-

БУНТ БЕНЬЕВСКОГО В КАМЧАТКЕ В 1771 Г.

(См. «Русскую Старину» изд. 1876 г., том XV, стр. 526-547.)

VII.

Спутники Беньевского: Рюмин, Судейкин и Бочаров, в бытность свою в Париже, передали резиденту Хотинсвому журнал своего путешествия с Беньевским. Журнал этот был препровожден Хотинским в иностранную коллегию, которая представляла его для прочтения императрице. Кроме того, Беньевский сам описал свою жизнь и путешествия, на французском языке, под заглавием: «Voyages et memoires de Maurice Auguste Comte de Benjowski. Paris, 1791», но сочинение это, переведенное на все европейские языки, наполнено такими вымыслами, которые только и могла создать разгоряченная фантазия пылкого, смелого и предприимчивого искателя сильных ощущений.

Не придавая, таким образом, никакого значения труду Беньевского, мы укажем на статьи о Беньевском нашего почтенного труженика по истории флота — Берха, сделавшего в них критическую оценку журналу Рюмина и литературному труду Беньевского (Смотри «Побег графа Беньевского из Камчатки во Францию» («Сын Отечества» 1821 г., № XXVII и № XXVIII) и «Записки канцеляриста Рюмина о приключениях его с Бениовским» («Северный Архив» 1822 г., март, № 5 и 6, и апрель, № 7). А. С.).

Журнал Рюмина заключает в себе так много любопытных сведений о приключениях спутников Беньевского во время их путешествия от Курильских островов до берегов Франции, что мы не можем обойти их молчанием. [758]

Высадив Измайлова и Парапчина с женою на остров, Беньевский в тот же день снялся с якоря и шел вдоль Курильской гряды. В ночь с 2-го на 3-е июня встретили в море сильный шторм, который продолжался до 6-го числа. Во время этого шторма дурно уложенный в трюме груз тронулся и судно едва не погибло. 7-го июня увидели землю. Недостаток воды и хлеба заставил их пристать к берегу, принадлежащему, как оказалось, Японии. Японцы указали им удобную бухту для якорной стоянки и наливки водой и даже отбуксировали туда их судно своими бусами (лодками). Но в этой бухте не допустили русских съехать на берег, хотя Беньевский объявил им, что судно «Св. Петр» голландское, следующее в Нагасаки для торговых целей. Японцы доставили им на судно потребное количество пресной воды и несколько бочек пшена, но до самого отхода судна остались непреклонными в своих требованиях — не съезжать на берег.

12-го июня путешественники оставили берега Япония и до 20-го июня быстро подвигались вперед, при благоприятном ветре. 20-го июня увидели берег, у которого и остановились на якоре в удобной бухте. Прибрежные жители приняли их радушно, снабдили свежею провизиею и дозволили напечь на берегу потребное количество хлеба. По мнению Верха, они останавливались у острова Такао-Сима; 31-го июля снова отправились в путь и 7-го августа пришли на вид острова Формозы, но до 16-го числа лавировали около его, не находя удобного якорного места. Наконец, 16-го августа прибыли в гальоту две лодки с индийцами, которые и указали гальоту удобную бухту. На другой день Панов, с несколькими человеками команды, отправился на берег, для отыскания пресной воды. Индийцы сделали на них неожиданное нападение, при чем убили Панова и Попова, а промышленников Логинова (Логинов вскоре умер от ран.), Лапина, Казакова и Кудрина ранили. Беньевский, в отомщение за смерть своих спутников, приказал захватить проходившую мимо судна индийскую лодку и убить находившихся на ней пять человек индийцев. Кроме того, отправил на берег вооруженную команду, которая, найдя двух раненых индейцев, умертвила их, а жилища разбежавшихся индийцев и их лодки сожгла. Похоронив на берегу Панова, Логинова и Попова, и налившись водою, 21-го августа 1771 г., гальот снялся с якоря, дождавшись попутного ветра.

Увлеченный жестоким штормом, гальот двое суток держался под парусами в проливе между Китайским берегом и Формозою. [759] Наконец, потеряв счисление, несколько суток блуждали в виду берегов, не зная своего места на карте. К счастию, 1-го сентября встретили на лодке китайцев, которые доставили их судно в удобную гавань около города Тасон, откуда, под проводкою лоцмана, перешли в Макао, где и бросили якорь 12-го сентября.

Португальские власти города встретили их радушно и доставали на судно съестные припасы и фрукты. 13-го сентября, по распоряжению Беньевского, вся команда гальота была свезена на берег в особо приготовленный для нее дом. Оказалось, что Беньевский продал гальот губернатору, со всем такелажем, артиллериею и провиантом, но за какую цену — неизвестно. Такой самовольный поступок Беньевского вооружил против него Степанова. Винблана и большую часть команды, которая, кроме того, была недовольна Беньевским за то, что он, выдавая команду судна за венгерцев, запретил русским, во время молитвы, креститься, чтобы тем не обнаружить их национальность.

Обстоятельство это заставило Беньевского написать к своей команде прокламацию, в которой он уговаривал команду образумиться и не давать себя в обман людям, которых лукавство известно. «Если искренно любите меня и почитать будете, то вам клянусь Богом, что моя искренность ежедневно доказана будет; если же, напротив, я увижу, что ваши сердца затвердели и меня больше почитать не будете, то сами заключать можете, что от меня тоже ожидать надлежит», — заключил Беньевский свою прокламацию.

Убеждение это подействовало на команду и она вновь признала его своим командиром и покровителем, за исключением одного Степанова. Беньевский после примирения написал в своей команде новую прокламацию. В ней он, между прочим, высказал, что он их более не винит и дело сего помнить не хочет. Причем обещал им разные блага: «имейте усердие ко мне: я буду вам заступою, никакого оскорбления вам не будет, и ежели Бог нас в Европу принесет, то я вам обещаю, что вы вольны будете и со всем удовольствием, хотя во весь век ваш, содержаны, что, писавши рукою своею, подтверждаю» (Обе эти прокламации Беньевского напечатаны в «Рус. Арх.» 1865 г.). Степанов, желая обнаружить обман Беньевского, не мог однако ж сделать этого в Макао, потому что губернатор города не знал никакого иностранного языка, кроме латинского, на котором и объяснялся с ним Беньевский при своих сделках о продаже судна. По этой причине Степанов подал свою жалобу в Кантон китайскому правительству, через [760] голландских агентов. В ней, между прочим, он излагал, что все они увезены Беньевским из Камчатки обманом и просил захватить его, как беглеца.

Беньевский поторопился выехать из Макао, тем более, что свирепствовавшая здесь лихорадка похитила 15 человек команды, в том числе Турчанинова, Зябликова и штурмана Чурина, который был и командиром и штурманом гальота «Св. Петр». 4-го января 1772 года, Беньевский со всею своею командою перебрался с берега на две большие китайские джонки, на которых и доплыл до Кантона. Здесь вся команда была размещена на двух зафрахтованных Беньевским французских купеческих судах: «Дофине» и «Лаверди», на которых они и отправились 11-го января из Кантона в берегам Франции. Степанов, за вмешательство его в распоряжения Беньевского, был оставлен в Макао.

По выходе в море, путешественники встретили попутный ветер, сопровождавший их почти до острова Иль-де-Франс, около которого в марте бросили якорь. Здесь запаслись провизиею и налились водою, и 24-го марта снялись с якоря. 4-го мая остановились у необитаемого острова, для ловли черепах, и простояли здесь на якоре до 11-го числа. 7-го июля достигли цели своего путешествия — Порт-Луи, где все были свезены на берег и помещены в большой и удобной квартире, со столом, нанятой французским правительством.

На пути к острову Иль-де-Франс умер Батурин, и в береговом госпитале оставлено 4 человека больных. Незадолго до прихода судов в Порт-Луи, умерло еще трое рабочих Холодилова, от лихорадки. Таким образом, в Порт-Луи, из числа 63-х чел. мужч. и 7 женщин, ушедших из Камчатки, оказалось на лицо 37 мужчин и 3 женщины.

Из Порт-Луи Беньевский уехал в Париж, где сделал французскому правительству предложение о завоевании острова Формозы; но как правительство имело уже намерение занять остров Мадагаскар, то и предложило ему принять на себя заботы о заселения этого острова, на что он и согласился. Между тем, оставшиеся в Порт-Луи без денег русские, пожелали узнать о дальнейшей своей судьбе, и потому написали к Беньевскому в Париж, чтобы он позаботился о них, при чем некоторые ему объявили свое желание возвратиться на родину. Беньевский прислал им следующий лаконический ответ:

«Ребята! Я ваше письмо получил. До моего приезда ваша командировка отменена есть. После всякой мне свое намерение [761] скажет. До моего приезда живите благополучно. Я есмь ваш приятель барон де-Беньевский».

По возвращения своем в Порт-Луи, он убедил Устюжинова, Чулошникова, Андрианова с женою, Потолова и 7 рабочих, отправиться с ним на Мадагаскар. Винблан уехал в Швецию, Хрущев, Кузнецов и Мейдер поступили во французскую службу: первый капитаном, второй — поручиком (Надо заметить, что Кузнецов был простой крестьянин. А. С.), а третий лекарем. Пять человек умерло в госпитале в Порт-Луи, а остальные 17 человек пожелали, несмотря ни на какие убеждения Беньевского, отправиться на родину. Беньевский выдал им паспорта, в которых были названы они венгерцами, возвращающимися на родину.

27-го марта 1773 г. (Следовательно, в Порт-Луи прожили они слишком 8 1/2 месяцев. А. С.), партия эта выступила из Порт-Луи пешком, с целию добраться до Парижа и явиться там в нашему резиденту. Не зная никакого языка, кроме своего ровного, путешественники с большими затруднениями добрались, в апреле месяце, до Парижа, сделав пешком около 550 верст. О дальнейшем их путешествии в Россию было говорено выше. Теперь остается сказать еще несколько слов об остальных похождениях Беньевского.

23-го марта французская эскадра, с переселенцами, отправилась в Мадагаскару, куда и прибыла в начале февраля 1774 года. Беньевский деятельно занялся заселением северной части острова. Но постоянная борьба с туземцами и ссоры с губернатором Иль-де-Франса, которому были подчинены мадагаскарские переселенцы, заставили Беньевского, через полтора года, оставить свой пост и бежать, на купеческом судне, в Англию.

Здесь прожил он 8 лет, занимаясь составлением известных уже нам записок о своих приключениях. Затем, в апреле 1784 г., он отправился в Соединенные Штаты, где успел убедить один коммерческий дом содействовать ему в покорении Мадагаскара. С этою целию Беньевский отплыл из Балтимора, в октябре 1784 года, и в январе 1785 г. прибыл в Мадагаскару. Но едва успел он высадиться на берег со своим незначительным конвоем, как капитан корабля, напуганный пальбою на берегу, снялся с якоря и ушел в море, оставив таким образом Беньевского на произвол судьбы. Прожив бесполезно два месяца, во ожидании возвращения судна, на содействие которого он рассчитывал при дальнейших своих действиях, Беньевский в это время потерял большую часть своей команды, среди которой [762] распространилась какая-то эпидемическая болезнь. Оставшись, наконец, на третьем месяце сам-третей, он перешел на сторону дикарей, у которых до того пользовался известностию, приобретенною еще в предшествующее свое пребывание на острове. Он предложил им выгнать французов с Мадагаскара. Дикари приняли его предложение и стали охотно обучаться под его руководством разным маневрам. Первые их попытки нападения на французов увенчались успехом; но при втором нападении, 23-го мая 1786 г., островитяне, напуганные сильным натиском французов и меткою стрельбой, разбежались, а Беньевский, раненый пулею в грудь, умер на месте. Питомец Беньевского, Иван Устюжинов, сопровождавший его во всех путешествиях в течение 18-ти лет, лишившись своего воспитателя, в 1789 г. вернулся в Сибирь, где и поступил потом в гражданскую службу.

VIII.

Бунт Беньевского, и в особенности обещание бунтовщиков придти вновь в Камчатку с неприязненною целию, наделали не мало хлопот, не только сибирскому начальству, но и высшему правительству.

Зубрицкий, приняв от Плениснера управление Охотским портом, 10-го октября 1772 г. донес в Иркутск, «что Беньевский может возвратиться с несколькими судами и потому необходимо иметь здесь всякую осторожность. Хотя я и послал в Камчатку предписание прислать из острогов требования о порохе, свинце и проч., но не скоро получится ответ. А судя по охотским пушкам, которые все старого манера и с раковинами, надо полагать, что такого же качества пушки и в Камчатке. Да и половина всей команды без ружей и шпаг, а у кого и есть ружья, то негодные, и потому не угодно ли будет прислать пушек, по три на острог, — всего 24, с снарядами, небольшого фасону, ибо их трудно перевозить из Якутска в Охотск. Потребно ружей — 1,000, свинцу 200 пуд., пороху 100 пуд., артиллеристов 24 и солдат 200, а ежели можно, то и более, потому что в людях крайний недостаток. Офицеров всего 15, да и то из них 7 пьяниц и никуда негодных, а состоящие здесь команды размещены следующим порядком:

В Охотске солдат 100, казаков 101; в Ижиге строевых 99, казаков 137. В острогах: Ямском солдат и казаков 37, в Тауйском сотник и 18 казаков, в Большерецком и Нижнекамчатском сотников 4, дворянин 1, казаков 63; в Тигильской крепости 53 казака, 1 офицер и 25 рядовых». [763]

Из Камчатки Шмалев также писал о присылке подкрепления, пушек и артиллерийских снарядов на случай нападения на Камчатку иностранцев. Но иркутская губернская канцелярия не имела в своем распоряжения достаточных средств к удовлетворению этих требований и ограничивалась только строгими инструкциями и предписаниями, беспрестанно посылаемыми начальнику Камчатки, относительно принятия мер к военной обороне края. Иркутское начальство делало это для очищения своей совести, беспрестанно получая, в свою очередь, по этому предмету предписания от кн. Вяземского. В Петербурге, не зная о дальнейших намерениях Беньевского, после прибытия его в Париж, не на шутку опасались за целость наших колоний в Тихон океане.

Императрица Екатерина II, для приведшие камчатских дел в порядок, еще 30-го апреля 1772 г. назначила туда главным командиром лично ей известного премиер-майора фон-Бема, с жалованьем по 600 руб. в год.

В инструкции, данной Бему, между прочим, было сказано: «Большерецкой и другие остроги привести в новое положение, чтобы они были безопасны от бунтовщиков. Военную команду осмотреть и пополнить солдатскими и казачьими детьми, а негодных в службе отослать в Охотск, чтобы напрасно хлеба не поедали».

12-го октября 1773 г., Бем прибыл в Камчатку с большим запасом провианта и артиллерийских снарядов. Но не долго этому деятельному и вполне честному начальнику пришлось управлять Камчаткою. Интриги нового иркутского губернатора Немцова, человека честолюбивого и до крайности мелочного, заставили Бема выйти в отставку. Поводом в этим интригам послужила переписка князя Вяземского с Бемом, помимо иркутского губернатора.

В то время, когда Беньевский снарядил во Франции экспедицию на Мадагаскар, императрице не была еще известна настоящая цель экспедиции и потому, опасаясь за Камчатку, она поручила кн. Вяземскому дать Бему некоторые указания на случай нападения на Камчатку Беньевского. По этому поводу, Вяземский, 26-го марта 1773 г., написал Бему весьма секретное письмо, в котором, изложив в кратких словах предшествующую жизнь Беньевского, до посылки его в Камчатку, между прочим сообщал ему следующее:

«...Ныне же, по дошедшим известиям ко двору, явился он (Беньевсвий) во Францию, где и нашел себе покровительство, как у державы, Российской империи недоброхотствующей. Хотя же от двора нашего и объявлено было, через газеты чужестранные, о характере и действиях сего отчаянного, но, не взирая на то, двор французский [764] не токмо дал об нем, такими же газетами, во всем противное понятие, называя его бароном и защищая всю об нем истинную историю, но получено ныне известие, что тот же французский двор, вооружа для него фрегат и малую флотилию, отправляет его с 1,500 человек войска, якобы в Ост-Индию, для завоевания там нового у варваров селения, в самок же деле, по примечаниям, прямое намерение его экспедиции укрывается».

«Все сие хотя еще кажется неимоверно, но когда началось безумие в даче ему пристанища и в защищение его перед публикою уже сделано, то и прочие догадки, о которых ниже упоминается, казаться должны не без основания. И так, данное отчаянному оружие в руки, сколько ни кажется смеха и презрения достойным, благоразумие однако ж заставляет и против безумного стремления остерегаться, тем паче, когда оно отчаянною головою в действо производятся, которою, так как побуждаемою мщением, французы, не сожалея об ней, пользоваться, может быть, захотят. Но как при том, Беньевского, во время заарестования в Петербурге, сам я видел человеком, которому жить или умереть — все едино, то на сего не без основания и подозревать можно, что он, зная свободный проезд до Камчатки и имея о берегах и о жителях ее сведения, не покусился бы иногда сделать и на нее какие-либо поиски».

«...А как известно, что Камчатка ни с какими чужестранными землями и на чужих землях никакого торгу не производит, то неминуемо и должно вам быть явным доказательством тайного или явного неприятельского покушения всякого чужестранного судна приближение... Имейте всегда за главное правило предупреждать все злодейские ухищрения добрыми распоряжениями, а силу отражать мужественным сопротивлением. Причины сей ко всем предприемлемым вами осторожностям не надлежит явному объявлять, но содержать в крайнем секрете, дабы пустою иногда опасностию не востревожить тамошних жителей».

В другою письме кн. Вяземский писал Бему, что, по некоторым данным, предположения правительства о намерении Беньевского посетить Камчатку оправдываются, а потому императрица надеется, что, в случае неприятельского покушения на вверенный ему край, он не допустит врагов похвастаться победою. На что Бем, между прочим, отвечал: «Я почитаю жизнь свою наименьшею жертвою, если случай потребует лишиться оной для пользы государства».

Наконец, 27-го апреля 1775 г. Вяземский уведомил Бема, что императрица разрешила ему производить жалованье по 1,000 руб. в год. [765]

Немцев нисколько не стеснялся упрекать Бема в сношениях его с Вяземским помимо прямого своего начальства. Бем в свое оправдание препроводил к нему копию со всей своей переписки с генерал-прокурором: «Делаю его, — писал он Немцову, — чтобы доказать, что не имею никакой склонности, которая бы могла вредить чести моей. Но, дабы вы не думали, что все прежние мои действия клонились в пользу мою, то для того, и по вольности дворянства, подаю в отставку» (Рапорт Бема от 31-го августа 1777 года.).

По получении указа об отставке, Бем, 14-го марта 1779 г., сдал должность тому же капитану Шмалеву, и весною хотел уже выехать в Охотск, но непредвиденные обстоятельства заставили его снова принять дела управления.

В исходе апреля 1779 г., прибыл из Петропавловской гавани в Большерецк курьер с известием, что 18-го апреля пришли в гавань два иностранные военные судна. Здесь надо заметить, что, по окончании второй экспедиции Беринга, Петропавловская гавань совершенно опустела. Там жил только сержант с 10 солдатами, для присмотра за разными принадлежащими экспедиции вещами. Все строения Беринга давно сгорели, а выстроенная им церковь разрушилась. При заботах же правительства об укреплении Камчатки, никому не приходило в голову, чтобы иностранцы могли сделать нападение на Камчатку с этой стороны, а потому гавань оставалась без всякой защиты. При таких условиях и предостережениях Вяземского известие о приходе иностранной эскадры не могло не навести страха на всех жителей полуострова, тем более, что они подготовлены были к неприятельскому нападению рассказами спутников Беньевского и беспрестанными указами о принятии мер к обороне. Большерецкая канцелярия не могла и предполагать, чтобы суда пришли с добрым намерением. И потому был созван военный совет, который, под председательством Бема, решил: по недостатку артиллерии и команды не предпринимать пока никаких решительных мер, но послать на эскадру депутацию, из лиц неслужащих, с письмом от Бема, который остался во главе управления, потому что считал бесчестным оставить свой пост в такой критический для края момент. Депутатами были избраны: крепостной человек Бема — Пота, знавший немецкий язык, купец Посельский и прикащик купца Панова.

Кроне того, был послан нарочный в Нижнекамчатск, чтобы там имели предосторожность от иностранцев, а в Верхнекамчатск [766] послано предписание, чтобы в секурс отправить всех лишних солдат в Петропавловскую гавань, с исправною аммунициею и ружьями; взамен же этой команды передвинуть 20 человек в Верхнекамчатск из Тагильской крепости. В случае же неприязненных действий со стороны иностранцев, вооружить всех окрестных обитателей и чинить отпор.

Между тем, депутация прибыла в Петропавловскую гавань и была очень любезно принята на эскадре. Оказалось, что эта эскадра принадлежала третьей экспедиции Кука. Когда Кук, 14-го февраля 1779 г., был убит на Сандвичевых островах, начальство над экспедициею принял Клерк. Он просил депутацию снабдить эскадру свежим мясом и провиантом; но как просьба эта не могла бить исполнена без разрешения Бема, то Клерк, в свою очередь, послал депутацию в Большерецк. Она состояла из капитана Гора, лейтенанта Книга и доктора Вебера, знавшего немецкий язык.

По отбытии экспедиции из Камчатки, Шмелев доносил в Иркутск: «Оные гости нами с Бемом, с надлежащим по званию их почтением, с оказыванием благопристойности, приняты и на собственном нашем коште содержаны и по здешнему месту, сколько возможно, были довольствованы, т. е. чаем и сахаром снабжена, из нашего же кошта, безнедостаточно, в чем они весьма довольными отзывались».

Бем распорядился послать на эскадру двадцать голов рогатого скота, в то число, по слабости здоровья главнокомандующего, две дойные коровы, для пропитания молоком и, кроме того, 250 пуд. ржаной муки.

Несмотря на все заверения англичан, что они путешествуют с ученою целию, Шмелев не верил им и убеждал иркутского губернатора о скорейшей высылке в Камчатку солдат, пороху и пушек.

В другом своем донесении к сибирскому генерал-губернатору, он, между прочим, писал: «Хотя иркутский губернатор предписывал, чтобы, в случае прибытия в Камчатку иностранцев, не допускать их съезжать на берег более 10-ти человек и то для самых необходимых надобностей, но я не встречаю возможности исполнить этого предписания, потому что все ружья у казаков негодные. Из Якутска и Охотска высылают в Камчатку только те из них, которые негодны к делу. Хорошей артиллерии и канониров также нет. Все имеющиеся здесь пушки скорее сделают вред нашей прислуге, чем неприятелю, а канониры вовсе не знают своего дела, так что при пальбе в высокоторжественные дни редко [767] обходится без несчастия. При отбытии англичан из Большерецка, служителя, заряжавшего пушку, совсем разбило».

Новый иркутский губернатор Кличка донес князю Вяземскому о приходе англичан в Камчатку. В ответ на это донесение, кн. Вяземский, 10-го августа 1779 г., писал ему, что, по докладе императрице о приходе англичан в Камчатку, ее величество повелела: «отпущенный им провиант и скот принять на счет казны. Но так как путь в Камчатку сделался уже известен иностранцам, то привести ее в оборонительное положение».

Это новое подтверждение на счет укрепления камчатских гаваней наделало не мало хлопот суетливому Кличке. Во все стороны были посланы гонцы для выбора в пограничных крепостях годных к делу пушек и ружей. Главным командиром в Камчатку назначил он бывшего в военной службе кол. ас. Франца Рейнике (Отца нашего известного гидрографа Михаила Францовича Рейнике.), которому предписывалось построить в Петропавловской гавани редуты. Для этих работ долго искали человека, знающего инженерное искусство, но такого в Сибири не оказалось, и потому вместо его назначили в распоряжение Рейнике сержанта, знающего хорошо рисование. Для пользования же военной команды в Камчатке, по неимению в Иркутске лекаря, назначили туда другого сержанта, знавшего лечить от оспы, а для обучения солдат артиллерии — 4 канонира. Снарядив таким образом Рейнике, Кличка Поспешил отправить его в Камчатку.

Но едва Рейнике успел выехать из Иркутска, как Кличка получил от Шмалева (От 1-го ноября 1779 года.) донесение о вторичном приходе англичан:

«Таже английская эскадра прибыла в Петропавловскую гавань, 13-го августа 1779 г., под командою капитана Гора, ибо капитан Клерк умер на пути в Камчатку. По северной стороне гавани устроили они ему могилу, у березового дерева: обложили ее дерном и обнесли частоколом. Самое же погребение производилось при пушечной пальбе, по своему закону» (В 1787 г., в бытность Лаперуза в Петропавловской гавани, французы поставили над этою могилою небольшой памятник. А. С.).

В другом своем донесении Шмалев писал: «Я должен сознаться, что, при втором прибытии англичан, я брал с собою в Петропавловскую гавань ссыльного Ивашкина, знающего немецкий язык». При этом он еще раз просил о присылке военных снарядов.

Рейнике прибыл в Камчатку осенью 1780 и до весны 1781 г. [768] не мог приступить ни к каким работам. Затем обстоятельства заставили его и вовсе отложить их на некоторое время. По указан 19-го марта 1782 и 2-го и 6-го марта 1783 г. в Сибири учреждены наместничество и особая Охотская область, в состав которой вошла и Камчатка. Управление областью было вверено охотскому коменданту. В городах положено иметь равные присутственные места и городничих, а в округах — исправников, со своим штатом чиновников. По этому поводу Камчатку наводнили толпою пьяных и выгнанных со службы чиновников, с которыми поручилось Рейнике открыть все присутственные места, положенные по новым штатам, в когортах во все время их существования не было никакой переписки, кроме требования содержания чиновникам и об отдаче их под суд. Исполнив это поручение, Рейнике не вмешивался уже в дела управления, ожидая прибытия назначенного в Охотск первого коменданта полковника Козлова-Угренина.

Угренину строго было подтверждено об укреплении Камчатки. Он счел необходимым лично осмотреть вверенный ему край, для чего избрал зимнее время. В ноябре месяце 1786 г. он выехал из Охотска. При нем находилось 50 чел. казаков для конвоя и 10 человек прислуги. Городничий и исправники ехали впереди и выгоняли на дорогу инородцев, для вырубки кустарников и леса, мешавших проезду большого возка Угренина, устроенного с железною печью. В этот возок впрягалось до 60 собак, да под конвой и прислугу до 250 собак, согнанных на дорогу со всего полуострова. Наступила весна, а Угренин все путешествовал, но только уже по рекам на плотах и ботах, которые сплавляли местные жители. Наступила, наконец, другая зима и он тогда только собрался в обратный путь в Охотск и в том же экипаже.

Проезд этот окончательно разорил камчадалов. Потеряв удобное время для промыслов, они, кроме того, лишились всех своих собак, которые пали от изнурения и голода. Событие это сохранилось там в народной памяти, под названием собачьей оспы.

В бытность Угренина в Камчатке, он навел там такой на всех страх своими притеснениями и жестокими наказаниями, что самое появление Беньевского, которого не переставали все-таки ожидать, не напугало бы их так, как напугал Угренин. В это-то тяжелое для всех камчадалов время распространился по полуострову слух, что в Петропавловскую гавань пришли два хорошо вооруженные французские фрегата. На этот раз суда принадлежали той нации, которая сильно покровительствовала Беньевскому, а потому [769] никто не сомневался в том, что они пришли с неприязненною целию. Угренин в это время находился в Нижнекамчатске и, получив об этом известие, не знал, что предпринять. В Петропавловской гавани весь гарнизон состоял из 25-ти казаков, при одном офицере, а на укрепления, построенные там Рейнике, надежда была плохая: они заключались в одной земляной батарее о трех маленьких пушках. Наконец, прибывший к Угренину курьер привез отрадное известие, что суда эти принадлежат в ученой экспедиции Лаперуза и что они не намерены предпринимать никаких военных действий. Тогда Угренин сам отправился на эскадру с большою свитою, взяв с собою и Ивашкина в качестве переводчика. Лаперуз принял его с почетом и пушечной пальбой. Перед отправлением своим в море, Лаперуз послал в Петербург, к французскому посланнику, консула Лесепса, с донесением о своем путешествия. Лесепс до Охотска ехал с Угрениным, и по прибытии в Париж, напечатал свое путешествие, переведенное, в 1801 г., на русский язык.

Рейнике и Угренин доносили в Иркутск, что пока не будут доставлены в Камчатку крепостные орудия большого калибра, до того времени камчатские гавани не могут быть защищены от нападения неприятельских судов. На этом основании, при снаряжении, в 1787 г., кругосветной экспедиции Муловского, для охранения права нашего на земли, российскими мореплавателями открытые, одному из судов экспедиции предписывалось идти с грузом, в том числе и с пушками, прямо в Петропавловскую гавань. Но война с Турциею и ожидаемый разрыв с Швециею остановили экспедицию. Впрочем, время успело несколько сгладить впечатления, произведенные бунтом Беньевского, и правительство не очень уже беспокоилось об укреплении Камчатки, тем более, что возвратившийся в Россию сын священника Устюжинова привез известие, что главный виновник всех напрасных тревог, Беньевский, убит. Прошло еще несколько десятков лет и в Европейской России мало по малу стали забывать о бунте Беньевского, и только в Камчатке молва о поляке Бейноске и его подвигах в течение столетия переходила из поколения в поколение и, украшаясь постепенно разными вымыслами, сделалась в настоящее время любимою местною народною легендою.

А. С. Сгибнев.

Текст воспроизведен по изданию: Бунт Беньёвского в Камчатке в 1771 г. // Русская старина, № 3. 1876