-

БУНТ БЕНЬЁВСКОГО В КАМЧАТКЕ В 1771 Г.

При обозрении старых дел Иркутского архива, мы имели случай ознакомиться с секретным делом о бунте Беньевского. Сличая заключающийся в этом деле богатый материал со сведениями, напечатанными в «Сыне Отечества» 1821 года, «Северном Архиве» 1822 года и «Русском Архиве» 1865 года, легко было заметить пробелы, вкравшиеся в эти статьи, по неимению, конечно, достаточно полных сведений о бунте. Кроме того, во всех этих статьях встречаются ошибки как в названии некоторых лиц, участвовавших в бунте, так и в хронологии, — ошибки, происшедшие, по всей вероятности, по вине переписчиков. Представляя ныне возможно полное описание этого события, составленное по архивным документам, мы считаем лишним затем указывать на все эти ошибки, и упомянем здесь только некоторые из них. Например: в «Сыне Отечества» и «Русском Архиве» Турчанинов назван — Гурченином и Гурчениновым; Винблан — Винбладом, а казак Рюмин назван канцеляристом, тогда как он незадолго до бунта был разжалован из этого звания в казаки; первый указ Екатерины II на счет бунтовщиков был подписан 1-го января 1772 г., а не в 1771 г., как сказано в «Русском Архиве», и т. п.

А. С.

В царствование Петра II, Анны Иоанновны и Елисаветы Петровны Якутская область была наводнена ссыльными привилегированных сословий, обвиненных происками временьщиков в государственной измене. Якутские воеводы не раз доносили Сибирскому приказу, что все остроги заняты колодниками, и что они опасаются какого-либо замешательства. Надо думать, что эти донесения и послужили поводом к тому, что в тридцатых годах прошлого столетия стали ссылать государственных преступников в Охотск, а в сороковых годах, когда и в Охотске затруднялись в их размещении, назначили им местом жительства Камчатку. [527]

Первые колодники, присланные в Камчатку, были: камер-лакей Анны Иоанновны Турчанинов, прапорщик Ивашкин и сержант Сновидов. Первому из них был урезан язык и у всех троих вырваны ноздри. Эти преступники, открытого Лестоком в 1742 г. заговора в пользу Анны Леопольдовны, прибыли в Якутск в 1744 году, где встретились в остроге с Иваном Лопухиным, предназначенным к ссылке в Охотск.

По прибытии их в Камчатку, на всем полуострове вспыхнул бунт, поднятый коряками, раззоренными ясачными сборщиками, вымогавшими у них тройной ясак и чащины (Камчатское название взятки.), и теснимыми нашим духовенством, вводившим энергическими мерами христианство в Камчатке. Обстоятельство это остановило на время посылку туда государственных преступников. Но, по усмирении бунта, их снова стали присылать в Большерецк. По отчетам Большерецкой канцелярии видно, что с восшествием на престол Екатерины II было доставлено в Камчатку еще трое колодников: Гурьев, сосланный в 1762 г., капитан гвардии Хрущев (1763 г.) и лекарь Мейдер (1765 г.).

Преступники эти жили на свободе и занимались торговлею и обучением детей грамоте, Камчатским командирам было не до них: ряд потрясающих событий на полуострове отвлек их внимание от колодников. В зиму 1768 и 1769 гг. свирепствовала в Камчатке оспа, похитившая 5,767 инородцев и 315 человек русских заезжих людей. Вслед за этим бедствием обнаружился повсеместный неулов рыбы, которая заменяет здешним жителям хлеб. Помочь этому несчастию могли бы коряки, спасавшие уже не раз жителей Камчатки от голодной смерти своими табунами оленей, но у них сохранились в свежей памяти казни и истязания, совершенные над их старшинами во время производства следствия о бунте. К тому уже, некому было позаботиться о помощи бедствующим: в это время в Камчатке было безначалие, которым, между прочим, и воспользовался Беньевский с своими сообщниками.

Правительство наше, осведомись о беспорядках в Камчатке, еще в 1761 г. послало в Анадырем полковника Плениснера, с подчинением ему и всех камчатских острогов. Но, спустя два года, по высочайшему повелению, для содержания и охранения верноподданных народов и учреждения добрых порядков, а главное, для исследования незнакомых земель и островов, был назначен в Камчатку особый командир капитан-лейтенант Извеков. Выбор [528] Извекова, «для учреждения добрых порядков», был сделан как бы в насмешку над указом. Своею безнравственностию и жестокостию он превзошел всех своих предшественников. При назначении Извекова, никто не позаботился отменить сенатский укав о правах Плениснера на Камчатку, и таким образом одновременно управляли камчатскими делами два начальника, снабженные отдельными инструкциями. Плениснер вздумал давать предписания Извекову, а последний не признавал над собой его власти, ссылаясь на высочайший указ. Столкновение их заставило иркутского губернатора послать в Камчатку третьего начальника — полковника Зубрицкого, которому поручалось привести все замешательства в порядок и произвести по ссоре Плениснера с Извековым законное следствие.

Зубрицкий, по прибытии своем в Охотск, встретил там обоих камчатских командиров. Плениснер, по уничтожении в 1764 г. анадырского острога, переселился в Охотск, также ему подчиненный; а Извеков, по интригам Плениснера, был сменен с должности своими подчиненными, под предлогом его буйства и жестокостей, и отправлен арестованным в Охотск. Зубрицкий наскоро произвел порученное ему следствие и отправился, в Камчатку, где предоставил управление краем вытребованному из Ижнги начальнику тамошней военной команды, малограмотному, разбитому параличом и вечно пьяному капитану Нилову. Этим распоряжением ограничились действия Зубрицкого в Камчатке, откуда он выехал в августе месяце 1770 года.

Во время этой безурядицы, а именно 12-го сентября 1770 года, были доставлены в Большерецк на казенном гальоте «Св. Петр» (В «Сыне Отечества» 1821 г., № XXVII Верх говорит, что они были доставлены в Камчатку на судне купца Холодалова. Это неверно. А. С.) новые государственные преступники: поручик гвардии Панов, армии капитан Степанов, артиллерии полковник Батурин, сосланные в июне 1770 г., и с ними два иностранца: Мориц-Август Беньевский, родом венгерец, и швед Винблан или Винблад, как звали его в Камчатке. Последние двое служили в польской конфедерации, были взяты в плен и сосланы на жительство в Казань. Из Казани они сбежали в Петербург с целию уйти на купеческом судне за границу, но были пойманы в 1769 г., и по указу Екатерины II, 14-го ноября 1769 г. и 18-го июля 1770 г., сосланы в Камчатку, с тем, чтобы они «снискивали там содержание своим трудом».

В это время в Большерецке было 35 обывательских домов, [529] с 90 чел. жителей, 70 человек гарнизона, из числа которых более 20-ти человек находилось в разных командировках, и четверо ссыльных: Турчанинов, Гурьев, Хрущев и Мейдер. Последние, живя на свободе, скоро сблизились с вновь прибывшими преступниками и каждый вечер собирались друг у друга. Первенствующим лицом в этом кружке, как по характеру, так и по умственному превосходству, был Беньевский, величавший себя то бароном, то графом Анадар-де-Бенев. Он жил вместе с Хрущевым.

Дряхлый старик Нилов не вмешивался почти вовсе в дела Большерецкой канцелярии и не обращал никакого внимания на государственных преступников, которые составили заговор о побеге, склонив к тому и некоторых жителей Большерецка. Выждав удобный момент, они убили Нилова, завладели казенным судном и 12-го мая 1771 г. ушли на нем в море.

II.

Большая часть населения Большерецка, напуганная смертью Нилова, попряталась, и разбежалась по окрестным лесам и тундрам. Но когда бунтовщики ушли к морю, они собрались на совет в Большерецкую канцелярию и, по выбору народному, поручили заведывание Камчаткою командиру судна «Св. Екатерина» штурману Софьину, с тем, чтобы он, при участии депутатов из всех сословий, составил подробную опись казенному имуществу, разграбленному бунтовщиками. Для усиления же обороны, на случай нового нападения Беньевского на острог, вытребовали от Верхнекамчатска 12 человек служилых и из Нижнекамчатска 40 человек.

13-го июня Софьин окончил следствие о бунте и, сдав должность каптенармусу Рознину, отправился сам на судне «Св. Екатерина» с донесением о бунте в Охотск, куда и прибыл 9-го июля.

Донесение это было адресовано на имя полковника Плениснера, который хотя и находился по делу Извекова под судом, но по прежнему управлял из Охотска Камчаткою (В 1772 году Плениснер, за превышение власти, был по суду уволен от службы, а Извеков разжалован за буйство в матросы. А. С.). Плениснер, как видно из переписки, не придавал этому делу большого значения, и, вместо того, чтобы немедленно донести о таком важном происшествии иркутскому губернатору, счел нужным предварительно дополнить следствие. Для этой цели, а также и для заведывания делами [530] Большерецкой канцелярия, послал, 5-го сентября, в Камчатку капитан-лейтенанта Хметевского.

Между тем, находившийся в Охотске полковник Зубрицкий, собрав от Софьина и команды судна «Св. Екатерина» сведения о бунте, 27-го июля послал о нем донесение в Иркутск. Донесение это не заключало в себе никаких подробностей дела, а сообщалось в нем только о смерти Нилова и уходе бунтовщиков. В заключении же своем Зубрицкий прибавил, что Хметевский, «по старости лет и своему легкомыслию», не может быть камчатским командиром.

Иркутский губернатор Бриль, получив рапорт Зубрицкого 4-го октября, донес правительствующему сенату (15-го октября) как о бунте, так и о мерах, принятых им по поводу этого события (В «Рус. Арх.», стр. 425, сказано, что по причине несвоевременности получения в Иркутске донесения Плениснера о бунте, Бриль не мог отправить своего рапорта в сенат ранее половины октября. Это не совсем так. Первое донесение Плениснера о бунте было получено в Иркутске только 13-го декабря. Следовательно, донесение Бриля в сенат, 15-го октября, было основано только на одном рапорте Зубрицкого. Нет ничего удивительного, что рапорт этот шел до Иркутска более двух месяцев: в то время не было никакого правильного сообщения Охотска с Иркутском и даже самые станции отстояли одна от другой на 100 и более верст. А. С.). Меры же эти заключались в том, что из Иркутска был послан, 7-го октября, в Охотск капитан Тимофей Шмалев, с предписанием к Плениснеру о назначении его, Шмалева, если признается это на месте удобным, начальником Камчатки, с тем, чтобы ему было поручено: 1) Взять с собою, «на случай от показанных злодеев предосторожности», потребное число военной команды, при одном офицере. 2) Дать знать по всем острогам и крепостям, а также и промышленным людям на островах и судах, чтобы они от «предписанных злодеев наивсегда имели крепкую предосторожность». 3) Воинские команды содержать готовыми к обороне, в такой строгости, как военные регулы повелевают, для чего снабдить все остроги артиллериею, ружьями, порохом и свинцом из охотских запасов. 4) Разослать всем описания примет бунтовщиков, с подтверждением, в случае их появления в Камчатке или на островах, ловить, «буде можно, живыми, а в случае противности, поступать с ними вооруженною рукою». 5) Сделать план Большерецка с окрестностями, на 10 верст вокруг, поручив это дело «знающему ту науку». 6) Произвесть следствие, почему возмущение последовало и не осталось ли в Камчатке соучастников бунта. 7) Составить [531] ведомость расхищенному злодеями имуществу, как казенному, так и частному. 8) Всех ссыльных, как подозрительных людей, собрать и содержать впредь до резолюции под крепким караулом. 9) За неполучением от Плениснера обстоятельного рапорта о бунте, нельзя дать дальнейших указаний, а потому и предоставляется ему во всем остальном руководствоваться, «по довольной в том месте бытности», сбоим усмотрением.

Но Шмелев ехал неторопясь. Два месяца провел он в пути по р. Лене, и только 8-го декабря прибыл в Якутск, оправдываясь распутицей. В Якутске остался он, по болезни, до весны, а посланные с ним указы отправил в Охотск с казаком. В Большерецк же прибыл с 35-ю чел. солдат только в июле 1772 г.

Донесение Бриля не было получено еще в Петербурге, как до императрицы дошли частные слухи о бунте. По этому поводу, 1-го января 1772 г., она подписала следующий рескрипт на имя. Бриля:

«Уведомились мы по стороне, что будто находящиеся в Камчатке ссыльные люди, в конце прошедшего апреля, учинили возмущение, и, составив между собою самопроизвольную присягу, убили тамошнего воеводу и весь город разграбили; а потом, спустя несколько дней, сев на зверовые тамошние лодки, отправились в море, числом до 70 человек.

«Мы хотя не имеем еще никаких о том известий, ни от вас прямо, ни через другое наше правительство, однакож, зная довольно верность и усердие ваше в возложенной на вас должности, не меньше уверяемся, что вы по сие время уже все то исполнили и в надлежащий порядок привели, что от вас может только требовать, по всей возможности, служба наша. В упование того, на всякий случай, за нужное мы рассудили по сему делу еще вам предписать нижеследующее:

«1) Если в тамошнем, столь отдаленном крае, по сие время замешательство не пресеклось и спокойствие и повиновение не восстановлено, то вам надлежит употребить все удобовозможные средства и способы, по состоянию и ближайшему вашему на месте сведению всех тамошних обстоятельств, к восстановлению порядка и повиновения, с употреблением хотя в тому и военных команд, под руками у вас находящихся.

«2) Если из тех ссыльных заводчиков бунта и убийства инако невозможно будет вам достать в свои руки, то должно вам публиковать, что каждый, кто кого из них приведет живым или мертвым, имеет получить в награждение двести рублев, и оное [532] действительно исполнить вам из наличных в вашем ведомстве сумм нашей казна.

«3) Но если они, как выше сказано, в море отправясь, туда не возвратились и вы не найдете легкого и надежного способа их там в руки достать, то и нет нужды много о том заботиться и надлежит их оставить собственному развращенному их жребию, а стараться токмо разграбленный ими город и его правительство привести в порядок, удовольствуясь вышепрописанным объявлением о приводе их живыми или мертвыми в ваши руки, за денежное награждение; и

«4) Нам известна пустота и отдаленность того края, и потому мы себе легко представить можем те заботы, которые для вас настоят в достаточном поправлении всего замешательства, по вашей должности; но, с другой стороны, мы столь же уверены, что верность и расторопность ваша преподадут вам к тому лучшие советы, как ко изысканию средств для употребления в тому обывателей, так и для выбору в исполнению ваших мер и действий таких людей при командах, которые способностью своею могли бы заменять другие тамошнего края недостатки. Успокоиваясь мы на сих ваших усмотрениях с полною к вам доверенностию, ожидаем от вас верных и обстоятельных уведомлений о всем происшедшем и по тому последующем, и пребываем вам императорскою нашею милостию благосклонны».

(На рескрипте рукою Бриля пометка: «Получен в Петропавловской крепости, чрез нарочного почтальона Степана Никифорова, пополуночи в 12 часу, 14-го февраля 1772 года.

В «Рус. Архиве» 1865 г., стр. 425, упоминается о собственноручном письме императрицы к Брилю; но письма этого не нашли мы ни в делах иркутского архива, ни в описи секретных губернских дел 1772 г., наконец, не обозначено это письмо и в реэстре бумаг, препровожденных кн. Вяземском к Брилю, вместе с помянутым рескриптом. Я склонен думать, что письмо это, по написании рескрипта, оказалось излишним и не было вовсе послано в Брилю, тем более, что эти два документа отчасти противоречат один другому. Например, в письме императрицы за поимку бунтовщиков назначено в награду за каждого по 100 руб., а в рескрипте по 200 руб. Эта последняя цифра и была объявлена во всех предписаниях Бриля. А. С.)

Рескрипт этот был получен Брилем уже в то время, когда дело о бунте было отправлено из Иркутска в Петербург. Плениснер, осведомись, что состоящий при Зубрицком копиист Злыгостев подал по начальству донос на бездействие Плениснера в деле о бунте, 26-го августа 1771 г., послал дело в Иркутск, не ожидая затребованных из Камчатки дополнительных сведений. [533] Донесение это, по случаю распутицы и отправления его, для сохранения казенного интереса, с попутчиком, было получено в Иркутске только 13-го декабря, т. е. почти чрез три с половиною месяца. Вместе с бумагами Плениснера, Бриль получил другое, весьма подробное донесение Зубрицкого о бунте и подлинный донос Злыгостева, в котором Плениснер обвинялся по первым двум пунктам, так как он, на основании Соборного уложения и указов 1730 и 1762 гг., должен был донести о бунте не позже, как через трое суток.

В половине декабря дело было отослано в правительствующий сенат, а 19-го декабря был командирован из Иркутска в Камчатку капитан Перов, которому поручалось продолжать следствие о бунте вместе с Шмалевым, и, по прибытии в Большерецк, обобрать всю черновую и беловую переписку о Беньевском, а жителям Камчатки объявить, чтобы об этом деле никто не смел писать в своих частных письмах. Вообще же приказано всем начальствующим лицам дело о бунте держать в величайшем секрете.

III.

В следственном деле особенного внимания заслуживают показания тотемского купца Петра Казаринова, как по ясности изложения, так и по обилию фактов. Не менее того интересны и два донесения Зубрицкого. Эти документы и дали нам возможность пополнить все пробелы, встретившиеся в следственном деле (Эти три бумаги хотя и посланы были в сенат вместе с делом, но кн. Вяземский, при отношения своем от 27-го февраля 1772 г., возвратил их в Иркутск для справок при дальнейшем следствии. Остальные подлинные бумаги остались в сенате; при делах же иркутского архива оставлены копии, за скрепою Бриля. А. С.).

По дознанию Зубрицкого оказалось, что главные зачинщики бунта, несмотря на строгие инструкции о надзоре за колодниками, в течение лета 1770 года, жили в Охотске на свободе и по вечерам собирались для совещания у сержанта Ивана Данилова и подштурмана Алексея Пушкарева. Когда же они были отправлены из Охотска в Камчатку на судне «Св. Петр», то у каждого из них было по два и по три пистолета, приобретенных в Охотске. Бунтовщики предполагала сперва привести свои замыслы в исполнение во время перехода в Камчатку. Для этого они хотели воспользоваться тем моментом, когда люки во время большого волнения будут закрыты и большая часть команды будет находиться под палубой. Тогда им нетрудно бы было завладеть судном, закупорить люки и, при [534] содействии командира судна штурмана Чурина и нескольких человек команды, участвовавших в заговоре, отправиться на юг, в испанские владения, высадив на Курильские острова пассажиров и лиц, не желавших принять участие в побеге. Но предстоящая осень, сопровождающаяся в Охотском море постоянными бурями, туманами и дождями, остановила их намерение.

По прибытии в Большерецк, зачинщики бунта составили новый план к побегу. На берегу мыса Лопатки хранилась старая деревянная байдара, на которой сотник Черных ходил на Курилы (Курилами прежде называли в Камчатке Курильские острова, по курящимся на них сопкам. А. С.). Они успели склонить священника Устюжинова приобресть у Нилова эту байдару, с командою, под предлогом проповеди слова Божьего на островах; ко времени же отправления байдары на острова, Беньевский хотел, с своими сообщниками, прибыть на Лопатку, для заготовления и посолки на зиму рыбы, и уйти с Устюжиновым в Японию. Но и этому предположению не суждено было осуществиться. Пока шли переговоры с Ниловым о байдаре, команда судна купца Холодилова, в числе 28-ми человек, отказалась от повиновения своему хозяину и не приняла его приказания идти за промыслом на острова. Поводом в этому послужило следующее обстоятельство. Купец Чулошников, прикащик Холодилова, осенью 1770 г. вышел на небольшом судне из Охотска с целию идти за промыслом на Алеутские острова, но судно это было выкинуто бурею на Камчатский берег. Хотя судно и стащили на воду и привели к устью реки Большой, но неопытная команда, напуганная этим случаен и не надеясь на прочность судна, отказалась идти на нем в море. Холодилов жаловался Нилову, который был заинтересован его делами: незадолго перед тем он дал Холодилову в долг 5 т. руб. на расходы по снаряжению судна на острова, и потому, не разобрав как бы следовало дело, приказал несколько рабочих Холодилова арестовать. Беньевский воспользовался этим случаем и уговорил этих рабочих принять участие в их заговоре. При таком положении дел, Беньевскому не понадобилась байдара, тем более, что прикащик Холодилова, Чулошников, на смену которому был назначен другой, обещал отдать им свое судно. Но как по осмотре этого судна штурманом Чуриным, оно оказалось ненадежным для дальнего плавания, от долгого стояния на берегу, и требовало капитальных исправлений, то они, дорожа временем, решились завладеть казенным судном. [535]

Еще в начале 1771 г. носились в Камчатке слухи, что Беньевский намерен бежать; но добродушной Нилов не хотел давать этим слухам веры, и принял даже к себе Беньевского в дом, для обучения своего сына математике и языкам. Но люди более дальновидные верили народной молве. Камчатский протоиерей, проживавший 8 Нижнекамчатске, еще в январе 1771 г. вытребовал в себе священника и минского прихода, Устюжинова, который, по слухам, участвовал в заговоре. Но Устюжинов был нужен Беньевскому, распустившему по Камчатке слух, что он с остальными ссыльными страдает невинно за великого князя Павла Петровича, который, по всем правам, должен сидеть на престоле. Беньевский рассчитывал, что для массы людей невежественных весьма важно участие священника в его деле, в основе которого, по его словам, была идея возведения на престол законного государя. В этих видах Беньевский, пользуясь случайным обстоятельством — смертию в Большерецке священника Ложкова, успел уговорить Нилова вытребовать Устюжинова для погребения тела покойного.

Дружба детей Нилова и Устюжинова, ровестников по летам и вместе обучавшихся у Беньевского, сблизила обоих отцов, и потому Нилов сам желал повидаться с Устюжиновым и потребовал у протоиерея немедленной его присылки в Большерецк. Вместе с этим требованием Беньевский написал Устюжинову, чтобы он торопился своим прибытием в Большерецк, где все уже готово к уходу. Письмо это попало в руки протоиерея, который арестовал Устюжинова, а вместо его послал в Большерецк другого священника.

Беньевский, узнав о судьбе своего письма, не мог более откладывать своего намерения, и 26-го апреля 1771 г., вместе с Винбланом, пришел в квартиру ссыльного Гурьева, отказавшегося от принятия участия в бунте, и стал уговаривать его бежать с ними. Но Гурьев отказался, за что был избит до крови. Нилов, узнав от Гурьева о поступке Беньевского и о намерении бежать, приказал арестовать его; но Беньевский успел уже собрать своих соучастников, вооружить их ружьями, саблями, пистолетами и ножами и прибить везде объявления, что с этого момента он принимает на себя звание начальника Камчатки; кто же не признает его власти, с тем будет поступлено как с изменником Павлу Петровичу. Штурманские ученики Зябликов и Измайлов, участвовавшие до того в заговоре, желая отстать от бунтовщиков, несколько раз приходили в Большерецкую канцелярию, с целию предупредить ее о намерении бунтовщиков, но ни разу не могли [536] достучаться, потому что все служащие в ней цельный день, 26-го апреля, спали, пьяные, непробудных сном.

Между тень Беньевский освободил арестованных на гауптвахте рабочих Холодилова и назначил их в караул, а часовых обезоружил и посадил на гауптвахту. Затем, в 3 часа утра 27-го апреля, он отправился в дом Нилова, где в это время находились: сын Нилова, сержант Лемзяков, пятидесятник Потапов и в черной избе для караула 3 казака и два камчадала. Выломав дверь, бунтовщики ворвались в спальню Нилова, которого, по словам самого Беньевского, хотели только арестовать; но, встретив с его стороны сопротивление, во время которого он чуть не задушил Беньевского, Панов нанес ему сильную рану в голову, а рабочие Холодилова довершили убийство. Сын Нилова, испуганный криком отца: «караул!» спрятался в отхожее место. Все остальные лица, находившиеся в доме, были связаны и отправлены на гауптвахту, за исключением казака Дурынина, сидевшего незамеченным под столом.

Покончив с Ниловым, бунтовщики пошли в Большерецкую канцелярию, где собрались все остальные приверженцы Беньевского и откуда он делал все распоряжения. Главным его помощником был швед Винблан, который с пьяною ватагою рабочих отобрал из казенного цейхгауза и амбаров порох, артиллерийские припасы и снаряды, ясачную казну, провиант и другие припасы, которые им были пригодны для предстоящего плавания. На рассвете подошли к дому отставного сотника Черных, в котором находились лавки купца Казаринова с ружьями, свинцом, разными железными изделиями и продовольственными припасами, присыльные: немец Август (Винблан), Степанов, Панов, Батурин, Хрущев и штурман Чурин, с 20-ю злоумышленниками, вооруженные пистолетами и обнаженными саблями. Сперва они стучали в дверь и окна дома, требуя, чтобы их пустили, но когда им было в этом отказано, взяли большое бревно и выломали им дверь. Хозяин дома, Черных, чтобы напугать их, выстрелил из ружья холостым зарядом. Пьяный Винблан, рассерженный этим поступком, приказал зажечь дом со всех сторон и стрелять в него из пушки, поставленной в 10-ти саженях от дома. Но Панов и Хрущев остановили это распоряжение, и тогда Винблан и рабочие Холодилова стали стрелять в окна из ружей и пистолетов, сделав, таким образом, до 40 выстрелов, не причинив, впрочем, никому из, жителей дома вреда. Одному только купцу Казаринову опалило лицо. Казаринов вышел в сени для переговоров с бунтовщиками, но они встретили его [537] неприязненно и присыльный Ляпин с другим рабочим бросились на него, с намерением застрелить. Панов и на этот раз успел отклонить убийство и распорядился только связать Казаринова и отправить под арест в Большерецкую канцелярию, при которой и находилась гауптвахта. Приказание это исполнил Чулошников со своими рабочими.

Когда Казаринова вели под арест, то он заметил, что между канцеляриею и домом Черных было поставлено две пушки, мортира и несколько ружей в козлах, кроме той пушки, которая стояла на лафете у самого дома сотника Черных. На гауптвахте Казаринов нашел своего однофамильца, тотемца Василия Казаринова, штурмана Софьина, штурманских учеников Измайлова и Зябликова, канцеляриста Спиридона Судейкина, сержанта Лемзякова и пятидесятника Потапова. У всех у них были связаны руки назад ремнями. После Казаринова привели на гауптвахту казака Черных и купца Шапкина. Караул состоял из рабочих Холодилова, а начальником караула, по прибытии туда Казаринова, вступил Панов; часовые у дверей стояли с примкнутыми штыками и с заряженными ружьями. К вечеру того же дня Казаринова заковали в ножные кандалы, а казака Черных, кроме того, приковали в стене. На другой день утром привели под арест солдата Матвея Самойлова, который объявил всем арестованным, что бунтовщики приказывали ему сделать гроб убитому Нилову, но он, увидав израненный во многих местах труп покойника, а на полу лужу крови, отказался от работы, за что его и арестовали. Вслед за ним пришел на гауптвахту Винблан и прибил Самойлова прикладом ружья за ослушание, а находящийся с Винбланом промышленник Шабаев, кроме того, ударил Самойлова несколько раз по лицу.

Весь день 27-го апреля рабочие Холодилова ходили по обывательским домам и обирали все, что было им пригодно, а защищавших свою собственность били нещадно. К вечеру около гауптвахты, по распоряжению Винблана, было поставлено шесть пушек, заряженных ядрами и картечью. Две из них стояли против окон, а остальные в простенках.

Между тем Беньевский, присутствуя в Большерецкой канцелярии, «в судейской камере и за судейским столом», приказал доставить в канцелярию все казенное вино, поил им своих сообщников и арестованных на гауптвахте, которые «за страх и пили». Потом из разграбленной денежной казны выдавал разным лицам награды и в том числе крестьянину Кузнецову, исполнявшему при нем должность адъютанта, выдал три тысячи руб. 28-го апреля [538] Беньевский приказал прибывшему из Нижнекамчатска священнику Семенову похоронить Нилова при Успенской церкви, а после похорон велел ему отворить в церкви царские врата, вынести из алтаря крест и евангелие и привесть в присяге своих соучастников на верность государю Павлу Петровичу.

До 29-го апреля, по распоряжению Беньевского, на. р. Большой изготовлялись паромы, на ботах, отобранных у обывателей города, и шла погрузка на них разных судовых и продовольственных припасов. На одиннадцати паромах было погружено: 3 пушки, мортира, порох, ядра, свинец, ружья и другое оружие, топоры, железо, кузнечные, столярные и слесарные инструменты, холст, разные шелковые и шерстяные материи, серебряная и медная монета, 848 сыромятных сумок муки, вино и вообще полное двухгодичное укомплектование судна и разграбленное имущество частных лиц.

29-го апреля бунтовщики перебрались на паромы, взяв с собою всех арестованных на гауптвахте, кроме штурмана Софьина, и оказавшихся в наличности большерецких казаков, для сплава паромов и предстоящих работ по снаряжению судна к плаванию. Того же числа, во втором часу пополудни, паромы отвалили от берега и пустились по р. Большой, к ее устью, где в гавани Чекавка обыкновенно зимовали казенные суда. При отплытии своем из Большерецка, Беньевский поручил заведывание делами Большерецкой канцелярии штурману Софьину, тому самому, которому поручены были эти дела и выбором народным. К ночи плоты остановились на ночлег около Камчадальского-Катиновского острожка, а в 5-м часу 30-го апреля прибыли на Чекавку (Здесь в это время находилась два амбара для хранения судовых запасов и сторожевская изба. А. С.), где, сгрузя все с паромов на берег, расставили палатки, в которых и жили до изготовления судна.

В гавани стояли в это время два гальота: «Св. Петр» и «Св. Екатерина». Первый, как более благонадежный, был назначен в вооружению. Судно было еще во льду, а потому пришлось его окалывать. Но работа эта, как и самое вооружение, шла так быстро, что ко 2-му маю его вывели уже из гавани в самому устью р. Большой, совсем готовым к отплытию. Другой же гальот служил тюрьмою для арестованных лиц, которые и здесь находились под строгим караулом. Но когда судно «Св. Петр» было вооружено, то их переместили на это судно.

Главные зачинщики бунта нисколько не стеснялись в своих [539] разговорах присутствием лиц, неучаствовавших в заговоре. Купец Казаринов, боцман Серогородский, сержант Данилов и казан Черных на следствии показали, что Винблан, Батурин, Степанов и Панов рассуждали на палубе о том, каким бы образом освободить жителей Камчатки от грабительств и жестокостей местного начальства. Винблан говорил, что в испанских колониях встречается крайний недостаток в рабочих руках, и что им следует озаботиться присылкою оттуда в Камчатку одного большого фрегата с ботом, могущим входить во все камчатские гавани. Затем забрать всех жителей и доставить их на принадлежащие Испании острова, где они будут пользоваться полною свободою и всеми удобствами в жизни. По его же словам, фрегат мог бы остановиться, в ожидании переселенцев, в Петропавловской гавани и получить с судна «Св. Петр» самые подробные карты заливов и бухт камчатского прибрежья. Рассказы эти, как мы увидим ниже, сильно встревожили сибирское начальство.

Когда нагрузка судна «Св. Петр» была окончена, оказалась необходимость в баласте; его посоветовал Чурин заменить провиантом и потому Беньевский, 3-го мая, послал в Большерецк казака Рюмина с приказанием о немедленной доставке на Чекавку муки, под опасением жестокого наказания за ослушание. По распоряжению Софьина, все мужское население города, днем и ночью, занималось изготовлением парома и нагрузки на него муки, так что 7-го мая Рюмин возвратился уже на плоте к устью реки.

11-го мая Беньевский и Степанов составили в сенат объявление, в котором, упомянув вкратце о том, что законный государь Павел Петрович неправильно лишен престола, выставила в черном виде все главнейшие распоряжения императрицы. Например, утверждали, что польская разорительная война ведется единственно для пользы Понятовского; что, служащие общему народному продовольствию продукты, соль и вино отданы на откуп немногим; что от монастырей отобраны деревни на воспитание незаконнорожденных детей, тогда как законные остаются без призрения; что у созванных для составления законов депутатов отнята возможность рассуждать стеснительным наказом; что дани налагаются на народ необычайные и требуется оброк с увечных и малых точно так же, как и с здоровых; что за неправосудие штрафуются судьи только деньгами, тогда как за правильный суд, если притом возьмут что-нибудь с тяжущихся, исключаются из рода человеческого; что добыванием золота и серебра пользуются только царские любимцы; народ коснеет в невежестве и страждет, и никто за истинные [540] заслуги не награждается; что, наконец, камчатская земля от самовластия начальников разорена.

Кроме того, они изложили в объявлении, что, желая пособить советом 33-м человекам промышленников, невинно осужденным, они сами подверглись гонению начальства, что и заставило их, вместе с обвиненными, объявить себя в службе законного государя, арестовать Нилова и избрать вместо его достойного предводителя — Беньевского.

Объявление это подписали 19 лиц за себя и за всех своих неграмотных товарищей и 12-го мая отправили его с боцманом Серогородским в Большерецк, в запечатанном конверте, для отсылки по адресу. В Чекавке Беньевский оставил ведомость всему казенному имуществу, взятому им с собою, и того же числа утром ушел в море, с 63-мя соучастниками бунта мужского пола и 7-ю женщинами. В имянном списке бежавших, приложенном при следственном деле, упомянуты только главные лица:

Присыльные: польский мятежник и бродяга Бейпоск (Во всех документах Беньевский значится под именем Бейпоска.).

Швед Август Винблан.

Иосиф Батурин, Василий Панов, Ипполит Степанов.

Преждеприсланные: Петр Хрущев, Александр Турчанинов, Магнус Мейдер.

Штурман Чурин.

Штурманские ученики: Дмитрий Бочаров, Герасим Измайлов и Филипп Зябликов.

Канцелярист Спиридон Судейкин, бывший секретарем у Нилова (Судейкин, Бочаров, Измайлов и Зябликов были взяты Беньевским силою за содействие к открытию бунта. А. С.).

Капрал Михайло Перевалов.

Купец Федор Костромин.

За матросов казаки: Григорий Волынкин, Петр Сафронов, Герасим Березнев и Василий Потолов.

Из присыльных арестантов: Василий Ляпин, Тимофей Семяченков и Алексей Андриянов.

Священника Алексея Устюжинова 13-ти-летний сын Иван.

Крестьяне: Григорий Кузнецов и Алексей Савельев.

Посадские: Иван Кудрин и Чулошинков.

Солдат Дементий Коростелев.

Шельмованный казак Иван Рюмин, разжалованный из канцеляристов. [541]

Подушный платильщик Ивам Попов.

Камчадалы: Сидор Красильников, Ефрем Иванов и Парапчин (Взят силою, за долг Хрущеву.), коряк Брехов.

Промышленники: Шабаев, Логинов, Лапин, Кудрин и 25 человек рабочих Холодилова.

Женщины, жены: Чурина, Бочарова, Андриянова, Рюмина, Парапчина (Лукерья Иванова), и две работницы Судейкина.

Всего 63 человека мужчин и 7 женщин.

Перед самым уходом в море, Беньевский приказал поднять на гальоте флаг (прапор) и заставил всех находящихся на судне поклясться в том, что они будут защищать этот флаг, а сам принял и подписал следующую присягу:

«Я нижеименованный, в подтверждение присяги моей, паки обещаюся и клянусь Всемогущим Богом, что я как на имя его императорского величества Павла Петровича прапор до смерти моей защищать должен буду, так всех, тому же прапору присягнувших, при всех случаях неотступно защищать, об их содержании печися непрестану, доколе Бог Всевышний, царь Небесный, им с честию в свое отечество возвратиться поможет; в чем мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую крест Спасителя нашего. Аминь».

14-го мая возвратились из Чикавки в Большерецк все находившиеся у Беньевского под арестом жители Большерецка. По осмотре оставшихся на квартирах бунтовщиков бумаг, в столе у Винблана были найдены: составленная им карта Камчатки и письмо к нему священника Устюжинова, обличавшее его в сношениях с бунтовщиками. Устюжинов и сам не скрывал на следствии своих хороших отношений к Беньевскому и Винблану, не считая их предосудительными, потому что и начальник находился с ними в дружбе. Другое письмо, писанное к нему Беньевским об уходе, по его словам, относилось к поездке на острова, куда был разрешен им обоим отъезд Ниловым. Объяснения эти, как мы увидим ниже, были признаны уважительными.

IV.

Следственное дело о бунте, вместе с конвертом Беньевского (Конверт этот был распечатан в Иркутске Брилем, прочтен и снова запечатан его печатью. А. С.) на имя сената, был получен в Петербурге 7-го февраля 1772 г. [542] Докладывал его императрице генерал-прокурор кн. Вяземский, который, 27-го февраля, сообщил иркутскому губернатору нижеследующее (Настоящее предписание Вяземского, сколько вам известно, не было еще нигде напечатано, а потому мы приводим его в подлиннике. А. С.):

«Ее И. В-во, по полученному в сенате из оной губернской канцелярии, декабря от 16-го прошлого 1771 г., донесению, при коем приложены подлинные донесения и рапорты, полученные в оную канцелярию из Охотска от полковников Плениснера и Зубрицкого о происшедшем в Большерецком остроге от ссыльных злодеев бунте, всевысочайше указать соизволила учинить следующее:

«1) Как уже Иркутскою канцеляриею о поимке показанных злодеев, равно и о неверении бывшим от них вымышленным разглашениям, куда надлежало, писано, то теперь остается только следить то, чтоб, по тем посланным касательно до сего дела повелениям, самым делом везде было исполнено.

«2) Из присланных приложениев усмотрено, что полковник Плениснер, получа из Большерецкой канцелярии о всем в Большерецке от злодеев происшествии рапорт июля 9-го числа, ни малейшего о том важном деле уведомления не сделал и не рапортовал Иркутской канцелярии августа по 26-е число, да и сей рапорт понудил его того числа отправить происшедший от копииста Злыгостева донос, по коему полковник Зубрицкий требовал от него, Плениснера, присылкою к себе подлинного дела, а еслиб сего доноса не произошло, то и еще некоторое время рапортом своим, конечно, он умедлил, а посему, по самой справедливости, заключить должно, что таковое его медление произошло или от незнания прямо своей должности, или же от слабости и нерадения, ибо из всех помянутых приложений ничего такого, чтоб его от должного рапорта удерживало, не видно. И сего ради губернской канцелярии велеть от него, Плениснера, потребовать ответа, что уже оною хотя рапортом (?) от него и требуется, но как сей оного Плениснера, — менее сказать нельзя, — нерадивый поступок не подает надежды быть ему в службе способным, а толь паче и главным командиром, то его ныне же от должности отрешить и на место его определить другого. Доколе же на его место другой отправлен будет, то сию охотскую экспедицию препоручить находящемуся там полковнику Зубрицкому.

«3) Копиисту Злыгостеву, который прямо через донос свой показал усердие и верность к службе, произведя его канцеляристом, [543] выдать в награждение, не в зачет, его жалованье за полгода, а при том губернской канцелярии велеть из доноса его в примечание взять и то, что каким образом показанные злодеи, ссыльные в Охотске, содержимы были; также иметь в виду и то, так ли они, как злодеи, в Большерецк отправлены были, чего ради доношения полковника Зубрицкого, так равно и доношение, поданное от купца Казаринова и приложенное при том письмо, писанное попом Устюжиновым к известному злодею, отослать в Иркутскую канцелярию, что все при сем и послано; ибо того, чтоб оной поп был по тому письму спрашиван, здесь не видно, и достойно, однако, прямого внимания, что иногда не был ли и он с теми злодеями в согласии; тем более навлекает на него то подозрение, что и сын его с теми злодеями ушел; и сего ради, сего попа, взяв в губернскую канцелярию, допросить. При взятии его ж всеми мерами стараться забрать его письма, в коих иногда и показанных злодеев каковые либо о замысле их советы найдены быть могут.

«4) Иркутской канцелярии дать знать и о том, что бывший в Большерецке капитан Нилов определен был командиром прямо без наималейшего рассмотрения о его в таком отдаленном месте способности, ибо из рапорта Большерецкой канцелярии видно, что он нисколько своей должности исполнять был, от пьянства, не в состоянии.

«5) Из присланных же приложений видно и то, что многие люди уже были допрашиваемы как в Большерецке, так и в Охотске, но учинены ль оные свободными, а равно, чтобы оные были и согласники злодеям — по делу не видно: чего ради губернской канцелярии рекомендовать, чтобы оная, или кому поручено будет произвести следствие, отнюдь ни под каким видом невинные люди ни малейшего притеснения и огорчения претерпеть не могли; одним словом, сказать, чтобы благонамеренным людям показываемо было прямое человеколюбие.

«6) Купца Казаринову, как из поданного им доношения видно, доказано уже его благонамерение тем, что он, без всякого у него требования, объявил попом писанное к злодеям письмо, а по сему и не можно иметь о нем такого сумнения, чтоб он со злодеями имел какое-либо участие, чего ради, буде он под караулом содержится, тотчас освободить, и за сию верность и сохранение присяги господину губернатору в награждение сделать ему, во взятии с него при питейном торгу в таможне с его товаров пошлин, снисхождение, по рассмотрению своему. Равно, буде и другие таковые благонамеренные, касательно до сего дела усердие свое покажут, или [544] кои уже так, как и Казаринов, показали, то имеет он, г. губернатор, доносить о таковых ее величеству, кои, по их усердию и верности, без награждения оставлены не будут» (Получено в Иркутске 7-го апреля 1772 г. с курьером Афанасьем Соловниным.).

На основании этого предписания, Плениснера уводили от службы, а всех лиц, прикосновенных к делу, со всею перепискою, вытребовали из Камчатки и Охотска в Иркутск, где и производилось вторичное следствие о бунте.

Прошло более года после ухода из Камчатки бунтовщиков, но о дальнейшей их судьбе не было ничего известно ни в Иркутске, ни в Петербурге. Наконец, в начале августа 1772 г., иркутский губернатор получил от кяхтинского пограничного коммисара известие, сообщенное из Пекина, что судно «Св. Петр», в сентябре 1771 г., приходило в Микао, где бунтовщики объявили, что они поляки, идущие с русским товаром от реки Амура в восточную Индию.

Кроме того, в октябре 1772 года, был получен из Большерецка, от Шмалева и Перова, рапорт, в котором они доносили, что ушедшие с Беньевским: штурманский ученик Измайлов и камчадал Парапчин с женою возвратились в Большерецк. При этом Шмелев представил и произведенное над ними следствие, из которого видно, что, по выходе судна «Св. Петр» в море, оно шло вдоль Курильской гряды, в виду островов, и через шесть дней, т. е. 18-го мая, подошло к четвертому острову Маканруши, где, в удобном для якорной стоянки заливе, стало на якорь. Здесь штурманские ученики Зябликов и Измайлов, камчадал Парапчин, матрос Сафронов и 10 рабочих Холодилова составили заговор, чтобы в удобное время, когда часть команды будет на берегу, или ночью, завладеть судном и возвратиться на нем в Большерецк. Но матрос Андриянов донес об этом заговоре Беньевскому, который сперва хотел казнить главных виновников, но потом отменил это намерение и 29-го мая отдал письменный приказ, чтобы Зябликова, Измайлова, Парапчина с женою и Сафронова наказать кошками, и затем Измайлова и Парапчина с женой, как зачинщиков бунта, оставить на необитаемом острове Маканруши, снабдив их небольшим количеством продовольствия. Во время одиннадцатидневной стоянки [545] судна у этого острова, вся команда была занята тягою такелажа и печеньем хлеба в земляных печах. По исполнении же наказания провинившимся, Беньевский в тот же день ушел в море.

Несчастные жертвы мести Беньевского долго странствовали по острову, питаясь, по истощении запасов продовольствия, ракушками и кореньями, и случайно напали на след жилья. Оказалось, что за год перед тем на этом острове поселилась артель купца Протодияконова, занимавшаяся промыслом морских зверей, где они и нашли себе приют. На другой год прибыло к острову судно купца Никонова, которое и доставило страдальцев, в июне 1772 года, в Камчатку, откуда, под строгим конвоем, их препроводили в Иркутск, вместе с священником Устюжиновым и другими лицами, прикосновенными к делу.

Следствие, произведенное над Измайловым и Парапчиным в Камчатке, в октябре 1772 г., было препровождено в сенат, а 31-го декабря 1773 года отправлено к генерал-прокурору и последнее донесение Иркутской губернской канцелярии, с допросами, снятыми со всех подсудимых в Иркутске. Допросы сняты с 36-ти лиц, в том числе и со священника, погребавшего Нилова. Все они содержались в Иркутске под строгим караулом, и некоторые из них, при уклончивых показаниях, были сечены.

VI.

Последнее донесение не успело еще дойти до Петербурга, а императрице было уже известно, что Беньевский, с своими сообщниками, прибыл во Францию, а в апреле 1773 г. резидент наш в Париже, Н. К. Хотинский, донес императрице, что из числа бежавших из Камчатки с Беньевским к нему явилось 16 мужчин и одна женщина, с просьбою принять их под свое покровительство. Императрица приказала Хотинскому доставить их в Петербург и на этот предмет вице-канцлер кн. Голицын выслал ему кредитив в 2,000 руб. На основании этого распоряжения, 26-го августа 1773 г., они отправлены были Хотинским в Гавр, откуда на купеческом судне « Маргарита», 30-го сентября, их доставили в Петербург.

Императрица обласкала их, и 2-го октября, препроводив к кн. Вяземскому письмо об них Хотинского, собственноручно написала ему следующее:

«Семнадцать человек из тех, кои бездельником Беньевским были обмануты и увезены, по моему соизволению, ныне сюда [546] возвратились и им от меня прощение обещано, которое им и дать надлежит: ибо за свои грехи наказана были, претерпев долгое время и получив свой живот на море и на сухом пути; но видно, что русак любит свою Русь, а надежда их на меня и милосердие мое не может сердцу моему не быть чувствительна. И так, чтоб судьбину их решить наискорее и доставить им спокойное житье, не мешкав, извольте их требовать от графа Панина, ибо они теперь в ведомстве иностранной коллегии, которая им нанимает квартиру. Приведите их вновь к присяге и спросите у каждого из них, куда они желают впредь свое пребывание иметь, кроме двух столиц, и, отобрав у них желание, отправьте каждого в то место, куда сам изберет. Еслиб все желали ехать паки на Камчатку, тем бы и лучше, ибо их судьба была такова, что прочих удержит от подобных предприятий. Что же им денег и кормовых на дороге издержите, то сие возьмите из суммы тайной экспедиции» (Этого интересного документа нет и не могло быть в делах иркутского архива, и мы позаимствовали его из «Русского Архива» 1865 года, стр. 433 и 434. А. С.).

Судейкин и Рюмин с женою пожелали жить в Тобольске; Бочаров в Иркутске, с увольнением от службы; Ляпин, Березнин и Сафронов — в Охотске; Попов и Брехов — в Камчатке, промышленник Иван Лапин и остальные 7 человек рабочих Холодилова — в Иркутске, с приписью в купечество. Всех их отправили из Петербурга к месту жительства 5-го октября с двумя сенатскими курьерами.

Дополнительное следствие о бунте, посланное из Иркутска 31-го декабря 1773 г., было получено в Петербурге уже в то время, когда судьба подсудимых была решена. Спустя несколько дней по получении последнего донесения о бунте, князь Вяземский, по воле государыни, 31-го марта 1774 г., сообщил иркутскому губернатору нижеследующую высочайшую резолюцию:

1) Измайлова и Парапчина с женою освободить; 2) хотя священник Устюжинов и навлек на себя подозрение дружескою связью с изменниками, но как он сделал сие по примеру большерецкого командира, сына же отдал им в научение по родительской любви и уже наказан вечною разлукою с ним и тюремным заключением, то объявить ему прощение; 3) полковника Плениснера, как уже отрешенного от должности, оставить без взыскания, за его поступки, в которых не видно умысла, а только оплошность; 4) [547] Норину, Софьину и подмастерью Дементьеву объявить прощение и определить вновь на службу; 5) священнику Семионову и прочим 27-ми человекам, не соблюдшим долга своего, вменить в наказание двухлетнее их заключение и снова привести их к присяге; 6) розданных злодеями казенных денег ни с кого не взыскивать; 7) полковнику Зубрицкому заметить, что телесное при следствиях наказание делает подсудимых более упорными, и предписать, чтобы впредь старался открывать истину посредством приличных вопросов, не употребляя воспрещенных ее величеством истязаний; 8) никого более к следствию не привлекать и все дело предать забвению».

Курьер, с которым было отправлено это высочайшее повеление, прибыл в Иркутск 31-го мая 1774 г., и в тот же день все подсудимые были выпущены из тюрьмы, а неделю спустя, их отправили в Охотск, с выдачею от казны прогонов.

После бунта, в Камчатке остались три государственных преступника: Семен Гурьев в Большерецке, Петр Ивашкин в Верхнем, а Иван Сновидов в Нижнем остроге. 19-го ноября 1772 г., по высочайшему повелению, Гурьев, с родным братом Иваном и двоюродным Петром, находившимися в ссылке в Якутске, был прощен и уволен на жительство в свое имение, в Калужской губернии. Милость эта была оказана братьям Гурьевым за непринятие участия Семеном Гурьевым в бунте. С восшествием на престол Павла Петровича был прощен и Ивашкин, с правом выехать из Камчатки куда пожелает; но Ивашкин, пробыв в ссылке более 50-ти лет, успел состариться и одряхлеть, и потому просил начальство, чтобы вместо свободы была назначена ему пенсия по 200 руб. в год. «Слабость сил моих, — писал Ивашкин, — мешает снискивать пропитание». Переписка по этому предмету длилась несколько лет, за разными справками (Странно сказать, но это факт, что из Петербурга спрашивали иркутского губернатора о том, когда и за что был сослан Ивашкин. А. С.) и, наконец, долго ожидаемая им пенсия была назначена. Но уведомление об этом не застало уже Ивашкина в живых: он умер 12-го апреля 1806 г. Товарищ его по ссылке, Сновидов, умер еще в царствование Екатерины II. Со времени этого бунта правительство прекратило посылку в Камчатку на жительство государственных преступников.

А. С. Сгибнев.

(Окончание следует).

Текст воспроизведен по изданию: Бунт Беньёвского в Камчатке в 1771 г. // Русская старина, № 3. 1876