется, состоит в том, чтоб заставлять их учить наизусть стихи и прозу, потому что это поставит их в необходимость всматриваться несколько времени сряду в очертания букв, как печатных, так и писанных. Чтение не есть наука, но необходимое средства приобрести знание и потому надо, сколь возможно скорее, усвоить механизм его.

Французское письмо. В. кн. Александр может теперь писать довольно скоро и легко под диктовку; ошибки, которые он делает, происходят только от того, что пишут не так, как произносят. Лучшие уроки в орфографии почерпаются из чтения и практических упражнений, осмысленных знанием небольшого числа правил... А так как в. кн. не знаком с ними и мало практиковался, он еще долго будет делать ошибки в правописании, в которых его винить нельзя, если только они не происходят от недостатка внимания.

Что касается до грамматики, то я долгое время избегал [156] говорить о ней, в том убеждении, что насилуя соображение, можно притупить его вовсе; так что я решался скорее затруднять себя приисканием окольных объяснений, чем употреблять грамматические термины, значение которых могло быть не ясно понято. В некоторых только случаях я называл им части речи, стараясь объяснить их отличительные признаки; но и здесь я останавливался, как только замечал, что объяснения мои становятся слишком длинными.

То, что я говорил о в. кн. Александре, относится равно и до в. кн. Константина. Он пишет иногда довольно скоро, если занимается со вниманием, но затрудняется запомнить целую фразу и разделить слова ее составляющие; его правописание состоит собственно в записывании слышимых им слогов. Так что в этом отношении между в. князьями есть различие, но оно не может служить помехой для общих уроков; усиленные старания могут устранить это различие и надо доставить случай к соревнованию между ними.

После того, как великие князья будут некоторое время писать под диктовку, я предложу им изложить письменно то, что они запомнят из изустного рассказа, или из чтения, приспособленного к этой цели, таким образом они незаметно [157] для них самих выучатся правописанию; они поймут самые общие и самые простые грамматические правила, приобретут навык свободно выражать свои мысли и привыкнут сосредоточивать свое внимание на одном и том же предмете.

Арифметика. Чтобы великие князья освоились с цифрами, я должен был начать с нумерации; старший из в. кн. занимается теперь делением, и я полагаю, может уже один и безошибочно разрешать самые сложные примеры всех 4-х действий, если только они будут составлены из одних целых чисел и если он будет заниматься внимательно.

Меньшой из в. кн. дошел только до умножения; затруднение, которое он испытывает при заучивании наизусть таблицы умножения и отвращение во всему, что останавливает его внимание на несколько минут сряду, составляют главную причину этого замедления, потому что он понимает ход этого действия и двух предыдущих настолько ясно, что мог бы идти далее.

Занятия обоих братьев могут быть соединены и на этих уроках, как вы сейчас увидите, когда я объясню мои соображения подробнее; для этого нужно только дать младшему 2 или 3 отдельных урока в неделю, до тех пор, пока он [158] догонит своего старшего брата. Основательное знание 4-х первых правил самое важное в арифметике и я остановлюсь на них, буду повторять их и упражнять в. князей над ними подолее, не переходя к более сложным действиям (не разобрано)... пропорций и т. д.

География. Великие князья прошли уже первый курс, который даль им только самые общие понятия о нашей земле и ознакомил с главнейшими делениями ее.

Впоследствии они начали второй курс вместе по правилам, изложенным в записке поданной вашему сиятельству в 1784 году (этой записки нет в наших документах); ознакомив в. князей в большей подробности с Россией, я перешел к Польше, Пруссии, Швеции, Даши и дошел в настоящее время до Германии; при этом я сказал кое-что о зарождении различных государств и о начале династий царствующих государей; я назвал некоторых из них, а в рассказах о знаменитых людях и замечательных происшествиях я избирал то, что обстоятельства более выдвигали вперед; впрочем, здесь я ограничивался самыми общими замечаниями и если порой я уклонялся от этой программы, то это делалось только для того, чтобы рассказать некоторые анекдоты или, чтобы, удовлетворяя любопытству великих князей, вознаградить их внимание. [159]

Когда описание Германии будет окончено, мы, в течении зимы, перейдем к описанию других государств, но вместо того, чтобы описывать одну часть света за другой, мы рассмотрим все владения одного и того же государства, в какой бы они части света не находились, чтобы получить этим путем ясное представление о могуществе, средствах и значении его. После этого второго курса, веденного при пособии карт, которые их высочества будут иметь постоянно перед глазами, мне кажется трудно допустить, чтобы вел. князья не получили достаточно ясного понятия о географии; по окончании этого курса окажется, будет ли нужен еще третий курс географии, или можно будет соединить его с историей.

История. Темы, которые я диктовал велик. князю Александру, с двоякой целью: выучить его писать и сообщить ему некоторые сведения из истории, не составляют, собственно говоря, курса истории; я, правда, придерживался при диктовке хронологического порядка относительно великих исторических событий, но дозволял себе, по обстоятельствам, частые отступления; я разъяснял эти темы, имея перед собой карты Дамвиля, или на память, или при пособии Корнелия Непота, Плутарха и других; я даже пользовался при этом новой [160] историей, если находил это уместным. Убежденный, что общественный деятель должен искать в истории не бесплодные рассказы о битвах или событиях, видимые последствия которых не шли далее их века, а нечто другое, я слегка коснулся древностей римских и греческих, но старался ознакомить в. князей со знаменательными историческими событиями, и в особенности с теми выходящими из ряда людьми, добродетели и пороки которых, достойные дела или ошибки должны главным образом служить наставлением для людей, призванных играть роль на театре света (Напомним, что гр. Уваров, в упомянутой выше статье “Русского Архива”, рассказывая о подготовительных работах Лагарпа к этим урокам, которые ему удалось видеть в публичн. библиотеке города Лозанны, говорит: “при изложении исторических истин Лагарп совершенно упускает из виду философскую их критику и обращает внимание только на нравственную сторону, так что его преподавание истории имеет вид курса нравственности, основанного на исторических фактах”; впрочем, многие смотрели в то время на преподавание истории с этой точки зрения. Екатерина II, в записках касательно русской истории, пишет: “история есть описание дел или деяний; она учит добро творить и от дурного остерегаться”. – прим. Н. Д.).

Что касается до римской истории, то я счел нужным вдаваться в подробности, начиная с периода пунических войн; изложение делалось более и более подробным по мере приближения к эпохе образования римской монархии, переворот столь памятный как по последствиям, которые вытекают из него и которые Европа чувствует до сих пор, так и по людям, совершившим его.

Что касается до истории Греции, то ознакомив вел. князей с некоторыми великими событиями и великими людьми этой знаменитой нации, я остановил внимание их на той эпохе ее истории, которая начинается Александром и заканчивается [161] порабощением Греции; этот период, представляя в тоже время картину блеска и унижения знаменитого народа, разъясняет причины того и другого; ознакомляя подробно с добродетельными или геройскими поступками Фокионов, Аратов, Филопеменов и всех этих знаменитых деятелей, которые поддерживали государство, когда оно падало, представляет неоспоримо одну из самых любопытных и поучительных страниц истории.

Конечно, молодость в. кн. еще не дозволит ему извлечь из этих уроков той пользы, которую он извлечет впоследствии; тем не менее, в его лета запечатлеваются в памяти первые прочные впечатления. Необходимость придерживаться некоторого порядка в изложении не дозволяет еще заняться серьезно новой историей. При рассказах о новейших событиях все сводится пока на краткие очерки некоторых великих исторических переворотов, связывающих новую историю с зарождением новейших государств, переворотах, подобных, например, победам римлян, перенесению столицы империи в Константинополь, зарождение двух империй, восточной и западной, падение последней и вторжение варваров.

Все, что я говорил доселе об исторических познаниях [162] вел. князей, должно отнести главным образом только к старшему из них; хотя я рассказывал также младшему некоторые черты древней, истории и диктовал ему соответственные темы, но его молодость и живость не дозволяли мне вдаваться в большие подробности; расстояние, на которое по этому предмету отстал младший из в. князей от старшего, не помешает, впрочем, соединить их уроки, потому что старший еще не настолько усвоил предмет, чтобы его успехи замедлились от повторений того, что уже было пройдено, при этом соревнование в одном может быть возбуждено успехами другого.

Наконец, несколько недель тому назад, я начал с вел. кн. Александром Геометрию, с целью приучить его рассуждать. Внимание, которое требует это умственное упражнение, составляет столь необходимое качество, что живейшее желание мое состоит в том, чтобы в. князья усвоили эту привычку, которая очень нужна им.

Вторая часть. Ознакомив с ходом преподавания, я перехожу к наблюдениям, которые я успел сделать, посещая в. князей ежедневно, как над врожденными их способностями, так и над тем, как они ими пользуются. [163]

В. кн. Александр, с которого я начинаю, способен, когда захочет этого, с внимательностью довольно сосредоточенной для его лет; он обладает не только умом, легкостью соображения и памятью, но может сверх того следить за развитием мысли; делаемые им замечания и вопросы, которые он задает при этом, доказывают почти всегда, что он сознательно следил за ним. Одним словом, с ним можно рассуждать и дойти этим путем до успешных и удовлетворительных результатов; говоря без лести, я часто проводил с ним приятные часы. Но к сожалению я должен прибавить к этому, что добрые задатки эти парализуются сильной наклонностью к беспечности и вялостью (В Записках воспитателя в. князей под 1791 годом записано следующее: “Замечается в в. кн. Александре Павловиче иного остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать ведать о внутреннем попечении (течении?) дел, кои бы требовали некоторого насилия в познании, но даже удаление читать публичные ведомости и знать о происходящем в Европе, т. е. действует в нем одно желание веселиться и быть в покое и праздности” (ХII том “Русской Библиотеки”). Итак, Лагарп не успел в течении пяти лет со времени представления приведенной записки, т. е. с 1786 г. приохотить Александра Павловича к урокам. Из статьи М. И. Богдановича в 1-м томе Сборника Русского Истор. общ. видны отчасти педагогические приемы Лагарпа. Он заставлял великого князя писать под свою диктовку, в особой тетради, его проступки поденно; здесь в приведенных г. Богдановичем выписках из тетради подобного рода с особенной резкостью и беспощадностью преследуются лень и апатия во время уроков; доказываются вредные для великого князя последствия их. Там же приводятся выписки из уроков по истории; сухость изложения и отвлеченно-нравственные идеи, приводимые в них, заставляют думать, что причина этой апатии и нежелание заниматься со стороны в. к. Александра, крылась, главным образом, в неумении заинтересовать его предметом тем более, что впоследствии великий князь с любовью занимался другими науками, напр. естественной историей. – прим. Н. П. Дуров.). Конечно, эта вялость и медленность во многом зависят от темперамента; но можно победить этот недостаток, стараясь ставить молодого человека в необходимость быстро исполнять то, что от него потребуюсь; это тем более возможно в том случае, когда вялость зависит более от лености, чем от других причин, — условия, в которых находится великий князь. Он часто понуждал меня подсказать то, что ему было давно уже очень хорошо знакомо, единственно из боязни умственного труда, которая мешала ему дойти до вывода самому; во всех этих [164] случаях, как бы ни были настойчивы его просьбы, я никогда не уступал им, в том убеждении, что соображение развивается практикой, и потому лучший способ образовать его состоит в доставлении ему этой практики.

Если бы я уступил раз, на другой день повторилось бы тоже и, несколько месяцев спустя, в. князь потерял бы окончательно способность мыслить и принуждать себя к умственному труду. Не делая ничего без пособия учителя, он приобрел бы пагубную привычку подчиняться постоянно влиянию других, сделался бы слабым, легковерным, малодушным и из него не выработался бы никогда человек в нравственном смысле этого слова. Если в деле воспитания вообще необходимо развить душевные силы молодого человека, приучая его делать разумное употребление из его умственных способностей, научая его энергично бороться с трудом и побеждать трудности, развивая в нем потребность быть, прежде всего, самостоятельным, — самим собой, а не тем или другим, то насколько вопрос этот приобретает еще большую важность, когда он относится к в. к., призванному в будущем управлять судьбой 30 миллионов людей? В этом случае недостаточно быть добрым, честным, великодушным; если государь [165] слаб, избегает труда и если он прибегает к другим, там где он может и должен действовать сам, не рискует ли он дозволить своим приближенным делать зло, и если это зло отзовется пагубными последствиями, что будут значить тогда оправдания в роде “я был обманут” или “я не знал”? Простите, ваше сиятельство, за это отступление во имя причин, воодушевивших меня. Но я обращаюсь к делу.

Если деятельность и быстрота в исполнении составляют, как сказано, необходимые добродетели всякого общественного деятеля, в особенности государя, то ваше с-во согласитесь, конечно, с тем, что, как бы ни был велик труд, надо употребить все силы, чтобы развить эти качества в в. князе и побороть во время склонность к лености, могущую повредить тем успехам, которых можно ожидать при его способностях и дарованиях; цели этой можно, без сомнения, достичь, если будут преследовать ее с настойчивостью.

Вялость в. к., как было сказано выше, не происходит ни от слабости телесного сложения, ни от недостатка соображения, но единственно от двух следующих причин: 1) склонности человека избегать всего, что требует труда — склонности, которая заставляет дикаря сидеть поджав ноги без дела, [166] когда он сыт, но с которой человек образованный должен бороться, привыкая побеждать ее с ранних лет, особенно, когда на нем лежат великие обязанности; 2) она происходит от привычки, довольно сильно укоренившейся в нем, мешать игры с серьёзными занятиями; конечно, зло это можно легко поправить; с дозволения в. с-ва, я в заключение представлю несколько соображений по поводу этого последнего вопроса.

1) Чтобы убедить в. кн. в обязанности работать серьезно и скоро, можно было бы разделить его время на две совершенно отдельные части, посвятив одну из них исполнение обязанностей, возлагаемых на него, Другую отдыху, когда все обязанности будут исполнены. Не найдете ли вы полезным передать ему записку, с обозначением этого разделения и повесить в его комнате расписание часов занятий и отдыха, чтобы он, читая о своих ежедневных обязанностях, успел проникнуться убеждением в неизбежной необходимости кончать работу в назначенное время, не откладывая ничего на завтрашний день.

2) Личный интерес в. кн. заставит его делать все в определенные часы, чтобы не потерять времени назначенного на рекреацию, и он вероятно выучится скорее одеваться и не [167] употреблять времени, назначенного для его образования и исполнения обязанностей, на туалет и другие занятия подобного рода. Кто уверен в том, что дело, не оконченное сегодня, прибавит труда на завтра, тот будет остерегаться накоплять себе работу. И если в. к. будет обязан на другой день исполнить упущенное, сверх назначенных на этот день занятий, я почти уверен, что он вскоре сделается деятельным, прилежным, привыкнет к порядку; одним словом, приобретет способность употреблять с пользой свои природные дарования и впоследствии исполнит со славой свое высокое назначение.

Все вышесказанное одинаково относится и к в. кн. Константину; мне остается только представить в. с-ву результат моих наблюдений, относящихся до него лично. В. к. имеет превосходное сердце, много прямоты, впечатлительности и природных дарований; он часто выказывает способность легко усваивать преподаваемое. Эти счастливые задатки дают, конечно, блестящие надежды; но напрасно было бы льстить себя ожиданием осуществления их, если не удастся обуздать в нем избыток живости, приучить его сосредоточивать внимание на известном предмете и победить его упрямство. [168]

Что касается до резвости, то ее совершение искоренить не возможно, потому что она главным образом зависит от темперамента в. кн., да в этом нет и необходимости; но можно достичь того, что припадки ее будут повторяться реже и не с такою силой. Можно направить ее к полезной цели и предупредить зло, могущее произойти от этого.

Редко можно встретить молодых людей до такой степени живых, как в. кн.; ни одной минуты покойной, всегда в движении; не замечая куда идет, и где ставит ногу, он непременно выпрыгнул бы из окошка, если бы за ним не следили. Я знал молодого человека, природные дарования которого были почти одинаковы, и живость его сумели направить так хорошо на дело, что он внес впоследствии в уроки свои тоже увлечение, с которым предавался игре; с этой точки зрения живость и горячность не будут препятствиями, если только они идут рядом с внимательностью, которой у в. кн., к сожалению, нет вовсе. Не взирая на терпеливость мою, я могу сказать, и не думаю чтобы кто-либо мог опровергнуть меня, что я не мог достичь до того, чтобы сосредоточить его внимание на чем-либо более трех минут сряду, и эти счастливые минуты были столь редки, что неудивительно, если в. кн. [169] забывает по мере того как учится, и действительно, если способность вспоминать прошлое присуща нам, она во всяком случае живет в нас, как зародыш, который не разовьется иначе, как путем приложения к делу и не окрепнет без практических упражнений; это порядок вещей общий в природе, так что я беру на себя смелость предсказывать, что в. кн. никогда не будет иметь памяти, если он не сделается более внимательным, тем не менее память необходима для человека, потому что она представляет собою запас, из которого соображение заимствует материал, так что ум, при отсутствии памяти, ничего не значит. Другое менее вредное следствие недостатка внимания — это привычка переходить ежеминутно от одного предмета к другому и интересоваться только их разнообразием, быстротою перемен впечатлений, производимых предметами, откуда проистекает то печальное последствие, что люди смотрят не вглядываясь, говорят обо всем ничего не зная, и теряют способность судить правильно.

В. кн., правда, слишком молод, чтобы можно было судить его так строго; но замечаемые каждодневно колебания мнений об одном и том же предмете и его ветреность заставляют опасаться в будущем, если не удастся в скорости установить их и заставить его быть более внимательным. [170]

Было бы конечно странно требовать от в. кн. такого же внимания, как от молодого человека 12 лет; если он будет иметь его достаточно для своих лет (7 1/2) — этого довольно, но все-таки он может и должен иметь его. Я предполагаю, говоря это, что от в. кн. требуют возможного для его лет. Что до меня касается, я прошу в. с. обратить внимание на 1-ю часть записки, которая докажет, надеюсь, что я стараюсь сообразоваться со степенью развития его и не насилуя его способностей.

Надо главным образом достичь того, чтобы в. кн. почувствовал необходимость заниматься серьезно. Правда, ни один ребенок не оставит охотно игрушек для урока, по крайней мере я не знавал такого, что заставляет меня думать, что и другие не были счастливее меня в этом случае; не даром же на этом отвращении детей от уроков построена комедия “Дорога в школу” (Здесь Лагарп вступает в поленику с Екатериной II. В наказе своем о воспитании великих князей императрица приводит диаметрально-противоположные мнения; она говорит, напр.: “Буде в детях свободность духа не будет угнетаема приставниками, то от игры к учению приступать будут столь же охотно, как к игре и для того отнюдь их высочеств не принуждать к учению...” или: “когда учиться будут не по принуждению, но добровольно, тогда такожде охотно учиться будут как играть”. Или: “к учению не принуждать детей, за учение не бранить....” и т. д. одним словом, через весь наказ великой государыни проходит одна идея — отсутствие всякого насилия как в деле нравственного развития детей, так равно и в деле научной подготовки их. Екатерина II стремятся достичь (мерами, предлагаемыми в наказе) того, чтобы великие князья были добродетельны из любви к добру, учились из любви к науке, а не во имя внешнего долга, выведенного подобно математической истине путем отвлеченных рассуждений, к чему постоянно стремился Лагарп. Последствия доказали, кто был более прав. Под влиянием Лагарпа и его уроков выработались те “principes liberales”, которые в форме отвлеченных идеалов первой половины царствования императора Александра Павловича остались, большей частью, не осуществленными. – пример. Н. П. Дуров.). Если бы мы имели верные сведения о детстве людей, которых род человеческий признает своими учителями, то увидели бы, что они отличаются от других только по тому, что их страсти и способности направлялись с ранних пор на предметы великие, серьезные и полезные, заставляя их чувствовать необходимость занятий и привыкнуть к ним. [171]

Итак, вполне сознаваемая необходимость исполнить какое-либо дело заставляет трудиться; нет человека, который не признавал бы вышней силы этой необходимости, нет человека, который был бы вполне освобожден от владычества этой силы, который мог бы сказать: мне до нее дела нет; неужели ребенок может быть избавлен от действия этого закона, общего всем? Привычка с раннего возраста заниматься урывками, когда ребенок захочет и как захочет, не заставляет ли опасаться в будущем, чтобы, достигнув зрелого возраста, человек не был постоянно в борьбе с долгом подчинения закону, порядку и интересам отечества, и не сделался бесполезным или опасным гражданином? Если это рассуждение справедливо вообще, то оно еще более справедливо в настоящем случае. В самом деле, как бы высоко ни стоял частный человек, его сравнивают с другими, на основании этого сравнения судят его без пощады, если он того заслуживает; но какая будущность ожидает в. кн., который с самого рождения лишен равных ему товарищей, друзей, противников и судей; какая участь ожидает его, если он, достигнув возраста, в котором заговорят страсти, не будет иметь понятия о том, что на нем лежат обязанности, и когда он почувствует необходимость заняться, работать [172] самостоятельно — тогда, если его упрямство не побеждено ранее, можно ожидать самых печальных последствий. Это последнее соображение столь важно, что я не могу не остановиться на нем долее и не вдаться в некоторые дальнейшие подробности: бывая наедине с в. кн., я достиг до того, что мог предвидеть во многих случаях минуты каприза, нетерпения и упрямства, что мне помогало предупреждать неприятные сцены; но у него часто вспышки являются вдруг, так неожиданно и сопровождаются выходками, в которых слышится столько недоброжелательства, что решительно невозможно оставить их без внимания. Я заметил, напр., не один, а тысячу раз, что он читал худо нарочно, отказывался писать слова, которые он только что прочел или написал, потому, что не хотел сделать того или другого. Он прямо отказывался исполнять мои приказания, бросал книги, карты, бумагу и перья на пол; стирал арифметические задачи, написанные на его черном столе, и эти проявления непослушания сопровождались движениями гнева и припадками ярости, способными вывести из терпения самого терпеливого человека в свете. Что же я противопоставлял этим бурям? две вещи: 1) авторитет в. с-ва, когда подобные сцены делались слишком шумны, или длились очень долго; 2) хладнокровие и терпение соединенное с неуклонным требованием послушания. Я предоставлял свободу [173] в. кн. кричать, плакать, упрямиться, обещать исправиться, просить прощения, шуметь, не останавливая этой бури, пока она не угрожала повредить его здоровью, и я не соглашался выслушать его до тех пор, пока он не исполнял, по моему желанию, того, что он должен был сделать; но те только, кто были свидетелями этих сцен, знают, какому испытанию подвергалось мое терпение и чего мне стоило удержать должное хладнокровие в эти критические минуты. Впрочем, я упоминаю об этом не с тем, чтобы ставить себе это в заслугу; я не жалел своих трудов, и если что меня беспокоит в этом случае, так это бесполезная потеря времени — то, что я употребил три месяца там, где можно было бы окончить дело в 8 дней.

После всего сказанного было бы излишне останавливаться долее на подробностях этих сцен упрямства, неповиновения и гнева. Настало время серьёзно подумать об этом и положить им конец; в. с, подобно мне, сознается, что действуя одним терпением и хладнокровием можно затянуть только дело, которое требует возможно скорого решения; надо прибегнуть к средствам более сообразным с настоящим порядком вещей и способным победить это упорство, которое, если не принять меры во время, повлечет за собой серьезные недоразумения, весьма неприятного свойства.

Пример Карла XII великий урок для всех веков; его [174] упрямство разорило Швецию, стоило жизни 2,000,000 людей и воспламенило бы всю Европу, если бы он не был убит, весьма кстати для отстранения от него этих бедствий.

Я попытаюсь теперь представить некоторые соображения относительно средств отстранить затруднения и вред, о которых я говорил.

1) В. кн. настойчив в своем упрямстве, когда он хочет избавить себя от труда; если он достигает этим путем цели, то есть: будет работать меньше чем он работал бы при прилежных занятиях, то он, очевидно, никогда не исправится, что и случается на самом деле. Если в течении двух часов последует два припадка упрямства, если каждый из них длится по получасу, хотя они большею частью продолжаются долее, вот уже большая часть урока шла на то, чтобы победить упрямство ребенка, т. е. пропала даром и это до такой степени справедливо, что мы до сих пор подвигаемся столь медленно, что об успехах не стоит почти и говорить. Тем не менее, этому можно помочь следующим образом: когда в. кн. потеряет даром время по своему упрямству, было бы весьма естественно заставить его продолжать одного, без пособия учителя, то что он начал и не прекращать классных занятий до тех пор, пока он не кончит заданного урока; если [175] он не окончит его в назначенный день, надо поставить за правило, переносить на другой день неоконченную работу, и только по окончании ее переходить к уроку, назначенному на этот день. Если настойчиво придерживаться этой системы, я почти уверен, что со временем в. кн. отстанет от некоторых дурных привычек своих; но я при этом предполагаю необходимое условие: что ему никогда не простят того, что он не кончил в своем уроке и что не будут при этом принимать во внимание ни обещаний его заниматься лучше, которые забываются тотчас после того, как они произнесены, ни извинений, которые большею частью не что иное, как уловка, употребляемая им для получения того, в чем ему было отказано.

2) Снисходительностью, лаской можно, без сомнения, привлечь ребенка. Но удачное и неудачное приложение этого правила зависит от характера, к которому оно применяется; старший из великих князей может рассуждать, у него столько душевной чуткости, что этим средством можно повести его далеко; но живость младшего и его упрямство, вытекающее из решительного характера, не дозволяют ему талике поддаться на это средство. Здесь воспитатель должен так же скоро сообразить свои действия, как он мгновенно принимает какое-либо решение. Я всегда замечал, что нерешительность, ласка, [176] снисходительность в подобных случаях делают его более упорным, потому что он их считает слабостью, тогда как решение столь же скорое как его, объявленное с твердостью и хладнокровием, расстраивало его расчеты, и ставило его в затруднительное положение. Весьма кстати дать ему с раннего возраста почувствовать над собой власть, которой нельзя ослушаться безнаказанно и чтобы он не считал снисхождение к нему окружающих непременным долгом их.

3) Когда упрямство дойдет до запальчивости, тогда, мне кажется, следует употребить наказание. Я знаю, что не мое дело определять его, и если мне позволено будет представить свои соображения по этому предмету, то я полагаю, во-первых, что их следует прилагать к делу также без послаблений, и во-вторых, что их не следует смягчать или сокращать срок их, несмотря на обещания лучшего поведения и самые настойчивые просьбы, если не хотят ежедневного повторения их.

Ребенку так легко произносить, эти ничего незначащие фразы: Простите! Больше не буду! Что не разумно было бы с его стороны упускать случай пустить их в ход, когда этим путем он может спастись от наказания, — единственный способ показать ребенку, что это средство недействительно, состоит в твердо принятом решении наказывать его, не [177] обращая внимания на эти фразы, если наказание заслужено. Я думаю, наконец, что не давать игрушек, — средство довольно действительное, если при этом в течении нескольких дней лишить в. кн. всего, что может их заменить и когда он испытает на себе всю тягость скуки.

Таковы результаты наблюдений моих и опыта, которые я выработал, исполняя ежедневно обязанность мою при в. князьях. Желание способствовать чем-нибудь достойному делу, имеющему влияние на благо общественное, заставляет меня взяться за перо. Знание мудрых и великих намерений ее имп. вел. дает мне смелость писать не скрывая и не маскируя правды, выражаясь так, как я думаю. Если в некоторых местах я писал довольно резко, то вероятно в. с. не объясните этого в дурную сторону. Препровождая к вам эту записку, я с полной доверенностью вверяюсь вашему благоразумно, в том убеждении, что не соглашаясь даже с высказанными в ней мнениями, вы все-таки отдадите полную справедливость чистоте моих намерений. Имею честь быть и т. д.

20 сентября 1786 г.

Подписано: Фридрих Цезарь Лагарп.

Примечание: Следующего 22 сентября е. и. в. удостоила меня лично пожаловать орденом св. Владимира. [178]

ЗАПИСКА 31 МАРТА 1789 ГОДА.

Предметы занятий нижеподписавшегося с и. им. высоч. были: французский язык, география, история, арифметика и геометрия.

Французский язык. Под этой рубрикой я понимаю: чтете, правописание и сочинения.

В. кн. Александр читает теперь легко, внятно и произносит неправильно в том только случае, когда не захочет утруждать себя вовсе; он ошибается более всего в окончаниях.

В. кн. Константин останавливается и ошибается часто, однако, когда он спокоен и внимателен, то может читать внятно. Чтобы отучить его от привычки заикаться, я заставляю его повторять вслух то, что диктую и читать также вслух все что он пишет; но сверх того я считаю необходимым заставлять его говорить почаще хорошие стихи или мерную гармоническую прозу.

Тетради в. князей знакомят с успехами их в правописании; так как я диктую довольно скоро и не ожидаю ни того, кто отстает, ни того, кто рассеянно меня слушает, то они, по необходимости, должны быть внимательны и скоры. Старший конечно опережает своего брата, который впрочем [179] не задерживает его, потому что оба могут без труда написать довольно большое число страниц в течение часа.

Поправка ошибок, сделанных в диктовке, доставляет мне случай объяснять самые общие грамматические правила; я им продиктовал с этой целью отличительные признаки, по которым узнаются части речи; но я до сих пор не решался идти далее не потому, чтобы в. князья не запомнили технических терминов и отличий грамматических, но потому, что в их памяти еще мало скопилось фактов и соображение их еще слишком мало практиковалось, так что они могли бы не понять меня; а нет ничего вреднее, как приучать детей употреблять непонятные им выражения, и полагаться в суждениях на других. Те же почти причины заставили меня отложить до времени упражнения в сочинениях, в которых великие князья уже делали опыты. Через несколько месяцев я буду в состоянии требовать большего и в. князья будут уже более подготовлены к исполнению моих требований. Привычка писать и говорить правильно на каком бы то ни было языке приобретается внимательным чтением хороших книг, обсуждением содержания их с людьми, хорошо знающими грамматические правила и способными кстати и без педантства пояснять их примером. [180]

География. Планы царскосельского и других императорских дворцов служили мне первыми пособиями для разъяснения в. кн. цели и пользы географических карт и для того, чтобы выучить их ориентироваться по карте.

От этих планов я перешел к картам губерний империи и смежных государств и, наконец, окончательно к картам других частей света. Чтобы ознакомить в. князей с топографией их отечества, я показывал им карты, на которых были означены только цепи гор, судоходные реки, каналы, озера и моря; г. Гакман (Адъюнкт академии наук, которому было впоследствии поручено обра-зование учителей нормальных (народных) школ в империи во всем, что касается истории и географин; им был составлен известный учебник этой последней. Вместе с тем он имел честь преподавать в. князьям немецкий язык, географию и историю России и исполнял ту же должность при великих княжнах. – прим. Лагарпа.) сообщил мне свои труды по географии России, так что я мог продиктовать им некоторые заметки по этому предмету. Первый курс был окончен; причем описание каждой страны сопровождалось краткими заметками и излагалось при пособии карты, которую они имели постоянно перед глазами.

В. князья прошли второй курс подробнее первого; но этого еще недостаточно, потому что они забыли многое. Теперь, когда они более знают, подробности уже не могут перепутаться в их памяти, потому что они основательнее поймут значение их, и так как они будут более интересовать в. князей, то они лучше запомнят их. Третий курс в. князья начали со Швеции, записав ряд заметок относительно географического [181] положения, истории ее и тех подробностей, которые разумеются под общим именем статистики; того же порядка я буду придерживаться при описании Дании, Пруссии, Польши, Германии и других европейских государств. К объяснениям глобуса нельзя было еще приступить, потому что они требуют более основательных познаний в геометрии и в. князья не подготовлены еще в этом отношении, так что здесь все ограничилось пока объяснением некоторых терминов и подробностями в изложении некоторых отдельных фактов, необходимых для продолжения курса.

История. Как только я дошел до того, что в. князья могли понимать меня, объясняться со мной и писать, я диктовал им заметки, содержание которых заимствовалось из истории, и в которых я описывал характеристичные черты истории Греции и Рима. Первые заметки были сначала кратки, но по мере того, как великие князья успевали и события делались более важными, надо было входить в более продолжительные объяснения и порой, когда обстоятельства того требовали, прерывать их отступлениями; мы подвигались вследствие этого медленнее, но учение становилось более правильным. Заметки эти образовали, незаметным образом, род курса древней истории, который начинается около IV-го века до Р. X., — [182] обнимает наиболее важные перевороты в истории Греции до ее окончательного порабощения, и судьбы Рима как во времена республики, так и при императорах до Юстиниана I картину вторжения варваров с севера, востока и юга и поселения их в Европе, которые были колыбелью нынешних государств, до основания Экзархата и до нападения ломбардов. Таким образом, при пособии более кратких заметов, которые назначались для связи древней истории с новой, события доводятся до Карла Великого; но, возвращаясь к этому периоду, следует прочесть со вниманием все относящееся до великого императора, блистательное царствование которого составляет тем более памятную эпоху в истории, что как перед ним, так и после него мы встречаем одно невежество, неустройство и варварство. Чтобы проследить перевороты, последовавшие за смертью Карла, я составил генеалогические таблицы, в которых изложены вкратце постыдные войны, вызванные глупостью его сына и преступным честолюбием его внуков, — войны, повлекшие за собой распадение империи франков при Карле Толстом в 888 году, окончательное выделение королевств Франции, Германии и Италии, начало двух королевств Арль и Бургундии, соединение их с Германской империей при Конраде Салическом, падение потомков Карла Великого во [183] Франции, образование королевства Наварры и графства Барцелоны, перевороты в Италии с 888 г. до Оттона 1-го Саксонского, названного Великим и восстановителем императорского достоинства в Германии и Италии. Краткие заметки связали наконец восшествие на престол Оттона с катастрофой, уничтожившей швабскую династию и с великим междуцарствием, которое было в одно время колыбелью независимости немецких государей и могилой могущества германских императоров. История Германии приобретает интерес, начиная с царствования Рудольфа Габсбургского и вяжется с историей соседних государств, начиная с царствований Максимилиана I и Карла V, и потому надо было развить главнейшие события ее с большей подробностью. В. князья дошли до периода 30-летней войны и до прибытия Густава Адольфа в Германию в 1630 году. Впрочем, я диктовал им исторические заметки не об одной только Германии. Они вносили в тетради такие же заметки о других европейских государствах, напр. о Венгрии, Польше, Голландии, Италии и в особенности о королевстве обеих Сицилий, потом о Португалии, Испании, и говоря об этих последних, я рассказал им о начале, успехах и падении империи калифов. Наконец, как было сказано выше, в. князья записали вкратце перевороты в истории Швеции до нашего времени. [184]

Эти заметки назначались единственно для приведения в порядок, рассказанных им, замечательнейших фактов истории, с целью облегчить понимание их и помочь им удержать в памяти события; так что заметки, которые диктовались в. князьям, не составляют конечно курса истории, потому что собственно элементарный курс истории есть, вообще говоря, сбор фактов, расположенных в определенной системе, более иди менее произвольной и которой не следует придавать слишком строгого значения. Действительные познания в истории и просвещение, как последствие их, почерпаются из чтения и обсуждения источников и небольшого числа сочинений, написанных государственными людьми и философами, достойными этого названия.

Записывая эти заметки, в. князья (и главным образом старший из них) читали выдержки из некоторых исторических сочинений; так ими прочитаны: для древней истории начала Миллота. К этому, по мере надобности, присоединено или чтение из курса Кондильяка или Перевороты в Римской истории соч. Верто, выдержки из сочинений трех новейших исследователей, которые славятся как изяществом изложения, так и внутренними достоинствами; я говорю об истории древней Греции Жилье, об истории возвышения и упадка Римской [185] республики Фергюссона и истории разрушения и упадка Римской империи Гиббона. При этом мы проверяли прочитанное по многим отрывкам из Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Полибия, Дионисия Галикарнаского, Тита Ливия, Светония, Тацита, Геродиана и Амьена Марцелина. В. князьям было также прочитано часть сочинений Корнелия Непота, первые главы книги Гоге о происхождении законов, искусств и ремесел. Жизнеописания знаменитых людей в Амиотовом Плутархе, именно следующих лиц: Тезея, Ликурга, Солона, Ромула, Hумы, Камилла, Публиколы, Фабия, Аристида, Перикла, Никия, Пелопида, Демосфена, Арата, Филопемена, Тимолеона, Павла Эмилия, Гракхов, Катона цензора, Силлы, Мария, Цицерона, Катона Утикского и Марка Брута. 8 первых песней Илиады, отрывки из Одиссеи и некоторые главы Телемака были нами прочитаны для того, чтобы ознакомиться с мифологией и обычаями древних. Мы прочли также самые сильные места из знаменитой речи Демосфена в защиту народа, небольшое число подобных выдержек защитительных речей Цицерона против Катилины и Верреса в переводах аббата Ожье.

Сочинением Гиббона я главным образом руководствовался ври изложении истории империи и, в ожидании издания продолжения ее, я прибегнул к сокращению Буриньи и выборкам [186] из других писателей — для изложения замечательнейших событий истории Нижней Империи; в этом случае пришлось несколько распространиться о водворении славян, аваров, булгар, команов, печенегов и венгров по соседству Дуная; надобно было коснуться начала, распространения и упадка двух королевств болгарских и государств, возникших на развалинах Калифата; пришлось также остановиться, чтобы проследить возрастание могущества пап, крестовые походы, победы монголов и турок; я не забыл при этом упомянуть о тех жалких раздорах монахов, которые воздвигли престолы глупости там, где так долго царили науки, искусства и изящный вкус и взамен чувств, облагораживавших в былые времена умы греков, они распространили постыдное суеверие со всеми норовами рабства и унижения. Руководством при изучении новой истории служил нам сокращенный курс Миллота с “искусством поверять времяисчисление” и рукописными таблицами. Хорошенькие рисунки, изданные в пособие для изучения французской истории, ознакомили с костюмами древних до XIII-го века; наконец, когда было необходимо излагать события с большей подробностью, я прибегал к авторам исследовавшим отдельные эпизоды истории. Метода, которой я при этом постоянно держался, состоит в следующем: я [187] заставлял в. князей читать попеременно и объяснял им все доступное их возрасту и пониманию и также те вопросы, которые были нужны мне в данном случае. При этом я расспрашивал их о прочитанном, чтобы заставить быть более внимательными и поставить в необходимость изъясняться точно и правильно. Продолжая чтение, вел. князья дошли до царствования Генриха IV, короля французского; они скоро дойдут до нашего времени и когда они, между чтением, запишут большую часть из тех заметок, которые должны быть внесены в тетради, они составят себе идею об общем ходе истории. Когда эта работа будет окончена, останется только пополнить и выправить эти беглые заметки новым курсом истории и избрав хронологическую систему, можно не опасаясь, что вел. князья перепутают события, заняться с ними в одно время древней и новой историей; тогда наступит время обратить серьезное внимание на источники и ознакомиться с рассказами лиц, игравших роль в великих исторических переворотах, или бывших свидетелями их, о современных им событиях, и если не современников, то людей живших близко к описываемой ими эпохе и могущих разъяснить причины событий. В это же время будет уместно и полезно заняться изучением начала обществ, наук, искусств, законов, [188] различных форм правления. Этот второй курс не окончится так скоро, но если справедливо мнение, что история есть школа государственного человека, и что она подготовляет его к делу, то надо употребить всевозможные усилия, чтобы достичь этой цели, советуясь, с одной стороны, с здравой критикой и воздерживаясь, с другой, всеми силами от заимствования чужих предрассудков. Это потребует времени, настойчивых занятий и трудов.

Арифметика. Когда я достиг того, что великие князья усвоили начальные основания этой науки, я пошел далее до пропорций. Не довольствуясь разъяснением оснований и правил, с указанием применения их к простейшим и более сложным случаям, я требовал, чтобы они одни, без посторонней помощи, производили все, известные им, математические действия; чтобы они отыскивали и исправляли свои ошибки без моего вмешательства и чтобы они мне в обоих случаях отдавали отчет в своей работе. Вследствие этого я полагаю, что в. к. Александр в состоянии сам и безошибочно (когда он внимателен), переделать все арифметические действия над целыми числами, обыкновенными и десятичными дробями, как бы ни были велики численные значения цифр.

Молодость младшего из вел. князей, при его излишней [189] живости, ее дозволяет требовать от него такого же твердого знания правил и их приложений, однако ж он решал несколько раз задачи одинаковые с братом, или находил и исправлял ошибки в решениях задач, если он занимался с охотой. Вообще, вел. князья недостаточно еще напрактиковались в этой работе. Во время этих уроков я старался также объяснить вел. князьям значение алгебраических знаков.

Геометрия. Вел. князья записали элементарные предложения, касающиеся до линий, углов, треугольников, четырехугольников, многоугольников и кругов после того, как они проследили развитие доказательств этих предложений; но так как для успешного хода дальнейших занятий необходимо помнить эти основные начала, то и пришлось вернуться назад, чтобы убедиться, что вел. князья хорошо усвоили их. Впрочем, эти повторения приближаются к концу и мы не замедлим идти далее; тогда мы начнем с приложения правил пропорций и отношений в линиям. Что же касается до методы, то я принял в этом случае следующую: только что геометрическое положение достаточно разовьется, я требую, чтобы вел. князья записывали его, а чтобы увериться, что они его ясно понимают, я требую, не только того, чтобы они входили [190] во все подробности развития доказательств, но чтобы они доказывали при этом верность всех второстепенных предложений, на которые они ссылаются при доказательствах. Этот прием затягивает, конечно, дело вначале, но остановки выкупаются тем, что вел. князья приобретают привычку сосредоточивать свое внимание на одном предмете, подвергая его всестороннему исследованию и привыкают не произносить ни одного суждения, не подкрепляемого точными доказательствами; два преимущества, драгоценные во всех отношениях, которые приобретаются при пособии геометрического метода гораздо вернее, чем при содействии столь восхваляемых правил логики.

Различие возрастов отражается и на успехах, которые вел. князья оказали в геометрии; старший выказывает большие способности, и хотя резвость младшего мешает ему часто быть настолько внимательным, чтобы вполне проследить доказательство, в нем заметна по крайней мере добрая воля, так что он подает надежды на успех.

Когда вел. князья несколько более ознакомятся с геометрией, можно будет показать им практическое приложение того, что они видели на бумаге, решая с ними некоторые задачи в поле (Чего я не мог достигнуть, несмотря на все старания мои. Я предлагал тогда, чтобы в. князья под руководством инженера, опытного в землемерных работах, ознакомились в поле со всеми способами, которые дает геометрия для работ этого рода. – прим. Лагарпа.), и тогда уже можно будет ознакомить их с [191] физическими явлениями, подтверждая физические законы опытами, сначала самыми простыми, в ожидании того времени, когда можно будет начать с ними полный курс экспериментальной физики. При пособии их микроскопа можно будет, теперь же, во время лета, дать им начальные понятия об естественной истории, что увеличит интерес их прогулов. Я не беру на себя смелости вдаваться в подробности, относящиеся до этой обширной науки, тем более, что ее имп. вел. имеет в своем государстве не только первого в Европе ученого по естествознанию, но вдобавок человека, способного ясно изложить различные отрасли этой интересной науки и определить объем знаний, нужных в той сфере общественной деятельности, в которой готовятся их высочества (С конца 1789 года, великие князья начали учиться у Крафта экспериментальной физике, а в 1791 начали учиться натуральной истории у Далласа.). Что же касается до философии в настоящем смысле этого слова, то об ней еще не может быть и речи, хотя при чтении истории и сопровождавших его объяснениях приходилось часто делать замечания, которые философия приводит впоследствии в систему. Когда наступит время начать изучение естественного права и прав человека, составляющего существенный элемент естественного права, необходимо нужно будет останавливаться с большим вниманием на тех научных данных, которые прилагаются главным образом к делу в том общественном положении, [192] к которому их высочества подготовляются; а так как мы имеем лишь общие трактаты об этом предмете, то я занимаюсь в настоящее время подробными исследованиями этого вопроса и представлю их в свое время. Имею честь быть и проч.

31 марта 1789 г.

Фридрих Цезарь Лагарп.

17 СЕНТЯБРЯ 1789 ГОДА.

Опыт 5,5 лет доставил мне возможность изучить характер в. кн. Константина. Сообщая в. с-ву с полною доверенностью наблюдения мои над ним, прошу нескольких минут внимания вашего.

Я нашел в в. кн. начало тех добродетелей и талантов, которые обещают великого человека, но замеченные мной, в то же время, недостатки — такого свойства, что мешают развитию этих счастливых задатков. Во главе недостатков я ставлю нерадивость и упрямство, которое проявляется иногда в проступках, достойных полнейшего порицания. Как бы ни желал я сообщить в. с-ву более отрадные сведения, но истина не дозволяет мне смягчать действительности, в особенности когда правдолюбивые намерения в. с. мне известны. [193]

Я утверждаю, что в. кн. был весьма нерадив, и не думаю, чтобы в этом случае потребовалось чье-либо удостоверение кроме моего; мне трудно было ошибаться в этом отношении, когда повторяя 10, 20, 30 раз тоже самое объяснение, одну и туже мысль, я был так далек от цели, как будто я говорил в первый раз.

Имея 10 лет слишком, в. кн. не может еще читать безостановочно и мне, только на уроках арифметики и геометрии, удалось поставить его в необходимость проследить одну идею в течении 3-х минут сряду; чему же приписать все это — когда в. кн. умен, способен и памятлив — как не тому, что он весьма редко (почти никогда) упражняет свои способности, вне классного времени. Имея возможность безнаказанно пренебрегать вовсе той малой работой, которая ему задается время от времени или исполнять ее, когда и как ему заблагорассудится, он и теперь, так же, как 5 лет тому назад, занят только своими ружьями, знаменами, алебардами и думает только об играх в солдатики, как во время урока, так и после него.

Не зависть к детским играм и радостям здесь говорит во мне! Сохрани меня Бог от этого, нет! Я думаю только, что излишество везде вредно и что слишком большое [194] однообразие, в деле нравственных интересов, может сузить умственный кругозор человека. Я слишком далек от мысли сделать ученого из 10-летнего мальчика, но уверен, в то же время, что желание приучать ребенка в самостоятельным занятиям и в тому, чтобы исполнение обязанностей стояло у него на первом плане и за ним уже шли удовольствия, что желание это никогда не может быть преждевременным, особенно, когда дело идет о воспитании человека, высоко поставленного по рождению.

Некоторые из современных нам знаменитых писателей полагают, что не следует насиловать детскую природу, что надо подчиняться наклонностям детей и облегчать им труды по возможности. Я уважаю этих знаменитых людей и отдаю справедливость их гениальным трудам; я сознаюсь, что идеи их принесли много пользы, но самые авторитетные имена ничего не значат, когда оказывается противоречие здравому смыслу или фактам. Здравый смысл говорит нам, что прилежание, послушание, любовь к порядку, и может быть, даже самые добродетели и пороки — не что иное, как результат привычек, приобретенных с ранних лет. Здравый смысл учит нас отличать позволительное снисхождение от вредного потворства и указывает на непреодолимую трудность воспитания, когда снисходительность к детским слабостям делается обязательной для наставника. Здравый смысл дает нам [195] почувствовать, что вернейшее средство развить наше дарование состоит в борьбе с препятствиями, что мы можем притупить его и унизить ребенка нравственно, если будем постоянно отстранять эти препятствия. Опыт и факты подтверждают это убеждение. Великие люди всех стран и всех веков — все без исключений — достигали величия, сами преодолев бесчисленные препятствия, встречавшиеся им на пути, и тогда только, когда они с ранних пор приучались употреблять в дело врожденные способности. Я откажусь от убеждений моих относительно этого предмета, если мне укажут людей, действительно великих, которые достигли величия шутя и не зная никогда принуждения, не признавая закона необходимости и никаких обязанностей.

Я сказал, что в. кн. имеет дарования; но какое он сделает употребление из них, если они останутся неразвитыми? Рассказывают, что фанатики на Востоке теряют способность владеть членами, оставаясь в течение нескольких лет без движения; я уверен, что тоже будет со способностями и врожденными дарованиями в. кн., если они останутся без приложений в делу и не будут развиваться с ранних пор; а как развить их без усилий и без принуждения? Я думаю, что для развития памяти следует заставлять в. кн. учить наизусть, что для упражнения как памяти, так и соображения следует давать ему читать что-нибудь доступное его пониманию, обязывая [196] его запомнить содержание прочитанного. Я полагаю также, что он приобретет привычку быть внимательным, решая один некоторые арифметические и геометрические задачи; но при этом следует поставить необходимым условием: чтобы он исполнял без отлагательств и прежде всего заданную ему работу, и чтобы он, ни в каком случае, не был освобожден от нее. Предлагаемые мною средства просты и легко исполнимы, к тому же я нахожу их неизбежными и пора бы применить их к в. кн. с твердостью, искореняя в тоже время упрямство другими средствами, о которых мне остается еще сказать несколько слов. Эта несчастная наклонность проявляется у в. кн. всякий раз, когда занятия расстроят его планы относительно игры (что случается очень часто) и как только обстоятельства ставят его при этом в необходимость быть внимательным, тогда припадки вспыльчивости проявляются так быстро, что предупредить их весьма трудно, если не вовсе невозможно. На первый взгляд могло бы показаться, что подобное сопротивление рождается при встрече с непобедимыми трудностями, если бы в. кн. не выказывал его в тех случаях, когда дело идет о вещах доступных ему, в особенности если приходится исполнять то, что он делал легко и скоро и много раз. В. с — во видели все это сами и если бы потребовались новые доказательства, то я ссылаюсь на самого в. кн. Не вспоминая всего прошлого, я напомню только в. с. о [197] том, какому испытанию подвергалось мое терпение в первое время и сколько надо было уменья, хладнокровия и сдержанности, чтоб довести в. кн. до того состояния, в которое он теперь поставлен. Я надеялся тогда, что, соединяя твердость с терпением, я дождусь наконец того времени, когда об этих неприятностях не будет и речи; но года прошли и мы не подвинулись нисколько вперед. Правда, в. кн. привык заниматься в определенные часы и он знает более чем знал тогда; но при тех условиях, среди которых он находился до сих пор, трудно было бы ожидать, что упрямство его пройдет, и действительно оно приобрело характер такой несдержанности, что потворствовать ей и терпеть ее более невозможно. Однако ж до сих пор в. кн. не забывался передо мной; я сдерживал его вспыльчивость и обуздывал порывы упрямства хладнокровием, твердостью и в особенности непоколебимостью моих решений; но после безнаказанных опытов над другими, должен был наступить мой черед, и сцена в субботу, 15 сентября, была его первым опытом. Употребляя во зло мое терпение в течении 2-х часов сряду, когда дело шло о работе, которую он мог исполнить в 5 минут, и испробовав, совершенно тщетно, все средства вывести меня из терпения, он заставил наконец меня прибегнуть к в. с-ву и вскоре после полученного выговора, в припадке ярости, которую надо было видеть, в. кн. укусил мне руку. [198]

Подобное поведение повлечет за собой целый ряд печальных последствий, если оно обратится в привычку, так что следует принять меры одинаково скорые и действительные.

Упорство, гнев и насилие побеждаются в частном человеке общественным воспитанием, столкновением с другими людьми, силой общественного мнения и в особенности законами, так что общество не будет потрясено вспышками его страстей; член царской семьи находится в диаметрально противоположных условиях: высокое положение в обществе лишает его высших, равных и друзей; он, чаще всего, встречает в окружающих толпу, созданную для него и подчиняющуюся его капризу. Привыкая действовать под впечатлением минуты, он не замечает даже наносимых им смертельных обид и убежден в том, что оскорбления лиц, подобных ему, забываются обиженными; он не знает, что молчание угнетаемых представляет еще весьма сомнительный признак забвения обид, и что подобно молнии, которая блеснет и нанесет смертельный удар в одно и тоже мгновение — месть оскорбленных людей так же быстра, жестока и неумолима.

Может ли служить своему отечеству тот, кто упорно пренебрегал познаниями, дающими возможность нести эту службу с пользою? Составит ли он себе малейшее понятие об обязанностях общественного деятеля, если он не изучал их с раннего возраста и если он не умел обуздывать себя [199] никогда? Будет ли он уважать своего государя, законы и их охранителей, когда он так часто забывался перед своими наставниками, и если безнаказанность его проступков против окружающих может быть уже приучила его в мысли, что другие люди созданы для него? Домициан занимался прокалыванием мух перед тем, как он начал проливать кровь людскую; ужасы царствования Нерона были следствием потворства его детским причудам со стороны Бурра и Сенеки. Настало время, когда решительные меры необходимы. Откладывать более уже невозможно, потому что после 10-ти лет характер ребенка получает определенный склад, так что надо опасаться, чтобы привычки, приобретаемые в это время, не повлияли на человека до конца жизни — таков мой взгляд на вещи.

Существование упрямства заставляет предполагать в ребенке желание сделать на зло; а против желаний такого рода не рассуждают, а действуют; заставляют подчиняться воле воспитателя, ломают упорство, если нужно, и сила отпора, который дают в этом случае, должна, по возможности, соответствовать стойкости того капризного порыва, который желают побороть в ребенке.

Ошибается тот, кто надеется исправить упорство снисхождением; я всегда замечал, что если в. кн. принимает в одну секунду какое-нибудь решение, надо со своей [200] стороны решаться еще скорее или но крайней мере остановиться на определенном плане действия в то же самое время, чтобы внушить ему уважение к себе; тогда он почувствует неравенство сил к борьбе; но для этого надо действовать, и всякий раз, когда я только мог привести в исполнение принятое решение, я достигал хороших результатов. Снисходительность не приносит вреда тогда только, когда ребенок в состоянии почувствовать достоинство ее, а в настоящем случае этого нет, и упрямец, о котором идет речь, чувствует только удовольствие поставить на своем, сопротивляясь воле других. Когда он вперед уверен, что ему удастся отделаться каким-нибудь “простите” или обещаниями и ласками и вообще одними только чисто внешними признаками раскаяния, раскаянием для виду, я отвечаю, что вслед за таким сознанием вины вновь последует проступок; опыты мои не позволяют мне усомниться в этом и я готов даже доказать справедливость моих слов. Я прихожу к заключению, что в. кн. должен быть наказан, как только он выкажет упорство вполне определившееся, или позволит себе неприличные выходки и жесты, и что, ни в каком случае, ни под каким предлогом, его не следует прощать. Он должен испытать на себе, что попирать безнаказанно порядок нельзя ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Чтобы он почувствовал отвращение от этих печальных и постоянных повторений [201] прежних поступков своих, надо, чтобы он живо и долго чувствовал на себе их последствия. Повторяю, что более нельзя терять ни минуты; но смею уверить, при этом, что вооружась твердостью, непоколебимостью и являясь перед ним, в одно и тоже время, справедливым и непреклонным, не обращая внимания на его просьбы и слезы; не поддаваясь ничьему заступничеству, как бы оно сильно ни было, уничтожая, одним словом, всякую надежду на безнаказанность, можно исправить в. кн. в трехмесячный срок; я настолько знаю его характер, что могу с уверенностью обещать это. Я предполагаю, конечно, что вышеизложенные меры будут приняты всеми его окружающими, и что их будут придерживаться с твердостью, что нелегко исполнить; но мы достигнем гавани, если только каждый из нас решится пренебречь бурей.

Что касается до рода наказаний, то я полагаю, что в том случае, когда упорство сопровождалось неприличными словами или жестами, надо не только лишить в. кн. той или другой забавы, как это до сих пор делалось, но не дозволять ему кроме уроков никакого занятия, способного развлечь его или рассеять его скуку, изменяя срок этого наказания от 4 до 15 дней сряду. Легкие наказания оставляют после себя слабое впечатление; тогда как серьезные и продолжительные лишения остаются надолго в памяти, их остерегаются и в. кн. не забудет их. [202]

Наконец, если в. кн. выкажет насилие, он увидит, что его подчиняют не словами, не лишениями, а тем же насилием, способным поселить навсегда отвращение к такого рода способу приводить в исполнение свои желания. Что до меня касается, я прошу ответа в. с-ва на мои представления, для того, чтобы я мог действовать как должно, если я буду поставлен вновь в положение подобное субботнему, когда я чуть было не решился сам принять надлежащие меры.

Я должен вдобавок заметить вашему сиятельству, что в. кн. забылся в тот день до такой степени, что и не могу не требовать наказания, в ожидании повторений таких поступков. Ему надо дать почувствовать его ошибку не одними словами или минутным лишением, чтобы я без опасений мог оставаться его наставником, а он — моим учеником. Я бы упрекал себя целую жизнь в снисхождении или слабости, если бы простил ему это неосторожное оскорбление. Если он мог так забыться в первый раз, то этот случай должен быть последним. Имею честь быть и проч.

С тех пор (т. е. с 15 сент.) в. кн. раз только, в минуту вспыльчивости, опять чуть было не забылся, но он тотчас же почувствовал свою вину и выразил раскаяние, со свойственной ему живостью, так что было излишне [203] доказывать ему, что он виноват. Я, по справедливости, горжусь привязанностью в. кн.; я не купил ее снисхождением, за которое мне приходилось бы краснеть наедине с собою. Я привязан в нему не потому, что он занимает высокое положение в обществе, но за ту честность, правдивость, великодушные наклонности и прямоту, которые я заметил в нем и которые заставляют любить его. Не будь он слишком рано предоставлен самому себе, или вернее тем, кто захочет иметь на него влияние, из него может выйти вполне достойный человек, если дадут надлежащее направление его наклонностям, направляя их к цели достойной его высокого назначения.

Примеч. Лагарпа.


В объяснение этой характеристики в. кн. Константина, должно прибавить, что он рос среди самых неблагоприятных педагогических условий. Императрица сосредоточивала, как известно, все симпатии свои и заботы на в. кн. Александре Павловиче; в. кн. Константин, в попечениях ее о воспитании внуков, отодвигался на второй план; эта неравномерность в распределении попечений и симпатий непременно должна была отразиться на всех окружающих. Когда, по смерти Софьи Ивановны Бенкендорф, в. кн. перешли под надзор Н. И. Салтыкова (1783), ближайшее наблюдете за в. кн. [204] Константином было поручено барону Карлу Ивановичу Сакену (возведенному впоследствии имп. Павлом в графское достоинство). Сакен, по отзыву Масона, был во всех отношениях выше ген. Протасова, воспитателя в. кн. Александра, но, по своей мягкости, снисходительности и недостатку характера, он не сумел внушить в себе уважение Кон. Пав.

Maсон приводит весьма характеристичный случай, разъясняющий отношения в. кн. к воспитателю. Сакен заставлял Константина Павловича читать; — “не хочу читать! — ответил ему однажды в. кн. — потому не хочу, что вижу как вы, читая постоянно, глупеете день ото дня”. Эта выходка вызвала смех. Очевидно, что, при такой обстановке, ребенку трудно было понять дурную сторону подобных выходок; он не замечал обидной стороны их, когда вместо неудовольствия они вызывали смех; и не только не замечал, но даже вызывался на них, потому что смех этот льстил детскому самолюбию, выдвигая одну сторону этих выходок — остроумную находчивость и скрывая оскорбительный смысл их. И не один Сакен, если верить Масону, но и все окружающие в. кн. (за исключением Лагарпа) сносили безответно оскорбления, которые он, в припадке каприза, наносил им. Молчание их, как справедливо замечает Лагарп, не доказывало, что они примирились с этими оскорблениями, и конечно в них таилось нерасположение к в. кн., так что они не могли быть искренно к нему привязаны; а при таких условиях немыслимо благотворное воспитательное влияние. Некоторая доля враждебности к питомцу слышится и в записке Лагарпа; он сам как будто чувствует это, заглаживая в конце, в примечании, прежние резкие отзывы, но вероятно это враждебное отношение сознавалось ребенком, и вызывало то желание сделать на зло, на которое указывает Лагарп, доказывая безотлагательную необходимость крутых мер в отношении в. князя.

Н. П. Дуров.

Заметим, однако, что, возмужав, в. кн. Константин Павлович сохранял память о Лагарпе и свято сберег у себя значительное собрание писем своего сурового наставника к императору Александру Павловичу и к нему, великому князю. Подлинники этих писем, как слышно, недавно найдены в [205] бумагах покойного генерал-адъютанта Павла Константиновича Александрова, после смерти его супруги, рожденной кн. Щербатовой.

Заметим еще, что в V-м томе “Сборника русского исторического общества” (Спб. 1870 г.), напечатаны письма императора Александра I-го и других особ царственного дома, — в том числе и в. в. Константина Павловича в Ф. Ц. Лагарпу. Некоторые из этих документов (стр. 23, 52-59 Сборн.) могут служить дополнением и разъяснением печатаемых нами записок или отчетов знаменитого наставника.

Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Записки Лагарпа о воспитании великих князей Александра и Константина Павловичей // Русская старина, Том 1. 1870

© текст - Дуров Н. П. 1870
© сетевая версия - Трофимов С. 2008
© OCR - Трофимов С. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1870