МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИСТОРИИ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРЫ

В КОНЦЕ XVIII ВЕКА

(Первые две статьи помещены в Русском Вестнике 1858 года №№ 4 и 15)

III.

Новые подробности по делу Новикова и прочих мартинистов

Уже три раза имели мы случай сообщать читателям Русского Вестника сведения о Новикове и основанном им обществе (Русский Вестник 1857, № 19 и 1858 № № 15 и 22). При скудости материалов для составления полной истории этого замечательного явления в развитии нашей общественности и литературы, мы иногда невольно ошибались и должны были в каждой новой статье исправлять неточности предыдущей. Вероятно, найдутся и еще неисправности, которые со временем будут устранены открытием новых документов. По крайней мере теперь нам удалось, кажется, восстановить хронологию главнейших событий в истории новиковского общества, скромно возникшего в 1779 году, при участии немногих членов и ничтожных средствах и окончательно [358] разрушившегося в 1792 году, когда оно успело употребить на общее благо многие сотни тысяч и привлечь к себе не малое число людей известных, сильных и просвещенных. В эту печальную эпоху гонения погибла, вероятно, большая часть тех документов, которые могли бы подробно разъяснить действия новиковского общества. Страх подвергнуться допросам Прозоровского и даже Шешковского, взгляд которого умел проникать в самые сокровенные хранилища подозрительных правительству лиц, заставил, конечно, многих уничтожать разные бумаги, которые могли компрометировать тех, у кого они находились. Другие бумаги были, как говорят, затеряны по нерадению профессора Чеботарева, бывшего секретарем общества при начале его существования, а иные конфискованы во время ареста Новикова, Лопухина, Тургенева и князя Трубецкого, странствовали по разным ведомствам, и если и существуют, то погребены в каких-нибудь архивах, где, до благоприятного случая, едва ли догадываются о их существовании. Тем более должны мы дорожить теми, хотя бы и немногими, официальными или достоверными документами, которые попадаются нам в руки.

Несколько времени тому назад представился нам случай получить несколько таких документов, за подлинность которых мы можем поручиться перед читателями. Они принадлежат к последним годам того периода, разъяснению которого мы посвятили наши разыскания. Живое наше сочувствие к благородным трудам Новикова и его друзей, конечно, не подлежат никакому сомнению. Мы представили факты, которые громко свидетельствуют о том, как ошибочно понимали тогда цель их действий. В тех материалах, которые мы теперь представляем, читатели увидят так сказать оборот медали. Далекие от всякого пристрастия, мы приводим их, как разъяснение до некоторой степени образа действий правительства в отношении к Новикову. Не считая изложенные в этих документах обстоятельства достаточными причинами для жестокого преследования и наказания, которым он подвергся, мы полагаем, что все-таки эти причины, истинные или выдуманные его врагами, имели значение в глазах Екатерины, в то время находившейся под впечатлением французской революции. Мы видели, в чем состояли заслуги Новикова и его общества; теперь посмотрим, какие были обвинительные против него пункты. [359]

Читателям уже известно, что Новиков выступил на общественное поприще в Москве в начале 1779 года, взявши на содержание Университетскую типографию на десять лет, сроком по 1-е мая 1789 года (История Импер. Москов. Университета стр. 216); из обнародованных нами сведений, они знают, как быстро шло предпринятое им дело, как образовались «Дружеское ученое общество» и «Типографическая компания» с принадлежавшими к ним учреждениями: учебными заведениями, книжными лавками (Есть известие, что Новиков имел книжную торговлю с Лейпцигом), библиотекой, аптеками, типографиями, благотворительными предприятиями и пр. Так как основатели и двигатели этого широко-задуманного дела принадлежали к рассеянному тогда повсюду обширному масонскому братству, в котором, как во всякой правильной ассоциации, удесятеряются силы и средства каждого, то и можно объяснить себе скорые успехи московского предприятия. Но в этой-то самой принадлежности к масонству, крылись и зародыши невзгод, ожидавших общество. Мы говорили не раз о причинах, по которым не любили масонство Екатерина и многие ее приближенные, вскормленные идеями, совершенно противоположными мистицизму, и имевшие превратное понятие и о тех масонах, которые не принадлежали к разряду шарлатанов, в роде Калиостро. В Москве масонские ложи имели особенно серьезный характер, так как туда скоро вступили многие из лучших людей тамошнего общества, которые не ограничивались одними заседаниями и произнесением речей о предметах отвлеченных, но доказывали делом любовь свою к человечеству, его просвещению и облегчению его страданий. Нам известны пять тогдашних московских лож: ложа-мать «Латока» и подчиненные ей ложи: «Светоносного треугольника», «Блистающей звезды», «Святого Моисея» и «Девкалиона» (Магазин свободно-каменьщической. М. 1784, Ч. I, стр. 84, Ч. II, стр, 31, 58 и 92. Книга эта, имеющаяся в нашей библиотеке, составляет величайшую библиографическую редкость. См. Сопикова Ч. III, № 6137). В последней был великим мастером стула известный Се- мен Иванович Гамалея (Ложа эта была открыта 21 октября 1782 года, как видно из имеющейся у меня рукописной речи Гамалеи на ее открытие. Другие речи его напечатаны в Магазине свободно-каменьщическом Ч. II, стр. 92 и 103). Множество братьев заседало в [360] собраниях, которые открывались пением хора, и нет сомнения, что искренно произносились многими из братьев слова (Если не ошибаемся, великим наместным мастером ложи-матери «Латоны» был Лопухин, и ему принадлежит речь, говоренная при открытии ложи «Блистающей звезды» 31 мая 1784. Там же, Ч. II, стр. 31):

Беги от нас, злой вольнодумец,
Распутный, мест сих удались!
Беги, неистовый безумец,
Безбожник адский, здесь не зрись!
        Сей ордена всегда предметы
        Премудрости постигнуть свет!

(Там же, Ч. II, стр. 137)

Предубеждение против московских масонов имело между прочим причинами: сношения их с иностранными ложами и мнение, что они особенно были преданы наследнику престола, Павлу Петровичу, который, давно достигнувши совершенных лет, легко мог иметь партию, считавшую его в праве вступить на престол. Следующая масонская песня, которую пели в московских ложах, может дать повод думать, что такие опасения были не совсем без основания, особенно если вспомним, что мартинисты не только были возвращены из ссылки, но что многие из них вошли в большую силу в начале царствования императора Павла I:

Залог любви небесной
В тебе мы, Павел, зрим;
В чете твоей прелестной
Зрак ангела мы зрим.
        Украшенный венцом,
        Ты будешь нам отцом.

Судьба благоволила
Петров возвысить дом
И нас всех одарила,
Даря тебя плодом.
        Украшенный венцом,
        Ты будешь нам отцом.

С тобой да воцарятся
Блаженство, правда, мир!
[361]
Без страха да явятся
Пред троном нищ и сир.
        Украшенный венцом,
        Ты будешь всем отцом.

Уже ты видишь ясно
Врата бессмертных в храм,
К которому опасно
Ступают по трудам!
        Тебе Минерва мать!
        Ты можешь путь скончать!

Петрова кровь бесценна,
Богини Росской сын,
О отрасль вожделенна,
Теки, как исполин,
        Блаженства вечный свет
        Куда тебя ведет

(Там же, ч. I, стр. 132).

Хотя этой песни предшествуют две другие в похвалу Екатерине, которой мудрость и благотворительность в них воспеты, но они гораздо короче, чем приведенная нами, и заключают в себе и другие посторонние мысли: о дружбе братьев и т. д. Вообще мы считаем знаменательным существование особой песни, в которой три строфы посвящены Павлу Петровичу, особенно в то время, когда, после заграничного путешествия, он почти совершенно удалился от двора в Гатчино, и похвалы ему не могли нравиться в Петербурге.

Как бы то ни было, нам известно, что на Новикова стали смотреть неблагосклонно, еще в конце 1784 года (Русский Вестник 1857, № 19, стр. 556). Затем подозрения на него стали усиливаться (Там же, стр. 563—568), и в 1785 и 1786 годах он испытал многие неприятности: опечатание книжной лавки своей, конфискацию некоторых книг; наконец даже, по подозрению Новикова в сектаторстве, apxиепископ Платон делал ему испытание в догматах православия, по приказанию государыни (Вопросные пункты Новикову от Платона напечатаны в Летoписях Русской литературы и древности 1859, кн. 1, отд. 3, стр. 26). Хотя отзыв Платона и был самый удовлетворительный, но Новиков остался у государыни на дурном замечании. Она решилась не допускать впредь, чтобы казенная Университетская типография [362] оставалась, после срока контракта Новикова, в руках человека, печатавшего книги, из которых иные признаны были опасными. Государыня приняла меры заранее, и 17 октября 1788 года подписан был ею следующий рескрипт главнокомандующему в Москве П. Д. Еропкину:

«Петр Дмитриевич! Подтверждаем и теперь прежнее наше повеление, чтоб Университетская типография, по истечении срока, на содержание поручику Новикову не была отдана; о чем вы кураторам Московского университета объявите. Пребываем впрочем вам благосклонны.»

Вследствие этого повеления, с 1 -го мая 1789 года Университетская типография отдана на содержание коллежскому асессору Светушкину, к которому перешло и издание Московских Ведомостей, (Ист. Импep. Моск. Унив. стр. 263). С этою переменой прекратился в том же 1789 году выход Детского Чтения и Экономического Магазина, издававшихся при Ведомостях. Едва ycпел быть отстранен Новиков, как уже журналистика лишилась двух чрезвычайно полезных органов.

Вскоре успехи Французской революции навели страх на всю Европу, и везде стали принимать деятельные меры строгости в надежде предупредить распространение каких-либо беспокойств. Новиков, скомпрометированный предательскою перепиской барона Шрейдера (Русский Вестник 1858 № 15, стр. 454), был признан опасным человеком. Еропкин вышел в отставку, и на место его главное начальство в Москве с февраля 1790 года принял князь А. А. Прозоровский, который был назначен на это место именно вследствие своей репутации строгого блюстителя дисциплины и точного исполнителя получаемых приказаний. Мнение о нем Потемкина, выраженное в письме его к императрице, по случаю назначения Прозоровского в Москву (Русский Вестник 1858, № 15, стр. 457), оставшиеся свидетельства Лопухина (Записки И. В. Лопухина, часть 1, книга 3) и других современников, наконец, известия о его действиях дают возможность безошибочно составить понятие о его личности. Прозоровский был ума чрезвычайно ограниченного и не получил никакого образования; сердце у него было если не злое, то и не доброе, притом ожесточенное беспрерывным подчинением военной [363] дисциплине, которая отличалась в его время особливою суровостью. Несмотря на то, что Прозоровский до тех пор никогда не был самостоятельным военноначальником, он был надменен с низшими и чванился знатностью своего происхождения, богатством, чинами. Словом, это был один из тех усердных исполнителей, о которых говорят, что если им прикажут повысить кого-нибудь, то первый вопрос их будет: «за голову, или за ноги?» Известно, что такие люди питают жестокое озлобление против того, что называют ученостью, которую они презирают, и еще болee ненавидят, чуя по инстинкту, что она должна судить здраво о их действиях и постоянно против них протестовать, хотя бы одним лишь преступным в их глазах молчанием и удалением от всякого столкновения. с грубою силой, которую они представляют. Можно себе представить, что Прозоровский был рад поручению строго следить за московскими мартинистами, которые печатали и сочиняли книги, говорили о достоинстве и правах человека, трудились на пользу просвещения и филантропии и т. д. Новиков и друзья его почувствовали гнет нового главнокомандующего, который однако не сумел по-видимому сначала поймать их в чем-нибудь подозрительном, несмотря на все своп старания. По крайней мере мы знаем, что в начале 1791 года в Петербурге сочли нужным послать в Москву Безбородку и при нем Н. П. Архарова с секретным поручением произвести дознание о мартинистах, но Безбородко не был из тех людей, которые «из любви к искусству» принимают на себя подобные комиссии, и оба посланные возвратились в Петербург, нарочно ничего не сделавши (Pyccкий Вестник 1858, № 15, стр. 457). Тогда Прозоровский удвоил свои старания, чтобы отличиться своею деятельностью, и наконец удача увенчала его хлопоты. Он получил следующий рескрипт, подписанный государыней 13 апреля 1792 года:

«Князь Александр Александрович! Недавно появилась в продаже книга, церковными литерами напечатанная, содержащая разные собранные статьи из повествований раскольнических, как-то: мнимую историю о страдальцах соловецких, список с челобитной Соловецкого монастыря, посланной к Москве в 106 году, послание и прения о сложении [364] перстных крестов, повесть о протопопе Аввакуме, и прочие тому подобные, наполненные небывалыми происшествиями, ложными чудесами, а притом искажениями во многих местах дерзкими и как благочестивой нашей церкви противными, так и государственному правлению поносительными. Сия книга пущена в продажу с выдранием заглавного листа, так что нельзя видеть, где она напечатана; да вероятно, что и при сохранении того листа в целости, не могло быть на оном справедливо показано место ее тиснения, тем паче, что на других подобных, церковною же печатью изданных книгах означено, будто бы они с преложения российского перепечатаны в королевской гроденской типографии; по сему по разным соображениям быть неуповательно, и есть вероятность, что подобные книги издаются в Москве, в партику-лярных типографиях, наипаче же имеем причину подозревать в сем деле известного вам Николая Новикова, который, как слышно, сверх типографии, имеющейся у него в Москве, завел таковую и в подмосковной его деревне. Вследствие чего, повелеваем вам выбрать одного из советников уголовной или другой какой палаты, и одного или двух из заседателей верхнего земского суда, людей верных, надежных и исправных, послать их нечаянно в помянутому Новикову, как в московский его дом, так и в деревню, и в обоих сих местах приказать им прилежно обыскать, не найдется ли у него таковая книга, либо другие ей подобные, или же по крайней мере литеры церковные. И то и другое будет служить достаточным обличением, что издание помянутой книги есть его дело, и в таком случае не только лишается он права содержания типографии, как преступивший изданные от нас повеления, коими предоставлено издание церковных книг единственно духовным типографиям, под наблюдением синода нашего заведенным, но подвергается конфискации всех таковых книг и литер а сверх того и должному по законам ответу и взысканию; чего ради и подлежит самого его взять под присмотр и допросить о причине такового запрещенного поступка. При воспоследовании сего не оставьте такожь без внимания и нужного исследования и сего обстоятельства, что как помянутый Новиков, по общему об нем сведению, есть человек, не стяжавший никакого имения ни по наследству, ниже другими известными и законными средствами, а ныне почитается в числе весьма достаточных людей, [365] наипаче же знатными зданиями и заведениями, то откуда он и каким образом все то приобрел, и может ли оправдать бескорыстное его в сем случае поведение. О чем всем по надлежащем исследовании не оставьте донести нам обстоятельно и немедленно. Пребываем вам благосклонны.» (Книга, о которой здесь упомянуто, показана у Сопикова, Часть 1, стр. 104, № 442: «История о отцах и страдальцах соловецких, иже за благочестие, святые церковные законы и предания, в настоящие времена пострадаша; тут же и челобитная монахов Соловецкого монастыря к царю Алексею Михайловичу, повесть о белом клобуке и другие статьи; издан старообрядцами в 4, без означения года и места.» № 443: «Тожь, нового издания 1788 в 8.» Сопиков прибавляет: «Оба издания редки, наипаче потому, что напечатаны тайно, без дозволения духовного правительства, яко противные церкви и соблазннтелъные.»)

Итак вот на каком основании решено было арестовать Новикова; вот каковы были первые поводы к исполнению дела, получившего столь печальную известность. Предоставляем читателям судить, до какой степени могли эти поводы казаться основательными. Нам кажется, что в приведенном документе не столько обращало на еебя внимание появление раскольнической книги, сколько существование разных заведений, учрежденных Обществом, которое впрочем официально рушилось еще в ноябре 1794 года (Русский Вестник 1857, № 19, стр. 571), когда закрылась «типографическая компания».

Известно, как распорядился Прозоровский арестованием Новикова в деревне его Авдотьине, какую торжественность придал он этому действию, отправив туда, кроме чиновни-ков, целый эскадрон гусар и выбрав для подобной экспедиции день рождения императрицы (Русский Вестник 1857, № 19, стр. 572, и 1858 , № 15, стр. 458, и № 22, стр. 179). Новиков был арестован утром 21 апреля 1792.

Вечером у Прозоровского был бал по случаю торжественного праздника. На бале этом был известный герой мачинской битвы, князь Н. В. Репнин, мартинист, бывший в самых близких сношениях с Новиковым и его друзьями. Весть о необыкновенном событии утра не могла остаться тайною по крайней мере для некоторых лиц, имевших большие связи, а потому на бале многие узнали о происшедшем. [366] Говорят, что Репнин, услышав эту новость, побледнел как полотно и весь вечер был очень расстроен. Нет сомнения, что его не только опечалила участь друзей, но и встревожила мысль о неприятностях, ожидавших его самого. Шешковский в те времена был страшен даже Репнину.

По получении донесения Прозоровского об аресте Новикова, у которого, как видно, найдены были книги, напечатанные без цензуры, императрица послала князю 1 мая из Царского Села следующее повеление:

«Князь Александр Александрович! Реляция ваша от 24 апреля нами сего же месяца 28 числа поутру получена; по рассмотрении же оной к нашему удовольствию видим, что вы Новикова книги опечатали и его расположены о непозволенной продаже запрещенных книг следовать, а потому за нужное сочли о произведении того следствия вам предписать нужные для вас правила следующие: 1) Как Новиков осмелился печатать и торговать такими книгами, кои по указу нашему не только продавать, но и печатать запрещены, в чем он и его товарищи обязаны двоекратно подписками, но он за всем тем от того запрещенного промысла не отстал. 2) Вам известно, что Новиков и его товарищи завели больницу, аптеку, училище и печатание книг, дав такой всему благовидный вид, что будто бы все те заведения они делали из любви к человечеству; но слух давно носится, что сей Новиков и его товарищи сей подвиг в заведении делали отнюдь не из человеколюбия, но для собственной своей корысти, уловляя пронырством своим и ложною как бы набожностью слабодушных людей, корыствовались граблением их имений, в чем он неоспоримыми доказательствами обличен быть может, и сего ради повелеваем оного Новикова на основании нашего учреждения предать законному суждению, избрав надежных вам людей; по окончании же во всех судах того следствия и заключений, должны они представить вам на ревизию, вы же препроводите на решение в сенат. 3) Не оставьте его Новикова выпросить и о том, как он вошел в службу и вышел из оной, даже до вступления его в нынешний промысел, сколько за ним было имения, да и ныне сколько же, и как оное приобрел. Впрочем пребываем к вам благосклонны.» [367] (Извлечения из некоторых ответов Новикова помещены в Русском Вестнике 1858, № 15, стр. 442, 443, 444, 445, 446 и 455. Хотя они даны уже позже Шешковскому, но предметы их сходны с тем, что велено было дознать Прозоровскому)

Не только книжные лавки и типография Новикова были тогда опечатаны, но и у других книгопродавцев произведен был обыск, при чем найдены у них те же запрещенные книги, почему и назначен над ними суд, продолжавшийся несколько лет.

Что же касается до друзей Новикова, то их в начале не тревожили, обратив все внимание на того, кого почитали наиболее опасным. Вскоре после первых допросов Новикова, Прозоровский получил следующий рескрипт от 10 мая, подписанный в Царском Селе:

«Князь Александр Александрович! Реляции ваши мая от 5 и 6 чисел мы получили; что вы Новикова по повелению вашему не отдали под суд, весьма апробуем, видя из ваших реляций, что Новиков человек коварный и хитро старается скрыть порочные свои деяния, а сим самым наводит вам затруднения, отлучая вас от других порученных от нас вам дел, и сего ради повелеваем Новикова отослать в Слесельбургскую крепость, а дабы оное скрыть от его сотоварищей, то прикажите везти его на Владимир, а оттуда на Ярославль, а из Ярославля на Тихвин, а из Тихвина в Шлюшин, и отдать тамошнему коменданту; везти же его так, чтобы его никто видеть не мог, и остерегаться, чтобы он себя не повредил. Сие Новикова отправление должно на подобных ему наложить молчание, а между тем бумаги его под собственным вашим смотрением прикажите надежным вам людям разбирать, и что по примечанию найдете нужным, или вновь что открываться будет, доставляйте к нам; с имевшеюся в Гендриковом доме Лопухина типографией прикажите то же сделать, что сделано с типографией Новикова. Впрочем пребываем вам благосклонны».

Разбор многочисленных книг и бумаг Новикова не мог не быть продолжителен. Прозоровский подробно доносил государыне о том, что в них находилось, чему доказательством может служить следующий рескрипт ее от 30 мая из Царского Села:

«Князь Александр Александрович! Мы получили бумаги, присланные от вас при донесениях 17 и 20 сего месяца. По [368] рассмотрении оных не находим мы между ими нужных оригинальных сочинений, как то: ответов великого приората, из коих присланы только сделанные выписки, многих писем партикулярных от членов, о коих в тех бумагах упоминается, и протоколов новейшего времени, из которых бы последние их затеи и упражнения яснее могли быть видимы. Прикажите поискать их в оставших бумагах и по отыскании пришлите оные сюда. Пребываем вам благосклонны.»

Дело Новикова кипело и в Москве, где Прозоровский разбирал бумаги и отправлял их в Петербург, и в Петербурге, где они пересматривались после допроса, произведен-ного Шешковским в Шлиссельбурге привезенному туда Новикову. По бумагам этим оказалось, что ревностнейшими его сподвижниками были: Иван Владимирович Лопухин, князь Николай Никитич Трубецкой и Иван Петрович Тургенев. Следующий любопытный рескрипт Екатерины от 1 августа из Царского Села, заключает в себе исчисление взведен-ных на Новикова обвинений и осуждение его, а также распоряжений о мерах, которые должны были быть приняты относительно ближайших его друзей.

«Рассматривая произведенные отставному поручику Николаю Новикову допросы и взятые у него бумаги, находим мы с одной стороны вредные замыслы сего преступника и его сообщников, духом любоначалия и корыстолюбия зараженных, с другой же крайнюю слепоту, невежество и развращение их последователей. На сем основании составлено их общество; плутовство и обольщение употребляемо было к распространению раскола не только в Москве, и в прочих городах. Самые священные вещи служили орудием обмана. И хотя поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение, но следующие обстоятельства обнаруживают их явными и вредными государственными преступниками: Первое. Они делали тайные сборища, имели в оных храмы, престолы, жертвенники; ужасные совершались там клятвы с целованием креста и Евангелия, которыми обязывались и обманщики и обманутые вечною верностью и повиновением ордену златорозового креста с тем, чтобы никому не открывать тайны ордена, и если бы правительство стало сего требовать, то, храня оную, претерпевать мучение и казни. Узаконения о сем, писанные рукою Новикова, служат к обличению их. Второе. Мимо [369] законной, Богом учрежденной власти, дерзнули они подчинить себя герцогу брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависимость, потом к нему же относились с жалобами в принятом от правительства подозрении на сборища их и чинимых будто притеснениях. Третье. Имели они тайную переписку с принцем гессенкассельским и с прусским министром Вельнером изобретенными ими шифрами и в такое еще время, когда берлинский двор оказывал нам в полной мере свое недоброхотство: из посланных от них туда трех членов двое и поныне там пребывают, подвергая общество свое заграничному управлению и нарушая чрез то долг законной присяги и верность подданства. Четвертое. Они употребляли разные способы, хотя вообще к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы; в сем уловлении, так как и в помянутой переписке, Новиков сам признал себя преступником. Пятое. Издавали печатные у себя, непозволенные, развращенные и противные закону православному книги и после двух сделанных запрещений осмелились еще продавать новые, для чего и завели тайную типографию. Новиков сам признал тут свое и сообщников своих преступление. Шестое. В уставе сборищ их, писанном рукою Новикова, значатся у них храмы, епархии, епископы, миропомазание, и прочие установления и обряды, вне святой нашей церкви не позволительные. Новиков утверждает, что в сборищах их оные в самом деле не существовали, а упоминаются только одною аллегорией для приобретения ордену их вящего уважения и повиновения; но сим самым доказывается коварство и обман, употребленные им с сообщниками для удобнейшего слабых умов поколебания и развращения. Впрочем хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы однако же, и в сем случае следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость. Что же касается до сообщников его, Новикова, статского действительного советника князя Николая Трубецкого, отставных бригадиров Лопухина и Тургенева, которых не только признания Новикова, но и многие, [370] писанные руками их заразительные бумаги обличают в соучаствовании ему во всех законопротивных его деяниях, то повелеваем вам, призвав каждого из них порознь, истребовать чистосердечного по прилагаемым при сем вопросам объяснения, а притом и получить от них бумаги, касающиеся до заграничной и прочей секретной переписки, которые, по показанию Новикова, у них находятся. Вы дадите нм знать волю нашу, чтобы они ответы свои учинили со всею истинною откровенностью, не утаивая ни малейшего обстоятельства, и чтобы требуемые бумаги представили. Когда же они то исполнят с точностью, и вы из ответов их усмотрите истинное их раскаяние, тогда объявите им, что мы, из единого человеколюбия освобождая их от заслуживаемого ими жестокого наказания, повелеваем им отправиться в отдаленные от столиц деревни их и там иметь пребывание, не выезжая отнюдь из губерний, где те деревни состоят, и не возвращаясь к прежнему противозаконному поведению под опасением, в противном случае употребления над ними всей законной строгости. А если кто из них и после сего дерзнет хотя единого человека заманить в свой гнусный раскол, таковой не избегнет примерного и жестокого наказания. Когда же они отправятся, донесите нам, дабы потом могли мы дать тамошнему начальству повеления о наблюдении за их поступками».

Итак судьба Новикова была решена, несмотря на то, что при всех угрозах и претерпенных им лишениях он не признался в том, «чтобы он и сообщники его какое злое имели намерение». Виноват он был только в печатании книг, считавшихся предосудительными. Рассматривая теперь беспристрастно прочие обвинительные пункты, видим, что ему вменяли в тяжкое преступление деяния, весьма обыкновенные в масонских ложах, тогда разрешенных правительством и находившихся везде в сношениях с иностранными братьями, а также угождение «известной особе», то есть наследнику престола. Все это, так же как переписка с известным германским мистиком Вельнером, тогда могло казаться весьма важным, или нарочно представлялось в таком виде князем Зубовым и ему подобными. Что же касается до обвинения Новикова в плутовстве, а многих друзей его в глупости, то мы должны прямо сказать, что это видимая натяжка. Новиков многое из того, что задумал, исполнить не мог, [371] потому что ему препятствовали в том, но на него никто не жаловался из тех, которые приносили жертвы на общую пользу, избрав его распорядителем дел общества; да и сделано им так много, что нельзя подозревать его в корыстолюбии или утайке сумм, особенно если вспомним, что он провел остаток дней своих в бедности. Благородный же порыв, вследствие которого добрые люди жертвовали значительною частью своего достояния на благо своих ближних, нельзя признать простым ослеплением.

Обратимся теперь к прочим обвиненным, о которых мы имеем сведения в записках И. В. Лопухина (Часть I, книга 3). Тургенева в то время в Москве не было, потому мы и не знаем наверно, где и кем были сделаны ему вопросы; нам известно только, что он прожил в симбирской своей деревне до воцарения Павла Петровича, который назначил его директором Московского университета (Ист. Импер. Моск. Унив. стр. 289). Князь Трубецкой был призван для ответа к князю Прозоровскому, который был к нему довольно снисходителен, вероятно из уважения к знатности его рода и к должности управляющего московским казначейством, которую он занимал. Прозоровский почти не придирался к нему и даже писал государыне, что Трубецкой, во внимание своего раскаяния, достоин помилования. Но Трубецкой все таки был выслан на жительство в свою ливонскую деревню Никитовку (От. Зап. 1840. № 1, Отд. 7, стр. 3), где также оставался до всту-пления на престол императора Павла I (Действительный тайный советник князь Н. Н. Трубецкой, род. 6 ноября 1744, ум. 1821. Он был женат на княжне Варваре Александровне Черкасской).

Иначе поступил Прозоровский с Лопухиным. Его, по разным причинам, Прозоровский особенно ненавидел и с самого приезда в Москву подверг надзору самого мелочного шпионства, которое было известно Лопухину, смеявшемуся над такими предосторожностями. Лопухин казался Прозоровскому человеком чрезвычайно опасным, потому что раздавал часто милостыню, которую считал, еще более чем товарищи его, де-лом истинно-христианским. Прозоровский же подозревал в этом чуть ли не намерение бунтовать народ и даже думал, [372] что Лопухин не мог бы раздавать ее так щедро, если бы не делал фальшивых ассигнаций. Все действия Лопухина стали известны Прозоровскому, который по своему толковал каждый его шаг и в донесениях своих в Петербург расписывал его в самых черных красках и ставил ему в вину даже то, что он однажды сжег ненужные бумаги и письма, которые у него накопились. Наконец разразилась беда над мартинистами; Новикова арестовали и сначала не получали даже верных известий, где он и что с ним сделалось. Вдруг получает Прозоровский приведенный нами рескрипт от 1 августа и немедленно требует к себе Лопухина. Лопухин принял присланного за ним адъютанта Прозоровского так спокойно, что посланный даже удивился. Лопухина привезли в Петровский дворец, где, по случаю летнего времени, жил тогда главнокомандующий. Он принял Лопухина гордо и дерзко, так что обвиненный попросил его перестать горячиться по пустому и дать ему вопросные пункты. Прозоровский стал их давать ему на особых листах бумаги, на которых Лопухин и писал ответы прямо набело. Допросы продолжались два дня, в которые ему пришлось просидеть с Прозоровским с глазу на глаз часов двадцать. Всех вопросов было осьмнадцать; они были исправлены рукой императрицы и сочинены так, чтобы преимущественно выведать что-либо о сношениях мартинистов с тою «высокою особою», о которой сказано выше. Прозоровский употреблял разные хитрости, чтобы добиться при-знаний; например иногда, ходя по кабинету, он будто разговаривал сам с собою и бормотал: «теперь Новиков-то здесь, так с ним можно тотчас и свести», или: «Новиков-то ведь во всем признался». Но Лопухин не конфузился и продолжал писать свои ответы. Прозоровский прерывал иногда его занятия словесными вопросами. Лопухину было объявлено, что он должен представить все свои бумаги под страхом смертной казни; он сказал, что не боится этого, а на слова Прозоровского, что у него должна быть переписка с якобинцами, сказал: «я не уступлю вам в верности государыне и отечеству, а потому не смейте делать мне таких вопросов.» Прозоровский смутился и возразил, что об этом будет Лопухину письменный вопрос, но его не оказалось, и князь должен был опять выслушать не лестные для себя вещи. В другой раз Прозоровский назвал друзей Новикова [373] иллюминатами. Лопухин представил в оправдание написанный им план, каким, образом мартинистам остерегаться от сношений с иллюминатами, которых московские мартинисты считали последователями вредной секты. Прозоровский не хотел принять эту рукопись, говоря, что она не нужна, но приказал Лопухину представить все бумаги свои за печатью. В числе их Лопухин поместил и этот план, который, кажется, пригодился потом для его оправдания. Остальные вопросы касались сношений с герцогом брауншвейгским и берлинскими мартинистами, и отвечать на них было не трудно, также как и на обвинение в том, что собрания были тайные, между тем как время и место их бывали известны полиции. Ответы свои Лопухин заключил воззванием к императрице, к которой они прямо должны были быть посланы. После того Прозоровский объявил князю Трубецкому и Лопухину указ об их ссылке в деревню, позволив им остаться в Москве десять дней, первому для сдачи должности по казначейству, а второму для устройства дел и приготовления к разлуке с ним девяностолетнего его отца (Владимир Иванович Лопухин, генерал-поручик, род. 8 ионя 1703, ум. 29 июня 1797, Он был женат на Авдотье Ильинишне Исаевой, ум. 1774 года).

Лопухин надеялся, что голос истины, высказывавшийся в его окончательном воззвании, тронет императрицу. Ожидания не обманули его; государыня вспомнила о его престарелом заслуженном отце, и 19 августа состоялся следующий рескрипт ее, подписанный в Царском Селе:

«Князь Александр Александрович! Донесение ваше с приложенными при оном действительного статского советника князя Трубецкого и статского советника Лопухина допросами мы получили, и вследствие того подтверждаем вам в рассуждении князя Трубецкого исполнить в точности предписанное указом нашим от первого числа сего месяца; казначейством же остаточным, в котором он состоял, может управлять второй по нем член до определения старшего. Что же касается до Лопухина, то из уважения к службе отца его, и чтобы в престарелых его летах не сразить оного сыновним из столицы изгнанием, всемилостивейше позволяем помянутому статскому советнику Лопухину остаться при отце своем в Москве. Поведение его однако же строго [374] должно быть наблюдаемо, и сверх того да даст он вам честное слово, как дворянин, прервать всю связь по прежнему своему товариществу и удалиться навсегда от всякого по оному сообщения. Пребываем вам благосклонны.»

Итак Лопухин остался в Москве под присмотром полиции. При воцарении императора Павла I, он был вызван в Петербург и скоро пожалован тайным советником и сенатором в Москву, где и кончил свою жизнь (Действительный тайный советник И. В. Лопухин, род. 24 Февраля 1754, ум. 22 июня 1816. Он был женат на Матрене Ефимовне Никитиной).

Участь студентов Невзорова и Колокольникова, о которых говорится в 3 пункте рескрипта 1 августа 1792 года и которые путешествовали на счет Лопухина за границей, известна: их арестовали в Риге, при возвращении их из чужих краев, и посадили в Петропавловскую крепость. Колокольников скоро умер в больнице, а Невзоров был освобожден уже Павлом I (Русская Беседа, 1856, кн. III, Отд. 6 стр. 91. и Библиогр. Записки, 1858, где напечатано письмо Невзорова к Поздееву).

Семен Иванович Гамалея и Григорий Максимович Походяшин, близкие друзья Новикова, не были ни арестованы, ни допрашиваемы, ни сосланы. По-видимому последнего оставили в покое, считая его за жертву Новиковского обмана, и полагали, что он достаточно наказан за свою с ним связь потерей огромного капитала, который, как впрочем известно, добровольно был им пожертвован на общественную пользу. Гамалея же был беден как Иов, смирен, в сношения от имени общества не входил, а потому и не подвергся неприятностям, несмотря на огромное моральное влияние, которое имел на окружающих. За ними учредили надзор, также как и за прочими мартинистами: братом Новикова, князем Ю. Н. Трубецким, князем Черкасским, Чулковым, Ладыженскими и пр. Шварц, вероятно, подвергся бы горькой участи, если бы был еще в живых.

Князь Репнин не даром побледнел на бале у Прозоровского. Следующий рескрипт, подписанный императрицей в Царском Селе 31 августа, доказывает, что бумаги мартини-стов скомпрометировали его:

«Князь Александр Александрович! По нашей к вам [375] доверенности не сомневались мы, что вы должную пред нами с вашей стороны искренность и чистосердечие предпочитаете всякому личному уважению, и вследствие того видя неоста-вление долгу сего в письме вашем от 23 настоящего месяца, где вы представляете переписку князя Репнина с Шредером, похваляем ваш поступок, а как подлинных князя Репнина писем вы не прислали, то и повелеваем оные к нам доставить, пребывая впрочем к вам благосклонны.»

К сожалению, мы не знаем содержания и судьбы переписки Репнина и Шредера. Важные заслуги князя на военном и дипломатическом поприще, конечно, должны были защитить его от сильных преследований. Однако он по-видимому впал в некоторую немилость. Когда в 1793 году праздновалось торжество мира с Турцией, Репнин не был пожалован фельдмаршалом, на что имел по-видимому полное право, и по старшинству, и как решитель мачинской победы, которая кончила в 1791 году войну, заключившуюся блистательным миром, вопреки желанию Потемкина. Репнин получил похвальную грамоту, бриллиантовые андреевские знаки вторично (он имел их еще с 1784 года) и шестьдесят тысяч рублей на поправление домашних дел (Слов. достоп. людейу Бантыш Камеиского, 1836г. Ч. IV, стр. 303). С 1792 года он оставался в должности лифляндского и эстляндского генерал-губернатора, что для человека, как Репнин, может считаться чем-то в роде почетной ссылки. В 1795 году, за усмирение Литвы, он получил опять похвальную грамоту, дом в Петербурге и деревню, причем подчинено ему управление Литвой. Император Павел, в третий день своего царствования, пожаловал Репнина фельдмаршалом, отдавши таким образом должную справедливость его многолетним государственным заслугам (Князь II. В. Репнин род. 11 марта 1734. ум. 12 мая 1801. Он был женат на княжне Наталье Александровне Куракиной).

Такова была судьба главных лиц, замешанных в деле о мартинистах. Касательно их имуществ были сделаны следующие распоряжения. Сентября 17-го императрица подписала в Петербурге следующий рескрипт:

«Князь Александр Александрович! на донесение ваше от 10-го сего месяца повелеваем, в определении к детям и [376] имению поручика Новикова опекунов, поступить на основании изданных от нас учреждений о управлении губерний. Пребываем впрочем к вам благосклонны.»

Затем 11 февраля 1793 воспоследовал другой рескрипт князю Прозоровскому, из С.-Петербурга.

«Князь Александр Александрович! По поданному от вас представлению повелеваем: Первое. Хранящиеся в конторе синодальной забранные в деревне Новикова и в лавках три тысячи запрещенных книг и вновь секретно напечатанных до трех же тысяч предать огню все без изъятия, не взнося и к нам экземпляров. Второе. Главным образом по внимательном разборе и рассмотрении двух иностранных библиотек, находящихся в одном из домов Новикова, вредные в оных книги все истребить, а из полезных богословские отдать в Заиконоспаскую академию, прочие же в университет. Третье. О помянутых домах, за Новиковым считающихся, справиться достовернейшим образом, собственные ли они его, или общественные. В первом случае следует оные отдать в ведомство опеки детей Новикова, но в последнем поступить оные должны в распоряжение приказа общественного призрения. Четвертое. Об отобранных у бывшего при Новикове доктора облигациях на сто тысяч рублей, Походяшину принадлежащих, исследовать с точностью, когда и на что именно они даны, и что окажется, нам донести, дабы потому могли мы изъявить волю нашу о употреблении их. Пятое. Советнику уголовной палаты полковнику Олсуфьеву за службу его всемилостивейше пожаловали мы орден Св. Владимира 4 степени, а команде, при Новикове бывшей, указали выдать годовое жалованье. Пребываем к вам благосклонны.»

Доктор, о котором здесь говорится, был М. П. Багрянский, друг Новикова, добровольно разделивший заточение его в Шлиссельбурге. Советник же московской уголовной палаты Олсуфьев начальствовал экспедицией в Авдотьино для арестования Новикова, в которой участвовал отряд гусар под командой князя Жевахова.

После окончания дела мартинистов, князь Прозоровский отправился в Петербург наслаждаться своими успехами. В записках Храповицкого, под 26 числом февраля 1793, мы читаем: «Князь Прозоровский, приехавший из Москвы, помешал читать газеты. Он приехал сиречь к награде за [377] истребление мартинистов» (Отечеств. Записки, 1827, Т. 31, № 89, стр. 433). Но, кажется, он не получил в то время ничего.

Для обстоятельного, по возможности, изложения хода дел по имуществу и долгам Новикова и прочих членов «Типографической компании», приводим здесь указ генерал-прокурору графу Самойлову от 25 апреля 1795 года, уже напечатанный нами прежде (Русский Вестник, 1857, № 19, стр. 573).

«Граф Александр Николаевич! Рассмотрев поднесенное нам по делу известного Новикова от определенных нами особ мнение, повелеваем по генеральной ведомости и расчету, сочиненным главнокомандовавшим в Москве генералом-аншефом князем Прозоровским, на основании положения нашего, в 24 день декабря 1793 г. состоявшегося, приобретенное им имение, как-то: состоящую в Орловском наместничестве деревню сто девять душ, каменный в Москве Гендриковский дом, при оном аптеку со всеми к ней принадлежностями, имение, где вмещалась типография, белую бумагу, книги и все, что в нем находится, не исключая и типографических инструментов, станов с литерами и всего, что до того принадлежит, а также и дом каменный у Никольских ворот с публичного торгу продать под распоряжением главнокомандующего в Москве и с назначением при продаже Гендриковского дома, яко в залоге в Опекунском Совете состоящего, от того Совета одного члена; что же касается до другого у Никольских ворот дома, заложенного генералу-поручику Лопухину, то хотя место под оным по конфирмованному нами в 1775 году плану подходит под площадь, и стоит он на самой спланаде стены города Китая и вошел в ров, но по твердости его и для заплаты по закладной долгу дозволяем его продать, с тем чтобы соблюдены были правила конфирмованных же нами пунктов о каменном приказе. Из вырученных же денег заплатить по закладной, как значит в ведомости, оному генералу-поручику Лопухину полную сумму и с подлежащими за все время процентами; а выручаемые за продажу прочего имения деньги и должные по векселю Новикову двенадцать тысяч рублей обратить на уплату прочих подлежащих ко удовлетворению долгов, и первоначально [378] Воспитательному Дому с дополнением, будь бы долг оного вырученными деньгами за дом, ему заложенный, не удовлетворился, из суммы за прочее имение получаемой; ежели же что останется за ушатою вышеписанных по закладным, а также 48.590 р. 54 коп. с процентами разным людям, как значит в генеральной ведомости законных долгов, то оное, равно как и облигацию на 50.000 р. Григория Походящина, положенную в залог в Опекунском Совете на вспомоществование неистовым Новикова делам, отдать в приказ общественного призрения, а другие его облигации на сто тысяч рублей, которые найдены у Новикова при заарестовании его, и из них никакого употребления не делано, а были на сбережении, в рассуждении того, что он, как по делу значит, не малым уже своим капиталом пожертвовал обману Новикова и за легкомыслие довольно потерпел, ему возвратить; давшим же свои капиталы на вспоможение неистовым делам в удовлетворении отказать, и данные Новиковым за поручительством Походяшина векселя и всякие сделки уничтожить; а хотя в числе таковых состоит и князь Николай Трубецкой, которому Новиков должен, как по генеральной ведомости значит, одиннадцать тысяч десять рублей; то как генерал-аншеф князь Прозоровский изъясняет, что он со всею семьей своею находится в совершенной бедности, прожив последнее свое и жены своей имение, и сии деньги суть единственным вспоможением к его и семьи его с одним женатым сыном содержанию; а так же и малолетние дети коллежского асессора Шварца, которых отец хотя в заведении известного сборища был из первых руководителей, но капитал двадцать восемь тысяч рублей от Татищева, в том же сообществе участвовавшего, дан в пользу тех малолетних Шварцовых детей, то первому из сродного нам милосердия, а последним по невинности их заплатить сполна и с процентами. Родовое же его, Новикова, имение, Никитской округи село Тихвинское, Ав-дотьино то же, в коем с переведенными из купленной орловской деревни одиннадцатью душами сто тридцать пять душ, в чем и брат его надворный советник Алексей Новиков, по неполучению выдела, участие имеет, оставить в пользу наследников под опекой на законном основании, отделя из того законную часть оному надворному советнику Новикову. В сходствие чего не оставьте снестись о [379] приведении сего в исполнение с главнокомандующим в Москве вашим действительным тайным советником Измайловым, Пребываем впрочем вам благосклонны».

Известно, что император Павел, вступивши на престол, не только немедленно освободил Новикова, но указом 11-го ноября 1796 возвратил ему во владение все его имение, которое состояло в ведомстве приказа общественного призрения. Государь, которому представили только что выпущенного из крепости Новикова, спросил его: «Чем могу вознаградить вас за все, что вы потерпели?» Новиков отвечал: «Освобождением всех, которые заключены в одно время со мною». Мы говорили уже о некоторых причинах, охладивших расположение государя к Новикову (Русский Вестник, 1858, № 15, стр. 461). Действительно, дела его не поправились, в то время как Репнин, Лопухин, Тургенев и другие были щедро награждены за прошедшие невзгоды.

Новиков прежде всего озаботился вознаградить своих товарищей, понесших значительные убытки по предприятию, которого он был главным распорядителем и исполнение которого было прервано насильственно в такое время, когда много капиталов было затрачено в надежде несбывшегося успеха. Следующие лица были исключены из числа его кредиторов, вероятно, в качестве не простых заимодавцев, но сообщников Новикова в деле, признанном преступным: Г. М. Походяшин, князь Н. Н. Трубецкой, И. П. Тургенев, А. Ф. и П. Ф. Ладыженские. Новиков подал всеподданнейшее прошение о доставлении ему средств расплатиться с ними, и государь, бывший тогда в Москве, подписал 10 апреля 1797 следующий, также напечатанный уже нами рескрипт московскому главнокомандующему М. М. Измайлову (Русский Вестник, 1857, № 19, стр. 575).

«Михаил Михайлович! Данным от нас бывшему генерал-прокурору графу Самойлову прошедшего ноября 11 дня указом, возвращено было во владение отставному поручику Новикову имение его, состоявшее в ведомстве московского приказа общественного призрения: ныне же, всемилостивейше снисходя на его Новикова прошение, повелеваем московскому приказу общественного призрения, оставя то [380] имение в полном своем ведомстве и распоряжении, и предварительно освободя всех по нем Новикове поручителей, употребить оное на заплату долгов его как Воспитательному Дому, так и всем другим кредиторам, включая в число оных майора Походяшина, и тех, которых векселя на счет сего имения им Походяшиным подписаны были, равно и прочих в прилагаемой у сего записке именованных, кои прежде из списка кредиторов исключены были. Пребываем вам благосклонны.»

По делам Новикова составлен был подробный доклад, по рассмотрении которого в Петербурге, новый московский главнокомандующий, князь Юрий Владимирович Долгоруков, получил следующий рескрипт. Он подписан государем 9 июля 1797, на фрегате «Эммануил», против Красной Горки:

«Господин генерал от инфантерии и московский военный губернатор князь Долгоруков! Рассматривая поданный вам доклад относительно должной суммы поручиком Но-виковым Московскому Воспитательному Дому, находим мы, что из помянутого долга в 1786 году выдано было в заем восемьдесят тысяч рублей с сроком на пять лет, под обязательство действительного тайного советника князя Юрия Никитича Трубецкого, бригадиров Лопухина и Чулкова, надворных советников (Алексея) Новикова и Гамалеи, с залогом каменного дома, у подпоручика Шредера ими купленного, и с поручительством притом князя Черкасского и майора Кутузова, которые сверх того представили в залог недвижимое их имение в деревнях с людьми, в четырехстах семи душах состоящее; а с ними без залогов в поручительстве же подписались: полковник Ладыженский, действительный статский советник князь Трубецкой, титулярный советник князь Енгалычев, тайный советник Лопухин, полковник Тургенев и поручики Карамзин и (Николай) Новиков, что от тех заимщиков доныне ни капитала, ни процентов в уплате не было, и долг сей с процентами по 1 июня сего года возрос до ста сорока семи тысяч девяти сот шестидесяти двух рублей пятидесяти копеек, каковая сумма до совершенной заплаты оной и еще увеличится; а между тем оказалось, что помянутый заложенный Опекунскому Совету дом принадлежит уже собственно поручику Новикову и по бывшим с ним происшествиям поступил [381] в распоряжение московского приказа общественного призрения со всем прочим его Новикова имением, которое однако ж хотя по указу нашему от 11 ноября прошлого I796 года возвращено было ему Новикову, но по прошению его вторичным указом нашим от 10 апреля сего года данным предместнику нашему, действительному тайному советнику Измайлову, предписали мы, оставя то имение в полном ведомстве и распоряжении приказа общественного призрения и предварительно освободя всех по нем Новикове поручителей, употребить оное на заплату долгов его, как Воспитательному Дому, так и всем другим кредиторам, включая в число оных майора Походяшина, и тех, которых векселя на счет сего имения им Походяшиным подписаны были, равно и прочих в приложенной у того записке именованных, кои прежде из списка кредиторов исключены были. Но как таковое на просьбу Новикова снисхождение и освобождение вышесказанных поручителей учинено нами в том единственно удостоверении, что имение Новикова достаточно на удовлетворение не только Воспитательного Дома, но и всех партикулярных долгов; а ныне совсем противное тому является, и Совет Опекунский за исключением поручительского имения и личности их, из одного оставшегося у него в залоге дома, всего своего долга с процентами совершенно выручить не надеется; того ради и в предохранение капитала Воспитательного Дома; яко публичного места, от ущерба и невозвратной потери, повелеваем не освобождать от поручительства тех, которые в исправном платеже занятой из Воспитательного Дома суммы с процентами поруками подписались; и в случае недостатка на платеж того долгу одного Новикова дому, употребить в продажу на недостающее число имение поручителей, стараясь, чтобы в удовлетворении своем из того имения первенствующее пред всеми другими имел право, что и возлагаем мы на особенное ваше попечение, и ожидая об успехе в том ваших донесений, пребываем впрочем к вам благосклонны.» Обращаем внимание наших читателей на два имени, которые в первый раз встречаются здесь в официальных документах о «Типографической компании». Первое Алексея Михайловича Кутузова, товарища Радищева (Русский Вестник, 1858, № 23, cтp. 400), друга [382] Карамзина (Там же) и переводчика Клопштоковой Мессияди (Сопиков, Ч. IV, № 8.682). Второе самого Карамзина; из этого видно, что в 1786 году, то есть немедленно по приезде его с И. П. Тургеневым из Симбирска (Русский Вестник 1857, № 19, стр. 562), Карамзин находился в самых тесных сношениях с членами Новиковского общества и был там своим человеком. Кажется, это довольно убедительно для тех, которые почему-то стараются уменьшить значение связей Карамзина с Новиковым и его друзьями.

Вследствие такого повеления князь Долгоруков представил соображение свое об обеспечении до некоторой степени долга Новикова Опекунскому Совету, и в Гатчине состоялся 11 сентября 1797 года рескрипт, утверждающий представление князя:

«Господин генерал от инфантерии и московский военный губернатор князь Долгоруков! Апробуя представление ваше, чтобы для скорейшего взыскания Московскому Опекунскому Совету долгу с поручика Новикова и его поручителей обратить в уплату оного заложенную от одного из тех поручителей, полковника Ладыженского облигацию Государственного Ассигнационного Банка в пятьдесят тысяч рублей, дано от нас повеление главному сего банка директору, действительному тайному советнику князю Куракину, о переводе означенной облигации на имя Опекунского Совета и о заплате ему по оной следующих денег: при окончательном же платеже всего долгу Новикова долженствует учинен быть с прочими поручителями надлежащий расчет. Пребываем вам благосклонны.»

Итак предположения Новикова о вознаграждении убытков своих товарищей не состоялись по причине огромного взыскания Опекунского Совета, который, как учреждение общественное, должен был быть удовлетворен прежде всех, а сумма этого взыскания превосходила обеспечение, представляемое имуществом Новикова и даже его поручителей. Из них особенно пострадали А. Ф. Ладыженский, князь Н. Н. Трубецкой и Г. М. Походяшин, еще во время существования «Типографической компании» сделавшие огромные затраты капиталов. Князь Трубецкой, преследуемый кредиторами, вовсе разорился. Походяшин, который приобрел в [383] 1792 году в собственность книжный магазин «Типографической компании», также совершенно расстроил свои дела. Oн хотел поправить их в последствии лотереи, о которой говорится в следующем рескрипте императора Александра I московскому военному генерал-губернатору, графу Ивану Петровичу Салтыкову, из С.-Петербурга, от 5 марта 1804 года:

«Надворный советник Походяшин, в принесенном от него прошении изъясняя разные обстоятельства, приведшие книжную его торговлю в упадок и расстройство, просил дозволения распродать книжный его магазин в Москве посредством лотереи.

«Уважив в приводимых Походяшиным обстоятельствах, что книжный его магазин при самой почти покупке его у бывшей компании Новикова, по делу для него постороннему, без вины его, был в 1792 году конфискован, и в сем положении чрез десять лет до 1802 года находился, — я нахожу справедливым, снисходя на прошение Походяшина, дозволить ему открыть в Москве для распродажи книжного его магазина лотерею в течение одного года, и не более, считая от времени с открытия, направила при сем прилагаемых.

«Вы не оставите объявить Походяшину сие дозволение, оградить доверие публики самым точным надзором полиции, что бы никакого подлогу, ни замешательства в высылке билетов в получении по оным книг не происходило».

Из приложенных к этому рескрипту правил для розыгрыша лотереи видно, что магазин Походяшина состоял из 2.500 заглавий русских книг на сумму по каталогам до 500.000 рублей. Полагалось раздать 35.000 билетов, по 40 рублей каждый. Из вырученного капитала 20 процентов назначалось в пользу общественных заведений. Билеты все должны были быть выигрышные и могли быть рассылаемы для продажи к почтмейстерам в другие города. Билеты предлагалось вынимать из колеса самим покупателям или их поверенным и немедленно получать выигрыш. Выигрыши разделены былина 11 степеней: 1 в 40.000 р.; 1 в 5.000р.; 4 в 2.500 р.; 90 в 200 р.; 450 в 75 р.; 450 в 50 р.; 6.750 в 17 р.; 2.250 в 16 р.; 8.000 в 13 р.; 8.000 в 12 p.; 5.000 в 10 рублей.

Нам не известны результаты этого предприятия Походяшина. Но мы знаем, что он умер в двадцатых годах чуть не в нищете, благословляя память Новикова, который был [384] невольною причиной его разорения, но за то обогатил его сердце неоцененным сокровищем — христианскою любовью к ближним, развитою Новиковым в достойном его ученике (Русский Вестник 1857 г., № 19, стр. 552).

Конец жизни Новикова нам известен. Он имел утешение умереть в своем родовом имении, Авдотьине, где родился. Заботливость друзей в течение двадцати двух лет сохраняла для него родимое гнездо, которого он сам хотел лишить себя для расплаты с долгами. Вскоре после его смерти в 1818 году Авдотьино было продано с публичного торга. Мы сообщили уже читателям Русского Вестника о дальнейшей судьбе и настоящем положении этого имения (Русский Вестник 1858, № 22, стр. 175).

Чтобы исчерпать все имеющиеся у нас в настоящее время неизданные материалы, нам следует теперь вернуться за несколько лет и сказать несколько слов о суде над московскими книгопродавцами, у которых найдены были в 1799 году книги, напечатанные в Москве без разрешения цензуры.

Рассмотрение дела обвиненных книгопродавцев было поручено общему собранию, составленному нарочно из присутствий магистрата и судов надворного и уездного (Записки И. В. Лопухина, ч. I, кн. 3). Впрочем императрица отдала из Царского Села князю Прозоровскому следующее приказание от 18 августа 1792 года:

«Князь Александр Александрович! Препровождая при сем прошение, дошедшее к нам от московских книгопродавцев, коих лавки, по обретении в них запрещенных книг, опечатаны, повелеваем вам, в рассуждении просьбы их об отпечатании лавок, учинить немедленно решение с законами согласное и нам о том донести. Пребываем вам впрочем благосклонны.»

По этому же делу от 31 августа, императрица писала Прозоровскому из Царского Села:

«Князь Александр Александрович! О книгопродавцах, имевших в лавках своих запрещенные книги, повелеваем на основании указа, к вам посланного от 19 сего месяца, законное учинить решение, которое, однако ж, не исполняя; представить нам с вашим мнением. Пребываем впрочем вам благосклонны.»

Несмотря на эти подтверждения, дело тянулось долго. В [385] него хотели было запутать прощенного Лопухина. 17 сентября 1792 года он подучит приглашение явиться в суд. Там приготовили ему, по недоброжелательству главнокомандующего, или из угождения ему, вопросы, обвинявшие его в том, что он участвовал в продаже запрещенных книг. Дело состояло в том, что Лопухин пользовался кредитом у некоторых книгопродавцев, отпускавших другим торговцам книги по реестрам, на которых Лопухин, даже не читая их, надписывать: «отпустить по сему реестру книги на мой счет». Однажды он сделал это для какого-то бедного книгопродавца, которому покровительствовал один из приятелей Лопухина. При опечатании лавки, из которой отпущены были книги, отобран был и самый реестр, где между прочим значилось, что отпущено книг, оказавшихся запрещенными, на семь рублей. Из этого хотели вывести обвинение на Лопухина, в участии по продаже запрещенных сочинений. Лопухин сейчас написал объяснение, в котором доказал, что он ни в чем не виноват, тем более, что он не продавал, а покупал книги, хотя бы и запрещенные; но за это взыскания по закону не полагалось. Рассерженный такою придиркой, Лопухин хотел послать письменную жалобу императрице и сказал о том Прозоровскому. Князь извивался недоразумениями, но Лопухин объявил ему, что при первом подобном случае он непременно пошлет письмо к государыне. Прозоровский захотел отмстить ему, и когда дело о книгопродавцах, перешедшее через суд и уголовную палату, поступило к нему на ревизию, он настаивал на обвинении Лопухина. Председатель стал доказывать, что это невозможно по закону. Прозоровский вышел из себя, выгнал председателя, но дело все-таки не приняло для Лопухина другого оборота, чего, впрочем, не могло и быть (Там же).

Мы не имеем возможности, да нет и особого интереса следить за ходом дела книгопродавцев по судебным инстанциям. Скажем только, что оно кончилось уже при главнокомандующем М. М. Измайлове в 1796 году. Замечательно, что виновные в продаже запрещенных книг были прощены по случаю рождения великого князя Николая Павловича. Вот рескрипт о том императрицы, данный в Царском Селе 2-го ноля 1796 года:

«Михайло Михайлович! Рассмотрев дело о продаже [386] запрещенных книг, производившееся в московских присутственных местах, и учиненные во оных решения, коим по мере преступления, сообразно с законами, приговорены к разным наказаниям купцы: Никита Колчугин (Никита Никифорович Кольчугин (умер 1827 г.) был очень богатый и умный книгопродавец, которого лавка находилась тогда на Никольской, в доме, принадлежащем теперь Ремесленному Обществу. Книжная торговля наследственное дело семейства Кольчугиных. После Н. Н. ею занимался сын его Григорий и, наконец, внук его Иван Григорьевич Кольчугин, который известен своим знанием библиографии всем любителям и знатокам русских книг, посещающим часто его лавку на Никольской, подле Казанского собора), Иван Переплетчиков, Матвей Глазунов, Тимофей Полежаев, Иван Козырев, Иван Луковников, Павел Вавилов, университетский переплетчик Водопьянов, купцы же: Петр Заикин, Василий Глазунов и Семен Иванов, повелеваем: призвав сих осужденных в московскую уголовную палату и прочтя им там сделанные об них приговоры, объявить потом, что мы, для рождения любезного внука нашего, великого князя Николая Павловича, их прощаем. Пребываем вам благосклонны.»

Вот все подробности о Новикове и по делу о мартинистах, которые мы на этот раз имеем сообщить читателям. Благоприятные обстоятельства доставили уже нам не мало документов, касающихся до этого любопытного эпизода екатерининских времен. Если они не вполне еще объяснили дело, так долго бывшее совершенно темным, и по которому утратилось так много любопытных свидетельств, то все-таки они пролили на него некоторый свет. Такой успех побуждает нас вновь обратиться к лицам, которые имеют у себя какие-либо письменные или печатные памятники описываемых нами событий, прося их доставлять нам означенные сведения в редакцию Русского Вестника, в Москве. Этим они будут способствовать делу, можно сказать общему, потому что речь идет о людях, принадлежавших к тем обществам, о которых один из просвещеннейших наших соотечественников (Н. И. Тургенев) сказал: «Они не ограничивались Теоpией, созерцанием: они заботились также о практическом усовершенствовании страны и умели хорошо выбирать средства для достижения своей благородной цели. В этом их вечная слава!»

Михаил Лонгинов.

Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории русского просвещения и литературы // Русский вестник, № 8, кн. 1. 1859

© текст - Лонгинов М. 1859
© сетевая версия - Thietmar. 2011
© OCR - Петров С. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1859