Дело поручика Гартлинга.

(Исторический рассказ).

1.

Большое парусное судно остановилось у пристани. На мостки повалило много пассажиров, совершивших, большею частью, продолжительный переезд. Судно-бриг «Маргарита» возвращалось из Англии. Это было в первых числах июля 1800 г. О быстром пароходном сообщении нашего времени тогда не имели понятия, но тем не менее парусные судна ходили довольно исправно, когда бури не мешали рейсам. «Маргарита» пришла с грузом каменного угля в Выборг, для того чтобы, оставив его здесь, нагрузиться местными товарами.

В числе прибывших пассажиров находился молодой человек, стройный, широкоплечий, с добродушным лицом, широким носом, с серыми добрыми глазами, с темно-русыми волосами. Его поношенная одежда иностранного покроя свидетельствовала об его стесненном положении. Он нес в руках котомку, в которой заключался весь его багаж. Одет он был в высокие сапоги и толстую куртку, которую носят рыбаки-англичане. На голове у него была войлочная шляпа с большими полями.

Маленький невзрачный город представлялся его глазам. Улицы в нем были широки и прямы и шли крест-на-крест. К середине города местность становилась выше, здесь разбит был длинный широкий бульвар, на площади помещались присутственные места, и высилась серая гранитная кирка. [259]

Был базарный день, на площадь съехались крестьяне из соседних мыз и деревень, чухонки и чухонцы, с их маленькими повозками, в которых они привозили молоко, сливки, сыр, яйца, масло в небольших деревянных шайках и овощи. Виднелись возы с дровами, с муравленой обоженной посудой, с маленькими некрашеными дугами и решетами. Столовая и чайная посуда местного производства, расставленная на столиках под маленькими палатками, была выкрашена в красный и черный цвета и имела угловатые очертания; видно было, что рука северянина груба и незнакома с изящными округлыми линиями, какие так любит художник-южанин.

В маленьком дощатом сарае была устроена кухня и столовая, оттуда валил пар, там слышался шум многих голосов, и туда заходили крестьяне закусить и выпить. По окончании торга эта столовая разбиралась и увозилась.

Приезжий, — звали его Николай Гартлинг, — подошел к одному из местных крестьян и, посмотрев на его сытую лошадь и крепкую повозку, несмело сказал ему:

— Сколько ты возьмешь, чтобы доставить меня до Ниппо, это будет верст шестьдесят отсюда?

— Это далеко, — ответил крестьянин, — я должен быть к вечеру дома. Вот мой зять может вас довести, меньше двенадцати марок взять за такой конец нельзя.

— А где найти мне вашего зятя? — сказал помолчав молодой человек.

— Он там, на углу у корчмы, я вас доведу.

С этими словами он взял под уздцы свою лошадь и пошел по площади.

Пыль столбом стояла в воздухе. Жара не успела еще свалить, голубое небо дышало чисто южным непривычным зноем.

Крестьянину найдя своего родственника, заговорил с ним быстро и торопливо на финском языке, который был хорошо известен шведу Гартлингу, но, тем не менее, он не совсем ясно понимал значение некоторых слов.

Крестьянин спросил пятнадцать марок, но уступил, и порешили на двенадцати. Гартлинг особенно и не торговался. Его несколько пришибленный вид свидетельствовал об его душевном расстройстве и его, быть может, временной слабости.

Сборы обоих путников были недолги. Лошадь была напоена, подпруги подтянуты, и, немного спустя, повозка направилась по дороге на Иматру.

День уже склонялся к вечеру. Хлеб дозревал в полях. [260] Сенокос только что окончился, и неубранное сено в копнах виднелось около дороги.

Странное впечатление производила эта молчаливая, пустынная страна. Среди сверкающего поля попадались огромные красные гранитные камни с глубокими трещинами. В другой раз, возле самой дороги вдруг выростала каменная груда, и можно было видеть, как гранитные пласты теснились на другие гранитные пласты, образуя прихотливые, необыкновенные сооружения.

Густые сосновые и еловые леса также были безмолвны. От растопленной солнцем смолы, от накаленных хвои и листьев несся острый характерный запах. Раскаленный песок местами жег ноги. Изредка попадались деревни, маленькие, хмурые, неприветливые.

Собранный в полях булыжник разделял земельные участки, ограждал дома и огороды. Видно было, что это — страна камня и леса.

Стояли озера, ясныя, глубокие, с чистой прозрачной водой, на них плавали иногда дикие утки и гуси.

Местами попадались такие пейзажи, которые очаровывали своею дикостью и прелестью.

Солнце спустилось. Путники продолжали ехать в сумерках, но скоро чухонец свернул на знакомую мельницу. Это было старинное небольшое, низенькое здание, стоявшее под горою на берегу узкой быстрой речки. Мшистая деревянная плотина преграждала течение. Тяжелые мельничные колеса вращались с глухим ворчанием и бросали брызги воды и пены. Кругом мельницы росли раскидистые сосны, а сама она была окружена кустами бузины и жимолости. Вечером, сверху горы она имела что-то таинственное. В окнах виднелся свет.

Путники наши вошли в комнату, где находился мельник, седой старик, его дочь, девушка лет двадцати пяти, опрятная, проворная финляндка, с гладко зачесанными спереди и собранными сзади волосами, в розовой кофточке и черном переднике.

Кроме них на скамейке сидел полицейский стражник.

Гартлинг расположился на скамейке, а его возница вступил в разговор с хозяином. Дочь мельника подала на стол молоко, яйца, масло и нарезала несколысо ломтей хлеба.

Полицейский осведомился у возницы, куда он везет своего путника и зачем. Тот отвечал, что едет из Выборга и седока своего не знает, слышал только, что земляки видели, как он сошел с прибывшего в порт судна, Этот разговор велся вполголоса. Гартлинг не подозревал, что речь идет о нем [261] и был погружен в свои думы. Они были невеселы. Над ним разразился один из тех ударов, которые оставляют неизгладимый след на всю жизнь.

Пока Гартлинг закусывал, возница несколько раз выходил из комнаты к своей лошади. Стражник, обращаясь к Гартлингу, спросил:

— Куда изволите ехать?

— У моего отца именье недалеко отсюда, — отвечал тот, — я возвращаюсь домой.

— А в Выборг вы откуда приехали?

— В Выборг я приехал на судне «Маргарита» из Англии.

Тогда стражник спросил, по каким надобностям он был в Англии, но Гартлинг уклонился от ответа, и вообще любопытство его собеседника стало казаться ему назойливым и неприятным. В том разговоре, который произошел, не было ничего особенного, но тем не менее он оставил в Гартлинге неприятное и даже тягостное впечатление.

Он досадовал на себя, зачем он заехал на мельницу, лучше было бы ехать дальше. Такой небольшой конец, как верст шестьдесят, можно было бы сделать, не кормя.

Наконец возница объявил, что можно ехать дальше. Гартлинг заметил, что в комнате уже стражника не было. Они распростились с мельником и сели в повозку. Когда они отъехали на некоторое расстояние, чухонец, пускавтий клубы дыма из коротенькой трубки, сказал:

— Это жених Эммы, дочери мельника. Каждый день таскается сюда, после Рождества, говорят, свадьба.

Гартлинг не обратил внимания на его слова.

Темнота сгустилась, засверкали звезды и выплыла луна, ехать было очень хорошо. Вся окрестность была залита мягким, нежным, ласкающим душу светом. Глубокая тишина навевала грезы. Небо казалось таким глубоким, бесконечным... Как мала и ничтожна земля в сравнении с этим громадным небесным пространством, которое открывается взорам, как мелки и ничтожны дела людей, всякий след которых стирается тотчас рукою времени. И зачем люди так бессердечны и жестоки друг к другу, зачем они стараются запутать свою жизнь и усложнить отношения между собою? И как резко отличаются их вкусы и взгляды от того, что важно и истинно, и что ему, Гартлингу, так понятно. Неужели можно любить чины и ордена, неужели можно посвятить свою жизнь для приобретения этих знаков отличия? Что в нем изменится, если его будут называть не [262] поручиком, как теперь, а генералом? Станет ли он от этого добрее и лучше, чище и умнее?

Конечно нет, но эта мысль, которая приходит ему теперь в голову, называется вольнодумной и строго порицается старшими, И недаром товарищи не раз говорили: — Эй, Гартлинг, не сносить тебе головы.

Луна поднялась выше, побледнела и уменьшилась. Стало заметно холоднее. Протяжный, похожий на мяуканье кошки, пронесся крик совы, и она, качаясь на огромных мягких крыльях, несколько раз пролетела над дорогой. Вот показались вдалеке строения и высокий шпиц кирки. Повозка подъехала к каменной ограде, за которой стоял белый одноэтажный высокий дом с красной крышей.

Собаки залаяли, калитка отворилась. Гартлинг вошел в сени, и спустя минуту находился в объятиях своих родных, которые совсем не ожидали его встретить.

За ужином, в ярко освещенной столовой, он рассказывал о своих приключениях, но не вполне откровенно.

Он был отправлен с полком в Англию, откуда вернулся совершенно неожиданно и один. Он сообщил, что он не состоит больше на военной службе. Эти слова удивили всех, так как он ничего не писал об этом. Но было уже поздно, и надо было расходиться.

2.

Жених Эммы на другой день явился к полицейскому комиссару и между прочим донес ему, что встретил на мельнице незнакомого человека. который сообщил, что прибыл из-за границы.

Полицейский комиссар, тучный старик с плешивой головой, с крючковатым носом, с большими очками в тяжелой серебряной оправе, спросил, как теперь быть. Пришел письмоводитель, худощавый молодой человек, с серыми зоркими глазами, в черном камзоле.

Комната, где помещалось присутствие в маленьком местечке, не имела в себе ничего оффициального. Мундиров ни на ком не было, равно как не виднелось никаких знаков отличий, — все были в партикулярных платьях. Бумаги кипами лежали на столе, но в таком порядке, что приходившие за справками обыватели тотчас получали их.

— По существующим законам необходимо прежде всего [263] осведомиться, с каким он прибыл паспортом, сказал письмоводитель.

— Это верно, — согласился полицейский комиссар. А если у него нет никакого паспорта? — сказал он, подумав.

Письмоводитель ответил:

— Если он действительно местный уроженец, то его здесь знают, и паспорт ему мы можем сами выдать, но не иначе, как доведя до сведения о сем выборгского губернатора господина Ореуса.

— А потому, — решил полидейский комиссар, — сегодня же мы отправим в усадьбу стражника и поступим сообразно тому ответу, который он нам привезет.

Стражник не замедлил вернуться с ответом. Гартлинг на словах объяснил, что паспорта у него нет, но так как отца его, местного фискала, все знают, то свидетельства, данного стражнику, для того, чтобы не было сомнения в его личности, совершенно достаточно. В свидетельстве было написано, что земский фискал Гартлинг удостоверяет, что к нему точно вернулся из-за границы сын его Николай, служивший в генерал-майора Седморацкого мушкатерском полку, и ныне оставивший военную службу.

Если бы Николай Гартлинг не прибыл из-за границы, то его приезд не возбудил бы ничьего внимания, но теперь об этом надлежало донести высшему начальству, что и было сделано местным полицейским управлением. Выборгского губернатора Ореуса известили, что потаенно прибыл из-за границы поручик Гартлинг, и при нем не оказалось никакого паспорта.

Через несколько дней после этого донесения, из Выборга пришел приказ взять Гартлинга под стражу, что и было исполнено, а донесение о Гартлинге своим порядком было отправлено из Выборга в Петербург.

БУМАГИ.

Ваше высокопревосходительство, милостивый государь,

сего августа 10го числа имел я долг всеподданнейше Его Императорскому Величеству представить не менее же и вашему высокопревосходительству донос о найденном в Сердобском кирхштиле въехавшем туда потаенно из-за границы российском подданном, Выборгской губернии уроженце тамошнего уезда земского фискала сыне Николае Гартлинге, который о себе объявил, что он служил в мушкатерском генерал-майора Седморатском [264] полку порутчиком и будучи с полком в Англии и исключен из службы, лишен чинов и дворянства, каковое показание его ж по выправке с высочайшим Его Императорского Величества приказанием, в 24 день сентября прошлого 1799 года данным, оказалось справедливым. Не имея об нем, Гартлинге, никакого предписания, приемлю сим смелость всепокорнейше просить себе от вашего высокопревосходительства наставления, должно ли ему позволить свободное в сей губернии пребывание: ибо хотя он яко уроженец здешний и известен, однако я за всем тем, по неимению у него для такого здесь пребывания паспорта или другого свидетельства, усумняюсь сам собою оное ему позволить и приказал его до разрешения содержать под караулом.

С совершенным высокопочтением и истинною преданностью имею честь пребыть, милостивый государь, вашего высокопревосходительства

Распоряжение его высокопревосходительства генерал-лейтенанта, генерал-прокурора генерал-провиант-мейстера и кавалера Петра Хрисанфовича Обольянинова:

Графу Ливену. № 7940.

Для исполнения данного мне Высочайшего повеления нужно мне иметь сведение, за какую вину исключен из службы, лишен чинов и дворянства служивший в мушкатерском Седморацкого полку порутчиком Гартлинг. Почему прошу В. С., приказав о сем выправиться, меня уведомить незамедлительно. С истинными почтением М. Г. мой вашего Сиятельства покорнейший слуга. (подписи нет).

Милостивый Государь Петр Хрисанфович.

Имею честь уведомить ваше высокопревосходительство, что служивший в мушкатерском Седморацкого полку порутчиком Гартлинг исключен из службы прошлого 1799 года, октября 24 дня с лишением чинов, дворянства и преломления шпаги над головой за трусость, оказанную им в сражении против [265] неприятеля. Пребывая всегда с истинным и совершенным высокопочитанием Вашего высокопревосходительства, милостивый государь, всепокорнейший слуга генерал-адъютант Ливен.

Его Высокопревосходительству Обольянинову. (Доклад Обольянинова).

Выборгский гражданский губернатор Ореус донес, что явился е нему из-за границы выехавший из Англии служивший в мушкатерском Седморацкого полку порутчиком Гартлинг, о котором известен, будучи он из службы исключен задержал его тамо и испрашивал разрешения. Ваше Императорское Величество повелеть соизволили справиться, за что он исключен. По справке с генерал-адъютантом графом Ливеном нашлось, что он исключен 799-го года октября 24-го с лишением чинов, дворянства и преломлением шпаги над головой за трусость, оказанную им в сражении против неприятеля.

Осужденные в таковой мере по уставу и указам Петра Первого не токмо не терпимы ни в какой службе и добром обществе, но ни в свидетели не допущаются, ни суда им во всяких личных обидах (кроме убивства) не дается, ниже в компании их допускать не велено яко шельмованных.

В рассуждении сего где позволить пребывание оному Гартлингу испрашиваю Высочайшего Вашего Величества повеления.

На всеподданнейший доклад мой о явившемся из-за границы исключенном из службы порутчике Гартлинге, о котором Ваше Превосходительство от 28-го августа ко мне относились, последовало Высочайшее Его Императорского Величества повеление: оного Тартлинга сослать в Нерчинск в работу. О исполнении сей Высочайшей воли сообщая вашему превосходительству, пребываю о совершенным почтением. (подписи нет).

Статейной список

Отправленному из выборгского в Санкт-петербургское губернское правление для дальнего препровождения в Нерчинск в работу.

Максим Ореус.
Советник Иван Гусев.
Советник Карл Янсон.
Секретарь К. Брз.

Марк Басанин.

Текст воспроизведен по изданию: Дело поручика Гартлинга. (Исторический рассказ) // Русская старина, № 5. 1911

© текст - Басанин М. 1911
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1911