СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Путешествие по северу России в 1791 году
Дневник П. И. Челищева. Издан под наблюдением Л. Н. Майкова. Спб. 1886.

Недавно обнародован весьма ценный и важный памятник для изучения ХVIII века. Это — книга вновь открытого писателя П. И. Челищева. Счастливый случай, приведший книгу Челищева в руки просвещенного собирателя гр. Шереметева, сохранил ее для нашей литературы. Имя Челищева, как писателя, почти никому неизвестно. Только специалистам, историкам русской литературы, вероятно, случалось встречать его фамилию рядом с фамилиями 12 человек, посланных Екатериной II в 1766 году в Лейпцигский университет, да еще имя его попадалось при чтении следственного дела по поводу известного «Путешествия» Радищева. Единственный печатный литературный труд Челищева — перевод (1793 г.) с немецкого драматической кантаты: «Feliza, Mutter der Völker». Но кто ее знает и помнит? Теперь же издана объемистая рукопись (368 листов), в высшей степени интересная, как записки того путешествия, сопряженного с немалыми трудностями, которое было попыткой непосредственного изучения народной жизни на севере России. У автора не было археологической подготовки, задатки же позднейшей этнографии у него несомненны.

Притом труд Челищева, на ряду с немногими произведениями XVIII века представляет первые начатки нашей публицистики: он изучает народный быт и народный труд, он старается понять государственный интерес в различных отраслях народной жизни, старается подметить, как соблюдается государственная польза, он скорбит и пишет горячие обличения, замечая частые нарушения ее, видя, как грабят казну сильные воры. Подчас его мысль идет дальше обычных понятий века: Челищев, [445] напр., предлагает прядильное и ткацкое дело передать в руки женщин и пророчит ему успешную будущность. Из XVIII века, таким образом, доходит до нас любопытный голос, своеобразно разрешается то, что теперь называется женским вопросом.

Книга нашего автора по основной теме напоминает и сходна с книгою Радищева. И тот, и другой совершают путешествия с целью ознакомления с народным бытом. Но на первых же порах бросается разница в форме. Челищев озаглавливает свой труд так: «Подробный журнал путешествия моего. 1791». Он описывает в форме дневника, изо дня в день, свое странствование с подробной фактичностью и сухостью, делающею книгу скорее деловою записью, чем трудом литературным. С большой вероятностью можно утверждать, что это был только фактический материал, что автор хотел осветить его нравственными и общественными рассуждениями и выводами. Последняя задача автором не выполнена; материал должного и обстоятельного разъяснения не получил. Радищев же описал свое путешествие в беллетристическо-философской форме, с бытовыми картинами и нравственно-философскими рассуждениями. Яркая также разница в темпераментах писателей и в их умственном складе. Радищев — темперамент политический, человек страстно впечатлительный, ум быстрый и живой, — он чистый общественный публицист. Челищев же более вдумчивый и рассудительный, трудолюбивый и методичный, публицист-этнограф с задатками ученого. Радищев нападает на крепостное право, на административные и судебные порядки, ратует зa свободу печатного слова, он русский энциклопедист, «русский Мирабо», вооружающий против себя Екатерину II. Челищев же, при заметном влиянии на него взглядов мыслителей XVIII века, остается человеком благочестивым вполне по народному обычаю, богомольнейшим изо всех путешественников в нашей литературе. Религиозный интерес господствует в его книге. Он служит при каждом возможном случае молебны, знакомится со всеми начальствами и, скорбя об общем благе и государственной пользе, преклоняется пред мудростью Екатерины; о Петре Великом говорит: «великий человек, во всем совершеннейший знаток, превосходный разум и бесподобной монарх».

Челищев выехал из Петербурга в мае и отправился через Олонецкий край до Белого моря и Соловецкого монастыря; возвратился обратно в декабре, нигде долго не засиживаясь, через города Онегу, Архангельск, Холмогоры, Великий Устюг, Тотьму, Вологду, Кирилов, Белозерск, Тихвин и Шлиссельбург. Большую часть пути он ехал водою — по Неве, Ладожскому каналу, затем Свирою, Онежским озером и рекою Выгом до Белого моря; на обратном же пути от Архангельска — Двиною и Сухоной. Беспрестанно делались остановки для молебнов во всех встречных церквах, для обедов, ужинов и ночлегов. Челищев «располагался квартерою» или у местного священника, или, чаще всего, у крестьянина. Путешествие было сопряжено с большими трудностями: случалось полное отсутствие дорог (в Олонецком крае), случалось проходить пешком большие пространства, перенося на себе «экипаж» (поклажу), приходилось с великим трудом пробираться по некоторым рекам (по Свире, Выгу, Сухоне): многочисленные пороги простирались местами на целые версты. С октября же во время ледохода по Сухоне к трудностям путешествия [446] прибавилась еще новая — мороз. За порогами путники (Челищев ехал с несколькими людьми своей прислуги), не поспевая доплывать от станции до станции, ночевали, разведя огонь, на берегу.

Приезжая в большой ли город, или одинокий погост, Челищев на первых порах записывает все названия церквей, указывает их главные престолы и приделы с именами святых и праздников, в честь которых они построены; он не забывает и всех часовен. Подробные описания он посвящает монастырям — Соловецкому, Кирилло-Белозерскому, Новоезерско-Кириллову, Тихвинскому. Им руководил не простой интерес статистика: отправляясь по приезде прежде всего в церковь служить молебен «храмам» (престолу церкви) и «в путь шествующим», он знакомится с священниками, разузнает всю историю каждой церкви с момента ее закладки, ищет местных «летописцев», посылает своих лошадей за священником той церкви, в которой нет правильного служения. Покончив с церквами, он дает описание достопримечательностей города и местности. Он поименно называет всех местных властей, приводит подробные сведения о числе жителей города и уезда по сословиям и занятиям, упоминает о числе домов каменных и деревянных, о вновь строющихся «по плану», о числе лавок, о богадельнях, где таковые имеются и пр. Такие подробные описания можно прочитать о десяти городах — Онеге, Архангельске, Холмогорах, Красноборске, Великом Устюге, Тотьме, Вологде, Белозерске, Тихвине, Кириллове. Особенное внимание его привлекает экономическая сторона народной жизни: он везде говорит о народных промыслах, о развитии хлебопашества, о посевах и об урожаях. Он говорит о свойствах почвы, о правильной или неправильной эксплоатации ее произведений, отмечает степени бедности и довольства населения, подробно перечисляет крупные производства, сообщает цифры и обсуждает деятельность фабрик, заводов, пильных мельниц, руководясь при этом патриотическими чувствами и рассчетом государственной и народной пользы. Челищев с великим почтением говорит об Екатерине II и жарко поклоняется Петру Великому, следы деятельности которого ему не раз приходилось встречать в этом северном крае. Он скорбит о пренебрежении к памяти Петра, возобновляет крест, поставленный в Упской губе самим Петром в память спасения от бури и пишет на нем: «На сем месте водружен крест Петром Великим, деланный им, а обновлен его подданным и почитателем Петром Челищевым, 1791»; берет «кусок гнилого дерева вместо мощей» из «капища» — дворца Петра Великого, построенного на острове Маркове в 18-ти верстах от Архангельска; в Холмогорах ставит опять крест с надписью: «Изуй сапог твой, место бо, иде же стоиши, коснулася нога Петра Великого, отца отечества, и потому свято». Благоговейно чтит Челищев и Ломоносова: он подробно описывает место его родины и просит «господина городничего» поставить в Холмогорах сделанный Челищевым деревянный памятник с символическими изображениями и восторженными стихотворными надписями.

Историческая жизнь на севере складывалась совершенно своеобразно, много в этом крае было бытовой старины, но Челищев обращал внимание только на старину церковную и Петровские воспоминания; этнографические и археологические заметки у него являются случайно. Нужно [447] притом заметить, что сам путешественник был мало подготовлен к оценке старины, находимой им в монастырях. Примером может служит описание богатой соловецкой библиотеки, о которой Челищев говорит, что она «чаятельно наполнена немалым вздором», считая за «вздор» полторы тысячи «скорописных книг, в числе коих есть до ста одних сборников, множество экземпляров скрижалей, лествичников, каменей веры и прочих тому подобных старинных книг». Время, в которое Челищев путешествовал и осматривал монастыри, было временем после недавней реформы в их быте. Он упоминает о многих таких «испраздненных» монастырях, не очень жалея об отнятии у последних крестьян. Виной монастырских непорядков вовсе не было отнятие крестьян, — вина в том, что «настоятели их худы». В доказательство он рассказывает с одной стороны о Троицком Глединском монастыре, с другой — о Кирилло-Белозерском. Этнографических наблюдений таких, какие были сделаны академическими путешественниками, у Челищева нет. Изредка он записывает легенду, предания, когда они сами являются. Если он вычитывает их из старой книги, принимает зa исторический факт; если же слышит из уст народа, он обличает «суеверие» подчас весьма наивно (рассказ о Пельеостровском монастыре).

Челищеву много раз приходилось встречаться с раскольниками, ибо наш северный край — классическая страна раскола. В суждениях о них в нем сказывается человек XVIII века. Челищев видит в расколе только суеверие толпы и обман вожаков. Раскольников он называет «ханжами», о знаменитых самосожигателях говорит, что «развращенные их умы и расстроенные страхом воображения такое им отчаяние вдохнули», клеймит их именем «ленивых бродяг», проповедующих «непозволительные враки», благодаря которым весь край покрыт «густым туманом лжеверия и буйства». Не придавая особенной важности церковным разногласиям, Челищев считает раскол вредным в гражданском и экономическом отношениях. Он предвидит даже государственую опасность от раскола: он уменьшает в государстве «руки работающих» и умножает «рты тунеядцев», он считает «общественную пользу чужою, чуждается, убегает, ненавидит и прячется от общественных прав и узаконений». Далее он говорит, что «я ощупываю пагубные зародыши, уже насиживаются в мрачных сих норах, в гнездах невежества и в душегубных сих скопищах».

Лучшие места в книге Челищева — горячие и меткие рассуждения об экономическом быте народа. Его огорчает недостаток эаботы о народных промыслах, он жалеет, что многие естественные источники благосостояния до сих пор не разработываются и, не рассчитывая на самодеятельность народа, он думает, что инициатива должна принадлежать начальствам. Вот голодающий Свирский край, а на реке Свири столько прекрасной глины! Челищев указывает на недостаток фабрик в Архангельске и советует завести «итальянские самопрялки», обращает внимание на траву палошник по берегам реки Сухоны, как на корм для скота вместо овса и пр., и пр.

Его огорчает обман и грабеж казны недобросовестными заводчиками и фабрикантами, испорченность местных властей, он осуждает духовных начальников, не заботящихся о приготовлении сельского духовенства, [448] «беззаконных самовольцев», злоупотребляющих властью, корит «беспечных тунеядцев», не заботящихся о народе, и советует обращаться на помощью прямо к царскому престолу; он скорбит о нашей зависимости от иноземцев, ибо «твердый, проницательный и созидательный разум россиян требует только ободрения, чтобы затьмить в науках, художествах и в рукоделиях все народы европейские».

Челищев обратил также внимание на народный язык и его местные особенности. Он собрал несколько северно-русских провинциализмов, видя в них доказательство непризнаваемого иностранцами богатства русского языка. В 1793 году, он представил о своих лингвистических наблюдениях записку Российской академии. Записка эта находится при книге в виде приложения. Особенно удачными филологические рассуждения автора нельзя назвать и нужно согласиться, что он в этой области совершенно не дома, он бродит «при слабой светильне вероятности», он ступает «по острым и рассеянным стремнинам гипотезисов».

Книга Челищева издана прекрасно. К ней приложены три указателя: 1) личных имен, 2) местных названий, 3) указатель предметов. В тексте помещены следующие рисунки и чертежи: 2 креста Петра Великого — у Соловецкого монастыря и на берегу Упской губы, орудия для боя китов, план крепости Петра Великого в 18-ти верстах от Архангельска, адмиральская шлюпка (два изображения), крест в память Петра Великого, два памятника Ломоносову, его портрет и карта его родины.

С. Т.