-

Иван Иванович Бецкой.

1704-1795.

Получив в разное время и от разных лиц несколько оригиналов и копий с писем И. И. Бецкого, мы обратились к А. П. Пятковскому с просьбою — обставить их подстрочными примечаниями. Результатом нашей просьбы являются предлагаемые заметки, в которых автор, держась неуклонно самого текста объясняемых им писем, избегал вдаваться в теоретическое наложение преобразовательных планов Бецкого. Если же кто-нибудь из наших читателей захотел-бы, по этому поводу, припомнить себе всю педагогическую систему Бецкого, то мы отсылаем его к статьям А. П. Пятковского, напечатанным в №№ 4, 5, 7, 8 и 9 журнала «Дело» за [709] 1867 г. Статьи эти, дополненные и переработанные автором по новевшим источникам, составили целую монографию по истории русского воспитания, которая приготовляется автором в печати отдельным изданием под названием: «Иван Иванович Бецкой и его время».

Нельзя не выразить при этом искреннего сожаления, что другой труд А. П. Пятковского, касающийся того же времени и того же исторического лица, — а именно «История С.-Петербургского Воспитательного Дома под управлением Бецкого» — не может до сих пор выйти в свет; причины этого — известный процесс, учиненный автору администрацией Воспитательного Дома которая оспаривает у А. П. Пятковского право на собственность этого труда, имея в основание своего спора то, что означенный труд составлен по материалам, принадлежащим архивам Воспитательного Дома: Желательно, чтобы начальство Воспитательного Дома, в интересах науки, превратило этот спор и, кстати сказать, открыло бы свои архивы для научных исследований.

Обращаясь в соч. г. Пятковского, заметим, что отрывки из его истории Воспитательного Дома были прочтены автором в одном из заседаний здешнего Педагогического Общества и вызвали самое лестное одобрение, как со стороны членов общества, так и со стороны почтенного его председателя — нынешнего ректора С.-Петербургского университета — П. Г. Редкина. — Ред.

____________________________________________

От главного попечителя в опекунский совет.

1.

С.-Петербург, февраля 18-го дня 1774 года.

«Из полученных мною от 10-го февраля писем усматриваю: какое высоконочтенный совет тщательное прилагал во взыскании по вексельным претензиям ¹⁸ старательство, единственно почитая чрез то быть доверенности общества и знатно приносимой, подаянием для Дома пользе; намерение и рачительное производство оного дела столь похвальны, чтоб если оное могло случиться прямо в упущении чего-либо против данных Воспитательному Дому привилегий, то-б, кажется, более того и требовать не можно. Но мне-б казалось: в сем деле признаваемую от магистрата проволочку прошу почтенный совет принять только терпеливно; за такое нарушение привилегии, как ныне представляется, не стоило такого уважения, что, я думаю, и сам почтенный Совет признает, если, войдя в благорассмотрительное рассуждение трех частей [710] Генерального плана, во-первых, примет все основание того учреждения, устроенное правиле человеколюбия, как негде и сказано: «чтобы всея людях без изъятия таковую же воздать справедливость, какой бы мы себе в подобном случае от других требовали, и чтобы собственная наша совесть строгим была над нами судиею»; то, кажется, будет приличествовать из части 2-й, в главе 1-й, § 5-м сказанное: «весьма остерегаться от всего, что справедливости противно, и неправедное имение не сквернило-б сего учреждения, от всех доходов, кои следуют обществу в тягость; а наипаче к утеснению бедных должно иметь омерзение». И так, разбирая одно по другому, опасно, чтоб не подумали, что Воспитательный Дом, вступаясь не в принадлежащие ему дела, да что несноснее, если прибавят, что употребляет некоторый род насильничества для получения прибыли, на обиде ближнего основанной, — то едва-ли чаемая от того польза нам быть может, когда, таковыми поступками досаждая многим, придем чрез разные взыскания, суды, споры и от того происходимые тяжбы у общества в ненависть, так нам легко из части 2-й, гл. 1-й, § 10 упрекательно упомянуть: «Дому, от власти других правительств свободному, не прилично спорными делами подвергать себя судебным приговорам»; а потому из той же части и главы § 9 весьма остерегаться должно, чтоб заключительно не сказали: «никто-б из принадлежащих в службе или из состоящих под заполнением Воспитательного Дома не преступал сих узаконений, ниже простирал оные дале положенных пределов, дабы отвратить злоупотребление, которое бы могло подать причину к уменьшению привилегий, либо к отнятию некоторой части оных». Сие все соображая, высокопочтенный Совет ясно благоволит усмотреть, что по таковым делам переписка с магистратом или наступательное и якобы принадлежащее в защищение нарушаемых привилегий требование, некоторым образом, последовать может не к смягчению искомого в удовольствие Дому, но к принужденному упорству и защищению против того; следовательно, весьма приличествовать будет: «мы всегда больше выиграем, терпя несколько, нежели причиняя другим досаду»; к тому-ж присовокупить: «не инако сего достигнуть можно, как следуя без изъятия прямому разуму всех предписанных для того правил». Я сие напомянул не в отражение доброхотного такового подаяния, либо справедливого и Воспитательному Дому принадлежащего требования, но в соблюдение чести Дома и правящих оным, дабы благосклонная поступка более могла производству намерения и важности сего учреждения содействовать; и [711] потому впредь по таковым векселям и тому подобным делам, надеюсь, не надлежит письменным порядком ввязываться, похоже на обряд приказов, не быв уверену партикулярно от тех мест прежде, — что оное, конечно, исполнено быть может, дабы важность выходящих из Совета письменных сообщений была сохранением чести самого того места.....»

Генваря 3-го дня 1776 года.

Милостивые государи мои! Принося мою благодарность за поздравление с новым годом, равномерно и вас тем же поздравляю, желая всякого благополучия и успехов общего добра.

При сем за надобное нахожу почтенный Совет уведомить, что от приезжающих сюда из Москвы, как очевидных свидетелей, сколь много слышу похвального в порядочном содержании Дома, столь часто проговаривают и о некоторых примеченных неисправностях, как-то, между прочим, во-первых: яко-бы усматривается распределение, сделанное в квартирах, не по приличеству многим и не по состоянию Дома, даже в пример приводя, и самых надзирателей с прочими, в Доме находящимися, чинами, для коих житья распределяемое большое количество квартир, — буде то правда, что по три и по четыре одному дается, — нечувствительно может вводить Дом в большие издержки, как на починки, перестройки и переделки оного, так и на прочее содержание, в тому принадлежащее, с покупкою для топки печей дров. Потому-ж лишним содержанием почитают множество рабочих людей, на которых не только, что само собою показывается, должна быть употребляема лишнею издержка, но и заключаемое от того быть великое неустройство по Дому, как в исправностях налагаемых, так в заключаемом быть по воспитанию помешательстве, ибо чем таких усугубляется число, тем более не может сохранено быть предписанное, дабы воспитываемые ни видеть, ни слышать не могли противного их воспитанию. 2-е. Расходам, производимым по Дому, поставляют столь быть неумеренным, что, при рассматривании хозяйства и отрешении ненужного, почти половине сохраненной быть почитают, и потому таковое излишество даже доходит и до самой публики; как сказывали мне, многие, отзываясь, говорят: «к чему-де наше подаяние служит? оно, видно, не нужде пособляет воспитанников, но благоугождению другим, живущим в нем»; а таковые мысли со временем не только охолодят, но и вовсе могут пресечь усердие к Дому. 3-е. Что всего страннее: яко бы [712] принятые в Дом надзиратели принимают к себе, для своей единственно прибыли, со сторон учеников; следственно: каковых чаять должен Дом в своих воспитанниках от них плода и успехов? каковой поступок сколь противен нашему положению воспитания, столь и неприличествующ сему месту, — и если оное, в самом деле, так водится, то, всеконечно, в самой скорости отменено быть должно. Буде-ж, кто-б похотел во оправдание свое сказать, что тем определенным жалованьем недоволен и без такового пансиона не захотел-бы при том назначиваемом распределении остаться, то такого того-ж часу, нимало медля, выгнать, да и после, хотя-б оный и хотел уже опять вступить, не принимать, ибо тот самый поступок довольно уж показывает, что нет усердия, нет и доброжелательства в Дому.

Хотя я сему быть, так как мне сказывали, не уповаю, а буде-б и могло что-либо из того похоже случиться, то а не иначе то почитаю, как, может быть, по причине введенного при прежних бывших господах членах Совета такого неустройства, могло под видом обыкновения и доныне оставаться. Чего ради и прошу почтенный Совет, войдя в те самые и прочие могущие встретиться обстоятельства, о всем том, имея рассуждение с Главным Надзирателем ¹⁹ и обще с ним, приложить всякое старание в основательному в том распределению и к отвращению излишества, сохраняя нужное с потребною для Дома надобностью, дабы тем соблюсть пользу и избыть от публики устремляемые нарекания. Правда, мне еще не удалось о всем том переговорить с приехавшим сюда недавно отцом-духовником ²⁰, чрез которого надеюсь услышать в подтверждение, может быть, и о тех недостатках; но между тем, что можно исправить, повторяя, прошу не откладывать вдаль. А потому надеюсь, милостивые государи, что, по усердию вашему, все нужное к благосостоянию Дома, с [713] согласием во всем Главного Надзирателя, примете на себя труд учредить в желаемом порядке, дабы сходственно тому могли видеть самое действие в благословенном исполнении. Впрочем с моим почтением остаюсь.

Р. S. При сем посылаю оригинальное письмо желающего вступить в должность опекунскую, о котором прошу разведать и прислать каждому особо свое мнение: может-ли до предбудущего баллотирования ²¹, в рассуждении нынешнего недостатка в членах при Совете, оный принят быть заопекуном и употреблен по крайности к той должности.

С.-Петербург, октября 29-го дня 1784 г.

«Милостивые государи мои! В письме вашем от 10-го числа сего октября, видя ваше собственное соболезнование о учиненном вами скоропостижно, публично наказании ²², я предаю сие забвению, [714] надеяся, что ваше человеколюбие не допустит вас впредь до таких крайностей. При сем случае мне паче всего то делает неудовольствие, что я по сему поступку заключить должен, что и во всем воспитании поступается не согласно с разумом предметов устава Воспитательного Дома, предписывающего из воспитанников производить людей благомыслящих, полезных для занятия среднего степени, государству толь нужного, которые, яко свободные люди, долженствуют непременно иметь воспитание, без коего человек едва достоин сего названия, — почему их воспитание, хотя не должно быть отменное, однако же и не так грубо и сурово, как самых подлых людей, дабы они поселенными в них чувствованиями достойны были звания свободных граждан, умея себя помещать на том степени, для которого произведены; знали бы своим благонравием и трудолюбием, сим единым их имением, приносить самим себе пользу и заслуживать себе удовольствие. Вот, милостивые государи мои, та средина, по которой они должны быть ведены, и воспитателям надлежит как можно стараться, чтобы из них не сделать, как-то прежде было, боярящихся, окруженных леностию и негой господ, ниже, как-то ныне, мне кажется, выходит, грубыми чувствами наполненных и рабствующих крестьян. В оном мое мнение подтверждает заведение у нас в Доме фабрик и мануфактур, на которые воспитанники фабричными отдаются, что ни мало не согласно с вышепомянутыми предметами воспитания, поелику всех воспитанников, предопределяемых быть людьми среднего степени, польза в том, чтоб быть уготовленными по усмотрению: иным, коих понятия не так далеко простираются, хорошими ремесленниками, отдавая их мастеровым, а не фабрикантам; иным — чтоб разными услугами в домах могли находить себе с честию пропитание, а иных, если откроется в них способность к художествам, то, не препятствуя природным дарованиям, отсылать сюда в Академию, что разумеется и о разных науках, как-то в Плане предписано и мною часто подтверждаемо, а не фабричными делать, во что обыкновенно крестьяне употребляются. Следовательно, и должно стараться о том, чтобы учить их [715] соразмерным предыдущему состоянию знаниям, а не о том, чтоб заводить купечеству принадлежащие мануфактуры и фабрики для мнимой прибыли Дому, вместо которой выходит оному только одно отягощение от принимаемых на жалованье и на прочее содержание фабрикантов, которые, если бы столько искусны были, чтобы могли содержаться сами собою, не пошли бы в Дом, — да хотя бы оные были и искусные люди, но Дому ни мало не свойственно входить в принадлежащее купечеству и притом губить на веки воспитанников, употребляя их единственно в крестьянские невольнические работы, чрез что они, не имея никакого иного промысла, ни воспитания, вечно должны быть, по неразумению других ремесл, в порабощении у фабрикантов! Сия-ли, милостивые государи мои, должна быть их участь? и так ли в рассуждении их наблюдается долг тех, кои о их счастии стараться должны? Вам известно изображение на медали, представляющей кроткую и человеколюбивую нашу веру, которая показывает любви, подъяв младенца, отнести в Воспитательный Дом, яко в надежное человечеству пристанище, с надписью: и вы живы будете. Но что есть жизнь без воспитания? едино бремя, в тягость самим себе и другим и в предосуждение воспитателям. Увидя впредь себя лишенных оного украшения рода человеческого, сии несчастные, привлекающие на себя от общества презрение и оставленные всеми, в безмерной горести будут проклинать жизнь свою, обвиняя слезами тех, кои ее для бедствия сохранили. Я надеюсь, что вы, соображая сие, употребите всевозможные старания, ежели того еще не было, сделать воспитанников достойными приносить с истинною пользою удовольствие всему обществу и мне, а вам ту честь, которую представляет, в награду ваших попечений, титло истинных отцов сирот, вам вверенных..............»

Письмо к Григорию Григорьевичу Гогелю.

С.-Петербург. Апреля 1784 г.

Государь мой Григорий Григорьевич! ²³ На письмо ваше от 8-го апреля сего года сим соответствую: что к Графу Захару Григорьевичу [716] (Чернышеву) от меня писано об отвращении, по долгу его обязанности Почетного Благотворителя, всего, о чем вы меня уведомляли. Но как мне кажется, по свойству положения нашего Дома, то нам ни в чем не приличествует употребление одинаких подлых способов с теми нищими, кои приезжают сюда содержать себя денежными сборами; как то, оные алча умножить свои доходы, ни мало не думают о чести своей, а только о корысти, всячески и рассылкою афишей приманивают к себе людей. Воспитательный Дом не на такой ноге. Оный, имея всегда в виду пользу и удовольствие общества, должен те низкие способы презирать и, смотря на свои предметы, если между воспитанниками имеет приуготовленных к театру, кои могут заслужить похвалу общества, то, довольствуйся сею честию, лутче ничево не приобретать, нежели такими подлостями прибыль получать. Почему надлежало бы придумать средства для нашего Дома благопристойнейшие; например: вы и господа опекуны имеете знакомых, которым можно бы было сказать, какой спектакль будет, и попросить, чтоб и они своих знакомых уведомили; а сверх того, на воротах дома выставливать доску с надписанием того, что будет играно, и тем по малу приучить публику присылать к воротам наведываться о ваших зрелищах, — или что нибудь сему подобное. Сие, я думаю, было бы для такова места благороднее и не навлекло бы изображенных в вашем писме неприятностей, подвергающих Воспитательной Дом уничижению, которое, как выше сказано, равняет с прочими содержателями, не упоминая о хлопотах с приказными местами и разных издержках для печатания афишей и рассылку оных по городу.

Чтож касается до счетных балансов по вашему письму, то образом писания как московских, так и здешних нельзя быть довольным; в рассуждении того, что оные такие ж, как в купеческих конторах употребляются, кои лишь только их одним бухгалтерам вразумительны, и которые, запутанностию своею затмевая смысл, могут иногда показывать и то, чего нет, что для них нужно, для того, что они со всеми в Европе конторами по купечеству имеют сношение. Нам же надобно иметь таковые, кои чисто и тотчас могли бы изъяснять все состояние приходов, расходов и прочих разных приобретений, почему постараюся прислать новую для производства балансов форму, которая своею ясностию, легкое подая понятие, была бы приличнее для нашего Дома. Впрочем остаюсь вам, государю моему, покорным слугою Иван Бецкой.

Р. S. Пред запечатанием сего письма получено мною из здешнего Совета — присланное от вашего — сообщение Московского [717] Губернского Правления и вам в то Правление ответ. Я бы думал, что не надлежало б так спешить и на помянутое сообщение, положив свое мнение, оное, по установлению в последнем законоположении для получения на то согласия, прислать в здешний Совет; дабы в таком немаловажном деле, которое касается до удержания наших привиллегий, скоропостижностью не подвергнуть бы нашего Дома тому, что несвойственно оному, как то и случилося, а именно: во первых, Московской Совет, будучи по преимуществам Воспитательного Дома никакому месту не подчинен, сделался на равне с Медоксом ²⁴ ответчиком в Губернское Правление; а во вторых, по скорому желанию отвечать, подведены из плана в доказательство пункты совсем несответствующего делу содержания. Ибо на привиллегиях, кои еще должно испрашивать, никто утверждать своего права не может, а надлежит защищаться теми, кои уже утверждены, — и так должно бы возражать тем, что от меня к Графу Захару Григорьевичу писано, с которого письма, отосланного на прежней пред сим почте, при сем копию сообщаю ²⁵.

Сообщ. А. Ф. Бычков.

Комментарии

18. В «Привилегиях Воспитательного Дома» (ч. I, гл. VI Генерального Плана) говорится: «Все вышние и нижние присутственные места во всем государстве имеют оному (Воспитательному Дому) показывать всякое защищение в вспомоществование». Понятно поэтому, что многие, потеряв надежду получить сполна всю долговую сумму по векселю, жертвовали часть ее Воспитательному Дому для ускорения взыскания. А. П.

19. Главным надзирателем Московского Воспитательного Дома, в это время, был Антон Иванович фон-Эссиг, вступивший в отправление своей должности 12-го апреля 1774 г. и выбывший 3-го января 1778 г. А. П.

20. Здесь идет речь о духовнике императрицы Екатерины II, Ив. Ив. Памфилове, который вступил в попечителя Воспитательного Дома в апреле 1771 г., переименован в заопекуны в январе 1772 г., выбыл из заопекунов в сентябре 1780 г., а в 1788 г., 4-го октября, был предложен Бецким в почетные благотворители, при чем оба Опекунские Совета (Московский и С.-Петербургский) подтвердили выбор Бецкого, который и известил об этом Памфилова особым письмом от 20-го ноября 1788 г. А. П.

21. Лица, желавшие вступить в звание опекуна, подвергались, во время Бецкого, баллотировке, которая повторялась ежегодно для оценки «поведения и обхождения» служащих в Воспитательном Доме. Две трети белых шаров утверждали баллотируемого в его звании, две трети черных — исключали из опекунов. К произнесению приговора посредством балов приглашались, кроме опекунов и главных надзирателей, почетные благотворители и некоторые из попечителей, имевшие штаб-офицерский чин. Попечителями назывались (по определению 1-ой части Генерального Плана) такие лица, которые предлагали свои услуги для сбора подаяний на Воспитательный Дом, а «особливо же для защищения вышедших из оного дома обоего пола детей». Этим же званием облекались и благотворители, принимавшие на себя обязанность — воспитывать до известного возраста незаконных детей и отсылать их затем в Московский или С.-Петербургский Воспитательный Дом. В 1780 г. Бецкой учредил новую должность контролера, который считался помощником главного надзирателя и, баллотируясь при вступлении в эту должность, поступал уже потом прямо в опекуны на открывшуюся вакансию. А. П.

22. Для объяснения этого письма следует сказать, что в августе 1784 г. Бецкой предостерегал Московский Воспитательный Дом на счет того, что «воспитанники воспитываются весьма подло.... паче же всего говорят об отданных воспитанниках фабрикантам, а между прочим о тех, кои у Тонауэра, что оные содержатся ни мало не сходственно с человечеством и хуже рабствующих мужиков, чем безмерно унижаются души людей, уготовляемых быть свободными». В ответ на это предостережение московские опекуны произвели целое уголовное следствие, о котором Бецкой, в письме от 1-го октября 1784 г., писал следующее: «Я ни мало не чаял, чтоб из того вышла такая суровая стремительность, которая показывает более во страсти одну личную злобу, нежели преклонность к пользе вверенного юношества.... Думать надобно, что сия запальчивая с допросами строгость провела в трепет всех воспитанников, к которым надлежит иметь сердце чадолюбивых отцов, и страх принудил их признаться в том, чего совсем не бывало.... А то уже достойно смеха, что у отданных на мануфактуры и к Тонауэру спрашивали: довольны-ли они своими начальниками? Кто из притесненных подчиненных осмелится навести на себя пущее несчастие, показав свое огорчение против тех, у кого они в руках?» А. П.

23. Гейнрих Гогель, в русской переделке Григорий Григорьевич, перешел в русскую службу в 1775 г. в чипе подполковника польских войск и занял должность окружного коммисара иностранных поселенцев около Саратова. В 1777 г. он принял русское подданство, а 14 июня 1779 г. поступил главным надзирателем в Московской Воспитательный Дом, и с небольшим через год переименован в обер-директоры. Уволен от службы в 1797 году. А. П.

24. Медокс — арендатор театра Воспитательного Дома в Москве. А. П.

25. Копии этой у нас не имеется. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Сподвижники Екатерины II // Русская старина, № 11. 1873