БАТУРИН П. С.

ЗАПИСКИ

Записки П. С. Батурина. ¹

III.

Проект постройки театра в Калуге и неудача этого проекта. — Отстранение от заведывания театром. — Фаворитка М. Н. Кречетникова — Н. А. Вельяминова. — Деятельность в типографии и литературные труды. — Деятельность в Гражданской Палате. — Столкновение с Председателем Палаты. — Перевод в Губернское Правление. — Состав Правления. — М. Н. Кречетников и его племянники.

При попечении моем о исправлении актеров и о пиесах театральных главнейшая моя пыла забота, чтоб соорудить среди города театр — построения, оному приличествующего; потому что тот, в коем представления происходили, был за городом, под горою, деревянный, приезду неспособного и больше походил на магазеин, нежели на театр ². Генерал-губернатор опробовал мой проект, расположение коего было, чтобы в одном здании был театр для спектаклей и покои для клубов или маскарадов, с украшением приличной архитектуры: сделанной оному план я приобщил к книге, в которой желающие споспешествовать на созидание сие подписывать долженствовали. В заглавии книги предложено было предварительное описание пользы, от театра посреди города воздвигнутого, а для всего общества — удовольствия и забав, произойти могущих; польза состояла бы в том, чтобы учреждение посреди города и подле рядов в оном театре спектаклей и увеселительных собраний привлечением большую часть года в город людства умножило бы расход товарам и произвело бы изобильное обращение денег; удовольствие всего общества состояло бы в том, чтоб спектакли и другие увеселения, какие можно иметь в губернском городе, были под боком, не ездя две версты под гору и к берегу реки.

Многие почли мое предложение выгодным и полезным, и сумма подписавшихся, живущих в одном городе, восходила уже до четырех тысяч рублей, а остальное долженствовало быть пополнено при будущих того года дворянских выборах. Но как везде есть люди, коих зависть и эгоизм не дозволяют им не только благосклонно, [174] ниже спокойно смотреть на тех, которые делами своими или находящимися в них больше способностями, нежели они сами имеют, затмевают мнимые их достоинства, а потому они в опасении, чтоб не умалился кредит их и от того к ним уважение, стараются препятствовать всякому доброму и полезному действию, не от них происходящему и могущему кого-либо отличить другого, а не их; то и у нашего Наместника были любимцы такого-ж свойства, которые, хотя не могли опорочить опробованного Им и достигнувшего уже половины своего исполнения проекта, но успели опорочить выдумавшего оной и, посредством возлюбленной его ³, внушили ему, что он слишком много мне дает доверенности своей, которую я употребляю во зло, представляя ему проекты, могущие больше отнестись к моей похвале, нежели прославлению его имени, и наконец будто бы я возмечтал, что довольно мне только ему представить, чтоб получить его согласие и одобрение. Он, как-был безмерно самолюбив и славожаждущ, — такие внушения ему от той, которую он обожал, казались заслуживать замечания, и в доказательство уважения его к мнимому предостережению и нежному о славе его попечению, он тотчас дирекцию театра у меня взял и проект о построении оного среди города уничтожил, а собранные деньга велел отдать в Приказ Общественного Призрения; но в самом деле они достались мужу красавицы, им любимой, которая, несмотря на его к ней страсть, нередко его обманывала.

Хотя мне было несколько и огорчительно, что чистейшее мое намерение сделать полезное и искреннейшая привязанность к начальнику так худо были награждены; однако ж, не меньше был рад тому, что освободился от театральной заботы, которая с званием моим и с истинным желанием отправлять должность мою прилично оному не согласовалась. Я, видя, что ближним людям к Наместнику не угодно было, чтоб я пользовался, благосклонностию его, и что мне не можно было бороться, с интригами и ухищрениями, старался от него удаляться и заниматься только учением того познания, которое мне для должности моей было нужно, и друтими упражнениями, мне свойственными, что он приметя, делал мне ласковые упреки. Я в том извинялся иногда худым своим здоровьем, а иногда тем, что не имел экипажа; но он не меньше был уверен о справедливой тому причине. И хотя он был тем не доволен, однако ж, не уменьшил хорошего своего ко мне расположения и почти ежедневно отрисылывал звать меня к себе. Любезная его ⁴ знала, что я не имел причины быть ею довольным и для того избегал быть с нею вместе; однако-ж, в угодность [175] Наместнику старалась меня приласкать и разными поверенностямииопять со мною подружиться, чтобы быть со мною и таком же хорошем согласии, как и прежде; но я от того уклонялся, сколько можно было, без оскорбления самолюбия ее и благопристойности; сам Наместник, стараясь восстановить прежнее наше согласие, приглашал меня на маленькие свои ужины, состоящие в четырех или пяти особах, в числе коих любовница его всегда, находилась; а иногда и муж ее ⁵ присутствовал в сей маленькой приятной, однако ж не для него, беседе: сего последнего странная женитьба, заслуживает чтобы здесь об оной сказать несколько слов.

Наместник имел любовную интригу с одною благородною девицею хорошего дворянского дома ⁶; он бы конечно на ней и женился, если бы не препятствовала ему находившаяся еще в жизни жена его ⁷, с которой уже давно он жил разно; однако-ж, если сие не позволяло ему жениться, то, по крайности, ничто не мешало ему с любовницею своею обходиться на таких же правах, какие чрез женитьбу приобретаются. Мать ее, обольщаясь тщеславием быть в тесной дружбе с Наместникам, а может быть и надеждою видеть его своим зятем, сама способствовала к соплетению сетей, которыми дочь его опутала, и бесславию, от того происшедшему, потому, что по последствию их дружбы оказалось в наружности владычицы начальника [нашего] такая перемена, которая ясно открыла, что любовник ее провождал с нею праздное свое время не бесплодно... Наконец, надобно ему было сохранить добрую славу красавицы и обнадежить состояние нового творения, на свет произойти готовящегося; для какового полезного и доброго дела он признал способным одного промотавшегося дворянина и находившегося в отставке капитаном, коему предложено было [176] вывесть его в люди, дать ему чины, хорошее место, снабдить его деньгами, потравить его состояние. — словом, сделать ею счастливым; за сие требовалось от него одно только приложение прозвания его к особе, сделавшейся предлогом разговоров публики и обожания влюбленного Наместника, и чтоб брак их имел только один церковный обряд, без дальнейшего совершенства. Бедняк на все был согласен, а потому, по окончании духовной церемонии. новобрачная прямо из церкви доставлена была к любовнику своему, — и с молодым случилось по пословице: «по усам текло, а в рот не попало».

Однако-ж, в утешение его он был сделан советником Правления, потом Директором экономии и, наконец, виц-губернатором, с доставлением ему почести, состоящей в третьей степени ордена Святого Владимира. Дом, в котором он жил великолепно с мнимою супругою своею, снабдеваем был Наместником всем тем, что к отличному содержанию оного было нужно. Сверх того, любовница Наместника имела особливые способности, чтоб воспользоваться кредитом своим или, лучше сказать, страстию к ней его: богатые купцы и дворяне имели во многих случаях к ней прибежище, от чего она умела получать всю желаемую выгоду. И хотя в последствии времени верность ее поколебалась и преданные Наместнику представляли неприятные о том описания; однако, постоянная его к ней привязанность ни мало от того не переменилась, и он запретил впредь делать ему подобные извещения, терзающие сердце его.

Сделавшись свободным от директорства театра, я имел больше времени на приобретение познания, сопряженного с должностию моею, и на употребление трудов, которые я посвятил на сочинение, дабы типография, находящаяся под ведомством моим, не была праздною и могла, бы, по крайности, вырабатывать на содержание свое. Первую книгу, которая в ней была напечатана, я перевел с немецкого языка, под названием «Разных повествований», с приложением некоторых басен моего сочинения; другая была «Краткая история о Аравлянах»; я собрал оную из разных иностранных авторов; третья — «Колумб в Америке», — сокращенное извлечение из поемы «Коломба», госпожи дю-Бокажи ⁸; потом печатано было возражение, которое я сочинил на книгу «О заблуждениях и истине», содержащую науку Мартинистов, — обнаруживающее таинственные их числы и прочие нелепости ⁹; так же были печатаны некоторые [177] оды и слова проповедников Калужских и Тульских; не со всем тем содержание типографии меня отягощало, потому что выручаемые деньги за напечатание всех оных книг не доставали на нужные для нее расходы.

Сии мои труды по типографии не мешали мне обращать всевозможную мою прилежность к познанию законов, нужнейших до места моего, то-есть, Гражданской Палаты, в которой я находился; и я увидел, что чрез один год больше знал, нежели собратии мои, по нескольку лет на судейских местах сидевшие; а потому находил странно и ощущал некоторое сожаление о себе подобных, что суждение о участи их в нашей Палате предоставлено было одному секретарю, который предлагал присутствующим определения, уже совсем на-бело написанные, и члены подписывали оные почти по всем делам безмолвно и без чтения. Ибо, так как я выше упомянул, [178] Председатель принужден был, по незнанию своему ни русского языка;, ни законов, отдать всю свою доверенность секретарю; и хотя при слушании дел апелляционных он не понимал ничего, что читают, да и понимать ему было не можно: я, будучи русским, не мог понимать, что протоколист в экстракте читал, писанном без правил, слогом, не свойственным и не вразумительным, не останавливаясь нигде и мешая одну речь с другою; однако-ж, кичливый наш Председатель притворялся, будто он читаемое дело разумеет; а когда доходило до выписок под экстрактом из законов, тогда он читать их не приказывал, желая чрез то показать, что он законы и без чтения знает; и хотя я так, как советник, представлял ему, что, конечно, надлежит читать выписки законов, дабы знать, на которых из сих последних, больше приличествующих к делу, учинить решение, но он мне с неудовольствием отвечал, что он знает, [179] …ах должно решить дело, а если я не знаю и хочу их ……. читать их один, что я без совету его всегда делывал …. того не стыдился, что Председатель мне в насмешку ……. хочу учить законы.

….довольного сведения о производстве дел и законов, ……..поступать согласно с правилами, судебным местам в……….чертанными; и для того, как в одно наше заседание …… подписанию журнал, и Председатель, просмотря оный ………. знак, что будто он все знает, что в нем содер…… оный, подал мне для того же, тоя. позвоня в колокольчик, велел позвать секретаря, по входе коего приказывал ему, …… журнал прочел, дабы все члены могли оный выслу…. с знанием того, что подписывают. Но надмнный Председатель сказал, что когда уже он прочел, то поверить [180] ему можно, и что он журнал читать не позволяет; я велел сие беззаконное запрещение записать в журнал; но он сказал, что он и сего не позволяет; а я, напротив того, подтверждал приказание мое не только записать то, что Председатель запрещает читать журнал, но еще и то, что, в противность Генерального Регламента, не велит по требованию моему того записывать в журнал. При сих словах раздраженный Председатель встал с своего места, что и все члены сделали, — а тем и заседание ваше кончилось, потому что он, взяв свою шляпу и трость, уехал с гневом из присутствия.

Наместник ¹⁰ тогда на несколько времени находился в Туле; я к нему тотчас послал уведомление о сем странном в присутствии нашем происшествии, описывая ему требование Председателя, чтоб члены подписывали журналы без чтения надлежащим порядком оных. Он отвечал мне, что он скоро приедет в Калугу и меня с ним разведет. В самом деле, он приехал чрез несколько дней и меня из Гражданской Палаты перевел в Правление. Тут досталось мне присутствовать с мужем любезной ¹¹ начальника (он был советником Правления) и с губернатором П. С. Пр. ¹² Между сих новых моих сочленов находилась безмерная противоположность в свойствах их. Правитель губернии был хотя не обширного разума, однако, имел довольно здравого рассудка, с похвальным правилом быть справедливым и удаляться от всех дел, совести и честности противных; одно только безмерное упрямство затмевало хорошее его расположение, потому что от принятого им мнения трудно было его преклонить к другому; ибо он почитал упрямство твердостью. Товарищ мой, другой советник ¹³, имел качества совсем другие: горд и низок, корыстолюбив и расточителен, самолюбив и несмыслен; незнание и поступки свои предосудительные покрывал тесным знакомством жены его с Наместником; по счастию, он скоро был сделан Директором экономии ¹⁴, а на место его был посажен мне в товарищи отставной гвардии офицер Г... ¹⁵, человек был богатый, скупой, умеренного рассудка, [181] скудного сведения как по должности, так и в прочем; однако-ж, он был родной племянник Наместника, — достоинство, которое заменяло все другие, коих в нем не доставало.

Не знаю, какою странностью было, что Наместник наш имел у себя много племянников, разум и дарование которых почти всех были равного весу и меры ¹⁶; однако-ж, все они выгодно помещены были, окружали дядюшку и отличались единственно родством своим ему; а потому я называл их итальянским словом «nipoti, племянники, для того, что в Риме каждый папа, восходя на престол папский, возвышал и племянников своих, так что обыкновенно там большую часть знатных называют «nipoti», то-есть, папские племянники; правда, что «nipoti», нашего Наместника не имели ничего подобного с племянниками папы Римского, кроме одного только названия.

IV.

1787. Перевод М. Н. Кречетникова из Калуги в Тулу. — перевод Батурина в Тульскую Уголовную Палату. — Советник Тульского Губернского Правления Грохольский. — Службы в тульской Уголовной Палате. — Составление сборника с увещаниями для обвиняемых. Перевод М. Н. Кречетникова на пост Малороссийского генерал-губернатора. — Эпизод с осуждением купца N и приезд к Батурину ночью жены осужденного. — перевод Батурина советником в Тульское Губернское Правление.

Наконец, генерал-губернатор перенес резиденцию свою в Тулу ¹⁷; многие думали, что такое переселение внушила ему ревность к одному молодому человеку, живущему близ Калуги, в деревнях обоих, который с любовницею его сделал тайное знакомство; но, как бы то ни было, от перемены резиденции его последовало и мне перемещение: он меня перевел из Калужского Губернского Правления в Тульскую Уголовную Палату, потому что в тамошнем Губернском Правлении вакансии не было. Хотя я не очень был доволен, что из Правления, так как первенствующего места, переведен был в Палату Уголовного Суда; но желание узнать и по сей части производство дел и законы не позволило мне роптать на сие перемещение.

В Туле я увиделся с моим приятелем, бывшим тогда советником Тульского Губернского правления господином Г. ¹⁸, который [182] потом играл роль довольно отличную при вступлении в Польшу войск Российских под командою М. Н. Кречетникова, во время присоединения Польских провинций к Российской державе. Господин Г. определен был из пажей [известный] одной подкоморжины (Кромикоцкой), наперницы графа Кречетникова, к нему в адъютанты, когда он, будучи еще генерал-маиором,. командовал в Польше отрядом войск, и в самое то время, когда я был прислан в тот же корпус, состоявший под командою его, так как выше упоминал, для излечения от ран, полученных мною при штурме города Ибраилова ¹⁹. Находясь с самого сего времени при нем, по возложении на него должности государева Наместника в первых двух устроенных наместничествах, он, с переменою разных степеней к нему от него благосклонности, умел при нем держаться и, наконец, сделаться, так как был поляк, в забрании Польского края ему нужным. В самом деле, он был человек отменной гибкости, скрытен и терпелив так, что, не смотря ни на какие встречающиеся ему неприятности, достигал всегда цели, в пользу свою себе предназначенной; к тому-ж он знал в совершенстве немудреное для подобного свойства людей искусство ласкать тех, от коих благополучие их зависит. Он со мною обходился так как придворный человек, — смотря по дурному или хорошему расположению ко мне начальника: равным образом обращение его и с другими, на таких же правилах основанное, служило для меня исправным барометром узнавать перемену Наместника ко всем тем, кои участвовали в благосклонности его.

В отправлении новой моей должности по уголовной части я поступал так же, как и по гражданской: старался познать законы, до преступления относящиеся, и произносить суждения мои по изыскании исправнейшим и точнейшим образом всех обстоятельств беззаконного действия, могущих послужить к обличению или оправданию обвиняемого. С негодованием увидел я первый раз священника, увещевавшего преступника небрежно и с таким видом, который подавал больше одобрения к запирательству, нежеди располагал к принесению чистого признания; ибо увещеватель, не сойственно таким именем называющийся, разговаривал с предстоящим злочинцом неприличными словами, сопровождаемые смехом, при таком важном деле совсем не совместным. Сие заставило меня справиться, нет ли какого узаконения, касающегося до увещевания [183] преступников, и нашел, что в 1763 и 1764 годах, указами предписано было, чтоб сочинить для сего книжицу, содержащую в себе приличные и убедительные увещевания; но как таковой книжицы по тогдашнее время сочинено не было, то я и ощутил поревнование сочинить, пристойные на три рода преступлений, то-есть, на убийство, разбой и воровство увещевания, которые приняты были Наместником с одобрением и благосклонностию; однако же, за отсутствием его к армии на Турецкой границы, увещевания мои остались без действия. Потом в последствие времени и по смерти графа Кречетникова, я представил их при письме к бывшему генерал-прокурору князю Куракину ²⁰, который отослал их в Комиссию Сочинения Законов, где они и поднесь безо всякого употребления остаются и мнимые увещеватели продолжают с преступниками разговаривать, кто как умеет, весьма, мало заботясь о поколебании чувствований для расположения их к чистому и искреннему признанию.

Наместник наш скоро отправился к армии, действующей против турок под командою князя Потемкина ²¹; по окончании той кампании он определен был правящим должность Малороссийского генерал-губернатора, с оставлением его начальником и прежних губерний, им управляемых ²²: почему он и должен был учредить пребывание свое в Киеве, куда, и меня потом перевел но до того времени я оставался в Туле при суждении дел уголовных. Приобрели достаточное познание, чтоб при положении по преступлениям приговоров, руководствоваться законами и справедливостию, я, не взирая ни на какие неправильные толкования других членов или представления секретаря, внушаемые им причинами, больше согласными с их предубеждениями или собственными выгодами, нежели с правосудием, оставался при мнении моема, или преклонял собратий к решению дела, с законами согласному. В доказательство чему упомяну здесь только об одном деле, по которому, вопреки всех стараний и средств, употребляемых склонить меня к общему приговору, я принудил их поступить так, как законами предписано, к крайнему сожалению принимавших участие, чтоб дело сие решено было другим образом.

Некто один из тамошних купцов приличился в воровстве, за которое, по силе законов, надлежало его высечь кнутом и послать в Сибирь; но как того же прозвания были в Туле другие купцы, кои по капиталу и по торгу своему считались первыми, то [184] им было весьма прискорбно, чтоб однофамилец их претерпел публичное кнутом наказание и тем бы нанес бесчестие всей фамилии их. Для избавления себя от такого поношения они употребили в Палате и еще где надлежало известное средство, преклоняющее весы правосудия в ту сторону, на которую оно прилагается; но как я сделал себе правило презирать то самое средство, ступать всегда по стези правды и указателем своим иметь одно только законоположение, то ни мало и не соглашался на желание богатых купцов и всех тех, которые, в угодность их, хотели избавить преступника от публичного наказания, но настоял в том, чтоб с приличившимся в воровстве поступить по законам; потому что общее его с хорошими купцами прозвание ни оправдать его, ни облегчит заслуженного им наказания не может. И когда секретарь подал мне определение, учиненное в удовлетворение тем купцам и уже всеми членами подписанное, — тогда я объявил, что я никак от мнения своего не отступаю, и что, не смотря ни на какие лица и посторонние уважения, надлежит вора наказать так, как законами положено; если же Палата переменит своего определения не согласится, то я подам мнение. Однако-ж, присутствующие оставили определение несколько недель без перемены, которую я требовал, в чаянии том, что могут и меня склонить на общее желание. И в самом деле, многие особы меня к тому уговаривали, а со стороны искателей избавления от наказания преступника предлагаемо мне было действующее средство с превосходною силою той, которая кроме меня над всеми подействовала; но все их покушении были тщетны; наконец, секретарь выдумал совсем другой способ к соглашению меня подписать определение. Он знал пристрастие мое к женщинам, то и положил, чтобы произвесть с сей слабой стороны победоносное, по мнению его, на меня нападение и для того присоветовал жене подсудимого, которая из себя была прекрасна и имела прелести, весьма могущие возбудить желания не только в человеке, расположенном к нежности, но и в таком, который бы был совсем другого свойства, что если она хочет спасти мужа от кнута, то бы сама приехала ко мне в удобное время и употребила бы ту просьбу, против которой он верно знает, что я не устою.

Для произведения в действие таким образам устроенной против меля батареи, красавица приехала ко мне в дом в одиннадцатом часу ночью, когда я раздевался и ложился слать. Я жил на выезде города в одном каменном доме, во флигеле коего типография моя находилась ²³, и как я, по скудному моему доходу, не имел [186] для услужения своего никаких других людей, кроме одного мальчика, который работал в типографии, мне прислуживал и обыкновенно в покоях моих почевывал, — и лишь только я хотел ложиться в постель, он прибежал сказать мне, что какая то барыня ко мне приехала, чему я не веря, отвечал ему: «Какой барыне ночью и в такое отдаленное место приехал можно!». Но при сих словах я услышал, что по зале, чрез которую ко мне в комнату проходить надлежало, шумело женское платье, и что точно ко мне идет женщина. Я только успел надеть на себя сертук, как вышла ко мне прекраснейшая особа, какую только вообразить можно, с приятным и видно с умышленным небрежением одетая на случай действия, к коему она приготовлялась. При вступлении своем в комнату, не выговори еще ни слова, пала к могам моим. Такое нечаянное и приятное посещение казалось мне привидением; однако-ж, при подымании моем ее попавшие нечаянным образом мне в руки два твердые глобуса уверили меня, что красавица имеет вещественное бытие; я тотчас спросил, кто она такая, зачем в такое необыкновенное время ко мне приехала и какую моту сделать ей услугу. Она с нерешимостию и робостию мне сказала, что она жена такого то преступника. Тогда воображение, ласкающее меня надеждою приятного наслаждения, уступило место безмерному замешательству от такого неожиданного ее ответа. С одной стороны возбуждение чувств влекло меня к удовлетворению желаний моих; а с другой, по всем обстоятельствам, по делу мужа ее до меня относящихся и учинившимся известными во всем городе, не возможно было мне воспользоваться случаем, принудившим красавицу, так сказать, броситься в объятия мои для избавления от наказания мужа своего и победить упорство мое красотою своею.

Мгновенное размышление показало мне необходимость быть твердым и никак не соглашаться на употребленную против меня хитрость для склонения меня на единомыслие сочленов моих. Сообразив положение мое, с нею происшедшее от замыслов, на меня устремленных. я сказал соблазняющей красавице, что сожалею очень, что (я) для избавления мужа ее ничего сделать не могу, и что сия невозможность не позволяет мне найти столько удовольствия в посещении ее, сколько бы я без того находил, и что хотя прелести ее и поколебали чувствования мои, однако же, честь и сохранение доброй славы (моей) преподают мне столько силы, чтоб такому искушению противиться.

Ах! Боже мой!» — сказала она: неужели вы хотите быть тверже камня! Вы видите, что я приехала всем вам пожертвовать и отдаться [186] в полную волю вашу!

Выговоря сии слова, она села на канапе и, сброся с себя солоп свой, чтоб возбудительные телесности которые при поднимании ее мною мне были ощутительны, предстали главам моим со всею их соблазнительностию, — я, подошед к ней, оказал, что если она хочет со мною быть знакома и не ставит дружбы своей в ту цену, за которую она хочет доставить мне мимошедшее удовольствие, то я всегда любить ее буду; но избавить мужа ее ничто принудить меня не может.

«Я от вас без того не поеду», — отвечала она, «чтоб не смягчить наше сердце? нельзя чтоб вы были так жестокосерды!».

При сих словах, я всю твердость свою было потерял и увидел себя быть в таком положении, в каковом некогда был один святой, о коем Чети-Минея повествуют, что когда пришла к нему некая блудница, соблазнял его, тогда он, для отогрения, по просьбе ее, будто оледенелой от мороза крови ее, принужден был положить одну руку ей на перси, а другой руки палец — на засвещенную свечу, дабы ощущаемая им боль препятствовала распалению чувств его; так и я хотеть уже положить одной руки своей палец на свечу, дабы избавиться от искушения и не впасть в слабость. которой я боялся. Я сказал ей, что мне весьма горестно, увидев ее столько прелестную, не иметь счастия сделать ей всю ту угодность, которую я бы желал, и притом потерять надежду имел ее себе приятельницею, чем при входе ко мне я было ласкался.

И хотя она еще несколько времени употребляла все старания свои склонить меня на избавление от наказания мужа ее, в награждение чего делала меня совершенным господином прелестей своих; но я пребывал непоколебим, и она, наконец, принуждена была с гневом меня оставить, сказав, что я дурак, что не умел брать того, что она мне добровольно предлагала, и что бы другие в таком случае старались взять усильно. Я чувствовал, что я заслуживал упреки ее, но, по правилам моим и после оказании мною по делу мужа ее противоречия, нельзя мне было переменить мнения своего. Я не хотел быть столько, бессовестным, чтобы воспользоваться любовию женщины не ко мне но к мужу своему, заставляющую ее приносить себя за него на жертву другому, и сделать два дурных дела: первое — получить удовольствие от принужденного снисхождения; а другое — отступить от правосудия и законов (или) обмануть ее и лишить награды, которую она от такого странного ее поступка ожидать право имела.

После того скоро определение было переменено, и преступник наказан по законам. Таким образом я старался отравлять должность свою, не отступая ни на черту от законов и правды: но за [187] бескорыстие и прилежное служение мое не получил я, так как ниже будет видно, никакого награждения, тогда когда другие, не знав законов и ничего не делая, а только приезжая часа на три посидеть со скукою и нетерпением на судейских стульях, получили чины, деревни и почести. О беспечности и бесплодности такового многих присутствия окажу здесь об одном моем замечании, которое мне во время присутствия сделать случилось.

Некто один из собратий моих беспрестанно глядеть сверху до низу на, стену, отделяющую секретарскую комнату от судейской и составленную из рам, переплетенных с вставленными в них стеклами; видя его углубившего взор свой на ту стену, я опросил его, что он любопытного в оной находит; на что он мне отвечал, что он от праздности и скуки считает стекля, — сколько их в той стене в рамах находится. Я ничего ему на это не сказал, но пожалел внутренне. что он. вместо того, чтоб заняться приобретением познания касающегося должности его, проводить так тщетно время свое.

Я переведен был в Губернское Правление и вторично сделался советником Правления. где также, по образу моего служения, нередко надлежало противоборствовать определениям, не согласным с постановлениями, в «Учреждении о губерниях» изображенными. Но как в сем месте, я голоса, не имел, то возражения мои оставались без действия.

V.

1790. Перевод Батурина Директором Экономии в Киеве. — Переезд в Киев, — Столкновение с Киевским Губернатором Ширковым и Советником Катериничем. — Заботы об интересах казны и казенных крестьян. — Запрещение винокурения в городах. — Интриги против Батурина. — Губернатор Ширков и дело крестьян Хотовской волости. — Дело крестьян Сергеевской волости. — Поручение Батурину от М. Н. Кречетникова — исправить генерал-губернаторский дворец в Киеве. — Столкновение по этому поводу с губернатором и Казенной Палатой. — Вызов в Москву и свидание с М. Н. Кречетниковым. — Поездка в Тулу с М. Н. Кречетниковым. — Путешествие обратно в Киев. — Анекдот про ростовщика. — Неприятная любовная история. — Приезд к Батурину его Тульской приятельницы. — Поездка к М. Н. Кречетникова в Польшу, в м. Лобунь. — Вице-губернатор Грохольский и его отношение к Батурину. — Поездка в Киев. — Знакомство с В. В. Капнистом.

Наконец, получил письмо от Михаила Никитича ²⁴, которым он уведомлял меня, что я определен в Киев Директором Экономии, и чтобы я поспешил приехать к нему. Сие определение меня в Директоры Экономии было единственное добро, которое он в десятилетнее мое под начальством его нахождение, то [188] есть до сего и по смерть его, мне сделал, и оное состояло для меня только в том, что я стал получать жалованье вместо 600 р. по 1000 р.; ибо я никак не умел и по расположению своему не мог от сей должности получать себе выгоды, так, как многие другие, которые не только оные доставлять себе умели, но еще и обогащались.

Я, не мешкав, отправился в Киев. М. Н. ²⁵ скорым приездом моим был доволен и приказал на первой случай жить мне во дворце, где он и сам жил.

Вступив в отправление новой должности своей, я увидел, что сотоварищи мои, заседающие со мною в Казенной Палате, больше подвизались попечением о собственных своих доходах, нежели о казенных; а потому я и предвидел, что мне надобно будет иметь непрестанные с ними распри, тем паче, что там издавна уже было заведено, что не только присудствующие Казенной Палаты, но и Губернского Правления члены почитали себя в праве брать от казенных поселян подводы и требовать других услуг по надобностям, им случающимся. И так как М. Н. велел мне к себе обо всем относиться, то я ему и сказал по сему предмету о замечаниях моих, объявив притом, что я от своих правил не отступлю, и чтобы он, в случае каких-либо на меня представлений, могущих родиться от злости получивших неудовольствие чрез защищение мое казенных крестьян, покровительством своим меня не оставил. Он одобрил расположение мое и сказал, чтобы я, не смотря ни на что, поступал, как честному человеку должно: бескорыстно, справедливо и по законам.

При самом начале отправления моего должности Директора Экономии, мне надлежало многим сделать досаду, ибо по прежней привычки употреблять поселян казенных для надобностей особенных, я получил много записок, которыми просили иные наредить им столько то подвод, другие — велеть им привесть сена, третие — дров и прочего, что кому надобно было; в каковых требованиях я всем отказал и просил, чтоб они впредь ко мне таковых не присылали, потому что я поселян казенных ни в какие парткулярности употреблять не могу.

Киевской Губернатор Ш. ²⁶, которой был уже престарелых лет и разум его находился (от оных) в некоторой дряхлости, то сын его, бывший некогда исправником в Рыльске, управляя отцом своим, мнил управлять всею губерниею, и по такому предубеждению ему казалось, что Директор Экономии должен быть у него в команде и в требованиях для услуг дому их отказывать не [189] может; а потому как он, так и другие, приписавшие себе в принадлежность заимствовать некоторые надобности от поселян казенных, приняли такую новость весьма не благосклонно. При первом случае Виц-Губернатор Башилов ²⁷ старался вразумить меня, что Директору Экономии не возможно отказывать Присудствующим для домашнего их содержания в душных пособиях — по той, будто, причине, что около Киева на большое расстояние никаких других селений, кроме казанных, не находится и нанять подвод нигде не возможно; а казенные крестьяне добровольно ничего делать не хотят, то и надлежит их высылать, по надобности каждаго, принужденно, без чего многие претерпят крайнею нужду в сене, овсе, хлебе и прочем. Я на такие своеполезные и неправильные рассуждения ничего другого не противополагал, как одни узаконения, которые они толковали по предубеждению своему.

Однако ж возбранение мое употреблять казенных поселян для надобностей своих не попрепятствовало Советнику Правления Катериничу ²⁸, по прежнему обыкновению, послать одного приказного, чтоб казенные крестьяне привезли ему тридцать возов сена, что и было в исправности исполнено. Но так случилось, что я, идучи по площади, находящейся пред крепостью, увидев сии подводы, остановившиеся по незнанию квартеры Советника, спросил у них, что они за мужики и к кому привезли сено; узнавши, что они казенные и привезли, по наряду приказного, присланного от Советника, к нему сено, по не знают его жилища, — я сказал им, чтоб они ехали [190] за мною, и что я им укажу, где сено сложить должно; итак, приведши их во дворец, велел сено скласть на конюшню Генерал-Губернатора и, заплатя им за провоз и за сено, отпустил по домам; а Советнику послал сказать, что есть-ли он хочет получить сено, то бы прислал ко мне деньги, которые я вместо его казенным мужикам заплатил за сено и за проваз оного; однакож, он рассудил за лучшее от сена отказаться, нежели перевозить оное ж себе с Генерал-Губернаторской конюшни. Сия строгость привела в негодование на меня всех, пользовавшихся крестьянскими услугами. Престарелой Губернатор в защищение и удовлетворение своего Советника хотел заделать мне выговор; но я ему сказал, что я поступаю по должности своей, и что как сам Генерал-Губернатор находится в городе на лицо, то он может о сем доложить ему, чего он, однако ж, сделать не рассудил, за благо.

Войдя во все подробности должности моей, я увидел, что необходимо, для, сохранения казенною интереса, должно по многим важным предлогам против упрвления прежних директоров экономии сделать другие постановления, например: о уравнении казенных поселян землями, о преграде к истреблению лесов казенных и о лучшем управлении прочих частей казенной экономии. Пресечение истребления лесов казенных была часть важнейшая, потому что оные почти беспрестанно вырубаемы были всеми теми, кои хотели ими пользоваться, как-то: дворянами, сельскими жителями и мещанами, а паче Киевскими, ибо при (вступлении моем в должность Директора. Экономии я нашел, что в городе Киеве состояла 116 винокурен, которые большей частию употребляли лес казенной. Содержатели оных, узнав о моем намерении сделать представление Генерал-Губернатору о запрещении иметь, в противность законов, в самом городе винокурни, и о особом постановлении для воспрепятствования винокурам пользоваться казенным лесом, как градские, так и сельские предлагали мне каждой с винокурни своей давать всякой год доходу соразмерно количеству вина, на них высиживаемого, за то, чтоб я оставил в том же порядке леса и существование их винокурен, как прежде было. Но я в исправлении по совести обязанность свою, ни мало тем не поколебался и по первым двум вышесказанным предлогам, то есть, о уравнении крестьян землями которые за малую цену отдавались в оброк с наблюдением частных выгод, не взирая на то, что крестьяне, по скудости оставленной им земли, не могли ни себя содержать, ни казенных податей платить; и о удержании от порубки лесов представил Генерал-Губернатору, чтоб произведением последнего представления в действие все винокуренные заводы, построенные в Киеве и прочих городах Киевской губернии, уничтожить, дабы, с прекращением в оных винной < [191]> [192] стоять будет. Сей бедняк, испужавшись, прибежал уведомить меня о том и спрашивал, что я ему велю делал. Я ему сказал, что в этом случае спрашиваться меня не о чем: естьли что он знает, то бы доносил, а естьли ничего не знает, то ему известно, как честному человеку поступить должно. Он мне с робостию оговорил, что он ничего дурного сказать против меня не знает и, конечно, доносить ничего на меня не имеет и не будет, но только просить, чтоб я его от угроз их защитил. Я обнадежил ею, что я не допущу его ни до какого угнетения людьми, подвивающимися злостию и несправедливостию: таким образом сие низкое и бессовестное против меня предприятие осталось без дальнейшего последствия.

Все их покушения, как сие, так и другие, подвесть меня под суд, дабы я был отрешен от должности, не устрашили и не удерживали-меня защищать поселян казенных от их насильственных нападков, которые они им, в презрение человечества и законов, причиняли. Но все мои старания и попечения воспрепятствовать к тому не могли и оградил их от разорения, потому что Губернской Прокурор управлял Губернатором ²⁹ и умел действовать влиянием своим над всеми судами.

Сей Губернатор почитался обще довольно добрым человеком, с каковым названием обыкновенно сопрягается разумение не большой премудрости и не дальновидного человека; оное приниматься может в хорошем смысле о партикулярном человеке, ибо, не имея силы сделать зла, доброта его может полезна быть другим; но в управляющем губерниею и имеющем под своим начальством до 400,000 себе подобных, одна доброта без деятельного и проницательного разума, без правосудия и твердости, не только не достаточна, но и совершенно вредна, потому что такой доброй человек Губернатор, не имев вышеозначенных качеств, по слабости своей на все представления от людей, взявших над разумом его поверхность, им только полезные соглашается, от чего угнетение коварными бессильных заступает место правосудия. Чему в доказательство опишу здесь только два дела, кои, по представлению моему Казенной Палате, а из сей по сообщению в Губернское Правление долженствовали в причиненных обидах Губернским Казначеем ³⁰ и Губернским Прокурором ³¹ казенным крестьянам в удовлетворение их быть исследованы, и которые ясно покажут, каким духом тогда в Киевской губернии под правлением Губернатора Ш. ³² судебные места одушевлялись. [193]

По жалобе Хотовской волости крестьян в разных обидах, им причиненных от Губернского Казначея Руднева, и по представлению моему о доставлении им удовольствия, предписано было от Губернского Правления Нижнему Земскому Киевскому Суду произвесть следствие. Суд сей, хотя и отправился для исполнения ему повеленного; но вместо того, чтоб исследовать об обидах крестьянам, в коих они жаловались, оставя сие, что было предлогом ему повеленного, записал в журнале своем, что будто крестьяне, жалующиеся на Р., делали к сему последнему прицепки, говоря: «чорт за чортом руку тянет, за чертовыми панами добра нет». По каковому единственному записанию в журнал мнимого преступления невинных и обиженных поселян, дело началась уже не о том, что их Р. нападками своими приводить в разорение, но о том, что будто крестьяне разговорами своими обидели Р. и тем в присудствии Земского Суда оказали неучтивость; почему дело, долженствующее доставить обиженным удовольствие, превращено было в дело уголовного преступления. Забрали бедных обиженных, жалующихся мужиков в город, и в самое рабочее время несколько недель содержали их под караулом. В учиненных же им допросах они показали:

Крестьянин Бойко: имел он с Казначеем Р. разговор о том, что он, Казначей, не подлежаще рубит в казенном лесу дрова, а между тем Суд, произведя следствие, приостановился на том месте, где работники Руднева имели ночлег, ибо он нанимал от Казенной Палаты при той волости луга, в коих жители оной сами имели большой недостаток; и когда на том месте, Р. подчивал присудствующих и Уездного Стряпчего вином, тогда он, Бойко, просил и себе вина; а Казначей Р. за то бранил его разным образом. Напротив чего крестьянин Бойко сказал ему: «Коли бы чорт с дюжим боролся, а с богатым позывался!».

Матренко показал, что когда Руднев его ругал, он отвечал только то: «Он, Р., без мужика прожить не может; а мужику, купивши за шах хлеба, пана найти можно».

Третей крестьянин отвечал: «Что никаких не благопристойных поступков пред Судом не делал и с Р. никаких разговоров не имел, а находился при следствии с надлежащим Суду повиновением».

Однако ж, не смотря на сии не сходственные с журналом Земского Суда показания, Уездной Киевской Суд и Уголовная Палата безо всякого наблюдения порядка, предписанного в производстве уголовных дел, осудили нещастных обиженных поселян, в угодность Р., за вышеписанные слова, сказанные ему двумя из их в открытом поле и тогда, когда он подливал [194] присудствующих вином, а третьего ничего не говорившего, но тем только виновного, что он был обижен, — высечь плетьми публично. И такой несправедливой и бесчеловечной приговор судящих, руководствуемых людьми, злостию и ухищренным корыстолюбием управляемых, несмотря ни на какие мои возражения и, наконец, самые не отступные просьбы Губернатора, опробовавшего беззаконной приговор о непроизведении оного в действие, безвинные мужику вместо получения за бесчисленные их обиды Казначеем Рудневым удовольствия, претерпели телесное наказание, — дабы они впредь в притеснениях их жаловаться не отваживались и на Директра Экономии не надеялись.

Другое дело состояло в том, что по сообщению Казенной Палаты в Губернское Правление о доставлении Сергеевской волости крестьянам, живущим в двух верстах от Губернского Прокурора, за отнятие им у них земли, за потравление скотом его их сена и других обид удовольствия оное Правление предписало Пирятинскому Земскому Суду о исследовании и доставлении обиженным удовольствия.

Но означенной Земской Суд, поступая по чем же правилам, по коим и Киевской Земской Суд, но сему предписанию донес, будто бы, никаких обид от Прокурора казенным крестьянам чинено не было, почему Губернское Правление вделало определение послать в Управу Благочиния указ о сыске сочинителя мнимо-фальшивой прозьбы для поступления с ним по законам, не смотря на то, что прозьба не могла быть фальшива: потому что крестьяне подали оную в Экспедицию Директора Економии, который, при осмотре своем оброчных статей, произведением следствия на месте, нашел, что жалобы крестьян на соседа, притеснителя их, были справедливы, велел им подать прошение в Експедицию его.

Видя, что все защищения мои казенных поселян и попечения о казенном интересе остаются бесплодны и против столь явного неправосудия действовать ничего не могут, я уведомил Генерал-Губернатора о притеснениях, отягощающих крестьян казенных, и мне лично сказуемых оскорблений ненавистию на меня изрыгающих, ласкай себя надеждою, что по возвращении его правосудие и человечество паки приобретут свое право.

Тем временем я получил от него письмо ив Петербурга, где он но возвращении своем из Польши находился: он уведомлял меня, что он скоро в Киев к начальству своему будет, и предписывал мне, чтоб я во дворце, в коем он обыкновенно пребывание свое имеет, ветхости починкою исправил и во внутренности, покоях дал бы им тот вид чистоты и порядка, в каком им быть надлежало. Я представил о сем Казенной Палате и Губернатору, чтоб [195] мне отпустили денег на починку того во дворце, что нужно будет. Но как во всяком случае Губернатор и Казенная Палата старалась оказывать мне всякие неприятности, то и зачали делать письменное производство, чтоб осмотреть, какая нужна во дворце починка, сколько и каких материалов на оную потребно, и чтоб всему тому учинить смету. Я знал, что они по моему расположению переделать большего приезда крыльца, которое было ветхо, также и во внутренности покоев сделать украшение — не согласятся; время же к прибытию М. Н. ³³ оставалось коротко, и намерение их состояло в том, чтоб неисполнением мне порученного привести его на меня в неудовольствие; то и рассудил, чтоб переправить крыльцо и сделать на оном снизу до дверей передней комнаты галлерею с стеклами и зал росписал на свои деньги, но как их у меня в запасе никогда не бывало, то я и принужден был занять, в надежде той, что употребленные мною денги на починку дворца мне выданы будут (хотя сего и не случилось, так как тотчас видно будет ниже); и я с помощью тогдашнего в Киеве коменданта Ф. Л. Вигеля ³⁴, которой мне способствовал лесом и мастеровыми, находящимися у него в гарнизоне, построил на крыльце хорошею галлерею, посредством которой в зимнее время от снега и мороза, а в летнее — от дожжа и ветра, можно было из самой кареты прити в переднею, не чувствуя никакого беспокойства от дурной погоды. Также зала и передняя были росписаны приличным образом, что все мне стало с помощию коменданта 500 рублей, а без того могло бы отит гораздо больше. Губернатор и Казенная Палата поставляли мне в преступление, что я, не представя им плана, переобразил крыльцо и залу без определения последней, а потому и выдачу мне денег, употребленных мною на поганку дворца, выдать отказали. Я в утешение свое требовал, чтоб Казенная Палата велела учинить надпись на фроисписе ³⁵ входа галлерий, что оная построена иждивением такого то Директора Економии.

Еще переделка сия во дворце не совсем была окончана, как я получил вторичное письмо от М. Н. ³⁶, чтоб я приехал к нему на встречу в Москву, где он намеревался пробыть с родными своими и приятелями несколько дней; а к Губернатору писал, чтоб меня для некоторых от него мне препоручений к нему отправить. Неприятно сие было всем поборникам неправды, мздоимства [196] и стяжателям себе не принадлежащего; а паче Губернатору, которой, знав, что я о всех несправедливостях и притеснениях казенным поселянам ему перескажу, писал к нему множество на меня жалоб, описывая меня беспокойным и завящивым человеком, которой, надеясь на его покровительство, входит в дела, ему не принадлежащие, то есть, что я не позволял разорять крестьян казенных; а беспокойной и завящивой, по его разумению, — потому, что я исполнял долг служения своего, как законами предписано.

И так я просил приятеля и благодетеля своего — Коменданта Вигеля, чтобы, по усердию своему к начальнику и по дружбе ко мне, постарался окончить к приезду его, что еще достроено не было. Поручив то его попечению, отправился в Москву, куда я приехал за несколько дней до приезду Генерал-Губернатора. Он принял меня ласково и благосклонно, но я не мало удивился, что он пенял мне за то, что я со всеми в Киеве перессорился, и что Губернатор прислал к нему на меня большие прозьбы. Я ему говорил, что я еще и с собою привез такие же на меня жалобы; но как из моих уведомлений ему известны все происшествия в отношении управления моего казенною економиею и поступки судебных мест по представлениям моим в защищание казенных крестьян, то я больше в оправдание свое сказать ничего не моту, но только уповаю, что при его начальстве несправедливость, бесчеловечие и мзда, над правдою и бескорыстием восторжествовать не могут. Он мне сказал, что он по приезде нашем в Киев о том со мною говорить будет, а в Москве малое число дней, которое пробыть может, он не делам, но ближним своим и друзьям посвятить хочет, и притом пригласил меня до отъезду нашего в Киев приезжать к нему всякой день.

В Москве было уже известно о препоручении ему главного начальства над войсками в Польше и забрании провинций оной, следующих к Российской Империи; и как сие означало увеличение кредита его у Двора, то, кроме искренних это и друзей, приезжало к нему великое множество разного звания лиц для снискания польз своих. Ибо обыкновенно почитают посредниками щедрот, излияемых от престола Царского, тех, которые удостоены отличным Монаршим доверием, а не рассудительное, однако ж свойственное всякому желание себе добра заставляет многих наполнят беспрестанно передние, не смотря на то, что таковое заботливое посещение оных им бесполезно и не служит к другому, как к одному только умножению числа пред случайным вельможею предстоящих.

Я хотя ежедневно бывал у своего начальника, однако же, по беспрерывному у него многолюдству, мало находил случая иметь с ним особливые разговоры, кроме того, что когда он езжал к ближним родственникам своим, то бирал меня с собою в свою [197] карету. Наконец, он из Москвы поехал, а я выпросил позволения остаться еще три дни для брата своею и для тетки ³⁷; ибо я знал, что он располагался пробыть также несколько дней в Туле, потому что он имел там бесценной залог, — детей, оставшихся после любовницы его, которую за два года пред тем смерть у него похитила ³⁸, и притом он, как был Калужской и Тульской Генерал-Губернатор, любим совершенно и почитаем, жителями сих губерний, то я нашел город Тулу, по причине его прибытия, в радостном движении: дворяне и почти все чиновники обеих губерний собрались в Тулу для торжествования прибытия и провода его из оной; а купцы и мещане стечением своим в дом его, даже и самые оружейники ³⁹, беспрестанно толпящиеся около оного, изъявляли радость свою видеть прсудствие его у них. Провожание нас из Тулы не меньше оказывало приверженность их и всех жителей Тульских к нему. Превеличайшие кучи людей и премножество всякого рода екипажей, — карет, колясок и дрожек, — сопровождали нас до черты города, у которой Генерал-Губернатор, вышед из кареты, простился с снисходительною ласковостию со всеми и просил, чтоб провождающие его возвратились; однако ж, не смотря на сие, много купцов провожали нас до деревни Князя Волхонского, где был приготовлен Афанасием Ивановичем Игнатьевым ⁴⁰ прощальной обед, после коего Генерал-Губернатор дружески с ближними двоими и с бывшими на обеде распрощавшись, отправился в путь свой.

Нас находилось с ним в карете трое: племянник его Дурасов ⁴¹, лекарь Шмит и я. Сперва путешествие наше было скоро и хорошо, и на другой день приехали ночевать в Мценск. Там был городничий отставной маиор Крев ⁴²; квартера; которую он отвел М. Н., была беспокойна и двор тесен, за что он так осердился, что, оставя всю свою скромность и снисхождение, которое он всегда с малыми против его чинами сохранять старался, сделал ему колкой выговор. Здесь надобно мимоходом сказать, [198] что, чрез пять или шесть лет после, сей самой городничей был определен губернатором в Волынскую губернию и потом отставлен с полным губернаторским жалованьем, — а я и поднесь нахожусь тем же Председателем, каким я в 1793 году был, хотя способность, знание и труды его по делам никак не превосходили моих; но награждение воздается не по трудам и дарованиям, а по случаю и проискам.

М. Н. старался поспешить дорогою своею, но по выезде нашем из Мценска сделалась вьюга и метель, так что лошади не могли иначе везти карету, колесы которой были поставлены в сапожки, как шагом, и кучер был в ежеминутной опасности по узкости дороги опрокинуть карету в снег. Сия медленность так вывела из терпения М. Н., что он, вышед из кареты, велел опорознить одну из камердинерских повозку и, взяв меня с собою, поехал в Киев с одним только человеком. В Глухове городничий ⁴³ сыскал нам возок, в котором мы ехали уже несколько спокойнее. В Броварах, на последней почте от Киева, мы нашли премножество выехавших нам на встречу; однако же, тут только напившись кофию, приготовленного у подполковника, стоящего там на квартерах, мы поскакали в Киев, где уже большое собрание военных и гражданских чинов ожидали во дворце прибытия начальника. Я очень рад был, что все в оном было переделано, только жалел немного, что не сохранили регулярного соразмера в окнах галлерии, коим я было определил ту же меру, которая находилась в окнах покоев; но комендант ⁴⁴, по недостатку стекол, сделал оные меныпе, — то симетрия, употребляемая кстате и представляющая приятность зрению, была потеряна.

Едучи дорогою с Генерал-Губернатором, я имел время пересказать ему о притеснениях и несправедливостях, причиненных в отсутствии его казенным поселянам, — и по приезде нашем ожидал, что он сделает какое-нибудь взыскание на виновниках таких беспорядков; однако-же, после приезда нашего по протечении несколько времени никакого повеления о том или выговора никому сделано не было.

Мне казалось странно, каким образом начальника моего обыкновенные разговоры не согласовались с практическим его обращением в отношении подчиненных его, ибо я слыхал беспрестанно строгие рассуждения его о правосудии, бескорыстии и обязанности каждого по совести исполнять должность свою: он говаривал, что он не может терпеть под начальством своим нарушающих сии [199] правила, предписанные отправляющим служение свое законами и честию, сопряженною с званием их; и что он на таковых взирает, как на извергов общества и на достойных, ни милости Монаршей, ни его внимания, ни уважения, ни хорошего разумения от подобных себе. Привыкнув к таким его рассуждениям, я удивлялся, что он так хладнокровно смотрел на все несправедливости и бесчеловечия, к небу вопиющие, причиненные казенным поселянам, — почему и принужден был заключить, что о правосудии, человеколюбии и прочих добродетелях легче рассуждать, нежели в точности наблюдать о их исполнении. Я мысленно тогда применял сие к одному анекдоту, о котором я не помню, где то читал, состоящему в следующем.

Некто, по необходимой нужде занять денег, пришел к одному ростовщику просить, чтоб он ссудил его некоторою суммою; ростовщик объявил ему проценты, которые были безмерно велики; но заниматель, по крайней своей надобности, принужден был на все согласиться.

«Однакож», сказал ему лихоимец: «я имею привычку, прежде, нежели начинать какое дело, ходить всякой день к обедни; то прошу вас подождать возвращения моего или пойдемте, естьли Вам угодно, со мною вместе в церковь, откуда пришед, вы тотчас получите ваши деньги».

Заимщик, дабы беспрепятственно и надежнее получить надобную сумму, пошел с ним к обедни, размышляя, что может быть приношение жертвы Всевышнему расположит его к оказанию ему снисхождения в процентах; тем паче он к сему имел причину льститься, что проповедь того дни случилась быть о алщном лихоимстве ростовщиков. Проповедник представил слушателям сию гнусную страсть корыстолюбия такими сильными выражениями, что поучение его казалось быть довольно действительным, чтоб поселить отвращение к оной и в самых тех сердцах, ев которых она больше укоренилась. Ростовщик по выходе из церкви сказал, что проповедник говорил хорошо и убедительно; заниматель внутренне радовался, что проповедь была так изящна, что могла подействовать над душою лихостяжателя, а потому и надеялся, что она расположила его быть чувствительным к бедствию ближнего своего и не быть столько жестокосердым в требовании неумеренных процентов. Но какое же было его удивление, когда ростовщик, при отдаче занимаемых денег, вычел те самые проценты, которые он ему сперва объявил! Заниматель напомнил ему о слышанной ими проповеди, на что жестокой мздолюбец ответствовал, что священник, так как искусной человек, отправляет ремесло проповедника с отличием, а он, так как имеющий промысл слой отдачею в рост денег, должен в ремесле своем поступать с лучшею себе пользою. [200]

Сравнивая сие выдуманное или в самом деле случившееся происшествие с словами Генерал-Губернатора, весьма разнствующими с деяниями его, я должен был внутренне увериться, что все люди, находящиеся в вышнем, среднем или нижнем состоянии, стараются по равным обязанностям, на них возложенным, больше сохранять заботливую об оных наружность, нежели в самой точности и по существенности их чинить исполнение.

Здесь должно мне пресечь описание происшествий, остриженных со службою моею, и упомянуть о любовной моей склонности, которая, уменьшаясь с прибавлением лет, приметным образом меньше меня занимала; однако же, натуральное ли то сложение, или привычка, или и то и другое вместе, делали, что я никогда не мог совсем освободиться от сей страсти, которая во всяком состоянии и во всяких летах заставляет чувствовать и владычество, и побуждение свое. Но чтоб мне, так как уже не молодому человеку, избежать нарекания волокитства, которое простительно только до некоторых лет, я хотел взять к себе сельскую девку простого и безвинного поведения; и как я имел по должности Директора Економии в ведомстве своем премножество сел и деревень, то и велел приискать из сирот хорошую и смирную крестьянскую или козацкую девку. Между многих, которые мне рекомендованы были, выбор мой пал на одну, которой черты лица были довольно приятны, а обманчивой вид невинности казался предвещать добронравие. Я, рассматривая первые и последней по правилам Господина Лафатера, мнил, что оные обещают доброту и простосердечие; однако, скоро узнал, что я в заключении своем безмерно ошибался, и что я не имею дару узнавать по физиогномии о свойствах людей; ибо короткое пребывание у меня сей мнимой агнессы произвело такую перемену в здоровье моем, что последствия того и поднесь чувствительны. Сию странность приписываю к особливому нещастию своему, во всех случаях меня преследующему, которое и -в самой предосторожности, долженствующей сохранить меня от вредных припадков, заставляло меня находить источник того зла, которого избегнуть старался. Я отпустил сельскую обманчивую невинность безо всякого мщения, уверясь, что развратность и пороки не в одних только городах находятся, но могут так же обитать в скудных хижинах, как и в чертогах позлащенных.

К усугублению горести и раскаяния моего в излишне учиненной мною предосторожности, произведшей крайнее дурачество, приехала ко мне из Тулы женщина, с которой я там был знаком. Она была молода и ко мне имела естьли не настоящую любовь, то искреннейшую привязанность, которую она приездом своим ко мне оказала. Она была жена одного приказного, а потому и не могла по [201] отсудствии моем из Тулы следовать за мною; но случилось, что муж ее умер, — то она немедленно пустилась в дорогу и ко мне приехала тогда, когда не только я ее не ожидал, но почти совсем про нее забыл. Принятие мною к себе мнимую деревенскую непорочность, обманувшую меня наружностию простоты, и посещение Тульской моей приятельницы было в одно время, месяца за три до прибытия М. Н. ⁴⁵ в Киев; и я принужден был, по письму его, не совсем еще выздоровевши, ехать к нему, так как выше упомянул. При отъезде моем я поручил Марьи (так называлась Тульская моя знакомка) в смотрение дом свой и по возвращении моем нашел, что домостроительница моя отправила ей порученное довольно исправно и радетельно; потом я устроил ее щастие, выдав ее в присоединенных от Польши губерниях замуж за Уездного Казначея.

Генерал-Губернатор и Главнокомандующий в Польше, проводя несколько дней в Киеве, отправился в Польшу, а мне сказал, что он будет ко мне писать, в которой город мне к нему туды приехать. И в самом деле, я получил чрез два месяца от него письмо, чтоб я приехал к нему в Лобунь, местечко, в коем была главная его квартера. Он принял меня по обыкновению своему благосклонно; но, будучи занять важными делами, как по части военной, так и политической, притом беспрестанно окружаем знатнейшими Поляками, мало имел времени со мною разговаривать; однако же, од ин раз в кабинете своем сказал мне, что он представил о переводе меня в присоединенные губернии Председателем, обещая мне при сей перемене постараться о выгодах моих.

При нем находился прежней его любимец Господин Грохольский ⁴⁶, о коем я выше говорил; он был назначен Виц-Губернатором в одну из тех губерний, которые долженствовали из присоединенного края быть составлены, и как оной еще не совсем был взять, то ему поручено было тамошних знатных дворян, противников сему Двора нашего намерению, соглашать к покойному себе покорению. Он, будучи уроженец самых тех мест и почти со всем тамошним дворянством знаком, а притом имел дар никогда не быть откровенным, принимать на себя все бесчисленные разнообразия и оказывать притворные чувствования, — то и не трудно ему было споспешествовать к достижению цели, бывшей в предмете у Главнокомандующего. Таковые его способности и знание той земли, в которой он играл роль, на него возложенную, сделали его нужным; по какой причине, он получил тотчас чин и крест третей степени Святого Владимира, с обещанием в присоединенных [202] губерниях дать ему деревню. Господин Грохольский в новом положении обстоятельств, в каких мы друг против друга находились, обращался со мною, так же, как и с Польскими дворянами, весьма политично, стараясь, под предлогам важных ему поручений, от меня удаляться, а наружною лживою ласковостию показывать, что он мой истинный приятель. И для того, когда случалось, что М. Н. ⁴⁷ по старой своей привычке шучивал со мною по-приятельски и говаривал ласково, тогда он не пропускал, в шуточные наши разговоры вмешиваясь, показывать наружностию, что мы с ним искреннейшие друзья, и что будто он очень интересуется во всем том, что до меня касается. Естли-же в которые дни сего не случалось, то он, встретившись со мною, делал приветствие придворным поклоном, с ужимкою, изъявляющею его покровительство, каковому обхождению его я внутренне смеевался и оставлял его бесприкословно представлять из себя маленького министра М. Н. Кречетникова.

Пробыв несколько времени в Лобуни, где, по неимению хорошей квартеры, мне жить было весьма беспокойно, я отпросился опять в Киев, чтобы там пробыть до получения обо мне разрешения и распорядить маленькие мои дела к новому моему переселению.

В Киеве я имел покойной дом с хорошим садом; оной принадлежал шелковому заводу, управляемому В. В. Капнистом ⁴⁸, с коим я в Киеве сделался знаком. Он предложил мне дружество свое, которое я тем больше почитал бесценным, что он в стихах и разговорах своих оказывал сердце, преисполненное чувствованиями; и как всякая чувствительность имела всегда право возбуждать мою, то я с искренним желанием старался приобресть дружбу столь, по мнению моему, чувствительного человека и ко видимой или, лучше сказать, мнимой его привязанности, мыслил, что старание мое было не безуспешно; ибо он при всяком случае оказывал мне оную, а потому и позволил мне жить и хозяйствовать в том доме по моему соизволению. Я сперва приписывал сие одолжение дружбе его, но я в крайнем был заблуждении, ибо скоро узнал, что дружество его основывалось единственно только на том, что я был близок к М. Н. ⁴⁹, и что я мог быть ему полезным по делам [203] Шелкового завода, — в чем он и не ошибался, ибо существование оного состояло в одном названии и в одном предлинном изломанном колесе, которое валялось на чердаке в том доме, где я жил.

VI.

1793. Назначение к М. Н. Кречетникову в Польшу и смерть Кречетникова. — Столкновение с Губернатором Ширковым. — Генерал князь П. М. Дашков. — Жалоба Батурина в Сенат. Назначение Батурина Председателем Палаты Уголовного Суда в Волынскую губернию. — Перевод в Житомир. — Волынский губернатор В. С. Шереметев и его деятельность. — Описание Житомира и его окрестностей. — Занятия химией, изготовление черепиц и фарфора. — Хозяйственные заботы Батурина. — Знакомство с Польскими законами и судами.

Возвратясь в Киев, я совсем приготовился переехать к назначенной мне должности и ожидал для того повеления от начальника или указа из Сената; действительно, чрез несколько времени я получил письмо от Генерал-Прокурора Графа Самойлова ⁵⁰ с прописанием именного повеления ехать мне к М. Н. для исправления дел, какие мне от него препоручены будут; но, к нещастию моему, в то же самое время получено было в Киеве известие, что Кр четников, Генерал-Губернатор Малороссии и Главнокомандующий в Польше, умер ⁵¹. Такой внезапный случай привел меня в крайнее замешательство и положение мое учинил совершенно критическим. Однако же, я мыслил, что когда, за смертию М. Н., мне не можно выполнить именного повеления, потому что, по силе оного, мне надлежало принять поручение собственно от него, а не от другого кого, то я и могу остаться при прежней моей должности — до получения дальнейшего повеления. Но ненавистники мои, имевшие побудительные причины желать моего удаления, не так мыслили. Они внушили Губернатору ⁵² что меня необходимо должно принарядить к исполнению Высочайшего повеления, для того, что и ему об оном знать дано. И так как выше значить, что движении Губернатора подчинены им были, то он и прислал мне ордер, чтоб я немедленно ехал в Польшу, — так, как мне предписано от Графа Самойлова.

Напротив чего я писал ему в представлении, что по именному повелению мне предписано ехать к Генерал-Губернатору Кречетникову, но как уже его на свете нет, то мне надлежит остаться при настоящей моей должности до будущего обо мне разрешения, потому что я ни к какой другой должности еще не определен. [204] На сие он прислал мне другой ордер, коим извещал меня, что он дал Казенной Палате предложение, чтоб меня к должности не допускать, и чтоб я ехал к Губернаторам, в, присоединенных губерниях находящимся, не оказав именно к которому; а естьли того не исполню, то он велит меня из города выпроводить под конвоем. На такой неосновательной или, лучше сказать, безрассудной ордер я вторично ему представлял, что без указа из Сената от должности меня отрешить не можно, для того, что в именном повелении, прописанном в письме ко мне Графа Самойлова, изъяснено только, чтоб я поехал к М. Н. Кречетникову для принятия от него поручения, а что бы я от настоящей моей должности увольнялся и к другой определялся, того не изображено; а потому он, Губернатор, и не может без указа Сената отрешить меня от должности, и приказание его ехать мне в присоединенные губернии ко всем трем Губернаторам, столько же невразумительно, сколько неисполнительно: ибо одному человеку не можно в трех разных местах находиться; потому что трое Губернаторов пребывают в разных местах, большим расстоянием между собою отдаленных; естьли же он в ордере своем разумел, чтоб ехать мне от одного до другого и испрашивать, нет ли во мне кому-либо из них надобности, то так таковая дорога составила, бы большие 2.000 верст, на которую, не получа прогонов, не мог бы предприять такого путешествия, — по сему моему к Губернатору отношению, неприятели мои, коим он служил орудием, прислали ко мне полицейского офицера — описать дом, в коем я жил, так, как казенной, и пожитки мои из оного выбросить. Но, по щастию, квартира моя была возле дому Генерала Князя Дашкова ⁵³, преисполненного чувствительностию и честностию, которому я это всего моего сердца приношу здесь торжественную мою благодарность. Он, узнав о несправедливостях, мне причиняемых посредством Губернатора людьми, дышущими злостию и беззаконным любостяжанием, защитил меня от таких обид, от которых каждой честной человек должен быть ограждаем. В то же самое время я послал в Сенат доношение с прописанием чинимых мне угнетений и с испрашиванием в резолюцию предписания, что мне по смерти Генерал-Губернатора и Главнокомандующего в Польше войсками повелело будет делать. По щастию, такое крайнее мое положение разрешилось указом Правительствующего Сената в Губернское Киевское Правление об определении [205] меня в Волынскую губернию Председателем; таким образом, узнавши об определении меня к новой должности и место, куды мне ехать надлежало, оставил со всевозможною поспешностию Киев и неприятелей моих, беспрестанно устремлявшихся на вред и порубление мое.

В Волынской губернии, на первой случай, назначен был губернским городом Житомир, в коем уже находился губернатором Генерал-Маиор Шереметьев ⁵⁴, командовавший состоявшими там войсками. Я к нему явился, так как к новому начальнику своему, и просил его, чтоб он мне объявил, в каких делах я упражняться должен. Он сказал, что он никаких дел поручить мне не имеет, и чтоб я дожидался открытия губернии, а между тем велел отвесть мне квартеру. Такое вступление в новое мое место совсем мне не понравилось. Хотя я и назначен был Председателем Палаты Уголовного Суда, но оная еще не существовала, и когда губерния откроется, о том было не известно, а по словам Губернатора, я должен был находиться без дела и в праздности.

Мне отвели квартеру крайне не выгодную, обветшалую и падением грозящую; однако же, я, кое как обострожась на оной, размышлял, что в новом моем положении предприять мне надлежало. Я скоро узнал, что у Губернатора было дел премножество, которые имели течение весьма медленное, а в Канцелярии его, в которой и секретаря порядочного не было, они навалены были безо всякого разбора, так что, ежели в один раз вошла в оную какая бумага, то уже редко отыскал ее возможно было.

Рассуждая в себе, что, как еще в той губернии, кроме Губернатора и меня, других чиновников не было, то бы я мог быть ему помощником и привесть дела в такой порядок и успешное течение, каковое, при начальном устройстве губернии, и под Российским Императорским управлением, быть надлежало, дабы правосудие всякому безостановочно воздаваемо было, — в таком разуме я пошел к Губернатору, чтоб с ним о том переговорит и предложить ему мои услуги. Я велел ему доложить, что я имею до нею дело; однако же, видя, что он не выходить и меня в кабинет к себе не приглашает, пошел домой, в намерении придти к нему завтра, извиняя ею внутренне, что он тотчас меня не принял, тем, что великое множество дел, коими он обременен, ему того не позволяло.

На другой день, видя, что с скромностию, или, лучше сказать, [206] застенчивостию, мне свойственною, и учтивостию, которую я всегда наблюдал старался, сие посещение мое будет опять так же бесплодно, как и первое; притом зная, что я по долгу и по званию моему не могу быть у него лишним, когда он делами занимается, решился прямо и без докладу войти к нему в кабинет. Он меня принял очень ласково; а я с моей стороны очень был смешан, увидя его не за делами трудящегося, но забавляющего детей я жену свою. Сие заставило меня подумать, что может быть я не в кабинет его, но в женины покои зашел; однако же, представившиеся тут зрению моему множество мемориалов, просьб и других дел, разбросанных по столам, креслам, клавикортам и смешанных с женскими нарядами или с детскими игрушками, уверили меня, что я точно в той комнате, где решится судьба многих Поляков, сделавшихся подданных Российской державе, которые по нескольку дней, а иногда недель не могли доступить к нему для подачи своих мемориалов. По утрам к нему не допускали — под предлогом, что он занимался делами, но, как выше видно, больше своими домашними, нежели государственными, а после обеда он так же мало принимал, — особливо тех, про которых знал, что имеют до него дела. Когда я, будучи чиновником, который казался быть ему нужным, не без затруднения доступил до него, чтобы о делах с ним договорить, — тем паче Полякам предстояла трудность говорить с ним о собственных своих.

Генерал-Губернатор Кречетников, при выборе людей к местам, мало смотрел на их способности к делам или к исправлению должностей, на них возлагаемых; но больше на способности их угождал ему; или, чтобы, по свойственным каждому качествам, могли приятно проводить с ним свободное его время, или бы имели возможность жить с великолепием и пышностию. Я, не быв до сего времени ни под чьим другим, по гражданской службе, как только под его начальством, не знал, что и прочие начальники так же определяют к местам не тех, которые трудолюбивее и способнее к делам, да тех, которые более им угодны. Волынской губернатор имел все дарования, какие, по мнению Графа Кречетникова, а потом и преемника его, Генерал-Губернатора, нужны были, кроме одного того, чтоб уметь отправлять дела или по крайности: приобрести должное о них по месту понятие. Ибо, по собственному его признанию, он имел от них отвращение, а чтение оных было для него трудом превеличайшим, от которого он бегал и удалялся.

Я представил ему, что я определен в Волынскую губернию не для того, чтоб ничего не делать и быть праздным, но для того, чтобы да частям дел, которые ему угодно мне поручить будет, ему воспомоществовать в успешности оных, и что Сенат, конечно, [207] известен был, что губерния не отрылась, однакож, не меньше того определил меня в Председатели, в Волынскую губернию. Он мне отвечал, что когда назначен будет Генерал-Губернатор, тогда я должен получить от наго приказание, какие дела мне отправлять; а до того времени дела, к нему вступающие, он умеет и сам решить, как должно. Он принял предложение мое не в том смысле, в коем оно сделано было: я предлагал ему в чистом намерении, дабы быть полезным, — как для службы и приобретенной губернии, так и для облегчения самого его в делах; но строптивое его самолюбие оскорбилось и внушило ему, будто бы намерение мое состояло в том, чтоб мне, принятием на себя части дел, разделить с ним уважение, по мнению его, одному ему только, так как Губернатору, принадлежащее. И вследствие такого его предубеждения, когда я, после того дни чрез два, к нему пришел, — он хотел мне показать, что он безо всякой помощи и один скоро дела решить может; для того, принимая просьбы, вместо того, чтобы просителям назначить время, к которое они резолюции получить могут, он тотчас, при самых тех же просителях, прочитывая оные или, лучше сказал, только взором их пробегая, тотчас надписывал на них решительные свои резолюции, как будто можно без размышления и без оправок обе обстоятельствах, нередко лживых, в просьбах содержащихся, решить какое-нибудь дело справедливо, ибо обыкновенно на всякую просьбу противная сторона может представить опровержение. От сего выходило, что он скороспешные свои резолюции, учиненные на подобие импромпту, то есть, стихов, сделанных вдруг, без приуготовления, принужден был часто переменять, а канцелярские его служители — заниматься излишним и тщетным маранием бумаги.

Оставшись в совершенной недеятельности, я употреблял праздное свое время на собственные упражнения мои; я как то было весеннее время и после — хорошие дни наступающего лета, то я по часту хаживал прогуливаться и осматривал окружности города Житомира, который имел на возвышенной горе положение свое. С одной стороны протекала под ним река Тетерев, а с другой — речка Каменка впадала в первую; за оною представлялась гора с большим растущим на ней лесом, кустарниками и разными домиками, между оными рассеянными; по речке Каменке, отделяющей сию гору, от той, на которой построен город и которые горы, думать надобно, что прежде какого-либо естественного превращения разделаны не были, видны мельницы в водушумном своем действии; все сие придавало городу вид деревенской, с некоторою непротивною дикостию смешенной. О другой стороны города можно было простирать зрение больше с приятностию далеко по реке Тетереву я видеть некоторые положения, прекрасно натурою обрисованные. С прочих сторон, в малом [208] расстоянии от города, — леса окружали оной и представляли больше печальную, нежели увеселящую картину.

Я иногда на досуге упражнялся в испытаниях химических, а потому и в сем случае, имев все время свободное, хотел изобресть в царстве минеральном составь для делания на кровли черепиц, которые были бы легки, от огня и воды не вредимы и имели бы на себе глянец, подобной фаянсовой посуде; то я в прогулках моих приискивал способной к тому земли и камней. Пробы, которые я из оных делал, хоти довольно подходили к тому существу, которое мне составить хотелось, но тягость их не соответствовала предположению моему. Я старался найти такую легкую землю, которая бы была не тяжелее дерева, ибо я знал из описаний испытателей веществ натуры, что такая земля в оной существует, и притом некогда читал в одном физическом журнале, что один итальянской физик оную землю в Италии нашел и хотел из оной делать кирпичи; но каким образом сие не имело последствия, того узнать мне не случилось. Я хотя не был так щастлив, чтоб найти такую землю для приведения моего состава в совершенство; однако ж, вместо того чрез предприятие мое нашел там глину отменно белую и мягкую, весьма удобную для делания фарфора, также и камень некоторого рода шпата, которой вместе с глиною составляет фарфор. И утвердительно можно сказать, что первая может занимать место настоящей петуизы, а камень — каолина, из которых в лучших известных фабриках, как то в Китае, в Саксонии и во Франции, делается фарфор; и естьли бы в Житомире завесть фарфоровую фабрику, то бы она по доброте и совместности материалов, которые бы без большого труда и издержек могли быть на фабрику доставляемы, была лучше и прибыльней учрежденной в Корце, из шпорой выходит фарфор не совсем чисть и несколько желтоват.

Между тем, я переменил квартеру свою: мне отвели порожней дом, коего помещик жил в своей деревне, а когда приезживал в город на короткое время, то занимал только одну горницу, так что зала, в которой насыпана была рожь, служила анбаром привозному из деревни на продажу хлебу; Один жид, живущий в покое, построенном у ворот, по тамошнему обыкновению, для продавания вина, был смотрителем дома и шинкарем. Пред хоромами двор был довольно пространен, а позади оных, на косогоре, было место, служащее для огорода, на котором тот дворник-жид сеял кокарузу. Место сие склонением своим примыкало к малому ручейку, во рву протекающему. Я, переехав в сей дом, старался вделал его для себя покойным и приятным. Для сего переправил внутри покоя, а из косогора, состоящего позади хором, служившего огородом, сделал сад, и как на оном месте ни одного дерева не было, то я [209] навозил несколько сот равных родов деревьев, среднею росту, как-то: лип, рябин, берез и прочих, оставляя при кореньях их землю, которые исправно принялись, и я в одно лето иметь удовольствие видеть у себя порядочной и густой сад, так что узнать было не можно, что оной сажен того же году. В нем находились хорошие цветники и широкие дороги, а чтобы саду дать больше приятности и получить от ручейка, под косогором текущего, выгоду, я сделал машину, которая поднимала и приводила воду на средину сада. Машина мне очень дешево стоила, потому что она была самая простейшая: один цилиндр, вертясь ветром, обращал круглую тесму, на него повешенную, которая, обмочаясь в воду, вбирала ее в себя и, поднявшись на цилиндр, трением своим об ящик, испускала оную, а из ящика вода лилась в желубья, несущие ее в сад.

При сих домашних моих упражнениях чтение Польских законов, содержащихся в статутах и канститюциях бывшего сего Государства, и звание коих в новом моем звании необходимо мне нужно было, занимало также не малую часть моего времени. Живучи уединенно и ни с кем не будучи знаком, я хаживал на Польские суды, чтоб узнать их судопроизводство, которое весьма разнствовало от нашего, и, признаться должно, что естьли бы оно не было сопряжено с многими злоупотреблениями, от которых и самые лучшие человеческие установления не изъяты, то оно, по краткости своей, было бы лучшим средством к воздаянию правосудия. Вошед в их судилище, я очень удивился увидеть в зале один судейской стол, обгороженной, отступя от него несколько шагов, перилами, за которым сидели трое судящих: тут не было ни подьячих, ни повыдчиков, ни протоколистов, ни секретарей; трое только судящих писали и решали все дела. При мне в один час они решили больше десяти дел. Вокруг тех перил находились тяжущиеся, их поверенные и множество посторонних людей, приведенных туда надобностию свидания или любопытством слышет произношение решения судьбы тяжущихся. Поверенные представляли словесно существо дела, истец обвинил ответчика, а сей приносил оправдание, что они делали в кратких словах, потому что судьи долгих разговоров поверенным не позволяли, но требовали только от них документов, к правости той или другой стороны служащих, и поверенные должны были тотчас положить оные, — один для доказательства иска, а другой — для оправдания своего. Судья, рассмотрев оные и поговори между собою, тотчас возвещают определение свое, которое решить судьбу тяжущихся, и один из судей, имеющей уряд писаря, вносить оное в протокол, а с сего он же выдает тяжущимся декрет, то есть, письменное определение.

Видя такое поспешное и скоро-решительное суждение, я спросил [210] одного полестранта ⁵⁵, таким ли порядком в Польше всегда суды отправляемы быии. «Точно так», отвечал он мне, и что «иногда судьи дел тритцать и больше решат в одно их заседание». Мне тогда показалось, что такой простой порядок правосудия от всех медленностей и проволочек устраненной, должен быть предпочтен всякому другому производству судебных дел; ибо что выгоднее и лучше для тяжущихся, как видеть дела своя без посредства приказных служителей, секретарей, без екстракта и безо всякого письменного производства решеными в один день или в один час? Однако же, после, в рассматривании мною дел, Польскими судами сужденных, я «ангел в образе судопроизводства их, так как скоро скажу, много неудобностей и злоупотреблений, которые не уступают обрядам, в других местах учрежденным, с медленностию сопряженным.

Комментарии

1. См. «Голос Минувшего». 1918 г. № 1-3.

2. Об этом старом театре см. в брошюре Д. Малинин: «Начало театра в Калуге». (К истории Калужского театра в ХVIII веке). Кал. 1912 г.

3. Н. А. Вельяминовой, рожд. Буниной. О вей см. ниже.

4. Н. А. Вельяминова.

5. Николай Иванович Вельяминов (род. 1756), советник Тульского Губернского Правления (1784), затем — директор домоводства Калужской (губернии (1788), Калужский (1791), Тульский (1791) и Изяславский (Волынский) (вице-губернатор (1794); с 1800 г. был членом Главной Соляной Конторы и 22 января 1801 г. пожаловал в д. с. советники. Был жив в 1813 году, когда проживал в Москве. О нем много любопытных рассказов в Записках Болотова.

6. Наталья Афанасьевна Бунина, дочь Белевского (Тульской губ.) городничего Афанасия Ивановича Бунина, женатого на Марье Григорьевне Безобразовой; как известно, А. И. Бунин был отцом Жуковского, прижитого от Елизаветы Дементьевны (Сальхи): таким образом, фаворитка Кречетникова приходилась Жуковскому единокровною сестрою; близких отношений у нее с поэтом не было, но на средней из дочерей ее, Авдотье, он хотел жениться; брак этот не состоялся из-за кровного родства, и А. Н. Вельяминова вышла за П. И. Арбенева; дочь же ее, Наталья Петровна, впоследствии стала женою И. В. Киреевского. О. Н. А. Вельяминовой, рожд. Буниной, фаворитке Кречетникова много рассказывает в Записках своих Болотов, хорошо знавший в 1870—1790-х гг. и Вельчминову, я ее мужа. Н. А. Вельяминова скончалась в Москве, от родов, 28 февраля 1789 года.

7. М. Н. Кречетников женат был на Анне Ивановне, рожд. Дуровой; детей, от нее он не имел.

8. Французская поэтесса Мария-Анна дю-Боккаж (Du Boccage — род. 1710, ум. 1802). Ее поэма. в 10 песнях: «La Colombiade» вышла в Париже в 1756 г.

9. Об этой любопытной книге, автор которой до настоящего временя был неизвестен, высказывались М. Н. Лонгинов, А. Н. Пыпин, В. Н. Рогожин и В. И. Семенников. Последний, обследуя в своей цитированной выше работе о «Литературе и книгопечатании в провинции» (С.-Пб. 1911) деятельность провинциальных типографий, писал: «В наш перечень городов, в которых возникли типографии, мы не включили также Тулы, хотя существует известное сочинение «Исследование книги о заблуждениях и истине», помеченное вышедшим в Туле в 1790 году. Согласно предположениям библиографов, книга эта не была напечатана в Туле. М. Н. Лонгинов склонен приписать происхождение этой книги правительственной инициативе, а В. Н. Рогожин в новом издании «Опыта» Сопикова (часть I, стр. LIX) предполагает, что она издана в Москве (стр. 6-я отд. оттиска). Подробному обследованию книгу Батурина подверг Лонгинов в статье своей «мартинисты и их противники (1785-1790)», напечатанной в «Современнике» 1857 г. « 4, отд.. V, стр. 252 и след.; перепечатана в «Сочинениях М. Н. Лоегинова, т. I, М. 1915, редакция П. К. Симони, изд. Л. Э. Бухгейма, стр. 140-154). Рассказав о С.-Мартене и его учении, Лонгинов описал изданный Типографическою Компаниею перевод сочинения С.-Мартена «О заблуждениях и истине, или воззвание человеческого рода к всеобщему началу знания…» (М. 1785), а затем пришел подробное описание книги Батурина: «Появление книги С.-Мартена имело последствие чрезвычайно любопытное во многих отношениях: она породила целый том возражений, появившийся в 1790 году, но написанный в 1788 году обществом частных лиц, любителей наук, проживавших в Туле. Книга эта… довольно редка и почти неизвестна. Она значится у Сопикова под № 4506, а у Смирдина под № 6569. Вот ее заглавие: «Исследование книги о заблуждениях и истине. Сочинено особливым обществом одного губернского города. В Туле 1790». С эпиграфом:

«Хоть полк противных мае восстань,
«Но я не ужасалось.
«Пускай враги воздвигнут брань,
«На Бога полагаюсь».

(Из од Ломоносова).

«Формат книги — малая осьмушка.; страниц XVI и 377. В конце приложено еще 8 страниц с таблицами, где показаны страницы книги С.-Мартена в соответствующие им опровержения в исследовании». Далее Лонгинов делает обширные извлечения из Предуведомления к книге, в котором автор (Батурин) рассказывает историю (теперь ясно, что вымышленную) о том, как создалась его книга, написанная будто бы целым обществом лиц, заинтересовавшихся книгою С.-Мартена, изданною в русском переводе в 1785 г. Поверив этому сообщению, Лонгинов произвел исследование о том, кто из живших в Туле в 1788 году (год составления «Исследования»), мог принимать участие в ее составлении, и привел перечень 11 человек, которым с большим или меньшим вероятием … приписать это участие. Наконец, Лонгинов произвел свой взгляд на то, «с какой точки зрения» лица, участвовавшие в издании «Исследования» книги С.-Мартена, «на нее смотрели и какими авторитетами пользовались для опровержения его учения», и приходит к выводу, что «высокая степень образованности исследователей доказывается тем, что им знакомы были мненияи доказательства ученых по самым разнородным предметам»… «Вообще исследователи чрезвычайно ценят ученость своего века, выхваляют успехи его в опытных науках (стр. 15, 199 и 356), превозносят современные им системы, имеющие в виду благосостояние людей и основанные на добродетели (стр. 183), приводят с признательностью указание на Наказ Екатерины II, при рассмотрении вопроса о наказаниях (стр. 277), и оканчивают свой труд апологией просвещения и осуждением не одного невежества, но и бесплодных мечтаний (стр. 375)». — А. Н. Пипин в статье своей «Русское масонство в XVIII веке», с своей стороны, уделил внимание «Исследованию» Батурина. Говоря о литературной борьбе Екатерины II с масонством, он пишет следующее:

«Собственно говоря, единственным настоящим возражением против масонского мистицизма явилась тогда любопытная книга, происхождение которой до сих пор не разъяснено. Это — «Исследование книги о заблуждениях и истине» или опровержение знаменитой книги Сен-Мартена, составленное будто бы обществом одного губернского города и напечатанное будто бы в Туле. Здесь уже давно предполагали мистификацию и думали, что книга обязана своим происхождением желанию и участию правительства. Это более, чем вероятно. «Исследование» весьма обстоятельно рассматривает книгу Сен-Мартена, опровергает ее мистику научными фактами, обличает ее «каббалистическое вранье» пустую таинственность и самохвальство. Это было именно такое оружие, каким следовало бы сражаться против масонского мистицизма. Предисловие рассказывает, что издатели думали выдать книгу еще раньше (предисловие в читанном нами экземпляре, действительно, имеет вид припечатанного к книге после), говорит о появлении (1785) и успехе книги Сен-Мартена между русскими читателями и о желании «особливого общества» противодействовать этому ее влиянию. В самой книге упоминаются русские подробности, напр., случай в Турецкую войну 1770 г., случай, происходивший в Петербурге в 1782 г. (стр. 149, 204), — но такие вещи могли быть присоединены и к чужой книге. В самых опровержениях автор или <…>

10. М. Л. Кречетников.

11. Николаем Ивановичем Вельяминовым, мужем фаворитки М. Н. Кречетникова. — Н. А. Вельяминовой (см. выше).

12. Петр Степанович Протасов (род. 1730, ум. 1794), бывший в 1781 г. Новгородским губернатором, в 1782 г. (переведен был на ту же должность в Калугу, с 1786 г. был генерал-поручиком, а с 22 сентября 1792 т. — сенатором.

13. Н. И. Вельяминов.

14. В Калуге же.

15. Имя выскоблено. В 1787 г. советниками Калужского Губернского Правления были Василий Васильевич Головин и Василий Андреевич Евреинов.

16. Один из них был Иван Дмитриевич Шепелев, муж родной племянницы Кречетникова (дочери его брата) — Елисаветы Петровны Шепелевой, рожд. Кречетниковой; другие — дети сестры Кречетникова, бывшей за Дурасовым (Болотов, «Записки», т. III, стр. 1200). Ср. ниже.

17. В 1788 году.

18. Петр Михайлович Грохольский, адъютант Кречетниковаа в 1777 г., затем советик Тульской Палаты Уголовного Суда и Директор Тульского Народного Училища (1788), с 27 января 1797 по 1812 г. — Колымский вице-губернатор, женатый на княжне Татьяне Васильевне Шаховской («Русск. Стар.» 1872 г., т. VI, стр. 668-669). В службе он находился с 1771 года, с 13 августа 1801 г. был д. с. советником. О Грохольском Батурин рассказывает еще и ниже.

19. Т.-е. Браилова. См. в предисловии «Гол. Мин.» 1918 г. № 1-3.

20. Князь Алексей Борисович Куракин был генерал-прокурором с 4 декабри 1796 г. до 8 августа 1798 г.

21. В марте 1791 г.

22. В том же 1791 г. губернатором продолжал числиться фельдмаршал граф П. А. Румянцев-Задунайский.

23. Батурин рассказывает про случай, бывший с ним в Туле: следовательно, находившаяся в его заведывании топография Калужского Губернского Правления временило переведена была с ним в Тулу, где в 1790 г. и напечатал он свое, упомянутое выше, «Исследование книги о Заблуждении и истине».

24. Кречетникова.

25. Кречетников.

26. Семен Ермолаевич Ширков, был Правителем Киевского Наместничества (т.-е. губернатором) с 1780 по 28 июля 1795 года; в службе он находился с 1737 г.; в 1769 г. служил в Троицком пехотном полку, с 25 сентября 1771 г. был генерал-майором, а с 5-го мая 1779 г. — генерал-поручиком; 28-го июля 1725 вышел в отставку с пенсией. В детстве своем Ширкова видывал Вигель: «Тогда, — пишет он, — управлял Киевским наместничеством осьмидесяти-летний, полумертвый старец, Семен Ермолаевич Ширков, старший генерал-поручик по армии, в Большой ленте Белого Орла. Он разрушался, но все упрямился оставаться на губернаторстве; наконец его уволили с честью и пенсией. Об нем самом осталось у меня самое тусклое воспоминание, но мне очень памятны почести, ему воздаваемые. Из уважения ли к его глубокой старости, или следуя чинопочитанию, которое в то время строго соблюдалось, мой отец всегда на крыльце встречал и до крыльца его провожал. Его довольно любили, но семейство его было самое странное; вообще весь этот род Ширковых, Курских помещиков, как прежде, так и после, имел весьма худую славу; членов обвиняли в насильях, убийствах, кровосмешениях, разного рода, преступлениях, из коих некоторые были доказаны по делам…» (Записки, изд. 1892, ч. I, стр. 58).

27. Александр Федорович Башилов (род. 1751), статский советник; перед тем был Директором Экономии в Курске; впоследствии (с окт. 1793) был обер-прокурором в Сенате, 19 декабря 1796 г. назначен сенатором, по 7 октября 1797 г. вышел в отставку. Киевским Вице-Губернатором был с 16 сентября 1781 до 20 октября 1793 г.

28. Советник 5-й Экспедиции Киевской Казенной Палаты, капитан Василий Семенович Катеринич (род. 1771, ум. 1847), впоследствии Киевский вице-губернатор и губернатор (см. В. Л. Модзалевский, Малороссийский Родословник, т. II, стр. 346).

29. Ширковым.

30. Рудневым.

31. Краснокутским.

32. Ширкова.

33. Кречетникова.

34. Генерал-маиор Филипп Лаврентьевич Вигель (род. 1740, ум. 1812), отец автора известных Записок; впоследствии был пензенским губернатором.

35. Т. е. фронтисписе.

36. Кречетников.

37. Д. Б. Киселевой.

38. Н. А. Вельяминова скончалась, как сказало было выше, 28 февраля 1789 г., в Москве. Кроме упомянутой выше дочери Авдотьи (впоследствии Арбеневой), у Н. А. Вельяминовой были дочери: Марья, вышедшая за Свечина, и Анна.

39. С казенного Тульского оружейного завода.

40. Епифанский откупщик, знакомец по Туле Болотова, человек «характера тихого, дружелюбного и любезного» (Записки, ч. IV, стр. 102).

41. Сын сестры М. Н. Кречетникова, бывшей замужем за Дурасовым. См. выше.

42. Не Кревс, Гревс, Петр Егорович, в 1792 г. бывший надв. советником и кавалером Владимира 4-й степени (Месяцеслов на 1792 г., стр. 165); в 1797 г. от был Выборгским вице-губернатором, 19 ноября того же года назначен был и. д. Волынского Губернатора, 23 февраля 1799 г. пожалован в д. с. советники, a 4 июля того же года уволен от службы с пенсией полного жалованья (Сенатский Архив, т. I).

43. Премьер-маиор Федор Линденер.

44. Ф. Л. Вигель.

45. Кречетникова.

46. См. выше.

47. Кречетников.

48. Василий Васильевич Капнист (род. 1756 г., ум. 1828 г.), известный писатель, автор «Ябеды», с 27 апреля 1787 т. по октябрь 1799 т. (когда он был определен в Театральной Дирекции) состоял Глазным надзирателем Киевского шелковичного завода, состоявшего в ведении Кабинета Его Величества (В. Л. Модзалевский, Малороосийский Родословник, т. II, стр. 285-286, и Сенатский Архив, т. I., стр. 560).

49. Кречетникову.

50. Граф Александр Николаевич Самойлов (род. 1744, ум. 1814), племянник Потемкина; Генерал-Прокурором был с 17 сентября 1792 г. до 4 декабря 1796 г.

51. Кречетников умер в Мендзыржеце еще 9 мая 1793 г., лишь за три дня до смерти был пожалован в графское достоинство.

52. С. Е. Ширкову.

53. Князь Павел Михайлович Дашков, тогда 25-летний генерал, командовал в Киеве Сибирским гренадерским полком. Умер в 1807 т., в Москве, где быть Губернским Предводителем Дворянства. Вигель в своих Записках дает его портрет и рассказывает о женитьбе Дашкова, в Киеве, на Анне Семеновне Алферовой.

54. Василий Сергеевич Шереметев, Правитель Изяславский, а потом Волынской губернии. Скончался в 1831 году, 79 лет. Волынским Вице-Губернатором он пробыл всего несколько месяцев.

55. До раздела Польши, в оной существовал особой клас законоискусников под общим названием «полестрантов», которые посвящали себя услуге публичной и отправляли должность адвокатов или поверенных, кому угодно оную на них возложить было. (Примечание автора).

Текст воспроизведен по изданию: Записки П. С. Батурина // Голос минувшего, № 4-6. 1918

© текст - Модзалевский Б. 1918
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Андреев-Попович И. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Голос минувшего. 1918