-

ЧИЧАГОВ П. В.

ЗАПИСКИ АДМИРАЛА ПАВЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ЧИЧАГОВА,

первого, по времени, морского министра.

(См. “Русскую Старину”, изд. 1886 г., т. L, июнь, стр. 463-488.)

III.

Императрица Екатерина Великая, качества ее. — В каком состоянии она нашла Россию и как подготовлялась к царствованию. — Золотой век России. — Отсутствие узаконений политических, реформы и веротерпимость. — Поднятие чести народной. — Сподвижники Екатерины. — Памятник Петру I. — Администрация. — Двор Екатерины, отношения ее к иностранцам. — Перечень деяний.

Человек, могущий делать все, даже не будучи гением, может делать добро, когда того захочет, и сумеет это сделать. Это добро, без сомнения, непрочно, потому что оно зависит от бренной жизни человека, но тем не менее оно существенно при его жизни.

Люди гениальные редки, и Екатерина II, столь справедливо прозванная Великою, была для России одним из подобных исключительных явлений.

Если этой государыне не отдали заслуженной справедливости, то это доказывает только изобилие умов поверхностных. Самая существенная ей похвала — в ее деяниях и в свидетельствовании о них в одинаковой степени — русских и просвещенных людей чужих стран. Между иноземцами, поклонниками Екатерины, были знаменитейшие, великие короли, мужи государственные и талантливейшие писатели ее времени. Между первыми [248] находим: Фридриха Великого, Иосифа II, Густава III; между вторыми — принца де-Линь, Фокса; графов: Сегюра, Шуазеля, Вольтера, Дидеро; дипломатов: Кобенцеля и Стадиона — австрийских; Питединга — посланника шведского; лордов Геллена и Витворта — английских, наконец, ее министров, полководцев, всех — имевших счастие быть приближенными к ее особе и разделять тот восторг, который она так хорошо умела внушать. Знаменитые вожди, Румянцев и Суворов, всегда питали к ней чувства величайшего восхищения и глубочайшей преданности, до такой степени, что, при известии о ее кончине, первый, зная участь, ожидавшую его родину, был сражен апоплексическим ударом, от которого и не излечился, а второй — немедленно оставил службу и удалился в свое поместье.

Те же люди, напротив, которые или не знали Екатерины, или не были способны понимать ее, или были воодушевлены наветами людей бессовестных, другие, из зависти к ее величию, отнесшиеся по меньшей мере равнодушно к ее памяти — злословили ее, не смотря на все добро, ею содеянное народу и состоявшее в том, что она первая ввела в Россию правительство европейское, пробудила в народе чувства похвальные и подготовила его, таким образом, к воспринятию истинной цивилизации. Царствование в особенности достопамятное тем, что оно предупредило зло, исторжением скипетра из рук неумелых, и принесло империи многие выгоды. Никогда в России не бывало столь великих военачальников на суше и на море; столь искусных министров и дипломатов; столь сведущих, в истинных выгодах страны — мужей государственных; столь замечательных и отличных писателей и ученых.

Тому, кто видел вблизи приснопамятное царствование этой великой государыни, невозможно без глубокого негодования слышать все клеветы, которые о ней распускают. Это чувство еще усиливается, при виде того, что прибылью от своего злословия спекулируют не только презренные памфлетисты и пасквилянты обоего пола, но что писатели серьезные, мнимые добросовестные философы, повторяют с преувеличениями те же бредни, чтобы щегольнуть своим красноречием, будучи, без сомнения, обмануты сочинениями первых, или не умея почерпнуть сведения из лучших источников. Впрочем, политические заблуждения, оскорбления и клеветы ничего не доказывают. [249]

Доныне никто не дерзнул воздать Екатерине достойную хвалу, потому что страх, внушаемый ее сыном и преемником Павлом I, удерживает тех, которые желали бы оправдать ее память от всех пошлых, беспрерывно расточаемых, обвинений. Но придет время, когда непреоборимая сила правды отмстит за все клеветы.

Всегда победительница всех врагов своего народа, Екатерина будет предметом признательности русских и удивления Европы. Она, среди варварства, обнаружила тот гений, которым блистали величайшие государи в самые цветущие эпохи цивилизации. Она выказала тем более величия, что вместо поддержания или злоупотребления власти произвола начала испытывать все способы к владычеству законов. Никогда не восходила на престол женщина столь совершенная. Она совмещала в себе все качества, могущие делать честь государю. ее доброта, ее гений — превосходили все, до той поры виданное. Правление ее было столь же правосудно, сколь кротко. Политика ее была слишком возвышена, чтобы она не видела тех выгод, которые могли принести народу установления, оказавшиеся необходимыми для извлечения его из невежества и варварства, поддержанию которых в народе способствовали недостаток воспитания и образования.

Она нашла в России слишком отсталые или дикие обычаи; слишком грубые нравы; в большинстве слишком малоразвитые умственные способности; мало возвышенные и слишком разнородные понятия, вследствие разнообразия натур; нравственные свойства вообще мало изощренные путем суждения и сравнения, понятия о приличии слишком смутные. Видя все это, Екатерина не могла не сознать необходимости употребить все животворное влияние своего гения, облеченного великою властью, чтобы оплодотворить те зачатки, которые варварство еще не подавило окончательно.

Она задалась мыслью прославить свое царствование, придать блеск своему могуществу и быть, насколько оно возможно, свидетельницей народа. Поэтому она сделала для него все, что только требуют нужды общие, независимо от просвещения и характера народов; все, что полезно во всех странах и сообразно понятию всех. [250]

Природа, всегда так скупо создающая людей гениальных, очень щедра в создании людей посредственных. Те из них. которые родятся в высоких сферах, окруженные людьми, приспособленными к раболепству, те не могут приобрести возвышенных душевных качеств, требуемых их высоким положением. Отчужденные от причин внешних, способствующих развитию дарований и, получая воспитание, принаровленное исключительно к их состоянию, имеют ли они возможность приобрести необходимые познания.

Екатерина II, по натуре своей, была избавлена от этих недостатков и вступила на престол при лучших условиях. Рожденная с исключительной организацией и воспитанная в Германии, она принесла оттуда здравые и либеральные идеи политические, до того времени неведомые при русском дворе. Сделавшись супругою наследника престола империи, она имела благоразумие, в течение последних лет царствования Елисаветы, посвящать все досужие минуты, предоставляемые ей этикетом, размышлениям об истории, политике, законодательстве и о словесности вообще.

Так подготовлено было достопамятное царствование этой государыни. Она основала счастье своих подданных на узаконениях, для них совершенно новых. Принимая в своих узаконениях меры, превышавшие степень просвещения ее подданных, Екатерина пожелала изменить нравы, начертывая законы, кротость которых должна была влиять на чувства, понятия, мнения, привычки, а следовательно и на характер ее подданных. Это был золотой век России. В Петербурге были также свободны, как в Лондоне, а веселились не менее того, как веселятся в Париже. Здесь можно было пользоваться всеми удовольствиями, которые суть плоды цивилизации, с той же легкостью, но и с меньшими издержками, нежели в каком-либо другом государстве. Полиция была ни обременительна для государства, ни стеснительна для жителей; она была соразмерена скромным требованиям к поддержанию порядка между людьми послушными и мало испорченными нравственно. Шпионство, жандармерия и целая орава чиновников, в одинаковой степени разорительная и унизительная — легионы бессовестных паразитов были неведомы во времена Екатерины. Военных застав [251] у каждых городских ворот не существовало, равно и паспортов, являемых и проверяемых при каждой перемене места жительства. Каждый уезжал и приезжал, как и куда хотел, и никто не думал ни дезертировать, ни убегать, как это случается там, где свобода стеснена этими тщетными предосторожностями, которые связывают честных людей и всегда отстраняются людьми злонамеренными.

Екатерина очень хорошо знала неистощимые материальные средства своей империи; но она ведала также, что они в сущности сила недвижная, которая не может служить основой могущества государства; что ей необходимо содействие силы нравственной, которая, сама по себе, заключается в развитии разума и в его применении к делам общественным. Поэтому она прежде всего занялась пробуждением народа от его апатического оцепенения, в которое его погрузило рабство. Она обладала редким даром выбирать людей: она призвала к содействию ей все, что было наиболее просвещенного в России, и тогда увидели, как в ее столицу стеклись отличнейшие и знаменитейшие европейские таланты, во всех родах. Поощряемые ее примером — они, каждый со своей стороны, способствовали рассеянию мрака, которым была” покрыта страна, и благодаря ее усилиям, мало по малу, его заменило истинное просвещение.

Чтобы дать понятие о настроении духа, ее оживлявшего, приводим ответ государыни Дидеро, который сказал ей: “я нашел душу свободного человека в стране, называемой страною рабов, и душу раба в стране, называемой страной людей свободных”. Императрица отвечала: “до сих пор я еще не слыхала от вас ничего, что было бы мне столь приятно”. Взаимно искренние эти слова свидетельствуют о тех счастливых условиях, в которые был тогда поставлен народ русский. Поэтому-то взоры всего света и были обращены на это яркое светило севера. Удивлялись, видя, как этот железный скипетр в ее руках сделался легок и гибок.

Первый предмета, которым она была поражена — это полнейшее отсутствие узаконений политических. Она пожелала даровать их России, дабы они, знакомя царство с таинствами форм избирательных, могли впоследствии дать возможность существования представительства народного, и государыня [252] собственноручно начертала наказ, который должен был служить им основой.

Она разделила империю на многие великие губернии, управление которыми вверено было лицам, облеченным весьма обширною властью, но всегда ограниченной данными им инструкциями. Создавая, таким образом, этого рода федерацию, сосредоточивавшуюся в правительстве центральном, она обрела единственный способ к хорошему управлению этою обширною империей.

Хорошо понимая, что возвышение достоинства человеческого придает величие государствам, она распространила преимущества, предоставленные русскому дворянству ее предшественником Петром III, которому она в былое время содействовала при этом благодатном распоряжении.

Градскими узаконениями (“городовым положением”) она даровала права купцам и мещанам.

Заботясь, таким образом, о будущем, она не упускала из виду настоящего и ознаменовала свое царствование уничтожением варварских наказаний, каковы: пытка, отобрание имений и т. п. Она оставила во всей неприкосновенности отмену смертной казни, согласно прежнему указу императрицы Елисаветы, всенародно объявила веротерпимость и, что еще того важнее, умела ее поддерживать.

Хотя необходимость веротерпимости вообще признана в наше время, но в ту эпоху она на самом деле существовала лишь в Америке. Во Франции жгли иногда еретиков; протестантская Англия отстраняла католиков от некоторых должностей. Испания поддерживала инквизицию, а у других народов терпима была лишь владычествующая религия. Екатерина поняла веротерпимость лучше, нежели который либо из ее современников, за исключением короля-философа Фридриха II. Екатерина разрешила полную свободу совести и богослужения людям каких бы то ни было сект или религиозных убеждений и, для лучшего обеспечения этой свободы, отделила духовную власть от светской. Дела первой предоставлены были ведению Синода и духовенство было совершенно изъято от соучастия при разбирательстве дел гражданских.

Веротерпимость, между многими другими выгодами, дает [253] еще ту, что, предоставляя свободное поле новым сектам, она может, так сказать, служить термометром для суждения о прогрессивных или обратных движениях народного духа. Каждый раз, когда эти новые секты стремятся к упрощению религиозного верования, — это возвещает прогресс; когда же они, напротив, обременяют богослужение суеверными и нелепыми церемониями, то непременно доказывают тем движение умов вспять. Единственное неудобство, являющееся иногда следствием веротерпимости, бывает в тех случаях, когда она облегчает смешение племен высших с низшими. Но она же, путем скрещивания, может способствовать их улучшению. Впрочем, подобные случаи очень редки и они, до известной степени, могут быть обусловлены особыми правилами.

Хотя в эпоху, в которую я пишу мои записки, веротерпимость допущена почти повсеместно, но еще не согласились ни в точном определении смысла этого слова, ни в поддержании принципа.

В Англии религиозные гонения вызвали появление секты прогрессивной, и если бы Карл I умел быть прозорливее и воспользоваться ею, он действовал бы совершенно иначе и удержался бы на престоле.

Снятие крестов с церквей, насилия над теми, которые не снимают шапок перед процессиями, до них не касающимися, препятствия к погребению актеров и к смешанным бракам — это ли веротерпимость?

При мыслях о всех этих жестокостях и дикостях, о совершавшихся несправедливостях и глупостях, о стыде ума человеческого при религиозных диспутах в просвещеннейших странах Европы, нельзя достаточно и по достоинству оценить государыню, умевшую, системою мудрого и либерального правительства, миновать такое множество камней преткновения и способствовать счастью и безопасности своих подданных.

Прошу сравнить дух терпимости и успехи просвещения времен Екатерины с тем их положением, до которого они ныне доведены мерами стеснительными и отсталыми. Это истинный возврат недуга, грубейший и постыднейший; а возврата болезни всегда опаснее первичного заболевания.

При всем своем уважении к свободе совести, Екатерина, [254] заметив неудобство существования великого множества обителей и пожертвованных им недвижимых имений, в соразмерности суеверия народного, упразднила многие монастыри.

Всегда доискивались с точностью определить различные образы правления, ставя каждое из них в особые условия существования. Дело, однако же, в том, что для бытия народов существует лишь одно необходимое условие, — именно то, чтобы правительство сообразовалось с натурою людей им управляемых. Что же касается до сделанных определений, они все, доныне, основаны на гипотезах или произвольны, и одни лживее других. Во всех странах вообще и в каждой в особенности существуют честь и добродетели, равно как и люди достаточно малодушные, чтобы не уметь переносить бедствия и даже благополучия политического своего существования. Но ни одно из этих свойств не образует основы, не слагает принципов какого-либо правительства. Люди обязаны сплачиваться в общества по бесчисленному множеству различных причин; потому что в их натуре и в их потребностях жить в обществе, взаимно помогать и покровительствовать друг другу, за исключением случаев потребности, по временам, терзать и гнать друг друга. Но однажды собравшись в одно общество, люди подчиняются превратностям событий и последствиям заблуждений их ума или правильности их суждений. Они держатся вкупе как умеют. Одни организуются более или менее хорошо, другие и вовсе не организуются, а общество, однако же, всегда идет вперед. Еще не бывало примера, чтобы два какие-либо народа, при их объединении в общество и при их формировании, следовали по одному и тому же пути. Но до тех пор, покуда нация не дала себе или не получила правительства, наиболее соответствующего натуре людей, ее составляющих, она находится в ложном положении, тревожится и волнуется, покуда, наконец, не найдет условий, необходимых для своего спокойствия.

Императрица Екатерина, в благородных усилиях своих настойчивая, сознала необходимость поднять на возможно высокую степень чувство чести народной. Она не ограничилась ограждением от посягательства на личность и от всякого унижения самолюбия людей, — она пожелала еще по правам их вознести [255] на высоту других народов, научить их самоуважению, внушить им также ту гордость души, которая есть источник достоинства человека и достоинства государств.

Получившие образование элементарное, даже и те могут заметить, что у каждой науки, у каждой отрасли познаний человеческих, есть единственная основа — сведение элементарное и первоначальное, ведущее ко всем другим. Это сведение в науках тоже, что зародыш в произведениях природы, заключающий в себе все основные части, необходимые для развития и образования органических тел. Науки самые элементарные являют тоже свойство. Для примера возьмем арифметику: находим, что основа ее — единица, что она есть познание первоначальное, элемент, необходимый этой науке. Отнимите эту единицу и вы разрушите всю науку, потому что другие цифры составлены из единиц или частей единицы, без которых арифметика была бы обращена в ничто. Тоже самое и с геометрией. В этой науке точка ведет ко всему остальному; надобно исходить от точки, чтобы достигнуть до познания этой науки, объемлющей землю и небеса. Смотрите на точку вместе с древними геометрами, как на часть линии, или, согласно новейшему определению, как на оконечность линии, во всяком случае необходимо, чтобы она существовала, ибо линия без оконечностей быть не может, как не может быть ни поверхностей без линий, ни тел без поверхностей. Отвергните точку и вы уничтожите всю геометрию. Самый круг, который есть искривленная линия, не мог бы существовать без центра, который есть точка. Это же самое применимо и ко всем прочим наукам. Ньютон на едином открытии силы притяжения основал астрономию, ознакомил с системой мира и объяснил движение небесных тел. Наука управлять людьми, быть может, труднейшая из всех наук, может ли она одна быть изъятием из этого общего закона, и единственная из всех — могла ли бы она существовать без основы? Основа, единица, росток, точка — и даже истинная точка опоры этой науки есть личная свобода. Отнимите эту основу и наука политики исчезнет. Самим животным природа даровала эту свободу, без которой они не могли бы существовать. Лишите людей личной свободы и вы поставите их ниже животных; вы уничтожите [256] самое чувство собственности — эту главную связь обществ, этот источник силы государств; ибо какой собственностью может обладать человек, не принадлежащий себе самому, не смеющий мыслить или действовать иначе, как по воле другого, которая всего чаще противна его собственной, его интересам и его благополучию.

Что сказали бы о профессоре математики, не имеющем понятия о том, что единица и точка суть основы этой науки?

Екатерина Великая, для достижения своей цели, не ограничилась уважением личной свободы, но она еще и увеличила ее права, зная, что это первое основание начала силы и благополучия государства.

Оградив этими мерами спокойствие внутреннее, она перенесла свое внимание на положение военных сил, охраняющих его со стороны внешней. Но дабы эта охрана была действительна, необходимо армии быть святилищем чести. И в силу таких соображений, она достигла того, что возбудила это сознание в высочайшей степени. В ее время ни один офицер не мог бы перенести обиды, будучи обойден производством, при котором произвол, взяв верх над старшинством, благоволит всего чаще лишь низости и интриге. Чувства деликатности были до того утончены, что одного опасения навлечь на себя неудовольствие государыни было достаточно, чтобы довести человека до отчаяния (Адмирал А. С. Шишков говорит в своих “Записках” (Т. 1, стр. 27), что когда император Павел ехал в Ревель на “Эммануиле” и противный ветер мешал выезду из Кронштадта, то “великие князья Александр и Константин Павловичи, смотря на корабли и на построенные на воде, для защиты рейда, две крепости, Кроншлот и Цитадель, как на новые для них предметы, любопытствовали узнать обо всем. Они поймали молодого на фрегате мичмана и делали ему разные о том вопросы. Я подслушал однажды разговор их, и он показался мне так достопримечателен, что я сохранил его в моей памяти. Указывая на крепость они спросили у него: в которую из них сажают арестованных офицеров? Мичман, удивляясь их вопросу и как бы оскорбясь им, отвечал с великой смелостью: “Что?! офицеров сажать под караулу в крепость?! Да этого никогда не бывало и я впервые о том слышу. Так велико было во времена Екатерины честолюбие в самых юных офицерах”. – прим. Л. Ч.). [257]

Генерал Воронов, бывший начальником ревельского порта, мне хорошо знакомый, был поражен апоплексическим ударом при одной мысли, что не угодил Екатерине II, и от того умер. Поэтому-то государыня и говорила: “Я хвалю вслух, а журю втихомолку”. Младший мой брат, камер-юнкер, приехал однажды очень поздно, вместо назначенного служебного часа, и она не преминула сделать ему выговор, но сделала его под видом похвалы нашему отцу: “в течение пятидесяти лет”, сказала она, — “он всегда исполнял свои обязанности с величайшею точностью и тем оказал знатные услуги своей родине. Как было бы досадно, если бы дети его не следовали столь прекрасному примеру”. Присутствовавшие при этом разговоре, но не слыхавшие ее слов, вообразили, что брат мой на высоте Фаворы, тогда как он никогда не бывал ни в таком смущении, ни в таком горе, как в эту минуту; даже когда впоследствии Павел I в запальчивости разжаловал его, сослал, лишил камергерского ключа и подверг его надзору в деревне, во все продолжение своего царствования. И все эти немилости были ему возмездием за поступки похвальные.

В отношении принца Нассау, после потерянного им сражения, императрица Екатерина поступила, как император Марцелл обошелся со своими воинами, когда они, после поражения при Диррахиуме, сами явились, отдавая себя на муки и наказания, а он более утешал, нежели укорял их.

Что же касается до повышений в чины не в очередь, то Екатерина слишком хорошо знала бедственные последствия, порождаемые ими, как в отношении нравственном, так и относительно происков и недостойных протекций. В начале ее царствования, отец мой, по наветам своих врагов, подвергся опале. По старшинству производства, он стоял выше прочих офицеров, которым императрице угодно было пожаловать чины. Она приказала доложить ей список моряков: несколько раз его пересмотрела и сказала: “Этот Чичагов — тута, у меня под ногами”... Но она отказалась от подписи производства, не желая нарушить прав того человека, на которого, по ее мнению, имела повод досадовать.

Когда генерал (аншеф) Суворов, путем своих [258] удивительных воинских подвигов, достиг, наконец, звания фельдмаршала, она сказала генералам, старейшим его по службе и не повышенным в чинах одновременно с ним: “что делать, господа: звание фельдмаршала не всегда дается; но иной раз у вас его и насильно берут”. Это может быть единственный пример нарушения ею прав старшинства при производстве в высшие чины, но на это никому не пришло даже и в голову сетовать: настолько заслуга и высокое дарование фельдмаршала Суворова были оценены обществом.

Систематический обход старшинства, терпимый офицерами и армией, допускает существование людей без чести и без всяких возвышенных чувств. Если люди отступились от драгоценнейшего из всех своих прав и сокровищ — от чести, если она не в безопасности от посягательства, зачем им прочее? Можно ли жить, когда уязвлена честь?

Истинное сознание чести должно быть тесно связано с причиной неизменной, вечно почтенной, равно как и с благоденствием, спасением, любовью к отечеству, народной славой; ибо все эти чувства самые прочные и долговечнейшие из всех чувств человеческих. Великий воин только тогда может заставить преклоняться пред собою, возбуждать восторг своими деяниями и поступками, когда подвиги его подъяты в защиту не его личных, но народных интересов. С падением героя, к колеснице которого люди желали приковать себя, рушится и всякое к нему чувство. А известно всем, как могут падать люди.

Честь подразделяется на истинную, ложную и местную, т. е. относительную. Первая применима повсюду, вторая нигде не у места, а третья и туда, и сюда.

Если производство в чины по собственному выбору было выгодно Бонапарту, знавшему почти всех своих офицеров, так как он сам служил в их рядах и сам, впрочем, был одарен великим тактом, — то правило это не применимо ко всем.

Во Франции, со времени падения Бонапарта, замечательнейшие военные люди признали способ производства по выбору слишком уступчивым произволу, и маршал Гувион Сен-Сир, в бытность свою министром, издал постановление, в [259] силу которого наибольшая доля производств делалась по старшинству, с обязательством довольно продолжительного пребывания в одном чине. У каждой из этих систем есть неизбежно свои неудобства, как и во всяких узаконениях человеческих. Однако же производство по старшинству оправдывается многими примерами. В Англии производство по выбору в высокие чины никогда не было принято, что не воспрепятствовало англичанам торжествовать над всеми их врагами и на суше, и на море. Екатерина Великая следовала этой системе и всегда одерживала победы во всех войнах, вместо тех поражений, которые случались после нее, и, в большинстве случаев, были следствием беспорядков, в которых производство по выбору имело наибольшую долю участия.

Честолюбие в эту эпоху приняло направление полезное и похвальное. Жаждали должностей, почестей, наград, но вместе с тем желали их и заслуживать. Граф Н. Татищев, произведенный Екатериной в чин майора гвардии, коей она сама была полковником, и пожалованный многими орденами, был впоследствии назначен начальником милиций, сформированных при императоре Александре. Будучи доволен порядком их организации и дисциплины, император решил пожаловать ему орден св. Андрея Первозванного. Граф Татищев, полагая, что он такового не заслужил, обиделся этим предложением и не хотел принять ордена; но император принудил его к тому. Я видел, когда он выходил из кабинета его величества, взбешенный и почти в слезах, говоря: “что мне ответить, если меня спросят, за что я получил этот орден? Я не буду знать, что сказать, тогда как в других моих орденах могу всегда дать совестливый отчет”.

Я знаю много примеров подобного рода отказов со стороны генералов: но впоследствии слишком привыкли к этого рода отличиям и орденам, по которым можно было вести счет в мирное время большим маневрам, а в военное — поражениям.

Едва ли можно указать в армии или во флоте хотя бы на один случай произвольного наказания или ареста по повелению Екатерины, К ним приговаривали одни лишь военные суды и начальники; но тотчас после ее кончины эти взыскания умножились до такой степени, что над выговорами смеялись, а [260] офицеры даже нарочно заставляли сажать себя под арест, чтобы избавиться от парадов и учений и пользоваться лучшей пищей, против их обычного рациона.

Величие и благородство чувств Екатерины сообщались всем ее окружающим. ее отличий домогались потому, что они были заслуженные. Отблеск ее славы и великих ее качеств отражался на приближавшихся к ней. Мирабо сказал, что природою все предусмотрено — на всякий случай, на всякое время и для всякой местности. Того же мнения была и Екатерина. Она знала, что каждая земля всегда довольно производит умов и характеров для достаточна го удовлетворения ее нужд; что если великие обстоятельства внушают уважение массам, чувствами, свойственными всем вообще, то при таковых обстоятельствах никогда не бывает также недостатка и в отдельно взятых личностях; надобно только уметь их найти, образовать и применить к делу, тогда как отыскивая характеры лишь в чужих краях, губят в самом зародыше народную способность к самоусовершенствованию.

Мудрым применением этого правила и благодаря своему удивительному такту в выборе людей — редчайшему и драгоценнейшему дару в государях, Екатерина достигла до того, что из сынов самой страны созидала мужей государственных и искусных министров, непобедимых военачальников, столь же глубокомысленных, сколько и ловких дипломатов; наконец — ученых, достойных стоять на ряду с учеными иноземными.

Эти люди, достойные сподвижники Екатерины, при ее бессмертных и славных трудах, придали живейший блеск ее царствованию и содействовали превознесению ее империи на высоту величия и благоденствия. Они составляли ее совет, главным деятелем в котором был князь Потемкин, человек гениальный, способный задумывать и осуществлять дела великие. Граф Безбородко необыкновенной своей памятью, обширностью познаний и легкостью в работах удивлял и изумлял всех его знавших. Граф Завадовский был в одинаковой степени красноречив и умен. Соймонов и Марков отличались своим умом и сведениями. Князь Вяземский обладал столь глубоким знанием народного быта России и источников ее богатств — такой способностью к труду, что один мог бы [261] заменить пятерых или шестерых нынешних министров. В его ведении находились: юстиция, внутренние дела, торговля, финансы и народное просвещение. При сотой доле нынешних расходов делали дела в тысячу раз лучше и в тысячу раз быстрее (Все ей министерство в целом своем составе стоило государству 1.500,000 рублей, а когда я уехал из России в 1809, то на одно министерство было определено в бюджете 25.000,000 рублей. – прим. П. Ч.). При его управлении — правосудие не продавалось с молотка и не томили им в судах; оно своей медленностью не наводняло государственных тюрем, и после смерти Екатерины, как то случилось после царствования Александра, не оказалось двадцати четырех тысяч неисполненных указов.

Военные силы, соответственные населенно, были соразмерны материальным средствам империи, и благодаря гению князя Потемкина, были вооружены и экипированы лучше, нежели где-либо в Европе. Ибо лишь после долгих опытов, доказавших превосходство этой экипировки над прочими, он решился ее ввести в наши войска. Все его войны были увенчаны успехом, благодаря дарованиям генералов — Румянцева, Суворова, Репнина, Каменского, непреодолимому мужеству русского солдата и энтузиазму, внушаемому государынею. Князь Репнин был вместе с тем и искусным дипломатом. Долгорукий, Ферзен, Михельсон, Миллер и многие другие генералы во всех войнах прославили царствование Екатерины.

Во флоте граф Алексей Орлов, хотя и случайно назначенный, обессмертил русское оружие под Чесмой. Адмиралы: Г. Спиридов, С. Мордвинов, В. Чичагов, отец автора этих записок, С. Грейг, А. Круз, Повалишин — отличались и одерживали победы во всех морских войнах, которые были тогда ведены Россией.

Граф Панин, Салтыков, Булгаков, Философов, Штакельберг, Воронцов, Марков и др. были дипломатами Екатерины. Они понимали и умели поддерживать народное Достоинство и защищать истинные интересы империи, вверенные впоследствии рукам наемников.

Гений Потемкина царил над всеми частями русской политики и великая государыня могла лишь радоваться его уменью содействовать ее видам. [262]

Бессмертный Эйлер был призван ею в академию наук; Головин, Фус, Лексель были его учениками, и впоследствии сделались его товарищами. Лепехин, Озерецковский, Гурьев и многие другие были достойными членами и украшением этой академии. Они своими трудами способствовали обогащению ее летописей, которые были в одинаковой степени предметами исследования и уважения всей ученой Европы.

Не было недостатка в царствование Екатерины ни в писателях, ни в поэтах; таковы: Державин, Дмитриев, Фонвизин, Петров и др. Они появлялись как бы волшебством, чтобы достойным образом прославлять высокие деяния, благотворительные подвиги, черты мудрости этой героини-законодательницы и передать их отдаленнейшему потомству.

Участие, приемлемое Екатериною в успехах русской словесности, она простерла до того, что сочинила сама для своего Эрмитажа и театра несколько небольших комедий и опер, сохранившихся до ныне. Целью этих пьес была обыкновенно критика некоторых преувеличенных мод и некоторых смешных обычаев. Во время путешествия своего в Крым она роздала лицам, ее сопровождавшим, разные главы из Велизария (Мормонтеля), одну из них выбрав для себя — и, таким образом, все сочинение было переведено на русский язык.

Она очень скоро заметила недостаток обработки этого языка, который я сам очень люблю, как большой патриот, но чтобы быть справедливым во всем, скажу, что он богат словами простонародными, выражениями тривиальными, но очень беден в отношении высокого или поэтического слога. Слова чувство (sentiment), удивление (admiration), гений (genie), честь (honneur), способность (faculte), впечатлительный (impressionable); оттенки слов: храбрость (bravoure), мужество (courage), доблесть (valeur)...... vaillance (неустрашимость?) не существуют, равно как и множество технических терминов по части наук, искусств и естественной истории (Мы перевели эти слова — согласно современному языку. – прим. Л. Ч.). Эта скудость так велика, что академия наук, желая дать переводить естественную историю Бюффона, была принуждена отказаться от этого намерения после первых попыток. Тогда-то [263] императрица решилась основать российскую академию, по образцу академии французской, для обработки и усовершенствования языка.

Скипетр деспотов тяжелым гнетом ложится на разум человеческий и тогда язык подвергается тому же принуждению, которое властелин налагает на всех. Язык делается льстив или скрытен; щедр на ложь и на оговорки и впадает в смешную пошлость или замыкается в преувеличенную сжатость. Ограничивается одами, хвалебными словами или бесцветными сказками. Он бывает всегда извращен той ролью, которую присужден играть пред царедворцами, цензорами, шпионами и, в особенности, перед невеждами. Скипетру Екатерины суждено было освободить язык от всех этих пут и открыть ему широкое и раздольное поприще. Она учредила российскую академию на основах в равной степени мудрых и либеральных. До воцарения Екатерины II управление, установленное Петром I, было соблюдаемо при императрицах, его преемницах. Заменив суровости и жестокости Петра до известной степени кротостью, Екатерина Великая первая начала вводить полезные реформы и открыла пути к истинной цивилизации.

Но одного царствования было недостаточно в данном случае, чтобы произвести действия осязаемые, и надобно было много времени для удовлетворительных последствий, особенно в такой стране, как наша, где до того времени не смели ни думать, ни выражать письменно своих мыслей; где полиция наблюдает, цензура увечит и где сила начальства истребляет зародыши гения и разума. Поэтому-то в русском языке и произошло очень мало изменений. Было несколько умов трудолюбивых, но без вкуса, которые, роясь в старых книгах, пытались ввести в обращение слова старинные и давно забракованные изящным вкусом; но это были люди из разряда тех, о которых Вольтер сказал: “вы, неумеющие думать, сочиняете (выдумываете) слова”. Малое число хороших писателей произвело мало заметное действие. Известно, впрочем, что лишь писатели первоклассные, когда они многочисленны и могут дать свободный полет своей мысли, умеют различить со вкусом и деликатностью, что следует отринуть, изменить или прибавить в языке и обработать его для изящных оборотов фраз, для драгоценных, светлых идей, которые впоследствии усваивают [264] под влиянием их авторитета. Было в России несомненно несколько писателей, отличавшихся своим красноречием и дарованием поэтическим, но каким узким поприщем они должны были замкнуть свою деятельность и что они могли, например, сказать в царствование Павла I?

В этом случае одна Екатерина ничего не могла сделать. К числу ее прав на признательность России, а также и ее самых существенных прав на славу, надобно отнести все ею основанные полезные заведения: общественные житницы, больницы, сиротский и воспитательный дома, академии, публичные библиотеки, университеты, семинарии, школы; совестный, т. е. мировой, суд; воздвигнутые ею памятники и общественные здания: дворцы, храмы, банки, почты; все созданные ею города; поощренные ею мануфактуры, освобожденную торговлю, наполнившую все морские гавани кораблями всех наций. Столько услуг, благодеяний и, быть может, в особенности, столь многочисленные подвиги кротости и милосердия вознаграждали за отсутствие свободы и заставляли предпочитать это сладостное рабство реформам более быстрым, но преждевременным, и менее обильными надежными результатами.

Во времена Екатерины вновь основанные училища и преподавание в них были доверены ученым и писателям, которых она умела привлечь в свое царство и поощряла знаками уважения и благоволения. Аббат Николь учредил одно весьма полезное заведение; другие немецкие профессора тоже, и из таковых училище св. Петра в Петербурге было весьма хорошее.

Безопасность и свобода, огражденные высоким и либеральным умом Екатерины, были самым верным поощрением отличным ученым и литераторам. После ее кончины все заведения, посвященные ею воспитанию дворянства в особенности и юношества вообще, лишенные поддержки ее гения и подчиненные духу капральства, продолжали свое существование лишь за тем, чтобы удовлетворять этой пагубной мании военщины — и в отношении истинного просвещения пришли в совершенный упадок.

Екатерина, желая польстить самолюбию русских и обессмертить свое собственное царствование, приказала воздвигнуть памятник Петру I, к имени которого приобщила и свое имя. При [265] открытии монумента она приказала поставить рядом с собою, на балконе сената, коменданта Резнера (ум. 1788 т.), старца свыше ста лет, служившего при Петре. Он жил в совершенной нищете. Императрица повелела дать ему пенсию и квартиру.

Так как администрация есть не что иное, как разумное распределение действий правительства по всем органическим частям государства, то чем оно проще и чем ограниченнее число служащих, тем администрация ближе к совершенству. Чем более она согласуется с характером управляемых, со степенью их просвещения и нуждами общества, тем она будет лучше. Первое правило при этом, как и во многих других случаях, производить величайшие последствия самыми малыми средствами, и так поступала Екатерина по внутренним делам. Одного министра, под именем генерал-прокурора, было ей достаточно и он заменял, по крайней мере, шестерых министров, заведующих этою отраслью государственного управления в других странах. Для иностранных дел у Екатерины был один статс-секретарь, которого было достаточно для всего, до политики относившегося. На канцлера империи возложено было заведывание всеми дипломатическими делами. Что касается до судов, которые, по необходимости, должны были существовать, находясь под управлением генерал-прокурора, вместе с департаментами сената, заведывавшими всеми судебными и гражданскими делами, — то она присоединила к ним в каждом городе учрежденные совестные суды, бывшие мировыми судами, где решалась большая часть тяжебных дел, при посредничестве полюбовного соглашения. Это было весьма важным содействием к упрощению судопроизводства и к уменьшению числа тяжебных дел.

Одною из полезнейших мер для государства, давшею возможность предупреждать неурожаи и помогать населениям, страждущим от голода, было учреждение общественных житниц или хлебных магазинов, которые государыня приказала построить во всех сельских общинах. Взыскивая ежегодно с каждого земледельца весьма незначительный, обязательный вклад, эти магазины чрез несколько лет были переполнены и представляли жителям неистощимый источник помощи против бедствий голода. Этой системой впоследствии пренебрегли, [266] и до такой степени, что не только житницы не наполнились, но истощились, обратились в развалины. Дорого поплатились за это небрежение, когда наступил голод.

Екатерина никогда много не занималась костюмами и мундирами. Она была выше этих мелочей, и у нее было чем иным позаняться. Английский король, легкомысленный Георг IV, ничего не смысливший в морском деле и неспособный ценить своих великих моряков, переменил форму мундира, прославленного Нельсоном, дав морякам расшитые галунами панталоны немецких уланов и гусаров, при мундирах, похожих на испанские или датские. Екатерина, хотя и женщина, никогда не потратила ни единой свободной минуты на подобные пустяки.

До восшествия своего на престол она знала, что одною из причин негодования русских на ее предшественника было приписываемо ему намерение лишить их духа народного, старанием ввести немецкие нравы и одеяния. Хотя двор обыкновенно подает тон, но она сознавала, что это несвоевременно ни для статских, ни для военных. Дозволив им носить одежду своих предков, она ограничилась изменением костюма придворных дам. Она не сочла для себя обязательным придерживаться идеи Петра I, предписавшего им немецкий костюм; еще того менее не могло входить в ее виды рядить их деревенскими бабами, как это случилось после нее. Чтобы сказали, если бы французский король принял для своего двора костюм нормандских поселянок? Чувство приличия, которым в столь высокой степени обладала Екатерина, и ее ум, полет которого был недосягаемо выше подобных мер, побудили ее отдать предпочтение одеянию, бывшему в старину в употреблении у жен боярских. Этот наряд она умела так хорошо согласить со своими воззрениями, что кроме удовольствия, с которым он был принят русскими, он сделался одним из красивейших и изящнейших, бывших в эту эпоху в употреблении при прочих европейских дворах.

Двор Екатерины, коего она была душой, сделался одним из самых вежливых и блестящих. Если при нем не совсем была изъята лесть, обыкновенно преподносимая женщине, [267] то льстивые речи могли быть приняты за приятные комплименты, а это было уже смягчением одного из больших недостатков.

Этот двор состоял из лучших фамилий царства и из лиц особенно замечательных по своему образованию; камергеры, камер-юнкеры, пажи были выбраны из домов знатнейших и оказавших великие услуги государству.

Если императрица отличала отцов за то, что они были люди добродетельные, то отличала и детей затем, чтобы поощрить их быть таковыми же.

Это был рассадник, из которого она брала людей способных к разным должностям, по части дипломатической или административной. Она, таким образом, близко видя их, была в состоянии судить о их способностях и склонностях. Эта благородная, драгоценная школа исчезла вместе с множеством других учреждений в этом же роде.

Приводя выше имена мужей государственных, министров и полководцев, прославивших царствование Екатерины, мы желали опровергнуть очень несправедливое, но весьма распространенное мнение, будто бы Россия поставлена в необходимость брать к себе на службу иностранцев всех наций, чтобы вверять им величайшие интересы империи. Можно было видеть, что Екатерина умела как бы из-под земли вызывать нужных ей людей.

Но, сказать по правде, до ее царствования и даже до царствования Петра I, в России никогда не было недостатка в людях отличных достоинств. У нее были свои Пожарские, Трубецкие, Филареты, Гермогены и проч., а во времена Петра в России еще были: Феофан Прокопович, Остерман, Шереметев, Голицын, Меншиков, Долгорукий, Апраксину во времена Елисаветы: Разумовский, Апраксин, Бестужев, Салтыков, Бутурлин, Ломоносов, Сумароков — и их было вполне достаточно для службы отечеству и они доказали, что при сорока пяти миллионном народонаселении не может быть недостатка в людях при умении находить их.

Здесь может быть уместно привести ответ г. Бибикова, дядьки Павла I, в бытность последнего еще великим князем. [268]

Проходя однажды чрез дворцовый Эрмитаж, бывший в тоже время художественною галереей императрицы, великий князь остановился перед портретом Сюлли и, после долгого, внимательного на него взгляда, сказал г. Бибикову: “вот великий человек: ныне уже не отыщется подобных Сюлли”.

Бибиков отвечал на это: “Были бы Генрихи IV, ваше высочество, отыщутся и Сюлли!”

Когда иностранцы приезжали в Россию, Екатерина принимала их с замечательною благосклонностью.

В доказательство особенного расположения императрицы Екатерины к английскому правительству расскажу, из множества других примеров, следующий случай. Когда после смерти капитана Кука прибыли в Камчатку корабли его экспедиции, комендант Охотска принял их со всеми почестями и возможным радушием. Их снабдили всем, в чем они могли иметь нужду для своих кораблей и экипажей, и, сверх того, одарили всякого рода провизией из предметов роскоши, как-то: чаем, кофе, сахаром, и когда начальник эскадры Клэрк, преемник капитана Кука, а затем Гор, после смерти Клэрка, обратились к г. Бему, коменданту Охотска, чтобы узнать цену доставленных им предметов, он отвечал, что ему дано повеление от императрицы снабдить их всем бесплатно.

Капитан Кук командовал кораблем “Решимость” (Resolution), Клэрк кораблем “Открытие” (Discovery). Они пытались проникнуть на тот берег Берингова пролива, но были постоянно останавливаемы сплошными льдами на необозримом пространстве. Тэйлор, тогда мичман, спас корабль “Решимость”, первый заслышав шум от прибоя о скалы у островов Алеутских, туманом скрытых из виду. Англичане едва успели бросить якорь, чтобы избежать совершенного крушения. Этот самый Тэйлор, ныне адмирал, рассказывал мне, как они были тронуты после их прибытия в Камчатку. Он единственный человек из участников экспедиции, оставшийся в живых.

Относительно торговли императрица Екатерина отклонила предложение нескольких англичан, коих уполномоченным [269] был Брэки, образовать индийскую компанию, как противную свободе торговли и правам ее подданных — торговать, где они хотят.

Итак, деяния Екатерины заключаются в следующем:

1) Учреждение комиссии для составления законов.

2) Великое разделение империи и учреждение губерний.

3) Грамоты, дарованные дворянству, предоставлявшие им особые права, и, между прочими, право избирать своих предводителей.

4) Городовое положение, даровавшее права купцам и мещанству.

5) Уничтожение пытки (Увлекаемый чувствами благоговения к памяти Екатерины, П. В. Чичагов несколько заблуждается. Если при Петре Великом существовали застенки и Преображенский приказ, при Анне — “недоимочный” и легионы палачей под начальством А. И. Ушакова, то и при Екатерине была Тайная экспедиция, с неменее знаменитым Шешковским. Наказание кнутом, рвание ноздрей (по выражению истязуемых: нюханье щипцов) и пытки существовали и при Екатерине II и при ее преемнике. Честь и слава уничтожения пыток в России неотъемлемо и неоспоримо принадлежит Александру I. Указ об уничтожении пыток был одним из первых его указов при восшествии на престол. – прим. Л. Ч.).

6) Присоединение к казне монастырских имуществ.

7) Основание Российской академии.

8) Учреждение почт и банков.

9) Построение воспитательных заведений, училищ.

10) Созидание больниц, благотворительных заведений, госпиталей, воспитательных домов.

11) Проведение каналов по разным направлениям империи.

12) Поощрение торговли, промышленности, изящных искусств и мануфактур.

13) Украшение Петербурга и Царского села.

14) Основание литейных пушечных заводов в Петрозаводске и в Лугане, т. е. на севере и на юге (В Олонецкой губернии первый чугуноплавильный завод Кончезерский (в 50 верстах от Петрозаводска) был основан при Петре Великом, в 1707 году; Александровский — при Екатерине II в 1774. Основателем Луганского завода (Екатеринославской губернии, Славяносербского уезда) был англичанин Гайскон. – прим. Л. Ч.). [270]

15) Сооружение Эрмитажа и (Каменного) театра.

Наконец, почти невозможно исчислить все блага, содеянные императрицей Екатериной для русского народа, — одним словом, она истинная благодетельница России!

П. В. Чичагов.

Сообщ. Л. М. Чичагов.

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Записки адмирала П. В. Чичагова, первого, по времени, морского министра // Русская старина, № 8. 1886