-

ИЗ СЕМЕЙНОЙ СТАРИНЫ

По бумагам Остафьевского Архива князей Вяземских.

Мать княгини Веры Феодоровны Вяземской, Прасковья Юрьевна Кологривова, в первом браке княгиня Гагарина, была дочь князя Никитича Трубецкого и княгини Дарьи Александровны, сестры Задунайского и дочери графини Марьи Андреевны Румянцевой, внучки боярина Артемона Матвеева.

Сохранился портрет ее в молодых годах, работы M-me Vigee Lebrun. Она изображена красавицей, какой и была: в правой руке она держит трость и чертить ею на стволе дерева имя своего мужа.

Князь Федор Сергеевич Гагарин — георгиевский кавалер, убитый во время штурма Праги в 1794 году. Его портрета чудной кисти Lampi также сохранился, как и портрет Прасковьи Юрьевны в старости. Ныне оба портрета находятся у правнука ее, князя Петра Павловича Вяземского.

В полном блеске молодости и красоты, она лишилась мужа, которого горячо любила, и осталась вдовою с многочисленным семейством.

Сохранилось письмо, которое дает понятие о том, с каким нетерпением князь Ф. С. Гагарин ожидал жену свою в Яссы, во время Турецкого похода.

Письмо князя Ф. С. Гагарина, к сожалению, без года. [316]

"Лагерь между Буга и Днестра, Октября 16 дня.

"Как я обрадован был твоим посланным, моя милая Парашенька. Весьма мне приятно было известие о благополучном приезде твоем в Яссы. Теперь мы близко друг друга и надеюсь, что скоро будем и вместе. Мы дожидаемся приезду Светлейшего всякий день и надеемся, что скоро, по приезде его, нас отпустят на квартиры; естли бы ты приехала несколько прежде в Яссы, то я бы мог приехать повидаться с тобой. Теперь же более нет возможности, что бы меня более огорчило, естли бы не имел надежды скоро с тобой соединиться, да и по неволе зима нас скоро выгонит из лагеря; будь спокойна, Пашенька: Бог милостив к нам. Более всего и благодарю Его за сохранение здоровья нашего. Верь мне, друг мой, что нет возможности любить больше, как я тебя люблю; нетерпеливое желание увидаться с тобой есть столь же велико, как и любовь моя к тебе. Я третьего дня получил известие, что дети наши были в Кишиневе. Как же мне жаль было, что я не мог их видеть, что ты поверить не можешь, а все виноват брат твой, шалун, что не дал тотчас знать, как они приехали. Как быть? Бог с ним, я на него не сердить. Он пишет, что Васинька так мил, что ужасно, а я от этого и сердиться перестал; ах как мне хочется их видеть! Как я смеялся, друг мой, признаюсь тебе, о вашей ссоре (ты знаешь с кем): мне казалось, когда я читал описание твое, что я тебя вижу, как ты разгорячилась — какие вы смешные, настоящие шалуны. Правда, она очень нехорошо поступила, но также нехорошо, правду сказать, и гневу предаваться. Да и за что же? За то, что другой хочет гордиться предо мной, — это дурачество, о котором жалеть должно; позволительнее есть смеяться этому, а сердиться непростительно. Смотри, Пашенька, не сердись на меня, а то мне тебя жаль будет; ты знаешь, что я не утерплю, чтобы не сказать правду; не входить ни во что, удаляться, быть холодну со вздорливым — есть наилучший способ избегнуть всякие неудовольствия. Оставим сию спорную материю. Ты мне пеняешь, что я тебе не писал ни о Иване Никитиче, ни о табатерке, ни о чем, и что ты более месяца не получала писем моих. А я, право, часто писал обо всем. Ивану [317] Никитичу здесь весело показалось, а мне так весело, что я бы бежал отсюда, еслиб можно. Он еще ко мне в полк не определен, а надеюсь, что скоро определять. Он так доволен был, когда я его пустил маршировать с полком и дал ему взводом командовать, словом он забавляется, как дитя. Я его очень люблю и чрезвычайно обрадовался первый день, когда я с ним один был. Мне казалось, что я в Очакове со всеми вами. Ты можешь себе представить, как я сим был доволен. Вчерась я получил письмо от Александра Николаевича. Он у меня спрашивал, имею ли я известие о Катерине Сергеевне, знавши, что вы вместе выехали из Елисаветграда. И так как я известен был чрез письмо от M-me Simon, то я радовался, что я мог его уведомить о приезде вашем в Яссы. Я их обеих очень люблю и чрезвычайно рад, что ты с Екатериной Сергеевной, я уверен что она имеет наилюбезнейший характер. Я бы очень рад был, еслиб случай сей соделал вас друзьями. Пожалуйста свидетельствуй ей мое почтение и скажи, что Александр Николаевич, слава Богу, здоров. Курьеры наши разъехались; ты ко мне послала Навара, а я к тебе офицера, с которым я послал к тебе, с адъютантом К. Репнина, Петром Прокофьевичем Панкратьевым сто пятьдесят червонных и удивляюсь, что оные ты еще не получила, однакож будь уверена, что ты их верно скоро получишь. Теперь посылаю тебе, друг мой, 100 червонных — право больше нет, да и те не мои. Надеюсь, что теперь будем получать часто письма друг от друга. Прощай, любезная женушка. Христос со всеми вами! Он да соединить нас в скорейшем времени. Целуй от меня милых детишек. Целую твои милые ручки. Прощай!

Авдотье Семеновне кланяйся; ежели она решится ехать прежде твоего приезду, то пиши ко мне, я постараюсь достать нужное для отправления ее. M-me Simon кланяйся. Прощай, Парашенька! Христос с тобой!" (Остафьевский Архив кн. Вяземских).

Здесь же в Яссах Прасковья Юрьевна родила дочь Веру, будущую Княгиню Вяземскую. Прасковья Юрьевна была лично [318] известна Князю Потемкину, который, без сомнения, не мог забыть полученного им от нее урока.

Избалованный лестью и исключительным положением, Потемкин не знал границ, — так хвастался он в дамском обществе и в присутствии княгини Прасковьи Юрьевны, что всякую женщину и всегда можно невозбранно поцеловать. Это было во время похода, и муж ее Князь Гагарин находился тут же. Прасковья Юрьевна возражала. Тогда Потемкин подошел к ней и действительно ее поцеловал, но вслед затем раздалась громкая пощечина. То был ответ Прасковьи Юрьевны. Свидетели этой сцены были поражены неожиданностью. Князь Ф. С. Гагарин, стоявший за креслом, был ни жив, ни мертв и до того растерялся, что тихо опустился за спинку. Все ожидали бури. Потемкин, озадаченный и мрачный, тотчас же удалился. Прошло некоторое время в томительном недоумении — что будет? Но вот возвращается Потемкин, и что же? Он подносит княгине Прасковье Юрьевне какой-то гостинец с самыми утонченными по вежливости приемами ...

Не раз об этой сцене рассказывала старшая дочь Прасковьи Юрьевны — Княгиня Вера Феодоровна Вяземская.

Овдовев, Княгиня Прасковья Юрьевна поселилась в Москве. Она вела светскую жизнь и пленяла сердца. Одним из поклонников ее был Н. М. Карамзин, который воспел ее в следующих стихах:

"Здесь в мыслях полная свобода:
Хотя проврешься — не беда,
И на чужом дворе народа
Никто не тронет никогда.
Гостей не стая к ней валится,
Пять, шесть персон — беседа вся.
Никто, вспотевши, не чинится,
Вся тут родня, все тут друзья.
Хозяйка, суясь, не хлопочет:
Есть кресла — сядь, не хочешь — стой.
Кому смешно — пускай хохочет,
Кто любит петь — пожалуй пой.
Она свое пригожство знает,
Но так им мало дорожить,
Что часто даже забывает,
Где зеркало ее стоит.

Текст воспроизведен по изданию: Из семейной старины. По бумагам Остафьевского архива князей Вяземских // Старина и новизна, Книга 6. 1908