-

ЧИЧАГОВ П. В.

ЗАПИСКИ АДМИРАЛА ПАВЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ЧИЧАГОВА,

первого, по времени, морского министра.

(См, “Русскую Старину" изд. 1886 г., т. L, май, стр. 221-262; июнь, стр. 463-486; т. LІ, август, стр. 247-270; сентябрь, стр. 487-618; т. LІІ, октябрь, стр. 25-44, и ноябрь, стр. 239-268; изд. 1887 г., т. LV, июль стр. 35-54; сентябрь, стр. 623-644.)

Приготовление к шведской какпании 1788 г. — Турецкая война и причины разрыва со Швецией.— Русский флот.— Адмирал Грейг и иностранцы. — Назначение главнокомандующего. — Партии иностранная и русская. — Шведский флот. — Действия фон-Дезина.

Я продолжал эту жизнь, посвященную наукам, до 1788 г., когда России пришлось выдержать войну (шведскую), которую она так мало предвидела. Война эта была последствием борьбы с Турцией, так как последняя, не ожидая конца начатых нереговоров, бросила России перчатку и велела запереть русского посланника Булгакова (Булгаков, Яков Иванович (р. 1743, ум. 1809), известный дипломат, учился в московском университете вместе с князем Потемкиным, где и началась их дружба, продолжавшаяся всю жизнь. По возвращении из Турции был посланником в Варшаве, а при Павле I— губернатором Виленской и Гродненской губерний. Умер холостым) в семибашенный замок, а король шведский Густав III (Густав III, шведский король (родился 24 января 1746, и 1792) сын Адольфа-Фридриха герцога Голштейн-Готорпского и сестры прусского короля Фридриха II, Ульрики-Луизы. В маскараде был ранен в бок выстрелом из пистолета, отчего и умер 29 марта 1792 года — Л. Ч.), ненавидевший Екатерину II за [536] ее насмешки над ним, считал своим долгом воспользоваться войною России с Турцией.

Но скажем сперва несколько слов о войне с Турцией. Чтобы ответить на дерзкий этот вызов, императрица Екатерина II с свойственною ей энергией назначила фельдмаршалов Румянцева и Потемкина командующими двумя армиями, предназначенными для одновременных действий на северной границе Турции; но повелев в то-же время напасть на турок с суши на севере, она желала нанести им с моря на юге такие же удары, как в 1770 году, когда она в Чесме раззорила их флот. Поэтому турки не могли бы решиться одни предпринять войну, которая столько раз оказывалась для них гибельною, и действительно, императрица дозналась, что Турцию подстрекали Англия и Швеция. Англия собиралась помогать Швеции, чтобы дать возможность последней отвлечь русских и этим способом помешать им перенести свои силы в Средиземное море. Дабы быть готовой ко всяким событиям, императрица Екатерина II приказала вооружить в Балтийских портах все могущие держаться в море корабли, фрегаты и суда-количество, достаточное для достижения двойной цели: нападения на Турцию с моря и противодействия шведскому королю, который, побуждаемый тщеславием, рыцарскими идеями и легкомыслием, думал, что нашел случай к приобретению некоторой славы для своего царствования, и питал сумасшедшую надежду отобрать провинции, завоеванные Россиею у его предков. Эти проекты должны были привестись в исполнение вскоре после вызова, который Турция так неожиданно дослала России. Вооружения, производимые Швецией в ее портах, служили достаточным предостережением, чтобы императрица Екатерина II была настороже. Не довольствуясь союзом с императором Иосифом и королем польским, она снеслась с датским двором, который обещал в случае объявления Швецией войны действовать с Россией за одно. Впоследствии Дания начала даже враждебные действия; державы, не исполнявшие собственных обязательств, принудили и ее порвать свои (В то время императрица писала Потемкину «Русская Старина» 1876 г., т. XVI, стр. 454) 24 марта 1788 года:

«Слух носится в Швеции, будто бы король шведский в намерении имеет нас задирать; граф Розумовский (посол), о сем слухе говоря с старым графом Ферзеном, сей ему сказал, что без сумасшествия сему верить нельзя, но от помешанного всего можно ожидать». — Л. Ч.). [537]

С самого начала своего царствования Екатерина II почувствовала те затруднения, которые она должна была встретить, желая создать флот и поддерживать его, при неимении торгового флота, для его снабжения, и при столь неблагоприятном климате, а также вследствие присущего русским нерасположения к этого рода деятельности. Чтобы несколько уменьшить эти затруднения, она прибегла к крайним средствам. Тотчас по восшествии на престол императрица вызвала в Россию английских строителей, которые ввели некоторые улучшения, благодаря своим дарованиям и надлежащему присмотру над посредственным исполнением работ. Одновременно она послала несколько молодых людей в Англию; одни предназначались для занятий на корабельных верфях, другие — для службы в английском флоте; таким образом, она надеялась приобрести искусных строителей и знающих офицеров (Об этих молодых людях писал граф С. Р. Воронцов своему брату (Арх. кн. Вор., кн. 9, стр. 116):

«Я должен сказать, что те 8 или 9 молодых человека, которых я застал здесь, посланных для изучения теории и практики кораблестроения, все более или менее удались, в особенности двое, Сарычев и Степанов, которых признали здесь весьма способными». — Л. Ч.). Она поручила также своему посланнику в Лондоне предложить английским офицерам поступить на русскую службу. Одним из первых явился адмирал Нольс, пользовавшийся в своем отечестве репутацией опытного моряка, но в России, куда он прибыл гораздо ранее шведской войны, познания его могли быть применены лишь в администрации. Он ввел некоторые улучшения в портовых работах, на верфях и в арсеналах, выстроил несколько гребных фрегатов, которые, впрочем, не оправдали ожиданий. Английские моряки, хотя и прекрасные практики, не обладают вообще теоретическими познаниями и, лишь благодаря опыту, вырабатывают основные правила для форм (судов) и оснащивания, которые выгоднее дать судам, смотря по их назначению. Адмиралу Нольс не удались его постройки и он сделал их непропорциональными, которыми управлять было [538] неудобно, что, как известно, случалось впоследствии неоднократно в Англии, когда постройки там производились по планам ее моряков и механиков. Не найдя в России случая применить к делу свои способности и деятельный ум, он возвратился на родину служить на том широком поприще, которое открыто английским морякам.

Впрочем, русский посланник в Лондоне успел завербовать несколько субалтерн-офицеров английского флота. Некоторые из молодых офицеров, посланных для приобретения познаний в Англию, вернулись и действовали во флоте. В большом числе являлись тоже англичане, не пользовавшиеся никакою известностью; многие из них принадлежали к торговому флоту и не всегда выбор их был удачен (Незадолго до объявления Турцией война императрица писала графу С. Р. Воронцову (Архив князя Воронцова, кн. 28, стр. 74): «По умножении флота российского на Балтийском, Белом и Черном морях, искусные иностранные морские офицеры не могут быть излишни. Я для того дозволяю вам желающим из английской морской службы таким, кои по их искусству известны и одобрены будут от адмирала, в депеше вашей в графу Безбородко упоминаемых, дать обнадежение, что мичманы проняты будут лейтенантами, а лейтенанты их капитан-лейтенантами; искуснейшие же и старейшие — и капитанами второго ранга во флот наш... Число таковых офицеров до будущего моего повеления ограничиваю от 20-30»). Между избранными и рекомендованными посланником были: Грейг (Грейг, Самуил Карлович, р. 1736, ум. 1788 г. — Л. Ч.), Ельфинстон, Травенен, Тат, Краун и др. Достойными офицерами снабдили нас также флоты датский и французский; многие французские эмигранты были приняты на службу и призваны к делу.

Адмирал Грейг (Самуил Карлович), явившийся в Россию одним из первых, стоял во главе иностранных офицеров, о которых мы говорили; он отличился уже в Чесменском сражении против туров. Совершенно справедливо была императрица высокого мнения о его способностях и вполне верила в его преданность в ней. По возвращении своем из Архипелага, он и на административном поприще съумел быть полезным. Назначенный командиром Кронштадтского порта, Грейг произвел полезнейшие работы и в особенности Россия обязана ему неоценимым усовершенствованием морских [540] случае морские силы, оставшиеся у нее в Балтийском море, окажутся совершенно достаточными, чтобы противустать всякому нападению со стороны этого монарха. Вследствие такого убеждения императрица настояла на отплытии одной части флота в Архипелаг, придерживаясь сделанного ею раньше разделения (Недовольный подобным неосторожным действием, граф С. Р. Воронцов писал брату (Архив князя Воронцова, кн. 9, стр. 125): «Я только что угнал, что Швеция вооружила 12 кораблей и 5 фрегатов. Сообщите мне, пожалуйста, правда ли это, и какие меры принимают у нас против этого. У нас остаются еще корабли в Кронштадте, но гнилые и без матросов. Не лучше ли было бы, если бы эскадра адмирала Грейга осталась для противодействия шведскому королю; вместо того, чтобы подвергать свои берега раззорению и посылать столь далеко и с такими издержками — делать то-же самое с турецкими берегами». — Л. Ч.).

Полуумный Густав III вообразил себе, что наступил момент заявить России свое неудовольствие, между тем как более сообразительный король понял бы, конечно, что теперь надо дать эскадре свободно пройти, а затем напасть на Петербург, оставшийся почти беззащитным. Но у него в голове скрывалась другая цель: успеть исполнить требование Англии и не дать возможности русской эскадре проникнуть в Архипелаг. Густав III, благодаря своей мечтательности, вполне поддался хитрой английской политике. Со времени воцарения Екатерины II и первой турецкой войны европейские державы стали со страхом посматривать на деятельную жизнь России. Раздел Польши, а затем вооруженный нейтралитет заставили Англию и Францию прибегнуть к политике, противодействующей столь быстрому увеличению пределов России. Постоянные войны с Турцией могли, разумеется, расшатать ее финансы, и враждебные державы, чтобы достигнуть этого, всеми силами старались возбудить против императрицы Порту, уверяя последнюю в возможности обратно отнять Крым; последствием этого было объявление султаном в 1787 г. войны России. Но так как подобная комбинация не представляла в то время особенных опасностей для России, то заклятые враги ее, страшившиеся созданного императрицею на Черном море флота и обыкновения ее посылать из Петербурга эскадру в Средиземное море, не могли бы успокоиться, если бы не усложнили [541] восточного вопроса. Они, было, попытались поднять Польшу, но здесь потерпели полную неудачу; Екатерина съумела во-время предупредить эти происки врагов и таким образом отклонить столкновение с Польшей, хотя сознавала, что впоследствии поляки ей изменят. Измена спустя некоторое время не могла быть опасной и служила бы лишь доказательством, что все старания врагов нанести вред способствуют только успеху России, рост которой увеличивался все более и более. Заботы Густава III об умножении своих военных сил, внутренние реформы, клонившиеся к обузданию власти сената, известны были всей Европе. Момент объявления Турцией войны был для него как бы сигналом. Он сам напросился на поддержку со стороны Англии и Франции, и державы эти с восторгом приняли его в свои объятия. Для них Густав III был случайным союзником и весьма удобным орудием. Он до такой степени сам рвался в драку, что не требовал других средств к поддержке, кроме бесконечных обещаний на словах и выдачи известной суммы. Что касается слов, то недостатка в них не могло быть: говорила Пруссия, кричала Франция, шипела Англия и просила Турция. Итак, король Густав III, узнав о снаряжении эскадры адмирала Грейга, решил, что это удобный предлог обвинить императрицу в намерении напасть на Швецию, и выслал эскадру для наблюдения за нашими действиями под начальством своего двоюродного брата, герцога Зюдерманландского (Немаловажны указания графа С. Р. Воронцова в письме к брату от 1-го августа 1788 г. (Архив князя Воронцова, кн. 9, стр. 129): «Швеция, которую мы, начиная с 1721 года, оставляли в покое, которой мы в 1743 году так великодушно отдали завоеванную нами Финляндию и которая после всего этого столь несправедливо объявила нам войну, должна быть непременно наказана за свое возмутительное нападение и поставлена в невозможность когда либо нарушать наш покой. Недостаточное значение придают тому, что границы ее находятся, так сказать, у самых ворот Петербурга. Мне не верится, чтобы турецкий двор желал помочь Швеции, так как это значило бы играть в руку Франции, которая заинтересована в поддержке и даже увеличении могущества Швеции. Это она возбудила шведское правительство; на французские деньги Швеция построила 12 линейных кораблей, при том же интересы Франции совпадают с тем, чтобы Швеция не пришла в упадок... Откуда взяли, что формируют вторую эскадру под начальством адмирала Чичагова, который будет, таким образом, независим от адмирала Грейга? До тех пор, пока шведы не разделят свой флот, мы должны держаться в сборе, чтобы быть в состоянии их уничтожить». — Л. Ч.). [542]

Но вернемся к собственным делам. Императрица, как мы уже знаем, не верила в возможность войны со Швецией, где народ был против этого, а король, по конституции 1772 г., не имел права объявить войну без согласия сената, и решила отправить Грейга (В это время императрица писала Гримму (Сб. И. О., XXIII, стр. 449): «Мой многоуважаемый братец и сосед, тупая голова, вооружается против меня на суше и на море. Он произнес в сенате речь, в которой говорил, что я его вызываю на войну, что все донесения его посланника о том свидетельствуют. Но выходя, сенаторы все говорили, что его величество насильно извлек этот смысл из реляции своего посла, который говорил совершенно противное тому... Если он нападет на меня, надеюсь, что буду защищаться, а защищаясь, я все таки буду говорить, что его надо бы засадить в дом сумасшедших. Если же нападение не последует, я скажу, что он еще более спятил с ума, всячески стараясь оскорблять меня». — Л. Ч.) в Архипелаг, а адмирала Чичагова оставить в Балтийском море.

30-го мая 1788 года императрица подписала следующий рескрипт на имя моего отца.

«В одно время, когда решилися мы, для диверсия неприятелю нашему, послать часть флота нашего в Средиземное море, назначили мы, особливо для охранения Балтийского моря и для приучения рекрут, в матросы вступивших, десять кораблей и четыре фрегата, сверх того, для крейсирования в близости берегов наших до пятнадцати легких судов. В число сея части полагаются и те пять кораблей с двумя фрегатами, кои от города Архангельска в течении нынешнего лета прийти долженствуют.

«Между тем дошедшие к нам известия о вооружениях королем шведским в портах его, Карлскроне и Свеаборге производимых, и в первом до двенадцати, а по другим уведомлениям и до шестнадцати линейных кораблей простирающихся, побудили нас принять осторожность противу всяких вредных умыслов; вследствии чего указали мы умножить прежние вооружения еще двумя фрегатами, да изготовить двенадцать галер, а к сему и еще два корабля в порт Кронштадтский прибавлены быть должны, как скоро вооружения поспеть могут.

«К предводительству сей части флота нашего избрали мы вас, по известному нам вашем усердии к службе и долговременному ко благоугодности нашей оной исправлению; и для того за благо признали дать вам следующие предписания: 1) из числа назначенной в команду вашу части флота нашего, пять кораблей и два фрегата, в порте Кронштадтском вооружаемые, вывести сколь можно скорее на рейд и снабдить всем потребным. С оными имеете вы тотчас отправить к стороне Ревеля, учредя [543] до будущего повеления нашего кроссирование сей эскадры между нашими и шведскими берегами в наших водах, так чтобы можно было иметь ближайшее примечание за всеми движениями шведского флота и намерениями высадить войска на наших берегах; а для удобнейшего сего исполнения ваять как теперь же два или три легкие суда, из назначенных под начальство ваше, кои могли бы вы везде употреблять в посылки, где скорее разведание или сообщение нужно. 2) Не подав ни малейшей причины короне шведской к разрыву с нами, не могли бы мы ожидать, чтобы флот ее обратился на какие либо неприязненные действия, почему и повелеваем вам, по встрече с оным или частию его, удержаться от повода к каковым либо неприязненностям, напротив того, обойтися с ними дружественно; но если бы паче чаяния усмотрели вы с их стороны враждебные противу вас покушения, то мы уверены, что вы не оставите оборонять честь флота и оружия нашего, и потому восприять такие меры, кои вы, по искусству в деле вашем, за выгоднейшие, с силами вашими соразмерные и сходные с достоинством нашим, найдете. 3) Буде бы шведы покусилися сделать поиск на Ревель или же учинить десант в другом месте на берегах наших, вы долженствуете стараться всемерно их в тому не допускать, и всякое подобное предприятие обращать во вред и пагубу шведам, предостерегая завремянно как скоро поведать можете военное и земское начальство, дабы и с их стороны надлежащие осторожности употреблены были. 4) Хотя бы и можно было полагать, что при встрече взаимных эскадр или судов не окажется спора в рассуждении салютации, ибо были примеры как встречи подобной, так и действий соединенных нашего флота с шведским, по которым вы и тут поступать имеете, избегая всякого повода к ссоре из сего пункта, но если бы со стороны шведской на оную решено с какими либо непристойными поступками, в таком случае мы вам подтверждаем охранять честь флота нашего и отнюдь не допускать, чтобы оному малейшее оскорбление причинено было, упреждая, впрочем, со стороны вашей и подчиненных ваших благоразумными распоряжениями подобные неприятные происшествия. 5) Сверх означенных в первом пункте сего указа нашего легких судов, еще не оставьте из определенных в команду вашу таковых же судов, употребить сколько потребно по финскому берегу нашему для разъездов и разведаний о всех движениях шведских, тако-ж где прилично и нужно для осторожности учредить брантвахты и другие стражи, дабы от оплошности не могло произойти какое либо предосудительное следствие. 6) В случае знатного превосходства сил шведских ограничивать все наши старания в охранении, как выше сказано, побережных мест, а при том поспешать донесением нам, дабы мы могли вас или подкрепить или иные дать повеления, пользе службы нашей сообразные, да и вообще как возможно чаще доносить нам о всем, что вами разведано или примечено будет. 7) В море вы должны будете держаться, покуда время дозволит, между тем два корабля, в прибавку здесь вооружаемые, а потом и эскадра, от города Архангельска ожидаемая, с вамн соединятся и мы вас дальнейшими наставлениями сообразно обстоятельствам снабдить не преминем. 8) На нужные для вас приготовления всемилостивейше жалуем вам три тысячи рублей, да покуда вы в порт Кронштадтский возвратитеся — на стол по пятисот рублей в месяц». [544]

Эта инструкция была столь же требовательна, сколь силы недостаточны.

Как ни казалось императрице невероятным, что шведский король собирается напасть на нее, но донесения нашего посла в Стокгольме, Розумовского (Разумовский, граф Андрей Кирилович, был с 1784-1786 год полномочным министром в Копенгагене, с 1786-1788 год — в Стокгольме; в 1790 году определен в Вену в помощь послу князю Д. М. Голицыну, а с 1793 года был сам послом; в 1815 году за венский конгресс был возведен в княжеское достоинство с титулом светлости; умер в Вене в 1836 году.), и другие, приходившие ежедневно из разных пунктов Балтийского прибрежья, сведения тревожили ее. Граф Безбородко (Безбородко, Александр Андреевич, (р. 8-го марта 1747 г., ум. 6-го апреля 1799 г.), сын Андрея Яковлевича, генерального судьи малороссийского войска, и Евдокия Михайловны Забелло, впоследствии статс-дамы (ум. 1802 г.).) в конце мая настоял на том, чтобы были посланы в море для разведки легкие суда, и рескриптом 27-го мая императрица предписала адмиралу Грейгу скорее отправить для наблюдения 3 судна. По ее назначению, одно должно было идти к Свеаборгу, другое — к Карлскроне, а третье — крейсировать в Ботническом заливе (См. Дневник Храповицкого, изд. Барсукова, стр. 86.).

Рассказывали, что при чтении одного донесения о вооружении шведских войск императрица воскликнула:

— «Кажется, король хочет избавиться от Финляндии!» (se defaire de la Finlande) (Храповицкий говорит в дневнике (28-го мая, стр. 86), что на слова Екатерины: «Я шведа не атакую, он же выйдет смешон», Спренгпортен ответил: «Полагаю, что он хочет избавиться от Финляндии». — Л. Ч.).

Но одновременно с секретным указом адмиралу Грейгу было послано повеление о скорейшей отправке за Зунд трех 100 пушечных кораблей архипелагской эскадры (которые должны были идти вперед), что доказывает насколько императрица настоятельно желала добиться вторичного появления русского флота в Средиземном море (Три эти корабля носили следующие названия: «Саратов», «Трех-Иерархов» и «Чесма»; последний именовался еще «Иоанн-Креститель». На них посажено было 500 человек сухопутного войска (Морск. Архив).

С. Р. Воронцов писал брату (Архив князя Воронцова, кн. 9, стр. 130):

«Воистину сердце обливается кровью, когда я думаю об упрямстве, с которым настаивают на отправку эскадры в Архипелаг, тогда как видимо новый враг на глазах всего света подымается на нас у самых дверей Петербурга. Этот неприятель, соединяя наглость с неосторожностью, не скрывал своих видов... Как только узнали, что Швеция получила от Порты от 3-4 миллионов пиастров, надо было сейчас же стать на стороже; так как ей только не доставало денег; как она их заполучила, то могла раньше и лучше нас вооружиться, имея множество прекрасных матросов».

Гарновский говорит в своих записках («Русская Старина», 1876 г., т. XVI, стр. 15): «Некоторые советуют флот, назначенный в Средиземное море, здесь оставить, но государыня и слышать о сем не хочет. По мнению ее величества, шведы войны вести не будут и только для того к оной приуготовляются, чтобы поквитаться с турками в пяти миллионах, первым от последних присланных».

Императрица писала Потемкину («Русская Старина», 1876 г., т. XVI, стр. 467): «Пока села турецкая на вас обращена, король шведский, получа от турок деньги, вооружил военных кораблей до 12-ти и перевозит войска в Финляндию; все сии демонстрации идут, я думаю, на тот конец, чтобы флот, снаряжаемый в Средиземное море, тем остановить, по сей, несмотря на то, пойдет в свой путь и буде ему сделают на дороге препятствие, то будет искать истребления препятствия. У нас же мысли разделены: вице-канцлер говорит: «не выходя отселе, бить шведский флот, хотя и задерет»; другие говорят: «как наш флот уйдет, тогда шведы задерут». Если бы следовать моей склонности, я бы флоту Грейга да эскадре Чичагова приказала разбить в прах демонстрацию... Смотря на сие, руки чешутся». — Л. Ч.). 2-го июня получилось [545] донесение, что шведский флот вышел из Карлскроны 25-го мая. Это испугало императрицу, и она приказала моему отцу спешить с балтийскою эскадрою в Ревель. Но так как все усилия были направлены к снаряжению судов, лишь предназначенных к отплытию в Архипелаг, то о балтийской эскадре никто и не думал. В Кронштадте началась невообразимая суматоха. 2-го же июня граф Безбородко писал по этому поводу адмиралу Чичагову:

«Здесь получено известие, что 26-го минувшего мая виден был против Суронского маяка в дальности у самых шведских берегов флот в двадцати осьми судах, и 21-го того же месяца против Кокшхерского маяка показалось восемь судов военных, производивших пальбу. Ее императорскому величеству угодно, чтобы ваше превосходительство поспешили, сколько возможно, приуготовлением эскадры вашей и самым [546] выступлением в море по высочайшему данному вам повелению и чтобы с вручителем сего уведомили, когда точно вы сие исполнить надеетесь».

Вслед затем моим отцом был получен «ордер» от генерал-адмирала цесаревича Павла Петровича. В нем говорилось:

«В рассуждение того, что вы отправляетесь в море по имянному ее императорского величества повелению с назначенною в вашу команду частию флота, то потому вы можете без всякого сумнения поднять свой флаг по числу вашему, не взирая на число военных судов, ныне с вами в море идущих, поелику и от города Архангельска идущая эскадра числится под вашим же предводительством. Царское-Село, 4-го июня 1788 года».

Вице-президент коллегии граф Чернышев потерял голову, главный командир Кронштадтского порта П. И. Пущин приходил в совершенное отчаяние и после гигантских усилий и трудов удалось снабдить эскадру адмирала необходимым имуществом и малым числом настоящих матросов. Между последними были мастеровые, писаря, но больше всего рекрутов и арестантов, взятых из петербургских и кронштадтской тюрем. Когда же балтийская эскадра будет в состоянии выйти в море, этого никто не знал и тем менее мой отец. В сущности, при таком составе она из Кронштадта и двинуться вовсе не могла. Весьма естественно, что три передовые фрегата архипелагской эскадры были ранее всего готовы и 5-го июня они вышли в море, под командою вице-адмирала фон-Дезина (Фон-Дезин, Вилим Петрович, вице-адмирал, впоследствии адмирал, член государственного совета, сенатор, скончался в 1826 г. Произведен в мичмана 24-го апреля 1758 года. Участвовал в Морейской экспедиции, а потом на корабле «Трех-Иерархов» в Чесменском сражении. В 1799 году был назначен главным командиром черноморского флота. — Л. Ч.).

Из инструкции, данной моему отцу, мы видим, насколько императрица была осторожна в своих действиях и старалась не делать первого шага к окончательному разрыву со шведским королем. Поступи она иначе и Густав III имел бы [547] основание заявить сенату, что честь нации оскорблена, а, согласно конституции, народ не мог бы идти против войны и воспрепятствовать свободным действиям короля (См. Дневник Храповицкого, стр. 88, 4-го июня: «По разборе внутренней почты сказано, что к шведскому министру Нолькену приезжал курьер от короля; он сидел три часа запершись и обратно курьера отправил. Сие вышло после донесения Рылеева, которому велено примечать за шведами. Croyez vous que се fou m’attaquera? (Думаете-ли вы, что этот сумасшедший на меня нападет?) Отвечал: qu’il ne faut pas etre l’agresseur pour n’etre раз abandonne de ses allies (не надо быть начинающим, чтобы не оставили союзники). Мы, конечно, не начнем. По почте выходит продолжение неприязни к нам от Англии и замечается ее согласие с Пруссией».). Имея уже положительные сведения о вооружениях шведов, императрица заявила чрез посла Разумовского, что протест ее будет лишь в том случае сделан, если флот выступит из портов в море. Но король более не скрывал своих намерений и открыто заявил, что он имеет в виду парализовать действия русского флота (Храповицкий говорит (стр. 90), что 12-го июня императрица заметила:

«1) король всем сообщил о своем вооружении, кроме нас, 2) когда и в лагерь выходил (прежде), то посылал сказать». 15-го июня (стр. 91): «по депешам из Парижа и из Стокгольма открываются виды короля шведского, чтобы иметь с нами войну. Приметна досада. Приказано подать ведомость о числе войск, внутри империя находящихся». 18-го июня (стр. 92): «Во всю ночь не выходило из головы (императрицы), что шведский король может вздумать атаковать Кронштадт»). Тогда же Разумовский подал управлявшему политикою стокгольмского двора графу Оксенштиерну (Оксенштиерна, Аксель, шведский министр, был государственным канцлером и при Густаве-Адольфе. — Л. Ч.) записку, в которой говорилось, что императрица крайне удивлена тем, что король, вследствие непонятной какой-то причины, ищет ссоры, тогда как она в течении 20 лет доказывает ему свою приязнь. Объявив, что флот вооружается для отправления в Архипелаг, и задав вопрос, почему король никогда прежде не принимал за угрозу ежегодные вооружения балтийской эскадры для маневров, посол оканчивает заверением, что все приписываемые императрице намерения лишены всякого вероятия. В ответ Густав III приказал графу Розумовскому выехать в течении семи дней из пределов Швеции (Не зная, как придраться к этой записке, шведский король заявил, что она полна оскорблений, он видит в ней угрозу и желание ниспровергнуть в Швеции существующий образ правления; будто бы в записке упоминается отдельно о короле и отдельно о шведской нации, тогда как они составляют нераздельное целое, и что он крайне удивлен, что граф Разумовский умышленно старается отделить короля от нации. — Л. Ч.). [548]

Эскадра фон-Дезина состояла из трех палубных судов и так как они слишком глубоко сидели в воде, а вследствие этого не могли пройти Зунда, то пришлось, сняв часть артиллерии и провизии, решиться пустить их вперед. Артиллерия и провиант должны были следовать за ними. Не успела эскадра эта удалиться от русских портов, как встретилась со шведским флотом, состоявшим из двадцати кораблей и других судов, под командою герцога Зюдерманландского, брата короля. Герцог приказал, вопреки всем трактатам, передать русскому начальнику, что он требует салюта. Надо заметить, что, по прежним условиям, салюты между русскими и шведскими судами были уничтожены. Главная причина этого заключалась в том, что в русском флоте салют производится всегда нечетным числом выстрелов, тогда как в шведском употребляют четные, почему никогда нельзя было отдать друг другу равный салют и на той или другой стороне оставалось всегда одним выстрелом больше или меньше. Чтобы предупредить всякие недоразумения и покончить с щекотливым вопросом, условились по Абовскому трактату уничтожить салют между двумя нациями. Справедливость наших слов подтвердится прилагаемой инструкцией, данной адмиралу Чичагову 13-го июня.

Императрица писала: «При наступлении времени к отправлению, назначенного от нас, в Средиземное море флота, под предводительством нашего адмирала Грейга, признали мы за нужное доставить для сведения вашего выписанный из наставления, от нас сему адмиралу данного, пункт, касающийся до Швеции, с тем, дабы вы предписанное в оном и к вам относящееся в точности исполняли: в чем мы на усердие ваше полагаемся». [549]

Выписка из рескрипта адмиралу Грейгу, данного в 1788-м году.

«Первая держава, берега которой в близости от вас будут, есть — Швеция, с которою мы имеем Абовский мирный договор. Казалось-бы, что благоразумие, собственный интерес, да и целость сея державы убеждают ее сохранять с вами покой и доброе согласие; но трудно или, лучше сказать, невозможно в том наверное полагаться, когда известны легкомыслие и беспокойства, сродные королю, ныне царствующему. Он начал недавно необыкновенные вооружения, кои в порте его Карлскроне до двенадцати; а по уведомлениям другим и до шестнадцати линейных кораблей простираются, снарядил галеры и иные суда и перевозит войска в Финляндию; флот его уже по сие время, конечно, в море. В сенате шведском предъявил он, что к мерам столь сильным прибегает он из опасения будто бы вредных противу него наших замыслов, употребя к уловлению шведов всякие с истинною несходные способы, хотя о нашем намерении послать флот в Средиземное море был он извещен заранее и хотя никаких точных объяснений между нашими и его министрами отнюдь не было. Не подав ни малейшей причины сему государю к начатию неприязненных противу нас действий, не можем мы приписать всех помянутых вооружений чему либо иному, как только, что неприятелями или завистниками нашими подвигнут он и вероятно посредством денежных пособий, без коих он не был-бы в состоянии столько усилить свои вооружения, нанести всякое препятствие отправлению флота нашего в Средиземное море: а потому усугубив осторожность вашу противу нечаянных его покушений, даем вам знать о всем сем завременно, дабы вы в пути вашем по морю Балтийскому, будучи в готовности к отпору, хотя и не подавали повода шведам в ссоре и начатию драки, но в случае покушения со стороны их воспрепятствовать походу вашему или же оскорбить честь флота нашего, относительно салютации, в которой держаться примеров как всегда поступаемо было при встрече с ними и при соединении взаимных наших флотов, дале того отнюдь не требуя, повелеваем вам силу силою отражать и всемерно стараться прежде выхода вашего из Балтийского моря разбить и истребить флот их, преследуя до Карлскроны: а по удобности произвесть поиск и на сей порт, дабы в нем строения, работы и мореходство шведское с запасами раззорить и тем сего беспокойного соседа привесть надолго в несостояние предприять что-либо важное; в чем мы па ваше усердие, мужество и искусство надежду возлагаем. В сем случае вы предуведомите адмирала Чичагова с эскадрою, Ревель и другие наши побережные места охраняющего, какое по мнению вашему для него способнее будет взять положение, дабы при наблюдении первого пункта его обязанности ограждать безопасность берегов наших, мог он споспешествовать вашим действиям и, смотря по удобности, сделать поиск на суда шведские, по финскому берегу плавающие или при оном стоящие, и потом проводить флот, вами предводимый, о чем и дан ему будет наш указ. Отворя себе путь таким образом, с Божьей помощью отправиться к Зунду и далее, донося нам о всем, что произойдет и вами исполнено будет». [550]

Между тем вице-адмирал фон-Дезин, теснимый со стороны герцога Зюдерманландского решительным требованием отдать салют, видел в этом исключительно только предлог к ссоре. Три русские корабля, хотя и трехпалубные, но только частью вооруженные, были, откровенно говоря, вероятно, плохо приспособлены и не в состоянии выдержать боя; они могли себя скомпрометировать. Смущенный всем этим, фон-Дезин не нашел лучшего выхода, как ответить герцогу Зюдерманландскому, что, уважая его высокое положение как принца крови, брата короля и родственника императрицы, он поспешит воздать ему должное почтение. Салют был дан и возвращен, по желанию герцога, который, не найдя в данную минуту другого коварного предлога и думая приобресть выгоду в уменьшении русского флота, вследствие разъединения с этими тремя кораблями, не захотел напасть без благовидного повода и пропустил эскадру без притеснений. Вскоре она достигла своей цели — Копенгагенской гавани, где уже находилась под покровительством своего союзника, тогда как шведский флот продолжал крейсировать в Балтийском море.

Перечитывая впоследствии письма Густава ІІІ-го в Армфельду (Армфельд, барон, Густав-Маврикий (родился 1757, ум. 1814), друг Густава III. В 1790 г. заключил мир с Россией в Вереле и получил Андреевскую ленту. Во время регентства Карла Зюдерманландского бежал в Италию и, с воцарением его, переселился в Россию, где в 1811 году принял русское подданство. Определясь на службу генералом-от-инфантерии, был в 1812 году возведен в графское достоинство Александром І-м. — Л. Ч.), я нашел в них главную причину, повлиявшую на свободный пропуск эскадры.

«Датчане, говорит он, останутся покойными, если будут иметь возможность сказать, что русские начали атаку».

Не позволяя им действовать по правилам договора, он, вероятно, в этом смысле составлял инструкции, посылаемые своему брату, и это-то и спасло эскадру вице-адмирала фон-Дезина.

20-го июня императрица получила донесение от фон-Дезина, относительно встречи его с герцогом Зюдерманландским, а на следующий день и депеши из Стокгольма от графа [551] Разумовского, уехавшего уже в Финляндию; она тотчас же приказала объявить шведскому посланнику барону Нолькену, что пребывание его здесь излишне и для выезда его из пределов России тоже назначила семидневный срок (21-го июня императрица писала Гримму (Сб. И. О., стр. 451, 452):

«Его (короля) несправедливость ко мне нечто неслыханное; я перед ним ни в чем не провинилась, я осыпала его любезностями; я кормила его финляндцев несколько лет, когда в Финляндии был голод…. Его величество доказывает, что, незаконно присвоив себе неограниченную власть, он пользуется ею на горе своим подданным для того, чтобы навязать им ссору с соседями. Всякий король, всякий государь — первое лицо среди своего народа; но один государь не составляет еще всего народа. Разве упомянуть о шведском народе значит обидеть короля?» — Л. Ч.).

В день полтавской битвы, 27-го июня, императрица подписала указы о начатии враждебных действий против шведов.

Пока шли эти приготовления со стороны моря, пришло известие, что шведская армия собралась на северной границе русской Финляндии и приняла угрожающее положение. В то-же время король послал императрице ноту, в которой излагал все мнимые обиды, принудившие его в этому неожиданному вооружению, и оканчивал заявлением, что он согласится разружиться лишь в том случае, если ему возвратят провинции, завоеванные некогда русскими у шведов; в случае отказа он грозил идти на ее столицу, причем требовал категорического ответа: да или нет. Кроме того, король желал, чтобы наказали примерным образом Розумовского за поданную им записку, чтобы его, короля шведского, избрали посредником при заключении мира между Россией и Портой, причем бы Крым был возвращен туркам, и, наконец, чтобы Россия немедленно разоружила свой флот, дозволив Швеции остаться в полном вооружении до заключения мира с Турцией.

Не смотря на все предостережения, императрица не была еще готова к отражению этого несвоевременного нападения. Но тем не менее она велела ответить Нолькену на надменную до невероятности и требующую категорического ответа ноту: «нет, нет, нет». Густав III одно время вообразил себе, что, подготовив неожиданное нападение, он одним ударом овладеет Петербургом (По словам Храповицкого (стр. 98, 28-го июня): граф Стакельберг доставил копию с письма короля шведского, в коем, открывая свои намерения на Россию, старается представить нас, яко подавших в тому причину, и что он должен защищать государство свое и славу нации, думая с храбростью, союзниками и хорошим количеством денег многое пополнить. Против сих слов отмечено (императрицею): «Можно биться об заклад, что он ничего того не имеет». — Л. Ч.). Действительно, между, приближенными [552] императрицы нашлись такие лица, которые, испугавшись положения дел, советовали ей оставить столицу. Она отвергла это предложение, выказала большую твердость и осталась на своем посту (Храповицкий пишет (стр. 97, 26 июня): «Поедут в город для ободрения жителей и, при надобности, выйдут с гвардией в лагерь при Осиновой роще». Гарновский говорит («Русская Старина», 1876 г., том XVІ, стр. 20): «Государыня... изволит расположиться лагерем в Осиновой роще с резервным корпусом». И далее (стр. 22): «Некоторые твердят государыне, что столица ее в опасности». Однажды в слезах сказано было (Екатериною): «Если разобьют стоящие в Финляндии войска, то, составя из резервного корпуса каре, сама пойду!»). Однако, в этот момент нельзя было не почувствовать всего неудобства иметь столицу на одной из окраин империи, чем мы обязаны Петру І-му. После категорического ответа, данного шведскому королю, императрица приказала спешить сбором находящихся под рукою войск, не исключая и своей гвардии, и двинула их для отражения неприятельского нашествия. Этих малых сил хватило, чтобы остановить и вытеснить смелого зачинщика, а вскоре была сформирована армия, под начальством графа Мусин-Пушкина (Мусин-Пушкин, граф, Валентин Платонович (р. 1735, ум. 1804), генерал-аншеф, генерал-адъютант, правил должность вице-президента военной коллегии. Искусный царедворец и нерешительного нрава), более нежели достаточная, чтобы успокоиться с этой стороны.

Наследник престола великий князь Павел (Петрович), впоследствии император, проводивший до сих пор все свое время в парадах и маневрах нескольких баталионов собственного, оригинального создания, думал, что представляется хороший случай выказать свои военные способности и просил дозволения императрицы отправиться в армию. Императрица согласилась (См. переписку императрицы («Русская Старина», 1874 г., т. ІХ). Храповицкий говорит в дневнике (стр. 99, 30 июня): «Обедали, прощались с цесаревичем, плакали». — Л. Ч.). Но, прибыв туда, великий князь наделал столько безрассудных выходов, что главнокомандующий был вынужден просить его отозвания. Между прочим рассказывали, что во время стычек [553] и сражений он прыгал, намереваясь поймать пули, летавшие над его головой.

Заботясь об обеспечении своих северных границ с суши, императрица сознавала опасность, угрожавшую ей с моря. Времени терять было нельзя. Неприятельский флот покрывал Балтийское море и готовился войти в залив. Поневоле пришлось отказаться от посылки эскадры в Архипелаг, так как было бы неосторожно уменьшать флот, тем более, что шведы оказались сильнее, чем доносилось сперва. Неприятельский флот состоял из 30 кораблей, не считая других судов, и, находясь в море, направлялся к Финскому заливу. Момент был критический и следовало во что-бы то ни стало остановить неприятеля. Доверие, которое имела императрица к Грейгу, побудило ее вверить ему весь флот, назначив адмирала Чичагова командиром Кронштадта.

Мой отец, будучи на счету одним из лучших офицеров русского флота, отличаемый императрицею во всех случаях, как это мы видели раньше, был глубоко оскорблен предпочтением, оказанным иностранцу, моложе его чином, и в такую минуту, когда столица империи находилась, так сказать, в опасности. Он тем сильней почувствовал эту несправедливость, что императрица достигла уже того, что возбудила и развила в сильнейшей степени, особенно между военными, чувства чести и щекотливости, делающие службу столь лестною и уважаемою, хотя весьма важные причины должны были бы уничтожить эту чрезвычайную чувствительность его самолюбия.

Он лучше других знал положение, в котором находился тогда русский флот. Более 15-ти лет не было войны. Не смотря на все усилия, направленные императрицею в течении всего этого времени на приобретение иностранных офицеров в русскую службу, на посылку в Англию молодых людей для изучения морской науки, на упражнения эскадры в Балтийском и Средиземном морях, — все эти средства не были достаточны ни для того, чтобы внести во флот общие улучшения и необходимую для войны опытность, ни чтобы поставить его на один уровень с флотами других государств, тем более, что матерьяльная часть его далеко еще не достигла того состояния, в котором находился не только английский, но и соседний [554] шведский. Неведение войны со стороны капитанов и офицеров доходило до такой степени, что когда пришлось приготовить в первый раз корабли к бою, то многие офицеры и даже капитаны не имели об этом никакого понятия.

Прежнее распределение судов по эскадрам заключалось в следующем: 15 кораблей, 6 фрегатов и 2 бомбардирских судна предназначались для действий в Архипелаге, под начальством адмирала Грейга. С виду они, пожалуй, были снабжены всем необходимым, даже слишком нагружены военными припасами и казались вполне годными. Эскадра моего отца должна была состоять из 5 кораблей и 2 фрегатов (74-х пушечные); кроме того, столько же судов ожидалось из Архангельска, где они были построены и вооружены. Сверх того, в Балтийских портах стояло такое же количество кораблей и фрегатов, но все они, вследствие своей ветхости, никуда не годились. При вооружении флота, оказался страшный недостаток в матросах. Их требовалось на все суда более 20-ти тысяч, а имелось в то время менее 10-ти, из которых большая часть состояла из рекрут, писарей, добровольцев и всякого сброда. Относительно остального снаряжения можно сказать, что всего имелось в большом количестве, но предметы, собранные или заготовленные наскоро, отличались недоброкачественностью. Суда вооружались, а также и строились весьма поспешно, неумело и без толку, всегда почти из сырого леса, часто сколачивались гвоздями; новых же, приспособленных заблаговременно, было ничтожное число. Орудия в большинстве остались старые; их имелось слишком много на судах и, как отлитые из скверного металла, они то и дело разрывались и лопались. Калибры их были весьма разнообразны, так что на каждом судне находилось от 6 до 10 родов пушек, отличавшихся друг от друга и формами, и величиною. Это очень затрудняло солдат разобраться с их ядрами и картечью, которые часто перемешивались, и потому стрельба была неправильна, медленна, а пушки быстро портились (Граф С. Р. Воронцов писал брату (Арх. кн. Вор. кн., 9, стр. 131). «Вы мне все говорите о превосходстве нашего флота, что доказывает насколько плохо у вас сведущи о вооружениях шведов; мы же здесь знаем, что эскадра герцога Зюдерманландского, которая состояла из 12 линейных кораблей, 6 фрегатов и 4 кутеров, была увеличена другой эскадрой контр-адмирала Иегебранда из 4 линейных кораблей и 4 фрегатов». — Л. Ч.). [555]

Все вышесказанное доказывает, что выбор начальника был очень важен. Если-бы он не имел обширных познаний, не знал хорошенько наших порядков и своеобразных приемов во всем, что касалось военного хозяйства, и не имел бы истинных сведений о состоянии флота, не привык к характеру русских моряков и к обращению с ними, не обладал опытностью в плавании по Балтийскому морю и в шхерах, а, наоборот, отличался бы легкомыслием, безрассудною смелостью и отвагою, в пылу увлечения забывал бы, что управление таким несовершенным флотом требует большой осторожности и сдержанности, то честь русского оружия могла быть быстро доведена до полнейшего унижения. Кроме того, русский народ отличается одною особенностью, делающею ему большую честь: он в состоянии показать всему свету чудеса храбрости, выносливости и геройства, но все это возможно лишь тогда, когда начальник пользуется полным его доверием. Русская история доказывала это постоянно и в особенности подтвердила в царствование Екатерины II. Народ проклинал шведского короля, хищнически напавшего на его родину, занятую войною с Турцией; он готов был жертвовать и собою, и своим достоянием, чтобы только постоять за честь свою, но совершенно естественно требовал, чтобы во главе стоял свой человек, а не иностранец, говорящий на непонятном для него языке и не соблюдающий обрядов православной веры.

Балтийский флот совершенно не знал адмирала Грейга, который никогда не командовал здесь эскадрой и приводил лишь в порядок хозяйственную часть и Кронштадтский порт.

Кроме того, масса иностранцев, наводнивших наш флот, вооружила русских офицеров против себя. В критический момент наемный человек не может вселять доверия народу, столь сильному духом и разумом, как русский. Во времена затишья русские принимают иностранцев радушно, даже любят их, потому что гостеприимны по характеру и охотно проводят время в обществе остроумных и образованных европейцев; [556] но в серьезные минуты, когда им не до шуток и веселья, они слишком сознают свое превосходство в отношении нравственной силы, чтобы подчиниться воле и уму какого нибудь проходимца или космополита. Само собою разумеется, что все сказанное нами имеет смысл общий и не касается личностей, а в особенности адмирала Грейга, с которым мой отец был так дружен. Адмирал Чичагов из принципа не хотел никому уступить своего места и старшинства, но вовсе не шел против адмирала Грейга, искренно им любимого, и сам с удовольствием отдал ему первенство. Отец мой боролся не против личности, а против партии.

Критический момент настал для России, при неожиданном вторжении в ее пределы шведского флота и войска. Никто не был старше, опытнее, заслуженнее моего отца. Семья русских моряков любила его, уважала и ценила. Ему были известны характер и достоинства каждого офицера, которые сжились с ним, так как не было года, чтобы адмирал Чичагов не командовал практической эскадрой на Балтийском море. Чтобы управлять флотом, при плавании в столь узком, трудно поддающемся изучению, море, переполненном подводными камнями, островами и шхерами, нужна была большая опытность. Этим качеством обладал в то время лишь один флагман-адмирал Чичагов. Уже и без того наши моряки считали себя оскорбленными принятием на русскую службу большего числа иностранных офицеров, которым давали первые должности и лучшие содержания. Мысль, что иностранец может быть назначен главнокомандующим и станет отличать своих соотечественников, а они должны действовать, при непонимании его языка, команд и приемов, приводила их в отчаяние. Отец мой, как истинно русский человек, не мог отнестись хладнокровно к решению императрицы обойти его; в нем было то-же чувство, которое одушевляло окружавших его, а именно: желание стать на защиту родины, жертвовать собою, чтобы явиться достойным ее сыном и верным подданным императрицы. Адмирал опасался, что иностранцы, мечтая об отличиях и вообразив себя на совершеннейшем флоте, своими смелыми действиями погубят последний и вместе с тем опозорят достоинство России. Их целью было добыть кресты и [557] деньги, задача-же русских состояла в том, чтобы и с малыми силами спасти свое отечество, а если-бы оказалось возможным, то, действуя благоразумно и осторожно, заставить шведов самих погибнуть от заносчивых и смелых действий их короля и предводителей.

Представителем русской партии был мой отец, но в то-же время существовала другая партия, гораздо более сильная — иностранная, во главе которой находились люди весьма уважаемые, но увлекшиеся черезчур своими симпатиями к англичанам: графы Воронцовы (Два брата, Александр Романович (р. 1741 г., ум. 1805 г.), государственный канцлер в царствование Александра I, и Семен Романович (род. 1744 г., ум. 1832 г.), посол при великобританском дворе. — Л. Ч.), граф Безбородко и многие другие. Адмирал Чичагов, будучи бедным офицером, должен был сам себе пробивать дорогу и, как человек, выдающийся по нравственным качествам, выбрал более трудное средство: он никого за себя не просил и никому не кланялся; свято исполняя свой долг по службе, он не заботился о связях и протекциях. Держа себя с достоинством, он жил в тесном кругу друзей и подчиненных и, имея большую семью, существуя лишь своим жалованьем, не мог делать приемов и сам никуда не ездил. При дворе он появлялся только тогда, когда получал особое приглашение, дабы не возбуждать ни в ком зависти и не быть предметом интриг. Он вовсе не интересовался мелочами придворной жизни и, не смотря на свое высокое положение, умел себя поставить вне этой опасной сферы. Замечательный этот такт обратил на себя внимание императрицы Екатерины; но некоторые из придворных объясняли отсутствие адмирала на свой лад. Непреклонный его характер они сочли за необразованность, а презрительное отношение его ко всему придворному — за грубость. Таким образом, императрица могла подчас усомниться в его способностях, но всякий раз, как ей случалось призывать его к делу, она оставалась чрезвычайно довольна и возвращала ему свое полное доверие. Представители иностранной партии совсем почти не знали моего отца; один только граф Безбородко, соприкасаясь с ним в делах, мог заметить его достоинства, и мы не ошибемся, если скажем, что [558] он всегда выказывал ему полнейшую дружбу и глубочайшее уважение. Это подтвердится в приведенных ниже письмах. Но граф Безбородко, очень тонкий дипломат, человек не особенно твердого характера, часто поддавался наговорам других, которые его сбивали; в особенности это удавалось нашему послу в Лондоне, графу С. Р. Воронцову. Последний безусловно любил свою родину, способствовал видам императрицы, вербуя в русскую службу иногда хороших английских моряков, но, досадуя на малую образованность своих соотечественников, доводил это чувство иногда до презрения. Всех без исключения русских моряков он считал невеждами. Говорили даже, будто он предлагал одно время графу Безбородко весь флот составить только из иностранных офицеров и тех русских, которые посылались для обучения в Англию. Переманивая англичан в нашу службу, граф становился защитником, покровителем и ходатаем за них пред императрицею. Беда, если кто нибудь не ладил с его англичанами, граф Воронцов обижался и принимал это за личное оскорбление. Стоило им отличиться, хотя бы и наравне с русскими — и граф требовал для них значительных наград, повышения в чинах, грозил, что иначе они уйдут, покинут русский флот. Многое исполнялось, и граф Безбородко из кожи лез, чтобы удовлетворить желаниям Воронцова. Так Травенена, лейтенанта английской службы, хотя и прекрасного моряка, повышали столь быстро в чинах и наградах, как это делалось только в царствование Павла I, и если бы он не был вскоре убит, то граф, пожалуй, достиг бы своей цели и возвел Травенена вместо моего отца в звание главного командира. Впоследствии я много говорил об этом с графом Воронцовым; он мне показывал свою переписку с графом Безбородко, и когда мне удалось выказать весь вред, причиненный такими его действиями, он сам сознал свою горячность.

Когда приходилось действовать моему отцу, то его честность и самолюбие истинно русского человека запрещали ему молчать. Он противился незаслуженному награждению иностранцев и, не стесняясь, удалял непригодных; последние жаловались графу Воронцову, и таким образом, ежедневно возрастало число [559] врагов, громко осуждавших моего отца. В виде главного обвинения, они говорили, что адмирал «выкуривает иностранцев». Боясь неблагоприятного исхода кампании, столь чувствительной для самой столицы, весь двор горел нетерпением окончить войну, а потому, не имея ни малейшего понятия о морском деле, считал действия адмирала Чичагова медленными и неудачными. Отцу моему еще тем труднее было бороться, что он, так сказать, находился между двух огней, но тем больше еще увеличилась его слава со дня великих побед под Ревелем и Выборгом (Переписка графа Воронцова с графом Безбородко, напечатанная в 9 и 16 томах «Архива князя Воронцова», вполне подтверждает слова П. В. Чичагова).

Мы знаем уже, что императрица доверяла и адмиралу Грейгу, и моему отцу, но в данном случае решилась избрать главнокомандующим — первого. Надо заметить, что в то время адмирала Грейга вообще недостаточно знали и ценили в России. Может быть императрица лучше других поняла этого необыкновенного человека, что было так свойственно ее гению. Вся слава Чесменского боя приписывалась кн. Алексею Орлову, которого Екатерина щедро наградила, но вместе с тем только она и могла знать подноготную и кому именно Россия обязана была уничтожением турецкого флота. Безусловно честь Чесменской победы принадлежала адмиралу С. К. Грейгу. На основании этого, не трудно понять, что после столь великой удачи, рассчитывая на способности Грейга, императрица надеялась, что он доставит ей возможность вторично восторжествовать над врагом, который на этот раз нанес ей личное оскорбление. Она жаждала мести и с нетерпением, которое походило на малодушие, ей неизвестно было все несовершенство ее флота (Это вполне подтверждается словами Екатерины в дневнике Храповицкого (23-го июня, стр. 95): «Привыкла к делам, имела дела большие, умею крепиться, но нельзя до сентября быть спокойною. По любви к отечеству и по природной чувствительности, нельзя теперь не беспокоиться. Надобно употребить в пользу превосходство вашего флота против неприятельского и, разбив его на море, идти к Стокгольму». Гарновский говорит в записках («Русская Старина», 1876 г., т. XVI, стр. 20): «Флот наш в таком состоянии, какого лучше желать нельзя». — Л. Ч.), а потому она требовала скорого исполнения таких планов, которые соответствовали мечтам, но не действительности. Когда же адмирал [560] Грейг самостоятельно выказал в 1788 году свои способности, свидетелями которых были его подчиненные, и опасения моего отца, как мы увидим ниже, оправдались лишь отчасти, то первый, кто отдал ему полную справедливость, был адмирал Чичагов.

Действительно, адмирал Грейг составлял исключение среди лиц, поступивших на русскую службу. Это был прежде всего человек чести, полюбивший Россию, как свое отечество. Он выучился говорить и писать по русски; применил на практике свои обширные познания и внес громадную долю пользы как в технику морского искусства, так и в артиллерийское дело. Но, не смотря на все его выдающиеся качества и познания, он не мог поладить с русскими моряками и оправдал выше приведенное наше убеждение, что не следует иметь главнокомандующим иностранца. Об этом скажем своевременно и перейдем теперь к описанию его действий на море.

Получив предписание идти со всевозможною поспешностью на встречу неприятелю, он употребил все зависевшие от него меры, чтобы обучить экипажи и офицеров и довести их до состояния, способного к борьбе. Полагаю, что без учреждения артиллеристов и канониров, приспособленных исключительно в морской службе, русский флот не мог бы сопротивляться с такою силою, как это он делал; но, благодаря такому установлению, каждая пушка имела своего канонира, который вскоре выучивал прислуживать матросов, и таким образом можно было поддерживать непрерывный огонь. Надо заметить, что в английском флоте, к великому сожалению всех его моряков, до сих пор нет этого установления.

Преимущество Швеции над Россией заключалось в обладании матросами, образовавшимися в торговом флоте и в плаваниях обитателей колоний, а также большего числа ученых офицеров и искуснейшего строителя в Европе, знаменитого Чапмана. Но флот шведский состоял большей частью из старых судов древней конструкции и без громадных усилий не мог быть улучшен настолько, чтобы приобрести способность держаться в море. В доказательство ветхости их можно привести тот факт, что взятое при открытии кампании в плен судно шведского вице-адмирала, считавшееся одним из [561] лучших, будучи послано на следующий год в Северное море, погибло, благодаря скверному своему состоянию. Едва успели спасти экипаж на другом судне, которое, к счастью, находилось по близости, и, заметив сигналы, быстро явилось па помощь. Кроме того, шведский король не дал себе времени укомплектовать экипажи столь большего количества судов, вооруженных наскоро: он приказал набирать насильно крестьян и всякого рода людей, которых непривычка к морю подвергла разным болезням, а недостаток в практике ослаблял общее действие флота.

Знаменитый строитель Чапман, независимо от сделанных им весьма важных преобразований в шведском флоте, создал новый гребной флот, состоявший из корветов, пловучих батарей, шебек, канонирских шлюпок и яликов, словом разных судов, прекрасно приспособленных для береговой службы. Но правительство лишь слабо поддерживало его старания; он не мог снабдить парусный флот более, нежели пятью или шестью кораблями и несколькими фрегатами, построенными по его планам и на основании новейших правил, и которые, по мнению знатоков, были наиболее совершенными из всех, виденных до того времени.

П. В. Чичагов.

Сообщ. Л. М. Чичагов.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки адмирала П. В. Чичагова, первого, по времени, морского министра // Русская старина, № 6. 1888