-

Побег графа Беньевского из Камчатки во Францию.

(Отрывок из истории географических открытий россиян, сочиняемой Г. Берхом.)

(Окончание.)

Беньевский говорит в своем повествовании, что он останавливался у первого Курильского острова, приставал к Берингову острову и доходил до пролива, отделяющего Азию от Америки, но все это наглейшая и так глупо составленная ложь, что не заслуживает ни вероятия, ни даже возражения.

Рюмин повествует, что выступя в море 12 числа, Мая, плыли они благополучно, и 16 увидев неизвестный остров, миновали оный, 17 видели они несколько островов, а 18 подошли к большому [50] острову, и усмотря способную ко входу гавань, вошли в оную благополучно и положили якорь. «Бейспоск послал немедленно крестьянина Кузнецова (отправлявшего Адъютантскую должность) на берег проведать, — есть ли здесь жители. Кузнецов, возвратясь, рапортовал, что ничего не мог найти, и привел с собою только одну собачку, по которой мы узнали, что это XVII Курильской остров, именуемый по Курильскому наречию Икоза».

Канцелярист Рюмин ошибся в описании своем, что это был, семнадцатый Курильский остров. Заключение его не можешь быть справедливо во первых потому, что в шестидневное плавание на таком плохом, галиоте, каков был их Петр, нельзя было пройти такое большое расстояние, а гораздо вероятнее, как и Штурман Измайлов рассказывал Капитану Куку, во время пребывания их на острове Уналашке, что они приставали к острову Марикану, или Маканруши, т. е. четвертому.

«На другой день, т. е. 19 Мая, продолжает беглый Канцелярист, расшвартовили судно, занялись поправкою такелажа, печением хлебов и шитьем Английского флага и вымпела, которые тотчас и [51] подняли. 29 числа сочинил Бейспоск письменное определение, и приказал в силу оного высечь кошками штурманских учеников Измайлова, Зябликова, Камчадала Паранчина с женою и матроса Софронова. Причиною сего было то, что люди сии, яко истинные сыны отечества, намеревались, напав ночью на бунтовщиков, перерезать их и потом, овладев судном, итти обратно в Большерецк. По выполнении сего, приказал он всем людям собраться на судно, а Измайлова и Паранчина с женою оставить на сем острове, дав им несколько провианта; но чтоб жестокий поступок сей не вооружил оставшихся служителей, то снялся он немедленно с якоря и пошел в море.

«Вышед 29 Мая из гавани, повествует Рюмин, продолжали мы путь наш с благоприятными ветрами. 6 и 9 Июня видели воздушный огонь или свет, а 15 встретили неимоверное множество летучих рыб».

Польский Магнат повествует, что в исходе Июня когда жары весьма усилились, сопутники его начали требовать, чтоб он позволил им пустить кровь. «Полагая, что это не будет вредно здравию их, продолжает он, велел я Мейдеру удовлетворить сие желание; и заметил, [52] что почти все, чувствовавшие тягость от несносных жаров прибегли к сему лекарству». — Весьма жаль, что ни Господин Мейдер, ни начальник его не воспротивились сему вредному желанию. Пребывание между тропиками в летнее время производит так много испарений, что без кровопускания приходил все тело в невольное расслабление; но после оного, когда физический состав человека становится еще слабее к перенесению влияний атмосферы, то нервные горячки и лихорадки почти неизбежны. Читатель увидит ниже сего, что они убавили у Беньевского одну четверть его команды.

Беньевский вклеивает здесь сказку о водяном острове. «У нас, говорит он; оказался такой недостаток в воде, что многие из сопутников моих, томясь. жаждою, Делались больными. В жалком положении сем начинали они пить соленую воду», которая еще более умножала недуги их. Г. Мейдер открыл по опыту, что морская вода, настоенная чаем утоляет жажду без всяких вредных последствий». — «15 Июля, говорит он, увидели мы совершенно неизвестный остров — и положили у оного на другой день якорь. По избытку свежей и очень приятной воды, назвали мы [53] оный единогласно водяным островом (Isle des Eaux)».

Поелику разница в стиле прошлого столетия была 11 дней, то 16 число будет 5 по запискам Рюмина, который, как читатель ниже сего увидит, повествует, что 7 числа положили они якорь при Японских берегах. Беньевский же, который вел до сего счисление свое согласно с Рюминым, вдруг переменяет оное, и говорит: стали на якорь у Японского острова 28 Июля, т. е. 18 числа или 11 днями позже. Внезапное отступление сие и невероятность, чтоб Рюмин даже до излишка подробный в описаниях своих, умолчал о толь важном обстоятельстве, заставляют меня причислить водяной остров к прочим сказкам Польского Магната. Читатель, думаю я, будет одинакового со мною мнения.

«Июля 2 сделался шторм, который, продолжаясь с непомерною жестокостию до 6 числа, грозил нам опасностию погрязнуть в морских волнах, 7 увидели в правой руке большой остров, и подошед к оному, положили под вечер якорь. — На другой день поутру увидели мы на берегу множество Японцев, которые, махая: руками, давали нам знать, чтоб мы [54] пошли в море; но предводитель наш, Бейспоск, не взирая на сие, приказал спустить байдару и отправил на оной к берегу Винбланда и Степанова. Когда байдара начала приступать к берегу, то Японцы старались не допускать наших выходить на оный; но видя, что все угрозы тщетны, приняли они их весьма ласково и препроводя в дом, подчивали водкою и пшеном. Потом два чиновные Японца, приглася в свою лодку Винбланда и Степанова, прибыли к нам на судно».

«Бейспоск, приняв Японцев сих весьма ласково, одарил разными вещами, и просил показать ему удобную гавань, где бы можно было налиться водою. — Японцы указали нам к северу на том же острове бухту, давая знать, чтоб мы перешли в оную. Немедленно подняли у нас на галиоте того ж 8 числа якорь, и, распустя паруса, пошли к северу. По приближении к гавани, встретили нас две лодки и с одной из оных взошел на судно чиновный Японец. Вскоре прибыли еще три лодки, и по приказу чиновника своего, ввели нас буксиром в гавань».

«Правый берег бухты состоит из гор, покрытых лесом, а в стороне от оного видно Японское селение наподобие [55] нашей Российской деревни: строение каменное и деревянное. Все сии здания, окружены невысокою каменкою стеною». — Рюмин заключает, что Нангасаки находился от места их пребывания верстах в пятидесяти; но, как он говорит, на другом острове. Далее замечает Камчатский Канцелярист: «а от места и где мы стояли, город Меака, прежняя Японская столица, состоит недалече, на том же матером острове». Беньевский называет бухту сию Узильпатчар, и определяет широту оной 33° 56', долготу 17° 40' к востоку от Большерецкого меридиана. Как Штурманы Бочаров и Чурин не могли сделать важной ошибки в широте, то и выходит, что они приставали в том самом месте, где Лейтенант Вальтон стоял несколько дней на якоре 32 года прежде Беньевского.

«Положа якорь, продолжает Рюмин, послали байдару за водою; но едва начала она приближаться к берегу, то стоявшие на оном Японцы, не допуская наших, махали руками и кричали, что ежели они позволят им выступить на землю, то всем им отрубят головы, и так байдара возвратилась к судну. Вскоре после сего прибыли к нам Японцы и привезли пшена и воды. На ночь поставили около судна [56] нашего две лодка с фонарями, да и на берегу видны были в некоторых местах огни».

«На другой день, 9 Июля, поехал предводитель наш на берег, но караульные лодки заставили его опять воротиться на судно. Японцы посещали нас между тем весьма часто, и даже многие, влекомые любопытством, приезжали нарочно из разных отдаленных селений. Бейспоск объявил себя Голландцем, и давал Японцам знать, что он идет в Нангасаки для торга. Дабы более уверить их в сем, написал он письмо в Голландскую, факторию и отдал им для доставления; — но видно, что Японцы сему не верили, ибо содержали нас под самым строгим присмотром». Рюмин описывает также подробно одеяние Японцев, жен их и духовных, как Кемфер и Тунберг, а посему повествование его заслуживает полное вероятие.

«11 числа налили Японцы все бочки наши водою, привезли несколько пшена и целый мешок соли. 12 поутру приказал начальник наш подымать якорь; но едва принялись мы за работу сию, то Японцы начали убеждать Бейспоска провести здесь еще одну ночь. Вида же, что мы, не уважая желания их, готовимся выступить в море, ухватились они за канат и [57] препятствовали нам убирать оный. Заключая из сего, что Японцы имеют против нас дурной умысел, выпалили мы из пушки; тогда все, находившиеся в лодках, упали от страха, как мертвые; и опомнясь, поплыли опрометью к берегу». — Рюмин замечает весьма благоразумно: «верно они ожидали повеления от начальства, как поступить с нами, и ежели бы мы остались еще да одну ночь, то б они нас живых не выпустили; ибо, по прибытии нашем в Макао, слышали мы, что они сожгли два Испанские корабля и людей всех перерезали.

«Польский Магнат описывает пребывание свое в Японии совершенно отлично от Рюмина, и говорит, что владетельный Князь страны сей принял его с отличным уважением угощал в своем доме; одарил разными драгоценными вещами, подзволил иметь торговлю с сею страною, и дал ему знатного Японского юношу, которого просил привезти обратно.

Рюмин, разделивший все повествование свое на 8 глав, начинает четвертую следующими словами: «12 Июля, по выходе из Японской гавани, следовали морем и видели пред нашим судном идущую большую Японскую лодку, называемую бусс. 19-го [58] усмотрели в правой руке большой остров, окруженный высокими каменными; горами, а с левой другой гораздо меньшей величины. 20-го по утру подошли мы к большому острову и стали на якорь в очень удобной бухте».

Беньевский говорит, что они стали на мель у острова сего 15 Августа, т. е. 15 днями позже нежели Рюмин повествует. Широту сего острова определяет он долготу 33° 40'; но как последняя не могла быть верна, что мы и выше видели, то надобно, полагать, что они находились у острова Танао-Сима или Тенега-Симо. — Оба повествователя мои называют оный несправедливо: Канцелярист говорит, что они пристали к Башинскому острову, обитаемому Усмайцами, а начальник его именует остров сей Усмай-Лигон.

Только что утвердили галиот на якорях, то и прибыли к оному миролюбивые жители острова Танао-Сима и привезли в подарок странникам нашим картофелю, сарачинского пшена и живой рыбы. Рюмин отзывается с особенною похвалою о добродушных островитянах, заключая свое описание сими словами: «так до нас были ласковы, как бы уже с нами многое время жили». [59]

На другой день по прибытии сюда, велел Беньевский поставить на берегу палатки и окружил оные артилериею; людям же приказал заняться печением сухарей, наливкою воды и прочими обыкновенными работами. Добродушные островитяне снабжали между тем без всякой, платы всех корабельных служителей разными припасами и вином, деланным из сарачинского пшена (араком), которое, как Канцелярист уверяет, ни чем не хуже нашей Российской хлебной водки.

Беньевский, начав повествование свое романом и наполня множество страниц о небывалой Афанасии, открыл также и здесь дочь Иезуита, с которою, как и с прежнею, обручился. — Забавляя читателя подобною ложью, заключает он пребывание свое здесь тем, что 8 человек из сопутников его поселились на сем острове. Хотя подобные басни совершенно невероятны; но несправедливость их обнаруживается еще более тем, что Рюмин, взиравший на все внимательным оком, не упомянул, о сем ни слова. Дабы познакомить читателя более с бывшим Секретарем Большерецкой Канцелярии, предложу я описание жителей острова Танао-Сяма собственными его словами. [60]

«Те Усмайские жители все вообще идолопоклонники, так как и Японцы, носят такие же халаты или азямы сделанные из травы, а трава сия растет у них наподобие дерева, вышиною аршин шести и меньше, толщиною от корня вершков пять, а иные больше и меньше, лист имеет чрезвычайно длинный и широкий, длиною больше аршина, шириною в пол-аршина или и больше, кожа на той траве самая тонкая светлоголубая, а иная несколько беловатая, и ту кожу сдирают и потом сушат, и иссуша и измявши прядут, и пряжу красят разною краскою и ткут полотна разных маниров, и из тех полотен уже шьют одежду, т. е. вышеупомянутые азямы. — И так удивительно, что никто не может распознать, что те халаты не шелковые были, а другой на них одежды никакой нет, также и рубах не имеют потому, что в томе месте, как и в Японии, зимы нет и всегда бывает весьма тепло, благорастворенный и здоровый воздух. Из них же носят некоторые вместо обуви сделанные из травы туфли плетеные таким маниром, как Российские из лык сделанные лапти, также и деревянные колодки на веревках. Шапок не имеют, а носят травяные ж [61] плетеные шляпы, равно так, как и Японцы, на коих и они сами совсем похожи, как бы точные были Японцы, но только разговор у них особливый, однакож грамоту имеют, и пишут они такими литерами, как и Японцы и Китайцы с верху в низ кисточками, и имеют компасы свои и карты и принадлежащие к мореплаванию книги, равно как и те Китайцы и Японцы, и некоторые из них говорят и по Японски и имеют торг с Японцами, и Японцы к ним часто приходят, на своих судах, или буссах с товарами, которых и при нас человек до шести было на тот остров прибывших одним судном с товарами Японскими; только они от Японцев разнились тем, что они волосы не подобривая, убирают, или зачесывают собирая к верху, и намазав такою ж как и Японцы мастию на одну шпильку золотую обвивают, а другою пришпиливают, кои шпильки есть серебреные и медные, а бороды некоторые не бреют, а прочие подобривают, как наши Татара».

«У тех Усмайских жителей имеется рогатой скот, коровы, козы, овцы, также лошади, свиньи, птицы, куры, утки, гуси, и имеют много собак; а в море и в той бухте, где и мы стояли, ловят [62] удами множество разных родов морских рыб, из которых несколько и солят. Строение у тех Усмайцев ровно такое ж, как и у Японцев и ни какой около их жилищ крепости нет, и они при себе, потому ж к обороне своей оружия не имеют, а имеют только одни топоры и ножи их маниру, также небольшие луки и стрелки, а посуда у них чугунная».

«Оный остров составляет в себе множество превысоких гор, которые все покрыты разными плодоносными деревьями, т. е. апельсиновыми, цитронными, лимонными, померанцовыми, пальмовыми и кокосовыми орехами и другими Америкакскими нам неизвестными деревьями; на том же острове растет множество лесного винограда, который очень мелок, не крупнее нашего крупного гороха, и если он созреет, то видом бывает как черная смородина, вкусом очень кисел. На том же острове растет на деревьях особливый фрукт, нам незнаемый, величиною с небольшую тыкву, видом померанцовый или лимонный, который имеет на себе по поверхности несколько таких частиц, каковые бывают на ореховых сибирских шишках, но несколько от тех отменнее и более, и каждая часть из своего места [63] отделяется, и если те части все с того фрукта оберешь, то в самой средине останется, наподобие круглого яблока, очень желтое тело, которое вкус имеет самый сладкий, и так приятный, что превосходит хорошей дыни, ибо тот вкус, несколько походит на дыню, и сказывают, что весьма здоров. Уповательно этот фрукт Г. Ансон назвал растущим на дереве хлебом, на острове Тиниане, потому что он питателен».

«Тут же растут ананасы, которые самый преизряднейший и наилучший фрукт, о котором уповательно из земляных плодов лучше его быть не может. Есть же и изрядные арбузы, и инбирю, корицы и перцу довольно».

«Того ж острова жители нам маячили, что есть у них на острове множество диких зверей, как то: кабанов, коз, барсов, и других ядовитых, да нами виденных ядовитых же гадов: змей, скорпионов и прочих, и вредительной саранчи довольно; также каменья разные, алмазы, яхонты и другие, тако ж и жемчуг; раковин же жемчужных, коих и мы много находили, точию уже жемчугу в них нет, а выбран, а где в них жемчуг был, те места видно как ямки, также и других [64] куриозных раковин больших и малых разных сортов не мало».

«Оные жители на том острове сеют Сарачинское пшено, которого у них весьма довольно; также сеют картофелевы семена, и родятся такие коренья, что надобно думать сладостию и приятностию нигде таких нет. Те же жители сеют сахарную траву, называемую тростник, в которой родится сахарный песок, которой травы мы много рвали и ели; она так высока, как не меньше аршин четырех, толщиною в толстую камышовую трость, а как она поспеет, так ее собирают, и песок из нее выбравши, употребляют в кушанье и делают вино. Родится ж у них и листового табаку много, который они всегда курят трубками медными небольшими, так как Японцы или Китайцы. И так мы на оном острове находились до 31 Июля».

Я распространился об острове Танао-Сима потому, что ни один (Европейский) путешественник не доставил нам об оном ни малейших сведений. Читатель, видевши до какой степени изобилует он всеми житейскими потребностями, и, зная близость оного к крайним и скудным пределам Сибири, не согласится ли со [65] мною, что неприязненное расположение Японии к отечеству нашему, дает нам полное и неоспоримое право овладеть оным? Поступком сим доставили бы мы великие выгоды восточным пределам Сибири, для которых таковое воспомоществование почти, необходимо.

«30 Июля, изготовясь к походу, приказал Бейспоск грузить на судно артиллерию, и дал знать жителям, что завтрашнего дня отправится он в море. Добрые и миролюбивые островитяне прибыли на другой день к судну в нескольких. лодках и, одаря странников наших избыточно съестными припасами, выбуксировали галиот в море.

Канцелярист продолжает, что до 7 числа следовали они морем без всяких приключений, а в сей день, увидев высокий остров, лавировали около оного два дни, и положили якорь в недальном расстоянии от берега. Бейспоск отправил немедленно на берег гребное судно; но едва находившиеся на оном люди прошли несколько шагов по острову, то встретили их жители тучею стрел, и ранили одного в трех местах. Неожиданный прием заставил их немедленно возвратиться к судну. Бейспоск снялся скоро по возвращении [66] людей своих с якоря и пошел искать удобной гавани в южной стороне. Во время лавирования около острова приметили с галиота, что жители стояли во многих местах вооруженные копьями и стрелами, как будто бы ожидая нападения. Островитяне, догадываясь, что галиот имеет нужду в воде, приплывали по нескольку человек к оному и привозили в калабашах воду. Двое из оных схвачены насильно, взведены на судно, и быв одарены разными вещами, отпущены обратно.

Шесть дней лавировал Бейспоск тщетно около сего острова, и не мог отыскать гавани; наконец 16 прибыли к галиоту две большие лодки с Индейцами, кои и завели оный в довольно покойную гавань. «Здесь, говорит Рюмин, узнали мы, что остров сей есть Формоза, по Португальски прекрасный. Вскоре привезли островитяне разных фруктов, птиц и свиней; и променивали все сие весьма охотно на иглы, шелк, лоскутья и прочие безделки».

На другой день по полудни отправил Бейспоск несколько человек на берег, для приискания пресной воды. Первая поездка гребного судна была весьма удачна; но при второй сделали Индейцы нечаянное нападение, и убили Порутчика Василья Панова, [67] простолюдинов: Логинова, Попова, да ранили промышленников Лапина, Козакова и Кудрина. В самое то время, когда странники наши готовили целебные пособия для раненых товарищей своих, шла мимо судна Индейская лодка с пятью человеками, над которою они и учинили первый опыт мести. Трех убили из ружей во время гребли, а за остальными послали в погоню людей и которые и изрубили их в мелкие части. После сего отправили на место сражения несколько человек, кои, найдя еще двух раненых Индейцев живыми, предали их смерти, а потом, похороня бездушные трупы товарищей своих, сожгли все шалаши и лодки. Беньевский повествует, что во время погребения тел, приказал он сделать 21 пушечный выстрел и над прахом Василья Панова, велел иссечь следующую надпись:

Ci git.

Wasili Pauow, gentilhomme Russe, d’une naissance et d’un merite illustres, l’ami fidele de Maurice Beniowsky, le quel fut tue traitreusement avec deux de ses compagnons, Jean Loginow et Jean Popow, par les habitant de cette ile, le 29 Aout 1771.

Иван Савич Лапин сказывал мне, что г. Панов был действительно очень [68] хорошей фамилии, с большими талантами и особенною пылкостию ума, но увлеченный порывами необузданных страстей, послан он был за первое не очень важное преступление в Камчатку, а за убиение там Капитана Нилова заплатил жизнию на острове Формозе, таком месте, где слеза, соотечественника не упадет никогда на покрывающую его землю.

Беньевский говорит, что по усильным настояниям сопутников своих, должен он был согласиться учинить нападение на островитян, дабы отмстите за смерть их товарищей. — Рюмин повторяет тоже и говорит, что 20 Августа, налившись водою, снялись с якоря и пошли к тому месту, где в первый раз испытали неприязненные поступки островитян. Положа здесь якорь, снарядили тридцать человек ружьями и мушкатонами, которые и отправились на берег вместе с Хрущевым, Степановым, Винбландом и Адъютантом Кузнецовым. По прибытии на оный сожгли во первых все лежавшие у взморья лодки, а потом, следуя далее, предали огню строившееся мореходное судно, и зажгли во многих местах лес, коего, говорит Рюмин, весьма много выгорело. [69]

При выходе ополчения сего на берег находилось на оном множество Индейцев, которые взирали равнодушно на первые действия; но усмотря, что воины наши направила путь свой к жилищам их, вступили в сражение. Рюмин умалчивает, сколько времени оное продолжалось, а говорит: «Индейцев убит один, да много ранено; с нашей же стороны не было никакой потери». Хвастливый начальник его повествует: Индейцев легло на месте 1200 человек! В жилище их нашли только колья, луки, щиты и стрелы, а все прочее имение было заблаговременно вынесено. — Предав огню и сии здания, возвратились, по сделанному сигналу, на судно. Ни из записок Рюмина, ниже из повествовании Беньевского, нельзя определить, в какой части острова Формозы находится выше упомянутая гавань.

21 числа оставил Беньевский остров Формозу и был увлечен жестоким штормом, продолжавшимся два дни, в пролив, между Китайским берегом и помянутым островом находящийся. По утишении сей бури, как видно из записок Рюмина, бродил он пять дней между берегами и островами, не зная своего места. 28-го пришла к ним Китайская лодка, которая [70] указала якорное место, и получа два рубля серебром, скрылась. — После сего дали они девять рублей серебром на другую лодку, обещавшуюся довести их до Кантона, но были также обмануты. Наконец 1 Сентября привел их Китаец, говоривший по Португальски, пред город Тасон и доставил на якорь в очень удобной гавани.

На другой день по утру отправив Беньевский Шведов Винбланда и Мейдера с подарками к Мандарину, начальствовавшему с над городом. Мандарин, принял их очень, ласково, угощал чаем и в замен за подарки отправив на галиот бочку сарачинского пшена, корову с теленком и козла. Между тем купцы города сего, узнав, что на судне есть много мехов, покупали оные с жадностию. Весьма жаль, что Рюмин умолчал о ценах, 5 числа явился один Китаец, который взялся отвести галиот в Макао; проведи два дни в выбуксировании из гавани, вступили под паруса.

«12-го числа, повествует Камчатский Канцелярист, стали на якорь пред городом Макао. Начальник наш поехал немедленно к Губернатору; от которого и прислано было, нам довольно съестных припасов и фруктов. После сего прибыли [71] нам Португальские солдаты для сбережении судна нашего от Малейцев и Китайцев. На другой день прибыло к нам несколько гребных судов, на кои погрузясь со всем своим имуществом, съехали на берег и были помещены в хорошую квартиру. Судно же наше, со всем такелажем, артиллериею и прочими припасами, продал предводитель наш Португальскому Губернатору, а за какую цену неизвестно». — Беньевский говорит в своем путешествии, что за галиот получил он 4500; пиастров, что и весьма вероятно; ибо более сей цены не мог он стоить.

Рюмин описывает с особенною подробностию город Макао, и говорит в заключение: «в сем городе померло от лихорадки и горячки 15 человек, а всего имелось на галионе мужеска пола 63 человека, да 7 женщин».

«11 Января 1772 года, продолжает Канцелярист, поместили нас на двух Французских фрегатах Дофине и Лаверди, кои и отправились немедленно в море». — От сего места ведет Беньевский описание свое согласно с Рюминым и говорит: «22 Января прибыл я на фрегат Дофине, находившийся под командою Капитана Сент-Гилера». — «6 Марта, говорит Рюмин: [72] прибыли мы к Французскому острову Иль-де-Франсу и пробыли тут до 24 числа. 7. Июля вошли мы благополучно в порт Луи и были помещены в хорошую квартиру. Получая здесь хорошее содержание из Королевской казны, по бутылке в день красного вина и по нескольку денег, прожили мы в городе сем по 27 Марта 1773 года; а сего числа, испрося пашпорт, пошли нас 16 человек и 1 женщина прямо в Париж; прочие же товарищи наши осталась при Венгерце Бейспоске».

«По прибытии в сей город, явились мы к Резиденту, Николаю Константиновичу Хотинскому, который принял нас весьма милостиво и удовлетворил все нужды наши. 16 Апреля подали мы, Судейкин, Рюмин и Бочаров, сей сочиненный нами журнал Г. Резиденту, который и препроводил его в Россию. В Августе сего же года были мы отправлены в порт Гавр-де-Грас, и, сев там на купеческое судно, прибыли 30 Сентября в Кронштат. 3 Октября, в сопровождении двух Сенатских курьеров отвезли нас в Сибирь, и определили к тем же и должностям, при коих мы прежде находились».

«Во время пребывания моего в Кантоне расспрашивал я у тамошних старожилов [73] о Беньевском. Многие помнили его еще очень хорошо, и рассказывали мне, что сначала возымели весьма высокое о нем мнение. Молва о любопытном его путешествии, привлекла к нему всех, управлявших коммерческими Компаниями. Голландцы оказывали ему более всех уважения: ибо боялись, чтоб он действительно не согласил другие нации на торговлю с Япониею. Директор Английской Ост-Индской Компании делал ему весьма выгодные предложения; но пока Беньевский размышлял, к какой пристать ему партии, Степанов подал на него жалобу, что он увез всех товарищей его обманом из Камчатки; а посему и просил он Китайское Правительство (чрез Голландских агентов) захватить его как беглеца.

Нечаянное происшествие сие отняло у Беньевского много бодрости. Он передался тотчас Французской Компании и отплыл из Кантона гораздо ранее.

Один почтенный Англичанин, живущий давно в Кантоне, уверял меня, что после отъезда был Беньевский признан всеми за шарлатана; ибо все его рассказы о Японии, Ликейских островамх и прочем, оказались сказками, выдуманными [74] единственно для обращения на себя большего внимания публики.

Беньевский приложил к путешествию своему описание Курильских и Алеутским островов, но как оно составлено из материалов Большерецкой канцелярии, — которая не имела еще и сама точных сведений о числе и пространстве сих земель, то и не заслуживает ни какого внимания; — но я посоветовал бы каждому мореплавателю, когда он будет около мест сих, поискать остров Кузьмы.

Беньевский повествует, что во время пребывания своего в Большерецке, Руский корабельщик по имени Козьма Коростилов, (Холостилов), быв одержим цинготною болезнию, просил его положить на карту обретенный им остров, который он назвал остров Кузьмы. Широта оного 48° 45', — долгота 23° к W от Большерецка. Беньевский, искажая каждую истину наглейшею ложью, продолжает, что остров сей обитаем, и жители оного носят Китайское одеяние. Не уважая сих вздорных басен, надобно заметить, что точно около сих мест Профессор Штеллер, сопутник знаменитого Беринга, видел явные признаки земли и береговую ласточку, которая летала несколько временя около их [75] судна. — Сверх сего уверял меня Штурман Андреев, живший несколько времена на Алеутском острове Атхе, и возвратившийся оттуда в 1815 году, что у жителей оного хранится до сих пор предание, что к югу находится остров, который предки их нередко посещали.

Как читателю будет верно любопытно узнать кончину сего отчаянного конфедерата, то упомяну я в кратких словах о его остальных похождениях. Беньевский, по прибытии в Париж, сделал предложение Французскому Правительству завести колонию на острове Формозе; но как Двор имел уже намерение занять обширный остров Мадагаскар, то и убедили его принять на себя заведение там колонии.

23 Марта отправился Беньевский в море, и 28 Сентября прибыл в Иль-де-Франс. Преодолев здесь множество препятствий от начальства, которому новое заведение сие было совсем не по мысли, мог он насилу отплыть к Мадагаскару 2 Февраля 1774 года, и прибыл чрез 12 дней в залив Аншонгиль, к северной части сего острова находившегося.

Проведя здесь более полутора года в беспрестанной борьбе как с жителями, так равно и с начальниками острова [76] Иль-де-Франса, решился наконец Беньевский бежать также и отсюда. В Декабре 1776 года отплыл он на купеческом судне к мысу Доброй Надежды, Штурман Бочкарев рассказывал, что с Беньевским отправилось на Мадагаскар 12 человек Россиян, но кто они таковы были, и какой постиг их жребий, о том не мог я получить ни малейших сведений. Вероятно сделались они там жертвою климата или свирепых жителей. — М. М. Булдаков сказывал мне, что сын Протопопа Алексея воротился по убиении Беньевского, с Мадагаскара в Сибирь около 1789 года, и служил в последствии при Нерчинских горных заводах.

Выше упомянул я, что объясню причину, по которой должен был Беньевский поместить в путешествии своем почти невероятные и даже никогда не случавшиеся обстоятельства. Знаменитый Граф сей, Магнат Королевств Польского и Венгерского, быв принужден оставить Мадагаскар, не знал где сыскать себе пристанище. Польша, Австрия, Франция и Россия были для него совершенно затворены; по сему и отправился он в Лондон. Несколько лет провел, он в столице сей, надеясь быть употреблен на службу; но [77] усмотря, что все его искания тщетны, прибегнул к последнему средству: затворясь начал он писать свои Memoires, и дабы более привлечь на себя внимание публики и возбудить в ком нибудь желание воспользоваться его открытиями, включил в оные жемчужные .острова, золотистые мысы и прочие, сказки, о коих я изредка упоминал. — Гиацинт де Магеллан, известный свету по философической переписке своей с Учеными того времени, взял на себя издание его приключений, и содействовал ему ко вступлению в связь с богатым коммерческим домом в Балтиморе (в Америке).

Все ли восемь лет прожил герой мой в Лондоне, о том Издатель его жизни умалчивает, а говорит только, что в Апреле 1784 года прибыл Беньевский оттуда в Соединенные Американские Штаты. Здесь снискал он благорасположение одного коммерческого дома, и убедил оный содействовать ему в покорении Острова Мадагаскара. Оконча все нужные приуготовления к сему последнему покушению своему, отплыл он в Октябре 1784 из Балтимора к Мадагаскару, и прибыл туда 22 Января 1785 года. Только, что ссадили его со всем экипажем на берег, то [78] услышали на корабле сильную ружейную пальбу. Корабельщик, который был верно не из храбрецов, вообразил тотчас, что Беньевского с малым числом людей его убили, а посему, снявшись с якоря, оставил его на произвол судьбы. Беньевский весьма удивился неожиданному поступку Корабельщика, который был для него тем прискорбнее, что большая часть людей его вдруг занемогла. Болезнь подействовала так сильно на его команду, что чрез два месяца остался он только самтретей. Беньевский умел так искусно снискать благорасположение жителей, в прежнее пребывание, что вскоре увидел у себя опять большое войско. Обуча сих непросвещенных дикарей нужным маневрам, предложил он им выгнать Французов с острова. Первое покушение его было весьма удачно; но при втором, 23 Мая 1786, островитяне, убоясь сильной канонады со стороны Французов, обратились в бегство, а Беньевский, быв ранен пулею в грудь, испустл мгновенно дух свой.

Таким-то образом кончилась жизнь сего отважного и беспокойного человека на 45 году от рождения! Все продолжение оной было цепью злоключений, для перенесения [79] которых надобно было иметь много ума и твердости духа.

Текст воспроизведен по изданию: Побег графа Беньевского из Камчатки во Францию. (Отрывок из истории географических открытий россиян, сочиняемой г. Берхом) // Сын отечества, Часть 71. № 28. 1821