-

ЗАМЕТКИ А. П. ЕРМОЛОВА ОБ ЕГО МОЛОДОСТИ.

Заметки эти служат важным дополнением к недавно изданным (М. 1865 бол. 8°) подлинным Запискам Алексея Петровича Ермолова ¹. Oн содержат в себе показания и подробности о первых годах его жизни и службы в царствование императора Павла, опущенные, либо переданные сокращенно и в Записках (начинающихся с 1801 года) и в богатом сборнике материалов для биографии Ермолова, издании М. И. Погодина (М. 1863. мал. 8°), которому помещаемые здесь Заметки и одолжены своим происхождением. Еще около 1846 года, не редко беседуя с Ермоловым, М. И. Погодин просил его записывать разсказы свои и для удобства записывания составил обозрение его жизни на больших листах, перегнутых вдвое, так чтобы Ермолов по вопросам и намекам мог наполнять оставленные нарочно пробелы. В позднейших свиданиях маститый старец несколько раз говорил пытливому ученому, что тетрадь наполняется, показывал ее, но не отдавал, как некопченную. По смерти Ермолова, тетрадь не была отыскана; и лишь прошлым летом, после умершего его деньщика, нашлось, к сожалению, только три листа этой тетради, исписанных Ермоловыми Передаем их здесь вполне, и вместе со всеми любителями старины и почитателями Ермолова приносим благодарность М. П. Погодину.

Нужно прибавить, что эти автобиографические заметки дополняются любопытнейшими разсказами, записанными со слов Ермолова и помещенными в Чтениях Общ. Ист. и др. 1863, кн. 4-я. — Ермолов, 22-х лет отроду, уже в чине подполковника, командуя артилл. ротой, жил в Несвиже (Минской губ.), когда его арестовали за одно с братом его (по матери) [367] богатым Смоленcким помещиком А. М. Каховским, по извету Смоленского губернатора Льва Вас. Тредьяковского (сын известного профессора элоквенции) и отвезли судить в Калугу; Государь нашел его невинным. С этого начинаются нижеследующие Заметки.

П. Б.

Всем обязан он ² единственно милоседию Государя. Спрашиван о многих обстоятельствах, относившихся до его брата ³, но как они совершенно не были известны Ермолову и были даже вымышлены, то ответы его заключались в одних отрицаниях. Генер. Л. ⁴, призвав к себе офицера, сопровождавшего Ермолова, объявил ему о дарованной ему свободе и чтоб он отправился обратно, если Ермолов пожелает возвратиться один. Ласково простясь с Ермоловым, он сказал, что посланному на встречу ему офицеру приказано отдать бумаги Смоленскому коменданту генер. майору князю Долгорукову, в случай если еще он не препровождён из Несвижа. Сказал, что между возвращенными бумагами недостает журнала и нескольких чертежей, составленных во время пребывания в Австрийской армии в Альпийских [368] горах ⁵, которые Государь изволит разсматривать. Проезжая обратно Смоленск, Ермолов получил бумаги, доставленный разъехавшимся, вероятно, в ночное время офицером и привез в Несвиж данное шефу баталиона повеление.

Прошло не много более двух недель, как исполненный чувств блаодарности, прославляющий великодушие Монарха, Ермолов, призванный к своему шефу, получает, приказание отправиться в Петербург с фельд-егерем, нарочно за ним присланным. Я не был отставлен от службы, не был выключен, ниже арестован, и объявлено, что Государь желает меня видеть.

Без затруднения дано мне два дни на приготовление к дороге; до отъезда не учреждено за мною никакого присмотра; прощаюсь с [369] знакомыми в Несвиже и окрестности и отправляюсь.

В жизни моей нередко весьма уловлял я себя в недостатке предусмотрительности; но в 22 года, при свойствах и воображении, от природы довольно пылких, удостоенный всемилостивейшего прощения, вызываемый по желанно Государя меня видеть, питающий чувства совершеннейшей преданности, я допускал самые обольщающие мечтания и видел пред собою блистательную будущность. Пред глазами было быстрое возвышение людей неизвестных и даже многих, оправдавших свое ничтожество, и меня увлекали надежды!

В дороге фельд-егерь оказывал мне угодливость; на последней к П-бургу станции, куда приехали мы до обеда, советовал дождаться вечера, говоря, что могу быть встречен знакомыми, и неприятно будет мне дать повод к невыгодным о себе заключениям. Тут начало мне представляться положение мое совсем в другом виде. В II-бурге привезли меня прямо в дом генерал-прокурора Петра Васил. Лопухина. Долго расспрашиваемый в его канцелярии, Фельд-егерь получил приказание отвезти меня к начальнику тайной экспедиции. Оттуда препроводили меня в С-П.бургскую крепость и в Алексеевском равелине посадили в каземат. В продолжении двух месячного там пребывания один раз требован я был генерал-прокурором: взяты от меня объяснения начальником тайной экспедиции, в котором неожиданно [370] встретил я г. Макарова, блогороднейшего и великодушного человека, который, служа при графе Самойлове, знал меня в моей юности и наконец его адъютантом. Ему известно было о дарованном мне прощении, о взятии же меня в другой раз он только то узнал, что по приказанию Государя отправлен был дежурный во дворце фельд-егерь, и причина отсутствия его покрыта тайною. Объяснения мои изложил я на бумаге; их поправил Макаров, конечно не прельщенный слогом моим, которого не смягчало чувство правоты, несправедливого преследования и заточения в каземате. Я нереписал их и возвратился в прежнее место.

Не скоро однако же после того прислан Фельд-егерь принять арестанта из 9 нумера и отправиться в назначенный путь. Мне приказано одеваться теплее в дорогу. Из убийственной тюрьмы я с радостью готов был в Сибирь. В равелине ничего не происходит подобного описываемым ужасам инквизиции, но конечно многое заимствовано из сего благодетельного и человеколюбивого установления, Спокойствие ограждается могильною тишиною, совершенным безмолвием двух недремлющих сторожей, почти не разлучных. Охранение здоровья заключается в постоянной заботливости не обременять желудка ни лакомством пищи, ни излишним её количеством. Жилища освещаются неугасаемою сальною свечою, опущенною в жестяную с водою трубкою. Различный бой барабана, при утренней и [371] вечерней заре, служит исчислением времени; но когда бывает он не довольно внятным, поверка производится в коридоре, который освещен дневным светом и солнцем, незнакомыми в преисподней.

В дороге фельд-егерь сообщил мне, что должен сдать меня Костромскому губернатору, но что весьма нередко поручается им отправлять несчастных далее и даже в Сибирь ⁶.

По прибыли в Кострому, мне объявлено назначение вечного пребывания в губернии, по известному собственно государю императору преступлению. Но счастию моему при губернаторе ⁷ находился сын его, с которым в молодости моей учились мы вместе. Но убеждению его он донес генерал-прокурору, что находит нужным оставить меня под собственым надзором для строжайшего наблюдения за моим поведением, и мне назначено жить в Костроме.

Некоторое время жил я в доме губернского прокурора Новикова, человека отлично доброго и благороднейших свойств и вскоре вместе войска Донского с генерал-маиором Платовым, в последствии знаменитым войсковым атаманом, [372] которому по воле Императора назначена также Кострома местопребыванием. Полтора года продолжалось мое пребывание; жители города оказывали мне великодушное расположение, не находя в свойствах моих, ни в образе поведения, ничего обнаруживающего преступника. Я возвратился к изучению латинского языка, упражнялся в переводе лучших авторов, и время протекало почти неприметно, почти не омрачая веселости моей. Судьба, не благоприятствующая мне, возбуждала сетования мои в одном только случае, когда воспоминал я, что баталион артиллерийской, которому я принадлежал, находился в Италии, в армии, предвидимой славным Суворовым, что товарищи мои участвуют в незабвенных подвигах непобедимой нашей армии. В чине подполковника я быль 22-х лет и в царствование Екатерины имел ордена Св. Георгия и Св. Владимира. Многим Суворов открыл быструю карриеру: неужели бы укрылись от него добрая воля, кипящая, пламенная, решительность, не знавшая тогда опасностей?

В Костроме получил я уведомление от одного лучшего из приятелей, сослуживца, который по супружеству своему был в тесных связях родства с любимцем императора графом Кутайсовым, что, склонив внимание его к несчастному положению моему, имеет от него поручение дать мне знать, чтобы, изобразив его в самых трогательных выражениях, я обратился к нему с письмом моим и что он надеется испросить мне прощение. Конечно [373] неблагоразумием назову я твердую волю мою в сем случае, но не дорожил я свободою, подобными путем снисканною, и не отвечал на письмо приятеля моего.

Не задолго до кончины Павла прислан к Платову фельд-егерь с приказанием прибыть в П-бург. Чрезвычайно милостиво был принят императором, взят на службу, пожалован орденом и назначен начальником войск, отправляемых для покорения Бухарии.

С горестью простился я с Платовым, но завидовать счастию не мог, ибо оно обращалось к человеку, известному отличною храбростию и способностями.

Скончался имп. Павел, и на другой день восшествия на престол Александр I освободил Каховского и меня в числе прочих соучастников вымышленного на него преступления. Ему известны были понесенныя нами наказания. В числе не одной тысячи ищущих службы, которым ненавистное именование исключенных из службы замешено названием уволенных, явился я в Петербург.

Тогда Военною Коллегию управлял генерал Ламб ⁸, бывший в царствование Екатерины генер. мaиoром и Костромским губернатором. По выезде его из Костромы остались там две дочери, в семействах которых принимаем я был благосклонно. Приезжая для свидания [374] отцом, оне тронули его описанием участи молодого изгнанника, и достойный старик желал случая оказать мне благотворение. Не долго являлся я просителем незамечаемым, наконец позвал меня в кабинет и, показав изготовленную докладную записку, сказал: «я не спешу изыскивать благоприятную минуту, желая, чтобы ты принят был с вознаграждением чином, которого ты лишился». Вскоре лично изъявил мне сожаление, что не успел в желании своем и что я принят в артиллерию, в прежнем чине подполковника. Не долго был я праздным, и мне дана конно-артиллерийская рота: назначение для молодого офицера чрезвычайно лестное, ибо в России тогда был один конной баталион, состоявший из пяти рот. Этому способствовал приятель мой, заботившийся о свободе моей посредством гр. Кутайсова (который легко мог иметь в том успехе; но мне надлежало обратиться к нему с письмом, в котором было бы изображено положение мое самым трогательным. Он говорил, что изберет благоприятную минуту доложить ему о том и может наперед поздравить меня с свободою. Неблаго разсудительность молодости истолковала мне поступок низким, и я даже не отвечал приятелю на письмо. Я просидел в Костроме лишний год до кончины императора!).

Когда граф Аракчеев назначен был инспектором всей артиллерии, по неизвестным мне причинам, подпал я полной его немилости и преследованию. В самом производстве [375] в чин сделана была мне преграда и на которую не мог я жаловаться, ибо когда по старшинству надлежало дать мне чин, он приглашал из отставки и в списке ставил впереди меня. Я помышлял уже оставить службу и конечно не встретил бы затруднении в том, но дабы при отставке обратить на себя внимание и может быть найти возможность объяснить причину, понуждающую меня к тому, я прибегнул к странному способу: по осмотре роты моей инспектором конной артиллерии генер. маиором Богдановым, я подал ему рапорт, что отец мой, будучи не молодых лет, имея меня единственного сына и состояние разстроенное, желает, чтобы я находился при нем; что ускоряя несколькими месяцами подание прошения вопреки установленного на то время, я не только не почитаю себя в праве воспользоваться при увольнении чином, но, будучи семь лет подполковником, прошу отставить меня маиором. Инспектор, хороший мне приятель, склонял меня взять обратно рапорт, справедливо называя его безумным; но я не согласился, и он должен был представить его графу Аракчееву. Рота моя расположена была тогда в Вильне, где военный губернатор барон Беннингсен был в тоже время начальником Литовской инспекции, которой я принадлежал; знавши меня с самых молодых лет моих, он оказывал мне особенное благорасположение, и я уверен был в благоприятном отзыве его, если бы поручено ему было освидетельствовать, в полном ли я [376] разуме? Этого я должен был ожидать непременно, но граф Аракчеев написал мне собственноручно весьма благосклонное письмо, изъявляя желание, чтобы я остался служить. Я исполнил волю его и не раз имел причину раскаяваться...

Комментарии

1. Это суть единственно-подлинные Записки Ермолова, напечатанные с собственноручных тетрадей двоюродным племянником его и наследником его рукописей. И. П. Ермоловым. Их не следует смешивать с теми Записками о 1812 г., которые, под его именем, ходили по рукам еще при жизни А. П. Ермолова, по которых он не признавал. Они тоже изданы. М. 1863 мал. 8°.

2. Ермолов говорит о себе то в третьем то в первом лице.

3. Каховский был заключён в Динаминдскую крепость. См. Записки Пассека в Р.Арх.1863, изд.2-е стр.772.

4. Ф. И. Линденер, о коем см.статью А. А. Кононова в Русской Беседе 1860, кн. I. Покойный Ермолов передавал нам, что настоящая фамилия Линденера была Липинский, и что он был Поляк, принявший из своих видов немецкую фамилию. Он много наделал зла Русским людям.

5. Ермолов в 1793 году, состоя при австрийском генерале Девисе, находился в Италии и принимал участие в войне против Французов. Служебному возвышенно Ермолова, кроме отменных дарований и храбрости, вероятно содействовало и влияние отца его статск. совета. Петра Алексеевича (1742-1833), который занимал хотя не особенно-видную, но чрезвычайно важную должность: в Месяцослове на 1793 г. (стр. 21) он значится «у исправления порученных дел генерал-прокурору». Он был человек необыкновенно умный и деловой. Предание рассказывает, что он собственно и был генерал-прокурором, а гр. Самойлов только назывался. Екатерина удивила современников, отыскав себе такого дельца в малоизвестном до того председатель Орловской гражд. палаты. К тому же П. А. Ермолов приходился роднею ген. прокурору по жене своей Марье Денисовне, брат которой Лев Денисович Давыдов, женат был на сестре гр. Самойлова, Екатерине Николаевне.

6. У императора Павла Ермолов мог находиться на дурном счету по отношению к отцу своему, который за разные злоупотребления был, немедленно по воцарении государя, удален от генерал-прокурорских дел, предан заключение и потом уже доживал долгий век свой в Орле (см. Записки Болотова, Р. Арх. 1864, изд. 2-е, стр. 768-770). Родственники же его, Каховские, были близки к кн. Потемкину.

7. Н. И. Кочетов.

8. Вицепрезидент военной коллегии. Ср. Записки Пассека, в Р. Ар. 1863, изд. 2-е, стр. 685 о 686.

Текст воспроизведен по изданию: Заметки А. П. Ермолова об его молодости // Русский архив, № 3. 1867