ОДИН ИЗ ПРЕДКОВ ПУШКИНА.

(Материалы для характеристики нравов русского общества XVIII в.).

I.

Бракоразводные процессы прадеда и деда А. С. Пушкина. — «Родословная Пушкиных и Ганнибалов» А. С. Пушкина. — Опровержение С. Л. Пушкина в «Современнике» 1840 года. — Третий случай семейного несогласия в роде Ганнибалов. — Петр Абрамович Ганнибал. — Три фельдмаршала. — Взгляд императрицы Екатерины II на бракоразводные дела.

Бракоразводные процессы прадеда и деда А. С. Пушкина в свое время возбудили много праздных разговоров в высшем Петербургском обществе, как по видному общественному положению обоих Ганнибалов, так и потому, что они, при живых неразведенных с ними женах, вступили во второй брак и оказались виновными в двоеженстве. Процессы эти были мало по-малу забыты; но снова получили интерес не только для общества, но и литературы, по отношению к знаменитому потомку Ганнибалов, А. С. Пушкину. Хотя брак великого поэта не имел ничего общего с их бракоразводными делами, но послужил поводом к еще большим пересудам и догадкам, так как связан с историей его преждевременной, трагической кончины.

Известно, какое значение придавал своим фамильным традициям А. С. Пушкин, который в повести «Арап Петра Великого» представил фантастический образ своего прадеда, а затем в «Родословной» изобразил поэтическими красками историю [428] его первой неудачной женитьбы. Публика и критика не отличили поэтического вымысла от действительности, при появлении в печати этих литературных произведений; и только впоследствии вопрос выяснился, благодаря исследованиям, основанным на подлинных документах. Из них особенно заслуживают внимания: монография «А. П. Ганнибал», составленная М. Н. Лонгиновым («Русский Архив» 1864, № 2), и статья «Евдокия Андреевна Ганнибал», С. И. Опатовича («Русская Старина» 1877 г., т. XVIII, стр. 69-78), где рельефно выступает своеобразная личность Абрама Петровича Ганнибала и история его семейных отношений. Затеянный им процесс против первой жены, настолько же характерен со стороны обрисовки его полудикой непосредственной натуры, как и в бытовом отношении, потому что на нем всецело отразились суровые нравы времени.

Абрам Петрович (арап Петра Великого), оскорбленный в своих супружеских правах, безнаказанно домашним способом подвергает пытке неверную жену, отдает ее в руки правосудия, а затем, в течение пятилетнего заключения Евдокии Андреевны на госпитальном дворе, не считает нужным давать что либо на ее содержание и вступает в это время во второй брак. Дело тянется более двадцати лет и наконец решается в пользу Абрама Петровича Ганнибала, несмотря на его двоеженство. 9-го сентября 1763 года, по определению консистории, брак его со второй женой был утвержден; взыскание ограничилось для него эпитимией и денежным штрафом, между тем как его первая жена, Евдокия Андреевна, отправлена на пожизненное заточение в Староладожский монастырь.

Несколько иной характер носит бракоразводный процесс Осипа Абрамовича Ганнибала, подробно описанный на основании архивных документов В. О. Михневичем в его статье «Дед Пушкина» («Исторический Вестник», январь, 1866 г., стр. 87-144). Осип Абрамович, человек менее крутой и решительный, нежели его отец, отличался полным отсутствием нравственных принципов и не признавал никаких семейных обязанностей. Не считая нужным стеснять себя в чем либо, он, без всякого повода, бросил жену и малолетнюю дочь, будущую мать поэта А. С. Пушкина, и 9-го января 1779 года обвенчался с капитаншей Устиньей Толстой, представив ложное свидетельство о смерти первой жены. Тем не менее бракоразводное дело, продолжавшееся около пяти лет, кончилось довольно благополучно для Осипа Абрамовича, несмотря на его двоеженство и представленное им подложное письмо. 17 января 1784 года, состоялся указ с окончательной резолюцией, положенной государыней, по которой [429] повелено второй брак Осипа Ганнибала с Толстою «почитать уничтоженным и ее за законную ему не признавать, а за учиненное Ганнибалом преступление, — вступление во второй брак при живой жене, — вместо наложенной на него церковной эпитимии, послать его на кораблях в Средиземное море, дабы он там службою с раскаянием своим соделанное им преступление заслужить мог»...

Два подобных рельефных примера из жизни прямых предков А. С. Пушкина с материнской стороны привели г. Михневича, автора упомянутой статьи «Дед Пушкина», к следующему выводу: «В судьбе иных родов, — говорит он в виде вступления, — от поколения к поколению проходит иногда одна какая нибудь особенная, роковая черта. Такая именно черта пронизывает семейную историю рода нашего великого поэта с материнской стороны и на нем лично обрывается трагической развязкой. Тут, конечно, ничего нет таинственного и сверхъестественного, а семейный fatum лежит, в сущности, в свойствах темперамента и характера данного рода, потомственно передаваемых от поколения к поколению»...

Весьма возможно, что такого рода соображения являлись у самого А. С. Пушкина, и вера в семейный fatum заставляла его опасаться за свое семейное счастие, под влиянием неблагоприятных условий знакомства и сватовства к Н. Н. Гончаровой, о которых мы узнаем из «Семейной хроники», написанной его родным племянником Л. Н. Павлищевым (Ibid., июнь, 1888 г., стр. 573-577), а также из опубликованных писем поэта к невесте и будущей теще, рисующих его тогдашнее мрачное настроение. Подтверждением этого может служить отчасти то обстоятельство, что А. С. Пушкин в общеизвестной краткой «Родословной Пушкиных и Ганнибалов», написанной им в 1830-1831 гг., следовательно, в пору помолвки с Н. Н. Гончаровой, приводит четыре примера несчастных супружеств своих предков, со стороны отца и матери, что едва ли можно приписать простой случайности... «Прадед мой, Александр Петрович Пушкин, пишет он в своей «Родословной», был женат на меньшой дочери Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах. Единственный сын его, Лев Александрович... дед мой, был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась»...

Затем А. С. Пушкин переходит к родословной своей [430] матери, Надежды Осиповны, урожденной Ганнибал, и в значительно приукрашенном виде описывает историю первой неудачной женитьбы своего прадеда Абрама Петровича. Но при этом он вполне верно передает подробности бракоразводного процесса своего деда Осипа Абрамовича, который, по всем данным, не пользовался любовью и уважением своих родных, и умер в одиночестве в 1806 году, от последствий невоздержной жизни, в известном селе Михайловском.

Однако, несмотря на такие рассказы и резкие отзывы А. С. Пушкина о своих предках, никто из живших в то время Ганнибалов не вздумал заступиться за честь своего рода, при печатании «Родословной» в 1840 году. Но у фамилии Пушкиных явился защитник, в лице Сергея Львовича Пушкина, отца поэта. Неизвестно, знал ли Сергей Львович о существовании «Родословной» при жизни своего знаменитого сына; но скорее можно предположить, что нет, так как между ними никогда не было особенно близких отношений. Во всяком случае, появление в свет «Родословной» в 1840 году, после смерти поэта, возбудило негодование Сергея Львовича; он нашел нужным протестовать против ее напечатания и заступиться за память своего отца. В виду этого он поместил в «Современнике» того же года следующую заметку:

___________________________________________________________

«В № 7 «Сына Отечества», — пишет Сергей Львович, — я прочел отрывок из записок покойного сына моего — протестуя, что рассказы сии брошены на бумагу единственно по причине их невероятности на память того, чем воображение случайно поражено было, а не для всеобщего известия»...

Затем автор заметки заявляет о своем желании заступиться «за священную память» своего отца, Льва Александровича Пушкина, «добродетельнейшего из людей», и говорит: «Он был любим, уважаем, почитаем даже теми, которые знали его по одному слуху. Взаимная любовь его и покойной матери моей была примерная. Никто не помнил и не слыхал ни о малейшем отступлении от верности, от должного уважения друг к другу, во все продолжение их 30-ти-летнего союза.

«История о французе и первой жене отца много увеличена. Отец мой никогда не вешал никого. В поступке с французом участвовал родной брат его жены, А. М. Воейков: сколько я знаю, это ограничилось телесным наказанием — и то я не выдаю за точную истину. Знаю, что отец мой и в счастливом супружестве с моею матерью с нежностью вспоминал о первой жене своей...

«Примечание: Рассказ о смерти на соломе в домашней тюрьме первой жены отца моего не заслуживает даже опровержения. Кто ни знает, что в XVIII столетии таковые тюрьмы не могли существовать в России и Москве? Правительство потерпело ли бы такое ужасное злоупотребление силы и власти? Родные ее не прибегли ли бы под защиту законов? После такого жестокого поступка сохранили ли бы они родственную дружескую связь с отцом моим?

«Кто мог сыну моему дать столь лживое понятие о благородном характере моего отца? — Я подозреваю виновного, но да простит ему Всевышний, и он уже давно предстал пред суд Божий»... (Современник, 1840 г., т. XIX, стр. 102-106) [431]

Однако, протест Сергея Львовича Пушкина прошел бесследно в тогдашней литературе и едва ли произвел какое нибудь впечатление на публику, в виду всеобщего восторженного поклонения рано погибшему поэту. С другой стороны, вопрос сам по себе не имел большого интереса, так как Лев Александрович Пушкин не представлял собою ничего замечательного в историческом или общественном отношении. Известно только, что он служил в артиллерии, в 1762 году остался верен Петру III и был посажен в крепость, где содержался два года. С тех пор он бросил службу, жил в Москве и в своих поместьях.

В иных условиях находилась фамилия Ганнибалов, родоначальник которой Абрам Петрович, арап Петра Великого, опоэтизированный его правнуком, привлек на себя внимание исследователей, как по близости к великому царю, так и по своей романической жизни, представлявшей много любопытных черт для характеристики тогдашнего общества и нравов. Старший сын его, Иван Абрамович (1735-1801), был один из тех, которые под Чесмою спаслись с корабля, взлетевшего на воздух; затем он является героем и участником первой Наваринской битвы и строителем города Херсона, где ему впоследствии был воздвигнут памятник. Третий сын арапа Петра Великого, Осип Абрамович, дед А. С. Пушкина, не успел прославиться никакими подвигами и не отличался нравственными качествами. Но в свое время он пользовался достаточною, хотя и незавидною, известностью, благодаря упомянутому выше бракоразводному процессу, настолько же типичному в бытовом отношении, как и процесс родоначальника рода Ганнибалов.

А. С. Пушкин, приводя в «Родословной» примеры семейного раздора своих предков, со стороны матери, с очевидною целью показать их непригодность к супружеской жизни, совсем умалчивает о третьем случае неудачного брака в семье Ганнибалов, а именно Петра Абрамовича Ганнибала (второго сына арапа Петра Великого), с которым он познакомился, после выхода из лицея, в 1818 году. Причина такого умалчивания, как нам кажется, заключается отчасти в том, что семейная история Петра Абрамовича чужда каких либо эффектов, действующих на воображение, и которыми богаты бракоразводные процессы двух других Ганнибалов. При этом, Петр Абрамович и его жена, по-видимому, принадлежали к тем дюжинным личностям, у которых одинаково стушевываются, как хорошие, так и дурные стороны характера и не представляют никаких сколько нибудь рельефных черт.

Петр Абрамович Ганнибал не менее своего младшего брата Осипа Абрамовича тяготился супружескими обязанностями и также без всяких основательных причин, кроме личного усмотрения, [432] бросил свою семью на произвол судьбы. Тем не менее дело не дошло до формального развода, о котором Петр Абрамович не заботился, так как после разлуки с женой и детьми пользовался полной свободой и мог жить сообразно своим личным вкусам.

Не подлежит сомнению, что единичные случаи, если они не представляют чего либо особенно типичного или любопытного, то сами по себе не имеют значения. Они получают бытовой исторический интерес не иначе, как в связи с целым рядом подобных случаев, и только при этом условии могут служить для наглядной характеристики общества известной эпохи. С этой стороны мало рельефная семейная история Петра Абрамовича Ганнибала безусловно заслуживает внимания, наравне со многими подобными историями того времени, которые были настолько часты, что не возбуждали ни удивления, ни особенного негодования в русской публике. По свидетельству современных мемуаров и записок, в царствование Екатерины II, помимо значительного числа формальных разводов, особенно увеличилось число супругов, живущих врозь с своими женами. Поэтому и Петр Абрамович, бросив жену, не видел надобности скрывать своей связи с посторонней женщиной перед окружавшим его провинциальным обществом. Жалобы законной жены и ее хлопоты у Державина, (как видно из архивных документов, полученных нами от редакции «Исторического Вестника»), мало тревожили Петра Абрамовича Ганнибала. Он даже не опровергал приводимых против него фактов и заботился только об ограждении своих имущественных прав.

В данном случае Петр Абрамович не представлял собою исключения. Так смотрели на законный брак многие в те времена, особенно в высшем русском обществе, где мы видим много примеров такого же отношения к женам представителей самых знатных аристократических фамилий. В числе их следует упомянуть трех фельдмаршалов Екатерининской эпохи: А. В. Суворова, семейная история которого достаточно известна, а затем гр. М. Ф. Каменского и гр. П. А. Румянцова-Задунайского.

Граф Михаил Федотович Каменский, представлявший собою тип старинного русского барина, по образу жизни и привычкам, сурово и деспотически властвовал в своем доме, где азиатская роскошь смешивалась с утонченностью европейской жизни. Подобно Румянцову-Задунайскому и Суворову, гр. Каменский жил несогласно с женой и держался того мнения, что «можно любить кого угодно и как угодно, но жениться должно под известными условиями, что брак нисколько не препятствует мужу иметь посторонние связи» и пр., и он сам пользовался этим предполагаемым правом вполне, хотя [433] жена, его урожденная Щербатова, была редкой красоты и доброты»… («Граф Блудов и его время», Спб., 1866, стр. 27)

Тот же взгляд проводил на практике гр. П. А. Румянцов-Задунайский, тем более, что его жена Екатерина Михайловна, урожденная Голицына, была значительно старше его. Гр. П. А. Румянцов-Задунайский, женившись 23-х-летним юношей на 34-х-летней женщине, умной по природе, и рассудительной, со сложившимися взглядами и характером, после шестилетней супружеской жизни бросил жену и детей и всецело предался обязанностям службы, светским удовольствиям, сердечным и другим увлечениям. Супруги продолжали жить в разлуке до конца жизни, съезжались изредка и на короткое время, как бы для того, чтобы убедиться в полной невозможности жить вместе. Опубликованные письма гр. Е. М. Румянцовой к мужу с 16 июля 1762 по 17 марта 1779 года, при их без искусственности, красноречиво свидетельствуют о пережитых ею тяжелых нравственных мучениях («Письма графини Е. М. Румянцовой к ее мужу, фельдмаршалу графу П. А. Румянцову-Задунайскому», Спб., 1888 г. — См. также «Истор. Вестн.» июль, 1888 г., ст. П. П. «Покорная и верная жена», стр. 88—104). После долгих, напрасных стараний возвратить мужа к семейному долгу, она посвящает себя заботам о воспитании детей, мирится с ролью «покорной и верной жены» неверного мужа и видит в этом судьбу свою: «Так мне, знать, от Бога во всем определено, чтобы все было противу моего желания!» — пишет она мужу, в письме от 7 июня 1764 года.

Но, разумеется, не всегда страдательная роль доставалась на долю жены, и также нередки были случаи, когда супруги расходились с обоюдного согласия. Так в «Рассказах бабушки» Рассказы бабушки» из воспоминаний пяти поколений, зап. и собр. ее внуком Д. Благово, Спб., 1885) приведен, между прочим, следующий пример: «В четырех верстах от нас, в сельце Шихове жил тогда старик Бахметев, Петр Алексеевич: человек старого закала, предерзкий и пренеобтесанный. Он был женат на княжне Львовой, Марье Семеновне; у них был только один сын, Владимир Петрович. Не знаю, сколько лет жили они вместе, только Марья Семеновна не могла больше вынести жизни с таким мужем и его оставила и потом вышла, с согласия мужа за другого, не помню наверно за кого, а кажется, если не ошибаюсь, за Якова Андреевича Дашкова»...

В царствование Екатерины II вошли также в обычай самовольные разводы с помощью бракоразводных писем, скрепленных формальным порядком подписью свидетелей или «медиаторов», как их тогда называли. Типичным примером этого рода случаев [434] служить дело графа Александра Сергеевича Строганова с его женой, гр. Анной Михайловной, урожденной гр. Воронцовой.

Граф М. Воронцов начал было хлопотать о формальном разводе своей дочери с гр. А. С. Строгановым и по этому поводу обратился с прошением к императрице Екатерине II. Но государыня отклонила от себя решение дела и в собственноручном письме к гр. М. Воронцову, от 2 декабря 1764 года, отвечала, что «это церковное дело, вступаться не могу и не буду... гр. Строганов подобную просьбу с месяц назад подавал и тот же ответ получил; и хотя б и желательно было, чтоб восстановить законное согласие между сими брачными, но в отсутствие жены его графини Анны Михайловны решено быть не может. С своей стороны, добавляет в том же письме государыня, в их волю отдаю жить вместе или разводиться: для меня все равно графиня Анна Михайловна называться ли будет Строганова или Воронцова» (Сб. Им. Р. И. Об., т. VII, 1871, стр. 395).

В начале 1765 года, графиня Анна Михайловна Строганова вернулась в Петербург к неудовольствию своего супруга, как видно из следующей заметки С. А. Порошина в его Записках от 25 февраля... «В покоях великого князя говорили только о графе А. С. Строганове, в каком он теперь смущении, что графиня А. М. возвратилась. Вчера о том же говорили, и для того сказал государь: «Мне кажется, теперь это lа nouvelle du jour»...

Но почему-то дальнейшие хлопоты о формальном разводе Строгановых были оставлены, и супруги решили с обоюдного согласия устроить развод домашним порядком. 2 июля, того же 1765 года, гр. А. С. Строганов дал своей жене бракоразводное письмо, скрепленное подписью свидетелей, и от нее получил такое же, после чего, судя по современным известиям, оба супруга считали свой брак окончательно уничтоженным (Архив кн. Воронцова, кн. 34, Москва, 1888, стр. 351—352. Считаем нелишним принести в сокращении это любопытное письмо, в виде образчика такого рода документов, которые, вероятно, писались по известному шаблону... «Я нижеподписавшийся, пишет гр. А. С. Строгонов, даю супруге моей бракоразводное письмо, что мы по известной ей, яко бывшей моей супруге и мне причинам... положили с общего нашего с нею, графиней Воронцовой, согласия оной (брак) разрушить, с тем чтобы, как ей, так и мне одному от другого быть во всю нашу оставшуюся жизнь свободну, не препятствуя один другому вперед избрать по склонности другую партию... и вступить в супружество. А как мы при сем нашем общем разрушении брака... сделали полный расчет и каждый свое к себе возвратили, то как ей графине Воронцовой по смерти моей от моих наследников не искать... равномерно по тому же и мне, ни при жизни ее, ни по смерти от ее наследников седьмой части не искать и по рядной возвращения ее имения не требовать и рядную совсем уничтожить. В чем в уверение я ей при свидетельстве избранных по общей нашей просьбе и согласию господах медиаторах: гр. Р. Л. Воронцове и кн. А. М. Голицыне, даю сие письмо, получив от нее другое к себе в равной сему моему силе».

Далее следуют подписи свидетелей. На подлиннике сургучная красная печать с государственным русским горбом и вокруг нее надписью: Imperialis not. pub. jur. S. Petersb.). [435]

II.

Мусин-Пушкин приписывает частые разводы и развращение нравов французскому воспитанию, — Несостоятельность этого объяснения. — Воспитание Петра Абрамовича Ганнибала. — Условия военной службы при Екатерине II. — Образ жизни Петра Абрамовича. — Отрывок из его автобиографии. — Знакомство с А. С. Пушкиным. — Сведения об его семейной жизни на основании архивных документов, — Письмо Ольги Григорьевны Ганнибал к императрице.

Обыкновенно современники стараются объяснить теми или другими причинами злоупотребления и недостатки окружающего их общества; но так как причины бывают довольно сложные и, в большинстве случаев, неуловимые для непосредственного наблюдения, то объяснение является довольно поверхностным и не выдерживающим критики. В царствование Екатерины II, — когда наше общество все еще резко делилось на людей, более или менее усвоивших европейскую образованность, и на сторонников старых русских порядков и обычаев, — последние упорно приписывали порчу тогдашних нравов и частые случаи нарушения супружеской верности французскому воспитанию. Так, например, известный Мусин-Пушкин пишет в 1793 году: «До тех пор, пока мужья содержали жен своих под властию... дети воспитывались в страхе Божием и благонравии, взаимная супругов польза сохранялась. Французское воспитание сию спасительную связь, сей священный союз между мужа и жены, утвержденный на любви мужа к жене и на повиновении жены мужу, расторгнуло, разрушило, уничтожило, и дом воспитанных по новому образу обратился, как простолюдины говорят, в верх дном. Сколько появилось от того разводов, кои прежде было не слыхать, сколько несчастных детей, сколько поводов к соблазну, к вящшему нравов развращению, к взаимному греху и погибели души и тела»... (Духовная В. K. Владимира Всеволодовича Мономаха детям своим. Спб. 1793. См. Прим. 43 и 44, стр. 25-26).

Не говоря о несостоятельности этого объяснения вообще, оно во многих случаях прямо противоречило действительности, как это мы видим на примерах фельдмаршала М. Ф. Каменского и Петра Бахметева. Равным образом это объяснение совершенно неприменимо и к Петру Абрамовичу Ганнибалу. Второй сын Арапа Петра Великого не только не был испорчен французским [436] воспитанием, но и по-русски писал безграмотно, хотя служил в артиллерии и достиг генерал-майорского чина, так что его первоначальное образование, повидимому, не превышало общего уровня домашнего воспитания, получаемого большинством русских дворян. Что касается «специальных» сведений, которые и в то время считались необходимыми для службы в артиллерии, то Петр Абрамович мог приобрести их в с.-петербургской артиллерийской школе, учрежденной в 1735 году, для дворян и офицерских детей, генерал-фельдцейхмейстером Людвигом-Вильгельмом, принцем Гессен-Гомбургским. Несмотря на некоторые улучшения по технической части, последовавшие в 1745 году, с переходом школы в заведывание Геннина, — преподавание специальных предметов шло здесь крайне неудовлетворительно. Так, например, В. Ф. Ратч, сравнивая записки артиллерийской школы 1750 года с записками по артиллерии первой военной школы, учрежденной Петром Великим при бомбардирской роте, нашел, «что обучение этому предмету в истекшее полустолетие не ушло вперед, но подвинулось назад» (Сведения об артиллерии гатчинских войск. Спб. 1851).

Равным образом, преподавание родного языка оставалось в зачаточном виде, так что Петр. Абрамович, в этом отношении, едва ли мог сделать какие либо успехи; а при недостаточном домашнем воспитании должен был писать безграмотно и но окончании курса в артиллерийской школе. Подтверждением этого может служить следующее известие о способе обучения в артиллерийской и инженерной школах в 1750-х годах, когда Петр Абрамович мог находиться в числе учеников артиллерийской школы: «Обучение в школах велось обычным порядком. Вытвердив букварь, ученик приступал к часослову, а затем принимался за псалтырь; окончившим словесную науку признавался тот, кто мог бегло прочесть любую страницу псалтыря и часослова. Письменная наука ограничивалась списыванием букв и цифр, потом обучали рисованию, после чего ученики переходили к наукам математическими, и до инженерства и артиллерии принадлежащим»... Такой же нелестный отзыв о состоянии тогдашних специальных школ в техническом и научном отношении дает П. И. Шувалов, принявший тогда главное начальство над артиллерийским и инженерным корпусами: «Хотя школы в обоих сих корпусах и есть, токмо оне от неимения знающих учителей и от весьма ограниченного своего учреждения так недостаточны, что чисто сказать можно, надежда не есть желания достигнуть; следственно на оном основании людей, просвещенных науками и искусных в ремеслах, получить нельзя»... В 1758 году гр. Шувалов перевел артиллерийскую школу на инженерный двор на [437] Петербургской стороне, где с 1733 помещалась инженерная школа и соединил в одно заведение. При этом во внутреннем устройстве произведены были некоторые улучшения, усилены практические и учебные занятия, введено преподавание немецкого языка и пр. (Исторический очерк военно-учебных заведений, сост. Лалаев. Спб. 1880, стр. 17-18 и 35-36).

Но Петр Абрамович Ганнибал не дождался этих улучшений и дальнейших преобразований, так как в это время уже находился на действительной службе, судя по тому, что на пятидесятом году жизни он уже был в отставке с генерал-майорским чином, а до этого несколько лет состоял под судом. Петр Абрамович, насколько известно, не оказал никаких особенных услуг отечеству; и поэтому его быстрое повышение на службе можно только приписать тому значению, какое придавалось тогда специальному воспитанию, которое при всей своей недостаточности было все-таки выше общего уровня образования большинства тогдашних представителей военного сословия. Многие из них не имели никакого образования и практически приобретали сведения, требуемые для военной службы, вследствие того, что между дворянами все более и более распространялся обычай заблаговременно записывать детей в военную службу. «В тогдашние времена, — говорит Болотов, — все детей своих и даже в самых колыбелях имели обыкновение записывать в гвардию и всем тем, которые имели какой нибудь случай в Петербурге или знакомство... производить сие было очень легко» («Записки А. Т. Болотова», Спб., 1871, т. III, стр. 791). Подготовкой к военной службе также не затруднялись, судя по свидетельству другого современника, который рассказывает, как обыкновенный факт, что мальчика лет 13-ти определяли в полк, и родители в этих случаях «просили шефа полка поручить их сына кому либо, кто бы за ним имел присмотр и сообщал ему нужные по службе сведения» («Записки Н. И. Толубеева», Спб., 1888 г., изд. «Русской Старины», стр. 61).

Такие порядки отчасти объясняются условиями времени. Беспрестанные войны заставляли правительство поддерживать и даже усиливать наклонность русского дворянства к военной службе дарованием разных льгот и преимуществ. О другой стороны ряд побед и завоеваний еще более возвысили звание военных; на них смотрели, как на избранников государства. Вследствие этого, сколько нибудь достаточные дворяне почти исключительно отдавали своих детей в военную службу и считали для них унизительными канцелярские и другие занятия в коллегиях, приказах и управах. Если дворянин определял своего сына или которых либо из своих сыновей в гражданскую службу, то делал это вследствие невозможности прилично содержать их в полку, что и тогда стоило не дешево. [438]

Понятно, что Абрам Петрович Ганнибал, оставивший после себя более 1.400 душ крестьян и достаточное количество денег, не жалел средств для определения своих четырех сыновей в военную службу, представлявшую столько преимуществ в те времена. Иван Абрамович, старший и наиболее даровитый из сыновей Абрама Петровича, участник Наваринской битвы и основатель Херсона, вышел в отставку в чине генерал-поручика, после ссоры с Потемкиным; двое младших, Осип и Исаак Абрамовичи, служили в «морской артиллерии», а Петр Абрамовичи, в артиллерии и дослужился, как упомянуто выше, до генерал-майорского чина.

Весьма возможно, что Петр Абрамович достиг бы еще более видного общественного положения, если бы не попался в неприятном деле, в виде растраты каких-то артиллерийских снарядов. Вследствие этого, он долгое время состоял под судом и избавился от него, только благодаря связям и влиянию своего старшего брата, Ивана Абрамовича. Таким образом, о новой службе помышлять было нечего; и Петр Абрамович, после выхода в отставку, поселился в своем наследственном псковском имении, доставлявшем ему возможность безбедного и праздного существования. Здесь он зажил жизнью большинства тогдашних провинциальных дворян, которые по грубости нравов и отсутствию всяких интересов, кроме чувственных, составляли резкий контраст с щегольской внешностью и изысканными удовольствиями людей нового направления, усвоивших не только внешнюю сторону европейской цивилизации, но европейские понятия и нравы.

Отставной генерал-майор от артиллерии Петр Абрамович Ганнибала,, поселившись на покое в своем имении Елицы, изобрел для себя своеобразное занятие, которое давало ему возможность применить на практике специальные, некогда приобретенные им сведения. К тому же бездействие должно было неизбежно тяготить его после долголетней службы, связанной с известными обязанностями, а тем более, в виду деревенского затишья и одиночества, сменившего шумную жизнь в кругу военных товарищей. Так, по свидетельству Михаила Калашникова, крепостного слуги Петра Абрамовича Ганнибала, отставной генерал-майор, проживая в своей усадьбе, занимался перегоном водок и настоек и занимался со страстью. Михаил Калашников принимал деятельное участие в его трудах и помогал ему «возводить настойки в известный градус крепости», при чем раз они сожгли свою дистиляцию, вздумав делать в ней нововведения по проекту самого Петра Абрамовича. По этому поводу слуга поплатился за чужой неудачный опыт собственной спиной, так как, по его словам, «когда бывали сердиты Ганнибалы все без исключения, то людей у них выносили на простынях». [439]

Но, как нередко бывает с людьми крутого характера, Петр Абрамович не был чужд известной сентиментальности, как видно из того действия, какое производила на него музыка. И в этом отношении Калашников был незаменимым человеком для своего господина: «обученный через посредство какого-то немца искусству разыгрывать на гуслях русские песенные мотивы, он погружал генерал-майора в слезы или приводил в азарт своей музыкой», что обыкновенно происходило по вечерам («А. С. Пушкин в Александровскую эпоху» П. Анненкова, Спб., 1874, стр. 11-13).

Вообще у Петра Абрамовича, помимо любви к музыке, проявлялось иногда стремление к духовной жизни, судя по тому, что одно время, несмотря на свою безграмотность, он задумал приняться за литературный труд и начал свою автобиографию, которая, к сожалению, осталась неоконченною. Считаем нелишним привести ее, в виду ее краткости, как образчик своеобразного слога и правописания Петра Абрамовича:

«Отец мой служил в российской службе, происходил в оной чинами и удостоился иенерал аншефского чина, был негер, отец его был знатного происхождения то есть владетельным князем и взят вомонаты отец мой константинопольского двора из оного выкраден, и отослан к государю Петру Первому; детей после себя оставил Ивана — Генерал Поручика, Петра артиллерии полковника — Иосифа морской артиллерии второго ранга капитана — Исаака морской артиллерии 3 ранга капитана; дочерей Елизавету — которая была за Пушкиным вдовою, Анну коя была за Генерал Маиором Нееловым, Софья за Роткирхом. Братья сестры и зятья волею Божею все вроди и чада помре; остался я один, я и старший в роде Ганнибалов; теперь начну писать о собственном рождении, происходящим в чинах и приключениях. Родился я в 1742 году июля 21 число по полуночи в городе Ревеле где отец мой в оном городе был Обер-комендантом; восприемники были за очно вечно достойна Императрица Елизавет Петровна достойной памяти с Петром Третьим — вто же время пожаловано отцу моему 500 душ Псковской губернии»...

Здесь обрывается автобиография Петра Абрамовича Ганнибала, которая при всей своей краткости и безграмотности имеет несомненный интерес, как живой отголосок прошлого. Петр Абрамович уступил приведенный нами отрывок автобиографии своему внучатному племяннику А. С. Пушкину, с которым познакомился в 1817 году, во время его пребывания в селе Михайловском.

Свидание с старым родственником, которому в это время было семьдесят пять лет, показалось настолько характерным поэту, что он описал его в коротких словах на клочке бумаги: [440] «Попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он ее и мне поднести; я не поморщился — и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз б или 6 до обеда»... («А. С. Пушкин. Материалы для его биографии» П. Анненкова, 2-е изд., стр. 39)

Но как ни безотрадно было существование Петра Абрамовича Ганнибала в деревне, он никого не мог обвинять в своем одиночестве, так как смолоду любил жить в свое удовольствие и, находя семейную жизнь слишком стеснительной для себя, добровольно расстался с женою и детьми, насколько можно судить из прилагаемых документов, полученных нами от редакции «Исторического Вестника». Семейная история Петра Абрамовича несложная и, как мы упоминали выше, лишена драматических эффектов и романической окраски. Он женился в 1777 году на Ольге Григорьевне, дочери коллежского советника Г. Г. фон-Данненстерн; но, повидимому, не имел к жене особенной привязанности, потому что вскоре после брака начал изменять своим супружеским обязанностям. Тем не менее, супруги продолжали жить вместе и в течение девяти лет нажили троих детей: сына и двух дочерей. Но тут Петр Абрамович, по собственному ли побуждению, или под влиянием своей новой Дульцинеи, девицы Надежды Гавриловны Лихачевой, неожиданно уехал в свою псковскую деревню, известив письменно жену, чтобы «она к успокоению его не жила более с ним вместе, а получала бы от него с детьми положенное им содержание». Ольга Григорьевна покорилась своей участи и осталась жить в Пскове с детьми, хотя не переставала собирать точные сведения о поведении своего мужа, жившего в 48 верстах от города, в усадьбе Елицы, Псковского уезда, и не раз обращалась к нему с различными претензиями, по поводу получаемого содержания.

Так прошло шесть лет. Но в 1792 году Ольга Григорьевна узнала от Ивана Абрамовича Ганнибала, что муж ее не только намерен продать свою наследственную вотчину, но отобрать от нее детей и лишить ее всяких средств. Это последнее известие сильно встревожило ее, хотя Петр Абрамович при своих привычках едва ли решился бы взять на себя заботу о детях, и мог распустить такой слух с единственною целью помучить нелюбимую жену. Во всяком случае, она поверила этому на слово и, не видя другого исхода, обратилась к императрице Екатерине II с письменным прошением, которое настолько типично, что мы приводим его почти целиком, тем более, что оно имеет мало общего с обычным характером этого рода документов, адресуемых на высочайшее имя. Ольга Григорьевна в своем прошении наивно [441] посвящает императрицу в разные подробности своего домашнего обихода, жалуется на несвоевременную доставку и негодность провизии, положенной на ее содержание и прочее. На ряду с этим она рассказывает о своей семейной жизни и отношениях к мужу, предлагает даже в подтверждение своих слов представить ее величеству письмо девицы Лихачевой к Петру Абрамовичу:

«Всемилостивейшая государыня (пишет Ольга Григорьевна в своем прошении), муж мой генерал-маиор Петр Абрамович сын Ганнибал, сосватав меня в замужество в 1777-м году у отца моего коллежского советника Григорья Григорьева сына фон-Даннестернова, но воле которого я и по согласию моему за него в том году и вышла, с коим и жила до прижития двух дочерей и сына, не видя от него дальнейших себе оскорблениев, исключая некоторых со стороны его поступков, нарушающих долг супружественной обязанности, каковые содеянности узнав я к прискорбию моему без показания ему в том укоризнами моими малейшего оскорбления, во удаление распри и вражды от того произойти между нами могущей, сносила терпеливо, в чаянии чрез такой пример обращения ого к лучшему сожитию! Но оный, всемилостивейшая государыня! презря сносимое мною уважение, клятвы и обеты священного союза, отдав после того двоих старших детей для обучения в пансион, а меня в 1786 году оставил одну, сам взяв себе для житья в дом прапорщицу Анну Антонову с дочерью девицею Надеждою Гавриловою до фамилии Лихачевых, уехал в Псковскую свою вотчину, из которой и известил меня письменно, чтобы я к успокоению его не жила более с ним вместе, а получала бы от него с детьми моими себе на содержание в год по пятисот рублей и прочее еще некоторое самонужнейшее по положению его для себя и для людей, при мне находящихся, из домашней провизии, — а дабы вящше доказать неблагонамеренные свои ко мне расположения и дать восчувствовать мне более притеснениев, лишил меня в состоящей в здешней губернии во 147 душах его деревне Елицах (Деревня Елицы при р. Черехе, Псковского уезда в настоящее время содержит всего 110 душ: 60 ч. м. п. и 50 ж. п., см. «Списки населенных мест Росс. имп., сост. центр. стат. комит. мин. вн. дел.», Спб., 1885) права хозяйственного участия и всякого распоряжения, препоручив оную зятю своему, надворному советнику Адаму Карпову сыну Ротхерху (А. К. Роткирх был женат на Софье Абрамовне Ганнибал, родной сестре Петра Абрамовича. См. Родословная А. С. Пушкина, сост. Н. И. Павлищевым. 1855), которому к большему угнетению моему и предоставил все доносимое вашему императорскому величеству для содержания моего доставлять мне, по каковой воле я и сие малое его положение снося без роптания и живу с 1786 года, оставлена им будучи одна. Муж же мои, видя и в сем мою терпеливую молчаливость, не умолк однако же и тут чинить мне разнообразные оскорбления, как-то: запрещением людям без позволения того Ротхерха отпускать мне из той деревни по требованию моему ничего, а сей благоугождая недоброжелательствам мужа моего делал мне разнообразно чувствительнейшие притеснения в доставлении по тому определению мужа моего. Первое, не все, что определено им и не такое, как должно, а совсем иногда отпускал негодную к продовольствию на употребление муку и прочее тому подобное, но и то с уменьшением в мере и весе количества, да и не в свое, а гораздо позжее определенного времени, от чего я и претерпеваю крайнюю нужду и принуждаюсь иногда входить в долги по сей необходимости — что все я относила неоднократно с просьбами моими о избавлении меня от сих притеснениев к мужу моему. Но он, не будучи ничем сим убеждаем оставил все сие без внимания и не только чем либо [442] удовлетворил мои прошения, но даже и не удостоил меня своим ответом. Я и тут, всеавгустейшая императрица!.. никогда не хотела входить ни в какие просьбы, есть ли бы только он не продолжал более сих обид. Но он Августейшая Монархиня! за всем сим ко усовершению своих предприятиев, клонящихся единственно только на сугубое отягощение судьбы моей, не могши более у иго ничем совершить моего несчастия, вымыслил новое средство: продать наследственную доносимую Нашему императорскому величеству деревню и отобрав детей оставить меня без всего уже, о чем я известилась ныне чрез брата его родного Ивана Абрамовича, а как чрез таковую продажу не только претерплю я, но и расстроит вечно благосостояния малолетних наших детей, — поелику оный муж мой, по получении в наследие после отца своего сего имения, и так уже продал состоящий в здешнем городе дом, да дачу, приносимую не малое количество доходов, к тому же получил по смерти оного и наличными до 12.000 рублей и все сие делал не по необходимым каковым либо нужным обстоятельствам, или к присовокуплению к сему чего либо, а только на прожиток своих увеселений и дабы провести сим образом оное в руки того, кому вся приверженность посвящена, а сим то жертвуя, сам соделывает детям на весь их век беднейшее состояние и лишает право по рождению их достойного воспитания, мне же, от маленького моего приданого, сколь бы желания мои ни были велики, не только их воспитать, но и содержать нечем, вручить же их в попечение его по таковому образу сожития предстоять очевидно вечное их несчастие. Поелику, живучи у него, ничего иного занять не могут, кроме такого же плода, которому они ежеминутно будут свидетелями, да и мне можно ли тут иметь свое пребывание, где жизнь моя подвержена всегдашней опасности, а честь безвинному поруганию. Всемилостивейшая государыня! я не осмеливаюсь обременить священнейшего слуха вашего императорского величества подробнейшим описанием всех собывших со мною происшествий, а приемлю только дерзновение в доказательство- моей невинности, всеподданнейше донести вашему императорскому величеству, что я имею у себя от той помянутой девицы Лихачевой писанное к оному моему мужу письмо, поощряющее его на угнетение меня и открывающее непозволенную между ими взаимность, которое ежели угодно будет потребовать соизволению вашего величества, то имею представить... Великодушная монархиня! Снидите с престола и извлеките Божеским своим снисходительным покровом, чтоб невинно несчастную жену, погибающую с своими детьми повелением: во удержание расточения родового имения в письме крепостей и прочих сделок ему запрещено и оставления у меня детей, для обучения оных под моим надзором, а мне об отпуске безудержно для содержания моего с ними следуемых сумм высочайше повелите определить опеку. Я бы иначе никак не осмелилась утруждать священнейшую императорского вашего величества особу, если бы не сии кровные нужды и поступки моего мужа, а наиболее повсюду носимые звуки о беспредельно милосерднейшей щедроте вашей к тому меня не привлекли. Удостой в свете великая государыня в восстановлении бытии нашего сподобиться правосудно милостивой своей резолюции».

«Всемилостивешей государыни
Вашего Императорского Величества
всеподданнейшая
Генерал-маиорша Ольга Ганнибалова».

«Генваря « » дня
1792 года». [443]

III.

Назначение Г. Р. Державина кабинетским секретарем у принятия прошений. — Его неумение угодить императрице. — Письмо Ольги Григорьевны Ганнибал к Г. Р. Державину. — Перечень содержания, положенного ей Петром Абрамовичем. — Новый составленный ею перечень. — Значение этих перечней для обрисовки городского домашнего обихода дворян среднего состояния.

Прошение Ольги Григорьевны Ганнибал было доложено императрице 15-го января 1792 года, Г. Р. Державиным, который за месяц перед тем был назначен кабинетским секретарем (статс-секретарем) у принятия прошений. Хотя Державин, по своей обязанности, принял на себя ходатайство по жалобе Ольги Григорьевны, но, как мы увидим ниже, вел себя крайне нерешительно, прибегал к полумерам и хлопотал только о скорейшем прекращении дела, в виду множества других поступавших к нему прошений и, главным образом, вследствие своего шаткого положения при дворе.

После хлопот и неприятностей по тамбовскому губернаторству, Державин довольно долго оставался в неопределенном положении и, только два месяца спустя после смерти Потемкина, дождался нового назначения. Но и тут при частых докладах, в качестве кабинетского секретаря, он не сумел угодить императрице и, в самом непродолжительном времени, навлек на себя ее неудовольствие. При назначении Державина, императрица, между прочим, имела в виду поручить своему новому секретарю просмотр сенатских меморий; но прославленный певец Екатерины на первых же порах так наскучил ей своими замечаниями по этому поводу, что она приказала ему объясняться по сенатским мемориям только с обер-прокурорами и генерал-прокурором. Таким образом, доклады у государыни становились все реже и неприятнее для обеих сторон. «Сам Державин приписывал это тому, что через его руки проходили дела неприятного свойства: жалобы на неправосудие, награды за заслуги и прошения о пособиях, тогда как доклады о более важных и интересных предметах относились к обязанностям других секретарей. Но главной виной было то, что Державин не обладал тою ловкостью и уклончивою гибкостью, которые необходимы для успеха в придворной сфере, не умел скрывать мыслей, ни выражать их с приличною осторожностью» («Сочинения Державина с объяснительными примечаниями» Я. К. Грота, т. IX, Спб., 1883, стр. 619).

Достаточным подтверждением этого служат, между прочим, следующие замечания императрицы, по поводу докладов Державина, приведенные в «Дневнике А. В. Храповицкого» за 1792 год: [444]

«13-го февраля. Сказали мне после доклада Державина, что он ходит с такими просьбами, какими бабы разжалобили тещу и жену его.

«2-го марта. Как-то не в добрый час Державин докладывал... и с неудовольствием Державина отпустили. Потом, тотчас призвав меня, сказывали... Он со всяким вздором ко мне лезет... и скоро, кликнув Державина, со слов моих дали резолюцию. После и без него говорили: он так нов, что ходит с делами, до меня не принадлежащими»... («Дневник А. В. Храповицкого» 1782-1793. Николая Барсукова. Спб. 1874, стр. 389, 391-392).

С другой стороны, Державин, убедившись в своем неумении угодить императрице, должен был избегать всяких лишних докладов, а тем более по одному и тому же делу. Поэтому, не дожидаясь ответа императрицы на прошение О. Г. Ганнибал, он вызвал Петра Абрамовича для личных объяснений и, успокоенный его доводами, что «он дает достаточно своей жене, и что она имеет своих приданых 140 душ», обратился письменно к Ольге Григорьевне, советуя ей вступить в переговоры с мужем и покончить дело мирным путем. Ольга Григорьевна буквально исполнила совет кабинетского секретаря и написала своему супругу письмо, приложив новый составленный ею список содержания, которое она желала получать от него «натурою и деньгами для безбедного существования с детьми». Но Петр Абрамович, и прежде не обращавший никакого внимания на заявления жены, еще менее расположен был к каким либо уступкам, после ее жалобы императрице. Вместо ответа, он возвратил ей обратно посланный ей перечень содержания с короткой собственноручной надписью:

«Я у его превосходительства Державина был и ему объяснился, вы от меня получайте по прежнему моему положению, что и получите именно послезавтра, а предписывать вы мне не можете. П. Г.».

Не довольствуясь этим, Петр Абрамович Ганнибал приехал в Псков, чтобы, против желания жены, продать свое наследственное имение Елицы и совершить на него купчую крепость. При этом он рассказывал всем знакомым, что «Г. Р. Державин не думал докладывать государыне, а удержал просьбу Ольги Григорьевны у себя, и его, Петра Абрамовича, от своего имени дружески просил удовлетворить жену, помимо воли государыни».

Ольга Григорьевна тотчас же узнала о предполагаемой продаже и россказнях своего мужа; и под влиянием огорчения поспешила известить кабинетского секретаря о неблагоприятном для нее повороте дела. Письмо ее к Державину носит тот же характер, как и прошение к императрице, отличается таким же [445] многословным изложением фактов и отсутствием каких либо личных, самостоятельных соображений. Исполнив в точности совета, Державина, она поражена постигшей ее неудачей и доверчиво посвящает его в малоинтересные для него подробности своих домашних дел, в надежде, что он так или иначе выведет ее из затруднения и придумает план действий:

______________________________________

«Милостивейший государь Гаврила Романович! (пишет Ольга Григорьевна Ганнибал). Нет сомнения, чтобы врожденная добродетель ваша, узнав причину нудящего меня донесения, но простила мне оное, так как я, выполняя волю приказания вашего Превосходительства, хотела достигнуть спокойного окончания: но нет, вместо сего встречена таковыми обстоятельствами, которые более вид подают ко угнетению меня, нежели к надежде получения желаемого. Ибо я, не имея случая видеть мужа моего почла за должное отнестись ему самою нужною запискою, что сколько бы подлежательно было получать мне в год на содержание, на которую в ответ и получила, что он вашему превосходительству о даче мне прежнего своего положения объяснялся и будто бы вы сверх того отпускать мне ничего ему не приказывали. А как доходы его состоят более 5000 рублей, положение же заключалось не из чего иного, как из отпускаемых мне в год 500 рублей и небольшого количества для людей муки, а лошадей сена и овса, которое и во всеподданнейшей моей просьбе объяснено, что столь недостаточно, что я из долгов но выходила никогда, что самое и убеждало меня повергнуться к стопам монаршего покровительства, — тепериче же он, по только чем сим меня по сей записке удовлетворил, но и деревню доносимую ее императорскому величеству, о которой я всеподданнейше и просила учинить и письме крепостей запрещение, за 37.000 рублей продал и крепость на сих днях в здешней (псковской) гражданской палате вознамерился совершить, чрез что невинные дети и лишаются уж навсегда оной, к тому, ж еще всем отзывается, якобы по просьбе моей ваше превосходительство не изволили государыне докладывать, а удержали оную у себя, что и сказывали ему по дружбе своей за секрет, что вы мне таковое объявление будто бы изволили учинить от себя, а его только дружески просили, чтоб он меня по вашей просьбе удовлетворил, а не по воле государыни, о чем я и известилась от весьма надежного и близкого ему человека — чему я однако, чтоб оное могло произойти со стороны вашей, не додаю ни малого вероятия. Но поелику таковой отзыв его есть презрительная насмешка и умысл, клонящийся впредь на утеснение меня, то я и почитаю за долг моей обязанности об оном учинить вам донесение. Чтож он объяснялся вашему превосходительству, что все будто бы дает на содержание мое достаточно, и я имею за собою своих приданых 140 душ, таковое его донесение есть действительно несправедливое, ибо я в приданое получила от отца моего только 100 душ, а от него получала то самое, что я выше сего вам донесть честь имела, но и то не всегда все, а гораздо с уменьшением положенного...».

______________________________________

Далее, в том же письме, Ольга Григорьевна вновь распространяется о своем стесненном материальном положении и просить Державина оказать ей покровительство в доставлении ей сполна содержания по записке, «учиненной» ею для Петра Абрамовича и полученной от него обратно с отказом.

Любопытно, что Ольга Григорьевна, представляя ту же записку Державину с кратким перечнем получаемого от мужа содержания, сочла нужным несколько видоизменить ее и перевести статьи [446] требуемого содержания на тогдашние цены, что составило в итоге 2581 рубль 60 копеек; и, не довольствуясь этим, просила, чтобы суммы, следуемые учителям за воспитание детей, были отпускаемы ей на руки (см. прил. I и II). Между тем, в прежней записке, составленной ею для мужа, она не решилась упомянуть о годовой сумме, означенной в записке к Державину и далеко превышающей положенное им содержание, и предоставляла по его усмотрению «ему самому платить в пансион и учителям за воспитание детей».

В то же время, Ольга Григорьевна, повидимому, не совсем была покойна относительно записки, представляемой кабинетскому секретарю, так как в письме к нему делает оговорку, что она лично, «судя беспристрастно, не находит в своей записке ничего излишнего, а все полагала только одно необходимое»... «А есть ли, добавляет она, что и за тем усмотрено будет вами излишнее, то, исключа оное, предоставить мне безбедное содержание, чем и можете прекратить всю таковую между нами расстройку и сим то самым положением оградите во всю жизнь мою бытие утесненного семейства, с которым я в ожидании сего вашего снисхождения пребыть честь имею и пр.

«Покорнейшая к услугам
Ольга Ганнибалова».

«Января « » дня 1792».

В дополнение к этому письму считаем нелишним привести записку Ольги Григорьевны, представленную ею П. А. Ганнибалу с вычислением требуемого содержания, на ряду с перечнем действительного содержания, получаемого от мужа через А. К. Роткирха:

______________________________________

Перечень содержания, положенного Петром Абрамовичем Ганнибалом в 1790 году.

Для собственного своего содержания Ольге Григорьевне определяю в год 500 рублей, да из деревень ее, в приданство полученных, доходы от оных отдаю ж на ее произвол. Для услуг ее определяю людей, а именно трех лакеев, повара и двух конюхов, женска полу трех, провианту в месяц мужескому два четверика, женскому полтора четверика, круп каждому в месяц по гарду, гороху всем четыре гарца в месяц, мяса десять пуд в год, капусту на зиму рубленой.

Лакеем сертук и камзол на полтора года, а нижнее платье повсягодно на рубашки и на прочую обувь по три рубли каждому в треть; повару камзол на полтора года, а нижнее повсягодно, на рубашки и на фартуки и на обувь по три рубли в треть, да на два года повару кафтан простово сукна; конюхам кафтаны на полтора года, на рубашки и обувь по два рубля в треть, шубу на четыре года; женщинам двум верхним две пары платья затрапезные или [447] набойчатые на полтора года, на рубашки, на платки и на обувь по четыре рубли с полтиною в год; прачьке серой кафтан на два года, на кофту и юпку и прочую обувь и рубах по рублю семидесяти копеек в треть; шубу на четыре года.

Для экипажу 4-х лошадей, для коих фураж получать и на одну корову сена; для ковки лошадей 24 рубли в год.

Для стола муки пеклеванной три четверти, три четверика с половиною; пшеничной домашней четыре четверика; масла четыре пуда, вся оная провизия на год; солоду в месяц по четверику.

Ольга Григорьевна получила от меня на 4-е месяца, щитая с марта на ее содержание 166 рублей 40 копеек, за квартиру за полгода 80 рублев, в пенцыон отдано за обеих детей за полгода вперед 225 рублей, считая с 21 февраля; детям дано на одежду 100 рублей; на дрова получает денег из суммы продажных в Гачину дров, лакеем всем сделать по нижнему платью, а Сеньки и Фильки по сертуку и три шляпы; для двух конюхов поенному кафтану с кушаками и две шляпы, жалованья по положению роздать всем девкам по положению купить на платье или деньгами выдать по цене; прачьке сделать серой кафтан из сукна, имеющегося при мызе, а шубу дать еще обождать, ибо срок еще не вышел; малой девке сделать платье…

в 26 февраля
1790 года
Мыза Олиц.

______________________________________

Перечень полагаемого к получению годового содержания по записке Ольги Григорьевны, представленный ею Петру Абрамовичу Ганнибалу в январе 1792 года.

1. На наем квартиры и покупку дров в год триста двадцать рублей.

2. На разные припасы к столу, что для содержания семейного в доме потребно и на лекарствы, полагается в год всего тысячу рублей, да в натуре отпускать из деревни для стола в каждой год муки пеклеванной пять четвертей, пшеничной три четверти, масла коровья семь пуд, солоду на квас и кислые шти три четверти, круп гречневых, ячменных и полбенных или какия другие вместо того случатся, каждаго сорта по два четверика.

3. На починку экипажа, на исправление конской сбруи, на подковку лошадей и на лекарства 80 рублей.

4. Для двух лакеев и третьяго парукмахера на ливрею, в каждый год на каждаго по 30 рублей, да им же на рубашки, галстуки, манжеты и обувь, жалованья в год по 12 рублей на человека, да в три года на теплые сертуки или бекеши, каждому по 20 рублей.

5. Для повара на камзол с рукавами и штаны толстаго синего сукна на год 10 рублей, да на серой кафтан в два, тулуп овчинной в три года 10 рублей, на рубашки, фартуки, обувь и тому подобное жалованья в год по 12 рублей.

6-е. Кучеру и форейтору для выезда на синие ямские кафтаны в два года каждому по 12 рублей; на шляпы и шапки ямские по три рубли в год; на серые повсядневные кафтаны в два года по 4 рубли каждому, на тулупы овчинные в два года по 7 рублей каждому, на рубашки, обувь и прочее жалованья в год по 10 рублей.

7-е. Для трех вверху девок каждой на две пары носильных затрапезных по семи рублей на пару, да каждой на одну чистую для праздников пару из выбойки по 6 рублев, да на рубашки, платки и обувь, каждой в год по 8 рублей, да каждой на три года по овчинной шубе синей крашениной крытой [448] ценою по восьми рублей, да для одной прачьки на две пары носимаго простаго платья в год по шести рублей, — на серой кафтан и овчинной тулуп на два года по 7 рублей, на обувь, рубашки жалованья по 5 рублей.

Для людей на пищу:

8-е. На каждый месяц на каждаго человека муки аржаной по два четверика — круп по одному гарцу — гороху для всех в месяц четыре гарца, да говядины всем вообще во весь год 12 пуд или за оную деньгами 24 рубля; капусты рубленой 24 ведра.

Для четырех лошадей каретной и одной водовозной и двух коров фуража.

9-е. На всех овса в месяц по 6 четвертей, сена на всех лошадей и коров в месяц по сту по пятидесяти пуд, да муки коровам в месяц осипну.

Все описанное по сему исчислению должно отпускаемо быть деньгами пред наступлением каждаго года в декабре месяце за год в перед, а в натуре хлеб и фураж и прочие припасы но месячно вперед — но буде признано будет по чему неудобным доставлять оные в натуре, то вместо оного вносить в тож самое время, когда что представить должен, деньгами, по тем ценам, какия тогда показанным вещам состоять будут.

Что ж принадлежит до детей, то за преподавание им разных наук в пансион и учителям по условиям суммы денежной платить прямо от себя Петру Абрамовичу.

______________________________________

Приведенное нами вычисление содержания, получаемого Ольгой Григорьевной Ганнибал от мужа, а равно и составленные ею перечни увеличенного содержания, любопытны не только со стороны цен на те или другие продукты и тогдашней стоимости жизни вообще, но имеют безусловно бытовое значение, так как наглядно рисуют городской домашний обиход дворян среднего состояния. Хотя Петр Абрамович Ганнибал наследовал от отца 300—340 душ и по числу их принадлежал к крупным помещикам, которых в прошлом столетии было в Великороссии всего 6%, а тем более в Псковской провинции, где преобладало мелкопоместное владение («Крестьяне в царствование Екатерины II» В. И. Семевского, т. I, Спб., 1881, стр. 30 и 20); но во всяком случае он не мог сравниться с вотчинниками, владевшими несколькими тысячами крестьян, которые жили на широкую ногу, сообразно своим средствам. Последние щеголяли друг перед другом не только мебелью, дорогими экипажами и множеством лошадей, но и количеством дворовых, — так что «в некоторых богатых домах в Петербурге число слуг обоего пола доходило до 150 и даже 200 человек» (Ibid., стр. 127). Такие условия жизни были, конечно, возможны только при крепостном труде, когда «все было свое: и хлеб, и живность и все припасы, все привозилось из деревень; всего заготовлялось помногу, стало быть, и содержание стоило не дорого; а жалованье людям платили небольшое; сапоги шили им свои мастера, платье тоже, холст был некупленный» и пр. («Рассказы бабушки» Д. Благово, Спб., 1885, стр. 55). [449]

Но, как ни дешево было в те времена содержание дома и прислуги, стремление дворян среднего состояния жить по образцу знатных и богатых бар приводило к довольно печальным результатам в виду усиливавшейся роскоши; и заставляло их делать долги или урезывать себя на более необходимом. Так Петр Абрамович Ганнибал, считая нужным, «сообразно по рождению и чести всей фамилии», приличным образом содержать жену с детьми в городе, назначил ей для прислуги десять человек: три лакея (из них один исполнял должность парикмахера), повара, кучера, форейтора, трех «верхних» девок и прачку, а для выездов дал четверку лошадей, потому что карета цугом составляла тогда неизбежную принадлежность порядочного дворянского дома. Но в то же время Петр Абрамович урезал, насколько мог, домашний обиход семьи и ограничил содержание прислуги скудным удовлетворением самых первых жизненных потребностей, относительно пищи, одежды, обуви и получаемого жалованья. Ольга Григорьевна, с своей стороны, чтобы не отстать от других и поддержать честь семьи, позволяла себе лишние расходы и вошла в неоплатные долги. Хотя в записке, поданной Державину, она, между прочим, просила о небольшой прибавке содержания прислуге, но едва ли сделала это для гуманных целей, а скорее хлопотала об увеличении своего содержания вообще, которое желала по возможности получать «наличными деньгами и прямо на руки».

IV.

Резолюция императрицы на прошение Ольги Григорьевны Ганнибал. — Сомнения Ольги Григорьевны и ее жалобы Державину на Петра Абрамовича в ослушании высочайшей воли. — Письмо Петра Абрамовича Ганнибала. — Обличительное письмо Ольги Григорьевны и Державину и просьба вновь доложить об ее деле государыне. — Вторичный доклад Державина по делу Ганнибалов. — Переписка Державина по этому поводу с обоими супругами.

Державин, получив письмо Ольги Григорьевны, с приложением составленной ею записки увеличенного содержания, не нашел нужным входить с нею в какие либо объяснения по этому поводу, тем более, что считал дело оконченным, в виду последовавшей на него резолюции государыни. Но, для успокоения Ольги Григорьевны, он поспешил сообщить ей содержание именного указа ее величества, по которому Петр Абрамович Ганнибал обязывался выполнить ее, Ольги Григорьевны, требования, выраженные в прошении, о выдаче ей «безнужного содержания, нечинении впредь оскорблений и неотобрании у нее детей».

Ольга Григорьевна недоверчиво отнеслась к полученному известию, но не решилась прямо высказать своих сомнений. Поэтому, [450] в письме к Державину от 21 января 1792 года, не входя ни в какие подробности, она только просила его взять с Петра Абрамовича Ганнибала письменное обязательство в точном выполнении последовавшей резолюции, а также принять должные меры к охранению имущества ее малолетних детей, чтобы «она могла оставаться покойною и навсегда безопасною»...

Неизвестно, получила ли Ольга Григорьевна ответ на это письмо, но, во всяком случае, ее сомнения относительно готовности Петра Абрамовича исполнить высочайшую волю имели достаточное основание. Упрямый генерал-маиор, повидимому, не выказывал ни малейшего желания подчиниться кому бы то ни было в устройстве своих семейных дел; и по приезде в Псков заявил об этом Ольге Григорьевне, чтобы навсегда отбить у нее охоту писать на него жалобы и прошения.

Но Ольга Григорьевна, под страхом лишиться получаемого содержания, решилась вновь обратиться к заступничеству кабинетского секретаря, потому что считала вмешательство власти единственным спасением в своей распре с мужем.

______________________________________

«Милостивейший государь Гаврила Романович! — писала она Державину от 2 февраля того же года, — простите вы мне, что бедственное изнурение моих положениев и угрозы в преслушании высочайшей воли, мужа моего, нудят меня паки, сим утруждая вас, совершенно предать себя покровительству ваших добродетелей. Так как муж мой прошедшего числа известил меня, чтобы я от него никакого получения на мое содержание но только вновь мною полагаемаго, но и из того, что им было положено, не дожидалась, а просила бы на него, где бы то ни было и сколько хотела, но он ничьих приказаниев выполнять не будет, поелику де имением моим распоряжать права кроме меня никто не имеет, каковое сведение и поразило меня столь чувствительно, что я вашему превосходительству лично предстать никак но могу, тем вящшее, что по тому его положению я всегда получала на каждый месяц при наступлении начала оного все что следовало, а по сому самому, что было получено за истекший месяц, то все издержано, и у меня теперича ни денег, для людей муки, а лошадей фуражу ничего нет и кормить оных, не войдя в долг, не чем, что и убеждало меня... просить вас, милостивейший государь, о скорейшем исходатайстве своим предстательством от высочайшей власти великодушно матернего на безбедное по тому расчислению определения, а дабы я до оного но могла умереть голодом, пожаловать приказать ему доставлять мне все по прежнему. Пожалуйте, милостивейший государь, войдите в рассмотрение таковой его ожесточенности и горестнейшего моего состояния и докажите свету, что вы есть истинный щит покровительства невинного страдания, чего в ожидании и пребуду всегда с истинным моим к вам почитанием» и пр.

______________________________________

Однако, как ни храбрился Петр Абрамович Ганнибал перед окружающими и женой, готовой поверить на слово всякой его угрозе, но не посмел на деле выказать неповиновение высочайшей воле. Поэтому, вслед за получением упомянутого указа государыни о выдаче им, Петром Абрамовичем, достаточного содержания семье, он написал почтительное письмо кабинетскому секретарю, в котором, жалуясь на несправедливые требования Ольги Григорьевны, [451] тем не менее, изъявил полнейшую готовность, согласно повелению императрицы, давать «ежегодно жене на все ее содержание по тысяче рублей»,

______________________________________

«Милостивый государь мой Гаврило Романович, — писал Ганнибал Державину своим нескладным слогом, — на объявленный мне от вашего превосходительства именный всемилостивейшей нашей государыни указ имею честь донести: жена моя имеет собственных своих крестьян в Казанской губернии 140 душ, а за мною всего во владении состоит 300 душ, с которых ежегодного дохода получаю только 2500 рублей, из оного содержу себя и трех моих детей, из коих двое в пенционе, не входя во объяснении причин равномерно и свое неудовольствие жене мней, честь имею Вашему Превосходительству донести, хотя от жены моей и несправедливые жалобы и от сожития со мною удалилась добровольно, но и ее избегая навести дальних беспокойств и повинуясь слепо повелению ее величества обязуюсь давать ежегодно на все ее содержание по тысячи рублей, которое число денег с доходами, получаемыми ею из собственных ее деревень, превосходит почти то, что я на содержание и воспитание детей своих и для себя оставляю.

«В протчем, приемля высочайшее ее императорского величества повеление с надлежащим верноподданному благоговением, все то предаю матернему и правосудному ее императорского величества о подданных ее промышлению.

«Вашему Превосходительству
Милостивого Государя
покорнейший слуга Петр Ганнибал».

«Февраля 6 дня 1792 г.».

______________________________________

Добродушный тон письма Петра Абрамовича и выраженная им готовность выдавать ежегодно своей жене по тысяче рублей, во исполнение высочайшего указа, настолько расположили Державина в пользу обвиняемого, что он и на этот раз оставил без внимания жалобу Ольги Григорьевны, с вычислением требуемого ею содержания, о которой она вновь напоминала ему в своем письме от 2 февраля. К тому же, послание Петра Абрамовича казалось настолько красноречивым кабинетскому секретарю, что он целиком переслал его Ольге Григорьевне при следующей записке:

______________________________________

«Милостивая Государыня моя

«Ольга Григорьевна.

«По делу вашего превосходительства с мужем вашим генерал-маиором Петром Абрамовичем Ганнибалом получил я от него письмо, при сем прилагаемое, в котором он в исполнение высочайшего ее императорского величества соизволения, обязуется сверх воспитания детей давать вам на все ваше содержание ежегодно по тысячи рублей, о чем и донесено будет ее императорскому величеству, извещая о сем, пребываю с особливым моим почтением

«Гаврил Державин».

«Февраля 8-го дня, послано с Г. Купером.
«1792 года, С.-Петербург».

______________________________________

Но письмо Петра Абрамовича не произвело на его жену того впечатления, какого ожидал от него Державин, в чем он мог убедиться из полученного на другой день подробного письма Ольги [452] Григорьевны, в котором она открыто уличала своего мужа во лжи. Но ее словам оказывалось, что прежнее, положенное мужем содержание далеко превосходило обещанную им сумму в тысячу рублей, и что, кроме того, Петр Абрамович намеренно уменьшил количество принадлежащего ему имущества, а также неправильно показал число душ, полученных ею в приданое. В заключение Ольга Григорьевна просила кабинетского секретаря, в случае отказа Петра Абрамовича дать ей безбедное содержание, вновь доложить об ее деле императрице.

Обличительное письмо Ольги Григорьевны опять-таки настолько характерно по общему тону и некоторым своеобразным выражениям, что мы решаемся привести его:

______________________________________

«Милостивый Государь

                                «Гаврила Романович.

«Я имея честь быть о положении мужа моего и прочего от вас возвещенною! Одолжаюсь донести вашему превосходительству, что таковое его положение ни есть уважительное исполнение высочайшей воли, а вящее угнетение токмо меня, поелику он, не имея на сие прежде объявленного ему повеления, доставлял к содержанию моему гораздо превосходнее сой суммы, нежели чем ныне обязуется, а узнав, сколь скоро оное не только восхотел чем удовлетворить, но тотчас в доказательство мщения своего продал деревню, уменьшил и то, из чего ясно уже познательно, что дух миролюбия его в нем более не имеет соприсутствия, что и сам он подтверждает сими словами, что, повинуясь слепо повелению ее величества, определяет мне таковое положение, а без сего будто бы он и не имел обязанности, каковую дерзновенность и предоставляю прозорливости Вашего превосходительства, с таковым донесением, что я оным его определением довольною быть не могу, ибо доходы его совсем не такие, как он объясняет, и он по смерти отца получил в наследие не 300, а 340 душ, да до двенадцати тысяч рублев наличных денег, дом, за который по продаже взял 7 тысяч, да дачу продал же приносимую довольное число доходов, а ныне получил за деревню тридцать четыре тысячи, то казалось бы, что таковой суммы, из коей он за обучение детей в год только платит по 500 рублей, а прочие все употребляет не на присовокупление сего, а на угодность прожития с ним живущих, достаточно довольно ему было и ко уделению безбедного моего содержания, так как я и дети страдают безвинно и нещастлива тем только, что за ним замужем, но тут нужно ему иметь на сие изъятие, дабы я таковым ложным вымыслом, как то в моем его оставлении приданым и тому подобным отторгнута сим была монаршего милосердия, и он более бы имел удобности весь сей доход перевести в руки тому, к кому посвящена вся его приверженность, на каковой довод имоверия о приданом моем, что оного за мною столько нет, имею представить рядную; о оставлении им меня, а не я его — руки его письма, о прочем же, но быв известною, что он вознамерился возвести, решительно ни чего сказать не могу, почему вашего превосходительства покорнейше и прошу, естьли он на дачу мне в год всего на все, исключая детей, что им следует, не согласится дать 1800 рублей или 1000, да к оным по расчислению моему запас и фураж, то о упорном прислушании его и сих стечениях, а равно и о долге на мне по сему имеющемся доложить ее императорскому величеству и мне своим покровительством исходатайствовать от матернего ее великодушие к безбедному моему содержанию определения во ожидании чего пребуду и пр.

«Ольга Ганнибалова».

«Февраля 9 дня
1792 г.». [453]

______________________________________

Но Державин медлил с докладом императрице, а равно и с ответом Ольге Григорьевне, так как, помимо путаницы в денежных расчетах обоих супругов, имел теперь достаточное основание усомниться в правдивости их показаний. Неизвестно, чем объяснила Ольга Григорьевна молчание кабинетского секретаря, но, вероятно, объяснила его по-своему, так как нашла нужным прибегнуть к авторитету старшего брата своего мужа, заслуженного и всеми уважаемого генерал-поручика Ивана Абрамовича Ганнибала, чтобы вновь дать ход своему делу. Не дождавшись ответа от Державина, она написала ему второе письмо, в котором заявила, что «была накануне у Ивана Абрамовича, обо всех обстоятельствах с ним говорила, и он крайне удивился, что оное (дело) и поныне еще не достигло своего окончания, и верить не хотел, чтобы Петр Абрамович мог определять столь малую сумму на содержание жене... так как отзываться ему не состоянием на дачу более сего никак нельзя»... Затем, в том же письме Ольга Григорьевна передает со слов своего шурина, что будто бы «Петр Абрамович сказывал своему старшему брату, что каждогодно вперед на содержание жены исключая детей давать будет 1.500 рублей. Но только оные он иначе ныне доставить не может, как дождавшись о сем извещения от его превосходительства г-на Державина» и пр.

Хотя весьма сомнительно, чтобы наивная уловка Ольги Григорьевны могла произвести особенное впечатление на Державина; однако на докладе у императрицы 13 февраля 1792 года, он опять отважился поднять вопрос о супружеской распре Ганнибалов. На это последовала словесная резолюция государыни, чтобы «Петр Абрамович Ганнибал непременно по мере достатка удовлетворял жену и не доводил бы более жалоб ее до высочайшего престола».

После такой резолюции Державин, желая сложить с себя хлопоты по неприятному для него делу, написал следующее письмо Петру Абрамовичу и одновременно послал копию с этого письма Ольге Григорьевне:

______________________________________

«Милостивый государь мой

«Петр Абрамович.

«По отношении вашего превосходительства ко мне 6-го числа сего месяца, касательно согласия вашего давать супруге вашей сверх нужного воспитания и содержания детей ваших, при ней находящихся, ежегодно по тысячи рублей, а равно по отношениям и супруги вашей ко мне же, что она тем определяемым от вас количеством, в рассуждении доходов ваших, довольною быть не может и просить, чтоб ей определили вы более того, потому что вы и прежде запасом превосходило того ей доставление и в присутствии его превосходительства Ивана Абрамовича и при мне обещались, имел я счастие докладывать ее императорскому величеству сего февраля 13 числа и получил высочайший отзыв чтоб ваше превосходительство непременно, по мере вашего достатка ее [454] удовлетворяли и не доводили бы более жалоб ее до высочайшего престола. Извещая о сем высочайшем ее императорского величества повелении, прошу не оставить меня вашим отзывом. Пребывая впрочем с почтением

«Гавриил Державин»

«18 февраля
1792».

______________________________________

(Письмо это напечатано в «Сочинениях Державина с объясн. примеч. Я. Грота», Спб., 1883, стр. 303 и с след. заметкой: «Доставлено Н. Ф. Дубровиным из архива Кабинета Его Величества»).

Петр Абрамович Ганнибал находился в это время в Петербурге и в тот же день, 18-го февраля, написал требуемый от него ответ, в котором категорически заявил, что «нерезонабельное» требование Ольги Григорьевны удовлетворено быть не может, и что он, взяв на себя воспитание и содержание детей, не в состоянии давать жене более тысячи рублей ежегодного содержания, В заключение, Петр Абрамович просил кабинетского секретаря защитить его и не допустить до крайнего разорения, в случае, если бы жалобы его жены вновь дошли до престола ее величества.

Ольга Григорьевна, получив копию с приведенного письма Г. Р. Державина, в свою очередь обратилась к нему с просьбою о заступничестве и в письме от 21 февраля, жалуясь, по обыкновению, на свое несчастное положение и детей, «столь злополучных по ненависти отца их к матери», умоляла кабинетского секретаря выхлопотать ей на «теперешний раз» хотя бы 1000 р. в число следуемой ей суммы годового содержания. При этом она выражала надежду, что Г. Р. Державин употребит все средства «к приведению в существительное действие выполнения во всей мере высочайшего ее величества повеления... так как на него от ее величества возложено сие дело выполнить в полном обряде его обстоятельств»...

Г. Р. Державин, во избежание новых хлопот, немедленно обратился к генерал-майору Ганнибалу, с требованием выдать жене следуемые ей деньги и, вероятно, пригрозил строгим взысканием за ослушание высочайшей воле, судя потому, что Петр Абрамович сразу переменил тон. Вместо резкого отказа в выдаче жене чего либо, кроме положенной им тысячи рублей, он смиренно докладывает в своем письме к Державину об окончании денежных расчетов с Ольгой Григорьевной и просит о дозволении выехать из Петербурга:

______________________________________

«Милостивый Государь

«Гаврыла Романович (Собственноручное письмо П. А. Ганнибала, с точным соблюдением его орфографии).

«Требование жены моей, как вашему Превосходительству самым довольно известно беспределыны и конечно всего моего имения недостанет, чтоб по [455] желанию ее мог бы удовлетворить, однако согласуясь спредписанием вашего превосходительства в первых за прошлый год внедоплаченных денег во всем ее удовольствовал и за весь ныне текущей год по положению моему вперед тысяча рублев выдалже вчем от нее и росписку получил, о чем. честь имея донести вашего Превосходительства покорно прошу о выездо моем от сель вдеревни мои дозволением разрешить, пребывая здолжным моим почитанием

«Вашего Превосходительства                                    

«Милостивого Государя                    

«Покорный слуга       

«Петр Ганнибал».

«23 февраля
1792.
С.-ІІетербурх».

______________________________________

На это Державин ответил следующий запиской:

______________________________________

«М. Г. мой

«Петр Абрамович.

«На почтенное письмо вашего превосходительства, сего числа мною полученное, имею честь служить вам ответом, что отсутствие ваше от сель в ваши деревни от моего разрешения не зависит; что же касается до удовольствования вами супруги вашей, то сведение сие нужным почитаю, на случай какого либо от нее отношения по известному вам имеющемуся у меня делу.

«Пребывая в прочем с почтением и пр.

«Гавриил Державин».

«Февраля « » дня
1792».

______________________________________

V.

Второе письмо Ольги Григорьевны Ганнибал к императрице. — Петр Абрамович назначен попечителем над имением своей племянницы Надежды Осиповны Ганнибал. — Прошение Петра Абрамовича в сенат о скорейшем окончании дела с Устиньей Толстой. — Исаак Абрамович Ганнибал посажен в тюрьму. — Два письма его к князю А. Б. Куракину. — Прошение Анны Андреевны Ганнибал об определении детей по случаю заключения мужа.

Петр Абрамович Ганнибал, видя из записки Державина, что нет препятствий к его выезду из Петербурга, и что от него больше ничего не требуется, уехал «в свои деревни». Ольга Григорьевна попрежнему жила в Пскове с детьми и должна была окончательно убедиться, что затеянные ею хлопоты об увеличении содержания только ухудшили ее материальное положение. Петр Абрамович, после продажи своего наследственного имения Елицы, не находя более нужным снабжать жену сельскими произведениями, ограничился выдачей назначенных им 1000 рублей; но сам платил учителям за обучение детей. При этом он намеренно распускал разные слухи, грозил жене отобрать у нее детей и [456] оставить без всяких средств; и таким образом держал ее под веяным страхом новых неприятностей.

Наступило лето 1792 года. Ольга Григорьевна, вследствие ли неумения распоряжаться средствами и соразмерять с ними свои привычки, или по причине недостаточного получаемого ею содержания, снова очутилась в безвыходном положении. Несмотря на переданное ей и ясно формулированное желание императрицы, чтобы «ее жалобы не доходили более до престола», она решилась снова подать прошение на высочайшее имя и для этой цели отправилась в Петербург. Второе прошение Ольги Григорьевны заметно отличается от первого более трагическим тоном, но содержит много уже известных подробностей; поэтому мы приведем его в извлечении и, по возможности, словами генерал-маиорши Ганнибал.

Ольга Григорьевна начинает свое прошение объяснением поводов, заставивших ее в первый раз обратиться к императрице, сообщает о поданной ею записке Державину, в надежде, что, за исключением лишнего, она получит требуемое от мужа содержание: «Но нет, чадолюбивая матерь отечества! — восклицает она. — Ожесточенная ненависть! по одним только слабостям и капризам мужа моего, от которых я иногда его, будучи с ним еще в сожитии, по долгу супружества, теряя терпение, за всем мною выносимым старалась напоминаниями моими воздерживать, обратила и ныне не на выполнение божественного вашего повеления! а на мщение за сие вящего меня и детей угнетение, ибо муж мой, по выслушании святой воли вашей не только что прибавил на содержание с детьми моими к прежнему своему положению... а уменьшил еще из того положения сот на семь, которое и без сего было недостаточно»... Затем Ольга Григорьевна обвиняет мужа, что он «не устыдился скрыть доходы свои господину Державину», и подробно перечисляет доходы Петра Абрамовича Ганнибала, а равно и суммы денег, полученные им в разное время, «коих бы, замечает она, живучи дворянину порядочно в деревне... довольно к содержанию достаточно было, но сих всемилостивейшая государыня, к увеселению их видно недостало, то и изыскал средство, отложа о детях попечение, на утешение пожеланиям продавать имение — по продаже коего у него теперича и имеется за исключением отцовских одного оного капиталу 41.000 рублей... За всем же еще сим, всемилостивейшая государыня, муж мой, по приезде своем отсюда в Псковские свои вотчины рассказывая тамошнему обществу, что я по просьбе своей ничего выиграть не могла, делает всем отзывы, что он нынешнею зимою, не смотря ни на каковые мои просьбы, приедет в дом ко мне и возьмет детей к себе, а меня уже оставит тогда вечно, не дав впредь никогда на содержание мое ни единые полушки, о чем я по сожалению одной его родственницы и извещена [457] письменно, каковая крайность прискорбия! и претерпевается только потому, что я заним за мужем; от вечного погубления таковой невинности неизбежно и нудит изыскать спасение в одном уже монаршем вашем великодушии; возри, всеавгустейшая императрица! сострадательным оком твоего милосердия и услыши глас слезно молящей жены, которой естьли несчастие уже так велико, что не удостоится сподобиться внимательного вашего сожаления?...»

После такого торжественного воззвания Ольга Григорьевна переходит к главной и, повидимому, единственной существенной цели своего прошения и молит а) о сохранении остального имущества ее малолетних детей «запрещением Петру Абрамовичу в письме крепостей, закладных и прочих сделок»; b) о выдаче ой с детьми ежегодного безбедного содержания и, наконец, с) о выдаче ей на руки денежных сумм, отпускаемых учителям за обучение детей, которые платились прямо от Петра Абрамовича. «Но дети», — добавляет она в заключение своей просьбы, — «в научениях мало имеют успеху, для того, что муж мой по непребыванию своему во испытание их никогда не вывходит; мне же по сей зависимости ни переменять учителей и требовать отчетов от оных нельзя».

Ответа на это прошение не последовало, и Ольге Григорьевне пришлось покориться своей печальной участи. Здесь кончаются наши сведения о жене Петра Абрамовича Ганнибала. Что касается детей его, то известно, что его единственный сын умер в малолетстве, а две дочери, о воспитании которых он заботился по-своему, вышли впоследствии замуж. Между тем Петр Абрамович продолжал вести прежний образ жизни. Семейные и другие огорчения и чрезмерное употребление изготовляемых им водок и настоек не помешали ему достигнуть глубокой старости. Он дожил до 1822 года и еще в 1813 году в качестве попечителя своей племянницы Надежды Осиповны Ганнибал, будущей матери А. С. Пушкина, подавал прошение по делу своего покойного брата Осипа Абрамовича, с его второй непризнанной женой Устиньей Толстой:

«6 января 1813 года.

«Прошение в сенат.

«Просит водставке генерал майор Петр Аврамов сын Ганнибал аочем том следуют пункты:

«Правительствующего Сената 5 департамента, во 2-м отдалении находится в ревизии дело поступившее из псковской губернии ныне умерших брата моего роднаго, флота капитана иосифа Ганнибала с бывшею его женою, по первом муже капитаншею Устипьеи Толстой друг друга порочущих в обоюдных их денежных исках и стем умерли а решимости не получили, а потом я за смертию брата моего быв попечителем в имении у наследницы его дочери и утруждал правительствующий сенат о обзакончении упомянутого дела и ежели чем конец последовал всеподданейше прошу снабдить копиями с решения. [458]

«Прошение сие сочинял и писал с слов и поповеление самого господина моего означенного просителя генерал майора Петра аврамовича Ганнибала крепостной его служитель Алексей Мартинов».

На прошении собственноручная подпись П. А. Ганнибала (Подлинник этого прошения, а равно двух следующих писем Исаака Абрамовича Ганнибала к князю А. Б. Куракину, находится в рукописном отделении Спб. Публичной библиотеки).

______________________________________

Случайно уцелевшее прошение Петра Абрамовича в сенат представляет интерес и по отношению к вышеупомянутому бракоразводному процессу Осипа Абрамовича Ганнибала, деда А. С. Пушкина, так как служит несомненным свидетельством, что второй романический брак Осипа Абрамовича привел «бывших» супругов к далеко нероманическим денежным искам с обеих сторон. Капитанша Толстая, повидимому, чувствовала особенную склонность к ведению судебных дел и отличалась в этом своего рода удалью.

По окончании бракоразводного процесса, и отсылки Осипа Абрамовича на корабли в Средиземное море, она деятельно продолжала начатую им тяжбу, по поводу отобранной в опеку деревни Кобрина в Софийском уезде. Несмотря на свое сомнительное положение непризнанной разведенной жены, в силу указа 17 января 1784 года, она подала два прошения на высочайшее имя в 1785 и 1786 году почти одинакового содержания, в которых жаловалась, что первая жена Осипа Абрамовича с содействия опекунов своей дочери Надежды овладела Кобриным и имеет в нем пребывание. На ряду с этим, она обвиняла всеми уважаемого генерал-поручика Ивана Абрамовича в хищническом присвоении части Осипа Абрамовича из наследственного отцовского капитала, распространялась о 27.000 рублей, будто бы полученных за нею в приданое ее «бывшим» мужем, и требовала удовлетворения. Но оба прошения Толстой были отвергнуты с замечанием, что «жалобы ее до рассмотрения ее величества не следуют», чем и положен был конец ее тяжбе с семьей Осипа Абрамовича («Истор. Вестн.», январь, 1880 г., ст. В. О. Михневича: «Дед Пушкина» стр. 140-142). Проходит еще несколько лет, и капитанша Толстая начинает иск против своего «бывшего» мужа Осипа Абрамовича и ведет дело с ожесточением до самой его смерти.

Но еще рельефнее выступает характер Устиньи Ермолаевны Толстой в ее проделке с младшим братом Осипа Абрамовича, простодушным Исааком Абрамовичем Ганнибалом, который из-за нее, по требованию с.-петербургского губернского правления, был выслан из Пскова и привезен в Петербург «за караулом, яко совершенно преступник», как он сам выражается в [459] письме к князю А. Б. Куракину от 1 февраля 1798 года, из которого виден ход дела:

______________________________________

«Сиятельнейший Князь

Милостивеиши Государь!

Будучи обременен судьбою вышемер содеяннаго не нахожу ко спасению моему других средств кроме особы вашего сиятельства: яко хранителя и блюстителя спасительных законов содержание коего есть следующее:

Источник нещастия моего есть капитанша Устинья Толстая бывшая в замужестве за родным моим братом приживой его жены за него вышедшая и с ним после разведенная; коей я по единственной моей оплошности и простодушию дал разсписку что заплатить за нее данной ею поручику Крыгеру в пяти тысяча пяти стах рублях вексель; сия Толстая по предъявлении на нее от Крыгера защищалася от платежа по оному денег тою разспискою: но всеми государственными местами сенат Питербургский губернии и наконец палатою та разсписка как в защищение ей так и законов не принято и о чем и дано было знать псковскому губернскому правлению.

«Оная Толстая видя сей для нее неуспех просила по той же самой разсписке в Псковском губернском правлении, которое однакоже... ей отказало, но она спустя несколько лет вторично подала свою просьбу оному правлению, которое забыв о прежнем зделанном ей отказе и о палатном решении, принудило с меня по той разсписке деньги взыскать и в С.-Петербурге через Спб. Правление требовало объявление мне того своего решения, поэтому отозвался, что решением почитаю себя недовольным и по приезде во Псков имею узаконенным порядком подписать аппеляцию, что я здесь никакого имения не имею, а состоит оной в Псковской губернии, где и самое то дело производится и что охранение иска происходить при начальном его производстве а не по решении — — но губернское правление не вникая сие настояло что непременно я охранил тот иск, что видя крайнее для себя отягощение — — решился я поехать в Псков куда приехав подписал на то решение аппеляцию и не пропущая указного сроку подал я в правительствующий сенат декабря 31 дня 1797 года аппеляционное прошение; но однакож к нещастию моему и всего моего семейства по требованию С.-Питербургского губернского правления выслан и привезен сюда за караулом яко совершенно преступник и теперь не знаю участи моей, и в сем несчастном моем положении соперница моя полагает для себя утешение.

Правость и человеколюбие души вашей подают мне надежду и пр.

всепокорнейший слуга
Исаак Ганнибал.

1 февраля 1798».

______________________________________

Три месяца спустя, Исаак Абрамович снова обратился к князю А. Б. Куракину с следующим донесением от 7-го мая 1798 года:

______________________________________

«О удержании исполнения по решению псковской палаты суда и Расправы по претензии на меня от капитанши Толстой просил я у престола Монарха милосердного и высочайше препоручена рассмотреть вашему сиятельству.

1) в противность высочайшего запрещения о неисполнении по решениям палатским приступило ко взысканию с меня денег но еще и без воли на то от палаты; 2) за неплатеж подвергло меня под суд и вместо свободы недопустило меня на месте знать о решении обвиняющие притчины о которых было неизвестно. Здесь меня задержало и по ныне более четырех месяцев от присмотру полиции не освобожден; 3) в довершения бедствия моего в донесении сенату означено, что извещение объявленное мне решение не 9-го декабря, а [460] задним числом 31 августа, почему сенат обвиня меня пропущением четырех-месячного сроку предписал привести решение по исполнению, а потому прибегнув под сень Милосердия нашего сиятельнейший князь! всеуниженнейше прошу повелеть суду надворному до которого сие дело дошло, до решения верховной власти удержатся от взыскания и меня от присмотра полицейского свободить имея уже о не выезде моем из Санкт Питербурга поручительство и тем облагодетельствовать» и проч.

______________________________________

Между тем, Исаака Абрамовича Ганнибала постигла новая беда, и в самом непродолжительном времени. Не успел он еще выпутаться из дела, в которое вовлекла его Устинья Толстая, как был посажен в городовую тюрьму за собственный долг в 35.000 рублей; и через это его многочисленная семья, состоящая из жены и двенадцати человек детей, очутилась без всяких средств к существованию. Анна Ганнибал, в виду заключения мужа и своего безвыходного положения, подала два прошения на высочайшее имя, в которых предлагала для покрытия долга перевести в вспомогательный для дворянства банк имение ее мужа 247 душ и собственно ей принадлежащие в той же губернии 200 душ. При этом, она просила об определении малолетних детей, а старшую «18-ти-летнюю дочь, обученную французскому и немецкому языку», представляла на услуги их императорским высочествам великим княжнам.

Состоявшиеся по поводу прошений Анны Ганнибал доклады, с высочайшими на них резолюциями, мы приводим в подлиннике (см. прил. III и IV).

А. С. Пушкин по приезде своем в село Михайловское в 1817 году навестил, как известно, престарелого Петра Абрамовича Ганнибала, жившего в его родовом имении Елицы и даже оставил заметку об этом посещении. Но Исаака Абрамовича он уже не застал в живых, и познакомился с его двумя сыновьями Петром и Павлом, которые «своим хлебосольством, добротой и порой навязчивым гостеприимством» вошли в пословицу у своих соседей. Петр и Павел Исааковичи были люди веселые, особенно Павел, придумывавший для гостей всевозможные забавы, лишь бы им не было скучно в деревенской глуши... «А. С. Пушкин, только что выпущенный тогда из лицея, очень сошелся с ним, что, однако, не помешало ему вызвать его на дуэль за то, что Павел Исаакович Ганнибал в одной из фигур котильона отбил у него девицу Лошкареву, в которую юный поэт по уши влюбился в этот вечер. Ссора племянника с дядей кончилась минут через десять мировой и... новыми увеселениями и пляской...» («Исторический Вестник», январь, 1888 г. См. статью «Из семейной хроники» Л. Н. Павлищева, стр. 48-49).

Н. А. Белозерская.

Текст воспроизведен по изданию: Один из предков Пушкина. (Материалы для характеристики нравов русского общества XVIII в.) // Исторический вестник, № 5. 1899

© текст - Белозерская Н. А. 1899
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1899