-

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

Переписка в. к. Павла Петровича с гр. Петром Паниным в 1778 г.

В течение тринадцати лет (1870-1882 гг.) мы сообщили на стр. «Русской Старины» множество материалов первейшего значения для характеристики и жизнеописания императора Павла Петровича, как за время его кратковременного царствования, так и в период до восшествия его на престол.

Наиболее обширный и монументальный источник для знакомства с в. к. Павлом, — за время его детского возраста, — конечно дневник С. А. Порошина, напечатанный нами в новом и значительно полнейшем издании, в приложении к «Русской Старине» 1881 г.

Не исчерпав и десятой доли того обширного запаса материалов, который собран нами именно по отношению к Павлу Петровичу — мы вслед за изданием дневника Порошина представляем ныне едва-ли не самые интересные документы — обрисовывающие, так сказать, политические взгляды в. к. Павла Петровича и взгляды его на различные государственные вопросы, высказанные им за долго до вступления на престол: это переписка его с одним из наиболее чтимых им деятелей Екатерининского царствования — Петром Паниным.

Покойный П. С. Лебедев в своей известной монографии о графах Паниных (изд. в 1862 г.) привел лишь отрывки из этих документов; но по громадному своему значению для характеристики лица, их писавшего, документы эти заслуживают того, чтобы быть вполне воспроизведенными на страницах «Русской Старины». [404]

В. К. ПАВЕЛ — ПАНИНУ.

10-го мая 1778 г. из Царского Села.

Граф Петр Иванович! Поступок мой в рассуждении вас, должен показаться вам чувствительным, ибо намерение мое есть с вами вступить в рассуждение, не предупредив вас ничем, и при том о материи, о которой мы никогда не говорили. Должностию своею нахожу открыться перед вами, дабы вы знаниями своими просветили в ту минуту, в которую все мраком покрывается, и подвиг мой извинен может быть единственно предметом пред вами.

Князь Репнин писал к вам, в письме своем, о магазейнах, о расположении полков по империи и о рекрутовании их и просил на то вашего мнения: сие все сделал он отчасти по моим словам. Мне сие тем приятнее было, что увидел сим случаем, что мы одного мнения; и если можно молодому человеку быть самолюбиву, то признаюсь, что мое самолюбие было тронуто, видев, что мои мысли сходятся с вашими. — Теперь приступим к делу.

На первые три пункта, в которых вы, граф Петр Иванович, говорите единственно о расположении войск сообразно с противолежащим соседом и с внутренними обстоятельствами, я правила ваши нахожу святыми и при сем прилагаю росписание мое по нынешней репортиции, куда которую дивизию я назначаю. Сверх того должен сказать, что почитаю четыре главные части у государства нашего; следственно и четыре армии, составленные на случай соединения из приличных, по удобности, дивизий: 1-я против шведов и для северной части Европы, и составлена из дивизии финляндской, с.-петербургской; — ревельская же может и туда ж служить, а равномерно и во 2-ю — против и за короля прусского, австрийцев и южной частя Европы, — состоит из лифляндской, белорусской и смоленской, а в случае недостатка и эстляндскую взять можно. 3-я против турок и татар, и состоит из астраханской, украинской и азовской дивизии. 4-я оберегает Сибирь, как наружно так и внутренно, и состоит из оренбургской и сибирской дивизии. Сверх того оставляю, для внутренней стражи, казанскую, нижегородскую и московскую дивизию, с тем, чтоб могли и резервом служить в нужные места. Гарнизоны полагаю я составленные из рекрут, дабы следуя правилам первой воинской коммиссии были школою, а не богадельнею войска. — Правило, которому следовал в таковом [405] расположении, есть следующее: я почитаю, что мы окружены тремя родами народов, которые, всякой, имеет свой образ войны: европейцы, турки и татары, башкирцы, киргизцы и прочие сибирские, кочующие народы; а как первое воинское правило — употреблять оружие против оружия, то и думаю необходимым, чтоб каждая из сих частей была составлена из сходственного рода войск с тем образом войны. И так, первую составить надлежит часть из совершенно регулярного войска, обученного без пристрастия (sic) схожо на соседей. Вторую почитаю я во всем сходною с первою, с тою только разностию, что первая, будучи против шведов, должна состоять больше из пехоты, по естественному положению земли; и в числе оной необходимо должно иметь дробные части егерей, или другой легкой пехоты. Во второй же иметь все те оружия, каковы потребны для прямой европейской войны; для чего и надлежит кавалерию той части привести в то состояние, в каковом она вышла из прусской войны. — Третию можно оставить составленную из тех самых оружий, в той пропорции, из каковых она таперь составлена; ибо тот род кавалерии, за которым мы теперь увязалися — самой наиупотребительнейший, единственно для сей части. — Четвертая часть, будучи в казусе всегда пассивной, а не активной войны, а по пространству своему будучи весьма обширна, должна состоять больше из кавалерии, нежели из пехоты; но не из таковой, из каковой предъидущая составлена, а из того самого рода войск, из каковых положено ей было состоять по рассуждению коммиссии 763-го года, то есть из драгун, как конной пехоты. Вот, вообще, мысли мои на первую часть рассуждения вашего. Вы чрез сие увидите, что мы не столь много удалены друг от друга образом мыслей наших; а что касается до системы, по которой последняя воинская коммисия следовала в расположениях своих, то как вы сами из согласия моего с нею усмотреть можете, оная мне не чужда, в генеральном виде; но не известен я о причинах частных сделанных перемен или новых учреждений, о опознании которых я бы с радостию адресовался к секретарю Якимову; но как он получил отставку, то не имею я уже нужных бумаг и достать их не в состоянии; сверх того, будучи он ни кем не руководствуем, когда мне до него было дело, сплошь не те бумаги мне доставлял, каковые мне надобны были; и для того думаю, что мне будет полезнее в таковом случае адресоваться всегда к вам, как к тому, который из первенствующих в той коммиссии был; а теперь, по совету вашему, буду стараться достать протокол оной. [406]

Касательно до магазейнов не могу я ничего с основанием сказать, не имея достаточных локальных и подробных сведений, а буду держаться только общих идей. Во первых, что для всякого предприятия должны быть разных родов приуготовления, следовательно магазейны временные и запасные, не только для хлеба, но и протчему всему. О сем последнем не стану я здесь говорить, предоставляя себе в другой раз изъяснить вам о сей материи мои мысли, а по случаю первых, то есть хлебных и фуражных, совершенно вашего мнения; ибо довольно одного здравого рассудка ощутить пользу оного; не говоря о пространных сведениях ваших касательно до нашей земли.

Теперь остался мне третей пункт к рассуждению с вами, в котором вы говорите о расположении войск по империи и о рекрутовании их. Под именем расположения здесь разумею я не то генеральное, о котором я уже говорил, но расположение полков частно, по квартерам. Здесь я должен сказать, что должно сколько можно полки ставить вместе, не разбивая оных по частям, как конные так и пешие, кроме тех случаев, где, иди довольно места для поставления оных целыми нет, или где оное востребуется для лучшего порядка внутри земли, или лучшего обережения границ. Главная неудобность в раздроблении таковом полков состоит в том, что каждая часть, будучи под особливым, частным командиром, трудно за оными смотреть, а еще труднее, что бы они сами сохраняли себя в желаемом благоустройстве, — от чего происходит неравенство в службе, разные прихоти и экцесы; не говоря о том, что таковая раздробленная часть войска не может так скоро наступательно действовать, ибо весьма много времени пройдет пока соединятся все части, из которых для каждой надобно особое доставление всех нужных вещей. Поставя же полки вместе, всегда они будут под главами своих начальников, готовы к выступлению; из сего самого, что они вместе будут стоять, станут быть почтенными гарнизонами, способнее ко всякому движению, и с большею удобностию можно будет в них старое исправить, переменить, или и вновь завести. Сия удобность вдвое важнее для конного полку, ибо всякое довольствие, снабжение и содержание, а еще больше — экзерсиция удвояется, по соображению человека и лошади между собою, а особливо для нашей нации, которая весьма мало способна, кроме некоторых провинций, к конной службе. — Здесь весьма важное приметить встречается: жены и дети тех, кто полагает живот свой за отечество, и сами они, когда дряхлы или стары станут. Когда однажды будут учреждены неподвижно [407] квартеры, то натурально будет, по возможности, из тех самых мест брать людей в службу, где которая часть войска стоит; следовательно они сами будут всегда в возможности, когда будут стары, дряхлы или выслужат некоторую пропорцию лет, возвращаться в дом, которой иногда они и забывают, по физической невозможности в оной возвратиться. Жены же их, будучи чрез то с ними вместе, больше будут привязаны к месту и отнимется случай к побегу, а дети оставаясь всегда под главами командиров, не будут пропадать или выходить в иные состояния, как ныне бывает, и живучи при том на одном месте, физическое сложение их успеет окрепнуть, от чего и будем мы иметь всегда готовых, натурах них рекрут, для которых надобно учредить, пока они в малолетстве, во время отсутствия отцов, некоторое содержание, вместе и с матерями; а сверх того иметь гарнизонные баталионы, дабы помещаяся в оные могли там ко всей тягости службы привыкать мало по малу; а для отслуживших время свое отцов их некоторое пропорциональное число инвалидных мест, дабы живучи где они хотят, без отягощения, в награждение службы их получали содержание.

Вот, вкратце, мнение мое о сей части вашего рассуждения. С большим удовольствием приступаю я к последней, в которой упоминаете вы о учреждения кантонов для полков, по примеру других государств. Сия мысль столь свята, что и государь Петр Великой оное зачал и в действо уже производить. Не войду я в подробное рассмотрение сего по той самой причине, по какой не вошел я и выше, говоря о доставлении пропитания войску. Признаюсь еще раз здесь, что сведения мои больше состоят в гаданиях, нежели в прямом звании вещей, а удобность мысли столь ощутительна, а особливо для патриотического сердца, что не остается, кажется мне, иного, как исполнить при первом случае оную. Но открою вам здесь мысль свою в пополнение сего. Во первых: учредив таковые кантоны по способности земли, а не по способности полков, в мирное время, по прошествии месяцев учебных, необходимым почитаю отпускать таковых кантонистов некоторое число и при том людей надежных и хорошего поведения, на зиму или до первого повеления, в домы; но чтобы сия часть отпускаемых людей не превосходила четвертую или третию часть, а естли сего много, то пятую или шестую из полку. Сие тот авантаж имеет, что люди сохраняют связь свою в земле, а родные их и близкие не будут отчаиваться при отдаче такового в службу, как ныне бывает, почитая его почти мертвым человеком, — чрез что [408] служба не будет столь страшною для земли казаться; а солдаты, не отвыкая от жизни с крестьянами, будут конечно воздержнее в экцесах, проходя сквозь селении. Касательно до отпусков таковых, я имел к большому удовольствию своему, пример весьма удачный опыта, сделанного мною над моим собственным полком, нынешнею зимою: отпущено было равных нижних чинов до ста человек, из которых не только ни один не бежал, но кроме мертвого все возвратились.

Сих обеих родов рекрутования, то есть помещение солдатских детей и набор из крестьян, нахожу я для содержания армии вашей весьма недовольно. Может быть сии два средства достаточны были естли бы первых довольное число сохранилось, а вторых не столько было уже взято, единственно для содержания в обыкновенном комплекте армии. Но вам самим известно, что учреждение для первых и (Здесь пробел в рукопси) весьма недостаточно и суть великие злоупотреблении; что же касается до вторых, то армия наша вышед из немецкой войны натурально была не в комплекте; что с 762-го по 767-й год, и того с пять лет, рекрутов набираемо не было, следовательно армия мало по малу начала исчезать; что от самого 763 года всегда сильная часть войск за границею была и в неприятельских действиях, к которым присоединилися поветрии и сильные в Польше побеги, — что границы наши разными приобретениями распространилися. Следовательно, когда сообразите все исчисленные мною, так сказать подрывы оной (армии) то найдете, что не только по нынешнему состоянию ее, но и естли бы была в комплекте, весьма пропорционально недостаточна. Здесь рождается натурально вопрос: чем сему помочь? Мысль моя конечно не та, чтобы пользовавшись гнусным и поносным покоем и все покинув, занять себя и отечество экономизируя в средствах — от чего бы мы потеряли и последнюю инфлюенцию в Европе; но помочь себе, не упуская ничего из рук, с поспешностию и нечувствительным образом для земли. — Теперь приступлю к исчислению их, прося вас, откровенно и не менажируя меня — ибо в сем деле не на себя гляжу, но на пользу отечества — на каждый пункт мой особенно сказать мне мысль свою.

Первым способом почитаю я деньги, которых у меня конечно больше нежели людей; но, по несчастию, употребляются они или на то, чтобы доставить себе те удовольствия, которые самые достать было бы можно, естлибы мы располагали оные согласно с [409] временем и с обстоятельствами; или на то, чтобы окружать себя людьми, кои не довольствуясь миллионами, которые им даются, удвояют расход их непорядочным поведением и правлением частей своих. То самое количество денег, которое употребляется теперь на военную часть, с прибавлением на то некоторого числа из остающейся ежегодно суммы и употребляющейся на вышепомянутые расходы, равномерно и на безвременное нынешнее воевание, достаточно бы было к доставлению нам, в прибавок нашим, людей, и на умножение армии нашей, или из Польши, откудова соседи наши обильно берут, или и из самой Германии, способом Голштинского дома, которого первой голос и шеф находится в моей фамилии. Вот, генерально, мысль моя, но никак не оболванена; и так прошу вас тем больше преподать мне на сие свету. — Здесь только помяну одно, что приметил мне князь Репнин. В случае естли бы таковое вербование в действо пошло, употреблять ли оное на комплектование ваших собственных полков, перемешивая с нашими людьми или на составление совсем новых, иностранных? Когда получу от вас на сие совет, тогда и войду в дальнейшее рассмотрение сей материи.

Извините меня, естли пользовавшись первым случаем, который вы подали мне себе открыться, столько индискретен был и написал двенадцать страниц мыслей и гаданий моих; но зная вас уповал, что вы упустите мне оное ради намерения, и при том, по вашему познанию вещей, отделите то, что полезным быть может от пустого одного гадания, или от произведенного живностию воображения.

С сими двенадцатью страницами, которые препоручаю вам, препоручаю и себя в продолжение дружбы вашей и остаюсь навсегда вашим верным.

II.

ПАНИН — ВЕЛ. КНЯЗЮ.

Мая 6-го дня 1778 года. Москва.

Всемилостивейший государь.

Удостоился получить я писание Вашего Императорского Высочества, пущенное сего месяца 10-го числа, только вчерашний день, при возвращении моем из случившейся отлучки от здешнего города.

Всемилостивейшая во оном ко мне доверенность преисполнила душу мою наичувствительнейшею благодарностию, которую вашему и-му высочеству чрез сие всеподданнейше приношу. [410]

Спознанные из него, Ваши благовременные, толико прилежные упражнения, труды проницания и промышления о истинном благе отечества моего, по той части службы ее, которая составляет надежднейшую подпору и доставляла по днесь ей лучшие пособия к возвышению могущества и славы, не могли не объять усердное патриотическое и подданническое сердце радостию совершеннейшею, с предвозвещанием в свое время всякого блага любезному своему отечеству, — что и возбудило вознести теплейшие молитвы к Вышнему Существу, о соблюдении столь драгоценнейшего для России здравия, о покровительстве душевных дарований и о подкреплении телесных сил Ваших до позднейшего века человеческого, на понесения, с благополучнейшими всегда успехами, упражнений, присвоенных божественным устроением к порфироносцам, установляемым вышнею десницею, для доставления истинного благосостояния поручаемым под скипетр их областям.

Сии суть — всемилостивейший государь! — самые истинные движения теперь души моей, преданнейшей вашему и. выс-ву наиусерднейшею подданническою верностию и упражнявшейся до самых уже почти последних дней жизни ее всегда в попечениях и радениях, предпочтительнее всему собственному, на споспешествование истинной славы своих монархов и к прямому благу своего отечества.

Я беру смелость возласкать себя, что существо оных удостоит представить вашему и. выс-ву меру поставляемого мною счастия в том, что хотя недоведомой совсем мне случай, однако не только доставил до воззрения, но и до благоволения Вашего испрошенное от меня князем Репниным рассуждение о некоторых расположениях по военной службе, в примышлении о которой ваше и. выс-во упражнение свое теперь употреблять благоизволяете; и сколь обрадование мое о том безмерно, столь готовность и усердие мое не имеют пределов, исполнить повиновение высочайшему повелению Вашему, о принесении моего всенижайшего рассуждения на те части военной службы, на которые вы предписать изволили, и к непромедлительному сочинению коего употребляю теперь я все сокращающиеся уже мои силы и познания, но с теми всеконечно неограниченными: откровенностию, усердием и верностию, с коими я, при подданническом благоволении, имею счастие, до окончания жизни моей всегда пребывать.

Вашего и. выс-ва всемилостивейший государь всенижайшим и наипреданнейшим подданным граф Петр Панин. [411]

III.

В. К. ПАВЕЛ — ПЕТРУ ПАНИНУ.

Сентября 14-го дня 1778 года.

Граф Петр Иванович!

Получил я е несказанным удовольствием письмо ваше от 6-го числа мая. Удовольствие мое соразмерно важности предмета взаимной нашей откровенности и, притом, согласию мыслей наших. Сие последнее служит мне предсказанием, что достанется нам вместе исполнить то, о чем рассуждаем. И так повторяю еще просьбу мою, сделанную в первом моем письме к вам: быть, с одной стороны, чистосердечну, с другой — не приписывать намерение мое и мысли ни к чему иному, как к горячему моему желанию наклонить все вещи и заставить их течь надлежащим и точнейшим порядком к доброму концу, который есть благо общее. Таковое согласие мыслей моих побуждает меня далее вам открыться, дабы проходя все части материи сей, по мере как они будут встречаться, я вам открывал мысли мои по оным и при том получал совет от вас на оные. И так, теперь приступлю к дальнейшему рассмотрению, с приложением при сем рассуждений. Разделю оное таким образом: во первых, пройду во второй раз некоторые пункты первого моего рассуждения, дабы более изъяснить вам мысли мои и узнать подробнее ваше мнение; во вторых показать вам мысли свои на пункты вашего рассуждения, о которых я прежде с вами не говорил: относительно артиллерии, до которой еще вовсе не касался; то поелику часть сия, важностию своею, заслуживает особливое внимание, предоставляю я себе говорить об оной в первом моем, после сего, письме; а при том, по скольку взаимные наши рассуждения подавать нам будут новые идеи, не оставлю и в оных сноситься с вами. Впрочем пребываю навсегда вашим верным......

РАССУЖДЕНИЕ.

Весьма мне лестно, что я сам собою, без всякого с вами соглашения, попал на мысль вашу, в расположении армии на четыре главные корпуса, почитая вас весьма знающим и наполненным благими намерениями во всем, касающемся до отечества нашего.

Зачинаю с первого пункта вашего рассуждения. Нет нужды мне повторять причин, для которых разделил я военные силы [412] на четыре части. Сии главные части не могут инако управляемы быть, — по обширности каждой из оных, следственно и для надобности скорейшего по таковому пространству исполнения, — как каждая одним шефом. Но таковая часть должна каждая, по мнению моему, разделена быть на дробные части, как то: дивизии, под управлением частных генералов, состоящих под командою генерала, управляющего всею тою частью. Сие я делаю для того, что не достало бы главного командира на сношение с каждым полковым командиром, и при том для того, чтобы в сношении военной части с сивильною было более способности; потому что можно бы было таковую дивизию расположить в границах одной из губерний из заключающихся в пределах той части войска. При том были бы чрез то готовые корпусы на случающиеся заграничные, временные действия. — Что же касается до того, чтобы вся военная сила была под личным начальством и под собственным повелением самого владеющего государя, в делах домостроительства их и по чинам, следующим к произвождению, по старшинству всего вообще войска, а не по каждой армии, — чтоб приходить им к государю через посредство военной коллегии, — то сии два рассуждения заслуживают каждое особенного примечания. Я думаю, что стыдно бы было тому, кто, от Бога произведен того пола и звания, служит беспосредственно отечеству своему, беспосредственно же не упражнялся б главнейшею частию службы оного, какова есть защита государственная. Сей пункт не требует больше экспликации, думаю я. — Касательно же до домостроительства и до протчего внутреннего расположения, то необходимо государь должен, дабы не занять излишно своего времени одною частью, положиться в сем на военную коллегию, которая однако же не смела никогда ничего вновь завести или переменить не спросивши государя. Сие кажется излишним на первый взгляд; но стоит взглянуть на предстоящие таковые оной коллегии поступки, чтобы видеть злоупотребления, раждающиеся от того, и на всеобщий вред. Здесь прибавлю одно только рассуждение: начальник всякой, в каком бы звании ни был и в какой бы части то ни было, имеет свой образ мыслей, предмет концов и образ к достижению оных: кто может все сие лучше ведать, кроме его самого? — следовательно, кто может лучше исполнить намерение его, как сам он? ибо всякой другой, как бы близко ни подходил образом мыслей своих к нему, все в чем либо разнствовать будет, не говоря о том, что способность исполнить открывает и новые мысли. Всякая таковая разность в [413] достижении какого либо конца великую произвесть может, или медленность, или и самую неудачу. Я конечно удален от того, что бы думать, что б кто (из) вас, — а особливо государь, окруженный всегда блеском и льстецами, — мог мыслить, а тем больше — делать (ибо мысль может быть свята, а обстоятельства невозможны) без ошибки; и для того я и полагаю для государя способы облегчающие его, в страхе ошибиться, о которых здесь не у места говорить; но всякой согласится со мною, что течение дел, происходящее и веденное от одного и одним весьма способнее всякого другого, в котором тот, который начинает, одного образа мыслей, а исполнитель совсем другого, — не говоря о том, что к сему примешаться может и прикрытой умысел собственных видов. — Касательно же до произведения по старшинству всего вообще войска, а не по каждой армии, чтобы приводить к государю через посредство военной коллегии, то о сем я здесь ничего не помяну, ибо оное более подлежит ко второму отделению всего моего рассуждения.

Приступаю к третьему пункту, в котором вы рассуждаете о употреблении оружия против оружия. Я почитаю, что сего правила держаться должно, как и всякого другого, по мере возможности; и поелику нет правил без исключения, я, в репартиции моей прислал почти всю легкую конницу в часть против турок и татар потому только, что большее из оной число, будучи род ланд-милиции, таковым распоряжением будет находиться всегда дома. Что же касается до легкой артиллерии, о которой вы говорите в том же пункте, то как она относится до особливой части, о которой мы будем говорить, — я предоставляю показать вам мысли свои о ней до того времени.

В осьмом пункте, где говорите о кантонах и о кантонистах, то должен я объясниться с вами, что кантоны разумею некоторое пространство земли с своими жителями, приписанное по близости, или хотя по способности, по общему государственному расчислению, к какой либо из четырех армий, не назначивая такого именно округа к тому или другому полку; за тем, что один полк пред другим может иметь более нужды в людях; а назначивая их для армии вообще, будет росписание оных кантонистов (а не кантонов) зависеть от хозяйства начальника. Главное же дело, что бы таковой кантонист был как можно ближе к дому своему и в не необыкновенном ему климате, — пространство России заключая столь много разнообразных. От сего, думаю, зависит весьма много и сохранение людей. [414]

В третьем на десять пункте, где вы говорите о вербовании полков, ничего я не имею прибавить к первому своему рассуждению: но желал бы знать, для чего вы предполагаете не мешать чужестранных с нашими людьми. Знаю наперед, что разность в законе удаляет людей, а особливо непросвещенных, друг от друга, — что всякого иностранного труднее достать, а следовательно и удовольствовать, нежели своего, а особливо содержанием, каковое получают наши люди, от чего бы произошла в перемешивании таковых людей зависть друг перед другом; тем больше, что чужие бы получали больше своего. Еще прибавить и то надобно, что всякой чужой человек, будучи склоннее к побегу национального, таковой последний может легко подговорен быть к побегу; а с другой стороны, формируя особливые полки, не произойдет ли равная вышеупомянутой зависти, когда увидят иностранцов сих, отмененных разными образами от них, целыми кучами вместе. Не спорю, что может произойти от сего самого эмулация (?); но для сего предполагать надобно некоторой род воспитания. Признаюся, что я думаю, что легче произойдет из сего зависть нежели эмулация (?). Но как о сей материи говорить найдется весьма много удобств и неудобств, в исчисление которых весьма бы пространно было входить теперь, — а они лучше чувствуются, нежели изъяснится могут, — то и предоставляю частное раздробление сей материи до ответа вашего. Что же касается, откуда именно доставать таковых вербованных людей, то и на сей пункт желал бы знать особенно мысли ваши; а между тем снесусь о сем и с братом вашим, графом Никитою Ивановичем. — Что же касается до того, достаточны ли способы денежные для доставления себе чужих людей, то артикул сей, кажется мне, что и для вас и для меня не был затруднителен; ибо не изыскивая новых средств для доставления себе дохода, довольно бы было пременить только назначение доходов, издерживаемых ныне — как я в первом своем рассуждении сказал — безвременно. Естьли же бы необходимо надобно было приняться за какой нибудь новой денежной способ, то изобретенной вами кажется мне весьма полезен; но, чтобы взойти мне в большую о сей материи подробность, не имею я в сей части довольного испытания и знания.

Окончив теперь повторительное рассуждение о том, о чем уже с вами говорил, приступлю в сем, втором пункте к изъяснению мыслей моих на преподанные вами мне мысли, о которых с вами еще не рассуждал.

В самом первом, говоря о разделении всего войска на IV [415] главные корпуса, говорите вы, что Сибирской (корпус), составленной единственно из драгун или подводной пехоты преполагался под беспосредственное повеление военной коллегии, ради минования промедления в переписке, по столь дальнему отстоянию. Посему случаю скажу я мысль свою. Во-первых, что касается до войск, составляющих Сибирской корпус, то полагаю я драгун или подводную пехоту наиспособнейшим родом войска для того места, по великому пространству той земли, по ветренности соседей ее и по дешевизне содержания фуражем. Во-вторых, что бы быть сему корпусу под начальством военной коллегии, то на сие я согласиться не могу, потому что сей резон и имел бы место тогда, корда государь бы был таков, или такого пола, чтоб ими расстояние мест, или излишней в упражнениях труд его страшил. Но как хороший хозяин любит всегда сам поместьи свои осматривать и более удовольствием своим почитает, нежели трудом, таковое исполнение должностей своих, то излишне обременен не будет он, когда и сия часть, как и все прочие, его хозяйским глазом осматриваемы будут.

Во втором пункте говорите вы о гарнизонах, кои неоспоримо должны быть школою и запасом полового войска; и притом о недостатке рекрутов в земле, равномерно и о соображении верным счислением, какое число всего войска можно утвердить, содержа из собираемого со всего государства рекрут, по мере того со скольких душ, не единственно положенных в подушную перепись — в коей состоят и старые и не возросшие — но по мере предполагаемого, примерного оных половины токмо настоящих работников, кои одни в военную службу и годны, и пр. К сему пункту приступлю я рассуждением своим совсем вновь, ибо до сего я еще не касался, и разделю его на двое. Начну с положения гарнизонов; во втором буду говорить о набираемых в земле рекрутах. Неоспоримо, что гарнизонные баталионы суть школы и магазейны всей армии и притом натуральная всегдашняя защита крепостей, границ и внутренности земли во время выступления армии в поход. По сей цели гарнизонов должно бы наперед верное положение, по действительной надобности, всех в государстве крепостей и укрепленных мест, взяв себе за предмет естественное положение земли, соседние обстоятельства и дальнейшие намерения, относящиеся до всегдашнего политического всего государства положения; но как сие в рассуждение наше не входит и притом всегда лучше, а особливо сначала, в больших вещах держаться старого [416] и известного, хотя может быть и удаленного от совершенства, нежели заводить новое, которое может быть было бы и лучше прежнего, но от которого может произойти неизвестность всегда вредная в обществе, когда действовать должно; и для того, на первой случай, взять хотя нынешнее положение числа гарнизонов, равномерно и крепостей, и стараться оные гарнизоны наполнять и комплектовать поелику возможно. Заведя таким образом запас людей и в таких местах, где оным менее случая пропадать, легче можно будет готовыми солдатами комплектовать полевую армию. Касательно до набирания с земли рекрут, то необходимо должно пропорцию изыскать, со скольких душ брать ежегодно можно. Затем ежегодно (набирать), чтобы упущением одного или нескольких лет не удвоить или не умножить после того собираемого числа и чрез то не сделать чувствительнее урону земле; ибо легче всякому давать одного всякой год, нежели по прошествии нескольких лет разом, за все то время, с которого рекруты набираемы не были.

Второй-на-десять пункт ваш касается до такой материи, которая, по важности своей, заслуживает особое внимание. Вы говорите во оном, приводя разные неоспориваемые резоны в подкрепление рассуждения вашего, о нужде иметь в офицерах дворян. Не стану я входить здесь до повторения оных. Теперешнее положение вещей оскорбляет лишь всякое, ревнующее к пользе общей сердце, и сие самое оскорбление понуждает неукоснительно приняться — хотя рассуждениями единственно — дабы поспеть приуготовиться, всеми силами и всеми мерами, помочь вкравшемуся вреду, с одной стороны отъятием из службы всех препон и злоупотреблений, отвращающих от оной, так и побуждением дворянства во что бы то ни стало. служить. Естли бы служба не посрамлена была злоупотреблениями и прочими и естьли бы дворянство, со всем тем, служить не хотело, то еще бы легче было привлечь его к службе, поелику бы извинения никакого не было удаляться от нее; но теперь столь, много других причин в самой службе и в зависящих от начальников оной, что начать должно с очищения оных. Для сего я начну исчислением тех причин, которые удаляют дворянство от службы. Первую и главную почитаю я нынешнее неуважение службы военной, которое, присоединяясь к тому, что у вас ничего непоколебимого нет (следовательно и важность вещей всегда зависит от временного расположения того, которого воля служить законом), более отвращает, нежели привлекает к себе, а особливо [417] от злоупотреблений, родившихся от вышеупомянутых причин. Не скрою я пред вами и того, что приписываю я, хотя не беспосредственно, отчасти и свободе данной дворянству: служить и не служить, недостаток нынешний дворянства в службе; ибо когда получило оное таковую свободу, то было еще оно, исключая некоторое число, недовольно просвещено воспитанием, чтоб видеть цель и чувствовать прямую цену сделанной для него выгоды. Свобода, конечно, первое сокровище всякого человека, но должна быть управляема прямым понятием оной, которое не иным приобретается, как воспитанием; но оное не может быть иным управляемо (чтоб служило к добру), как фундаментальными законами; но как сего последнего нет, следовательно и воспитание порядочного быть не может; а от того рождаются всякие неправые понятия вещей, следовательно и злоупотребления — какого рода и в сем казусе находятся, а особливо, будучи прикрыто неоспоримыми причинами неудовольствия от дурного управления начальников сей части.

Здесь должен я упомянуть о других причинах, развративших службу. 1-я из оных — излишняя власть, данная начальникам частным, переменять по службе старое и заводить новое. От сего всегда раждается в службе неизвестность и взыскания излишние, отвращающие добрую волю каждого; 2) Способы, данные сим начальникам к произвождению и к отличию не по очереди, а иногда по прихотям; равномерно и к наказанию и взысканию таковождое. Вы согласитесь конечно со мною, что таковые причины, не изыскивая иных, довольны суть для затруднения службы, которая уже и без того, сама по себе, подвергает столь различным опасностям и трудностям. Я сомневаюсь, чтоб подвиг чести, в самом высоком своем смысле, в какой бы земле то ни было, мог довольно силен быть, заставить преодолеть таковые службы неприятности. После исчисления всех сих причин неудивительно, что от нее отвращаются, а особливо, когда в других, меньшей важности службах гораздо больше выгод и покоя, и не отнята возможность, в оные переходя, сими выгодами пользоваться. Я конечно удален от той мысли, чтоб употребить какие нибудь способы принуждения, для препятствия оставлять военную службу, но почитаю необходимым отнять все способы к таковому побегу из оной, во первых, большим отличием всякого военно-служащего; во-вторых — персональным уважением государя к сей службе; в-третьих — отнятием средств у начальников исполнять по [418] прихотям своим, следовательно развращать и портить службу. В четвертых — строгим взысканием, чтобы служба исполнялась везде равным образом, и пр. Первое правило при всяком взыскании, чтоб была возможность исполнить взыскиваемое; притом отнять поелику возможно, способ к неисполнению; а за сим следует строгое взыскание начальников.

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Великий князь Павел Петрович. Переписка в. к. Павла Петровича с гр. Петром Паниным в 1778 г. // Русская старина, № 2. 1882