-

ИВАН КОНСТАНТИНОВИЧ БОШНЯК, КОМЕНДАНТ ГОРОДА САРАТОВА, В 1774 Г.

В 3-й тетради сборника «Др. и Нов. Россия» 1877 г. помещена интересная статья Я. К. Грота: «Эпизод из Пугачевщины», заключающая в себе, между прочим, проверенное по подлинным документам описание бывшего в конце 1774 г. столкновения или бывших пререканий между гвардии поручиком Гавриилом Романовичем Державиным и саратовским комендантом, полковником Иваном Константиновичем Бошняком, по поводу защиты города Саратова от Пугачева.

Из статьи Я. Б. Грота, из «Истории Пугачевского бунта», составленной А. С. Пушкиным, а равно и из документов, касающихся пугачевской смуты, помещенных в V томе сочинений Державина, изд. Императорской Академии Наук 1869 г., мы знаем об этих пререканиях следующее:

По принятии генерал-аншефом графом Петром Ивановичем Паниным главного начальства над губерниями, где свирепствовал возбужденный Пугачевым и его сообщниками мятеж, и над войсками, туда посланными, и по занятии мятежниками городов Курмыша, Саранска и Пензы, — Пугачев, поставив воеводою в последнем городе господского мужика, пошел к Саратову.

Саратовское начальство встрепенулось и стало готовиться к возможному нашествию на город мятежников. [200]

Комендантом Саратова был полковник Иван Константинович Бошняк, по словам Я. К. Грота, родом славянин из Македонии ¹, а главным судьею конторы опекунства иностранных колонистов — ст. советник Лодыжинский, по чину старше коменданта. Около половины июля месяца 1774 г., т. е. до занятия Пугачевым Курмыша, Саранска и Пензы, прибыл в Саратов отряженный еще в марте месяце ген.-аншефом Александром Ильичем Бабиковым в селение Малыковку (что ныне г. Вольск) с специальною целию перехватить Пугачева в случае его набега на Иргиз, — гвардии Преображенского полка поручик, Гавриил Романович Державин.

По словам Пушкина, чин гвардии поручика, резкий ум и пылкий характер доставили Державину важное влияние на общее мнение. Позволим себе к этому прибавить, что и полное доверие к Державину его начальников: князя Щербатова, князя Голицына и Павла Потемкина, постоянно и особенно одобрявших все его распоряжения, могло много содействовать к упрочению авторитета его в Саратове. Немалое значение в этом случае могли иметь и близкие, если не дружественные отношения Державина в Лодыжинскому, которые нетрудно уловить из характера и тона всей переписки, бывшей тогда между ними и помещенной в V томе сочинений Державина.

Астраханский губернатор П. Н. Кречетников, уезжая 25-го июня из Саратова, поручил охранение города коменданту Бошняку, но с тем, чтобы он совещался с другими начальниками и действовал с общего согласия.

По получении известия о раззорении Казани, Лодыжинский, по предложению Державина, который смотрел на него как на старшее лицо в городе, созвал совет для обсуждения мер обороны города.

Приглашенный на совещание, бывшее 24-го июля, комендант Бошняк был того мнения, что надо укрепить город валом и дожидаться нападения. Державин и другие находили, что по [201] обширности и положению города укрепить его в короткое время невозможно и нет в достаточном количестве ни войска, ни артиллерии, для занятия такого значительного пространства, как окружность города Саратова. Поэтому было положено, в случае приближения мятежников, идти к ним навстречу вооруженною силою, а чтобы укрыть казенные деньги и безоружных жителей, построить ретраншемент близь города, на берегу Волги, у конторских магазинов и казарм. Лодыжинский, как бывший, инженер, составил и план укрепления. Бошняк согласился дать рабочих и инструменты.

Державин на другой день поехал обратно в с. Малыковку, а Бошняк, получивший между тем от князя Щербатова извещение, что Саратов вне опасности, нашел в этом предлог отступиться от неохотно подписанного им постановления бывшего 24-го числа совещания.

Отказ коменданта дать рабочих побудил Лодыжинского и его сторонников вызвать в Саратов Державина, в надежде, что он нагонит страх, а на новом, при участии купечества и членов низовой соляной конторы, совещании, бывшем 27-го июля, первоначальное определение было возобновлено, хотя его Бошняк не подписал. На средства купечества стали строить укрепление. Бошняк, при известии, что Пугачев уже в Алатыре и направляется в Саратову, согласился иметь около провиантских магазинов небольшое укрепление, но считал все-таки нужным возобновить городской вал, окружающий город, поставив на нем батареи; Лодыжинскому же сообщил 28-го числа, что, как комендант, он не может оставить города и церквей, острогов и складов вина на расхищение злодеям, и затем, отказавшись от предположения устроить укрепление около провиантских магазинов, приступил к работам по возобновлению вала и объявил полученный от Кречетникова ордер о подчинении ему, коменданту, всех жителей.

Раздраженный упорством коменданта Державин, вернувшийся в Саратов 30-го июля, написал заносчивое и язвительное письмо Бошняку от 31-го июля (см. V том сочинений Державина, № 151, и приложение 5-е «в Истории Пугачевского бунта», А. С. Пушкина), доказывая, что комендант совершенно несведущ в инженерном деле, и объявляя ому, что он, Державин, со всеми [202] подписавшими определение, принимает ответственность в принятом решении. Не ограничиваясь этим, Державин внес 1-го августа предложение в магистрат об устройстве укрепления. Магистрат поддержал домогательство Державина: укрепление начали строить; но комендант остановил работы и жаловался губернатору Кречетникову на своих противников и в том числе на Державина, который, по его словам, «поносил его, коменданта, ругательными и весьма бесчестными словами и намеревался арестовать».

Считаем лишним подробно излагать дальнейший ход событий в Саратове, вполне обстоятельно изложенный в статье Я. К. Грота; упомянем лишь вкратце, что Державин, после неудачного своего похода к Петровску, озабоченный экстренными делами, выбыл 5-го августа в Малыковку, а 6-го августа Саратов занят Пугачевым.

Храбрый комендант Бошняк, несмотря на измену казаков, гарнизона и самих жителей Саратова, не сдался, а с оставшимися верными долгу службы 60-ю офицерами и солдатами, с оружием в руках, пробрался сквозь толпы мятежников в Волге, отправил казну и дела в Астрахань, асам, 11-го августа, водою прибыл в Царицын.

Три лица, касавшиеся вышеприведенного эпизода, отозвались различно, оценивая поступки Державина и Бошняка.

А. С. Пушкин очевидно не одобряет образ действия Державина в Саратове; он говорит: «Державин успел добраться (с пути в Петровск) до Саратова, а оттуда на другой день выехал вместе с Лодыжинским, оставя защиту города на попечение осмеянного им Бошняка» (стр. 196, т. VI сочин. Пушкина, изд. П. В. Анненкова, 1855 г.).

Граф Салиас («поэт Державин, правитель наместничества», IX и X кн. «Русс. Вест.» 1876 года), говоря, что сделанное Державиным во время Пугачевщины не имело большого значения, прибавляет: «Кроме сметного столкновения с комендантом города Саратова, Бошняком, которого он хотел заставить насильно возвести укрепление в городе, не имея никого для их защиты — мы не находим ничего интересного».

Я. К. Грот, в статье «Эпизод из Пугачевщины», не решает вопроса положительно о том, кто был прав, кто виноват, но при этом говорит: «мы не знаем, чем кончилось [203] бы дело, еслиб принято было предложение Державина идти навстречу Пугачеву и сразиться с ним в поле, но знаем что последствия не оправдали мнения и поступка Бошняка: вместо того, чтобы, по желанию самого губернатора, энергически действовать за-одно с другими, комендант посылал за несколько сот верст просить разрешения у своего начальника. Бошняк, благодаря Кречетникову, нашел сильного заступника в графе П. И. Панине, в глазах которого Державину сильно повредила его ссора с комендантом. Князь Голицын, как и Потемкин, был совершенно на стороне нашего поэта, но это тем более вооружило против него Панина, нерасположенного к обоим».

Наконец, в V томе сочинений Державина, на стр. 143, находим следующее замечание Я. К. Грота: «Беспечность Бошняка сделалась пагубною Саратову».

Мы весьма далеки от того, чтобы взять на себя произнесение суда над обеими почтенными личностями, когда на это не решился автор «Эпизода из Пугачевщины».

Скромная задача наша не выходит из пределов желания пополнить материалы, касающиеся приведенного эпизода, сопоставлением некоторых фактов, уже известных читателям из напечатанных документов и исследований, и помещением тех собственно документов, которыми особенно дорожил саратовский комендант и которые хранятся в семейном архиве его потомков.

Выполняя первую предположенную нами задачу, мы не можем обойти молчанием следующих обстоятельств.

Весь ход столкновений и пререканий, бывших между поручиком Державиным и саратовским комендантом, показывает, что такое явление в столь серьезную для правительства, и вообще всего народа, минуту могло иметь место лишь при полнейшем отсутствии местного единовластия или единоначалия. И действительно, сколько мы ни вчитывались в равные ордера и инструкции, даже секретные, данные Державину, мы не могли ясно себе усвоить: каким образом молодой поручик Державин, имея поручение стеречь побег Пугачева на Иргиз, считал себя отдельным начальником, не подчиненным ни местному губернскому, ни местному воинскому начальствам, и, как [204] кажется, имел некоторое стремление считать себя невполне подчиненным даже самому главнокомандующему, графу П. И. Панину, ибо в переписке с Бошняком ссылался на то, что действует по секретной коммисии, имеющей поручения от самой императрицы, и что его требования все обязаны исполнять. Неменьшая неурядица царствовала и в Саратове, в котором распоряжались двое: комендант, имевший своего начальника в астраханском губернаторе, и Лодыжинский, у которого было свое особое начальство в Петербурге.

Если Державина нельзя обвинять в том, что его инструкции были невполне ясны и определенны, равно как и его служебные отношения к местным властям, нельзя того же сказать о его образе действия в Саратове. Из письма Державина в Лодыжинскому, еще от 7-го июля 1774 г. (№ 126, в V томе сочинений Державина), видно, что он, по выезде из Саратова губернатора Кречетникова, стал сноситься не случайно, а намеренно, с полным сознанием, не с комендантом, а с главноприсутствующим конторы опекунства иностранных колонистов, статским советником Лодыжинским, поясняя, что он, Лодыжинский, «в городе особа всех старшая более всех власти и команды имеющая».

И так, если семя раздора и почин двоевластию еще прежде существовали в г. Саратове, то, во всяком случае, наш высокоразвитый и даровитый поэт семя этого раздора укрепил, а двоевластие как-бы узаконил.

Далее, всякий согласится, что авторитет местных начальников с появлением мятежников падал ежеминутно и что это окончательно губило дело. Во все время пребывания в Саратове, Державин, несмотря на высокое свое положение особо доверенного лица и офицера гвардии, авторитета законного начальника гор. Саратова ни в чем не поддержал, а заручаясь протестами его противников и горожан, значительно, если не окончательно, уронил. Могли ли доверять коменданту во время критической минуты жители г. Саратова и воинские команды, когда за несколько суток перед тем Державин, по донесению Бошняка, всяческими «ругательными и весьма бесчестными словами его поносил и бранил и намеревался как осужденного арестовать». [205]

Конечно трудно сказать, что случилось-бы, еслибы приняли предложение Державина относительно способа защиты города, так как из всей команды 700 человек — надежных оказалось около 60. Быть может, такая горсть людей не в силах была бы устоять в поле против толпы более чем в 10,000 человек и удержать ретраншемент близь казарм точно так же, как они не устояли и за укреплениями городского вала.

Далее, нам говорят, что последствия не оправдали мнения и поступков Бошняка, но ведь тоже можно сказать, что последствия не оправдали мнения и поступков Державина. Последний намеревался арестовать коменданта как изменника. Бошняк, положим, если и мог не быть стратегиком, но он не оказался изменником, ниже трусом, чему несомненным доказательством служат как его геройское отступление и доставление казенного имущества в Астрахань, так и приведение верной команды в Царицын, на который вел свое наступление неприятель. Наконец, не меньшим подтверждением сему служат те почести и награды, которых удостоился комендант, защищавший свой город. Принятие такой меры, как арестование начальника города младшим по службе лицом и притом заезжим, могло бы найти себе оправдание лишь только при очевидной измене такого начальника.

Здесь мы не можем умолчать и о несправедливом укоре Державину, который проглядывает в словах А. С. Пушкина, намекающих на постыдное как бы удаление его из Саратова 5-го августа, накануне погрома города. Несомненные документы, приводимые в статье Я. К. Грота, вполне, кажется, снимают этот незаслуженный Державиным укор.

Обращаемся ко второй нашей задаче.

________________________

II.

В числе документов, хранящихся, как мы выше сказали, в семейном архиве потомков Ивана Константиновича Бошняка, собственно касающихся занимающего нас эпизода — пять, из которых один, а именно ордер графа П. И. Панина Державину, от 12-го октября 1744 г., был трижды напечатан, а именно: в «Саратовских губернских ведомостях» 1844, № 9, в «Журнале Министерства Народного Просвещения», том LXVIII, 1850, отд. VI, ст. 25, и в V томе сочинений Державина, за № 264, на стр. 251. Остальных четырех документов мы в печати нигде не встречали. Ордер от 12-го октября, по тесной связи его содержания с вопросами, в настоящей статье затронутыми, и по особенно любопытному вообще его содержанию, приводится нами в настоящей статье по тексту того самого списка, который нами отыскан в бумагах саратовского коменданта.

I. Реляция гр. Петра Ивановича Панина.

19-го августа 1774 г., № 8.

«Державнейшая императрица, самодержица всероссийская, всемилостивейшая государыня! Полученные мною рапорты от полковника Михельсона и подполковника Муфеля, при выезде моем из Москвы, при сем в оригинале всеподданнейше подношу, так как и копию с рапорта Царицынского Коменданта в государственную военную коллегию писанного, с которым курьером я ночес ² в городе Коломне повстречась, должностию моею поставил распечатать, и сняв копию у сего-ж В. И. В., по важности содержания его, поднести. Соизволите высоч-ше В. И. В. усмотреть как о несчастливом похищении города Саратова, государственным злодеем, так особливо приметить, что во оном оказалось первоначальное изменническое предательство, не толь от Козаков, но и от регулярных войск В. И. В., как гарнизонных, так паче и от полевой артиллериской там бывшей команды с некоторыми их проклятыми офицерами. В сем случае, беспредельные мое к В. И. В. верность и усердие обьяв меня разными поражениями, первою мне всеподданническою должностию внушили представить В. И. В., что время уже настало противу тех прельщений, которыми злодей достигает, видно до уловления поползновенных душ и в самых регулярных войсках и их офицерах, оказующим противу сего злодея отличную к В. И. В. и Государству службу и верность не различать с службами пред В. И. В. противу внешних неприятелей и получившими за оную побудительные к чести и славе отличные знаки монаршего благоволения, при [207] чем дерзаю напомянуть о деташаменте полковника Михельсона, которого все штаб, обер-офицеры и рядовые гораздо больше десяти раз злодея противу себя в превосходнейших силах с великим мужеством и неутомлением, трудами разбивали, да и теперь главнейшую надежду на сей деташамент полагаю, ожидая о том ежеминутного известия; а надеюся, что от сего деташаментного командира по прежней каманде донесены В. И. В. были об отличившихся с ним в храбрости и верности штаб и обер-офицеров и о многотрудностях всех его подчиненных, то хотя по всемилостивейше снабженной от В. И. В. мне полной мочи и могу сим некоторые поощрения сделать, однакож не сравниваются в сердцах у поданных с приобретенными от монаршего престола и благоволения.

«Сейчас вступаю я отсель в поспешное продолжение моего пути завтра к вечеру достигну до деташамента мною предводимого. А имею уже рапорты, что с деташаментами полковник Древиц надеюсь проминовал Шацк, а князь Голицын Сызрань, поспешая все со всеудобвозможными силами в ту сторону, где сам государственный злодей теперь обращение свое имеет и усилился; но при сем положении больше всего меня теперь беспокоит, всемилостивейшая государыня, что край бунтующих Башкирцев и других с ними народов, остался теперь от меня в такой отдаленности, под надзиранием одного генерал-маиора Фреймана, ибо генерал-маиор Потемкин, которого прозорливость в воинском искустве меня лучшеб могла успокоивать и который полевую команду, хотя самовольно на себя принял, но опасаюсь, что порученная ему секретная коммисия не допустит его от себя отдаляться и я того ему приказать не мог. В рассуждении чего весьма-б не бесполезно было естьли-б соизволили указать кого надежнейшего из генерал-порутчиков, избрав к главному в том крае надзиранию, до приближения моего отправить на почте. Всемилостивейшая государыня, В. И. В. всеподданнейший раб. Граф Петр Панин. № 8. Августа 19 дня 1774 г.».

II. Ордер гр. Петра Ивановича Панина лейб-гвардии поручику Державину.

Симбирск, октября 12-го числа 1774 г.

«Рапорт вашего благородия ко мне пущенной, от 5-го числа со всеми предложениями я получил.

«По весма великой его подлинно обширности конечно имели вы настоящую причину подумать, что ори моем нынешнем многозаботном Ее Императорскому Величеству служении может он мне представиться к прочтению великим обременением, но в том и оправдало ваше обо мне благое заключение. Я при получении его, что уже половину ночи в делах по моей службе упражнялся; но другую половину неоставил употребить в самое внятное его прочтение.

«К сожалению моему, потому чистосердечию, которое я непременным себе законом особливо в должностях службы поставляю, принужден я вам сим открыться.

«Все оного пространство ничего во мне другого не произвело как примечание, что вы больше несчастливы, нежели украсительные слова во оном рапорте вам послужили, потому что сколь подлинно, что они самые выбранные [208] и доволно красноречивого искуства в себе имеют, но и то неоспоримая правда, что сколь ваши намерения, которые вы тем красноречием изъясняли не были благи и усердны в ползе отечества, но, по несчастию вашему, для чего вы их употребляли, во всем том противное вам произошло, ибо злодей вами непоиман и все те места были тем похищены и разорены, для соблюдения которых преступали вы пределы и чина и власти вам порученной, вступался в чужие и вам непринадлежащие должности, наставляя и предосуждая людей, имеющих чины выше вашего и практику в настоящих делах пред вами превосходную, отчего обыкновенно более происходят повреждения в настоящих делах, нежели поправления оных. Я по такому моему о всем том вниманию и по нежеланию отступить от употребляемых мною всегда по службе должности моей чистосердечию и откровенности, теперь и нахожу себя вынужденным сказать вам сие.

«В доказателство тому, что вы истннно желали положить и нещадить никак живота своего в службе Е. И. В. вами восприятой против врага Ее и всей Империи, будут служить только одни слова, а комендант Саратовской имеет то, что он непокидал своего города и защищал его нетокмо до самой последней крайности, но и при сущей измене и предательстве в злодею его подчиненных, с оставшими при нем самыми вернейшими и усерднейшими в Ее Императорскому Величеству из оных рабами прошел с оружием в руках сквозь всю столь много ужасающую злодейскою толпу в такую опять крепость, на которую злодей, по примечанию устремьлся ж (устремился же), а не туда, гдеб он безопасен был, почему и представляется мне, что гораздо лутче сему коменданту пред военной суд явиться естьлиб обстоятелство того востребовало, нежели вам по изъявлению вами желания военного суда, ибо регулы военные да и все протчие законы приемлют в настоящее доказательство и вероятность болше существительные действия, нежели сокровенность человеческих сердец, изъявляемых словами, чего ради по истинному к вам усердию советую отложить желание ваше предстать пред военной суд.

«Притом рекомендую в теперешнем моем началстве над сдешними войсками и тремя губерниями не употреблять вам себе ни советами, ни вещию ни вкакие дела, которые вам точно от мест и персон настоящую власть имеющих препоручены не будут и пылкость смелости вашей убавить в рассуждениях, представлениях и толкованиях о делах вашей должности непрепорученных и к чинам и заслугам выше вашего настоящего состояния, уверясь совершенно, что и при даровании небес самого лучшего разума, как к красноречию и представлению вещей в хорошем виде, потребны токмо наука и выбор слов, так насупротив к существителному произведению безошибочно и с верностию дел надобно наперед испытание себя самого в существителнейшем же действии, к чему и руководствует более всего практика, а потому добродетель и благоразумие научает, чтоб в неиспытанных собою делах меньше или и вовсе на себя не надеяться, но искать приобрести опознание оных чрез людей в практике упражняющих.

«Впротчем будьте уверены, что все сие из меня извлекло усердие к людям, имеющим природные дарования, какими вас Творец вселенной наградил, по истинному желанию обращать их в прямую пользу служения владеющей нашей великой Государыни и отечеству и по той искренности с которою я пребыть желаю, как теперь с почтением есмь. Октября 12 дня 1774 году. Синбирск». [209]

III. Выписка из реляции к Императрице Екатерине II.

Октября от « » числа (1774 г.).

«Смею притом всемилостивейшая государыня ³ о сем коменданте с подчиненными ему офицерами, пробившимися сквозь злодея то присовокупить, что они в точности исполнили и заслугу свою показали по настоящей своей В. И. В. присяге, где каждой обещается и должен, в потребном случае, нещадить своего живота, и где от всякого требуется не витийственных слов и вмешивания в чужие себе непринадлежащие и выше своего звания должности и дела, но существителных всякого по своему званию действ и безмолственного повиновения одному другому по предписанному в регулах порядку, от которых кажется мне при приближении злодея на Саратов далеко было отступлено собиранием советов с приглашением купечества. Усердие мое по истинном соблюдении установленных от В. И. В. безмолвственных повиновений по форме правительства самодержавной власти и по чинам одного над другим установленными, не мог я воздержатся, чтоб Державину не сделать такого предложения, какое Вы изволите здесь в копии усмотреть и Саратовскому коменданту дать повеление, чтоб он тамошних купцов Кобякова и Протопопова прислал сюда скованных, которых неоставлю я распросить, для чего они дерзали посылать к злодею депутации, противуречить коменданту и неповиноваться ему в должностном безмолвии: что они ответствовать будут, принесу всеподданнейше к В. И. В. и стану ожидать Манаршаго о них повеления».

IV. Реляция к Императрице Екатерине II.

Ноября 18-го дня 1774 г. № 29.

«Из прежних моих всеподданнейших донесений В. И. В. известно, произшедшая при нападении государственным злодеем на город Саратов от артиллерийской полевой команды измена и переход к злодею с некоторыми ее офицерами, а о других из оных оставших в непреткновенной верности к В. И. В. и проходивших с оружием в руках сквозь злодейскую толпу с комендантом оного города Бошняком, я тогда, когда из оных изменников оставшие в живых были приведены пленными, после порожения злодея под Черным-Яром, приказал произвесть над ними скорорешительной генеральной фергер и крисгрехт генерал-маиору и кавалеру там случившемуся Мансурову, оной и вступил ко мне ныне с заключенною сентенциею. Я не приступая собственною моею по всй конфермациею как о происшедшем злодействе двух целых рот полевых войск В. И. В. состоящих по настоящей своей службе под особливым военноначальником равного ж моему военного звания; для того при сем дерзаю препроводить во особливом куверте оной криксрехт орегинально, а здесь всеподданнейше включаю мое должное мнение на заключенную в нем [210] сентенцию к высочайшему монаршему усмотрению и милосердию со всеподданнейшим испрашиванием В. И. В. повеления мне ли приказать в решение привести оную экзекуцию, или угодно будет повелеть ту сентенцию, где в другом месте просмотреть и конфирмовать, а мне всемилостивейше преподать о том сведать, по содержанию между тем оных преступников под стражею войск в моем ведения теперь состоящих.

«Реченной Саратовский комендант Бошняк, о коем всеподданнейше ссылаюсь на прежние мои донесения о проходе его с ружьем сквозь злодея не в иное какое отдаленное место, но в ближайший к своему город Царицын, на которой злодей нападение свое клонил, а и там будучи против оного сражения и к защищению города вспомоществовал, возвратясь оттуда приезжал ко мне со испрашиванием повеления о себе; я по оным обстоятельствам непримечая в них его преступления приказал ему возвратиться я вступить в прежнюю свою комендантскую в городе Саратове должность, повергая впрочем всеподданнейше его самого и обстоятельство с ним случившееся в высочайшее В. И. В. монаршее соизволение».

________________________

Пятый документ — подлинное письмо графа Петра Ивановича Панина к полковнику Бошняку за собственноручным подписанием графа Панина, отправленное из Москвы в январе месяце 1775 года, полученное (вероятно, в Саратове) 12-го февраля. Из письма этого видно, что и сама Императрица посмотрела на поступок саратовского коменданта с точки зрения, выраженной графом Паниным в приведенных выше его реляциях и ордере поручику Г. Р. Державину.

________________________

Письмо это следующего содержания ⁴.

«Государь мой Иван Константинович! Усердие мое к воспоспешествованию на справедливое удовлетворение оказанной вашей весьма знаменитой заслуги к Ее Императорскому Величеству и отечеству верности и храбрости при супротивлении противу бунтовщичьего нападения на город Саратов, заставило меня поспешить сказать вам здесь те точные слова, которые я во вчерась полученном мною собственноручном Ее Императорского Величества писании с высочайшими резолюциями на мои разные приношения, восприять о вас удостоился. Они состоят в сем: Саратовскому Коменданту Бошняку, я назначила дать деревни ⁵, сим поздравляю я вас от всего сердца и с тем моим расположением, что пребуду всегда с почтением и искренностию, вашего высокоблагородия, государя моего, верным слугою Граф Петр Панин». «Генваря « » дня 1775 года. Москва».

Помета: «Полуцено Февраля 12 вцетверток».

(Дальнейший текст опущен, как выходяший за рамки сайта - Thietmar. 2018)

Комментарии

1. Сочинения Державина, V том, стр. 143. Ниже мы помещаем достоверные сведения роде и происхождении саратовского коменданта И. К. Бошняка, несколько несогласные с сделанным здесь указанием; — он происходил из греческих дворян. Н. С.

2. Т. е. в последнюю ночь. Н. С.

3. Написано слово «государыня» под титлом. Н. С.

4. Как оригинальный документ письмо это печатается буквально без исправления описок, или каких других поправок старинной орфографии.

5. В письме из Саратова от 26-го марта 1775 г. премьер-маиор саратовского баталиона Зоргер сообщал Державину, что императрица пожаловала Бошняку 370 душ крестьян, а жене его 2,000 руб., ему за нападение на Саратов Пугачева, а ей — что лишилась имущества (стр. 264, V-го тома сочинений Державина, № 276). Н. С.

Текст воспроизведен по изданию: Иван Константинович Бошняк, комендант города Саратова, в 1774 г. // Русская старина, № 10. 1879