-

А. Я. Поленов, Русский законовед XVIII века ¹

Из предыдущих писем мы видели, что Поленов всячески старался усвоить себе французский язык. В конце 1765 г. он, кажется, достиг этой цели, и начал вести переписку по французски. В Стразбурге он близко сошелся с некиим Заутерсгеймом, о котором мы упомянули выше, и который в это время уехал в Париж. С ним то он и начал переписываться по французски. Так как содержание этих писем не представляет особенно любопытного и как притом самый язык не отличается ни правильностию, ни легкостию, то мы и будем делать из этих писем лишь некоторые извлечения в переводе более интересных мест.

Вот что Поленов писал к Заутерсгейму от 25 ноября 1765 г., называя его «mon cher ami»: «Очень рад буду опять с вами увидеться и вероятно я буду этим обязан вашему знаменитому другу, Ж. Ж. Руссо. По приезде его в Стразбург, все любопытствовали его видеть, и всякий судил об нем по себе. Про него много говорили глупостей и неправды. Одни считали его философом, другие глупцом и некоторые мизантропом. Народ принимал его за колдуна, и это больше по его одежде. На днях давали его комедию с музыкой его же сочинения. Он сам был на этом представлении. Я узнал автора по пиесе. В ней много чувств, достойных человека добродетельного и любящего человечество. Но к несчастию в наше время над всем этим смеются. В настоящую минуту стремление к нему уже прошло, и его оставляют в покое. Я видел его несколько раз, и если вы сюда приедете, то я надеюсь, что по [704] дружбе вашей, доставите мне случай поговорить с ним, что я почту себе за особенную честь». Кажется, этого случая не было, и Поленов не познакомился с Ж. Ж. Руссо.

К Протасову общее с Лепехиным от 3 декабря по н. ст. 1765 года.

«Как из прежних, так и ныне посланных наших писем можете видеть, что мы вскоре по будущей Пасхе совсем кончим наше учение, и так в Стразбурге не для чего больше оставаться, но неотменно нужно ехать в другие университеты, отчасти дабы привести в большее совершенство полученные в Стразбурге наставления, отчасти для совершенного изучения языков, какие кому надобны, смотря по намерению каждого. Мы не хотели не сообщить вам сего дела и, не испросив у вас совета, прямо писать к его высокородию Ивану Ивановичу, будучи уверены, что вы, оказав уже столько знаков вашей к нам благосклонности и в сем нас не оставите, но поможете нам вашим советом и старанием. Сия же ваша благосклонность и доброхотство обнадеживают нас сообщить к вам и следующее наше намерение. Будущее наше состояние очень нас безпокоит, и мы крайне неизвестны, что напоследок предпримет с нами Академия. Хотя мы о покровительстве его высокородия ни мало не сумневаемся, однако случившиеся с гг. Козицким и Мотонисом ² обстоятельства служат нам примером быть всегда в осторожности. Сверх сего время, которое нам остается препроводить в чужих землях, может произвести немалые перемены; и так, если мы возвратимся [705] студентами, смотря по обстоятельствам, состояние наше может случиться сожаления достойным. Мы, не смотря на разстояние и долготу времени, не переменили и не переменим никогда нашего мнения. Главный наш закон состоит в том, чтобы по мерам сил наших служить с пользою отечеству и сообщить и другим то, чему мы сами научимся, что перемена времени, может быть, совсем истребит, ежели мы не в состоянии будем сами себя несколько защищать, будучи с приезду нашего никем незнаемы и следовательно без всякой подпоры. Мы думаем, государь наш, по окончании нашего учения просить Академию, чтобы каждого из нас наградила чином адъюнкта прежде, нежели мы оставим Стразбург. Сие тем наипаче мы за нужное почитаем, что, как вы сами знаете, назначены для нас разные места, и так, будучи один от другого отдалены, не в состоянии будем ничего предприять с общего совета, и тем пресечена нам будет дорога к произведению нашего намерения. Естьли Академия какое будет иметь в сем сумнение, мы оставляем ей самой и обо всем в рассуждении нас писать сюда к своим корреспондентам».

К Протасову особо от 3 декабря 1765 г. «Обещанные мне российские книги я еще до сих пор не получал; может быть, с ними подобной дипломе г. Шпильмана жребий случился, хотя правда и нечего около их поживиться. Я их с нетерпеливостию ожидаю, особливо для того, что окончив скоро мой юристический курс, большее на них могу употребить время и старание. Я думаю взять на первый случай образцом Наставления императора Юстиниана для их посредственного порядка и к каждому титулу присоединить российские, французские и немецкие права с показанием их разности или согласия, не упуская [706] причин исторических и политических, подавших повод к изданию нашего закона. С начала невозможно и притом одному привести в совершенной порядок такой важности и трудности дело и особливо для того, что прежние узаконения, или по крайней мере большая оных часть, смотря по нынешним обстоятельствам России, совсем негодны, и к решению дел не могут быть употреблены. Сие самое причиною, что у нас нет ни судов, ни судей, которые бы сие имя по справедливости заслуживали. И притом гражданские, политические и криминальные дела так меж собою смешаны, что их разобрать трудно. Сверх сего еще почти не можно знать, где о каком деле просить, ибо каждая контора, умалчивая о канцеляриях, присвояет себе право решать дела всякого рода, хотя против всей справедливости.

Что касается до моих коллегий, то я очень доволен; одно мне делает досаду, что я не могу тотчас начать jus foeudale для недостатка слушателей. В юристическом факультете такая оных бедность, что иные профессора принуждены отложить до другого времени свои коллегии; ибо никто к ним на оные не явился; однако, как бы ни было, я неотменно окончу после Пасхи весь курс юристической».

К сожалению в бумагах, оставшихся после А. Я. Поленова и доныне тщательно сохраненных, не нашлось ничего относящегося к труду, о котором он упоминает в начале своего письма.

Вслед за этими письмами мы находим письмо к Заутерсгейму, на французском языке от 1 января 1766 г.

«Граф Разумовский, о котором вы вероятно уже слыхали, когда еще он жил в Париже, приехал сюда для свидания с своими детьми. Узнав, что Руссо еще здесь, граф хотел на другой же день своего приезда посетить его. Он, [707] говорят, имел намерение предложить ему в подарок всю свою библиотеку, дать ему пенсию и местопребывание в любом из своих многочисленных поместьев в Малороссии. К сожалению это великодушное намерение графа не исполнилось, потому что Руссо выехал из Стразбурга в тот самый день, как граф сюда приехал» ³.

В донесении в академическую канцелярию от 24 марта 1766 года, Поленов сообщал: «Окончив недавно политические профессора Шепфлина коллегии о трактатах, продолжаю слушать наставления римских прав у профессора Ерлена и духовное римской церкви право у профессора Куглера. Сверх сего упражняюсь во всем том, что следует к моей должности и званию».

Кроме Заутерсгейма, к которому Поленов постоянно писал по французски, мы находим два письма, писанные им на этом языке к Тауберту и к Протасову. Письма эти от того же числа, как и предыдущее донесение в Академию. В письме к Тауберту Поленов писал о приготовляемом им сочинении, предметом которого была одна из частей римского права. В этом письме находим любопытную его заметку: «Что касается до нашего законодательства, — говорит Поленов, — то оно имеет много сходства с римским. Чтоб удостовериться в этом, стоит только прочитать предисловие к Уложению царя Алексея Михайловича».

Из письма к Протасову видно, что Поленов стал писать к нему и к Тауберту по их приглашению по французски. В этом письме он сообщает [708] сведения о пребывании графа Разумовского в Стразбурге. «На обратном пути из Парижа, — пишет Поленов, — граф Разумовский остановился здесь на несколько дней. Мы имели честь быть ему представлены г. Шепфлином. Граф говорил со мною несколько минут и, как кажется, остался очень доволен тем, что г. Шепфлин об нас сказал. Посетив этого профессора, чтоб видеть его библиотеку, граф подарил ему золотую медаль на коронацию августейшей нашей государыни». В заключение Поленов сообщал, что он все еще не получил требованных им книг и просил адресовать письма к нему на имя Лепехина, потому что он сам не знал, долго ли он останется в Стразбурге.

Так до сих пор все шло хорошо и гладко. Поленов занимался юристическими науками, изучал французский язык, продолжал на нем вести переписку с приятелем своим Заутерсгеймом и 11 июня 1766 года послал к Тауберту начало предпринятого им сочинения, сам находя его еще весьма слабым. Даже канцелярия Академии наук сделала Поленову и Лепехину прибавку жалованья, «для вящего их, — как сказано в указе канцелярии от 23 июня 1766 года, — к наукам поощрения, и чтоб они как в потребных к тому средствах, так и в пристойном их содержании недостатка не имели». Прибавка эта заключалась в 50 руб. в год каждому.

Но вместе с этим указом Поленов получил письмо от Протасова, которое нарушило существовавший до сего времени порядок и имело влияние на дальнейшее поприще службы Поленова при Академии. Вот что писал Протасов от 23 июня 1766:

«Государь мой Алексей Яковлевич! К вам при сем иного писать ничего не имею, как только объявить мнение [709] профессорского собрания о продолжении вашего учения, которое, рассматривая репорты ваши, усмотрело, что вы много времени употребили на слушание таких лекций, которые к будущей вашей профессии, по мнению профессорского собрания, служить очень мало могут; почему оное и приказало вам при сем объявить, чтобы вы, оставя Genealogicas Germaniae и Specialicas historiae ecclesiasticae et profanae Germaniae lectiones, время все употребили к слушанию тех коллегий, которые точно надлежат до юриспруденции; в чем и его высокородие г. статский советник Иван Иванович Тауберт с собранием профессорским согласен; и по сей причине приказал вам объявить, что ежели вы в Стразбурге не имеете случая к скорейшему окончанию или к порядочнейшему продолжению всего касающегося до профессии вашей юристической, справились бы обстоятельно о Тюбинском университете или другом каком, не лучшей ли порядок в рассуждении юриспруденции в оных пред Стразбургским наблюдается, чтоб вы могли посланы быть для лучшего вашего успеха в Тюбинген или в другой университет; и о сем по получении нынешних писем извольте немедленно канцелярии репортовать. Впрочем его высокородие г. статский советник приказал вас обнадежить продолжением своей милости; а я остаюсь всегда с прежним к вам доброжелательством».

Письмо это глубоко оскорбило Поленова. Он получил его 26 июля в то время, как выздоравливал от сильной болезни и, может быть, это было отчасти причиною, что первый порыв своей горячности он выразил в письме к Заутерсгейму (от 4 августа) в весьма жестких словах.

Через несколько дней Поленов послал свое донесение в академическую [710] канцелярию. До сих пор уведомления свои в оную он озаглавливал просто доношениями или репортами, а в нышешний раз он написал покорнейший репорт. Репорт этот был от 7 августа 1766 г. по н. ст. и по обыкновению начинался уведомлением о получении присланного векселя. После этой формальности Поленов продолжал: «Учение мое, прерванное на некоторое время болезнию, теперь опять идет порядочно, и я слушаю духовное римской церкви право у г. профессора Куглера, а криминальное духовное право у г. профессора Трейтлингера; так же хожу к г. профессору Ерлену для повторения первой части Римских прав, которые последние для меня коллегии кончатся несумненно по собственному обнадеживанию и уверению гг. профессоров, с коими я о сем нарочно говорил, в исходе сентября месяца.

Мне дано так же знать, что профессорское собрание, не имея ни малой, по справедливости сказать, к тому причины и основания, оказало свое неудовольствие в рассуждении долговремянного мною слушания исторических коллегий, представляя, будто оные очень мало могут служить к будущей моей профессии. Я ни мало не преступил данную мне, хотя нарочито недостаточную, инструкцию, самим же профессорским собранием сочиненную, в следствие которой и по совету здешних гг. профессоров учреждал все учение, как мои репорты ясно свидетельствуют; и так не нахожу я ни малой причины, которая могла бы их подвергнуть к негодованию. Меня сие приводит в великое удивление, что господа профессоры так мало почитают свободные науки, особливо знатнейшую их часть, т. е. исторические знания, служащие главнейшим основанием к моей должности. Не утвердясь прежде в сем знании, приниматься прямо за [711] юриспруденцию столько же безрассудно, как, не насадив железа, рубить дрова одним топорищем. Пусть только приведут себе на память пример, служащий здесь доказательством, славных в неблогополучные для наук времена юриспрудентов, которые, не имея понятия об истории и древностях, в такое впали заблуждение, что без сожаления о сих великих в протчем людях и подумать не можно. Кто не знает, что в прежние времена Алциат, Куаций, Готоман, Бриссоний, Риттерсгузий и многие другие великие мужи, возобновляя юриспруденцию, с знанием законов соединяли твердое познание свободных наук и тем самым, открыв и другим свободный путь, заслужили себе бессмертную славу? Сколько также в новейшие времена принесли пользы и получили себе славы Гроций, Годофред, Винний, Бинкерсгек, Шультинг и другие, которые, почитая свободные науки за главнейшее средство к изъяснению законов, удивили ученый свет своими успехами! Самая отдаленная древность довольно может нам подать подобных примеров; но, отпуская прочее, возмем только здесь в свидетельство Цицерона, Геллия, Плиния. Сии мужи историю и древности столь за велико почитали, что, упоминая о некоторых славных юрисконсультах, ничего так много в них не выхваливали как сии знания, в которых дошли они до великого совершенства. Сверх сего я довольно ведаю, в каком запущении и небрежении повержена лежит Российская история, о приведении коей в порядок, сколько мне известно, никто еще не думал. Возвратясь в отечество, ежели время, случай и способность допустят, конечно не премину приложить все возможное старание, дабы показать моему отечеству его древность .... ⁴ прежнюю, [712] превосходство и могущество; ибо я, отбросив неосновательные иных мнения, на такой конец учусь, чтобы всевозможно оным образом служить моему отечеству, будучи уверен, что мне за сие никакого нарекания не воспоследует, и я смело могу сослаться на великих людей в том, что они не похулят мое мнение и охотно подтвердят своим изречением порядок моего учения. Я бы мог привести множество других доказательств немалой важности, но канцелярия Академии наук и из прежде реченного ясно усмотрит справедливость моего мнения и оправдит мои поступки, которые, как мне кажется, ничего нарекания достойного в себе не содержат.

Что касается до будущего моего из Стразбурга отъезда, то с покорностию канцелярию Академии наук прошу дозволить мне препроводить некоторое время в Париже, как для французского языка, которой, будучи в немецкой земле и не имея случая, могу отчасти позабыть, так и для высмотрения внутренних в рассуждении управления сего великого города учреждений. В протчем, ежели канцелярия, для известных ей причин, не согласится на мое прошение, то по крайней мере надеюсь испросить себе от нее позволение ехать в Геттинг, а не в Тибинг. Тибинг способен больше для богословов, нежели для юристов; при том развратное тамошних студентов, из коих я не одного видел в Стразбурге, житье, великое возбудило во мне презрение к сему университету. Напротив того Геттингский университет, по признанию таких, кои сами чрез долгое время там учились, как в рассуждении того, так и другаго, великое имеет преимущество, а особливо юристический факультет до такого, как сказывают, доведен совершенства, что никакой другой университет в рассуждении сего не может с [713] ним сравниться. О проездных деньгах за ненужное почитаю упоминать, что канцелярия по своему благоразсуждению и смотря по отдалению места и по времени соблаговолит определить, тем и буду доволен».

В конце донесения приложен счет издержкам.

На сколько замечание профессорского собрания о ненадобности изучать юристу исторические науки оскорбило Поленова, настолько и даже еще более оскорбилось профессорское собрание, получив подобный рапорт. Кажется, что тогдашние академики не могли допустить мысли, чтобы молодой студент, хотя и имевший чин переводчика, но все таки ученик, да притом еще и Русский, осмелился так свободно выражать свой образ мыслей, а главное осуждать и знание профессоров и их распоряжение.

Из немногих находящихся у меня документов видно, что из за этого рапорта затеялось нечто в роде следственного дела. Напали и на самого Протасова, который был посредствующим лицом между профессорским собранием и переводчиком Поленовым.

Одновременно с донесением в Академию, Поленов написал и к Протасову ответ на полученное от него письмо. Ответ этот, в котором виден тот же дух неудовольствия, как и в предыдущем рапорте, писан по французски.

«Прочитав письмо ваше, я не мог удержаться от смеха. Признаюсь, я никак этого не ожидал и ежели эти странные суждения сделаются когда нибудь известны, то все будут им удивляться. Неудовольствие наших гг. профессоров мне кажется так смешно, что об нем даже не стоит более и толковать. Но я все таки нахожу, что эти господа совершенно не правы в сем случае. Все коллегии, которые я посещал, были для меня [714] весьма важны и необходимы. Если же и допустить, что профессора наши справедливы, то следовало об этом ранее меня предуведомить. Теперь же, когда я почти кончил курс моего учения, все их советы совершенно бесполезны.

С самого приезда моего в Стразбург до сих пор я был совершенно оставлен на свой произвол, и чтоб ни в чем себя не упрекать, я старался так расположить мое учение, что все здешние профессора были весьма довольны. К ним то я и обращался обо всем, что касалось до моего учения и не посоветовавшись с ними ничего не предпринимал. В то время мне очень нужны были мудрые наставления наших профессоров но они хранили глубокое молчание. Теперь же я и сам знаю, что мне нужно и полезно.

Вот мой образ мыслей, который, будучи прост и естествен, не может никого оскорбить. Я пишу к вам вовсе не для того, чтобы упрекать в чем бы то ни было, а единственно для своего оправдания.

Что касается до выезда моего отсюда, я начну приготовляться к оному, как скоро состояние моего здоровья позволит. Я был болен горячкою, которая очень расстроила как род моего учения, так и средства к содержанию. Теперь я, слава Богу, поправляюсь и снова принялся за свои занятия. Я много буду вам обязан, если вы изволите принять участие в этом деле и ускорите его, потому что я опасаюсь ненастного и холодного времени».

Спустя около двух месяцев после этого письма, Поленов собрался выехать из Стразбурга. Он писал к Заутерсгейму от 8 октября 1766 г., что, готовясь оставить этот город в самом скором времени, он однакоже не может сказать положительно, куда именно он отправится. Письма, которые [715] должны были это разрешить, не были еще получены; но предварительно ему дано было знать Протасовым ⁵, чтобы чрез две недели он был готов к отъезду. Дальнейшие распоряжения должны были вскоре за тем последовать.

Долгое время не получая ожидаемых приказаний, в которых бы назначен был срок его выезда из Стразбурга и место, куда он должен был ехать, не желая при том терять времени и наконец опасаясь наступления зимнего времени, Поленов решился отправиться в Геттинген. Об этом своем решении, которое он сам признавал самовольным, хотя и вынужденным, он предуведомил Тауберта за три дни до своего отъезда в письме от 27 октября 1766 г.

Вслед за этим письмом, мы находим рапорт Поленова в Академию из Геттингена от 12 ноября 1766 г.

«Из присылаемых мною репортов канцелярия Академии наук усмотреть может, что мне неотменно должно было оставить Стразбургский университет и избрать другое место для дальнего продолжения и успехов в юристических науках. И так в следствие сего, оставив Стразбург 30 октября по н. ст., в девятый день приехал я в Геттинг и записавшись у г. проректора Кестнера, тотчас зачал слушать пандекты у г. профессора Бемера и Jus foeudale у г. профессора Рикциуса.

Я надеюсь, что канцелярия Академии наук, рассудив побудившие меня к тому причины, не примет в худую сторону мои поступки. Мне самому не безызвестно, что я должен был ожидать на то позволения, но многие важные [716] обстоятельства не допускали меня сему последовать правилу. В Стразбурге, пред отъездом моим, коллегии все кончились, а начала новых должно было ожидать под исход ноября месяца; сверх сего и канцелярия сама намерена уже была отослать меня в другой университет, и на такой конец предложен мне был Тибингской университет, или ежели он к моему намерению не способен, то приказано мне самому наведаться, какой университет в рассуждении моей должности за наулучший почесться может. Я избрал Геттингское училище, славное теперь юристическим факультетом, о чем также упомянуто было и в прежнем моем репорте, в случае ежели мне не дозволено будет ехать в Париж. И так не хотя, в ожидании из канцелярии указа, опустить коллегии (ибо не смотря на мою поспешность, приехал я почти одним месяцем позже), отправился немедленно в Геттинг и не тратя нимало времени, приступил к слушанию нужных коллегий. Здесь также должно присоединить совокупленные с осенним временем в дороге затруднения, опасности и беспокойства, так же не мало способствовавшие к произведению принятого мною намерения, которое, по моему мнению, ничего нарекания достойного в себе не заключает. В протчем я оставляю все сие на благоразсуждение канцелярии Академии наук, имея некоторую надежду, что она соблаговолит подтвердить сие своим изречением.

Что касается до издержанных мною в дороге денег, то число оных простирается до 179 ливр, и 17 су, которые единственно должны были служить к моему содержанию, и я поехал в Геттинг с тою надеждою, что канцелярия, смотря по моей бедности и по здешней дороговизне, определит выдать мне сии деньги сверх моего жалованья, ибо [717] ежелиб благосклонность моих товарищей и обыкновение верить в долг меня не подкрепляли, то не знаю, что бы напоследок со мною сделалось. Я с покорностию прошу канцелярию Академии наук принять сие благосклонно; в рассуждении других издержек не премину по обыкновению в скорости репортовать».

Одновременно с этим донесением, т. е. от 12 же ноября, Поленов уведомил и Тауберта о приезде своем в Геттинген. Письмо это писано по французски.

«Испытав тысячу опасностей, я прибыл наконец в Геттинген почти полумертвым. Усталость, ненастное время года, Гессенские горы привели меня в такое расслабление, что я до сих пор не могу придти в себя. Но, не смотря на расстроенное состояние моего здоровья, я тотчас начал посещать курсы, которые я считал для себя нужными».

«Геттингенский университет может быть поставлен наряду с лучшими университетами и даже может почесться первым относительно юридических наук. Здесь всего десять профессоров, и каждый из них имеет по три и по четыре предмета, которые проходит в течении 6 месяцев. Юристы со всех сторон приезжают сюда для своего образования и усовершенствования.

По случаю переезда моего сюда, я издержал все свои деньги и теперь, находясь в крайнем недостатке, обращаюсь к вашей помощи и покровительству. Я уверен, что найдутся многие, которые захотят воспользоваться этим случаем и постараются повредить мне и в настоящем обстоятельстве. Но я надеюсь, что не буду вами оставлен».

Окончание письма заключается в изъявлении обычных вежливостей и всякого рода почтений.

Оставляя Стразбург, Поленов был снабжен аттестатами от тамошних [718] профессоров, которые все отозвались с большою похвалою об успехах бывшего в их университете русского студента.

При поступлении своем в Геттингенский университет, он получил грамоту, по которой допускался в число его слушателей. Тут любопытны постановления, которым Геттингские студенты должны были подчиняться.

В конце 1766 года, в то самое время, как Поленов, не выждав приказания, сам распорядился своим перемещением из Стразбурга в Геттинген, в самой Академии произошла важная перемена, которая вероятно и была причиною, что он не получил никакого разрешения на выезд из Стразбурга. Начальником Академии, с званием директора ее, назначен был граф Владимир Григорьевич Орлов. Канцелярия Академии, в которой Тауберт был советником и одним из главных распорядителей, была упразднена, а вместо ее, для управления хозяйственными делами, учреждена коммисия. Исходившие от нее бумаги (указы) подписывал сам граф Орлов. Тауберт, хотя и остался еще в Академии, но был отстранен от всякого влияния на дела.

Поленов, получил известие об этой перемене, отнесся по прежнему к Тауберту следующим письмом от 7 января 1767 года:

«Услышав о странных переменах, пришел я в изумление. Словами не могу довольно изобразить, сколь мне сие прискорбно. Однако, как бы то ни было, я имею честь вас уверить, что мои мысли не переменились. Я знаю почитать моих благодетелей и надежду всю возлагаю на Бога. Ненастье не может безпрестанно продолжаться, и следующая светлая погода тем большую радость и веселие в нас возбуждает.

Здесь уже настал новый год, с [719] которым имею честь вас поздравить, присовокупляя искренние мои желания, чтобы всемогущий Творец наградил вас всем тем, чего можно желать человеку. Я писал к вашему высокородию из Геттинга от 12 ноября прошедшего года и опасаюсь, чтоб сие письмо не попалось в руки такому, к кому оно не надлежит. Я вас покорнейше прошу дать мне знать чрез г. Протасова, получили ли вы сие письмо или нет. Сие меня чрезмерно тревожит, и ваше уведомление избавит меня от великого беспокойства».

Из нижеследующего письма Поленова к Протасову от 7 января 1767 года видно, что рапорт в Академию от 7 августа 1766 г., не смотря на последовавшую в ней перемену, не был забыт профессорами, и что они приняли к сердцу сделанные молодым студентом упреки в непонимании ими дела и плохих распоряжениях. Упоминаемая перемена, отстранивши с поприща действия одних лиц, выдвинула других, и в числе сих последних на сцену является Штелин, принявший на себя, как должно догадываться, роль заступника за честь обиженных профессоров.

Вот письмо к Протасову. «Я примечаю, что вы чрезмерно беспокоитесь по причине моего репорта, а я чрезмерно не доволен, что для вас только одних посланное от меня письмо ⁶ читали вы в профессорском собрании. Ясный столь великого презрения знак произвел бы в ином совсем другое действие, но я, будучи по природе больше вспыльчив, нежели злоблив, полагал все мое удовольствие ⁷ в [720] беспрерывном молчании, которое я намерен был наблюдать в рассуждении вас. Что касается до моего репорта, то я в нем ничего не нахожу, что б могло служить мне в нарекание и готов себя защищать, не токмо собственными моими доказательствами, но и публичным целого университета свидетельством. С покорностию прошу вас, государь мой, представить г. Штелину, что ежели он нашел в моем репорте некоторые выражения, то я не премину надлежащим образом пред ним извиниться; что он, взяв в рассуждение тогдашнее мое состояние и прочие обстоятельства, легко приметит, что с моей стороны никакого в сем случае худого намерения не было. Мне чрезмерно досадно, что для так маловажных дел должно тратить столько времени, бросать учение или безпокоиться; и без того иногда мало соответствующее молодым моим летам здоровье по неволе заставляет откладывать упражнения на другое время. Я ничего не прошу и не желаю кроме спокойствия; все мои помышления клонятся единственно к оказанию услуг отечеству; другим не завидую и состоянием моим совершенно доволен; да вы и сами можете сие сказать, рассуждая по нашей посылке и по воспоследовавшим обстоятельствам, в подтверждение чего не услышите вы никогда, чтоб я стал кого утруждать моею просьбою. В прочем, государь мой, искренность моя не должна быть вам досадна. Будьте напротив того уверены, что я по возможности сил моих при всяком случае и во всякое время буду стараться показать вам в самом деле, что я не позабыл оказанные мне от вас благодеяния, и память их никогда у меня не истребится. Имею честь быть и проч.

P. S. Упоминаемые вами письма сожжены при отъезде моем из Стразбурга, однако не опасайтесь; в случае [721] нужды я вас не премину оправдать. Мне чрезмерно досадно, что за мой писанный в Стразбурге репорт пристают к вам так, как будто я в нем изобразил ваши мысли. Пусть со мною, что хотят, то делают, а до других нужды нет. При поздравлении вас с новым годом желаю вам здравия и благополучие».

Этот post scriptum, дает нам знать о причине недостатка многих бумаг, которые могли бы объяснить с большею подробностию эту занимательную историю.

Сохранился указ новоучрежденной коммиссии о пересылке денег, находящимся за границею русским студентам от 8 декабря 1766 г., полученный Поленовым, как это означено на самом указе, только 16 января 1767 г.

Вероятно с этим указом Поленов получил другие письма, относившиеся к профессорскому делу. К сожалению они не сохранились между оставшимися после него бумагами. Но из письма его к самому директору Академии графу Орлову от 25 января 1767 г. н. ст. можно видеть, что профессора Академии и между ними особенно Штелин, начавший играть роль Тауберта, горячо преследовали дело.

К графу Орлову. «Я не могу довольно изобразить, сколь мне прискорбно, что в первый раз, как я имею честь писать к вашему сиятельству, вместо поздравления жалобы, а вместо желаний извинения приносить должен; но нужда, которая не признает никаких законов, довольно меня в сем случае оправдать может; однако, не смотря на все сии печальные для меня обстоятельства, не могу я опустить, чтоб не засвидетельствовать вашему сиятельству чрезмерной моей радости по причине вашего возвышения. Весь свет уверен, что наша всемилостивейшая монархиня соизволила избрать в вашей особе достойного Академии [722] начальника: для того, поздравляя ваше сиятельство с благополучным вступлением в сие новое достоинство, от искреннего сердца желаю, чтоб наше общее отечество купно с отвращением вредных ему недостатков увидело так же в скорости желаемые ваших трудов плоды. Оказанная вами любовь и почтение к наукам подают несомненную надежду в ваших похвальных предприятиях, и чем с большею трудностию соединены будут ваши старания, тем сильнейшие благодарности изъявления оказываны вам всегда будут со стороны тех, кои знают почитать великие заслуги.

Что касается до моего с профессорским собранием дела, то оное предавая на благоразсуждение вашего сиятельства, надеюсь покорным моим прошением столько получить от вашей справедливости, что оное кончено будет по вашему собственному рассмотрению и приговору, а не по мнению господ профессоров, кои не могут заступить в одно и тоже время и в том же самом деле место судей и обиженных. В удовольствие их сделал я добровольно все то, что они по справедливости могут от меня требовать; в противном случае, ежели они хотят еще далее поступить, то я так же прошу дозволить мне представить служащие к моему оправданию причины.

Сверх сего ставят так же мне в виду отъезд мой из Стразбурга, не заключающий в себе ничего худого; но по особливому моему несчастию наибезвиннейшие действия взяты в противную сторону. Прежде прошедшей еще осени уверен я был, что мне неотменно должно оставить Стразбург и на такой конец велено, чтоб я был во всегдашней готовности к отъезду. Ждав около двух месяцев решительного приказания и не зная ничего о переменах в [723] Академии, думал я, что посланные ко мне письма утратились в дороге. Сумнительные сии обстоятельства, не смотря на недостаток в деньгах и неспособное время, побудили меня принять безопасное по моему мнению намерение ехать для совершения моего ученья в Геттинг, о чем я и прежде просил в моем репорте. Ежелиб я остался сию зиму в Стразбурге, то, будучи во всегдашней безызвестности и в ожидании писем, потерял бы все сие время, о чем я без сожаления не мог и подумать; притом Геттингский университет в рассуждении юриспруденции за наилучший из всех может почесться. И так, как ваше сиятельство сами изволите видеть, сии поступки нимало не могут служить мне в нарекание.

Между прочим г. статский советник Штелин приказал мне вашим именем прислать подлинное г. Протасова ко мне писанное письмо; но сие не состоит больше в моей власти, ибо сбираясь к отъезду и не думая нимало о следствиях, сжег с прочими бумагами и все мои письма.

Хотя я в сем случае к великому моему сожалению и не могу исполнить вашего повеления, ибо самая невозможность воспрещает мне поступить в сем по моей должности, однако вы увидите впредь искренность моих мнений; при чем принимаю так же смелость уверить ваше сиятельство, что я всегда за честь буду себе ставить оказывать вам послушание и покорность, как законному моему начальнику. С должным почтением и покорностию прошу вас, милостивый государь, принять в рассуждение все мои обстоятельства и защитить вашим покровительством такого человека, который, сверх засвидетельствования истинной своей благодарности, не преминет по возможности сил своих способствовать к прославлению [724] оказанной ему от вас милости. Имею честь быть и проч.»

В письме к Штелину, писанном по французски в одно время с предыдущим письмом, Поленов, сознавая поступок свой с профессорами Академии опрометчивым, приносил им извинение; но однако же присовокуплял, что ежели и это не смягчит их гнева, то он полагается во всем на справедливость решения самой коммиссии. О письме Протасова он сообщал тоже, что и к графу Орлову, т. е. что не может его прислать, потому что перед выездом из Стразбурга он сжег все свои бумаги, за исключением некоторых указов Академии.

В учрежденную при Академии коммиссию Поленов доносил от 4 марта 1767 г. В этом рапорте он уведомлял о получении указа коммиссии от 8 декабря 1766 с приложенными копиями с двух имянных указов. О содержании этих последних мы не имеем сведений, ибо их не оказалось между оставшимися после Поленова бумагами. Далее Поленов писал в коммиссию: «Что касается до моего учения, то в прежнем репорте, от 12 ноября прошедшего года, писал я, что зачал слушать пандекты у г. профессора Бемера, а феодальное право у г. профессора Рикциуса. Первый продолжает и до сих пор исправно свои коллегии, а последний, для глубокой старости и слабого своего здоровья, отложил до будущего лета. Позднее время и незнание здешних обыкновений принудили меня довольствоваться тем, что я мог иметь; сверх сего у иных профессоров не было больше места, других я не знал, и так по неволе должно было отложить, пока снова не начнут все коллегии, что воспоследует вскоре после пасхи. При новом начатии намерен я слушать феодальное и духовное право, так же [725] практические коллегии и всеми силами буду стараться, чтоб означенные коллегии, а особливо практические, которых я еще никогда не слушал, не опустить и оными пользоваться, сколько можно. А ежели какой случай воспрепятствует поступить по принятому мною намерению, то изберу другие нужные мне части учения и не премину о сем уведомить коммиссию, на благоразсуждение которой я совершенно полагаюсь».

В это время Поленов писал к Штелину между прочим следующее: «Вам известно, что его сият. граф Разумовский определил нам жалованья по 300 рублей в год, на тот конец, чтобы мы могли пристойно содержать себя в чужих краях; но в первый год после нашего отъезда у нас удержали 100 рублей, и потом, если я не ошибаюсь, еще 50 рублей. Деньги эти, как мы слышали, назначались для нашего путешествия (по Европе). Не имея намерения путешествовать, и желая по окончании моего учения возвратиться в отечество, я обращаюсь к вам с просьбою не отказать в вашем содействии о выдаче нам удержанных у нас денег. Я очень в них нуждаюсь для покупки книг, без которых не могу обойтись, а получаемых ныне 300 рублей для этого не достаточно. Человек, который предназначает себя к постоянному учению, не может успеть в нем без пособия книг; и так как здесь часто продаются целые библиотеки, то и я могу воспользоваться подобным случаем, если чрез ваше посредство помянутые деньги будут мне возвращены» ⁸. [726]

Последний документ из относящихся до пребывания Поленова в чужих краях есть письмо к нему Таубера от 3 апреля 1767.

«Государь мой, не сомневайтесь о ваших ко мне письмах. Они все до моих рук верно дошли, и ни единое из них не пропало. Хотя я по переменившимся в Академии обстоятельствам не в состоянии ныне к продолжению ваших наук такое вам делать подкрепление и поощрение, какое вы прежде от меня видели и какого бы и впредь к основанию будущего вашего благополучие и к истинной пользе, отечества от моего усердия несомненно надеяться могли; однако будьте уверены, что я не меньше готов вам, сколько моей возможности будет, как собою, так и чрез моих приятелей служить и помогать. Предприятое всемилостивейшею нашею государынею великое дело о [727] сочинении новых законов, при котором вы со временем употреблены быть можете, естьли прежний ваш план не отменен, показывает вам надежный путь к вашему щастию, и для того советую вам, с крайнейшим прилежанием окончать те части юриспруденции, о которых вы не слушали еще профессорских лекций, и которые вам особливо в отечестве вашем нужны и полезны быть могут, а при том не оставьте выслушать Historiam juris. Знание Немецкой империи прав не столько для вас надобно, сколько Дацких, Шведских и прочих к Варяжскому морю прилежащих земель и городов; ибо как Россия в древние времена с оными имела больше сообщения, нежели с другими Европейскими народами, так и в законах своих много сходственного с ними имеет. Но до сего знания должны вы более доходить собственным прилежным чтением и деланием всегдашнего сравнения с законами Российскими. Когда вы, государь мой, курс свой юриспруденции окончаете, и по удостоинству от университета захотите, и от Академии дозволено вам будет, принять градус доктора юриспруденции, тогда к диспутации вашей изберите такую материю, которая бы соответствовала великому намерению всемилостивейшие государыни, как на пример: каким методом поступать должно при исправлении недостаточных и сочинении новых законов, и как другие народы в древние и новейшие времена в том поступали. Есть ли сия тема покажется вам трудна, то выберете другую, к законам вашего отечества приличную, и будучи первым из природных Россиян доктором юриспруденции припишите диссертацию свою всемилостивейшей государыне, переведя оную при том либо на российский, либо на французский язык. Все сие предлагаю вам только на [728] тот случай, когда вы, как я уже выше упомянул, в рассуждении продолжаемых вами наук, от Академии отменительного приказания не имеете, ибо тогда должность ваша требует исполнять по повелениям команды, и в чем вы какие трудности находите, о том представлять заблаговременно. Есть ли я сверх сего вам или товарищам вашим в Геттинге могу в чем быть полезным, то как себя так и их уверьте, что с прежним моим усердием пребываю вам всегдашний слуга».

Это письмо, как мы уже сказали, было последнее, которое Поленов получил в чужих краях. Вскоре после этого он выехал из Геттингена, получив от тамошнего университета аттестат, выданный 4 мая 1767 года.

В числе сохранившихся после Поленова вещей находится кожаный карманный бумажник, заведенный им вероятно перед отъездом своим в чужие края. В середине его вложена тетрадка из бумаги и несколько листков пергамена. На первой бумажной странице записано: «Из С.-Петербурга отправился в Стразбург сент. 13 дня по с. ш. 1762 году, и прожив в Кронштате 10 дней, отправились в Любек 23 сент. и прибыли в Любек 30 сент., по н. ш. 11 октября». На других листках есть записки расходов и несколько отрывочных заметок, не имеющих особенной важности по их непоследовательности и неполноте, на прим. «Покров, пресв. Богородицы 1 октября по ст. ш., а по новому 12 октября. День ангела 5 окт. по с. ш., а по новому 16 окт.». Это были дни рождения и имянин Поленова. Тут же записано: «Протасов отъехал 5 июля 1763 году по н. ш. из Стразбурга в Санктпетербург». На другом листке: «2 числа генваря 1764 года переехал от портного Ларуста к шпрахмейстеру Биенвеню, щитая на месяц за [729] квартиру, за кушанье и за ученье — 42 лив.» Тут же: «Ноября 5 числа по н. ст. 1764 года зачал ходить к г. профессору Трейтлингеру на лекции, которой зачал Institutiones juris Justinianae». На одном из листков этой тетрадки записано: «Выехал из Геттинга 8 мая по н. ст. 1767 и приехал в Петербург 1 июня по н. счисл.» Более мы ничего не можем сказать о возвращении Поленова из чужих краев. Но любопытно было бы узнать подробности о приеме, сделанном ему в Академии и об окончании дела его с профессорами. Между тем из помянутой записной книжки или бумажника можно догадываться, что прием, сделанный Поленову Академиею, был не совсем благосклонен. В этой книжке Поленов также набрасывал некоторые мысли тех писем, которые он намеревался писать. Так в ней сохранились отрывки из письма, отправленнаго им к графу Орлову. На тех же листках мы находим начало письма следующего содержания: «К Козицкому. Вы удивитесь, что господин Штелин не устыдился в канцелярии при мне молодому Ейлеру сказать, что я совсем не годен при Академии, по причине, что у нас нет никаких тяжеб; так как будто юриспруденция состояла в одной тяжбе...» Подобный отрывок, кажется, не требует комментарий, и из него можно видеть неблагорасположение к Поленову одного из сильных в то время деятелей Академии, — профессора аллегорий Штелина. Не смотря на это, Поленов числился при ней до 1771 года, и хотя не имел никакой должности, но не оставался и без дела.

Императорское Вольное Экономическое общество, по повелению императрицы Екатерины II, предложило в 1766 году на конкурс задачу: «Что полезнее для государства, чтобы крестьянин имел в собственности землю, [730] или только движимое имение, и сколь далеко на то и другое его право простирается». Императрица назначила тысячу червонцев в награду конкурентам за удовлетворительные сочинения по этому предмету.

Для рассмотрения поступивших в общество ответных сочинений, в числе 164, составлен был особый комитет, и в представлении его между прочим сказано: «Российская пиеса под нум. 148, с девизом «plus boni mores valent, quam bonae leges», хотя от некоторых членов нашего комитета и признана за лучшую и основательнейшую после нумера 154, почему следовало бы ей дать accessit; но другие, рассмотря сверх материи и самый слог, находят в оном многие над меру сильные и по здешнему состоянию неприличные выражения, и потому за нужное признают, что если кому в собрании знаем автор, то чрез него велеть ему немедленно оное переправить и тогда его пиесу также включить во второй класс и удостоить определенных тому классу преимуществ, кроме печатания». В заседании общества 23 апреля 1768 года положено: означенное сочинение признать удовлетворительным, — однако оного не печатать. В заседании 11 июня того же года читано письмо переводчика Поленова, в котором он объявил себя автором сочинения, представленного под девизом «plus boni mores valent, quam bonae leges». В заседании 30 июля того же 1768 года положено: «наградить г. Поленова за решение задачи золотою медалью в 12 червонных, с прописанием на оной имени автора» ⁹. [731]

Это исследование, замечательное само по себе, обращает на себя еще большее внимание по времени, в которое оно написано. Излагая в нем грустные последствия крепостного или рабского состояния крестьян, Поленов говорит, что первым средством для извлечения их из того несчастного состояния, в котором они находятся, должно быть их образование. При этом он указывает и на способы, какие следует употребить для достижения успеха в этом деле. Достойно внимания, что многие из предложенных Поленовым в его изследовании мер, введенных с течением времени разными ведомствами нашего правительства, оказались вполне успешными ¹⁰.

После этого Поленов переходит к рассуждению о движимой и недвижимой собственности крестьян. Отдавая первую в полное и неприкосновенное их распоряжение, Поленов говорит, что некоторое количество помещичьей земли должно быть также уступлено крестьянам за определенную повинность и с ограниченным правом, т. е. только в их наследственное пользование, но без права отчуждать ее каким бы ни было образом. Мысль эта, конечно в более развитой форме, положена в основание и нынешнего освобождения помещичьих крестьян от крепостного права.

Это рассуждение написано было Поленовым независимо от занятий его по Академии. По поручению же ее он участвовал вместе с Башиловым в [732] издании второй части Никоновской летописи, напечатанной в 1768 году. Вот что говорит об этом Башилов в своем предисловии. «По отъезде г. профессора Шлецера императорская Академия наук продолжение сего издания возложила на меня и на г. переводчика Алексея Поленова, обязав меня, яко трудившегося уже в издании первой части, исполнять в точность все те правила, какие при оном издании были наблюдаемы. Во исполнение повеления императорской Академии наук я и г. переводчик Поленов прилагали всевозможное старание о точнейшем наблюдении всего того, что от верного издателя ни требуется. Печатание производилось с копии, которую я сам писал своею рукою. Всякой печатной лист правлен был не меньше четырех раз, и сношен от слова до слова и от буквы до буквы с подлинником, и каждым из нас особливо, и обоими совокупно. Следовательно мы во всем издании не только слова, но ниже одной буквы не прибавили, не пропустили и не переменили».

Последующие труды Поленова ограничивались одними переводами, в числе которых были: «Размышления о причинах величества Римского народа и его упадка», Монтескье. За этот перевод, напечатанный в 1769 году, Поленов получил от Академии награждение. В этом же году он перевел с французского: «Рассуждение о причинах установления или уничтожения законов, соч. Фридриха II», Спб. 1769. Потом он перевел с латинского Феофраста: «О свойстве нравов человеческих» (издано в 1772 году, но переведено при бытности Поленова на службе при Академии).

В 1769 году Поленов пожалован был чином переводчика трех коллегий (равнявшимся по табели о рангах 10-му классу) и в апреле 1771 года оставил академическую службу, видя, вероятно, [733] что ему при ней не было занятий, соответственных с полученным им образованием, хотя в выданном ему увольнительном свидетельстве и было сказано, что он «поручаемые ему от Академии дела исполнял со тщанием и ревностию к совершенному ее удовольствию и потому заслуживает одобрения».

Из Академии он перешел в Сенат и прослужил в нем секретарем и обер-секретарем около 18 лет. Сверх обычных занятий по этим должностям ему поручено было управление сенатскою типографиею, и за успешное напечатание грамоты о дворянстве и городового положения в 1785 году он был награжден золотою табакеркою.

Между тем 31 июля 1783 он был назначен секретарем кавалерской думы ордена св. Владимира, учрежденного в 1782 году, оставаясь при прежней обер-секретарской должности в Сенате. В то же время (6 августа 1783) ему был пожалован Владимирский орден 4 степени. Ему хотели дать этот орден 3 степени, но как до него были уже пожалованы этою степенью несколько лиц, то он исходатайствовал себе 4 степень, чтобы только быть первым кавалером, хотя и низшей степени ¹¹.

Получив в 1793 году чин действительного статского советника, Поленов оставил службу при Сенате и в том же году определился в правление Заемного Банка советником. В 1796 он перешел оттуда в Коммиссию о составлении законов Российской империи. Здесь он занялся разработкою уголовных законов и в 1798 году представил начало своего труда на предварительное усмотрение бывшего в то время генерал-прокурором, князя Алексея [734] Борисовича Куракина, который изъявил свое согласие «на мысли и порядок, им предполагаемый». Дальнейших занятий Поленова по этой части мы не знаем.

Около этого же времени А. Я. Поленов предпринял еще один труд. Это была история ордена св. Иоанна Иерусалимского, составлением которой он занялся, кажется, по мысли, или даже может быть, по поручению кого-нибудь из близких лиц к императору Павлу I. Государь этот принял в 1798 году под свое покровительство разрушавшийся орден св. Иоанна Иерусалимского, известного более под именем Мальтийского, и наименовал себя великим магистром этого средневекового учреждения. В конце 1798 года Поленов представил 1-ю часть своей истории заведывавшему делами ордена, бальи графу Литте, который, при возвращении Поленову его рукописи, объявил ему высочайшее благоволение и приказание государя продолжать эту историю. Для сего понадобились некоторые книги, которых Поленов у себя не имел, и он обратился к бывшему тогда канцлером ордена графу Растопчину с следующею запискою:

«Первая часть истории державного ордена святого Иоанна Иерусалимского сочинена и была поднесена его императорскому величеству от графа Литты, что свидетельствует письменный его отзыв, приложенный у сего в копии. По сему поводу приступил я к сочинению второй части, но испрашиваю вспоможения в том, чтоб дозволено было заимствовать нужные мне книги из библиотеки Академии наук, кои будут возвращены во всякой целости.

Для лучшего понятия и усмотрения славных деяний ордена должно присоединить карту тем владениям, какие орден некогда имел в Азии и Африке; она есть готовая, сочинения славного [735] географа Делиля в 1726 году. Под смотрением Академии наук, где есть географический департамент, может сие удобно произведено быть в действо. Портрет государя императора, как Великого Магистра, придаст несравненное украшение книге, есть ли на то будет высочайшее соизволение.

За нужное почитаю упомянуть и о том, что разные писатели доводят историю ордена не далее как до великого магистра Дела Валетта, при котором Турки, по истощении всех усилий, принуждены были с чрезвычайною потерею в своем войске оставить осаду Мальты. Аббат Вертот после сего происшествия присоединил краткий журнал до 1725 года, и чтобы с сего года продолжить историю, со включением и нынешней знаменитой в ордене перемены, нужно собрать потребные к тому сведения, которых мне, как частному человеку, получить ни откуда не можно.

Печатание книги должно произведено [736] быть на щет ордена св. Иоанна Иерусалимского; в возврат издержек орден получит всю ту прибыль, какая от продажи книги произойти может».

Граф Растопчин отвечал Поленову, что он отнесся об этом к президенту Академии наук барону Николаи «и я надеюсь, — присовокуплял Растопчин, — что он даст повеления свои об отпуске из Академии книг и географической карты, нужных вам для сочинения истории ордена св. Иоанна Иерусалимского, вами издаваемой». Но написанная Поленовым история этого ордена не была издана, вероятно по случаю внезапной кончины императора Павла I.

В июле месяце 1800 года Поленов вышел в отставку. Остальное время жизни он провел в тишине и в большом уединении. Скончался 10 июля 1816 года.

Д. Поленов.

Комментарии

1. См. выше, стр. 445-470.

2. К сожалению я не мог узнать никаких подробностей об упоминаемых здесь обстоятельствах, случившихся с Козицким и Мотонисом. Д. П.

3. С этим любопытным известием следует сличить рассказ Михаила Балинского о том, как в 1778 г Польский пан Антоний Тызенгауз убеждал Ж. Жака Руссо поселиться в Беловежской пуще. См. «День», 1864 г. № 44.

4. Здесь есть какой нибудь пропуск. Д. П.

5. Этого письма Протасова не оказалось в числе сохранившихся других документов. Оно, как увидим ниже, было уничтожено вместе с прочими его письмами.

6. Это должно быть то письмо которое Поленов писал к Протасову в одно время с своим рапортом от 7 августа и которое в соединении с рапортом могло только развить негодование ученой братии против Поленова. Д. П.

7. Слово «удовольствие» употреблено здесь в смысле удовольствования, удовлетворения. Д. П.

8. Мы не имеем положительного сведения, получил ли Поленов и когда именно просимые им деньги; но знаем, что он вывез из за границы хорошее по тогдашнему времени и по своим средствам, собрание книг, купленных им, как означено на самых переплетах, из библиотеки профессора Шмауса. Привезенные им книги относились большею частию до юриспруденции, но между ними было несколько замечательных, и в настоящее время редких исторических сочинении. В числе первых были сочинения знаменитых юристов прошедшего столетия, как то: Гейнекция, Бемера, Еверарда Оттона, Маттея, Людвига, Герарда Нодта и превосходное издание Corpus juris civilis Romani, с примечаниями Дионисия Готофреда, изд 1756, в двух фолиантах. Из книг исторических примечательны: «Записки Филиппа Комина», в латинском переводе, печатанные в 1599 г.; Олеарий изд. 1656; описание Украйны Боплана, 1673; Bellum scythico-cosacicum Пастория, 1652; De bello Tartarico, Мартиния, 1655; Histoire de la querre des Cosaques contre la Pologne, Шевалье, 1663; Moscowitische Zeil-Lands-Staats und Kierchen Beschreibung 1687: Das grosse und magtige Reich Moscovien 1687; Histoire de Pologne et du grand duche de Lithuanie 1698; Les voyages de Jean Struys 1720; и мн. др юридические книги находятся у брата моего Матвея Васильевича Поленова, служащего ныне обер прокурором в правительствующем сенате. Прочие книги вошли в состав моей библиотеки.

9. Сообщаемыми подробностями об этом предмете мы одолжены обязательному содействию бывшего непременного секретаря императорского Вольного Экономического общества Влад. Мих. Михайлова. Медаль находится у старшего внука Алексея Васильевича Поленова, жившего постоянно в Москве и в последнее время служившего мировым посредником в Подольском уезде. Он умер в 1863 году. Д. П.

10. Рассуждение А. Я. Поленова напечатано в 3 выпуске Р. Архива 1865 года. И так следует смотреть на оное, как на один из прекрасных плодов основательного образования, полученного Русским юристом в чужих краях П. Б.

11. Это я слышал от покойного моего отца. Д. П.

Текст воспроизведен по изданию: А. Я. Поленов, Русский законовед XVIII века // Русский архив, № 5-6. 1865