Кончина Екатерины II и воцарение Павла I

ГОЛОВИНА В. Н.

ВОСПОМИНАНИЯ

Кончина Екатерины II и воцарение Павла I.

(По неизданным современным воспоминаниям). ¹

В жизни бывают предчувствия, более сильные, чем рассудок. Говоря, что нужно прогонять их из своих мыслей, мы, однако, не чувствуем себя от этого ни менее встревоженными, ни достаточно сильными, чтобы побороть их. Подобное предчувствие как тень преследовало меня с тех пор, как императрица, после бала у великого князя Александра, прощаясь со мною, положила мне на плечо свою прекрасную руку. [473]

5 ноября, в 10 часов, когда мы завтракали с матушкой, явился придворный лакей и сказал нам:

«Около часу тому назад с императрицей случился апоплексический удар».

Я испустила ужасный крик и побежала к мужу. Мне стоило величайших усилий, чтобы найти в себе силы сказать ему: императрица умирает... Мой муж был подавлен этим известием и поехал во дворец. Торсуков, племянник старшей камер-юнгфрау ее величества, подтвердил нам зловещую новость.

«Все кончено, сказал он нам, и она, и наше счастье».

До трех часов утра мы провели самые ужасные минуты в моей жизни. Каждые два часа мой муж присылал и мне краткие известия. Одно мгновение блеснула надежда, слабый луч среди мрака, сделавший для нас лишь более тягостной уверенность в нашем несчастии. Императрица оставалась пораженною параличом в течение тридцати шести часов; ее тело еще жило, но голова была уже мертва. В мозгу лопнула вена. Она перестала жить 6-го ноября.

Огорчение, причиненное императрице неудачей, постигшей ее планы относительно шведского короля, повлияло на нее вполне заметно для всех тех, которые непосредственно соприкасались с нею. Она [474] изменила свои привычки, только по воскресеньям появлялась у обедни и к обеду, лишь изредка допускала близких себе лиц в Брильянтовую комнату или в Эрмитаж.

Почти все вечера она проводила в своей спальне с несколькими лицами, которым оказывала совершенно особое благоволение.

Великий князь Александр и его супруга, обыкновенно все свои вечера проводившие у императрицы, видели ее теперь не более одного или двух раз в неделю, не считая воскресенья. Часто они получали приказание оставаться дома или отправляться в театр ².

В первое воскресенье 2 ноября 1796 года императрица Екатерина в последний раз появилась публично. Казалось, она вышла, чтобы проститься со своими подданными. Когда она умерла, все были поражены странным впечатлением, которое она произвела в тот день.

После обедни императрица довольно долго оставалась в Тронной зале, где Ле-Брэн выставила только что оконченный ею портрет великой княгини Елисаветы во весь рост.

Ее величество долго рассматривала этот портрет и говорила о нем с лицами, приглашенными к обеду. Затем состоялся большой обед, как это было принято по воскресеньям. Среди приглашенных находились великие князья Александр и Константин, а также и их супруги. Тогда они в последний раз увидели свою бабушку, так как вечером получили приказание не являться к ней.

В понедельник 3-го числа и во вторник 4-го великий князь Александр и великая княгиня Елисавета были по вечерам в опере.

В среду 5-го числа, в 11 часов утра, когда великий князь отправился гулять, за ним с величайшей поспешностью прислали от графа Салтыкова. Великая княгиня ответила, что не знает, ни где находится ее супруг, ни когда вернется домой. Вскоре, однако, великий князь прибыл, крайне взволнованный полученным от графа Салтыкова известием, что императрица почувствовала себя дурно, и что граф Николай Зубов послан в Гатчину, чтобы привезти оттуда великого князя Павла, будущего императора.

Александр был подавлен этим известием. Однако, только около пяти часов он получил от графа Салтыкова позволение войти в комнату умирающей императрицы. В этом утешении ему отказывалось по причинам, легко понятным каждому, кто знал характер графа Салтыкова. Действительно, много говорили о намерении императрицы передать свою корону, минуя голову сына Павла, своему внуку великому князю Александру.

Никогда, я уверена в этом, она и не думала об этом ³. Но [475] достаточно было слухов об этом, чтобы граф Салтыков счел себя вправе сделать комнату императрицы недоступной для кого бы то ни было впредь до прибытия ее законного наследника.

Но так как последний на мог замедлить приехать, Салтыков отрешился от своей строгости, и великий князь получил возможность войти к своей бабке.

Императрица без чувств лежала на полу, на матраце, огороженная ширмой. Комната была еле освещена. Екатерину окружали лишь Протасова, первая камер-флейлина, и Алексеева, одна из первых камер-юнгфрау. Их рыдания смешивались с страшным хрипением императрицы. Это были единственные звуки, нарушавшие глубокое безмолвие...

Великий князь Александр и сопровождавшая его великая княгиня Елисавета не оставались долго перед этим зрелищем, глубоко взволновавшим их. Они отправились к великому князю Константину, помещение которого находилось по близости. Но и там оставались лишь несколько мгновений, так как в это время прибыл их отец, великий князь Павел.

Павел, не заходя к себе, так же как и его супруга водворились в апартаментах императрицы. Будущий император устроился в кабинете, прилегавшем к спальне его матери, так что все те, кому он отдавал приказания, проходили, направляясь в кабинет и обратно, мимо императрицы Екатерины, еще продолжавшей дышать.

Великий князь Александр, со времени прибытия своего отца, не показывался своей супруге. Вдруг, около трех часов утра, великая княгиня увидела его входящим к ней в сопровождении великого князя Константина. Оба они были в форме гатчинских полков, состоявших под командою Павла. Вид этих мундиров, запрещенных в Петербурге, потому что императрица не желала, чтобы ее внуки брали уроки — говоря ее собственным выражением — «прусского капорализма», уничтожил в сердце великой княгини последнюю надежду на сохранение жизни императрицы. Она расплакалась: ей казалось, что она готовится перейти из приятного местопребывания в какой-то смирительный дом.

Под утро все получили приказание одеться в русские костюмы. Это значило, что кончина императрицы приближается. Однако, весь день прошел в мучительной и долгой агонии, и великая Екатерина ни на одно мгновение не приходила в сознание. Агония кончилась около 11 часов вечера.

Тогда великий князь Александр пришел за женою и невесткой, чтобы свести их к новому императору. Он заставил их стать на колени, чтобы поцеловать его руку. В это время императрица Мария с большою расторопностью наблюдала за одеванием усопшей и за [476] уборкой ее комнаты. Екатерина II была положена на постель и одета в домашнее платье.

Воцарение нового императора вселило ужас во все сердца. Одаренный всем, что нужно для того, чтобы быть великим государем и одним из самых обаятельных людей своей империи, он достиг лишь того, что возбуждал страх и отдалял от себя. У Павла была пылкая душа. Вследствие невозможности действовать, его характер, вспыльчивый от природы, ожесточился. Он сделался подозрителен, суров и требователен до мелочей. Он уединился, проводил при дворе не более двух или трех месяцев в зиму, а все остальное время рассеивался от скуки, снедавшей его, в Гатчине, формированием батальонов, которые он дисциплинировал по прусской системе. И эту невыносимую дисциплину он ввел не только среди своих солдат, но и среди сановников своего малого двора. Опоздание на одну минуту наказывалось военным арестом.

Следствием этих странностей было то, что его избегали настолько, насколько могли. Но тогда были еще слишком счастливы, так как отделывались лишь вспышками и арестами, а теперь уже дело шло о состоянии, ссылке и даже жизни.

Первые чины двора действительно были переменены, точно по мановению волшебного жезла. Все, что в течение 34 лет делало царствование Екатерины столь славным, рухнуло, и, по-видимому, Павел был проникнут лишь одною страстью — унизить свою мать, возвышая память своего отца...

Первым действием императора было приказание совершить заупокойную службу в Невской Лавре, где находилась гробница Петра III. Он присутствовал на ней со всей семьей и всем двором. Он пожелал, чтобы гроб был открыт в его присутствии. В нем нашли лишь несколько костей, тем не менее он потребовал, чтобы каждый поцеловал их. Затем он приказал приготовить для этого праха великолепные похороны, и среди всевозможных церемоний, религиозных и военных, которые он мог только придумать, он велел перенести гроб во дворец а сам пешком следовал за ним.

За две недели до этого я была назначена на дежурство к телу моей государыни. Его перенесли в Тронную залу. Я пришла туда и села у стены. В трех шагах от меня, облокотившись на камин, стоял камердинер Екатерины II, отчаяние которого несколько облегчило меня.

Все было обтянуто черным: потолок, стены, пол. Блестящий огонь в камине один лишь освещал эту комнату скорби. Кавалергарды, с их красными колетами и серебряными касками, разместились группами, или облокотившись на свои карабины, или отдыхая на стульях. [477]

Тяжелое молчание царило повсюду; его нарушали лишь рыдания и вздохи.

Подобное зрелище гармонировало с моим душевным настроением. В горе контрасты ужасны: они раздражают. — Его горечь смягчается лишь тогда, когда встречаешь что-либо, похожее на муку, которую сам испытываешь.

Неделю спустя после только что упомянутого дежурства у гроба в Тронной зале, я была снова назначена на дежурство в Большой зале, в которой обыкновенно даются балы. Там был воздвигнуть катафалк. Он имел форму ротонды с приподнятым куполом. Екатерина лежала в открытом гробе с золотой короной на голове. Императорская мантия покрывала ее до шеи. Вокруг горело шесть лампад; на ступенях, опершись на свое оружие, стояли кавалергарды.

Зрелище было прекрасно, религиозно, внушительно. Но гроб Петра III неизменно находился там же!..

Я дежурила вместе с Толстой, и мы из одной и той же чаши испили всю горечь этой мрачной ночи. Темнота еще более усиливала впечатление, производимое этим зрелищем, которое навсегда останется в моей памяти. Крышка от гроба императрицы лежала на столе у стены, параллельно катафалку.

Толстая, так же, как и я, была в самом глубоком трауре. Наши вуали ниспадали до земли. Мы облокотились на крышку этого последнего жилища, к которому я невольно прижималась. Я ощущала желание умереть, точно какую-то потребность любить. Слова Евангелия проникали мне в душу. Все вокруг меня казалось ничтожеством. В душе моей был Бог, а перед главами — смерть. Долгое время я оставалась как бы подавленною. Когда стало рассветать, я была опечалена этим. Я с горестью видела приближение конца моего дежурства. С трудом отрываешься от последних воспоминаний о том, что было тебе дорого.

Тело императрицы и гроб Петра III были перенесены в крепость. После заупокойной обедни они были погребены в склепе их предшественников.

Едва был окончен погребальный обряд, как было получено приказание явиться ко двору. Отправились в Черную залу кавалергардов. Трепетавшие и трепетавшие (trerobleurs et trembleuses) решили, что следует целовать руку императора, склоняясь до земли, что показалось мне совершенно странным.

Когда император и императрица вышли, начались такие приседания, что император не успевал поднимать этот новый род карточных капуцинов. Я была возмущена этим, и когда пришла моя очередь, я поклонилась, как кланялась обыкновенно, и только сделала вид, что взяла руку императора. Старые дамы выбранили меня за то, что я не подражала их приседаниям... [478]

Вот, кстати, маленький анекдотец на эту тему:

Одна из придворных дам надеялась путем лести добиться от Екатерины звания статс-дамы. Его она не получила, но получила жестокий урок.

У Екатерины II была левретка, подаренная ей принцессой нассаусской. Эта маленькая собачка была очень красива, но чересчур надоедлива и ревнива по отношению к другим собакам. Ее звали «пани», что по-польски значить «госпожа». Просительница же была полька. И вот, однажды, когда она присела с особенно рабской угодливостью, императрица не выдержала. — «Послушайте, пани, — проговорила она, обращаясь к своей собачке, — вы знаете, что я не люблю ласок, и пока вы будете лезть ко мне ⁴, я буду отталкивать вас»...

Был ли понять урок?.. Я сомневаюсь в этом. Сколько людей, читая басню, не видят в ней морали!..

Новый император далеко не разделял отвращения своей матери к раболепству. Напротив того, он до такой степени требовал его, что вокруг него все постоянно находились настороже.

Великий князь Александр и его супруга не были более счастливы при дворе, чем мы. Задолго до рассвета, великого князя можно было уже видеть в приемной императора. Часто он проводил перед этим целый час в казармах своего полка. Парад, строевые учения поглощали все его утро. Он обедал наедине с великой княгиней. Затем, время после полудня уходило или на новые поездки в казармы, или на исполнение приказаний, данных ему императором.

В семе часов следовало быть в гостиной его величества и ожидать его там, хотя обыкновенно он появлялся лишь к ужину, подававшемуся в девять часов. После ужина великий князь докладывал отцу о своих военных занятиях, а великая княгиня присутствовала в это время при ночном туалете императрицы. Одним словом, это была жизнь самая стеснительная, какую только можно представить себе.

Коронование было совершено тотчас же, как только глубокий траур позволил это.

В субботу перед Вербным воскресеньем, т. е. 28-го марта 1797 г., двор совершил торжественный въезд в Москву. Кортеж был громадный. Войска стояли шпалерами от Петровского до дворца Безбородки. Все гвардейские полки, как это принято в подобных случаях, были приведены из Петербурга. Император и его сыновья ехали верхом, императрица и великие княгини следовали за ними в огромной карете, приспособленной к тому, чтобы вместит их всех. Кортеж остановился у Кремля, причем императорская фамилия обошла соборы и поклонилась мощам. Затем, кортеж снова двинулся далее и прибыл ко дворцу Безбородки к семи часам вечера, отправившись из [479] Петровского в полдень. Но это было лишь остановочным пунктом, и, проведя несколько дней во дворце Безбородки, двор в среду на Страстной неделе переехал в Кремль, чтобы приготовиться к церемониям коронации.

Она была совершена в день Пасхи, 5-го апреля, в Успенском соборе.

Среди собора было воздвигнуто возвышение, а на этом возвышении помещался трон императора. Трон императрицы стоял сбоку, на некотором расстоянии. Справа была устроена трибуна для членов императорской фамилии. По всей церкви были сделаны уступы, предоставленные публике. Император сам короновал себя. Затем, он короновал императрицу, коснувшись своей короной головы своей супруги, которой, несколько мгновений спустя, надели корону поменьше. Когда обедня кончилась, происходило причащение. После этого был отслужен молебен.

Вслед затем император приказал прочесть семейный акт, приготовленный по его повелению. Этот акт устанавливал порядок наследования престола. Женщины не допускались к нему, за исключением случаев прекращения мужского потомства по прямой линии. Были предусмотрены в случаи несовершеннолетия. Равным образом было определено положение великих князей и великих княгинь. По прочтении акта он был положен на алтарь...

После торжественного коронационного обеда, великие княгини удалились к себе в ожидании вечерни. Но они были так дурно размещены, что великая княгиня Елисавета провела несколько часов, сидя в придворном костюме на каком-то сундуке.

В понедельник и вторник на Святой неделе двор слушал обедни в различных кремлевских соборах. Затем, наконец, начиная со среды, их величества, в течение более двух недель каждое утро в большой зале дворца принимали от своих подданных поздравления. Император постоянно находил, что было слишком мало поздравлявших. Императрица, с своей стороны, повторяла, что она слышала, что после коронования императрицы Екатерины толпа целовавших ей руку была так велика, что ее рука распухла. А между тем обер-церемониймейстер Валуев ничем не пренебрегал, чтобы удовлетворить желанию их величеств. Он заставлял одних и тех же лиц являться по нескольку раз под различными предлогами, то как сенаторов, то как депутатов от дворянства, то, наконец, как членов того или другого суда.

То же самое было проделано с московскими дамами, которых Валуев заставлял являться по несколько раз. Они сосредоточенно приближались к трону, кланялись, поднимались по ступенькам, целовали руки их величествам и уходили, чтобы вскоре снова придти. [480]

Потрясение, в силу которого самое кроткое царствование сменилось другим царствованием страха, привело к высшей степени странным последствиям: когда вблизи императора не трепетали, то становились безудержно веселыми. Никогда столько не смеялись, никогда столько не шутили, и никогда еще не приходилось наблюдать, чтобы смех и шутка превращались столь быстро в гримасы ужаса...

Однажды после обеда, который подавался в час по полудни, Павел гулял и услышал какой-то звон, но только не церковный. Навели справки, и доложили ему, что это звонили к обеду у баронессы Строгановой. Император страшно разгневался, узнав, что баронесса Строганова обедает лишь в три часа, и, не сдержав своего гнева, послал к ней полицейского офицера с приказанием обедать впредь в час по полудни.

Заметив как-то в свите своей невестки, великой княгини Елизаветы, очень красивое женское лицо, император пожелал, чтобы, тотчас же после парада в Петергофе, в приказ была внесена благодарность великому князю Александру за то, что у его супруги такая красивая фрейлина.

Известно расположение императора Павла к Анне Лопухиной. Каждый день оно сопровождалось какой-нибудь новой сценической обстановкой, можно сказать, каким-нибудь новым маскарадом. Лопухина любила малиновый цвет и тотчас же малиновой цвет был усвоен императором и всем двором. Все придворные чины явились одетыми в малиновое.

Затем, как-то он приказал поместить на знамени гвардейского полка слово «Анна»: он открыл, что Анна значить «божественная благодать»...

По-видимому, император поддавался иногда мистическому настроению. Ему рассказали, что во время его восшествия на престол, часовой, стоявший у Летнего дворца, видел видение — св. Архангела Михаила, и Павел тотчас же решил построить в честь архангела дворец, который носил бы его имя. Закладка этого нового дворца происходила в присутствии императора 26-го февраля в 1797 года. Государь поселился в нем 1-го февраля 1801 года с императрицей.

Император было так доволен, что осуществил свою мечту, что воспользовался последними днями масляницы, чтобы ознаменовать свое переселение в замок великолепным балом.

Этими выписками из записок графини Головиной приходится пока довольствоваться.

Н. Шильдер.

Комментарии

1. Вот уже второй раз на страницах французских журналов появляются отрывки из неизданных воспоминаний о России, относящихся к царствованиям императрицы Екатерины II и императора Павла Петровича Оба раза лица, печатавшие их, граф Фицтум и маркиз Коста-де-Борегар, не называли автора их, ссылаясь на данное обещание не обнаруживать его имени. Однако, они делали столько прозрачных намеков, говоря, что эти воспоминания принадлежат перу светской дамы, указывая на общественное положение ее мужа и за родственные связи, что угадать, кто таинственный автор приводимых им воспоминаний, не могло бы составить труда для лиц, близко знакомых с русской историей конца прошлого и начала нынешнего столетий.

Автор их — графиня Варвара Николаевна Головина, урожденная княжна Голицина, племянница графа И. И. Шувалова и жена графа Николая Николаевича Головина, состоявшего гофмаршалом двора Александра Павловича в бытность его великим князем, и умершего в 1820 году в звании обер-шенка и члена Государственного Совета.

Графиня В. Н. Головина принадлежала к числу выдающихся лиц русского общества того времени. Она выделялась среди него не только красотою, происхождением и положением при дворе, но и умом, образованием и дарованиями в области изящных искусств. При всем том она была не чужда восторженности и порывов сентиментализма. «Восторженность графини, — пишет о ней одна ее современница, графиня Эдлинг, — иногда бывала трогательна, а иногда смешна. Меня занимало следить за игрой ее эксцентричного воображения, которую она принимала за проявление чувствительности». Все эти качества обеспечили ей известное влияние на высшее русское общество, которым, к сожалению, она воспользовалась не к пользе России: она поддерживала в нем симпатии к Бурбонам и, принявши католичество, ревностно пропагандировала его.

Своим запискам о прошлом и виденном графиня В Н. Головина не хотела дать громкого названия «мемуаров», «Они — писала она, — содержат лишь скромные воспоминания о царствовании Екатерины II, Павла I и его сына Александра».

«Эти воспоминания, быть может, скромны — замечает по этому поводу Коста-де-Борегар, из статьи которого, помещенной в последнем номере «Revue d'histoire diplomatique», мы заимствуем приводимые нами ниже отрывки из воспоминаний графини Головиной о смерти императрицы Екатерины II и воцарении императора Павла Петровича. — Но разве госпожа де-Севинье, — продолжает Коста-де-Борегар, — не говорила, что ничто в мире не было бы так красиво, как иметь кабинет, весь обитый оборотной стороною карт? (rien au monde ne serait joli comme d'avoir un cabinet tout tapisse de dessous de cartes). И вот мне кажется, что госпожа де-Севинье была бы удовлетворена теми оборотными сторонами карт, которыми кишит этот рассказ, и тем изяществом, легкостью и остроумием, с которыми все это передано».

Не подлежит сомнению, что когда воспоминания графини В. Н. Головиной появятся в печати полностью, они при их удостоверенной правдивости, и несмотря на то, что по словам Коста-де-Борегар, автор их «чрезмерен как в своей ненависти, так и в своих восторгах», — займут одно из первых мест среди известных доселе записок о Екатерининском и Павловском царствованиях.

Отрывки из воспоминаний графини В. Н. Головиной, напечатанные Коста-де-Борегар и приводимые нами в русском переводе, рисуют обстановку, среди которой совершилось воцарение Павла Петровича. При всей их безыскусственности и простоте, они как-то особенно живо заставляют нас чувствовать всю противоположность царствований отходившего и нарождавшегося, когда, по выражению Шишкова, настал иной век, иная жизнь, иное бытие. Вместе с тем горечь, испытанная графиней Головиной, при виде пренебрежения к памяти Великой Самодержицы, невольно сообщается и читателю. — Н. Ш.

2. Приведенный выше отрывок из воспоминаний графини Головиной взят нами для полноты рассказа, из статьи графа Фицтума. — Н. Ш.

3. Графиня ошибается. — Ред.

4. Непереводимая игра слов «taut que vous ramperez».

Текст воспроизведен по изданию: Кончина Екатерины II и воцарение Павла I. (По неизданным современным воспоминаниям) // Русская старина, № 11. 1896