ОБ ИСТОРИИ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА.

(РАЗБОР СТАТЬИ, НАПЕЧАТАННОЙ В «СЫНЕ ОТЕЧЕСТВА», В ЯНВАРЕ 1835 ГОДА.)

Несколько дней после выхода из печати «Истории Пугачевского Бунта» явился в «Сыне Отечества» разбор этой книги. Я почел за долг прочитать его со вниманием, надеясь воспользоваться замечаниями неизвестного критика. В самом деле, он указал мне на одну ошибку и на три важные опечатки. Статья вообще показалась мне произведением человека, имеющего мало сведений о предмете, мною описанном. Я собирался при другом издании исправить замеченные погрешности, оправдаться в несправедливых обвинениях и принести изъявление искренней моей благодарности рецензенту, тем более, что его разбор написан со всевозможной умеренностью и благосклонностью. [110]

Недавно в «Северной Пчеле» сказано было, что сей разбор составлен покойным Броневским, автором «Истории Донского Войска». Это заставило меня перечесть его критику и возразить на оную в моем журнале, тем более что «История Пугачевского Бунта», не имев в публике никакого успеха, вероятно не будет иметь и нового издания.

В начале своей статьи, критик, изъявляя сожаление о том, что «История Пугачевского Бунта» писана вяло, холодно, сухо, а не пламенной кистью Байрона и проч., признает, что эта книга «есть драгоценный материал, и что будущему историку, и без пособия нераспечатанного еще дела о Пугачеве, не трудно будет исправить некоторые поэтические вымыслы, незначащие недосмотры, и дать сему мертвому материалу жизнь новую и блистательную.» За сим г. Броневский отмечает сии поэтические вымыслы и недосмотры «не в суд и осуждение автору, а единственно для пользы наук, для его и общей пользы.» Будем следовать за каждым шагом нашего рецензента.

Критика г. Броневского.

«На сей-то реке (Яике), говорит г. Пушкин, в XV столетии явились Донские Казаки.»

Выписанное в подтверждение сего факта из Истории Уральских Казаков г. Левшина (см. Прим. 1. 3–8 стр.) долженствовало бы убедить автора что Донские Казаки пришли на Яик в XVI, а не в XV столетии, и именно около 1584 года. [111]

Объяснение.

Есть разница между появлением Казаков на Яике и поселением их на сей реке. В Русских летописях упоминается о Казаках не прежде как в XVI столетии; но предание могло сохранить то, о чем умалчивала хроника. Наша летопись в первый раз о Татарах упоминает в XIII столетии, но Татаре существовали и прежде. Г. Левшин неоспоримо доказал, что Казаки поселились на Яике не прежде XVI столетия. К сему же времени должно отнести и существование полу–баснословной Гугнихи. Г. Левшин, опровергая Рычкова, спрашивает: как могла она (Гугниха) помнить происшествия, которые были почти за сто лет до ее рождения? Отвечаю: так же, как и мы помним происшествия времен Императрицы Анны Иоановны, — по преданию.

Критика г. Броневского.

Вся первая глава, служащая введением к «Ист. Пуг. Бун.», как краткая выписка из сочинения г. Левшина, не имела, как думаем, никакой нужды в огромном примечании к сей главе (26 стр. мелкой печати), которое составляет почти всю небольшую книжку г. Левшина. Книжка эта не есть древность или такая редкость, которой за деньги купить нельзя; посему почтенный автор мог и должен был ограничить себя одним указанием, откуда первая глава им заимствована. [112]

Объяснение.

Полное понятие о внутреннем управлении Яицких Казаков, об образе жизни их и проч. необходимо для совершенного объяснения Пугачевского бунта; и потому необходимо и огромное (т. е. пространное) примечание к 1-й главе моей книги. Я не видел никакой нужды пересказывать по своему то, что было уже сказано как нельзя лучше г-м Левшиным, который, по своей благосклонной снисходительности, не только дозволил мне воспользоваться его трудом, но еще и доставил мне свою книжку, сделавшуюся довольно редкою.

Критика г. Броневского.

«Известно, говорит автор, что в царствование Анны Иоанновны Игнатий Некрасов успел увлечь за собою множество Донских Козаков в Турцию.» Стр. 16.

Некрасовцы бежали с Дона на Кубань, в царствование Петра Великого, во время Булавинского бунта, в 1708 году. См. Историю Д. Войска, Историю Петра Великого Берхмана, и другие.

Объяснение.

Что Булавин и Некрасов бунтовали в 1708 году, это неоспоримо. Неоспоримо и то, что в следующем сей последний оставил Дон и поселился на Кубани. Но из сего еще не следует, чтоб при Императрице Анне Иоанновне не мог он с своими единомышленниками перейти на Турецкие берега [113] Дуная, где ныне находятся селения Некрасовцев. В Истории Петра I-го в последний раз об них упоминается в 1711 году, во время переговоров при Пруте. Некрасовцы поручены покровительству Крымского хана (к великой досаде Петра 1-го, требовавшего возвращения беглецов и наказания их предводителя.) Положившись на показания рукописного Исторического Словаря, составленного учеными и трудолюбивыми издателями «Словаря о Святых и Угодниках», я поверил, что Некрасовцы перешли с Кубани на Дунай во время походов Графа Миниха, в то время, как Запорожцы признали снова владычество Русских Государей1. Но это показание несправедливо: Некрасовцы оставили Кубань гораздо позже, именно в 1775 году. Г. Броневский (автор «Истории Донского Войска») и сам не знал сих подробностей; но тем не менее благодарен я ему за дельное замечание, заставившее меня сделать новые, успешные исследования.

Критика г. Броневского.

«Атаман Ефремов был сменен, а на его место избран Семен Силин. Послано повеление в Черкаск сжечь дом Пугачева... Государыня не согласилась по просьбе начальства перенесть станицу на другое место, хотя бы и менее выгодное; она согласилась только переименовать Зимовейскую станицу Потемкинскою.» Стр. 74. [114]

В 1772 году войсковой атаман Степан Ефремов, за недоставление отчетов об израсходованных суммах, был арестован и посажен в крепость; вместо его пожалован из старшин в наказные атаманы Алексей Иловайский. Силин не был Донским войсковым атаманом. Из Донской Истории не видно, чтобы правительство приказало сжечь дом Пугачева; а видно только, что, по прошению Донского начальства, Зимовейская Станица перенесена на выгоднейшее место и названа Потемкинскою. См. «Историю Д. Войска» стр. 88 и 124 части I.

Объяснение.

В 1773 и 74 году войсковым атаманом Донского войска был Семен Сулин (а не Силин). Иловайский был избран уже на его место. У меня было в руках более пятнадцати указов на имя войскового атамана Семена Сулина и столько же докладов от войскового атамана Семена Сулина. В «Русском Инвалиде», в нынешнем 1836 году, напечатано несколько донесений от полковника Платова к войсковому атаману Семену Никитичу Сулину во время осады Силистрии в 1773 году. Правда, что в «Истории Донского Войска» (сочинении моего рецензента) не упомянуто о Семене Сулине. Это пропуск важный, и к сожалению, не единственный в его книге.

Г. Броневский также несправедливо оспоривает мое показание, что послано было из Петербурга повеление сжечь дом и имущество Пугачева, ссылаясь [115] опять на свою «Историю Донского Войска», где о сем обстоятельстве опять не упомянуто. Указ о том, писанный на имя атамана Сулина, состоялся 1774 года Января 10 (NB казнь Пугачева совершилась ровно через год, 1775 года 10 Января). Вот собственные слова указа:

«Двор Ем. Пугачева, в каком бы он худом или лучшем состоянии ни находился, и хотя бы состоял он в развалившихся токмо хижинах, имеет Донское войско, при присланном от обер-коменданта Крепости Св. Димитрия штаб-офицере, собрав священный той станицы чин, старейшин и прочих оной жителей, при всех их сжечь, и на том месте через палача или профоса пепел развеять; потом это место огородить надолбами, или рвом окопать, оставя на вечные времена без поселения, как оскверненное жительством на нем все казни лютые и истязания делами своими превосшедшего злодея, которого имя останется мерзостью навеки, а особливо для Донского общества, яко оскорбленного ношением тем злодеем казацкого на себе имени, — хотя отнюдь таким богомерзким чудовищем ни слава войска Донского, ни усердие оного, ни ревность к Нам и Отечеству помрачаться и ни малейшего нарекания претерпеть не может.»

Я имел в руках и донесение Сулина о точном исполнении указа (иначе и быть не могло). В сем-то донесении Сулин от имени жителей [116] Зимовейской Станицы просит о дозволении перенести их жилища с земли, оскверненной пребыванием злодея, на другое место, хотя бы и менее удобное. Ответа я не нашел; но по всем новейшим картам видно, что Потемкинская Станица стоит на том самом месте, где на старинных означена Зимовейская. Из сего я вывел заключение, что Государыня не согласилась на столь убыточное доказательство усердия, и только переименовала Зимовейскую станицу в Потемкинскую.

Критика г. Броневского.

Автор не сличил показания жены Пугачева с его собственным показанием; явно, что свидетельство жены не могло быть верно: она, конечно, не могла знать всего и, конечно, не всё высказала, что знала. Собственное же признание Пугачева, что он скрывался в Польше, должно предпочесть показанию станичного атамана Трофима Фомина, в котором сказано, что будто бы Пугачев, отлучаясь из дому в разное время, кормился милостиною!! и в 1771 был на Куме. — Но Пугачев в начале 1772 года явился на Яик с Польским фальшивым паспортом, которого он на Куме достать не мог.

На Дону по преданию известно, что Пугачев до Семилетней Войны промышлял по обычаю предков, на Волге, на Куме и около Кизляра; после первой Турецкой войны скрывался между Польскими и Глуховскими раскольниками. Словом, в мирное [117] время иногда приходил в дом свой на короткое время; а постоянно занимался воровством и разбоем в окрестностях Донской Земли, около Данкова, Таганрога и Острожска.

Объяснение.

Показания мои извлечены из официальных, неоспоримых документов. Рецензент мой, укоряя меня в несообразностях, не показывает, в чем оные состоят. Из показаний жены Пугачева, станичного атамана Фомина и наконец самого самозванца, в конце (а не в начале) 1772 года приведенного в Малыковскую Канцелярию, видно, что он в 1771 году отпущен из армии на Дон, по причине болезни; что в конце того же года, уличенный в возмутительных речах, он, успел убежать, и тайно возвратясь домой в начале 1772 года, был схвачен, и бежал опять. Здесь прекращаются сведения, собранные правительством на Дону. Сам Пугачев показал, что весь 1772 год скитался он за Польской границею и пришел оттуда на Яик, кормясь милостынею (о чем Фомин не упоминает ни слова). Г. Броневский, выписывая сие последнее показание, подчеркивает слово милостыня и ставит несколько знаков удивления (!!); но что ж удивительного в том, что нищий бродяга питается милостынею? Г. Броневский, не взяв на себя труда сличить мои показания с документами, приложенными к «Истории Пугачевского Бунта», кажется, не читал и манифеста о преступлениях Казака Пугачева, в котором именно сказано, что он кормился [118] от подаяния (См. манифест от 19 Декабря 1774 года, в «Приложении к Истории Пугачевского Бунта»).

Г. Броневский, опровергая свидетельство жены Пугачева, показания станичного атамана Фомина и официально обнародованное известие, пишет, что Пугачев в начале 1772 года явился на Яике с Польским фальшивым паспортом, которого он на Куме достать не мог. Пугачев в начале 1772 года был на Кубани и на Дону; он явился на Яик в конце того же года не с Польским фальшивым паспортом, но с Русским, данным ему от начальства, им обманутого, с Добрянского Форпоста. Предание, слышанное г. Броневским, будто бы Пугачев, по обычаю предков (!), промышлял разбоями на Волге, на Куме и около Кизляра, ни на чем не основано, и опровергнуто официальными, достовернейшими документами. Пугачев был подозреваем в воровстве (см. показание Фомина); но до самого возмущения Яицкого Войска ни в каких разбоях не бывал.

Г. Броневский, оспоривая достоверность неоспоримых документов, имел, кажется, в виду оправдать собственные свои показания, помещенные им в «Истории Донского Войска». Там сказано, что природа одарила Пугачева чрезвычайной живостью, и с неустрашимым мужеством дала ему и силу телесную и твердость душевную; но что, к нещастью, ему не доставало самой лучшей и нужнейшей [118] прикрасы — добродетели; что отец его был убит в 1758; что двенадцатилетний Пугачев, гордясь своим одиночеством, своею свободою, с дерзостью и самонадеянием вызывал детей равных с ним лет на бой, нападал храбро, бил их всегда; что в одной из таких забав убил он предводителя противной стороны; что по пятнадцатому году он уже не терпел никакой власти; что на двадцатом году ему стало тесно и душно на родной земле; что честолюбие мучило его; что в следствие того он сел однажды на коня и пустился искать приключений в чистое поле; что он поехал на Восток, достигнул Волги и увидел большую дорогу; что встретив четырех удальцев, начал он с ними грабить и разбойничать; что, вероятно, он занимался разбоями только во время мира, а во время войны служил в казачьих полках; что Генерал Тотлебен, во время Прусской войны, увидев однажды Пугачева, сказал окружавшим его чиновникам: «чем более смотрю на сего Казака, тем более поражаюсь сходством его с Великим Князем.» и проч. и проч. (См. «Историю Донского Войска» Ч. II. Гл. XI.) Все это ни на чем не основано, и заимствовано г. Броневским из пустого Немецкого романа «Ложный Петр III», не заслуживающего никакого внимания. Г. Броневский, укоряющий меня в каких-то поэтических вымыслах, сам поступил неосмотрительно, повторив в своей «Истории» вымыслы столь нелепые. [120]

Критика г. Броневского.

«Шигаев, думая заслужить себе прощение, задержал Пугачева и Хлопушу, и послал к Оренбургскому губернатору сотника Логинова с предложением о выдаче самозванца». Но в поставленном тут же под № 12 примечании автор говорит, что сие показание Рычкова невероятно: ибо Пугачев и Шигаев, после бегства их из-под Оренбурга, продолжали действовать заодно.

Если показание Рычкова невероятно, то в текст и не должно было его ставить; если же Шигаев только в крайнем случае в самом деле думал предать Пугачева, то это обстоятельство не мешало продолжать действовать заодно с Пугачевым: ибо беда еще не наступила. Историку, конечно, показалось трудным сличать противоречащие показания и выводить из них следствия; но это его обязанность, а не читателей.

Объяснение.

Выписываю точные слова текста и примечание на оный:

«После сражения под Татищевой, Пугачев с 60 Казаками пробился сквозь неприятельское войско, и прискакал сам-пят в Бердскую Слободу с известием о своем поражении. Бунтовщики начали выбираться из Берды, кто верхом, кто на санях. На воза громоздили заграбленное имущество. Женщины и дети шли пешие. Пугачев велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь [121] пьянства и смятения. Вино хлынуло по улице. Между тем Шигаев, видя, что всё пропало, думал заслужит себе прощение, и задержав Пугачева и Хлопушу, послал от себя к Оренбургскому губернатору с предложением о выдаче ему самозванца, и прося дать ему сигнал двумя пушечными выстрелами.

Примечание. Рычков пишет, что Шигаев велел связать Пугачева. Показание невероятное. Увидим, что Пугачев и Шигаев действовали за одно несколько времени после бегства их из-под Оренбурга.

Шигаев, человек лукавый и смышленый, мог под каким ни есть предлогом задержать нехитрого самозванца; но не думаю, чтоб он его связал: Пугачев этого ему бы не простил.

Критика г. Броневского.

Стр. 97. «Уфа была освобождена. Михельсон, нигде не останавливаясь, пошел на Тибинск, куда после Чесноковского дела прискакали Ульянов и Чика. Там они были схвачены Казаками и выданы победителю, который отослал их скованных в Уфу». В примечании же 16-м (ст. 51), принадлежащем к сей V главе, сказано совсем другое, именно: «По своем разбитии, Чика с Ульяновым остановилися ночевать в Богоявленском Медноплавильном Заводе. Приказчик угостил их, и напоив до пьяна, ночью связал и представил в Тобольск. Михельсон подарил 500 руб. прикащиковой жене, подавшей совет напоить беглецов. [122] Место действия находилось в окрестностях Уфы; а посему приказчик не имел нужды отсылать преступников в Тобольск, находящийся от Уфы в 1145 верстах.

Объяснение.

Если бы г. Броневский потрудился взглянуть на текст, то он тотчас исправил бы опечатку, находящуюся в примечании. В тексте сказано, что Ульянов и Чика были выданы Михельсону в Табинске (а не в Тобольске, который слишком далеко отстоит от Уфы, и не в Тибинске, который не существует).

Критика г. Броневского.

«Солдатам начали выдавать в сутки только по четыре фунта муки, т.е. десятую часть меры обыкновенной. Стр. 100.

Солдат получает в сутки два фунта муки, или по три фунта печеного хлеба. По означенной выше мере выйдет, что солдаты во время осады получали двойную порцию, или что весь гарнизон состоял из 20 только человек. Тут что-нибудь да не так.

Объяснение.

Очевидная опечатка: вместо четыре фунта, должно читать четверть фунта, что и составит около десятой части меры обыкновенной, т.е. двух фунтов печеного хлеба. Смотри статью «Об осаде Яицкой Крепости», откуда заимствовано сие показание. [123] Вот собственные слова неизвестного повествователя: «Солдатам стали выдавать в сутки только по четверти фунта муки, что составляет десятую часть обыкновенной порции.»

Критика г. Броневского.

В примечании 18, стр. 52, сказано, что оборона Яицкой Крепости составлена по статье, напечатанной в «Отечественных Записках» и по журналу коменданта полковника Симонова. Как автор принял уже за правило помещать вполне все акты, из которых он что-либо заимствовал, то журнал Симонова, нигде до сего ненапечатанный, заслуживал быть помещенным в примечаниях также вполне, как Рычкова — об осаде Оренбурга, и архимандрита Платона — о сожжении Казани.

Объяснение.

Я не мог поместить все акты, из коих заимствовал свои сведения. Это составило бы более десяти томов: я должен был ограничиться любопытнейшими.

Критика г. Броневского.

Стр. 129. «Михельсон, оставя Пугачева вправе, пошел прямо на Казань, и 11 Июля вечером был уже в 15 верстах от неё. — Ночью отряд его тронулся с места. Поутру, в 45 верстах от Казани, услышал пушечную пальбу!...» Маленький недосмотр! [124]

Объяснение.

Важный недосмотр: вместо в 15 верстах, должно читать в пятидесяти.

Критика г. Броневского.

Пугачев отдыхал сутки в Сарепте, оттуда пустился вниз к Черному Яру. Михельсон шел по его пятам. Наконец, 25 Августа на рассвете, он настигнул Пугачева в ста пяти верстах от Царицына. Здесь Пугачев, разбитый в последний раз, бежал, и в семидесяти верстах от места сражения переплыл Волгу выше Черноярска.» Стр. 155–156.

Из сего описания видно, что Пугачев переплыл Волгу в 175 верстах ниже Царицына; а как между сим городом и Чернояром считается только 155 верст, то из сего выходит, что он переправился чрез Волгу ниже Чернояра в 20 верстах. — По другим известиям, Пугачеву нанесен последний удар под самым Царицыным, откуда он бежал по дороге к Чернояру, и в сорока верстах от Царицына переправился через Волгу, то есть, верстах в десяти ниже Сарепты.

Объяснение.

Выписываю точные слова текста:

«Пугачев стоял на высоте, между двумя дорогами. Михельсон ночью обошел его и стал противу мятежников. Утром Пугачев опять увидел пред собою своего грозного гониителя; но не смутился, [125] а смело пошел на Михельсона, отрядив свою пешую сволочь противу Донских и Чугуевских Казаков, стоящих по обоим крылам отряда. Сражение продолжалось недолго. Несколько пушечных выстрелов расстроили мятежников. Михельсон на них ударил. Они бежали, брося пушки и весь обоз. Пугачев, переправясь через мост, напрасно старался их удержать; он бежал вместе с ними. Их били и преследовали сорок верст. Пугачев потерял до четырех тысяч убитыми и до семи тысяч взятыми в плен. Остальные рассеялись. Пугачев, в семидесяти верстах от места сражения, переплыл Волгу, выше Черноярска, на четырех лодках, и ушел на луговую сторону, не более как с тридцатью Казаками. Преследовавшая его конница опоздала четвертью часа. Беглецы, не успевшие переправиться на лодках, бросились вплавь, и перетонули.»

Рецензент пропустил без внимания главное обстоятельство, поясняющее действие Михельсона, который ночью обошел Пугачева, и следственно разбив его, погнал не вниз, а вверх по Волге, к Царицыну. Таким образом мнимая нелепость моего рассказа исчезает. Не понимаю, каким образом военный человек и военный писатель (ибо г. Броневский писал военные книги) мог сделать столь опрометчивую критику на место столь ясное само по себе! [126]

Критика г. Броневского.

К VI главе б примечания не достает. См. 123 и 55 стр.

На карте не означено многих мест, и даже городов и крепостей. Это чрезвычайно затрудняет читателя.

Объяснение.

Цифр, означающий ссылку на замечание, есть опечатка.

Карта далеко неполна; но оная была необходима, и я не имел возможности составить другую, более совершенную.

Г. Броневский заключает свою статью следующими словами: «Сии немногие недостатки ни мало не уменьшают внутреннего достоинства книги, и если бы нашлось и еще несколько ошибок, книга, по содержанию своему, всегда останется достойною внимания публики.»

Если бы все замечания моего критика были справедливы, то вряд ли книга моя была бы достойна внимания публики, которая в праве требовать от историка, если не таланта, то добросовестности в трудах и осмотрительности в показаниях. Знаю, что оправдываться опечатками легко; но, надеюсь, читатели согласятся, что Тобольск вместо Табинск; в пятнадцати верстах вместо в пятидесяти верстах, и наконец четыре фунта вместо [127] четверти фунта более походят на опечатки, нежели следующие errata, которые где-то мы видели: Митрополит — читай: простой священник, духовник царский; зала в тридцать саженей вышины, — читай: зала в пятнадцать аршин вышины; Петр I из Вены отправился в Венецию, — читай: Петр I из Вены поспешно возвратился в Москву.

Рецензенту, наскоро набрасывающему беглые замечания на книгу бегло прочитанную, очень извинительно ошибаться; но автору, посвятившему, два года на составление ста шестидесяти восьми страничек, таковое небрежение и легкомыслие были бы непростительны. Я должен был поступать тем с большею осмотрительностью, что в изложении военных действий (предмете для меня совершенно новом) не имел я тут никакого руководства, кроме донесений частных начальников, показаний Казаков, беглых крестьян, и тому подобного, — показаний, часто друг другу противоречащих, преувеличенных, иногда совершенно ложных. Я прочел со вниманием всё, что было напечатано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in-folio разных рукописей, указов, донесений, и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою.

Сказано было, что «История Пугачевского Бунта» не открыла ничего нового, неизвестного. Но вся [128] эта эпоха была худо известна. Военная часть оной никем не была обработана; многое даже могло быть обнародовано только с Высочайшего соизволения. Взглянув на «Приложения к Истории Пугачевского Бунта», составляющие весь второй том всякой легко удостоверится во множестве важных исторических документов, в первый раз обнародованных. Стоит упомянуть о собственноручных указах Екатерины II, о нескольких Ее письмах, о любопытной летописи нашего славного академика Рычкова, коего труды ознаменованы истинной ученостью и добросовестностию — достоинствами столь редкими в наше время, о множестве писем знаменитых особ, окружавших Екатерину: Панина, Румянцева, Бибикова, Державина и других... Признаюсь, я полагал себя в праве ожидать от публики благосклонного приема конечно, не за самую «Историю Пугачевского Бунта», но за исторические сокровища, к ней приложенные. Сказано было, что историческая достоверность моего труда поколебалась от разбора г. Броневского. Вот доказательство, какое влияние имеет у нас критика, как бы поверхностна и неосновательна она ни была!

Теперь обращаюсь к г. Броневскому, уже не как к рецензенту, но как к историку.

В своей «Истории Донского Войска» он поместил краткое известие о Пугачевском бунте. Источниками служили ему: вышеупомянутый роман «Ложный Петр III», «Жизнь А.И. Бибикова», и наконец [129] предания, слышанные им на Дону. О романе мы уже сказали наше мнение. «Записки о жизни и службе А.И. Бибикова» по всем отношениям очень замечательная книга, а в некоторых и авторитет. Что касается до преданий, то если оные с одной стороны драгоценны и незаменимы, то с другой я по опыту знаю, сколь много требуют они строгой поверки и осмотрительности. Г. Броневский не умел ими пользоваться. Предания, собранные им, не дают его рассказу печати живой современности, а показания, на них основанные, сбивчивы, темны, а иногда и совершенно ложны.

Укажем и мы на некоторые вымыслы (к сожалению, непоэтические), на некоторые недосмотры и явные несообразности.

Приводя вышеупомянутый анекдот о Тотлебене, будто бы заметившем сходство между Петром III и Пугачевым, г. Броневский пишет: «Если анекдот сей справедлив, то можно согласиться, что слова сии, просто сказанные, хотя в то время не сделали на ум Пугачева большего впечатления, но в последствии могли подать ему мысль называться Императором.» А через несколько страниц г. Броневский пишет: «Пугачев принял предложение Яицкого Казака Ивана Чики, более его дерзновенного, называться Петром III». — Противоречие!

Анекдот о Тотлебене есть вздорная выдумка. Историку не следовало о нем и упоминать, и того менее выводить из него какое бы то ни было [130] заключение. Государь Петр III был дороден, белокур, имел голубые глаза: самозванец был смугл, сухощав, малоросл; словом, ни в одной черте не сходствовал с Государем.

Страница 98. «12 Генваря 1773, раскольники (в Яицком Городке) взбунтовались и убили как генерала (Траубенберга), так и своего атамана.»

Не в 1773, но в 1771. См. Левшина, Рычкова, Ист. Пугач. Бунта, и пр.

Стран. 102. «Полковник Чернышев прибыл на освобождение Оренбурга, и 29 Апреля 1774 года сражался с мятежниками; Губернатор не подал ему никакой помощи» и проч.

Не 29 Апреля 1774, а 13 Ноября 1773; в Апреле 1774 года разбитый Пугачев скитался в Уральских Горах, собирая новую шайку.

Г. Броневский, описав прибытие Бибикова в Казань, пишет, что в то время (в Январе 1774) самозванец в Самаре и Пензе был принят народом с хлебом и солью.

Самозванец в Январе 1774 года находился под Оренбургом, и разъезжал по окрестностям оного. В Самаре он никогда не бывал, а Пензу взял уже после сожжения Казани, во время своего страшного бегства, за несколько дней до своей собственной погибели. [131]

Описывая первые действия генерала Бибикова и медленное движение войск, идущих на поражение самозванца к Оренбургу, г. Броневский пишет: «Пугачев, умея грабить и резать, не умел воспользоваться сим выгодным для него положением. Поверив распущенным нарочно слухам, что будто от Астрахани идет для нападения на него несколько гусарских полков с Донскими Казаками, он долго простоял на месте, потом обратился к низовью Волги, и чрез то упустил время, чтобы стать на угрожаемом нападением месте.»

Показание ложное. Пугачев всё стоял под Оренбургом и не думал обращаться к низовью Волги.

Г. Броневский пишет: «Новый главноначальствующий, Граф Панин, не нашел на месте (на каком месте?) всех нужных средств, чтобы утишить пожар мгновенно, и не допустить распространения оного за Волгою.»

Граф П.И. Панин назначен главноначальствующим, когда уже Пугачев переправился через Волгу и когда пожар уже распространился от Нижнего Новагорода до Астрахани. Граф прибыл из Москвы в Керенск, когда уже Пугачев разбит был окончательно полковником Михельсоном.

Умалчиваю о нескольких незначащих ошибках, но не могу не заметить важных пропусков. [132]

г. Броневский не говорит ничего о генерал-майоре Каре, игравшем столь замечательную и решительную роль в ту нещастную эпоху. Не сказывает, кто был назначен главноначальствующим по смерти А.И. Бибикова. Действия Михельсона в Уральских Горах, его быстрое, неутомимое преследование мятежников оставлены без внимания. Ни слова не сказано о Державине, ни слова о Всеволожском. Осада Яицкого Городка описана в трех следующих строках: «Он (Мансуров) освободил Яицкий Городок от осады и избавил жителей от голодной смерти: ибо они уже употребляли в пищу землю.»

Политические и нравоучительные размышления 2, коими г. Броневский украсил свое повествование, слабы и пошлы, и не вознаграждают читателей за недостаток фактов, точных известий и ясного изложения происшествий. [133]

Я не имел случая изучать историю Дона, и потому не могу судить о степени достоинства книги г. Броневского; прочитав ее, я не нашел ничего нового, мне неизвестного; заметил некоторые ошибки, а в описании эпохи мне знакомой — непростительную опрометчивость. Кажется, г. Броневский не имел ни средств, ни времени совершить истинно исторический памятник. «Тяжкая болезнь — говорит он в начале «Истории Донского Войска» — принудила меня отправиться на Кавказ. Первый курс лечения Пятигорскими минеральными водами, хотя не оказал большего действия, но, по совету медиков, я решился взять другой курс. Ехать в Петербург и к весне назад возвращаться было слишком далеко и убыточно; оставаться на зиму в горах слишком холодно и скучно; и так 15 Сентября 1851 года отправился я в Новочеркасск, где родной мой брат жил по службе с своим семейством. Восьмимесячное мое пребывание в городе Донского войска доставило мне случай познакомиться со многими почтенными особами Донского края» и проч. «В последствии уверившись, что в словесности нашей не достает истории Донского войска, имея досуг и добрую волю, я решился пополнить этот недостаток» и проч.

Читатели г. Броневского могли, конечно, удивиться, увидя вместо статистических и хронологических исследований о Казаках, подробный отчет о лечении автора; но кто не знает, что для больного человека здоровье его не в пример занимательнее [134] и любопытнее всевозможных исторических изысканий и предположений! Из добродушных показаний г. Броневского видно, что он в своих исторических занятиях искал только невинного развлечения. Это лучшее оправдание недостаткам его книги.

А. П.


Комментарии

1. Изменник Орлик, сподвижник Мазепы, современник Некрасова, был тогда еще жив и приезжал из Бендер уговаривать старинных своих товарищей.

2. Например: «Нравственный мир, также как и физический, имеет свои феномены, способные устрашить всякого любопытного, дерзающего рассматривать оные. Если верить философам, что человек состоит из двух стихий, добра и зла: то Емелька Пугачев бесспорно принадлежал к редким явлениям, к извергам, вне законов природы рожденным; ибо в естестве его не было и малейшей искры добра, того благого начала, той духовной части, которые разумное творение от бессмысленного животного отличают. История сего злодея может изумить порочного и вселить отвращение даже в самых разбойниках и убийцах. Она вместе с тем доказывает, как низко может падать человек, и какою адскою злобою может быть преисполнено его сердце. Если бы деяния Пугачева подвержены были малейшему сомнению, я с радостью вырвал бы страницу сию из труда моего.

Текст воспроизведен по изданию: Об истории пугачевского бунта. (Разбор статьи, напечатанной в "Сыне отечества", в январе 1835 года // Современник, Том III. 1836

© текст - Пушкин А. С. 1836
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Бабичев М. 2016; Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Современник. 1836