-

ЖАН ФРАНСУА ЖОРЖЕЛЬ

ПУТЕШЕСТВИЕ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

В 1799-1800 гг.

VOYAGE A SAINT-PETERSBOURG EN 1799-1800

АББАТ ЖОРЖЕЛЬ В РОССИИ.

(1799-1800).

V.

Отзыв о Суворове. — Оказанные ему почести. — Князь Багратион. — Гнев Павла против Суворова. — Приезд Суворова в Петербург, его болезнь, кончина и похороны. — Впечатление, произведенное службою Суворова. — Защита Суворова Жоржелем. — Русская гвардия и армия. — Русский флот. — Деяние Петра Великого. — Состояние флота при Павле.

Во главе войска при Павле I стоял Суворов, сделавшийся, по словам Жоржеля, героем своего века. Аббат отвергает сходство Суворова с тем его портретом, который в таком отвратительном виде нарисован автором «Секретных записок о России», и где по виду Суворов представляется каким-то головорезом, а по душе тигром. Я согласен, говорить Жоржель, что жестокости в Праге — предместье Варшавы — бросают тень на его славные подвиги, но, как рассказывают, он в этом случай был только исполнителем приказаний своей повелительницы. Как бы то, впрочем, ни было, но Россия гордится таким полководцем. Его блестящие победы в Италии, его удивительный поход через Швейцарию, не смотря на превосходную численность победоносной французской армии, побудили Павла I воздать ему такие почести, каких не удостоивался еще ни один из русских подданных. В обнародованном по всему государству императорском указе было объявлено, что великие подвиги князя Италийского графа Суворова-Рымникского возвеличили настолько славу русского войска, что почти все европейские государи украсили его знаками отличий, и что после того, когда в России предоставлено ему высшее военное звание, самому государю остается только признать доблестные заслуги подвигов, приказав воздавать ему, Суворову, даже в присутствии государя, те же самые почести, какие воздаются императору.

Затем, когда император Павел, недовольный образом действий венского кабинета, повелел своим войскам возвратиться в Россию, то, в силу нового императорского указа, в знак изъявления особого высочайшего благоволения, повелено было устроить для генералиссимуса Суворова торжественный въезд в Петербург. [324] Значительный отряд кавалерии, состоящий из драгунов, гусаров и казаков, должен был выступить на несколько станций вперед от столицы для встречи Суворова; двадцать тысяч войска Должно было быть расположено в два ряда по тем улицам, по которым ему следовало ехать, все петербургские улицы должны были быть иллюминованы. Суворов должен был приехать в императорской коляске во дворец и занять там приготовленные для него покои. Наконец, для того, чтобы увековечить его славу, предположено было поставить ему в Петербурге, на Марсовом поле, памятник, бронза и мрамор которого напоминали бы черты и подвиги героя.

При въезде в Россию, Суворов сделался болен в одном из своих литовских поместий. Император, огорченный этим, послал к нему своего врача и приказал не жалеть ничего для того, чтоб сохранить драгоценную жизнь полководца. Все готовились к торжественному приему Суворова: академия художеств представила модель памятника, а знаменитые художники принялись за ее исполнение.

Между тем, император Павел, неуступительно охранявший строгость военных законов, узнал, что Суворов, вопреки высочайшего повеления, не назначает при себе дежурного генерала по очереди из всех состоящих при нем генералов, как это он должен был делать по званию генералиссимуса, но что при нем постоянно находится на дежурстве князь Багратион, и такое предпочтение, оказываемое Суворовым Багратиону, вызвало неудовольствие среди генералитета. Теперь, когда Суворов опасно захворал, то против него раздались жалобы, дошедшие до императора. Павел был вне себя от гнева. «Как! воскликнул он, мои повеления явно нарушаются тем, кто должен исполнять их! Такое пренебрежете моей власти требует примерного наказания!» И тотчас же по всем полкам отдан был приказ, в котором объявлялось, что делается выговор генералиссимусу князю Суворову за нарушение военных постановлений. С этой минуты немилость к Суворову стала увеличиваться все более и более. Отведенное для него во дворце помещение было отдано принцу Мекленбургскому, торжественный его въезд в Петербург был отменен, работы по сооружению памятника приостановлены. Офицеры его штаба, приехавшие в Петербурга и рассчитывавшие на благосклонный прием и награды, получили предписание немедленно возвратиться на свои места, с воспрещением являться ко двору.

Поправившись немного, Суворов отправился в дальнейший путь; в Риге он узнал о своей опале и был глубоко огорчен. Так как прямого запрещения о неприезде его в Петербурга не было, то он явился туда, но инкогнито. Без всякого шума он отправился к своей племяннице, жившей в части города очень отдаленной от дворца. Так как опала его была известна, то никто не являлся к нему для изъявления уважения. Огорчение еще более усилило его болезнь, и он приобщился св. тайн. Император, узнав об этом, послал одного из камергеров, чтобы наведаться об его здоровье, а друзьям его было разрешено видеться с ним. Он не жаловался, не роптал и без смущения и страха ожидал своей кончины. На шестнадцатый день своего приезда в Петербурга, он тихо скончался, пожелав перед смертию благоденствия России. Весть об его кончине поразила и опечалила русских. Император, узнав о смерти Суворова, сказал в кругу своих приближенных: «герой отдал дань природе; его непослушание огорчало меня, так как оно пятнало его победные лавры».

Набальзамированное тело Суворова с открытым лицом стояло четыре дня на катафалке, около которого лежали на табуретах, обитых золотою парчею, его шпага и фельдмаршальский жезл, осыпанные бриллиантами, данные ему Екатериною II, а также пожалованные ему ордена и ленты. Зала, в которой стоял покойник, была обтянута черным сукном и в ней горело множество восковых свечей. Простой народ и знатные люди являлись туда дня поклонения усопшему в громадном числе в продолжение всех четырех дней. Я видел его, говорит Жоржель, он был бледен и казался спящим. Когда же обратились к императору за получением повеления относительно погребения Суворова, то он отвечал, чтобы Суворову были возданы те же почести, какие возданы были Румянцову. На это распоряжение, говорит Жоржель, посмотрели как на продолжение немилости, [325] потому что звание генералиссимуса и громкая слава Суворова требовали больших почестей.

День погребения Суворова был днем печали для всего Петербурга, знатные и незнатные толпами стремились к тем местам, по которым должен был проходить погребальный кортеж. Улицы и окна домов были полны зрителей. Сам император, верхом, с небольшою свитою находился на углу одной улицы (Большой Садовой и Невского проспекта). Шествие открывалось полицейскими отрядами — конным и пешим. Три баталиона пехоты следовали за гробом, покрытым золотым покровом и поставленным на колесницу, в которую было запряжено шесть лошадей. Множество духовенства шло перед колесницей, ордена покойного были несены офицерами, отряд артиллерии с двенадцатью орудиями замыкал шествие. Многие министры, царедворцы и родственники генералиссимуса шли пешком. Я был свидетелем этого трогательного торжества, говорит Жоржель, лица всех выражали печаль и уныние. Таков был конец этого героя! Несомненно, что огорчение, причиненное немилостью государя, сократило его дни.

Вот в каких чертах представляет Жоржель личность Суворова.

«Суворов был искренно предан и своей религии и своему отечеству: благочестие его равнялось его храбрости. Казалось, что не смотря на его малый рост и непредставительную его наружность, гений войны создал его для побед. Своими великими дарованиями он внушал солдатам истинно воинственный дух: всегда вперед и никогда назад — было его военным кличем; когда ему приходилось нападать, он никогда не спрашивал о числе неприятеля. Победить или умереть — было девизом и его самого и его армии. Быть может, он единственный полководец, постоянные успехи которого чужды были неудач. Он умел быть своеобразным и оригинальным. Он жил как древние скифы; его пища, его странный костюм и самое его благочестие напоминали скорее азиатские, нежели европейские нравы. После всего того, что мы сказали о Суворове — заключает Жоржель — неудивительно ли прочитать в «Секретных Записках о России», что он чудовище, у которого в теле обезьяны находится душа цепной собаки. Писать такие портреты значит грязнить свою кисть в ненавистных красках».

Кончив свои заметки о Суворове, Жоржель переходит к заметкам о русской армии и говорит, что в мирное время она распределяется в разных губерниях по уездам и деревням под начальством особого генерала для каждого округа. Гарнизон же в Петербурге состоит из 30 до 40,000 человек, и составляется из трех пехотных и одного конного гвардейских полков, из гвардейских казаков и различных армейских полков. Эти последние каждый год поочередно приходят в столицу, чтобы маневрировать и обучаться на глазах самого государя. Гарнизон этот находится под начальством генерала, который живет в столице для того, чтобы он мог немедленно получать приказания от императора. Такой пост чрезвычайно завиден потому, что он ведет к беспрерывным сношениям с государем.

Переходя, затем, к морским силам России, Жоржель пишет:

«До Петра Великого у русских не было ни одного военного корабля, ни одного фрегата, и только в гениальном уме Петра составился план об устройстве морской силы. В своем государстве он нашел материалы, необходимые для судостроения, но у него не было ни корабельных мастеров, ни рабочих, ни мореходцев, ни матросов. Он знал, что русские способны, терпеливы и трудолюбивы, что они могут подражать, но не могут создавать сами. Он понял, что недостаточно привлечь в свое государство иностранцев способных управлять судостроительными работами и потому, чтобы приохотить к этим работам свой народ, чтобы вдохнуть в него рвение и неутомимость, ему необходимо было самому подать этому пример, принявшись за работу и управляя ею. Поэтому, он решился сделаться учеником по кораблестроению и это было причиною его поездки в Голландию.

Затем Жоржель довольно подробно рассказывает об этой поездке, упоминает о пребывании Петра в Саардаме и об основании Петербурга.

«Преемники Петра, говорит Жоржель, следовали плану этого великого человека и придали русскому флоту такое значение и такое влияние, [326] что Россия считается теперь в числе великих морских держав. Павел I удвоил заботы и попечения о том, чтобы привести флот в цветущее положение, и у русских теперь существуют на Черном море порты, верфи и флот, который имеет возможность проникнуть чрез Константинополь в Средиземное море, если находится в мире с Турциею, а во время войны беспокоить этот город и угрожать ему».

О действиях нашего флота при Павле I Жоржель пишет:

«Недавно мы видели русские эскадры, вышедшие из Балтики, для того, чтобы в грозном виде появиться в Ламанше и у берегов Голландии, тогда как другие эскадры, отправившаяся из Черного моря, плавали по Средиземному для соединения с английским флотом. Когда же показалось, что датский флот должен будет спустить свой флаг перед английскими кораблями, то Павел I приказал вооружить 20-ть военных кораблей и множество фрегатов, чтобы спешить на помощь Дании — своей верной союзнице. В настоящую пору Россия имеет на своих верфях превосходных корабельных мастеров из англичан и французов, но и между русскими находятся такие, которые в совершенстве подражают имеющимся у них в виду образцам. Я видел, говорит Жоржель, как спускали на Неву один сто тридцати, а другой шестидесяти четырех пушечные корабли, построенные в петербургском адмиралтействе под надзором мастера из русских».

По мнению Жоржеля, Россия, которая имеет в своих собственных пределах все необходимое для снаряжения флота: лес, пеньку, медь и железо, в состоянии содержать один из сильнейших флотов в Европе, если у нее будут обученные мастера, опытные моряки и способные судостроители. В настоящее время добавляет Жоржель, Россия желает иметь порт в Средиземном море, а тесные связи ее с королем обеих Сицилий и принятие императором мальтийского гроссмейстерства представляют хорошие средства для достижения этой цели.

Е. Карнович.

Текст воспроизведен по изданию: Аббат Жоржель в России (1799-1800) // Древняя и новая Россия, № 8. 1878