-

КАРАМЗИН Н. М.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ШВЕЙЦАРСКИМ ГОРАМ

Тун, в 10 часов вечера, 1789 года, Августа 28.

В два часа по полудни выехал я из Верпа, а в шесть часов приехал в городок Тун, лежащий на берегу большего озера. Дорогою видел я везде веселых поселян, собирающих плоды с богатых полей своих. Между ими заметил я много таких, у которых висели под бородою превеликие зобы.

Здесь остановился я в трактире Фрейгофе; заказав ужин, бродил по городу, и всходил на здешнюю высокую колокольню, откуда видны многие цепи гор и все обширное Тунское озеро. [11]

Завтра разбудят меня в четыре часа. В это время отходит отсюда почтовая лодка, на которой перееду через озеро.

______________________________

Тунское, озеро, в 5 часов утра.

Темнота ночи мало по малу исчезает. Горы открываются минута от минуты яснее. Все дымится! Тонкие облака тумана носятся вокруг нашей лодки. Влага проницает сквозь мое платье, и сон смыкает глаза мои. Добродушный Швейцар подает мне черный мешок, который должен служить мне вместо пуховой подушки. Величественная Натура! прости слабому! на несколько часов отвращает он взор свой от твоего великолепия.

______________________________

В 7 часов.

По обеим сторонам озера беспрерывно продолжаются горы. В иных местах покрыты они виноградными садами, в других елями. Чистые ручьи ниспадают с камней. Внизу дымятся хижины, жилища бедности, невежества и — может быть — спокойствия. Вечная Премудрость! какое разнообразие в твоем физическом и нравственном мире! [111]

На северной стороне озера, в пещере высокой хоры, где журчит маленький ручеек, провождал дни свои Св. Беатус, первейший из Xристиан в Швейцарии. Гора сия до ныне называется его именем.

На южном берегу возвышается старый замок Шпиц, который принадлежал некогда Бубенбергской фамилии, древнейшей и знатнейшей в Бернской Республике. Многие из Бубенбергов оказали отечеству важные услуги, и пролили кровь свою для славы его. Последними отраслями сего Дома были Леонард и Амалия, прекрасный юноша и прекрасная сестра его. Все благороднейшие Фамилии в Берне искали их союза, и наконец, по нежной склонности сердца, Леонард женился на девице Эрлах, а сестра его вышла за брата ее. Бракосочетание их совершилось в одно время. Все праздновали день сей, в который два первые Дома соединились тесным союзом родства; все радовались молодыми супругами, равно юными и равно прекрасными. Увеселения свадебного торжества были бесчисленны. После роскошного обеда поехали новобрачные и все гости прогуливаться в лодке по Тунскому озеру. Небо было ясно и чисто; легкий ветерок веянием своим прохлаждал радостных гребцов, и лобызал юных красавиц, играя их волосами; мелкие волны ценились под лодкою........... Уже [112] приближался вечер, и плаватели беспрестанно от берегов удалялись. Солнце село — и вдруг, как будто бы из глубины ада, заревела буря; озеро страшно взволновалось, и кормчий содрогнулся. Он хотел плыть к берегу, но берег во мраке скрывался от глаз его. Весла валились из рук обессилевших гребцов, и вал за валом грозил поглотить лодку. Вообразите себе состояние супругов! Сперва старались они ободрять гребцов и кормчего, и сами помогали им; но видя, что все усилия их остаются тщетными, и что гибель неизбежна, поручили судьбу свою Богу, обтерли последнюю слезу о жизни, обнялись н дожидались смерти. Скоро громада волн обрушилась на лодку — и все потонули, все, кроме одного гребца, который счастливо доплыл до берега, и принес весть о погибели несчастных. Таким образом пресекся древний род Бубенгбергов, и замок их достался в наследство Дому Эрлахов, который по сие время считается знатнейшим в Бернском Кантоне. С печальными мыслями рассматривал я сей замок; ветр веял от опустевших стен его.

______________________________

Унтерзееп, в 10 часов.

Пристав к берегу версты за две отсюда, шел я до Унтерзеена приятною долиною, между [113] лугов и огородов. С нежные горы кажутся здесь гораздо выше и ближе одна к другой; я не видал уже полей с хлебом, ни садов виноградных; крестьянские избы построены здесь отменным образом, и самые люди имеют в лицах своих что-то особливое. Я нанял теперь проводника, которому известен путь по Альпийским горам — и через полчаса пойду в деревню Лаутербруннен, до которой считается отсюда около десяти верст.

______________________________

Лаутербруннен.

Дорога от Унтерзеена до Лаутербруннена идет долиною между гор подле речки Литшины, которая течет с ужасною быстротою, с пеною н с шумом, падая с камня на камень. Я прошел мимо развалин замка Уншпуннена, за которым долина становится час от часу уже, и наконец разделяется на-двое: на лево идет дорога в Гриндельвальд, а направо в Лаутербруннен. Скоро открылась мне сия последняя деревенька, состоящая из рассеянных по долине и по горе маленьких домиков.

Береты за две не доходя до Лаутербруннена, увидел я так называемый Штауббах, или ручей, свергающийся с вершины каменной горы, в 900 футов вышиною. В сем отдалении кажется он неподвижным столбом млечной [114] пены. Скорыми шагами приблизился я к этому феномену, и рассматривал его со всех сторон. Вода прямо летит вниз, почти не дотрогиваясь до утеса горы, и разбиваясь, так сказать, в воздушном пространстве, падает на землю в виде пыли или тончайшего серебрянного дождя. Шагов на сто вокруг разносятся влажные брызги, которые в несколько минут промочили насквозь мое платье. Потом ходил я к другому водопаду, называемому Триммербах, до которого будет отсюда около двух верст. Вода, прокопав огромную скалу, из внутренности ее с шумом падает и стремится в долину, где мало по малу утишая свою ярость, образует чистую речку. Вид рассевшейся горы и шумное падение Триммербаха составляют дикую красоту, пленяющую любителей Натуры. Около часа пробыл я на сем месте, сидя на возвышенном камне — и наконец, в великой усталости, возвратился в Лаутербруннен, где теперь отдыхаю в трактире.

______________________________

В 8 часов вечера.

Светлый месяц взошел над долиною. Я сижу на мягкой мураве, и смотрю, как свет его разливается по горам, осребряет гранитные скалы, возвышает густую зелень сосн, и блистает на вершине Юнгферы, одной из [115] высочайших Альпийских гор, вечным льдом покрытой. Два снежные холма составляют ее корону. Ничто смертное к ним не прикасалося; самые бури не могут до них возноситься; одни солнечные и лунные лучи лобызают их нежную округлость; вечное безмолвие царствует вокруг их — здесь конец земного творения! — Я смотрю, и не вижу выхода из сей узкой долины.

______________________________

Пастушьи хижины на Альпийских горах, в 9 часов утра.

В четыре часа разбудил меня проводник мой. Я вооружился Геркулесовскою палицею — пошел — с благоговением ступил первый шаг на Альпийскую гору, и с бодростию начал взбираться на крутизны. Утро было холодно; но скоро почувствовал я жар, и скинул с себя теплый сюртук. Через четверть часа усталость подкосила мои ноги — и потом каждую минуту надлежало мне отдыхать. Кровь моя волновалась так сильно, что мне можно было слышать биение своего пульса. Я прошел мимо громады больших камней, которые за десять лет перед сим свалились с вершины горы, и могли бы превратить в пыль целый город. Почти беспрестанно слышал я глухой шум, происходящий от катящегося с гор снега. Горе [116] тому несчастному страннику, который встретится сим падающим снежным кучам! Смерть его неизбежна. Более четырех часов шел я все в гору, по узкой каменной дорожке, которая иногда совсем пропадала; наконец достиг до цели своих пламенных желаний, и ступил на вершину горы, где вдруг произошла во мне удивительная перемена. Чувство усталости исчезло; силы мои возобновились; дыхание мое стало легко и свободно; необыкновенное спокойствие и радость разлились в моем сердце. Я преклонил колена, устремил взор свой на небо и принес жертву сердечного моления — Тому, Кто в сих гранитах и снегах напечатлел столь явственно Свое всемогущество, Свое величие, Свою вечность!.... Друзья мои! я стоял на высочайшей ступени, на которую смертные восходить могут для поклонения Всевышнему!.... Язык мой не мог произнести ни одного слова; но я никогда так усердно не молился, как в сию минуту.

Таким образом на самом себе испытал я справедливость того, что Руссо говорит о действии горного воздуха. Все земные попечения; все заботы, все те мысли и чувства, которые унижают благородное существо человека, остаются в долине — и с сожалением смотрел я вниз на жителей Лаутербруннена, не завидуя им в том, что они в самую сию минуту [117] увеселялись зрелищем серебряного Штауббаха, освещаемого солнечными лучами. Здесь смертный чувствует свое высокое определение, забывает земное свое отечество, и делается гражданином вселенной; здесь, смотря на хребты каменных твердынь, ледяными цепями скованных и осыпанных снегом, на котором столетия оставляют едва приметные следы ¹, забывает он время, и мыслию своею в вечность углубляется; здесь в благоговейном ужасе трепещет сердце его, когда он помышляет о той всемогущей Руке, которая вознесла к небесам сии громады, и повергнет их некогда в бездну морскую.

С бодростию и с удовольствием продолжал я путь свой по горе, называемой Венген-альпом, мимо вершин Юнгферы и Эйгера, которые возвышаются на хребте ее, как на фундаменте. Тут нашел я несколько хижин, в которых пастухи живут только летом. Сии простодушные люди зазвали меня к себе в гости, и принесли мне сливок, творогу и сыру. Xлеба у них нет; но проводник мой взял его с собою. Таким образом я обедал у них, сидя на бревне — потому что в их хижинах нет [118] ни столов, ни стульев. Две молодые веселые пастушки, смотря на меня, беспрестанно смеялись. Я говорил им, что простая и беспечная жизнь их мне весьма нравится, и что я хочу остаться у них, и вместе с ними доить коров. Они отвечали мне одним смехом. Теперь лежу на хижине, на которую стоило мне только шагнуть, и пишу карандашем в своей дорожной книжке. Как в сию минуту низки передо мною все великаны Земного шара! — Через полчаса пойду далее.

______________________________

Гриндельвальд, 7 часов вечера.

Шедши от хижин около часа по отлогому скату — мимо стад, пасущихся на цветной благовонной зелени — начали мы спускаться с горы. Гриндельвальд был уже виден. Долина, где лежит эта деревенька, состоящая из двух или трех сот рассеянных домиков, представляется глазам в самом приятном виде. В то же самое время увидел я и верхний глетшхер, или ледник; а нижний открылся гораздо уже после, будучи заслоняем горою, с которой мы спускались. Сии ледники суть магнит, влекущий путешественников в Гриндельвальд. Я пошел к нижнему, который был ко мне ближе. Вообразите себе между двух гор огромные кучи льду, или множество высоких [119] ледяных пирамид, в которых хотя и не видал я ничего подобного хрустальным волшебным замкам, примеченным тут одним Французским Писателем, но которые в самом деле представляют для глаз нечто величественное. Не знаю, кто первый уподобил сии ледники бурному морю, которого валы от внезапного мороза в один миг превратились в лед; по могу сказать, что это сравнение прекрасно и справедливо, и что сей путешественник или Писатель имел пиитическое воображение. Посмотрев на ледник с того места, где с страшным ревом вытекает из-под свода его мутная река Литшина, ворочая в волках своих превеликие камни, решился я взойти выше. К несчастию, проводник мой не знал удобнейшего ко входу места; но как мне не хотелось оставить своего намерения, то я прямо пошел вверх подле льду, по кучам маленьких камешков, которые рассыпались под моими ногами, так что я беспрестанно спотыкался и полз, хватаясь руками за большие камни. Проводник мой кричал, что он предает меня судьбе моей; но я, смотря на него с презрением и не отвечая ему ни слова, взбирался выше и выше, и храбро преодолевал все трудности. Наконец открылась мне почти вся ледяная долина, усеянная в разных местах весьма высокими пирамидами; но далее к [120] Валлиским горам пирамиды уменьшаются и почти не исчезают. Тут отдыхал я около часа, и лежал на камне, висящем над пропастью; спустился опять вниз, и пришел в Гриндельвальд, если не совсем без ног, то по крайней мере без башмаков. Xорошо, что я взял из Берна в запас новую пару!

У прекрасной девушки купил я корзинку черной вишни, хотя мелкой, однакож отменно сладкой и вкусной, которая прохладила внутренний жар мой. Теперь, сидя в трактире за большим столом, дожидаюсь ужина.

______________________________

Гора Шейдек, 10 часов утра.

В пять часов утра пошел я из Гриндельвальда, мимо верхнего ледника, который показался мне еще лучше нижнего, потому что цвет пирамид его гораздо чище и голубее. Более четырех часов взбирался я на гору Шейдек, и с такою же трудностию, как вчера на Венгенальп. Горные ласточки порхали надо мною, и пели печальные свои песни; а вдали слышно было блеяние стад. Цветы н травы курились ароматами вокруг меня, и освежали увядающие силы мои. Я прошел мимо пирамидальной вершины Шрекгорна, высочайшей Альпийской горы, которая, по измерению Г. Пфиффера, вышиною будет в 2400 сажен; а теперь возвышается [121] передо мною грозный Веттергорн, который часто привлекает к себе громоносные облака, и препоясывается их молниями. За два часа перед сим скатились с венца его две лавины, или кучи снегу, размягченного солнцем. Сперва услышал я великой треск, (который заставил меня вздрогнуть) — а потом увидел две снежные массы, валящиеся с одного уступа горы на другой, и наконец упавшие на землю с глухим шумом, подобным отдаленному грому, — причем на несколько сажен вверх поднялась снежная пыль.

На горе Шендеке нашел я пастухов, которые также подчивали меня творогом, сыром и густыми, ароматическими сливками. После такого легкого и здорового обеда, сижу теперь на бугре горы, и смотрю на скопище вечных снегов. Здесь вижу источник рек, орошающих наши долины; здесь запасная храмина Натуры, храмина, из которой она во время засухи черпает воду для освежения жаждущей земли. И если бы сии снега могли вдруг растопиться, то второй потоп поглотил бы все живущее в нашем мире.

Нельзя взирать без некоторого ужаса на сии концы земного творения, где нет никаких следов жизни — нет ни дерев, ни трав — где меланхолическая пустота искони царствует. Иногда, над дикими, мертвыми утесами является [122] здесь величайшая из птиц, Альпийский орел, которому бедные дикие козы служат пищею. Тщетно сии последние стараются спастись от него легкостию ног своих, прыгая с одной высоты на другую! Лютый враг гонится повсюду за своею добычею, и наконец пригоняет ее на край бездны, где несчастная не находит для себя никакого пути. Тут сильным ударом крыла сшибает он ее в пропасть, и бедная коза, не смотря на все свое искусство в прыгании, неизбежно погибает. Орел извлекает ее оттуда в острых когтях своих.

Но не одна птица сия умерщвляет безоружных коз: Альпийские охотники еще для них страшнее. Презирая все опасности, с удивительным проворством взбираются они на крутизны; однакож многие погибают, падая в пропасти, или утопая в море снегов. Страшные анекдоты об них рассказывают. Например: один Гриндельвальдский охотник, гонясь на Шрекгорне за козою, перебирался с камня на камень, и вдруг на ужасной высоте поскользнулся. Уже бездна разверзла под ним зев свой — уже острые граниты готовы были растерзать несчастного — но он зацепился ногою за камень, и повис над пропастию. Представьте себе весь ужас его положения! Никто из товарищей не мог помочь ему; никто не отваживался лезть на вершину утеса. Долго висел [123] он между небом и землею, между жизни и смерти, наконец удалось ему схватиться руками за камень, стать на ноги и спуститься вниз.

______________________________

Долина Гасли.

Пробыв у пастухов два часа, пошел я далее, беспрестанно спускаясь с горы. Первый примечания достойный предмет, который встретился глазам моим на сем пути был так называемый Розенлавинглетшер, самый прекраснейший из Швейцарских ледников, состоящий из чистых сафирных пирамид, гордо возвышающих острые свои вершины. — Мрак древних высоких елей укрывал меня от жара солнечного; нигде не видал я следов человеческих: дичь и пустота представлялись везде глазам моим. С седых, мшистых скал упадали кипящие ручьи, и шум падения их раздавался по лесу. Но далее, спускаясь в долину, находил я прекрасные благовонные луга, каких лучше вообразить нельзя — и, к удивлению моему, не видал на них пасущегося скота. Не можете вообразить, как приятен вид зелени после голых камней и снежных громад, утомивших мое зрение! На всяком лужке отдыхал я по нескольку минут, и если не руками, то по крайней мере глазами своими ласкал каждую травку вокруг себя. — Я [124] пришел в маленькую горную деревеньку, которой, жители ведут пастушью жизнь во всей простоте ее, не зная ничего, кроме скотоводства, и питаясь одним молоком. Они делают большие сыры, и через Валлисцев отправляют их в Италию. Сырные анбары построены из тонких бревен на высоких столбах, или подпорах, для того, чтобы воздух мог отвсюду проходить в них.

Жажда меня томила. И остановился подле одной хижины, на берегу чистого ручья, и видя молодого пастуха, у дверей сидящего, попросил у него стакана. Он не скоро понял меня, но поняв, тотчас бросился в свой домик и вынес чашку. Она чиста, сказал он худым Немецким языком, показывая мне дно ее: побежал к ручью, зачерпнул воды, и опять вылил ее назад — посмотрел на меня и улыбнулся — зачерпнул в другой раз, и опять вылил — взглянул на меня и засмеялся — почерпнул в третий раз, и принес мне, говоря: пей, добрый человек, пей нашу воду! Я взял чашку, и если бы не побоялся пролить воды, то конечно бы обнял добродушного пастуха, с таким чувством, с каким обнимает брат брата: столь любезен казался он мне в эту минуту! Для чего не родились мы в те времена, когда все люди были пастухами и братьями! Всеми истинными удовольствиями — теми, в [125] которых участвует сердце, и которые нас подлинно счастливыми делают — наслаждались люди и тогда, и еще более, нежели ныне — более наслаждались дружбою, более красотами Природы. Теперь жилище и одежда наша покойнее: но покойнее ли сердца? Ах, нет! тысячи забот, тысячи беспокойств, которых не знал человек в прежнем своим состоянии, терзают ныне внутренность нашу, и всякая приятность в жизни ведет за собою тьму неприятностей. — С сими мыслями пошел я от пастуха; несколько раз оборачивался назад, и приметил, что он провожает меня взорами своими, в которых написано было желание: поди, и будь счастлив! Бог видел, что и я от всего сердца желал ему счастия; — но он уже нашел его!

Сильный шум прервал нить моих размышлений. Что это значит? спросил я у проводника моего, остановись и слушая. «Мы приближаемся к Рейхенбаху, отвечал он, славнейшему Альпийскому водопаду.» — Xотя путешествующий по Швейцарским горам беспрестанно видит каскады, беспрестанно орошается их брызгами, и наконец смотрит на них равнодушно; однакож мне очень хотелось видеть первый из Альпийских водопадов. Отдаленный шум обещал мне нечто величественное: воображение мое стремилось к [126] причине его; но тут вдруг открылось мне другое великолепие, которое заставило меня на время забыть Рейхенбах. Ах, для чего я не живописец! для чего не мог в ту же минуту изобразить на бумаге плодоносную, зеленую долину Гасли, которая, в виде прекраснейшего цветущего сада, представилась глазам моим, между диких, каменных, небеса подпирающих гор! Плодовитые лесочки, и между ими маленькие деревянные домики, составляющие местечко Мейринген — река Ара, стремящаяся вдоль по долине — множество ручьев, ниспадающих с крутых утесов, и с серебряною пеною текущих по бархатной мураве: все сие вместе образовало нечто романтическое, пленительное-нечто такое, чего я от роду не видывал. Ах, друзья мои! не должно ли мне благодарить судьбу за все великое и прекрасное, виденное глазами моими в Швейцарии? Я благодарю ее — от всего сердца! — Наконец проводник напомнил мне Рейхенбах, и чтобы посмотреть на него вблизи, я должен был, не взирая на свою усталость, взойти опять на высокий пригорок и спуститься с него, но только уже не по камням, а по зеленой траве, увлаженной водяною пылью, летящею от каскада. Еще шагов за пятьдесят от падения облака сей пыли меня почти совсем ослепили. Однако ж я подошел к самому кипящему водоему, или той, яростию [127] воды ископанной яме, в которую Рейхенбах падает с высоты своей, с ужасным шумом, ревом, громом, врывая превеликие камни и целые дерева, им на пути встречаемые. Трудно представить себе ту ужасную быстроту, с которою волна за волною несется в неизмеримую глубину сего водоема, и опять вверх подымается, будучи отвержена его вечно кипящею пучиною, и распространяя вокруг себя белые облака влажного дыму! Тщетно воображение мое ищет сравнения, подобия, образа!.. Рейн и Рейхенбах, великолепные явления, величественные чудеса Природы! в молчании удивляться будет вам всякий, имеющий чувство, но кто может изобразить вас кистию или словами? — Я почти совсем чувств лишился, будучи оглушен гремящим громом падения, и упал на землю. Моря водяных частиц лились на меня, и притом с такими порывами вихря (производимого в воздухе силою падающей воды), что, боясь смертельной простуды, я должен был чрез несколько минут удалиться от сего места. Всякий, взглянув на меня, подумал бы, что я вышел из реки: ни одной сухой нитки на мне не осталось, и вода текла с меня ручьями, подобно как с какой нибудь Альпийской горы.

До Мейрингена оставалось мне не более трех верст, и дорога была уже не так трудна, [128] как на сходе с вершины Шейдека; но сии три версты довели усталость мою до высочайшей степени, потому, что жар в долинах бывает несносен. Лучи солнечные отпрыгивают от голых скал, и согревая воздух, производят духоту, весьма редко ветерком прохлаждаемую. Женщины, встречавшиеся мне, смотрели на меня с сожалением, и говорили: как жарко, молодой путешественник!

Местечко или деревня Мейринген состоит из маленьких деревянных домиков, рассеянных по долине в великом расстоянии один от другого; в Альпийских селениях совсем нет каменного строения. –

Обитатели долины Гасли живут в беспрестанном шуме, происходящем как от Рейхенбаха, так и от других каскадов. Иногда сии ручьи, будучи наполнены снежною водою, низвергаются в долину с такою яростию, что заливают домы поселян, сады и луга их. За несколько лет перед сим причинили они страшное опустошение, и всю прекрасную долину покрыли песком и камнями; но жители не могли оставить милой своей родины, где предки их и они сами пользовались бесчисленными благодеяниями Природы; — скоро земля была очищена и снова покрылась цветами и зеленью. — [129]

______________________________

Река Сона.

Солнце восходит — туман разделился — лодка паша катится по струистой лазури, освещаемой золотыми лучами–подле меня сидит один добрый старик из Нима; молодая, приятная женщина спит крепким сном, положив голову на плечо его; он одевает красавицу плащем своим, боясь, чтобы она не простудилась — молодой Англичанин в углу лодки играет с своею собакою — другой Англичанин с важным видом болтает в реке воду длинною своею тростью, и напоминает мне тех Духов в Багват-Гете ², которые сим способом целый океан превратили в масло — высокий Немец, стоя подле мачты, курит трубку — Беккер, пожимаясь от утреннего холодного воздуха, разговаривает с кормчим — я пишу карандашем на пергаментном листочке. .

На обеих сторонах реки простираются зеленые равнины; изредка видны пригорки и холмики; везде прекрасные деревеньки, каких не находил я ни в Германии, ни в Швейцарии; сады, летние домики богатых купцов, дворянские замки с высокими башнями; везде земля обработана наилучшим образом; везде видно трудолюбие и богатые плоды его. [130]

Я воображаю себе первобытное состояние сих цветущих берегов…. Здесь журчала Сона в дичи н мраке; темные леса шумели над ее водами; люди жили как звери, укрываясь в глубоких пещерах, или под ветвями столетних дубов — какое превращение!... Сколько веков потребно было на то, чтобы сгладить с Натуры все признаки начальной дикости!

Но может быть, друзья мои, может быть, в течение времени сии места опять запустеют и одичают; может быть, через несколько веков (вместо сих прекрасных девушек, которые теперь перед моими глазами сидят на берегу реки и чешут гребнями белых коз своих) явятся здесь хищные звери и заревут, как в пустыне Африканской!..... Горестная мысль!

Наблюдайте движения Природы; читайте Историю народов; поезжайте в Сирию, в Египет, в Грецию — и скажите, чего ожидать не возможно? Все возвышается или упадает; народы земные подобны цветам весенним: они увядают в свое время — прийдет странник, который удивлялся некогда красоте их; прийдет на то место, где цвели они.... и печальный мох представится глазам его! — Оссиан! ты живо чувствовал сию плачевную судьбу всего подлунного, и для того потрясаешь мое сердце унылыми своими песнями! [131]

Кто поручится, чтобы вся Франция — сие пре краснейшее в свете Государство, прекраснейшее по своему климату, своим произведениям, своим жителям, своим Искусствам и Xудожествам — рано или поздно не уподобилась нынешнему Египту?

Одно утешает меня — то, что с падением народов не упадает весь род человеческий; одни уступают свое место другим — и если запустеет Европа, то в средине Африки или в Канаде процветут новые политические общества, процветут Науки, Искусства и Xудожества.

Там, где жили Гомеры и Платоны, живут ныне невежды и варвары; но за то в северной Европе существует Певец Мессиады, которому сам Гомер отдал бы лавровый венец свой; за то у подошвы Юры видим Боннета, а в Кенигсберге Канта, перед которыми Платон в рассуждении Философии есть младенец.

Более писать негде.

КАРАМЗИН. ³

Комментарии

1. Всякое лето тает на горах снег, и всякую зиму прибавляются на них новые снежные слои. Если бы можно было перечесть сии последние, то мы узнали бы тогда древность мира, или по крайней мере, древность сих гор.

2. Индейская книга.

3. Николай Михайлович Карамзин, Императорский Историограф, Д. Ст. Сов. (род. в Симбирской Г., в 1765, ск. в 1826 г.), первый Русский Писатель времен новейших. Он сотворил новую, правильную, чистую, легкую, благородную Русскую прозу. Слог его не есть прихотливое подражание иностранным образцам, а основан на глубоком познании свойств языка Русского, очищен изящным вкусом и утвержден на правилах Всеобщей Грамматики. Имя и труды Карамзина будут сиять в позднейшем потомстве, подле имен Кантемира и Ломоносова. Сочинения Карамзина действовали приметно на его современников; приохотив Русских к занятиям отечественною Словесностию, они предуготовили образование вкуса в возрастающем поколении. Важнейшие сочинения Карамзина суть: Стихотворения, большею частию лирические; Письма Русского Путешественника, 4 тома; (из которых взят отрывок, здесь помещенный: Путешествие по Швейцарским горам) Повести; Похвальное слово Императрице Екатерине II; Исторические отрывки, и наконец: История Государства Российского, в 12 томах. Сверх того, издал он особо Повести и другие статьи, переведенные им для Журналов.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по швейцарским горам // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 2. № 6. 1836