-

ПАПАВ (ПОПОВ) А. В.

ЗАПИСКИ

Против Пугачева.

(Из записок современника).

Во время пугачевщины, среди борцов против мятежников между прочим, обратил на себя внимание защитник города Кунгура, отставной секунд-майор Александр Васильевич Папав. Главнокомандующий А. И. Бибиков, донося императрице об его действиях, писал:

«Сей майор есть первый из всех, поныне мне известных, гарнизонных офицеров, который должность свою делает, как верному вашему императорскому величеству подданному и расторопному офицеру надлежит».

Сведения о военных действиях Папава в пугачевщину мы находим у Анучина, в его монографии «Действия Бибикова в пугачевщину» («Русский Вестник» 1872 г., т. ХСІХ), в «Пермском Сборнике» (1859 г., кн. II, 1860 г., кн. II), в капитальном труде академика Н. Дубровина: «Пугачев и его сообщники» и некот. др. Но личность Папава является не вполне выясненной.

Анучин говорит: «Во всех виденных нами подлинных бумагах, как, например, донесениях генерал-аншефа Бибикова и Кунгурского магистрата, штаб-офицер этот называется не Попов, а Папав, при чем надо заметить, что в тех же бумагах говорится о его подчиненному горном капитане Попове, а следовательно, нельзя допустить орфографической ошибки. К сожалению, в архиве главного штаба военного министерства невозможно было найти о нем никаких сведений... В документах, напечатанных в «Пермском Сборнике», фамилия его везде пишется тоже Папав; этого придерживаемся и мы. Желательно было бы, чтоб это недоразумение разъяснилось». [648]

Нам удалось найти в Московском дворцовом архиве интересные записки Папава. Везде в них он подписывается «Папав», а не Попов.

По словам Папава, начало службы его было в полевых полках — с 1753 года капралом; с 1755 года сержантом и подпоручиком; в 1759 году он был назначен к генерал-лейтенанту, князю Любомирскому младшим адъютантом; в 1762 году пояковым адъютантом; в 1767 году произведен в поручики; в 1770 году в капитаны; в 1773 году в секунд-майоры.

________________________________

«В походах был, — пишет Папав, — во всю с Пруссией войну и на баталиях под Гегерсдорфом, при осаде города Кистрина в шанцах и под Цорндорфом, под Палцихом и Франкфортом, потом в подкреплении генерал-майора графа Тотлебена, а в 1761 году в корпусе графа Захара Григорьевича Чернышева, обще с австрийским корпусом генерал-фельдмаршала-лейтенанта барона Лаудона, при взятии города Швейдница; в 1762 году, по восшествии на престол блаженной и вечной славы достойной памяти императора и самодержца Петра Третьего, при том же графа Чернышева корпусе, в полку шефа генерал-майора Бенкендорфа будучи полковым адъютантом, под предводительством его величества короля прусского против австрийской армии; в 1768 и 1769 годах в Польши противу конфедератов, где я посылан был из Вильны, во-первых, во сте человек казаков, в местечко Россен, близ прусской границы состоящее, на сеймик, к предложению пунктов, присланных из Варшавы от полномочного посла князя Николая Васильевича Репнина, а оттуда, по возврате, на таковой же сеймик с ротою и пушкою, в местечко Ошмяны; потом, под командою генерал-майора Ивана Михайловича Измайлова, в преследовании скопившихся конфедератов, при маршале князе Радзивилле, в местечке Несвиже, где они и рассеяны. По возвращении в Вильну, определен я был в содержанию польского бискупа, титулующегося киевским и каноником краковским, графа Залуского, которого содержав, отвез в Смоленск к генерал-майору Чарторыйскому. В 1769 г. в турецкой войне, при блокаде города Хотина, был у генерал-майора князя Петра Сергеевича Долгорукова за дежур-майора, который тут тяжело ранен и от той раны в восьмой день, почти на руках у меня, скончался, с завещанием похоронить его в Киеве, куда, по повелению покойного генерал-фельдмаршала князя Александра Михайловича Голицына, тело первого мною отвезено и похоронено. А из Киева генерал-поручиком Сиверсом поручены мне были два офицера с экстраординарною суммою, в полумиллионе золотом и серебром состоящею, при двусотной солдат команде, — которые и [649] препровождены до местечка Полонного к генерал-майору Баннеру, а команда отведена мною в армию. В 1770 и 1771 годах, в Молдавии и Волохии, где откомандирован был по ордеру генерал-майора Александра Васильевича Римского-Корсакова с деташаментом, в трехстах нижних чинов и ста человек казаков, к стороне Трансильванской границы, для кордона. Оттуда, по возвращении с тем деташаментом к армии, был в 1772 и 1773 годах, над Дунаем, против Силистрии и в том же году, от жестокой лихорадки, по приключившейся в животе великой опухоли, уволен в казанские баталионы секунд-майором, с намерением по выздоровлении по-прежнему явиться к армии. По прибытии ж в Казань, командирован был чрез два месяца в Пермскую провинцию для приводу в Казань рекрут, которых приняв семьсоть человек и отошед с ними от города Кунгура девяносто верст, уведомился, по , открывшемуся тогда возмущению, что злодейские толпы к тому городу приближаются, — то, оправдая мою отставку и ревнуя по службе, что воеводы товарища и прокурора на то время в городе не было, отправил в Казань с офицером триста человек, а с достальными, при двенадцати человеках старых солдат, по-прежнему в Кунгур возвратился и, собрав купцов с оружием, какое у кого нашлось, злодейскую, под город подошедшую, толпу, разбив, отогнал; а потом еще скопившиеся в разных местах толпы разбивал».

Кунгур был главный город Пермской провинции. Взятие его пугачевцами несомненно имело бы огромное значение для края: тогда был бы открыт путь Пугачеву к Екатеринбургу и далее в Сибирь.

Власти Кунгура не отличались мужеством. Воевода Миллер бросил город на произвол судьбы при первых же известиях о появлении за Камой пугачевцев; присутствующие и секретари Пермской провинциальной канцелярии, «оставя все свои порученные должности и налично имевшуюся в присутственных местах денежную многотысячную казну, а при том и содержащихся колодников, не дав о том никому, ниже и остающемуся тогда одному здешнему магистрату, знать неведомо куда из Кунгура, миновав учрежденные караулы, объездными дорогами выехали» («Пермск. Сборн.» 1860 г., кн. II, отд. I, стр. 10).

В это трудное для Кунгура время явился Папав. Не легко ему было справиться с своей задачей. Приводим выдержки из его записок (Во многих местах записки переполнены описанием подробностей построения войск, не имеющих значения и потому исключенных, как затемняющих картину общих действий автора против Пугачева. Ред.).

«Бывшим тогда в команде моей рекрутам, — пишет Папав,— нужно было вперить о самозванце, — где ласкою, а инде строгостию обуздать самовольство, приобучить в сражениях к бесстраию никогда не бывалых в том людей... Старался я выучить рекрут к короткому времени первым правилам экзерциции ружьями, присланными ко мне до того от покойного генерала Бибикова».

На заводах были отысканы четыре чугунные трехфунтовые пушки; к ним «сделаны по чертежу с оковкою железною лафеты, к ним ящики с подлежащими в картузах ядрами и картечами фитили и свечи поделаны, и лафеты и ящики выкрашены, и люди к пушкам обучены»...

Кроме рекрут, к отряду Папава присоединялись некоторые кунгурские купцы, мещане, заводские служители и сельские обыватели «с оружием, у кого какое было».

«Преследуя бунтовщиков, — заявляет Папав, — зимою, будучи сам то на дровнях, то на лыжах, а летом без палаток на открытом воздухе..., Бога милостию и щедротами предохраняем, был от сонмищ атамана и от предательства в руки их моими новобранцами, коим я холодом и голодом наскучил, и удерживал их от насилия и грабительств, которые мятежники делали, где только врывались, не спуская и самим храмам. Не приписываю самоугодию о удачных моих победах над бунтовщиками с малою горстью у меня людей неопытных в военной службе, а все подвиги мои отношу в славу и честь единому Богу, которого руководством повсюду имел верх».

В записках Папава мы находим подробное описание сражения, бывшего 11 июля 1774 года.

«Известился я, — пишет Папав, — чрез посланного мною из Кунгура в разъезд офицера к стороне Красноуфимской крепости, что с толпою идет сам Пугачев и неподалеку от Красноуфимска, а от Кунгура в семидесяти пяти верстах, расположился в поле.

«Дабы он больше не усиливался стечением к нему отвсюду всякой сволочи, осмотря все, что в поход взять было нужно, я 9-го числа июня из Кунгура с деташаментом, в восьмистах человек состоящим, с четырьмя пушками, выступил, отрядя вперед разъезды по дороге и по сторонам, с приказанием, чтоб они от деташамента далее десяти верст не отъезжали, а доехав до назначенного от меня места, где быть лагерю, остановились бы. Таким образом дошед до места, переночевал; на другой день, сделав марш, стал от Пугачева расстоянием только уже в восьми верстах.

«Хотя и вся предосторожность сделана мною была от могущего быть внезапного Пугачевым нападения постановлением деташамента [651] баталионом каре, но как междуусобная брань весьма опаснее внешней обыкновенной войны, а при том и одно известное имя, принятое на себя Пугачевым, занимало больше места в сердцах черни, обольщенной выгодами, — принужден я был ежечасно всех нижних чинов, особливо рекрут увещевать, чтоб они, как присягали пред Богом с клятвою государыне верно служить, сражаясь до сего двенадцать раз с бунтовщиками, у коих пушки были, но все нами отбиты, постояли и ныне в последвий раз, а я обещаю, что его разбить нам Бог пособит, только лишь бы слушались меня и наблюдали порядок в оборотах, а от толпы крику немало б не опасались, ибо у бунтовщиков одни только ружья и стрелы, а у нас есть исправные четыре пушки и на каждого по сороку патронов на руках, да по стольку ж в ящиках. Притом же я верно слышал, что Пугачев всех, которые ему сдаются, а равно и тех, кои обманом его к нему из команды бегут, отдает, по любви своей к яицким казакам, в холопи для поселения по Яику, а оттуда казаки за малую вину продают киргизцам.

— Где вам лучше служить: казакам, или государыне и быть добрыми людьми? Вас же по сие время за верность и храбрость везде хвалят, и государыня пожаловала вам по рублю сверх жалованья, которое вы начали получать наравне уже с полевыми солдатами. А что вы ходите еще в зипунах и носите в сумках сухари, потерпите только до зимы: пришлются и сукна на мундиры, и сумы патронные и для ношения провианта; тож сапоги, чулки и рубаха. По первому ж зимнему пути отпущу я вас к отцам и к родне погулять...

«Переночевавши тут, я на рассвете выступил вперед четырьмя колоннами, а отошед версты с четыре, получил известие от посланных вперед разъездов, идущих пред деташаментом в двух верстах, что они видели в полуверсте пред собой стоящие в одну линию, в пяти местах, бунтовщичьи бекеты, человек по сту, а самой толпы сквозь их не разглядели; почему и приказал я шагу прибавить. Подходя же к тому месту, бекеты те вдруг рассыпались и, отскакивая за мои фланги, как бы рекогнисировали о количестве и шествии моих сил; я ж не останавливаясь шел все вперед и, прошед несколько расстояния за места тех бекетов, увидел толпу, стоящую линиею к принятию меня уже в готовности.

«Местоположение было обширное и ровное, засеянное хлебом; почему я, остановясь, построил фронт, и чтоб дать оному больше дистанции, то пехоту в две шеренги, а конницу разделил по флангам, — но и тут едва-ль четвертую долю занял дистанции против линии ополчения сволочи, которой было с лишком четыре тысячи. Но дело [652] пришло неминуемое. Приказав, чтоб наблюдали прямизну и порядок, не разрываясь, ударив в барабан поход, пошел прямо против средины и, дошед в такую дистанцию, что пушки могли доставать, велел идучи стрелять, чтоб тем толпу привесть несколько в конфузию, что и в самом деле примечена была в ней с места на место перебежка и замешательство. Но средина не столько колебалась до тех пор, как, приближась на ружейный выстрел, приказал я из пехоты передней шеренге сделать залп, от которого, при беспрерывной пальбе из пушек, вид повалившихся нескольких всадников и бегающих лошадей привел всю толпу в расстройку; а как сделан еще таковой же залп второй шеренгою, то сволочь, не ожидая третичного, стремглав обратилась в бегство. Я же, подаваясь вперед, прошед уже и становище их, думал, что тем все дело и кончится и толпа вдаль побежит; но вышло мнению моему противное.

«Пугачев сделал умышленно ретираду, дабы тем подать коннице моей к смелости повод отделением ее от пехоты для преследования его, которая легко б могла быть разбита; но, видя, что оная нимало от пехоты не отделяется, Пугачев, отбежав с версту, остановился; потом чрез четверть часа, разделясь на две части, поскакал мимо обоих моих флангов, а проскакав за оные с полверсты, сомкнулся и сделал фронт, подобный первому, чтоб напасть на деташамент с тылу.

«Против такого неожидаемого мною от толпы плана, нужно мне было показать ей лицо деташамента сделанием фронта направо кругом; а учиня сие, пошел я толпе навстречу и, сблизясь на ружейный выстрел, сделал два залпа; потом начат батальной огонь.

«Толпа, с превеликим криком наскакивая, то отбегая, наконец покусилась с флангов напасть на конницу. Находясь в опасности, если толпа сделает сильный удар во фланги конницы, которая никак не может устоять», Папав отправил по 40 человек пехоты на фланги кавалерии и ружейным огнем их отбил иападение пугачевцев. Они обскакали отряд Папава и появились в тылу. Будучи окружен со всех сторон, Папав построил каре.

«Толпа сближалась со всех сторон, стреляла из ружей и стрел. Пугачев же поощрял сволочь ворваться в который-нибудь фас, но всегда отбиваемы были. Уральские и красноуфимские казаки с башкирцами, многие в кольчугах, всех ближе подскакивали к фронту и кричали моей команде:

— Выдайте нам только подполковника с офицерами, а вас всех батюшка прощает и пожалует деньгами и от податей сделаеть свободными. [653]

«Одна злая минута только на то потребна была схватить и выдать меня. Будучи между страхом и надеждою на Бога, избрал я последнее тогда средство: в случае от подчиненных мне насилия, лишить себя жизни из пистолета... А меж тем, поручая себя Богу, приказывал стрелять, не робея и не слушая изменников обмана, и бить больше в барабаны, чтоб тем заглушить голоса казаков, доводимые до ушей рекрутов и прочих.

«Будучи в таковой блокаде около трех часов и не видя ослабы и коцца, и чтобы не пришли подчиненные в усталость и робость, рассудил пробиваться по дороге к Кунгуру; почему и приказал сделать отбой, и потом, ударив в фасе (каре), к стороне Кунгура стоящем, поход, пошел прямо на бунтовщиков, которые, раздавшись, дали дорогу. Но толпа, наскакивая на прочие три фаса, покушалась всячески ворваться. Сим порядком идучи версты с четыре и приблизившись по счастию к речке, на которой была мельница с довольно широким прудом, рассудил тут, по тогдашнему жаркому дню, дать людям несколько времени для отдохновения.

«Пугачев, не имея удачи, потеряв у себя от стрельбы картечной и из ружей по крайней мере до двухсот человек, как видно было по лошадям, выбегающим из толпы в поле без всадников, кроме раненых людей, коих должно быть еще и больше и которых, равно и убитых, увозили арканами, — не тревожа более, потянулся вперед к стороне Кунгура; и отошед от деташамента версты с три, стал линиею поперек дороги, лежащей к Кунгуру, загородя мне путь и, может быть, думая, что я останусь ночевать, велел он не только всем слезть с лошадей, из коих много пущено на траву, но даже и каши стали варить и бить животину, нахватанную в стадах.

«Таковое самозванца на себя надеяние по приверженности к нему глупой черни, позволившего ей всякие насильства и грабительства, делало его о моем деташаменте пренебрегающим. Да и сам я знал, что мне не только не было способа ниоткуда себя усилить, но, находясь внутри полного возмущения, и на существующих у меня в деташаменте, — из коих у многих отцы и родственники в жительствах их заражены с прочими бунтом, а из крестьян взятые мною в Казани почасту дезертируют и переметываются в толпы, — не совсем полагался. Воображая все сии обстоятельства, представляющиеся мне в ужасном виде, что по причине дисциплины легко может вкрасться заговор к бунту и злой на меня умысел, принужден был многие до того не спать ночи для разведывания. Притом озабочивал меня город Кунгур, вверенный моему хранению, в коем до двухсот тысяч рублей государственной лежало суммы, и что [654] воевода и весь город не может быть несведом уже, что я имел с Пугачевым дело; и, будучи отрезан им от города и не получи от меня воевода известия, в каком я нахожусь положенин, можеть быть почтет и совсем деташамент мой погибшим, и как бы близ лежащие к городу селения, а в городе низкого состояния обывателя не взбунтовались я не истребили чиновников для расхищения государственной казны и достаточных граждан имения. Решился, по отдохновении, того ж дня еще в толпу ударить, а чтоб поспешнее и врасплох на нее наступить и тем привести больше ее в конфузию, приказал под пушки и ящики заложить лошадей. А как все оное распоряжено было, то сделал всем вкоротке увещание со обнадеживанием о победе.

— Побежимте, ребята, поскорее, увидите, как нам Бог поможет бунтовщиков разбить и отнять у них котлы и весь харч.

«Затем пустился деташамент не шагами уже, а бегом с наблюдением при том порядка во фронте, и меньше четверти часа прибежал на становище толпы левого фланга, который, бросив котлы с кашею, метался в беспорядке на лошадей, а иные, не поймав их, к правому флангу толпы пешком бежали. Почему, заступя их пехотою место и зашед поворотом во фланг толпы, приказал из под пушек лошадей отложить и раз по десяти вдоль фронта толпы выстрелить, что и отвечало моему чаянию, а справедливее сказать, Бог мне был поборником... Толпа, по нечаянию скорого на нее нападения, в такое пришла замешательство, что, смешавшись в кучу, покидала свои с котлами каши, множество повозок с хлебом и лошадей.

«Но чтоб не дать ей исправиться, то приказано по-прежнему заложить под пушки лошадей и также бегом наступать на толпу, которая, пришед пуще в недоумение и расстройку и не нажидая еще на себя удара, стремглав с своим Мазепою побежала и, будучи такою скоростию преследуема без остановки верст с шесть, скрылась напоследок из виду деташамента, который тут за поздним временем остановился ночевать.

«Возблагодарив о сем Бога, послал я в то ж время десять человек мещан на переменных по жительствам лошадях к воеводе с известием, что Пугачев разбит, и чтоб как в городе, так и в окольных жительствах немедленно публиковано было.

«А по следам толпы посланные из деташамента партии, возвратясь по утру, объявили, что Пугачев, с двадцать верст отбежав, рассыпался по жительствам. Однакож я, толкуя его скрытие в противную сторону, что он, удалясь из виду, хочет привести меня в беспечность, дабы тем удобнее врасплох на меня напасть, в [655] рассуждении его толпы, из конницы состоящей, которая чрез одну ночь верст пятьдесят и более перескакать может, — за нужное счел употребить бдительность. Сколько во ожидании на себя, больше ж на провинциальный город, отстоящий от моего стана еще в шестидесяти верстах, как-бы самозванец, ведая пред ним моих сил не столь легкое движение, не предпринял, выпередя меня, броситься на Кунгур, принужден, не теряя нимало времени, форсированным маршем следовать к городу, послав еще конных о том для сведения к воеводе; и на другой день прибыв как для обеспечения оного, так и ради снабжения деташамента сухарями и порохом, и потом паки идти к поиску Пугачева, который и сам не спал и помчался, расстоянием от Кунгура в восьмидесяти верстах, к стороне Камы о намерением, как после на самом деле оказалось, переправиться через ту реку.

«И хотя я не воображал себе, чтоб мог он наклониться к пригородку Осе, в коем стоял майор Скрипицын с сильнейшею против моей командою и семнадцатью пушками, однакож послал к нему сообщение с нарочными о сем, чтоб он имел взгляд на дороги, идущие к Осе между Кунгура и Красноуфимска, и взял бы должную предосторожность, и что и я в помощь к нему поспешать не премину. Буде ж он, Скрипицын, противустать силам самозванца увидит себя не в состоянии, а меня задержать прибытием к нему непредвидимые обстоятельства опасностию Кунгура, то советовал ему ретироваться к соединению со мною, и что я, по первому от него о сем известию, оставя третью часть из деташамента в случае надобности в Кунгуре, с достальными поспешу к нему навстречу, и по соединении можем ударить общими на самозванца силами, а тем самым, отрезав его от Камы, преградим совсем путь его за нее перебраться и згоним его по-прежнему в Башкирь, где могут встретить его деташаменты, по следам его идущие.

«Но сей офицер, или по надежде на себя, или не хотел моему последовать совету и быть на несколько времени в моем распоряжении, не будучи мне подчинен, ничего не исполнил.

«Я ж, взяв сухарей и снабдясь картузами и патронами, выступил из Кунгура к стороне Осы; а не имев еще подлинного известия о наклонении Пугачева, отошед, остановился в тридцати верстах, дабы всегда взгляд иметь на Кунгур, чтоб отдалением моим от него не подпал оной опасности. Наконец, получил я известие, что Пугачев стан свой имеет в восьмидесяти верстах от Осы, которая от Кунгура во ста двадцати, а от моего места в девяносто верстах; следовательно, майору Скрипицину о состоянии самозванца не можно быть уже несведому. И хотя [656] промежуток в расстоянии меж Кунгура и Осы был немалый, однако ж, держась моего к Скрипицину посланного сообщения, тронулся я с места к нему для подания помощи, выискивая ближние дороги, по коим, прошед верст с десять, не мог далее, за узкостию и за завалением обывателями поперек дороги большими деревьями, идти, а принужден был искать другой дороги по полям.

«И, сделав на пути два ночлега, на третий день, не доходя до Осы верст за двадцать за пять, прибежало ко мне четыре человека с ружьями солдат, объявляя, что Пугачев к Осе приступил, а они, стоя на отводном бекете в лесу, толпою будучи невидимы и не могши, яко-бы, пройдти в команду, пошли вчерашиий день по окольной дороге к Кунгуру.

«Я, прошед еще несколько вперед, у речки остановился для поправления худого моста и отдохновения людям, чтоб потом поспешнее следовать, командировав наперед офицера, в тридцати человеках из мещан конных, с приказанием, чтоб он ехал поспешнее к Осе и высмотрел: точно-ль пришел Пугачев и что у него с Скрипициным происходит.

«Офицер тот, часа чрез три возвращающийся, увиден был мною саженях в двухстах наскоро едущий. Заключа из сего, что надобно тут быть чему необычайному, поскакал я один к нему навстречу, — который объявил мне, что он привез весть не радостную: яко-бы майор Скрипицин поддался Пугачеву со всею своею командою, о чем привезенные им, офицером, три человека осинские обыватели обстоятельнее пересказать могут, — кои на спрашивание мое то самое подтвердили. Не доверяя сему, сверх чаяния моего, слуху, спрашивал их порознь с угрозами, ежели они подосланы от Пугачева тем меня устрашить, то я их, как изменников, тут же повешу. Но они в том же стояли с приполневием, что Скрипицин со всею командою учинил присягу и ходил с офицерами при шпагах на свободе, равно и все солдаты и заводские в команде его служители без всякого караула, смешавшись с толпою; а они трое, сговорясь, прошли между строения в кусты и, ими пробравшись, увидели в поле ходящих лошадей, коих изловя, на них уехали, с намерением искать меня, как-де слышно было Скрипицину и в толпе, что я иду к Осе. Находясь между правдою и ложью, рассудил я ту посыланную команду обще с теми выбегшими обывателями, исключая офицера, не соединять с деташаментом до времени, дабы такими вестями не заразились и мои подчиненные.

«О поступке ж таковом Скрипицина казалось мне все еще невероятно и с здравым рассудком несходно, потому что как мог он сделаться столь легковерным, что волею поддал себя самозванцу; [657] посему должно думать, что и офицеров и всю команду к тому он же, Скрипицын, своими увещаниями склонил и, признав последователя Отрепьева за истинного, в том присягою подтвердил к вечному поношению своего имени... Таковое сверх всякого чаяния его Скрипицына, предательство остановило меня на месте в рассуждении, что мне от Пугачева, получившего новые силы с толиким числом пушек, неминуемо должно быть атаковану, или, миновав меня, бросится он другою дорогою на Кунгур.

«Но меж тем, чтобы узнать еще вернее о вестях тех и сколько можно о предприятиях самозванца, посланы того ж часа две партии: одна при офицере к Осе, чтоб он, подъехав в темноте, если может миновать опасности, к форштадту, схватил из первой избы обывателя и с ним возвратился; другой же партии приказано ехать от деташамента прямо в левую сторону поперек всех дорог, идущих к Осе, держась к реке Тулеве, обселяющей ее башкирцами обще с татарами, разведать, нет-ли меж ними какого скопища.

«И как я чаял, что и Скрипицын с офицерами своими при толпе будет и при присутствии самозванца не оставит покавать своего первого опыта в храбрости и усердии, то в большое приводило беспокойство увидение его, с солдатами, моими рекрутами и прочими: как бы не вышли они из моего повиновения и не предались бы самозванцу.....

«По миновании с час времени, толпа появилась и, остановись на пушечном выстреле, выслала трех человек башкирцев и одного русского в кольчугах, с растянутыми на копьях белыми платками.

«Подъехав, русский кричал, чтоб по них не стрелять, что они послы, мирные люди, посланные от батюшки к подполковнику, чтоб он с офицерами и со всею силою приклонился; за то ему батюшка пожалует Кунгур с казною, офицерам деревни, а рекрут распустит по домам; казаков же освободит ото всех податей вечно, и солдатчины с крестьян никогда не будет; а майору Скрипицыну пожаловал батюшка Осу и рыбные на Каме ловли, офицерам всякому по медному заводу.

«Выслушав сию нелепость с терпением, чтоб после и с моей стороны им о злодее внушить, — приказал, вышедши, одному сержанту, кричать:

— Батюшка, вами называемый, вас обманывает: он бунтовщик, беглый донской казак Емелька Пугачев. И подполковник вам приказывает, чтоб вы к государыне пришли с повинною, а его, плута, Емельку Пугачева, связали и привели к подполковнику. За то вас гооударыня всех простит и пожалует. А ежели вы не послушаетесь, его не приведете и будете заодно о ним, вором, [658] еще бунтовать, то вас велит государыня десятого вешать, а прочих кнутьями сечь и ссылать на каторгу. Поезжайте же и скажите о том вашей братии, сколько вас всех у Емельки Пугачева.

«По окончанин сего они тихим образом к толпе поехали и, как бы рассуждая, стоили на месте с четверть часа; потом вперед все тронулись и, приближась на картечный выстрел, вытянулись вдоль реки с намерением сыскать удобное место к переправе. Числом же сей сволочи примерно было сот до восьми, по большей части из иноверцев, позади коих подале разъезжало на лошадях человек двадцать в полном солдатском мундире, — по коим я заключал что они посланы от Пугачева умышленно для доказательства моему деташаменту, что они команды Скрипицына; однакож близко не подъезжали.

«Сволочь во многие голоса кричала, чтоб подполковник со всею силой поддался заодно с майором Скрипицыным, а ежели не хочет поддаться, то батюшка велел его, подполковника, с офицерами связать и выдать нам головою; а не выдадите, то батюшка сам завтра придет на вас с армией и с пушками и побьет всех вас наголову.

«Выговорив сие, зачали стрелять некоторые из винтовок, а большая часть из луков; почему приказал я сперва из двух пушне картечами и передней шеренге рекрутам выстрелить, потом из других двух и второй шеренге, отчего столь затуманились и стремглав обратились в бег, что и сотоварищей своих, оставшихся на месте, побоялись забрать. Вслед их заряженные ту ж минуту пушки ядрами одна за другой выстрелили, отчего вся та сволочь провалилась из виду и больше уже не показывалась……

«К вечеру ж прибежали из осинских обывателей два человео со объявлением, что Пугачев перебрался чрез Каму в полдень с майором Скрипицыным и его командою, а к вечеру-де и достальные из толпы все переедут.

«Сие объявление казалось мне на правду никак непохожим в рассуждении разъездов, от толпы виденных офицером и старшиною; почему те выбегшие и закованы в железо с устращиванием: ежели они пришли для высмотрения моих сил, то живые от меня не выйдут; однакож в том без робости утвердились, — почему и приказал я изготовить капитану Буткевичу с пушкою сто человек рекрут и двести конных и на самой утренней заре, посадя рекрут на лошадей, велел ему идти прямо к Осе, имея осторожность, наиболее с левой стороны; и если никакой опасности не будет, доехать до самой Осы и заглянуть в нее.

«Капитан рапортовала что он доходил до самой Осы, в которой [659] ни одного человека из пугачевской толпы не осталось, а перебрались все за Каму вместе с майором Скрипицыным, поддавшимся со всею своею командою и пушками. И как он, Буткевич, поворотя от Осы, взял путь другою дорогою в правую руку и отошел верст с семь, то вдруг повстречалась ему толпа, по большей части из иноверцев, человек около четырехсот. Видя, что пеших при нем нет, сблизясь на ружейный выстрел, толпа начала стрелять из ружей и луков; и покуда рекруты спешивались, толпа стала охватывать фланги. Но как рекруты, по принятии от них лошадей, построясь, сделали по толпе той два залпа с пушками, то толпа, в ту ж минуту отскочивши, пустилась в бегство. Он же, опасаясь вдаль преследовать, чтоб не быть заманену в засаду, повернул вкруте влево и вышел благополучно на прежнюю дорогу, посадя пехоту по-прежнему на лошадей. Из толпы ж той человек со сто, возвратясь, ехали за ним в виду верст с десять и после отстал.

«Как по переходе Камы Пугачевым стремление его неотменно должно быть обращено на заводы к истреблению их и склонению заводских служителей в свою шайку, которую никто не преследует, я ж переправиться за Каму сам собою никак не смел, во-первых, что определен был единственно к хранению только Пермской провинции и ее города Кунгура, во-вторых, что повсюдного повиновения в провинции сей еще не восстановлено. Следовательно, переправою моею чрез Каму обнажу провинцию, и Кунгур может подпасть гибели; тогда ничем я не могу быть извинен, что по одному своему предрассудку, переменя главной команды план, вышел собою из черты, мне предписанной. А чтоб по крайней мере о стремленья самозванца скорее повсюду было известно к принятию нужных мер, послал я того ж дня к воеводе с нарочным письменное известие, чтоб он не мешкавши с нарочными отнесся в Казань к генерал-губернатору Бранту, тож и в Екатеринбург к полковнику Бибикову, у которого находятся с деташаментами подполковник Жолобов и майор Гагрин, — то не рассудит-ли Бибиков их обоих отрядить за Каму чрез Оханное экономическое село к преследованию самозванца. А буде воевода сведом, что оные Жолобов и Гагрин находятся от Екатеринбурга ближе к Кунгуру, то б особенно и к ним прямо о таком важном и не терпящем время деле чрез нарочных же сообщил.

«Сам же я на другой день по утру пошел к Осе, дабы сделать преграду от стороны Уфы башкирцам и татарам, скопившимся с намерением перебраться за Каму. И, прошед подле Осы, склонился вниз по течению Камы, чтоб чрез то больше захватить мест, наполнившихся скопищами башкирцев и татар.

«Сделав поворот влево к стороне Кунгура, дабы очистить дорогу [660] от бунтовщиков, которые, сведав, что им путь при Осе к Ками препят, атаковали меня в пятнадцати от Осы верстах, примерно человеках в тысяче, по большей части из иноверцев; но, по узкости местоположения, не могли сделать круговой атаки. А тем самым и подало мне лучший способ наступить на них всем фронтом и разбить к стороне Башкирии. Преследуя верст с десять конницею с посажением на лошадей полутораста человек пехоты и с одною пушкою, при капитане Буткевиче отряженною, где, наконец, рассыпались в разные стороны из виду вон; а дабы и совсем разрушить их к переходу за Каму предприятие, переночевав с деташаментом в поле, на другой день дошел до первых пустых иноверческих селений, по реке Тульве лежащих, — из коих в одном, которое было побольше, расположился, отряжая партии далее при офицерах, с которыми хотя по нескольку башкирцев, выбегая из лесов, и встречалось, производя перестрелки, но больших сшибок не было, а напоследок и ничего не стало слышно.

«Пробыв же здесь недели с три, поворотил с деташаментом к Кунгуру; увещевая по дороге собою и посыланными партиями по жительствам обывателей ласкою и угрозами к должному начальству повиновению, дошел до Кунгура, где нужно было на непредвидимый случай всем потребным до деташамента запастись; особливо рекруты обносились без мундира и обуви, будучи в серых зипунах, в котах и лаптях, находясь без палаток всегда на открытом воздухе.

«А чтоб по стоянию в Кунгуре не выпустить из виду сторону, от Уфы с Камою соединяющуюся, дабы и еще и иноверцы, частию с русскими, не вздумали, скопившись, перебраться чрез Каму вслед самозванца, — посылал туда частые разъезды, которые один по другом подтверждали вновь появляющиеся скопища; почему пробыв в Кунгуре только с небольшим неделю, за необходимое счел по-прежнему идти к Осе. И, не доходя до нее, расположился с деташаментом в селе Крылове, отряжая при офицерах партии к поселениям иноверцев, — которые до того остервенились, что, оставя домы и хлеб в поле, скрылись с семьями их в лесах; выбегая из оных человек по пятьдесят, имели с партиями частые сшибки. Почему и принужден я был пробыть в тех местах всю осень и уже возвратился в Кунгур зимним путем, когда настала повсюду тишина».

_____________________________

Энергические действия Папава не были оценены в должной степени.

«Командующие во время того замешательства деташаментами, — пишет он, — имея у себя регулярных людей, полковник Юрья Бибиков, подполковник Михельсон и в команде его Дуве и субалтерн-офицер [661] пожалованы деревнями, а подполковнику Милковичу, и деташамента у себя не имевшему, а только-что под прикрытием доставил он в Оренбурга провиант, пожалованы деревни и диплом. Я ж, переходя с своим деташаментом от одного генерала к другому, в доклад с теми получившими деревни, по несчастию моему, не внесен, а чрез то таковой высочайшей милости получить не удостоился, и хотя покойный генерал граф Петр Иванович Панин, письмом своим похваляя усердие мое к службе и защищение от злодеев города Кунгура с двухсоттысячною в нем казною, уверял меня, что я, конечно, в сравнении с теми получившими деревни, без награды оставлен не буду, как скоро он, генерал, предстанет пред лицо монаршее и всеподданнейше донесет особенно о моих подвигах, но, видно, какие-нибудь обстоятельства представить обо мне, к несчастию моему, ему, генералу Панину, воспрепятствовали, и я чрез то не мог получить чаемой мною высочайшей милости».

Папав не мог примириться с невниманием к нему властей.

В 1777 году он обратился с прошением к императрице Екатерине II, при чем, описывая свои заслуги, заявлял, что ему пришлось перенести гораздо более трудов, чем начальникам регулярных войск: «у него, Папава, были рекруты, при коих солдат только до 40 человек, конницу составляли обыватели»... Кроме того он «оставленный свой в Казани экипаж, в коем все его имение состояло, во время нашествия на Казань утратил». Папав просил императрицу, «чтоб его, в сравнение с помянутыми получившими высочайшую милость, пожаловать полковником».

Сенат, представляя ходатайство Папава на усмотрение императрицы, с своей стороны сообщал, что «подполковник Папав, как между прочим и казанский губернатор генерал-поручик свидетельствует, не только достохвальными и ревностными своими поступками защитил от злодейского разорения город Кунгур, где тогда до 200 тысяч казенных денег было, но и после по разным местам Пермской провинции следуя с своим деташаментом, составленным большею частию из городских и сельских обывателей, также из рекрут, неоднократно преодолевал злодеев на бывших с ними сражениях, и тем не только г. Кунгур спасен, но и принадлежащий к нему уезд очищен был».

По мнению Сената «во уважение сих заслуг» надлежало Папава «из высочайшей милости наградить чином коллежского советника, так как он ныне помещен уже в статской службе».

Вследствие этого представления Сената, Папав был произведен в коллежские советники; по открытии Казанского наместничества помещен в палату уголовного суда председателем; в 1784 г. [662] получил чин статского советиика, и наконец, в октябре 1785 года по прошению, за болезнью, «отставлен от всех дел».

В 1797 г. Папав обращается с просьбой к императору Павлу Петровичу. Вспоминая свои заслуги пред отечеством, он молит о царской милости ради своего затруднительного материального положения.

«От роду мне, — писал Папав, — 62-й год; детей имею: дочерей пять и одного сына, обученного моим коштом французскому и немецкому языкам и кавалерии, который теперь служит за меня в артиллерии подпоручиком на Кавказской линии, — сошедший уже о рук моих и должен без помощи моей содержать себя получаемым жалованьем; но обременяют меня дочери. А ныне на невест женихи смотрят вместе с приданым, которого по летам моим уже поздно наживать да и не от чего, а при том и без их матери, которой смерть, к несчастью моему и их преждевременно случившаяся, нанесла мне в левую руку и ногу паралич, хотя легкой, но чувствуемой всегда при малейшем холоде; слабое здоровье понудило меня сверх желания моего оставить службу... Всемилостивейший государь! Воздех к тебе руце мои..., вонми гласу моления моего и не отврати лица твоего от меня; аще бо из твоих подданных, подвигами подобных Велисариям, Евгениям и Мальборухам, кого наградиши, ничто же велие, и аще из первостатейных министров, остроумных и скорых в распоряжениях о пользе твоей империи, осыпеши дарами и украсиши цепями и гривнами, — ничтоже дивно: достойни бо суть милости твоея. Но на мне немощном удиви милость твою единственно по благости твоей и бесприкладному милосердию и отпусти дерзновение мое, якоже и Отец Небесный отпущает».

Императором было пожаловано Папаву 100 душ, о чем и дан указ Сенату 16-го марта 1797 г.

Сообщ. Д. Успенский.

Текст воспроизведен по изданию: Против Пугачева. (Из записок современника) // Русская старина, № 6. 1904