РУНИЧ П. С.

ЗАПИСКИ О ПУГАЧЕВСКОГО БУНТЕ 1

1774 г.

III.

Волнения на Яике. — Удаление драгунских полков с яицкой линии. — Откочевка калмыков в Китай. — Киргизы. — Грабежи казаков. — Поражение казаками 2-го гренадерского полка. — Генерал-майор Кар.

1773 г.

Сказав мимоходом в моем предуведомлении о яицком возмущении, должен я здесь описать все оного последствия.

Возмутители яицкие провозгласили императором Пугачева, под именем Петра III, почти в то самое время, когда король шведский (преодолев все усилия, интриги и политики российского двора, немогшего успеть королевскую партию ниспровергнуть) и король сделался в оной (т. е. Швеции) самовластным государем и (когда российского двора политика никак не могла ожидать, что в Швеции может произойти таковая перемена в правлении).

Происшествие сие заставило российской двор подкрепить шведскую свою границу войсками; что возложила императрица на распоряжение военного управления, которое ведая, что как на границе оной, так и внутри государства весьма мало находится регулярного войска, быстрым своим вымыслом, но может быть неумышленным распорядком в сие время, имея при том сведения, что, прежде еще бывшего в Москве бунта, на Яике происходят беспорядки и неповиновения, то решилось снять с Оренбургской, Яицкой и Илецкой линий старинные драгунские полки, охранявшие линию от киргизских набегов и переформировать оные в полевые пехотные команды с некоторым числом при них конницы, кои и двинуты внутрь государства и к шведской границе; — предположило одну 22-ю команду, под начальством подполковника Дица, [212] оставить на нагорной стороне Волги, между Камышинки и станицы волжских казаков Дубовки; по каковому (со скоростью исполненному распоряжению военного правительства), вся означенная линия до самой Сибири осталась в полной воле и зависимости линейных казаков. А как в сие ж самое время кочевавшие издревле по саратовской и астраханской степи и протекающим в оных рекам Караману, двум Иргизам, двум Узеням, Камелику, Чертальне, Чегану и прочим, калмыки более 600 тысяч кибиток (числа впрочем и самый искуснейший арифметик с трудом бы мог исчислить) со всем имуществом, невероятным числом лошадей и всякого скота, (в начальство астраханского губернатора Бекетова), оставив древние свои кочевания, удалились из пределов России и перешли в границы китайские 2, то удаление сих кочевавших за Волгою калмыков открыло все способы (казакам усиливать свои возмущения и неудовольствия на внутреннее военное правительство, а кочующей близ границ России) третьей, нижней, многочисленнейшей киргизской орде, протянувшейся кочеванием от Оренбурга вниз по Яику, беспрепятственный путь поселенные, по манифесту 1762 и 1763 гг., по большому Иргизу, слободами, колонии на луговой стороне Волги, грабить и уводить из оных людей, мчась быстрыми своими набегами до самого почти Саратова и Камышенки, коим яицкие казаки нимало не препятствовали чинить через Яик перелазы, дабы удержать их от набегов и разорения жителей, ибо что киргизы награбят, то казаки, при переходе их назад через Яик, отнимали и себе присваивали. Но вящее зло произошло от удаления калмыков то, что башкирцы и линейные казаки возымели дерзость усиливаться и производить все свои наглости, чего не могли ни они, ни киргизы делать тогда, когда калмыки кочевали в соседстве с ними в саратовской и астраханской степи.

Не мое дело судить о тогдашнем распоряжении военного [213] управления, почему оно решилось с яицкой линии снять драгунские полки, будучи уже известно, что прежде еще возникшего в Москве бунта на Яике оказывались сильные беспорядки, кои возросли наконец до такой дерзости и что (если не ошибаюсь, убит в сем городе Яике генерал-майор Траубенберг), Пугачев наименован императором Петром III, в которое уже время нашли вынужденными из Петербурга, на почтовых подводах, отправить, чрез Казань, второй гренадерский полк против бунтовщиков 3; который, проходя с оплошностью (башкирские селения), возложив весь свой скарб и свою воинскую амуницию на подводы, нечаянно пугачевской партией с башкирцами атакован и рассыпан, а офицеры сего полка, в числе 30 человек, взяты в плен и перевязанные отвезены к Пугачеву под Оренбург, где он с своим войском находился; коих почти всех велел Пугачев повесить 4, а вместе с ними и приготовленного к [214] виселице яицкого сотника Лысова, который предпринял было намерение с некоим числом отважных казаков истребить Пугачева.

По дошедшим о сем приключении со 2-м гренад. полком, придумали в Петербурге отправить в бунтующий край генерал-майора Кара, которого предуверили, что в оном находится значительное число войска; но Кар, прискакав в Казань, узнал об участи 2-го грен. полка и о том, что в сем краю, кроме в некоторых городах (неполного даже комплекта) гарнизонных солдат тогдашнего состава, никакого другого полевого войска не имелось, тотчас оставил Казань и возвратился в Москву; за каковой поступок откинут из воинской службы, с запрещением находиться в столицах в присутствии двора 5.

IV.

А. И. Бибиков в Казани. — Поражения генералов пугачевской армии Белобородова и Чики. — Штурм Татищевской крепости. — Кн. П. М. Голицын. — Отзыв о нем Пугачева. — Смерть Бибикова. — Оплошность кн. Щербатова. — Сожжение Казани. — Поражение Пугачева под Казанью.

1773-1774.

Сказано уже выше сего, что государыня императрица вызвать соизволила А. И. Бибикова во время сие из Польши и послать в Казань 6.

Бибиков, прибыв в оную, как истинный россиянин и верный сын своего отечества, обняв обширным умом своим и воинскими своими дарованиями все действия, силы и важность яицкого бунта и Пугачева замыслы, немедленно дал обдуманные свои предписания начальникам отрядов, чтобы они, [215] во-первых, устремили все свое внимание на отдельные пугачевские корпуса и старались бы разбить и искоренить оные.

На 1-й, стоящий к сибирской границе, под начальством Белобородова 7, который имел от Пугачева повеление не пропускать из Сибири с корпусом генерал-поручика Де-Колонга, (с корпусом сибирских войск), коего действительно Белобородов не допускал пробиться в оренбургские границы.

2-й, расположенный под Уфою, также под начальством другого корпусного генерала пугачевского, яицкого казака Чики, коего Пугачев украсил названием графа Захара Григорьевича Чернышева.

Оба сии корпуса, по распоряжению Александра Ильича, разбиты и оба начальника оных пойманы, привезены в Москву, где и казнены 8. Первоначальные успехи и скорая преграда, противопоставленная Бибиковым замыслам его, Пугачева, принудили Пугачева отступить от Оренбурга 9, который содержал он в осаде более 6-ти месяцев и до такой довел крайности и нужды как гарнизон сей крепости, так и жителей оной, что питались сырыми кожами и всякою падалью. В числе гарнизона находилось 300 человек верных яицких казаков, под начальством подполковника (Мартемьяна) Бородина, который из Симбирска, с 40 человеками яицких казаков, сопровождал Пугачева до Москвы, и за верность престолу [216] награжден был государыней императрицей полковничьим чином и многими подарками.

Если б сей государственный злодей с бунтовщиками Яика не занялся шестимесячной осадой Оренбурга, (но устремился бы на Казань), то, до прибытия Бибикова, дошел бы до самой Москвы 10.

Но благость и (священнейший) промысл всесильного и всепремудрого Бога (ослепил ум злодея и злодеев яицких занятием Оренбурга) и избавил Москву от разорения, а с нею вместе и весь российского дворянства род от погибели.

Пугачев, отступя от Оренбурга, обратился со всеми своими силами к Татищевской крепости, в которой укрепясь сильною обороною артиллерии и всякими припасами снабдясь, в полном был уверении и надежде, что никто в оной не может его преодолеть; предположил отсюда действовать набегами (и тем изнурять) и искоренять все корпусы войск в тамошнюю пустыню вошедшие и вновь входящие. Но неутомимый, истинно благородной храбрости и мужественного духа, генерал-поручик князь Петр Михайлович Голицын, не взирая на все трудности зимнего времени, с корпусом своим подступил к Татищевой крепости, распорядив тремя колоннами пехоты (таким образом, чтобы правая и левая равнялась с среднею); подкрепленные некоторым числом кавалерийских отрядов, атаковал его, Пугачева, в крепости затворившегося, и претился овладеть оною штурмом; двинулся с колоннами к крепости, быв при средней впереди сам (и по знаку из оной все три колонны должны были вдруг ударить и броситься на вал крепости и на батареи). И дойдя на картечный выстрел к ней, вдруг увидел, что 3-я левая колонна остановилась, в голове которой находился 2 гренад. полк (и какое-то в оной происходит колебание) 11. [217]

В одно мгновенье бросился князь к сей колонне, идя по грудь в снегу и став перед оною с обнаженной шпагой, закричал: “изменники, ступай за мной!” Геройский подвиг и неустрашимый дух князя Голицына двинули вдруг сию колонну, (которая до 300 сажен отстала от средней и правой, подошедшим уже к крепости на картечный выстрел, и как будто никакой волшебной машиной переброшена вся колонна, выровнялась с прочими двумя правого фланга, по коим из крепости открылся адский огонь картечный; но колонны с храбрым своим генералом) не ужасаясь губительного картечного огня, ни самой смерти, перешагнули с твердостью меру дистанции оного, вломились с неустрашимым своим предводителем в крепость и (штурмом) овладели оною 12.

По упорному защищению бунтовщиков в крепости, побито их более 13 тысяч человек 13; но Пугачев с лучшими яицкими казаками убежал из оной, но также опять собрал большие силы, с коими устремился от Оренбурга (вниз по Волге) к городу Бугульме, и начал вновь действовать в сей стране. (Но здесь, по распоряжению Бибикова, противопоставлены были [218] отряды войск, в том числе и корпус подполковника Михельсона, который торжественно объяснялся, что он 18 раз с Пугачевым сражался).

Грозная, неумолимая смерть! Ты пересекаешь нить жизни того, кому дан один и кому дано десять талант. Бак жестокая рука твоя среди (первоначальных) успехов к благу отечества пересекла жизнь препочтеннейшего мужа Бибикова, о смерти коего, на крыльях молнии, из Казани (?) перелетел слух к злодею Пугачеву, который узнав о том, скоро придумал, что дежурные генерал покойного, князь Щербатов, дол-жен будет некоторое время руководствоваться планом Александра Ильича, быв при нем ближайшим человеком, яко дежурный генерал, предположил обмануть слабую бдительность дежурного генерала 14, в чем и удалось ему успеть.

Ибо хитрыми партизанскими средствами и движениями своих войск показывая вид, что он силится с ними и намерение имеет, между городов Симбирска и Сызрани, вторгнуться внутрь государства, но вместо того вдруг обратился с лучшими войсками (в сторону) к реке Каме, оставив значительные партии озабочивать и нападать на противопоставленные ему от покойного Бибикова отряды войск. Переправился (через глубокие леса) между казенных селений Сарапуля и Елабуги, что ныне города Вятской губернии, проведен татарами и башкирцами на помещичье селение татарского или грузинского князя Тевкелева 15, Старобалтачево, которое князю Тевкелеву 16 пожаловано от императрицы Анны Иоанновны, от коего селения, дойдя глубокими лесами до реки Вятки и переправясь [219] че-

рез оную, устремился прямо к городу Арску, в 60 верстах отстоящему от Казани; неожиданно напал (с сей стороны) на оную, выжег (всю кругом), разорил и ограбил вокруг ее все население 17 и овладел бы совершенно крепостью, если б в скорости не предуспел прийти со своим корпусом к оной подполковник Михельсон.

В сражении под Казанью с корпусом подполковника Михельсона, Пугачев с неустрашимою дерзостью несколько крат нападал на фланги оного, стараясь сломить оные, и от одного до другого проскакивал несколько раз во весь фронт корпуса, чем удивлял и в ужас приводил солдат; угрожал их, чтобы не дрались против своего государя, а наконец так сильно ударил на кавалерию корпуса, что поколебал было весь фронт пехоты оного, но отличною храбростью к отважностью премьер-майора Дуве, карабинерных эскадронов командира, (из датской службы поступившего в российскую, которую вскоре после сего сражения оставил), смят, отражен и опрокинут с большой потерей, принужденным нашелся бежать от Казани к городу Курмышу и быстро к оному направил свое бегство с войском.

Здесь нахожу я себя в необходимости остановить и прервать описание о подвигах и преследовании Михельсоном Пугачева, который с войском от Курмыша потянулся к городу Алатырю 18. [220]

V.

Рассказ Остафия Трифонова (Долгополова) о поездке в Петербург с предложением выдать Пугачева. — Трифонов у графа Г. Г. Орлова. — Поездка Трифонова в Царское Село. — Представление императрице. — Отправка из С.-Петербурга секретной комиссии.

Июль и август 1774 г.

Из Курмыша, под названием яицкого казака (около 18 числа) в конце июля месяца 1774 года, когда о нашествии Пугачева на Казань было уже известно государыни императрице и всему пространству от Казани до Петербурга (и когда вся 1-я армия находилась с графом Румянцовым за Дунаем. и когда сей герой славы победоносного российского оружия в лагере был одержим жестокою болезнью), явился в оном (т. е. в Спб.) у светлейшего князя Григорья Григорьевича Орлова утром, в часу в 5-м, под именем яицкого казака, Остафий Трифонов 19, который тотчас и представлен его светлости был.

Князь находился уже в спальне одетый, куда он, Трифонов, введен и оставлен в оной с его светлостью один. Поклонясь до полу князю и вынув из-за пазухи письмо на имя его светлости, подал, которое князь, распечатав, читал с величайшим вниманием и прочитав оное, вложил в мундир левого бокового кармана, позвонил в колокольчик и вошедшему своему камердинеру приказал закладывать и подвести тотчас карету 20. Когда доложено было, что карета [221] готова, то князь сказал Трифонову: “поедем со мною”, изволил приказать сесть мне с ним в карету и приказал ехать в Царское Село, где императрица с двором изволила находиться. [222]

“В дороге его светлость изволил меня расспрашивать о происшествиях по яицкому возмущению и, между прочим, спросить меня изволил о Перфильеве 21, о котором доложил я его светлости, что он вписан в письме от меня поданном, на что князь не изволил ни слова сказать.

“Князь, приехав со мною в Сарское Село прямо ко двору и выйдя из кареты, приказал мне идти за собою. Дошедши в ту комнату, где у дверей стояло двое часовых, изволил им приказать, чтоб они при себе меня имели.

“С полчаса стоял я у сих часовых; потом князь вышел и приказал мне идти за ним, и прямо со мною вошел в почивальню к государыне-императрице.

“Увидев государыню, я упал к ногам ее величества. Императрица-государыня повелеть мне соизволила встать и всемилостивейше изволила пожаловать мне ручку свою поцеловать”. — Которую сей безбожный хитрец удостоился несколько крат целовать! вот как подлейшие лицемеры дерзают действовать и обольщать лестью иногда благость и праводушие и доброту своих монархов предуверениями своими о всеподданнической к ним верности, усердии и преданности!

“После чего изволила государыня, при князе Орлове, (испытывать): расспрашивать меня о вверенном мне деле и о прочих происшествиях возмущения на Яике, (на что Трифонов, со всей отважностью ума своего, отвечал ее величеству).

“Между прочим ее величество соизволила меня спросить: как мог я проехать или пройти чрез Москву?

“На что доложил я государыне: “Если угодно вашему [223] величеству, то я проведу чрез оную 10 т. человек и никто о том не проведает. Я прошел в Москву вот каким образом, ваше величество: пристав за 5 верст к едущим в город подводам с дровами и сеном, перекрестясь у заставы, иду прямо в этом кафтане в нее, мимо часового, тут стоящего, который, увидев меня, ухватил за левую полу кафтана и закричал: “Стой, куда ты идешь? Есть ли у тебя письменный вид?” Я ему без робости отвечал: “Господин служивый, был у меня от старосты такого-то казенного селения; но верст за десяток отсюда вот из левого продравшегося кармана потерял, куда с ним завязанное кое-что и другое положено было”. Служивый, всунув руку в левый мой карман, которая прошла насквозь, выдернув оную с сердцем, толкнул меня в заставу так сильно, что я было упал; стоящие тут солдаты и народ захохотали, а я, провождаемый их смехом, пошел прямо по улице. Вот матушка-государыня, каким образом прошел я Москву, показав и прорванный мой карман”.

“Государыня императрица изволила усмехнуться и что-то князю сказать, который вывел меня из почивальни и приказал какому-то господину, стоящему у дверей почивальни, отвести меня в комнаты, где князь останавливается во дворце, где я в передней, при двух лакеях, часа два дожидался князя”.

“(Через час место подошел ко мне какой-то человек в зеленом кафтане с галуном на камзоле, и спросил меня: “не хочешь ли, брат, ты водки выпить и закусить?” Я отвечал ему: “благодарствую, государь мой, я не пью ни водки, ни вина, ни пива, а сел бы кусочек хлеба с солью”. Он от меня побежал и скоро на подносе серебряном поднес мне несколько кусочков жареной курицы и многих кренделей, кусок ситного хлеба и соль. Я встав перекрестился и посолив хлеба, взял также три кренделька, стоячи стал есть. Но принесший мне завтрак сказал мне с ласкою: “сядь, братец, и возьми еще что тебе угодно”. Поклонясь сему доброму человеку, я сел подле окошка, сел кусок хлеба, облокотился и задремал)”.

“(Во все время, что я был в передней, никто в оную не входил, кроме двух человек, первого что мне приносил водку и [224] другого из комнаты, где находились двое лакеев — именно господин стоявший перед почивальной государыни-императрицы. Через час времени князь вошел в переднюю; увидев меня, изволил мне сказать: “подожди здесь немного мой друг”, — изволил пойти в другую комнату. Минут через десять вышел ко мне человек у коего на камзоле и у кафтана на вороте были галуны: “пожалуйте за мною, мой друг”, сказал мне, и ввел меня через две комнаты, и отворив одну половину двери, у третьей указал мне идти туда и затворил за мною дверь. Князь у зеркального стола стоя читал какую-то небольшую записку в поллиста, перегнув которую, прочитав, изволил вложить в карман и поворотясь ко мне, с улыбкою изволил мне сказать: “здравствуй, мой ночной товарищ!”

“Я низко поклонился. Князь, оборотясь к стоящему в кабинете под зеркалом, большому, высокому, богато-украшенному комоду, вынув из оного кошелек с золотой монетой, изволил мне с усмешкой сказать: “подай, брат, правую твою руку”, на которую изволил мне вынутый Кошелек положить, сказав при том: “положи в карман, но не в левый там дира”. (Изволил спросить меня: женат ли я, а как я доложил его светлости, что женат, то изволил мне сказать: “возьми вот, указывая на кресла, узел, он тебе принадлежит”; потом) примолвить изволил: “всемилостивейшая государыня, на первый случай, жалует тебе кошелек 22 и (узел) 23, а когда кончишь свое дело, то будешь более и более награжден”.

“Изволил граф позвонить в колокольчик, на который позыв вошел придворный камер-лакей, коему приказал князь, чтоб он взял меня в свою комнату, и чтоб я был хорошо накормлен и успокоен им и что если я захочу, то чтоб дал мне человека, с которым мог бы я по селу и саду погулять свободно; приказать изволил ему, камер-лакею, чтоб он, как отведет меня в свою комнату, то чтоб тотчас к нему, князю, пришел.

“В 9-м часу вечера выехал князь со мною из Царского [225] Села и по приезде в Петербург, позвать изволил какого-то к себе офицера, приказав ему меня взять к себе, чтоб я у его покойно переночевал и был угощен; у которого в комнатах я и провел ночь 24; а утром в 9 часов позван я к его светлости и отдан капитану гвардии Галахову, которому князь дал два пакета в руки 25, сказав: “поезжайте [226] с Богом на предлежащее вам дело и кончите оное с усердием и верностью, за что и не будете оставлены милостью государыни императрицы”; а мне, с особливою милостью, изволил сказать: “Прощай, Остафий Трифонович”.

“На другой день, вечером, отправился я с капитаном Галаховым и двумя гренадерами Преображенского полка гвардии в Москву, куда приехали в четвертый день пополудни”.

VI.

П. С. Потемкин. — Назначение графа П. И. Панина главнокомандующим в низовый край. — Составитель записок поступает к нему на службу. — Определение его в Секретную комиссию.

Июль и август 1774 г.

Сказано уже выше сего, что государыне-императрице сделалось известным о нашествии Пугачева на Казань.

Ее величество, по узнании о том, тотчас повелеть соизволила отправиться в оную генерал-майору Павлу Сергеевичу Потемкину, на которого возложено принять в ней начальство 26; а вместе с тем 27 немедленно послан в Москву курьер к графу Петру Ивановичу Панину 28 с высочайшим повелением, чтоб он, Панин, как возможно поспешнее, отправился в бунтующую страну и принял бы начальство, со всей властью, над войском и всем тамошним краем. У сего правдивого, верного и нелицемерного духа 60-ти-летнего старца, оставившего службу и покоящегося на лаврах бендерской победы, предпочтенного сына русской земли, в самый тот день, что получил он от государыни императрицы с курьером высочайшее повеление ехать в бунтующую страну и принять начальство над войском и всем тамошним [227] краем, умер сын. Но ни случившаяся сия семейственная горесть, ни оскорбления по службе, им перенесенные, не остановили благородной души его рвения принять на себя возложенное на его дело; он тот же день обратил присланного к нему курьера с донесением государыне императрице, что, во исполнение высочайшего ее величества повеления, немедленно отправится в бунтующую страну и будет жертвовать там всей своей жизнью к усмирению и прекращению возникшего зла.

Находясь в сие время в отпуску в Москве из 1-ой армии, в майорском чине, для излечения раненой правой ноги сильною контузией в сражении на Ларге 1770 года июля 7 дня полученною, быв квартирмейстером в колоножной команде генерал-квартирмейстра Баура, явился я к графу Петру Ивановичу Панину, который знал меня в бытность мою кадетом в сухопутном кадетском корпусе, а брата моего родного, Петра, служившего в семилетнюю прусскую войну капитаном под начальством его сиятельства и паки премьер-майором под его же начальством под Бендерами, где в штурме быв жестоко изранен, вскоре от ран умер. Просил я графа принять меня под свое начальство, на что граф с крайним удовольствием (что явился к нему первый с желанием служить под его начальством в то время, когда государству предстоит нужда в людях), согласился, причислил меня к себе и дал о том знать военной коллегии.

Дней через пять приехал в Москву, после назначения графа Петра Ивановича, гвардии Преображенского полка капитан Галахов с Остафьем Трифоновым и двумя гренадерами оного полка, Дибулиным и Кузнецовым, коему велено было явиться у графа Петра Ивановича и получить от его сиятельства наставление, в которой стороне бунтующего края, по известиям до его дошедшим, предполагает он, граф, находится Пугачев с своим войском (ибо императрица предполагать соизволила, что граф Панин может быть имеет уж о том известие от которого-нибудь корпусного командира), дабы ему, Галахову, можно было беспрепятственно со своей комиссией туда следовать. Но как граф и сам не имел ниоткуда верного известия о том, кроме того только, что около городов Шацка и Керинска народ бунтует, то и [228] предписал он полковнику Древицу с 4-мя эскадронами Венгерского гусарского полка поспешно чрез город Рязань туда следовать, предназначив граф и ему, Галахову, по сему ж тракту отправиться, и нагнав полковника Древица с его командой, до дальнейшего верного известия о Пугачеве, находиться ему со своей комиссией при сем отряде.

Увидясь у графа с послуживцем своим в 1-й армии, будучи обои в авангардном корпусе генерал-поручика Григория Александровича Потемкина, по убедительной его, Галахова, просьбе отправиться с ним в секретной его комиссии, представили обои о том графу Петру Ивановичу, который, изъявив на то свое согласие, дав об оном знать военной коллегии, заблагорассудил г. Галахову предложить о причислении меня к его команде.

Поступив таким образом в сию секретную комиссию, и приняв по оной управление делами (пробыв с сей комиссией три дня в Москве, где повелено было получить деньги, не могли оных ни в каком месте найти более 15 тысяч рублей золотой монетой, которые и получили из Соляной конторы от начальника оной, тайного советника и св. Анны кавалера Михаила Яковлевича Маслова; выбрали 10 человек солдата из команды Преображенского полка) и отправились с комиссией и Остафьем Трифоновым из Москвы по рязанскому тракту, 1774 года августа 5 дня, и доехав до (дворцового) села Любериц, поворотили с оного влево на Гуслинскую волость, а из оной в село Деднево; переправились через Оку и за 40 верст от оной настигнув полковника Древица с эскадронами, прибыли в провинциальной город Рязань.

VII.

Следование Комиссии по краю, взволнованному мятежом. — Рязань. — Шацк. — Отражение мятежников от г. Керенска. — Комиссия в Арзамасе, Апоченске, Саранске. — Примеры варварства Пугачева. — Помещик Салтыков. — Картины опустошения, произведенного Пугачевым. — Пенза. — Крепость Петровская. — Саратов. — Немецкие колонии. — Внимание к ним Пугачева. — Комиссия в Камышенке и в станице Каменке. — Встреча с Пугачевым. — Комиссия в Дубовке и в Царицыне.

Август 1774 г.

Воевода города Рязани, надворный советник Михайла [229] Иванович Кологривов, представил полковнику Древицу и комиссии рапортом, что около города селения прилегающие, не слушаясь его предписаний, не дают лошадей на подставку для проезда его сиятельства графа Панина, и что он повседневно получает сношении от Шацкого воеводы, подполковника Лопатина, о возмущении народном в его провинции и вторичном уже нападении бунтовщиков на город Керинск, (отстоящий от Шапка в 80 верстах, от коих воевода Перский и оборонялся, но в третий уже раз атаковало город до 10 тысяч бунтовщиков), о чем и донес он московской губернской канцелярии и его сиятельству князю Михаилу Никитичу Волконскому и графу Петру Ивановичу Панину.

По рассмотрении сих рапортов полковником Древицем, капитаном Галаховым и мною (и при воеводе Кологривове), положено было отправиться мне тайно вооруженным (добрыми пистолетами), в простом одеянии, тот же день в Шацк (и дознаться там о всех происшествиях), а полковнику Древицу с комиссией выступить на другой день, оставив воеводе 1 офицера с 15-ю человек гусар для сгона подвод под экипажи графа Панина и его свиты, и на случай усмирения неповиновения черни. Предписано мне было, по приезде в город Шацк, объявить воеводе, чтоб для гусарского полка и комиссии тотчас отведены были в городе квартиры, а между тем рассеять слух, что чрез два дни весь сказанный отряд вступит в оный (на проезд до оного даны мне две подорожные: одна от полковника Древица, а другая от воеводы).

Проехав ночью кое-как многие селении и приехав 15 августа в село одно, около 11 часов пополуночи, нахожу в оном множество народа и много подгулявших. Спросил старосту и приказал ему, как можно скорее, дать мне за прогоны повозку с тремя лошадьми; который безотговорочно чрез час мне и привел оную.

Въехав (15 августа) из селения в лес и проехав оным версты две, вдруг подводчик остановился и обратясь ко мне, спросил меня: (“Не к батюшке ли государю ты едешь из Москвы), и не слышно ли в ней, скоро ль наследник, государь, [230] Павел Петрович изволит (в нему) здесь проехать? Мы его то и дело, что всякий день сюда ожидаем” 29.

Услыша от мужика сей странный вопрос, я нашелся только ему в ответ сказать:

“Молчи, брат”!

Услыша мой отзыв, ударил по лошадям и поскакал.

Приехав в Шацк прямо в земляную крепость к воеводскому дому, у которого четыре старика статной команды подделывали к 3 чугунным пушкам низенькие топорные лафеты (и колеса), вошел в переднюю комнату воеводского дома; нахожу в нем слугу, держащего в руках вязанный им чулок и дремавшего крепко, разбудил его и спросил:

“Где г. воевода”?

(Слуга, делая свое дело и не вставая со скамьи своей), спросил меня: “на что он тебе”? и отвечал мне: “воевода лег (недавно) после кушанья почивать”.

“Поди, мой друг”, — сказал я ему, — “разбуди г. воеводу и поведи меня к нему”.

Но слуга отвечал: “Не знаю, как тебя назвать, но воевода не любит, чтоб его после обеда будить”.

“Поди! — прикрикнул я на него, — а не то я пойду и разбужу его сам”.

Нехотя, но пошел он, а я за ним, и пройдя две комнаты, остановился у двери слуга и постучал в дверь весьма умеренно, но из комнаты был вопрос:

“Кто там”?

“Я, Иван”, — ответствовал слуга.

— Что такое?

“Какой-то человек приехал к вам и стоит со мною здесь у дверей”.

Минуты чрез две из внутри спальни (ключом) отворена дверь и г. воевода, человек около 9 вершков росту, вышел из оной в пестром шлафроке, в колпаке и туфлях.

Увидя меня, сурово спросил:

— “Что тебе надобно, а слуге сказал: Иван, постой [231] здесь”. — Не говоря ни слова г. воеводе, но вынув из бокового сюртучного кармана (подорожную) ордер, подписанный гг. полковником Древицем и гвардии капитаном Галаховым, который воевода, взяв и вынув очки, начал читать про себя; но увидев в оном (майорский) чин мой (и что я отправлен в город ему подчиненный), вдруг с торопостью, снимая колпак, едва не уронил свои наемные глаза, подошел ко мне и весьма перемешанным голосом сказал мне: “извините меня, ваше высокоблагородие, покорнейше прошу сесть”, и спросил ту минуту: “батюшка, изволили вы кушать”?

Я ему ответствовал: “пожалуйте, не заботьтесь обо мне”. Но г. воевода приказал своему слуге, стоящему при нас, накрывать скорее на стол и кушать давать. Между тем я просил г. воеводу прочитать мой ордер и вышел к повозке заплатить подводчику прогоны и, заплатив ему (оные, велел ему ехать куда хочет); попросил одного из служивых, работающего около пушечных лафетов, чтоб он из повозки вынул мой чемоданчик, плащ и саблю, спрятанную в сене под оным; а прочим как солдатам, трем человекам, трудившимся в подделке лафетов, так и стоящим без дел, разного звания, при сей работе, сказал:

“Перестаньте, служивые, трудиться около ваших чугунных пушек; завтра придут сюда настоящие медные пушки”.

Служивые, выслушав меня, остановились, а стоявшие зрители, один за одним, начали уходить с своих мест.

(По приносе чемодана, вынул я мой мундир и оделся. Г. воевода, как я скинул сюртук, увидя два пистолета и кинжал, кои так были скрыты, что нельзя было их приметить, крайне удивлясь тому, сказал мне: “позвольте, батюшка, и мне пойти надеть мундир”. Он пошел одеваться и закричал Ивану скорее кушать давать. Между тем пошел я прямо за вал крепости и походя несколько времени по торговому месту, где более, толпилось народу, из коего некоторые снимая шляпы и шапки кланялись, а некоторые, увидев меня, удалялись).

Возвратясь к г. воеводе, нашел его, старика, в мундире штаб-офицерском, ибо он был подполковничьего или полковничьего чина. (Он представил меня своей супруге, а мне своего товарища и секретаря, а за ними назначенного мне [232] вестового. Доложил я г. воеводе, чтоб он немедленно приказал к завтрашнему утру приготовить в самом городе квартиры полковнику Древицу и гвардии капитану Преображенского полка Галахову и всему корпусу как для лошадей, так и людей, что весьма обрадовало всех тут бывших. Г. воевода тотчас послал за своим офицером статной команды и за ратушными судьями, а меня просил пообедать, “что Бог послал” сказав. За стол проводили меня его супруга, сам воевода, товарищ и секретарь, коих с великим трудом упросил я сесть. Хозяйка несколько раз выходила из столовой и опять возвращалась в оную. Наконец, встав из-за стола, я таким же образом хозяйкой и прочими проведен в ту комнату, где с г. воеводою встретился и, к удивлению моему, увидел в ней более 30 дам и десятка два мужчин в различных нарядах, кои все вообще, при входе моем, встали, дамы иные кланялись, другие приседали, а мужчины, подходя с низкими поклонами, рекомендовались и все почти в одно слово говорили: “отец наш, ты своим приездом оживил нас всех”. После таковой церемонии начали рассказывать разные истории о неповиновении и возмущениях крестьян, кои надобно было выслушивать. Скоро появились в сей же комнате ратушные или магистратские члены и статной команды два офицера, коим г. воевода приказал, чтоб для имеющего завтра вступить в город корпуса войск, как для людей, так и лошадей были приготовлены квартиры, о чем и я им подтвердил, чтоб точно все то, что г. воевода им приказывает, было исполнено непременно; ибо корпус прежде половины дня в город вступит. Оставив собравшихся у г. воеводы, пошел по городу и походив по улицам более часу, возвратясь нашел еще более 70 человек дам и мужчин. Ночь прошла благополучно без всякого в городе шуму и беспорядку).

Отдал воевода мне мой ордер и сказав мне, что приказал отводить квартиры, подал мне полученные вчерашнего дня от Керинского воеводы бумаги, в коих извещает, что до 10 т. бунтовщиков обступили его город и хотят штурмом оный взять, и что он в крайнем находится бедствии, не имея никакой воинской команды, кроме градских [233] обывателей и двух, устроенных им пушек; но что он решился защищаться до последней капли крови.

Я советовал г. воеводе тотчас потаенно нарочного к Керинскому воеводе отправить и его уведомить, что полковник Древиц с гусарским полком, егерями и шестью пушками завтра вступить в город, вам вверенный и что немедленно двигается с сим отрядом к Керинску; что г. воевода тотчас и исполнил. Он объявил мне также, что к нему в город съехалось до 300 мужеского и женского пола дворян, и что мужчины, с преданными им дворовыми людьми намереваются устроить из себя конницу; но поджидают сюда отставного генерал-майора Левашева, которого и выбрали своим командиром.

Между прочим, как сам г. Лопатин, так и множество собравшихся к нему дворян, по узнании о моем приезде в город и отводе в оном квартир, рассказывали и уверяли меня, что с неделю тому, не более, как верст за 15 от города, в селе Сасове, в торговый день въехал в оное какой-то казачий генерал, в голубой ленте, с тринадцатью человеками казаков, которые кричали народу: “государь император Петр III изволит ехать”! Народ бросился, кто к нему, кто на колени и кричали “ура”! Но он со своей командой тихо проехал чрез все селение и хотя множество народу за ними бежало, но казаки махали им руками, чтоб возвратились к торгу.

На другой день приезда моего в Шацк, осмотрел я все отведенные квартиры, а часу в 12-м пополуночи прискакал квартирмейстер эскадронов, для принятия оных, а за ним, часа два спустя, вступил и сам полковник Древиц со своим отрядом.

По известиям, что Керинск атакован бунтовщиками, располагал полковник Древиц, с 3-мя эскадронами по полуночи выступить к Керинску, а 4-й — с комиссией оставить в Шацке; до часов в 9 вечера прискакал от керинского воеводы Перского нарочный, что воевода разбил неприятеля, отогнал оного от города, рассыпал и взял многих в полон.

Рассказал нам нарочный, каким образом освободил город от бунтовщиков благоразумный оного воевода: [234]

“Видя он, воевода, свою и всего города неизбежную гибель, вымыслил (употребить последнее средство избавиться от бунтовщиков: тайно собрал всякого рода сабли, пистолеты, ружья, копья, коих в городе довольное находилось число у жителей для обороны во время нападения, как своих, так и у других выбрал лучших лошадей и) находящихся под его присмотром 30 человек пленных турок (тайно ночью) уговорил, чтоб они согласились вооружиться, коих и снабдил саблями, пистолетами, пиками и лошадьми, к которым присовокупил до 100 человек (отважнейших) жителей, нарядив оных кое-как в турецкое одеяние (чтоб они с турками перед самою зарею вдруг из города сделали вылазку на первое то место, где более скоплено бунтовщиков), а сверх того собрал с пиками городских обывателей и дворовых людей человек до 200 с 2 пушками пеших; перед светом выступил сам с товарищем из города и напал на табор бунтовщиков; атаковал их вдруг с одной стороны конными турками, а с другой — пехотой с пушками, и сей атакой в такой привел спящих беззаботно во всем таборе бунтовщиков страх, что как скоро услышали пушечные выстрелы и крик турков, то бросив лошадей и весь свой лагерь, всякий бежал кто куда мог 30, а конные турки, гнав бежавших, рубили, кололи и брали в полон”. Таким благоразумным вымыслом разбив воевода керинский сволочь бунтовщиков (и к свету около оного не было ни одного человека), добивался от пленных узнать, кто командовал оными, но никак не [235] мог от них о том узнать; но вообще по слухам предполагали, что в сем (возмущенном) краю было рассеяно от Пугачева некоторое число яицких казаков.

За таковой геройской и благоизобретенной подвиг государыня императрица пожаловать соизволила керинскому воеводе 5000 руб., а прочим, в сем деле находившимся чиновникам, сделано также денежное награждение, а туркам каждому выдано 100 руб., освобождены они все из плена и до границы сопровождены на казенный счет.

На другой день полученного известия о поражении бунтовщиков под Керинском, пред самой зарею, когда приготовлялись трубить оную пред квартирою полковника Древица, прискакал курьер от корпусного командира, подполковника Михельсона с рапортом графу Петру Ив. Панину. Курьер сей пробирался по проселочным дорогам, проведал не в дальнем расстоянии от Шацка, что будто граф находится в сем городе; но когда ему объявлено было, что граф в Москве, то просил приказать дать ему немедленно лошадей. Показав сему курьеру предписание, данное от графа комиссии, что если встретится с нею какой курьер от военного или гражданского начальства к нему посланный с донесениями, то у каждого такого курьера может комиссия вытребовать оные и распечатать, а потом вновь запечатав, с сим курьером донести, что точно комиссией донесении к нему распечатаны и прочтены были. Комиссия, узнав из рапорта подполковника Михельсона, что он преследует Пугачева, который впереди его верст за 80 (в чернов. рукоп. 150) со своим войском стремится к Саратову, поспешно преследует оного со своим корпусом (и приближается с корпусом к старинной крепости Петровской), о чем и доносит графу.

По узнании о том и по запечатании рапортов, комиссия донесла с сим же курьером как о распечатывании рапорта, так и о том, что комиссия, вытребовав у полковника Древица 12 человек гусар с поручиком Дидрихом и 6-ю человеками гвардии Преображенского полка гренадер (и с Остафием Трифоновым) отправиться сию ж ночь на большой Саратовский тракт в город Арзамас (нагонять корпус подполковника Михельсона). [236]

По приготовлении подвод, комиссия в сию ж ночь отправилась в город Арзамас, в который прибыли часов в десять пополудни.

Найдя здесь воеводу, старика Синявина, и весь город в страхе и унынии, узнали мы от воеводы, что пугачевская партия третьего дни разграбила Апочинский конногвардейский завод, в 100 верстах от города отстоящий; но куда партия сия от оного направила свой путь, о том они не имеют еще сведения. Советовал г. воевода до получения о том известия остаться комиссии в городе; но (подав некоторое наставление воеводе и прочим) комиссия не рассудила остаться здесь, а требовала, как возможно скорее, дать под оную подводы, кои, часа через два, были собраны. Отправясь из Арзамаса на заре, прибыли благополучно в Опочинск, часов в 8 вечера; нашли здесь конногвардии ротмистра Павлова, которому поручен был в присмотр завод, у дома коего с копьями находилось до 200 заводских крестьян и при них несколько вооруженных рейтар.

Г. ротмистру объявили мы, чтоб он приказал, как можно приготовить под команду комиссии подводы поспешнее. А между тем рассказал нам г. ротмистр, что четвертого дня партия, в числе ста человек казаков, напала на село и завод, и что он с 6-ю человеками рейтар, с казною, за час только нашествия оной мог выбраться и скрыться верст за 12 отсюда, в лесу, где пробыв двое суток, возвратился опять к своему месту вчерашнего дня, собрал кое-как до 200 крестьян для охранения завода, с которого неприятель увел 60 лучших лошадей (но не мог вскорости причинить многого разорения заводу и селению) ибо подполковник Муфель с батальоном приближался к заводу и, не остановясь здесь, преследует неприятеля по тракту к городу Саранску.

По заготовлении подвод немедленно отправилась комиссия в путь к Саранску, куда прибыли, по нескорому ночью заготовлению подвод, уже на другой день, перед полуднем. По приезде комиссии в сей город, остановились на площади совершенно опустошенного города, на которой нашли однако ж человек до 50, кое-какую мелочь и несколько разного припаса продающих. Явился немедленно новый воевода, от Пугачева [237] определенный, подпоручик статной команды (без левой руки), в пестрядиюном полушубке, опоясанной портупеей со шпаженкой, который и рапортовал, что в городе состоит благополучно и объявил, что бывший воевода убит и что ему препоручен город.

Галахов и я отогнали от себя сего негодяя, приказав ему не называться воеводою; послали тотчас гусар искать подвод в ближних селениях и выгонять в город. Около трех часов дожидались подвод, в которое время человек с десять из купечества и мещан рассказывали нам, что: “Пугачев двое суток стоял в городе со всей своей армией и около оного и что в сии два дни грабили город, убили воеводу и человек четырех дворян, неуспевших с воеводой убежать из города” 31. Рассказали нам также, что за варварство сделал с одной старушкой дворянкой Пугачев, при выезде из ее дома.

Дворянка сия оставалась в городе, имя которой у меня записано, но, по разборе чрез 46 лет моих бумаг, не мог отыскать сию записочку, но в памяти моей не забыл поступка, с нею приключившегося, ибо при разговорах иногда рассказывал я оный моим знакомцам.

Дворянка сия старушка была богата и чрезмерно скупа; хранила у себя всегда более 100 т. рублей золотой и серебряной монеты (кои соблюдала она паче души своей), о чем известно было всем, в городе живущим; но она всегда с клятвой отзывалась, что у нее никаких денег нет; вышла на встречу Пугачеву с хлебом и солью и упросила (удостоить ее дом своим посещением и въехать к ней) остановиться в ее доме.

Пугачев милостиво принял безбожной старухи сей приглашение и остановился со всем своим штатом у нее в доме, где и был угощаем (по старому обычаю баней и всем удовольствием). Проводив у нее ночь и поблагодарив старушку за ее доброе угощение, сел на своего коня, а старушка в радости своей пошла проводить своего благодетельного гостя за ворота (и только что в средину ворот вошла, то и поднята [238] веревкой вверх и повешенная кончила все радости своей жизни, а дом) и все сокровища ее достались в наследство благодетелю ее, Емельяну.

Поступок помещичьих крестьян: в уездах Саранском и Пензенском, в коих в прошедшие времена весьма мало имелось казенных селений, но все состояли в помещичьем владении, почему в бунт Пугачевский много в оных пострадало дворян. В сие несчастное время приехавший из Москвы в свои деревни бригадир Александр Вас. Солтыков, находясь в устроенном своем селе, узнав, что Пугачев с войском своим вступил в город Саранск, вздумал себя спасти и уехать в какое-нибудь тайное место и скрыться в оном, для сего и лошади были уже приготовлены; но мужики, крестьяне его, узнав о том, схватили его и связав, посадили в телегу и с несколькими верховыми повезли его стороною по Саранскому тракту, чтоб предать его в руки Пугачеву. Но святое Провидение спасло его; ибо крестьяне со связанным своим господином, вместо Пугачева, встретились с батальоном подполковника Муфеля, который освободил Солтыкова; а крестьян забрав и прейдя в село, как сих, так и прочих участников, строжайше наказал.

Выехав из Опочинок уже ночью, не могли мы видеть, что партия, бывшая в Опочинках, по тракту к Саранску, многие грабила селении, но с светом вдруг открылась пред глазами нашими картина ужаса, разорения и опустошения селений; ибо (пугачевская армия все, что на пути своем ни встречала, видела и обнять могла, убивала, грабила и расхищала подобно саранче; селения по тракту нашему были пусты и) в оных не находили мы ничего более, кроме престарелых людей мужеского и женского пола, а прочие все, кто только мог сесть на коня и идти добрыми шагами пешком, с косами, пиками и всякого рода дубинками, присоединились к пугачевской армии, к которой партия со 100 человеками казаков отряжена была в Опочинки — также с оною соединилась на Саранском тракте. (Тучные и изобильные поля сего края с готовым колосом оставались без трудолюбивого жателя в самое время жатвы; всякого рода скот без пастыря скитался по изобильным пашням днем и ночью, топтал оные, рыл хлеб и [239] довершал тем гибель и бедственность поселянина; невероятное множество скитающихся лошадей, измученных в кровавых ранах и брошенных как от войска пугачевского, так и преследующего за ним корпуса, усыпал дорогу и пашни). Но сколь ни велико было разорение и опустошение селений, представившиеся от Опочинок до Саранска, но что уж представилось взору нашему от сего города по тракту к Пензе, Петровска и до самого Саратова, то о том ни сердце мое, ни перо не в силах объяснить! Ни в одном селении по тракту нашему до (самой Царицынской крепости) саратовских колонистов, поселенных на нагорной стороне Волги, не могли мы иначе находить подвод и лошадей в опустошенных селениях, как принуждены были посылать гусар загонять табуны лошадей в селение, где уж ловили сих лошадей и запрягали в подводы, на которые сажали управлять оными таких стариков, кои имели еще силы владеть кое-как лошадьми с помощью гусар и гвардейских солдат.

Достигнув кое-как до города Пензы, который также как и Саранск был разорен, а бывший в оной воевода Андрей Всеволожский с некоторыми дворянами и чиновниками предан смерти, здесь, в городе, нашли мы предводителя дворянского Ефима Петр. Чемезова с уланскою командою из дворянских дворовых людей собранную и одетую в голубой мундир, при которой находилось два чиновника — поручик Александр Федор. Ермолов и лейб-гвардии сержант Иван Ива. Репин, который ныне присутствует в правительствующем сенате. (С сими уланами, как г. Чемезов объяснил нам, он воевал против бунтовщиков волости Головинщиною называемых, помещицы Марьи Ионишны Головиной и прочими).

Господин дворянства предводитель и предводитель уланской команды, по требованию комиссии, скоро снабдил оную подводами и, не мешкав здесь, комиссия отправилась в старинную Петровскую крепость, во имя Петра Великого построенную и укрепленную рубленой деревянной стеною с башнями. Здесь нашли мы воеводой и комендантом одного подьячего, при воеводской канцелярии находившегося, который известил нас, что он, по болезни, оставался один в городе и [240] что воевода с прочими, дни за два Пугачевского вступления в оный, скрылись в степь и где находятся, не знает. Сей же подьячий уведомил нас, что Пугачев с армией, не останавливаясь в крепости, дней тому с семь, пошел прямо к Саратову, а дни два спустя за ним прошел Михельсон с своим корпусом. Собрав кое-как, с помощью гусар, и здесь подводы, комиссия отправилась также в Саратов, куда и прибыла на другой день уже утром.

Въехав в город, по Московской улице, на площадь, увидели на оной человек до полутораста торгующих различными припасами; расспрашивали: есть ли в городе какой-нибудь начальник? но нам отвечали, что ни одного не находится и что видимый нами народ не более как дней за пять сюда только что собрался.

Комиссия рассудив остановиться в сем городе часов на шесть как для отдыха, так и для снабжения хлебом, (из них человек до 10 с гусарами), послала приготовлять подводы; а между тем расположилась комиссия с командой у шалашей, на площади находящихся, куда пришло человек до двадцати старичков, кои и рассказывали о всех бедствиях, Пугачевым городу причиненных; уведомили нас, что вся артиллерийская, инженерная и гарнизонная, да несколько сот человек команды, с 24-мя пушками и со всем снарядом передалась Пугачеву и что артиллеристы, связав начальника своего, подполковника князя Баратаева, также с ним какого-то профессора, немца, присланного из Петербурга для соединения каналом Волги с Доном, выдали в руки Пугачеву и что комендант, полковник Бошняк с поручиком артиллерии Ельчиным, гарнизонным подпоручиком Хоботовым, преданными к ним некоторым числом солдат и до 50 человек граждан, в самое почти вступление в город неприятеля, кое-как успели выбраться на берег Волги и сесть в четыре суда, пустились в низ оной и где теперь находятся, неизвестно 32. [241]

Когда подводы были готовы, то и мы пустились в свой путь.

Отъехав до 15 верст от Саратова, увидели мы две новые могилы у самой дороги и спросили у возчиков, что это за могилы? Они нам отвечали, что в оных зарыты тела убитых на сем месте, артиллерии подполковника князя Баратаева и немца, преданных артиллеристами в руки Пугачеву.

Выйдя из повозок, поклонились мы покоящимся в недрах персти земной, где не бывает уж печали и воздыхания, продолжали путь и приехали в первую от Саратова поселенную колонию лютеранского исповедания, где нашли мы до 70-ти человек по близости кирхи (на пространстве саженей 30 от кирхи) спросили старосту, который ту минуту явился к нам в просил ехать к дому, стоящему против самой кирхи (все стоявшие люди пошли за нами), а сам пошел во двор; но менее двух минут вышел к нам с пастором, пристойнейшим образом одетым, который просил нас войти к нему в дом.

Сказав сему почтенному священнику, что нам надобны подводы, он отвечал, что они будут вскорости приготовлены; приказал о том старосте тотчас оные готовить, а сам с нами пошел в свой дом, в котором увидели мы трудолюбимую чистоту, порядок и опрятность. Достопочтенный сей священник угостил нас кофеем и не роскошным, но вкусным и чистым завтраком, за что чувствительно его возблагодарив, приготовили-были ему пристойный сану его подарок; но как только сей благовоспитанный, честный и исполненный духом любви христианской, благородного сердца и ума служитель Бога истинного, превечного, приметил, что мы желали его подарить, то со слезами, покорной кротостью упрашивал нас не ослеплять его очи никакими подарками, но употребить то, что ему предназначили, бедной братии, коих мы верно по тракту нашему встречали и впредь, по пути нашему, встретим. По отрицании его, мы убедительно начали его упрашивать, чтоб он принял от нас ему назначенное и от себя роздал бедным, ибо мы, по скорой нашей езде, не можем иногда и подать [242] помощь бедным; но он, со всею скромностью, отвечал нам, что он никак препоручаемые ему для раздачи деньги не может принять, с приятною улыбкой сказал нам, что “если б мы и на быстрых крыльях ветра летели, то успеем на нищету и бедность посмотреть светлыми очами доброго сердца”.

Сей достопочтенный священник рассказал нам, что дней тому шесть, как Пугачев с армией своей прошел мимо их селения, прислав, часов за 5, пять казацких в оное офицеров с повелением к старосте, чтоб из жителей никто из селения не выходил дотоле, доколе он со своей армией не удалится из виду от селения нашего, дабы не мог кто-нибудь потерпеть от его войска обиды и несчастия, что точно и исполнено было; рассказал также, что чрез два дни вступил в колонию с корпусом подполковник Михельсон, который не более часов семи отдохнув, последовал за Пугачевым.

Как подводы уже были готовы, то мы и простились с препочтенным священником; прибыли уже вечером в другую колонию католического исповедания; остановились у дома патера, который тотчас послал за старостой и приказал ему немедленно выставить подводы.

Патера нашли огорченным и унылым; он пересказал о причине своего огорчения, уведомив нас, что человек до тридцати молодых людей их колонии, разумевших российской язык, разграбив его и некоторых зажиточных жителей колоши, ушли к Пугачеву, забрав самых лучших 50 лошадей, в числе коих увели и его три лошади.

А как, между тем, подводы были уже готовы, то простясь с огорченным священником, отправились в свой путь.

Послав из сей колонии вперед двух гусар заготовлять подводы, ночью проехала комиссия два колонистских селения; прибыла часов в 9 утра в город Камышенку.

Здесь явился к нам начальник камышевских казаков, который известил нас, что от Царицына третий день носится слух, якобы Пугачев разбит; почему он собрав 300 человек надежнейших казаков, с одним чиновником, переправив партию сию за Волгу, предписал начальнику оной, если встретится с бегущими из Пугачевской армии, ловить оных, а тех, кои не станут добровольно сдаваться — колоть; [243] приказал также до самой межи вольских казаков согнать с луговой стороны все рыбачьи лодки и людей.

Одобрив все его распоряжении, приказали ему, как можно скорее, заготовить под комиссию подводы, кои немедленно и пригнаны; а, между прочим, узнали мы от казацкого начальника о тиранстве, которое Пугачев совершил над комендантом Камышеским и что не было учинено от его войска городу никакого разорения, кроме того, что до 20 подвод взято разных припасов.

По дошедшему здесь известию, якобы разбит Пугачев, объяснясь с Остафьем Трифоновым, положили команду нашу с поручиком Дидрихом оставить в Камышеве, а нам троим с двумя гренадерами, Дибулиным 33 и Кузнецовым, отправиться из Царицынской крепости. — Немедленно пустились в путь, пролегающий по прекраснейшим местам, между рек Волги и Лавлы; приехали во 2-м часу пополудни в 1-ю станицу Каменку (в 35 верстах от Камышенки), вольских казаков с Дона по Волге поселенных.

Остановясь посреди пустой станицы, послали обоих гренадер искать по домам жителей, которых они человек до 15 собрав, привели; приказали идти им в табуны и выбрав езжалых лошадей, как возможно скоро, оных привести.

В ожидании оных, сели мы трое, Галахов, я и Остафий Трифонов у амбара, стоящем на бугре берега Волги.

Остафий Трифонов рассказывал нам здесь о приходе своем из Курмыша в Петербург и о прочих происшествиях возмущения на Яике, что и продолжалось с час времени; но лошадей все еще не приводили; начали мы, между тем, рассуждать, что если слухи о разбитии Пугачева справедливы, то куда с остатком своего войска направит свой побег.

Трифонов говорил, что “если Пугачев в сражении убить или взять живой, то тем все дело окончится; но [244] если ни того, ни другого не случилось с ним, то с оставшимися яицкими молодцами не останется на нагорной стороне, а переплывет с ними на луговую сторону Волги, пустится по оной в Астрахани, или побежит вверх, чтоб пробраться в Ливу; но если не удастся ему сего исполнить, то обманет своих яицких сотоварищей, уйдет один и доберется опять до Малыковки, а оттуда в Кержинские леса — а там и прости!”

Только что кончил Трифонов свою речь, увидели мы едущих (вправо) с низу Волги, 6 человек верхами прыткой рысью; привстали мы все трое и увидели (вдали пыль и) другую партию более 50 человек (а сажен за 20), за оной еще 24 человека, едущих в две шеренги, за коими, шагах в 40, одного едущего на статной соловой лошади, а за ним, шагах в 30, еще 6 человек 34.

Трифонов, увидя одного едущего на соловом коне и за ним шестерых, вдруг с торопливостью и прерывным голосом, как полотно побледнев в лице, сказал нам: “это сам Пугачев на своей любимой лошади (я вижу его и его лошадь соловую: вот, смотрите, за ним еще едут 24 человека), он всегда так марширует в походе; встанемте, сказал, и за амбар скроемся, чтоб он нас не увидел (как поравняется против нас); ибо у его имеется всегда зрительная трубка! ”

Мы (ему отвечали: постой немного), послушав его, пошли все трое за амбар и смотря из-за оного, увидели еще 24 человека едущих, а за ними одну (едущую тройкой) коляску и две кибитки тройками, а за оною опять до 30 человек в две шеренги, а за сими, (по примечанию нашему), до 1500 человек доброконных в 5 отделений, за коими до 70 лошадей навьюченных, ведомых пешими людьми, а за ними, в полуверсте, последняя партия человек до 400.

А как сия последняя партия прошла, то мы вышли из-за [245] амбара и став на прежнем месте, смотрели как все сие воинское ополчение тянется в верховье Волги.

Мне что-то (по молодости моих воображений) вдруг вошло в мысль сказать:

Остафий Трифонович, если, по примечанию вашему, точно кажется вам справедливым, что (это) Пугачев со своей армией бежит вверх Волги, то чего лучше, мы вас отсюда и отпустим”.

Он взглянул на меня с ожесточением и с сердцем спросил меня:

— Что вам хочется, чтоб меня и вас со мною повесили?

Прервав о том речь, сели мы на прежние свои места и (смотрели и провожали глазами едущих и по ровности луговой степи увидели, что версты за две вдруг от первой партии поднялась большая пыль; но что то за происшествие, не могли придумать, и) занявшись кое-какими разговорами, дожидались лошадей часа три, коих пригнали уж часу в пятом пополудни.

По запряжении лошадей, отправились в путь и часов в 10 вечера приехав на другую станицу, лежащую под горой на берегу Волги; оставив г. Галахова с Трифоновым и двумя возчиками на горе, я с двумя гренадерами сошед с оной в селение и увидев в одной избе огонь, подошли двое к окнам, затворенным ставнями, а третьего, Кузнецова, послали к воротам, чтоб он стучал в оные, а я с Дибулиным начали стучать в ставни и требовать лошадей; но услыша в избе шум многих людей и потухший с оным в избе огонь, бросились к воротам; увидели, что 35 Кузнецов ухватил двух человек у калитки ворот (закричал: “не бойтесь”), вошли все трое с сими двумя во двор и закричали бегающим по двору:

“Что и чего вы испугались, братцы? Не бойтесь, мы не злодеи! — говорили им — ступайте с нами в избу и засветите потушенный вами огонь и увидите, что мы за люди”. [246]

Двух держимых Кузнецовым послали с лаской зажечь огонь, а сами с прочими к нам прибежавшими вошли в избу, коих сочли до 30 человек, вооруженных саблями и пистолетами (увидев они двух великанов оцепенели. Успокоив их), увидели одного старика лет 60 между ими, спросили его:

“Отчего вы испугались, когда постучались мы в ставни и в калитку”?

Старик, которого мы спрашивали о причине их испуга, был сотник станицы. Он отвечал нам: (“Батюшка, ваше высокородие), страх на нас оттого напал, что вчерашнюю ночь, точно в сию пору, до 40 человек яицких казаков из армии Пугачева (Бог один знает как они переехали) напали на нас в сей станичной избе и грозили всех нас перебить, а станицу зажечь и истребить, если в скорости не соберем баранов, живности, круп и муки (требовали, чтоб тотчас собрали им весь печеный хлеб, круп просяных и живых баранов сколько можно; перевязали из нас 12 человек, оставили их в избе, и при них 5 человек с саблями, пистолетами и копьями, а у меня с шестью другими завязали назад руки и повели по избам, брали что только хотели). По требованию их всю ночь до зари принуждены мы были с ними возиться и собирать то, что они требовали; а между тем разграбили они дома; ибо жители узнав о их на станицу набеге (все от мала до велика) разбежались, кто куда мог. Все собранное перетаскали они и мы на берег Волги, где было десять больших рыбачих лодок; но откуда они им достались, не могли мы узнать (наклали все в оные, оставив при них своих 4-х человек, а прочие с ними пошли в сию приказную избу и развязали в ней связанных, велели нам проводить себя до лодок; прейдя в оным взяли, указывая на двух с собою; сев на лодки, пустились на ту сторону, где увидели сии двое до 2000 вооруженных). На луговой стороне увидели мы все Пугачевское войско, по примеру, тысяч до пяти. Вот (ваше высокородие), отчего мы испугались, услыша стук: думали, что опять сии гости в нам пожаловали”!

Сотник рассказал нам, что Пугачев за 20 верст от Дубовки разбил 22-ю команду подполковника Дица, который [247] с некоторыми офицерами убит в сражении 36 и что 9 пушек и солдаты все взяты им в полон и в его армии присоединены. (Выслушав все рассказанное, приказал как можно скорее 9 лошадей привести, которые через полчаса и приведены).

По приготовлении лошадей, пошли с ними к оставшимся (повозкам) нашим на горе и, по запряжке оных, отправились в Дубовской атамана станице (куда приехали часов в

10 утра). Приехав в Дубовскую станицу, в 60 верстах отстоящей от Царицынской крепости, нашли в ней атамана (волских казаков), который подтвердил нам о разбитии подполковника Дица, присовокупи к тому, что при его 22-й команде находилось иррегулярного войска 2 полка донцов и 6000 калмыков, орды князей Дундоковых; но что весь сей отряд не устоял против армии Пугачева, — разбит им и рассеян, а пехоту с пушками взял Пугачев в полон 37.

Он также объявил нам, что носится слух, что будто бы Пугачев разбит; но верного о том известия не имеет.

Мы ему дали знать, что на луговой стороне, против станицы Каменки, видели мы конное войско, и, по догадкам, полагаем, что с Пугачевым бегущее, по разбитии, войско пробирается вверх Волги; дали ему также знать, что на последней отсюда станице 40 человек яицких казаков третьего дня ночью ограбили станицу и опять на 10-ти рыбачьих лодках переплыли с ограбленным на луговую сторону, где и все войско видели станичные казаки; но он отвечал нам, что ни о чем не имеет известия, ибо только 5-й день как возвратился из степи сам в разоренную станицу свою, которую до того Пугачев разорил.

Требовали от г. атамана, чтоб отправил 9 лошадей вперед на половину дороги к Царицыну, чтоб по приезде нашли мы там готовые подводы, что им и исполнено.

После чего, часа через два, отправились в путь и прибыли в Царицынскую крепость в 11 часов ночи. [248]

По приезде комиссии в сию крепость, комендант оной г. полковник Иван Ере. Цыплетов с капитаном Фатьяновым явился к нам и удостоверил нас о разбитии Михельсоном, в урочище Сенниковой Ватаги, Пугачева; но достаточного сведения не имеет еще о сражении и последствиях оного, ожидает однако ж каждую минуту получить полное о том известие.

Мы ему, со своей стороны, объявили, что против станицы Каменки видели мы конное войско, тысяч до двух, одну коляску и две кибитки с вьючными лошадьми и что товарищ наш, указав на Остафья Трифонова, точно утверждает, что то войско с Пугачевым прошло мимо означенной станицы, что и подтвердилось на первой от Каменки станице, о чем упомянуто выше; (но на сие комендант сказал, что из крепости на луговой стороне вчера и сегодня никакой партии не видно было).

VIII.

Действия Пугачева со времени выезда из его армии в С.-Петербург Остафия Трифонова. — Взятие Саратова. — Поход Пугачева чрез немецкие колонии. — Убиение коменданта в Камышенке. — Поражение Пугачевым подполковника Дица. — Грабеж станицы Дубовки. — Осада Царицына. — Поход вдоль Волги. — Разгром полчищ Пугачева при Сенниковой Ватаге. — Прибытие А. В. Суворова.

Июль и август 1774 г.

(Прервал я выше в моих записках о Пугачевских действиях от города Курмыша и преследований его Михельсоном, чтоб обнаружить с тем и поступки Остафия Трифонова, мнимого яицкого казака.

(От города Курмыша Пугачев с войском своим потянулся в Алатырю, от оного на Саранск, Пензу, Петровск, Саратов, Камышенку, станицу Дубовку и Царицын, оставляя за собою по всему сему краю, где протекал с 50,000 сволочи, грабеж, разорения, ужас и смерть, и все то, что только имело название дворянина и чиновника было убиваемо. Но впрочем ничто не касалось рукою убийства, грабежа и разорения до монастырей, храмов Божиих, священно и церковнослужителей, но все оного места и лица остались невредимы, даже в колониях кирхи и костелы католические. [249]

(Пугачев, достигнув Саратова и знав, что Михельсон с своим корпусом далеко от него назади, расположился на горе называемой Лысая, повелевающая Саратовым, под оной состоящим, который от глубокой рытвины, пролегающей к приезду в него под горою Лысой до Волги, валом и батареями был к обороне укреплен; то как коменданта оного полковник Бошняк с своим гарнизоном, так и артиллерии полковник князь Баратаев, командир артиллерийского депо и инженерной команды, надеялись сами себя и город спасти от злодейского нападения и будучи достаточно запасены артиллерийскими снарядами и всяким запасом, предположили защищаться до последних сил — располагаясь несомненно, что наверное настигают Пугачева войска под начальством отряженного за ним генерала; но надежда обманула их своим обольщением.

(Пугачев, имея видно издавна злые свои духи в сем Волгою питаемом городе, стоя день другой на горе Лысой, не стрелял по городу, но со стороны укрепления подходил партиями к оному и беспрестанно с криком подходя к самым укреплениям, уверял и обольщал ласками солдат, что:

(“Точно государь император Петр III сам присутствует при войске, к которому весь Дон идет в подмогу, то за что нам, христианам, друг друга губить и убивать”, что, по видимости, было уж в городе от сообщников Пугачевских между ними рассеяно.

(Сии нечестивые духи возмутили солдат, кои по два и по три сперва человека начали через вал перебегать и передаваться злодею; а затем все гарнизонные, артиллерийские и инженерные солдаты, со всем снарядом и 24-мя пушками, схватив своего начальника князя Баратаева передали Пугачеву, который после сего немедленно вступил в город 38 и дозволил оный грабить и опустошать.

(Ужас и смерть разлились по городу, всякой бежал кто [250] куда мог. Артиллерии поручик Ельчин и подпоручик Хоботов в минование всеобщего смятения и ужаса собрали до 50 человек солдат, бросились с ними к коменданту, пробиваясь штыками и найдя его, вместе с ним пробрались до Волги к стоящим судам и вобравшись в оные, пустились вниз по Волге, а за ними еще три судна всякого звания жителей с имуществом и припасом, что только могли унести с собою.

(От Саратова Пугачев следовал со своим войском чрез селения колонистов, но проходя оные ни малейших не делал им притеснений и разорения.

(Далее шел он к Бамышенке.

(Войдя в город, захватил коменданта, которого тирански умертвить велел, о коем упомянуто в предуведомлении. Но обывателям казакам камышенским не делано также никакого грабежа и обид; но снабдясь припасами и некоторым числом лошадей, продолжал свой марш по волским селениям до станицы Дубовки.

(Верст за 30 до оной встретясь с 22-ю полевою командою, состоящею под начальством подполковника Дица, имевшего при оной два донских полка и 6000 человек калмык, орды князей Дундоковых, остановил, разбил и рассеял донцов и калмык. В сем сражении убит подполковник Диц и почти все его офицеры и сильно изранен походный полковник Донского полка Агеев, который между убитых остался на месте; солдаты и 9 орудий достались победителю и присоединены к артиллерии оного. От места сражения двинулся Пугачев со всем своим войском к главной станице Дубовке, в 60 верстах от Царицынской крепости отстоящей, в которой не найдя атамана и судей, кои с многими казаками скрылись в степь и куда кто мог убежать, все что можно было в оной найти разграблено, и снабдясь провиантом и прочим запасом достаточно, направил прямо свой марш к Царицынской крепости. Подойдя к ней, тотчас обложил оную; учредив батареи, начал по крепости стрелять. Но храбрый комендант, полковник Цыплетов, имевший по-видимому понятие о воинском искусстве и науке, решился из форштата перевести жителей в крепость, а чтоб оными не затеснить внутри [252] крепость, то поместил некоторое число на суда, стоящие на Волге, а других по берегу Волги под крепостью, приказав весь форштат выжечь, чем совершенно и спас крепость; ибо хотя Пугачев, подойдя к крепости, обложил оную и устроив батареи два дни непрестанно производил стрельбу, но подойти к крепости не осмеливался, поелику крепостная ординарная артиллерия сильно действовала на его батареи; но как не мог он, Пугачев, долгое время удерживаться при Царицынской крепости, имея по-видимому известие, что Михельсон с своим корпусом выступил из станицы Дубовки, то в ночь на третий день поспешно отступил от крепости 39, потянулся со всею своею армией и с 50-ю пушками по Астраханской дороге вниз Волги, прошел населенную колонистами Сарепту и не удерживаясь у оной, быстро спешил к урочищу, именуемому Сенниковой Ватагой; (а чтоб не отставали в скором марше люди его армии и чтоб не разбегались из оной, то сам Пугачев с начальниками яицких казаков: Овчинниковым, Перфильевым, Коноваловым, Федуловым и прочими лучшими удальцами оставался в арьергарде своей армии, а Чумакову и Творогову велел с войсками, артиллерией и обозом идти впереди. Приказал Чумакову, который был главным над артиллерией, занять выгодный лагерь и расставить батареи таким порядком, чтоб могли с оных действовать перекрестными выстрелами).

На другой день отступления Пугачева от крепости, как рассказывал г. комендант, пришел Михельсон с корпусом, состоящим из 4 батальонов мушкетер и гренадер; сим пехотным отрядом командовали: 1-м батальоном подполковник Ферзин 40, 2-м — подполковник Муфель, 3-м — (премьер-майор) подполковник Михельсон, однофамилец корпусного командира, а 4-м кто командовал, не мог он объявить, также кто был командир 20 орудий канонерского полка. При сем корпусе находились карабинерный полк подполковника Пе. Ам. Шепелева, 1-й гусарский полк и чугуевский казачий полк, коим командовал премьер-майор [252] Харин, достаточное число орудий, канонеров и, как могу упомнить, 3 донских казачьих полка.

Михельсон под Царицынской крепостью простояв для отдыха одни только сутки, пустился преследовать Пугачева, по стопам коего от самой Казани с сим вверенным ему корпусом нагонял.

Утром, в 10 часов, на другой день приезда нашего, храбрый, благоразумный и препочтенный г. комендант Цыплетов, прейдя к нам, известил нас, что он получил нарочного от корпусного начальника Ивана Ива. Михельсона полное уведомление, что он, на заре, 24-го числа, атаковал лагерь Пугачева, на Сенниковой Ватаге расположенный, и что сражение продолжалось более 4 часов; но, с помощью Божией, совершенно разбил неприятеля и получил в добычу до 50 пушек со снарядом, около 600 подвод с припасами и всяким имуществом, в плен взято до 23 т. человек, которых и велел, в двух партиях, Чугуевскому полку сопроводить к нему, коменданту; кои, при нашем бытии, и приведены. (В сражении при Сенниковой Ватаге убит из первых злодеев яицких, начальник и советник Пугачева хромоногий Овчинников и много других удальцов; но Пугачев с первой своей женою и сыном Трошкой, лет двенадцати, с Перфильевым, Коноваловым, на сестре коего женился на Яике, — и с коим Пугачев повседневно переодевался потому, чтоб никто не мог узнавать настоящего Пугачева, — с Чумаковым, Твороговым и Федуловым, начальниками войска и до 1700 человеками доброконных наездников, перебрался за Волгу на луговую сторону с одной коляской, оставив на месте сражения около 50 пушек со всеми снарядами и до 3 т. подвод, как с своим, так и товарищей своих имуществом, комиссариатом и множеством всякого запаса, что все досталось в руки победителя. Пленных взято более 23 т. человек разного звания, кои от Михельсона, в двух партиях, в Царицын присланы; но сколько с обеих сторон убито и ранено, о том, по не долгому моему с комиссией в Царицыне пребыванию, не имел я времени узнать; не старался и любопытствовать.)

На другой день полученного нами от г. коменданта известия [253] о поражении пугачевском, неожиданно прискакал в Царицын, в двух тележках, г. генерал-поручик, Александровский кавалер Суворов, с своим адъютантом Максимовичем и одним слугою, природою пруссаком; а на другой день его приезда явился в Царицын и сам победитель Пугачева — полковник Михельсон, который, переправя на луговую сторону Волги, для преследования Пугачева, свой корпус, ожидать хотел, как оный приблизится (к селению Ахтубе, лежащему почти) против Царицына, переправиться был намерен к оному. Но узнав по приезде своем в Царицын, что корпусом сим командовать прислан генерал-поручик Суворов, сдал оный его превосходительству и прожив два дни в крепости сей, отъехал к его сиятельству графу Петру Ивановичу Панину.

(Окончание следует)


Комментарии

1. См. “Русск. Стар.” 1870 г. т. II стр. 116-131.

2. В “Ежемесячных академических сочинениях”, с 1754 г. изданных, описано отправленное 1715 г. от китайского императора к владетелю означенных калмыков Аюк-хану посольство, которое с самой российской границы и обратно сопровождал полковник Ступин со всей возможной осторожной вежливостью. — прим. П. С. Рунич.

3. После маневров под Красным Селом полковник 2-го гренадерского полка князь Василий Васильевич Долгорукий, будучи уволен в чужие края, оставил свой полк в Петербурге, отправился в путь и прибыв в Берлин, представился великому Фридриху II, через российского посланника при дворе прусском, князя Влад. Сер. Долгорукова. При сем представлении спросил король полковника Долгорукова: “которого он полка полковник?” На что Долгорукий отвечал его величеству королю, что он 2-го гренадерского полка полковник; на сей отзыв Долгорукова сказал король: “знаете ли вы, т. полковник, что такого-то числа сего месяца полк ваш отправлен на почтовых подводах в Казань?” О чем не имел посланник наш ни малейшего известия. На другой день сего представления кн. В. В. Долгорукий откланялся королю и не поехал в чужие края, но возвратился поспешно в Петербург. О сем рассказывал мне, по знакомству, граф Гуровский, бывший маршал литовский, а потом вице-канцлер Польши, который лично находился при представлении королю прусскому полковника князя Долгорукова. — прим. П. С. Рунич.

4. Для любопытства должен я здесь пересказать, что при сопровождении Пугачева из Симбирска в Москву и во время его содержания в Симбирске, граф Петр Иванович Панин определил мне, для безотлучного при Пугачеве пребывания, двух армейских капитанов 2-го гренадерского полка Карташева и Повало-Швейковского, и двух поручиков великолуцкого полка, Кутузова и Ершова, кои по два часа, по очереди, днем и ночью у Пугачева сидели. 1-го Карташова под Оренбургом двух братьев его ротных командиров, Пугачев, в числе прочих 2-го гренадерского полка офицеров, повесил. Когда спросили Пугачева: “за что ты перевешал многих офицеров 2-го гренадерского полка?” то он отвечал: “за то, что они шли против неприятеля как овцы и не соблюдали военной дисциплины”. Ответ сей должен быть в военном деле примером: ибо и самый злодей строго повиновался закону дисциплины и верил, что тело без души ничто не значит (Чернов. рук. зап.). — прим. П. С. Рунич.

5. Кар отправлен на Яик по собственноручному указу Екатерины II — от 11 октября 1773 г.; уволен он — указом военной коллегии — 30 ноября того же года. — прим. Ред.

6. Генерал-аншефеф Бибиков послан с манифестом 23 ноября 1773 г., именной указ ему дан 29 ноября; деятельность его в Казани начинается 26 декабря того же года, умер в Бугульме — 9-го апреля 1774 г. — прим. Ред.

7. Отставной артиллерийский солдат об одной ноге, а другая по колено оторвана у него в прусскую Семилетнюю войну; уроженец оренбургский. Он командовал корпусом Пугачевых войск против сибирского корпуса, дабы не мог оный соединиться с войсками, в Оренбургскую губернию вступившими против Пугачева. — прим. Рунич.

8. Иван Белобородов взят в плен Михельсоном, по разбитии Пугачева под Казанью, 15 июля 1774 г. Пушкин говорит, что Белобородов был высечен кнутом, потом уже отвезен в Москву и казнен смертью; но в сентенции — 10 января 1775 г. — о наказании Пугачева и его сообщников не упоминается о назначенном Белобородову наказании, хотя и говорится о нем, как о злодее. Иван Чика, Зарубин то-ж, по освобождении Уфы от осады, выдан Михельсону в Табинске, в конце апреля или начале мая 1774 г. По сентенции 10 января 1775 г. Чика осужден к отсечению головы, с тем, чтобы воткнуть ее на коль, а труп сжечь вместе с эшафотом. Местом казни назначена Уфа. — прим. Ред.

9. 23-го марта 1774 г. — прим. Ред.

10. О долговременном своем стоянии под Оренбургом, сознавал сам Пугачев свою ошибку, (говоря о ней, когда везен был в Москву) — изъясняясь о ней тако: “мне весьма нужен был Оренбург, ибо я мог в оном основать твердое и постоянное мое пребывание”. Но почему так он думал, о том своего мнения не открывал. — прим. Рунич.

11. Солдаты сего полка слышали голоса бунтовщиков с крепостного валу: “Братцы солдаты! Что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою братью христиан, защищающих истинного своего государя императора Петра III, который здесь в крепости сам находится!” — прим. Рунич.

12. Истину сего своего в Татищевой крепости поражения, сам Пугачев засвидетельствовал и подтвердил лично перед князем Голицыным, который из любопытства, желая видеть его, вошел со иною в избу, где он содержался, под моим присмотром, (при коем безотлучно в избе было 4 пристава офицеров и два человека гренадер гвардии Преображенского полка и два яицких казака). Став против Пугачева, и постояв несколько кинут, кн. Голицын спросил его, Пугачева:

“Емельян, знаешь ли ты меня?”. Который видя пред собою генерала в орденах, поклонился низко и спросил: “а кто ваша милость?” Князь отвечал ему: “я — Голицын”.

Пугачев вдруг спросил князя: “не вы ли князь Петр Михайлович?

“Я”, — сказал князь.

Пугачев, привстав со всей уважением, сколько мог сидящий на нарах и прикованный к стене, нижайше поклонился князю и громко, чтоб все бывшие в избе слышали, сказал: “ваше сиятельство прямо храбрый генерал — вы первый сломили мне рог”.

Князю возданная похвала скоро промчалась всюду, но скоро и обратилась в его погибель (Рунич намекает на ходивший в его время слух, что кв. П. М. Голицын был отравлен завистниками его славы; но Голицын убить на дуэли Шепелевым 11 ноября 1775 г. — прим. Ред.)). — прим. П. С. Рунич.

13. Пугачев разбит под Татищевой креп. 22 марта 1774 г. — прим. Ред.

14. Князь Щербатов за свою оплошность отставлен от службы и в присутствии двора в столицах запрещено ему было находиться. — прим. П. С. Рунич.

15. Тевкелевы — матометанского исповедания и один из них и теперь муфтием в Уфе. Пугачев переправился чрез р. Каму 23 июня. — прим. Ред.

16. В Оренбургской губернии из селения Старобалтачева (возник главный башкирского бунта возмутитель, в царствование императрицы Анны Иоанновны, в 1735 и 1736 годах, продолжавшийся около 10 почти лет, о чем можно справиться в ежемесячных академических известиях с 1754 года и за прошлый. Сие Старобалтачево татарское селение и некоторые в числе) — 1000 душ татар (пожалованы в вечное подданство импер. Анной Иоанновной татарскому князю Тевкелеву), ибо сей татарский князь Тевкелев (при статском советнике Кирилове находился, когда 1734 года Кирилову поручено было о построении Оренбурга, что можно усмотреть в инструкции статскому советнику Кирилову данной); с статским советником Кириловым в царствование императрицы Анны Иоанновны Тевк. употреблены были строить Оренбургскую крепость, которую начально в двух местах устраивали; но наконец построена оная на нынешнем месте, как удобнейшем найденном для границы. (Татары отданные в подданство князю Тевкелеву как в Старобалтачеве, так и оренбургские, имея жалованные грамоты от прежних царей, никак не хотели признавать себя подданными, и при каждом вступлении на престол государя, бунтовали и неповиновались наследникам Тевкелева, но в 1802 году усмирены. Но дух сих татар не угаснет и ненависть их к помещичью подданству всегда будет таиться в душах их). — прим. П. С. Рунич.

17. 12 июля 1774 г.; трижды разбитый Михельсоном Пугачев бежал от Казани 15-го июля. — прим. Ред.

18. У Курмыша Пугачев был 20-го июля 1774 г. — прим. Ред.

19. Все то, что ниже сего описано, сам Остафий Трифонов пересказывал мне в пути из Москвы от слова до слова. А как впоследствии открылись все его, Трифонова, хитросплетение деяния, то об оных можно видеть из его допросов с прочими злодеями в Москве судимых, о коих я никакого не имею сведения, ибо при комиссии уже не находился в сие время. — прим. П. С. Рунич.

20. Приводим интересные подробности этого свидания из черновой рукописи записок П. С. Рунича; автор почему-то не счел нужным ввести их в беловую свою рукопись: “Назвавшийся яицким казаком Остафий Трифонов — открывшийся впоследствии города Ржева-Владимирова купец Долгополов, обанкротившийся и без вести долгое время пропадавший, пришедший в Петербург, во 2 часу по полуночи, прямо пошел в дом светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова.

“Подойдя к двум часовым рейтарам конной-гвардии, стоявшим во внутреннем крыльце на часах, не говоря ни слова оным, шел в переднюю комнату дома. Но часовые, не пуская его идти туда, остановили, которым он сказал: “мне нужно секретно видеть Князева камердинера. Один из вас останься на своем месте, а другой поведи меня в переднюю, там велю я дежурному разбудить камердинера и привести ко мне”.

“Часовне, слыша от незнакомца дома таковые речи, один пошел с ним в переднюю, где спали два лакея. Разбудив их, Остафий велел одному идти и скоро разбудить камердинера и сказать ему, чтоб он немедля пришел, ибо дожидает его человек, который ему такую откроет тайну, которая не терпит долгого мешканья времени. Камердинер разбужен и в шлафроке явился в передней, где увидя ничего незначащего человека с бородой, в затасканном зеленом кафтане, спросил его, Остафия, с гордостью: “что ты хочешь от меня?” Остафий ему сказал: “нагни голову, то я тебе скажу на ухо, чего я хочу”. Камердинер, хотя однако ж с трепетом, но нагнул свою голову и Остафий ему сказал: “веди меня сию минуту к князю в спальню, ну, ну сию минуту”.

“Можно себе представить положение в сию минуту камердинера, который, взяв свечу, сказал: “поди за мною”; а часовому велел остаться в передней, довел до дверей спальни, довольно крепко пальцами три раза постучал в спальные двери и услышав князь стук в оные громко спросил: “кто там?”

“Камердинер ответствовал: “ваша светлость, назвал свое имя, я”. “Ему ответствовано: “поди сюда”.

“Трифонов взяв камердинера за полу, вошел вместе с ним в спальню, что весьма удивило князя, которому Трифонов, низко поклонясь, доложил: “извольте, ваша светлость, встать с постели и одеваться, а ему прикажите велеть закладывать карету”.

“Князь Григорий Григорьевич встал с постели, тотчас оделся и послал камердинера, чтоб как скоро карета будет готова, то ему сказать.

“Остафий Трифонов, оставшись с князем один — вынув из-за пазушного кармана письмо на имя его светлости, подал, которое князь распечатав и увидя в оном тайну, что из числа 360 человек яицких казаков, узнав по отступлении от Казани, что начальник их ложный император Петр III, что он с Дона беглый казак Пугачев, боятся, чтоб он не обманул их в не ушел бы в Керженские леса, где никто его там уж не найдет, решительно согласились выдать сего злодея, просят, чтоб к ним был прислан чиновник с небольшой командой, на какой конец отправили секретно его, Трифонова, которому выдать его, Пугачева, по переговоре с Остафьем Трифоновым, они готовы; а дабы не подать никакого сомнения в их заговоре, донесли своему императору, что Трифонов жестоко и отчаянно заболел и не может идти в поход, почему и оставлен в Курмыше и если не умрет, то где бы ни была армия, по выздоровлении, проберется к ней.

“В письме не одною рукою, но разными вписаны имена, точно все до единого яицкие казаки, в числе коих написано имя злейшего злодея изверга Перфильева”. — прим. П. С. Рунич.

21. Сей изверг Перфильев (из давних времен имевший вход ко многим членам военной коллегии и прочим, который с самого начала неповиновения оказавшегося на Яике, как преданный человек, раза по два по три в году) приезжал поверенным по делам от яицких казаков в Петербург; но по пути как в оный (откуда переносил все вести тайно им узнанные), так и обратно на Яик, где только ему удавалось, (вместо мира), разливал яд и приготовлял людей к своим замыслам, яицких возмутителей. Сей злейший из злодеев злодей, по вкрадчивому и пронырливому своему уму, никем в Петербурге не был подозреваем, что он есть из первейших бунтовщиков на Яике; (до самого провозглашения Пугачева императором Петром III являлся в Петербурга со своим промыслом): о чем узнано уж тогда, когда Пугачев провозглашен был императором (после чего не являлся уж в оном). — прим. П. С. Рунич.

22. По счету оказалось в кошелке 200 червонных. — прим. П. С. Рунич.

23. В оном завязано было два куска бархату, один яхонтового цвету, а другой как будто вишневый, 10 аршин золотого глазету и 12 аршин золотого ж галуна с битью). — прим. П. С. Рунич.

24. В черновой рукописи находим следующие подробности, измененные в беловом экземпляре записок: “Его светлость изволил мне приказать ехать в Петербург в его дои; изволил при том дать мне запечатанное уголком письмецо, чтоб по приезде отдал оное его камердинеру и постучав в колокольчик, на которой стук вошел тот самый человек, который впустил меня в комнату к князю. Его светлость приказать изволил ему взять узел мой и проводить меня до приготовленной для меня повозки. Сев в оную, повез меня ямщик в Петербург и привез прямо в дом его светлости, где найдя камердинера, отдал ему письмо, который увидев меня улыбнулся; а прочитав письмо, сказал мне худым русским языком: “хорошо, братец”. Тотчас велел позвать к себе какого-то офицера, отдал ему письмо князево и меня, который приказал мне идти за собою, привел меня в другой дом и отворив ключом две комнаты, чистые и хорошо прибранные, сказал мне: “вот вам комнаты; все, что вам надобно для вас, будет готово, а если вы захотите пойти со двора, то пожалуйте только скажите мне, а я сейчас пришлю к вам слугу, который будет при вас; приказывайте ему все, что вам угодно”. Скоро сей офицер привел ко мне слугу и сказал мне: “сейчас принесут к вам пообедать” и вышел от меня. Светлейший князь приехал из Царского Села вечером часов 9. Через полчаса пришел ко мне тот самый офицер, который отвел мне комнаты, и сказал, что князь зовет меня и повел меня в большой дом; провел через несколько комнат нижнего жилья и по небольшой лестнице вошли мы в верхние комнаты и пройдя оных 2 или 3, отворил дверь и сказал “пожалуйте туда”. Я вошел в комнату, в которой князь изволил ходить, заворотя обе руки назад и услыша, что дверь отворилась и увидя меня весьма милостиво изволил мне сказать: “здравствуй, Остафий Трифонович, хорошо ли ты доехал”, и изволил меня с полчаса расспрашивать о многих обстоятельствах яицкого возмущения, наконец сказать изволил: “завтра, или после завтра, с капитаном гвардии ты отправишься в путь; поди с Богом. Если желаешь или имеешь надобность с кем-нибудь видеться в городе, то поди куда тебе угодно; ибо ты свободен”. Поклонясь его светлости, доложил ему, что я в Петербурге никого не имею знакомых; ибо я во всю жизнь мою в нем не бывал. И так, выйдя в другую комнату, увидел офицера своего и с ним прошел в отведенные мне покои. На другой день, как смерклось, г. офицер бывший при мне отвез меня в коляске к г-ну капитану гвардии Галахову, которому от князя отдал пакет”. — прим. П. С. Рунич

25. В 1-м пакете имелся рескрипт гвардии капитану Галахову, в котором предписано было “отправиться ему немедленно с известным чело-веком для переговоров”; а во 2-м — велено было распечатать оный, когда потребуется надобность в том. — прим. П. С. Рунич.

26. Потемкин назначен был начальником секретных комиссий до взятия Казани; 8 июля 1774 г. он уже доносил императрице из Казани. — прим. Ред.

27. Не верно о назначении: гр. Панина именной указ последовал 29 июля 1774 г. — прим. Ред.

28. За несколько дней до приезда курьера к графу Панину, московское и прочее, находящееся в городе дворянство, в числе коего случилось и мне быть, собрано было в доме главнокомандующего князя Михаила Никитича Волхонского, для набора в уланский московский корпус дворовых господских людей и выбора над оным начальника, коим избран был граф Петр Борисович Шереметев. — прим. П. С. Рунич.

29. В беловом экземпляре записок Рунич начало этого вопроса значительно изменил, а именно: “Скажи, батюшка государь, не из Москвы ль ты едешь?” — прим. Ред.

30. Это же рассказано в черновой рукописи в следующем варианте: “... Уговорил на сие дело турок и прочих жителей верхами напасть на бунтовщиков, уверив в том турок, что если поможет ему Бог разбить неприятеля, то они, турки, будут из полону выпущены. По согласию на его распоряжения турок и 60 человек разного звания людей, поставил их тайно ночью у ворот вала и за час до света явился к ним сам верхом, приказав своему товарищу с собранными прочими городскими до 300 человек, вооруженных копьями и косами, чтоб тотчас как он из ворот с конными бросится на бунтовщиков спящих, то чтоб выступила и пехота и кричали по-турецки “алла”, и что им попадется на встречу кололи и косами посекали. Таким устроенным образом напал он на бунтовщиков и привел их в ужасный страх, побил многих, а прочие все разбежались, оставив при своих шалашах и всякого рода шатрах лошадей, оружие и прочее, что при себе имели, бежали неведомо куда”, и т. д. 31. Здесь Пугачевым повешен воевода и многие как из дворян, так и прочих состояний измучены страдальческой смертью, а другие живущие бежали, кто где мог укрыться. — прим. черн. рук. Рунич.

32. Пугачев занял Саранск — 27 июля, выступил из него — 30 июля; взял Пензу, и 4 августа был в Петровске; 6 августа подступил к Саратову, 9-го числа выступил уже из него; 11 августа прибыл в Саратов Муфель, а 14 — Михельсон. Немец-профессор, упоминаемый Руничем, был едва ли ни астроном — Ловиц. — прим. Ред.

33. Сему гренадеру Дибулину, по препоручении в Симбирске Пугачева, приказано для Пугачева варить кушанья, кормить его, поить и прислуживать ему, за что пожалован в сержанты и выпущен из гвардии поручиком армейским, а товарищ его, Кузнецов, взят ко двору в гайдуки. — прим. П. С. Рунич.

34. В черновой рукописи последние строки изложены так: “и по поездке оных, подвигавшихся против станицы, ясно увидели мы, что та партия состоит из казаков; первые 6 человек и последние потянулись вверх по Волге. Мы сели опять на свои места и начали придумывать, что то за люди; но не долго о том рассуждали, ибо опять за полверсты показалась пыль больше первой и мы увидели еще 6 человек, но не рысью, а тихо едущих”. — прим. черн. рук. Рунича.

35. В черновой рукописи вариант: “ударили прикладом ружья в ставень и закричали во все три голоса: “отворяйте ворота и давайте лошадей”. Вдруг из избы бросился народ, как можно было слышать, вон и человека три бросясь к калитке ворот, отворили и по-видимому хотели в оную уйти, но гренадер” и проч.

36. Отец убитого подполковника Дица, быв генерал-поручиком, присутствовал в военной коллегии. — прим. П. С. Рунич.

37. Майор Диц убит 13-го августа. По известию Пушкина, с Дицом было пятьсот гарнизонных солдата, тысяча донских казаков и пять сотен калмыков, последние под начальством князей Дондукова и Дербетева. 14 августа Пугачев занял Дубовку и двинулся к Царицыну. — прим. Ред.

38. В сие несчастное время в Саратове находился профессор гидравлики, выписанный императрицей для соединения Волги с Доном каналом посредством реки Лавлы; он попался в руки злодея, который его и князя Баратаева, за 20 верст отойдя от Саратова, измучив тирански, предал обоих смерти. — прим. П. С. Рунич.

39. Осада Пугачевым Царицына продолжалась 21 и 22 августа. — прим. Ред.

40. Победитель Костюшки, польского героя. — прим. П. С. Рунич.

Текст воспроизведен по изданию: Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте // Русская старина, Том 2. 1870

© текст - Семевский М. И. 1870
© сетевая версия - Трофимов С. 2008
© OCR - Трофимов С. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1870