-

НЕВЕСТЫ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ЦЕСАРЕВИЧА ПАВЛА ПЕТРОВИЧА.

Принцессы: Луиза Саксен-Готская и Вильгельмина Гессен-Дармштадтская.

1768–1773 гг.

Императрица Екатерина II, выбирая людей для осуществления своих предначертаний, подобно знаменитому французскому писателю (Мольеру), «брала свое добро везде, где его находила», руководствуясь при этом исключительно личными заслугами и способностями тех, на кого падал ее выбор. Иногда, не довольствуясь материалом, который находился у нее под рукой на родной почве, она заимствовала его на стороне и с успехом приспособляла к делу, которое в данную минуту намеревалась осуществить.

В ряду иностранцев, обративших на себя внимание императрицы, и, в свою очередь, под влиянием удивления в ее личности посвятивших себя служению ей, а следовательно, и России, занимает видное место дипломат Ассебург. Сначала датский посланник при русском дворе, он потом перешел на русскую службу и в числе других услуг России еще оказал и ту, что, при выборе невесты для великого князя Павла Петровича, впервые указал Екатерине на Виртембергскую принцессу Доротею-Августу-Софию, в последствии императрицу Марию Феодоровну, качества ума и сердца которой, не смотря на ее тогда еще детский возраст, не ускользнули от его проницательности. [166]

Ахатц-Фердинанд фон-дер-Ассебург родился 20-го июля 1724 г. в подвластном Пруссии герцогстве Гальберштадте, в Мейсдорфе, родовом имении семейства Ассебургов. Отец его, Иоган-Лудвиг фон-дер-Ассебург, состоял в звании камергера при прусском дворе; мать, Анна-Мария фон-Шуленбург, была из фамилии Аппенбургов.

Ассебург рано лишился отца, но воспитание его, повидимому, от этого нисколько не пострадало. Детство свое и первые годы юности он провел в Гальберштадте; затем, уже на двадцать втором году, отправился в Іену, где и прошел трехгодичный университетский курс.

Не только в зрелом возрасте, когда опыт жизни и общественные условия уже успели наложить на него свою печать, но и в ранней молодости Ассебург отличался большим достоинством, сдержанностью и такой приятностью обращения, что всех невольно располагал в свою пользу. По окончании университетского курса, он, благодаря протекции одного из своих родственников, был принят гоф-юнкером на службу Гессен-Кассельского ландграфа, а вскоре затем назначен советником посольства в Мюнхен. Это было первым шагом Ассебурга на дипломатическом поприще, где он в последствии заслужил почетную известность. Дипломатическая его деятельность делится на три эпохи: на службу при Гессен-Кассельском ландграфском дворе, в Дании и, наконец, в России.

На службе Гессен-Кассельской Ассебург пробыл десять лет. Этот период деятельности Ассебурга замечателен только тем, что он в это время находился в частых сношениях со всеми мелкими германскими дворами, что дало ему возможность близко с ними познакомиться, и поэтому самому послужило в последствии поводом Екатерине II возложить на Ассебурга поручение касательно выбора невесты для в. к. Павла Петровича.

Во время одного из своих путешествий во Францию, Ассебург был представлен в Париже датскому посланнику, барону Бернсторфу, который скоро заметил всё, чего можно было ожидать от этого начинающего дипломата и тогда же решил обратись его способности на пользу своего отечества. Действительно, став во главе министерства иностранных дел в [167] Дании, Бернсторф, в 1753 г., обратился к Ассебургу с предложениями, вследствие которых тот перешел на датскую службу, три чем от него потребовалось честное слово, что он никогда произвольно не оставит ее.

Здесь, как и в Гассен-Касселе, Ассебург приобрел доверие и уважение, так что в 1755 г. был назначен посланником в Стокгольм, а три года спустя к нему дважды обращались с предложением взять на себя воспитание второго сына датского короля, принца Фридриха, в последствии отца короля Христиана VIII. Но от этой должности Ассебург решительно отказался, чувствуя себя исключительно призванным в дипломатической сфере.

По окончании посольства в Стокгольме, Ассебург удалился в свое имение для поправления расстроенного здоровья. Датский двор, признательный в услугам Ассебурга, производил ему пенсию, вогорою он спокойно пользовался до 1762 г. Когда Дания внезапно очутилась в затруднительном положении, угрожавшем ей войной в близком будущем, тогда Ассебург выразил желание, чтобы выдача ему пенсии была приостановлена, так как он не хотел быть в тягость уже и без того обремененному государству; но король, с неменьшим великодушием . с своей стороны, отказался принять эту жертву.

Кризис, угрожавший Дании, был следствием крутого поворота, происшедшего в русской политике со смертью императрицы Елисаветы Петровны. Наследник ее, император Петр ІII всегда враждебно относившийся в личности и политике тетки, в особенности касательно Гольштейн-Готторпского вопроса, немедленно по вступлении на престол, обратился в Дании, в качестве Гольштейн-Готторпского герцога, с требованиями, которые повергли это королевство в крайнее затруднение. Ассебург не замедлил при столь усложненных обстоятельствах явиться к своему посту в Копенгаген и получил назначение ехать в Берлин отстаивать интересы Дании на конференции, которая должна была состояться при посредничестве короля прусского? Переговоры открылись между Ассебургом со стороны Дании и двумя уполномоченными со стороны России, из которых один был русский посланник в Копенгагене, барон Корф, а другой Гольштейн-Готторпский тайный советник фон [168] Сальдерн. При враждебном настроении русского двора к датскому, последний мало надеялся на благоприятный исход переговоров и уже приступил к приготовлениям в войне, как внезапно в России совершился новый переворот, который мгновенно опять перетянул весы в пользу Дании. На престоле русском снова воцарилась императрица, дружески расположенная к Дании и желавшая миролюбивого разрешения вопроса, который в противном случае грозил еще долго оставаться яблоком раздора между двумя соседними державами. В виду важности продолжения переговоров, датский двор, давно желавший воспользоваться способностями Ассебурга, тогда же намеревался отправить его в Россию. Но императрица Екатерина II, старавшаяся главным образом только доказать, что она намерена в отношении Дании придерживаться политики своей предшественницы, изъявила датскому двору желание, чтобы в Петербург вернулся барон д’Остен, бывший посланником при Елисавете Петровне. Таким образом назначение Ассебурга в эту новую должность до времени было отложено. Когда же в 1765 г. Гольштейн-Готторпский вопрос окончательно был поставлен на очередь, датский двор, почему-то считая барона д’Остена неспособным его вести, решительно послал ему на смену Ассебурга. Это казалось тем более кстати, что Ассебург, в бытность свою в Стокгольме, чрезвычайно сблизился с тогдашним русским посланником при шведском дворе, Никитой Ивановичем Паниным, который с тех пор успел сделаться обер-гофмейстером в. к. Павла Петровича и министром иностранных дел. В этой должности он не раз выражал желание о назначении Ассебурга датским посланником при русском дворе. Вот что писал по этому поводу уполномоченный министр прусского короля в Петербурге, граф Сольмс, связанный узами тесной дружбы с Ассебургом и с Паниным и взявший на себя в настоящем случае быть между ними посредником:

_________________________________

«…..Мне поручено предложить вам быть его (д’Остена) преемником, или по крайней мере склонить вас к тому, чтобы вы не отказывались от этой должности, если ее вам предложат. Вы легко отгадаете, кто в здешней стране так сильно желает видеть вас при себе (Панин). Он искренний друг вам; вы — ему. Вы одновременно подвизались на одном поприще. Он очень желал бы опить увидеться с вами, продолжая жить вместе [169] как с своим другом и поверенным. Он извиняется перед вами ее климат своего отечества, который суров и часто неприятен: друг наш слишком правдив, чтобы это от вас скрыть, однако, полагает, что вы уже несколько закалены, изведав суровый климат наших соседей. В замену он указывает вам на хорошеньких женщин и девушек, чтобы развлекать вас и заставить забыть в хорошо натопленных комнатах дурную погоду, какая может в то время быть на улице. Вам следует, любезный друг, подумать об этом предложении и приготовить ответ, так как из того, что мне говорили, легко может случиться, что к вам обратятся с письменным запросом».

_________________________________

Действительно, вслед за этим дружеским предуведомлением состоялось и официальное назначение Ассебурга в Россию, как это видно из следующей к нему депеши барона Бернсторфа.

5-го января 1765 г.

«Мы готовимся возобновить наш союз с Россией и решено, что как только будет сделан этот первый шаг, то будет приступлено в обработке предварительного договора, для приведения в порядок и определения условий, на которых при наступлении совершеннолетия великого князя должен совершиться обмен герцогства Гольштинского на графства Ольденбург и Дельменгорст. Переговоры об этом, я полагаю, будут начаты и ведены в Копенгагене; но для короля в высшей степени важно в течение их иметь в Петербурге умного, ловкого и осторожного министра, который мог бы поддерживать при русском министерстве наши предложения здесь и те доводы, какими мы станем их подкреплять, — министра, который был бы в состоянии склонить московских уполномоченных к успешному соглашению. Господин д’Остен не мог бы быть таковым, ибо причины, которые я в другой раз вам подробнее объясню, побуждают короля согласиться на его просьбу об отозвании».

_________________________________

Ассебурга ожидал в Петербурге самый благосклонный прием. Панин, на первых же порах, в дружеской беседе высказал ему свои цели и намерения, обещаясь действовать в духе интересов обеих держав. Донесение Ассебурга датскому двору, от 6-го декабря 1765 г., о его свидании с русским министром характеризует Панина:

_________________________________

– «Гольштинский вопрос», сказал мне Панин, «в ваших руках; я уже вам это говорил, опять повторяю я докажу. Лишь только императрица удостоила меня своим доверием и пожелала, чтобы я взял на себя управление государственными делами, я немедленно начертал для них общие и частные планы. Тот из них, который служил руководством при наших [170] сношениях с Даниею, был одним из первых, так как от него зависело определение системы севера. Я предложил обмен столь часто волнуемой страны; доказывал, что император российский не должен иметь владений вне пределов своей империи и что необходимо заблаговременно распорядиться теми из них, которые принадлежат великому князю, по праву его наследия, в Германии. Мое мнение не только было одобрено, но я еще заметил, что императрица думала обо всех подробностях моей системы так же точно, как и я, и что следование ее идеям есть уяснение моих собственных. Ее величество нисколько не наследовала ненависти Гольштинского дома к датскому королевскому семейству. Она беспристрастно относится к обеим сторонам, но, желая упрочить спокойствие севера, готова всем пожертвовать. Однако у меня оставалось еще сомнение: она мать государя той страны, о которой будет речь в наших переговорах Она могла опасаться упреков по поводу уменьшения его наследия. Я не хотел делать вещей на половину и написал собственноручно весь план обмена Гольштинии, подписал его как проект, составленный мною одним, за который я стану отвечать в будущем, и вручил его императрице, прося ее спрятать его к себе в стол, как акт — оправдательный для нее, обвинительный для меня, еслибы когда либо об этом зашла речь. Я слишком многое вам говорю, — продолжал господин Панин, — но, доверяясь вашей скромности и честности, я доскажу и остальное. Я приготовляю своего воспитанника к одобрению дела, которое сделалось моим собственным, и рассуждаю с ним о выгодах и невыгодах его, не как наставник, но как друг и доверенное лицо. Я от него ничего не скрываю, так как не хочу ни застигнуть его врасплох, ни надеть на его глаза повязку; желаю, чтобы он видел вещи в настоящем свете и мог со временем сказать мне, что подписывает ратификацию нашего трактата с полным убеждением в выгодах, какие от него получит, и чтобы он меня вполне оправдал в том, что я его склонил на это дело. Вот, — прибавил господин Панин, — на каких основаниях я буду действовать, до конца наших переговоров. Я ищу одной заслуги — той, что я служил моему отечеству и в то же время оказал услугу Дании. Ничто иное не руководит мною; я никогда никого не обманывал; вы, более нежели кто либо, могли бы упрекать меня, если бы я был способен забыться в отношении вас. Будьте уверены, что все пойдет хорошо, если этого пожелает ваш двор и если он меня не лишит возможности окончить, как я начал. Мы его просим только об одном: чтобы на прямодушие, с которым императрица намерена действовать, он отвечал таковым же. От него и вас зависит избавить меня от неприятности неудачи при самых лучших когда либо существовавших намерениях. Надеюсь, что [171] мы достигнем цели, — в противном случае, знайте, что это никак не по моей вине и не потому, чтобы моя государыня была дурно настроена».

_________________________________

Ассебург занимал свою должность лишь несколько месяцев, когда умер король датский, Фридрих V, в течение двенадцати лет «бывший для него скорее другом и благодетелем, нежели повелителем». Событие это глубоко огорчило не только датского министра, но и русскую императрицу, со слезами на глазах слушавшую чтение о последних минутах короля, «которого она», по собственным ее словам, «считала другом и которому была обязана благодарностью».

Смерть эта, впрочем, ни мало не изменила дружеских отношений между Данией и Россией. Переговоры по поводу обмена Гольштинии продолжали идти своим чередом и хотя между договаривавшимися сторонами возникло было затруднение, однако и оно вскоре устранилось, благодаря искреннему желанию, как обоих государей, так и их уполномоченных, все устроить в обоюдному удовлетворению.

Россия, сделавшая в этом случае значительные уступки Дании, в лице Никиты Ивановича Панина сочла справедливым и нужным, для обеспечения в будущем прочности настоящего договора, потребовать себе за свою уступчивость законного вознаграждения. Последнее заключалось в отмене для русских судов зундской пошлины. Но датский двор, не смотря на все свое желание угодить России, нашел такое требование слишком для себя тягостным по последствиям, которые оно могло повлечь за собою. Тогда Панин, желая, с одной стороны, выставить на вид причины, побудившие его к этому шагу, и подкрепить их равносильными доводами, с другой — успокоить встревожившуюся Данию, обратился в Ассебургу с следующим объяснением.

_________________________________

– «Мне хорошо известна вся важность нашего требования. Я знаю, что Дания должна ревниво относиться к своим преимуществам в Зунде. Моя приверженность к ней уяснила мне смысл предложения, которое поручено сделать нашему министру в Копенгагене. До сих пор я имею счастье пользоваться полным доверием императрицы относительно государственных дел. Льщусь надеждой, что пользуюсь также и доверием великого князя, ее сына. Но могу ли я быть уверен, что через несколько лет, в срок, назначенный для осуществления предварительного договора, кто нибудь другой не заменит меня в доверии великого князя и не вызовет в нем [172] предубеждения против постановления, которое со старой враждой уничтожает и старинные притязания; которое, вследствие обмена владений, всегда будет иметь как бы невыгодную для его императорского величества сторону. Лицо, так думающее или склонное только проверять то, что не оно само делало, легко может внушить великому князю такого рода мысль, что от Дании по крайней мере следовало бы потребовать какого либо вознаграждения для русской империи. Вот ключ к моим действиям. Этим освобождением от зундской пошлины я желаю упрочить дело своих рук. Я полагал, что такая жертва окажется наименее тягостной для вашего двора и более всякой другой будет в состоянии отклонить нарекания от нашего трактата. Но мои намерения, добрые и честные, хотя, может быть, и дурно обдуманные, не станут меня ослеплять. Будем действовать как друзья; пусть доверие между нашими дворами и их министрами не ослабевает вследствие этого затруднения. Объяснимся. Ваше дело по прежнему близко моему сердцу. Я человек, на которого вы можете расчитывать с наибольшей вероятностью. Вы мне указываете на договоры, заключенные между вашими королями и различными торговыми нациями на Балтийском море. Мне неизвестны ни сущность этих договоров, ни обязательства, какие они на вас налагают. Я ничего не знаю о равенстве, какое они предписывают вам при взимании пошлины с кораблей, проходящих через пролив. Еслиб вы склонили ваш двор сообщить мне конфиденциально, в виде меморий, сущность этих отношений между Данией и державами, с которыми она прежде вступила в договоры, — вы этим меня успокоили бы. Я с удовольствием готов воспользоваться сообщениями, охотно освобожусь от всякого пристрастия к своему плану, и мы будем с вами толковать, не как люди, которые стараются один другого провести, но как желающие сблизиться навсегда. Вы и я, мы будет рассматривать это дело здесь и я надеюсь, что мы легко прийдем к соглашению, между тем как в Копенгагене будут трудиться над Гольштинским вопросом».

_________________________________

Датский министр не замедлил исполнить желание Панина и прислал ему все сведения, о которых тот просил. Бернсторф между прочим доказывал, что уничтожение зундской пошлины в пользу русских судов не доставило бы никакой выгоды русской торговле, а только нанесло бы жестокий удар финансовым средствам Дании, так как, в силу предшествующих договоров, это преимущество немедленно должно бы было перейти и на все другие торговые нации, плавающие и торгующие в Балтийских водах. Ясно, что прерогатива, распространенная на всех, переставала быть таковой, и в конце концов, не принеся никакой пользы России, только раззорила бы Данию. [173]

Обсудив всесторонне этот вопрос, Екатерина убедилась в справедливости доводов датского министра и объявила, «что не желает более настаивать там, где невозможность очевидна».

Затем Панин представил новые, более умеренные требования на счет обеспечения русской торговли в Балтийском море и они были приняты бароном Бернсторфом уже без всяких затруднений. Императрица осталась очень довольна готовностью датского правительства быть ей приятным, лишь бы это не шло в разрез с интересами его собственной нации, и поспешила выразить свое удовольствие Ассебургу, который по этому случаю писал Бернсторфу:

«На последнем выходе при дворе, императрица подошла ко мне и сказала с одушевлением и любезностью, какими отличаются все ее слова, что она с большим удовольствием узнала о согласии короля принять без всякого изменения последний предложенный ею сепаратный акт. В этом поступке она видела увеличение доверия в ней его величества и она была ему за то столько же благодарна, сколько расположена все более и более с ним сближаться».

В феврале 1767 г. русский двор переселился в Москву. За ним последовали и иностранные министры, из которых некоторые, в том числе и Ассебург, были приглашены сопровождать императрицу и далее, в ее поездке на юго-восток России. Из Москвы до Твери ехали сухим путем, затем водою по Волге, и эту последнюю часть своего путешествия Ассебург описывает с особенным увлечением:

_________________________________

«Ее величеству угодно было дозволить мне и некоторым другим иностранным министрам сопровождать ее из Ярославля в Кострому, город, построенный при впадении реки того же имени в Волгу, и отстоящий от Ярославля на 70 верст. Не признаю моего пера на столько искусным, чтобы изобразить все удовольствие и все отличия, нам оказанные в этом случае, где мы имели честь быть допущенными в число ближайших лиц частного общества ее величества. В течение двух дней, мы пользовались преимуществом находиться на ее собственной галере, и не проходило минуты, чтобы не представлялся случай восхищаться этой великою монархиней, которая умеет, слагая с себя весь блеск царского величия, придавать своему частному обществу такую веселость, приятность и свободу, какие нигде не встречаются, кроме тех мест, где она. Кроме времени обеда и ужина, на которые мы постоянно были приглашаемы на галеру ее величества, она удерживала нас я после полудня в своих покоях, разговаривая почти исключительно с [174] нами и разливая на всех ту доброту и участие, которые ей одной свойственны.

«В деревнях, по Волге, крестьяне с женами и детьми стояли на берегу и напутствовали ее радостными криками, быстро переходившими из одной деревни в другую.

«Во вторник, 25-го мая, ее величество изволила нас от себя отпустить. В эту последнюю минуту, каждый из нас еще получил новые доказательства ее благосклонности. Можно было подумать, что не мы ей благодарны, а она благодарна нам за честь, которую она оказала, позволив себя сопровождать...

«Эскадра ее величества состояла из десяти галер различной постройки и величины. Все они крытые, разделены на покои и меблированы. Кроме того, за эскадрой следуют суда с грузом, а вдоль берегов, на расстоянии 80-ти верст один от другого, расположены склады всевозможных съестных припасов, так что стол ее величества повсюду так же хорош, как еслиб она находилась в своей резиденции. Нет недостатка ни в одном из тех удобств, которые можно было бы иметь только в столице. На галере ее величества, называемой «Тверь», находится полное помещение с комнатой в роде залы, где она свободно обедает с двенадцатью собеседниками ¹. Другие галеры расположены иначе. Каждый из нас имел весьма удобную комнату на той, которая носит название «Волга».

_________________________________

Наконец, 22-го апреля 1767 г., был подписан в Копенгагене временной трактат касательно обмена Гольштинии. Императрица тогда еще не возвратилась из путешествия и замечательно, что донесение, посланное ей в дорогу, было собственноручно написано самым главным лицом, заинтересованным в этом деле, юным Гольштейн-Готторпским герцогом, Павлом Петровичем, которому тогда было только тринадцать лет.

Таким образом, к обоюдному удовлетворению Дании и России, был наконец решен вопрос, по словам Бернсторфа, «самый трудный изо всех тогда существовавших в Европе вопросов». Датский министр иностранных дел, за успешное ведение переговоров, получил графское достоинство, которым не за долго перед тем императрица, с своей стороны, наградила Панина; Ассебург был возведен в звание тайного советника. [175]

Во время пребывания своего в России, Ассебургу пришлось быть свидетелем многих важных событий в среде русского, еще не совсем сложившегося общества, которое, под влиянием разных правительственных мер, во многих своих частях, так сказать, преобразовывалось и слагалось на его глазах. Особенно сильное впечатление, как и следовало ожидать, произвели на него труды императрицы по части издания законов. По этому поводу Ассебург, в донесениях своему двору, осыпал Екатерину восторженными похвалами.

В письме от 13-го августа 1767 г. Ассебург описывает торжественное открытие известной коммисии из 500 депутатов, собранных со всех краев Российской Империи.

Интересуясь всем, что происходило у него на глазах, Ассебург не мог, между прочим, оставить без внимания и судьбы Брауншвейгского принца Антона-Ульриха с семьей. О них он сообщил своему правительству несколько любопытных подробностей...

Ассебург пробыл в России три года, постоянно поддерживая самые приязненные отношения между русским и датским дворами. Собираясь уехать из Москвы, он, после прощальной аудиенции у императрицы, пожелал еще откланяться и в. к. Павлу Петровичу. Четырнадцатилетний царственный отрок произвел на него весьма приятное впечатление, которым он, по обыкновению, не замедлил поделиться с графом Бернсторфом.

_________________________________

«Не могу приятнее закончить моей корреспонденции из Москвы, как отдав вам отчет об аудиенции, которою меня вчера в полдень удостоил великий князь. В ответ на речь, которую я имел честь ему произнести, Е. И. Выс-во не только с большим уважением и любезностью упомянул о короле, но коснулся еще и самой сущности договора, недавно заключенного в Копенгагене. Заметил, что с удовольствием смотрит на удаление всяких поводов к распрям на севере и что усилия императрицы, его августейшей родительницы, к упрочению добрых отношений северных держав, встретят с его стороны полное расположение и готовность им содействовать. Великий князь, умеющий придавать приятность всему, что говорит, — прибавил еще несколько весьма лестных для меня слов и заставил меня глубоко почувствовать печаль при разлуке с ним. Трудно соединять в себе более ума, кротости и прелести, чем выражается в его действиях и лице». [176]

_________________________________

Императрица, прощаясь с Ассебургом в Москве, выразила надежду видеться с ним еще в Петербурге, куда вскоре собирался возвратиться весь двор. Вследствие этого Ассебург еще на несколько времени отсрочил своей отъезд из России. Его вторая прощальная аудиенция у императрицы происходила 20-го февраля 1768 г.

_________________________________

«Я отправился в приемную императрицы, куда, чрез несколько минут, за мной явился вице-канцлер и повел меня, сначала в кабинет, а потом в уборную императрицы. Я упоминаю об этом обстоятельстве потому, что оно составляет единственное отличие от церемоний, соблюдаемых при обыкновенных приемах иностранных министров, для которых предназначена тронная зала. Императрица была одна с вице-канцлером. После того, как я имел честь произнести небольшую речь по поводу письма короля, которое она оставила при себе, она отвечала мне почти в следующих выражениях: ей очень приятно узнать, что желания короля и его подданных исполнились по случаю рождения наследного принца; она принимает живейшее участие в прирощении благоденствия его величества и желает не оставить его и в малейшем сомнении на счет расположения и сочувствия, с которыми она совершенно сроднилась в отношении короля, ее друга и союзника. Ее императорское величество была, повидимому, очень тронута вниманием короля, приславшего ей курьера. Возвратясь после этой аудиенции в залу, где все собрались в ожидании выхода, она приказала графу Григорию Орлову показать мне все свои комнаты, которых я до сих пор еще не видел. По возвращении моем в зал, где она находилась, она пригласила меня за свой карточный стол, а потом и к ужину, в чем обыкновенно принимают участие только дежурные лица или те, которые составляют ее интимное общество. Считаю излишним упоминать о том, что это отличие здесь большая редкость. Но не должен умолчать, что ее величество постоянно обращалась ко мне с разговором и так как она в высшей степени обладает способностью возбуждать интерес во всему, о чем говорит, то и доставила мне не один случай удивляться ей. Этот день я считаю одним из замечательнейших в моей жизни. Я имел еще честь хорошо видеть государыню на балу, где снова получил от нее разные доказательства ее благоволения. Одним словом, невозможно было бы еще что либо прибавить к любезному приему, оказанному мне этой монархиней с первой минуты моего приезда к ее двору и до последней. Важнейшие сановники ее империи прибавили к этому еще столько дружеского расположения и внимания ко мне, что я имею все поводы к сожалению, уезжая из России».

_________________________________

Таким образом Ассебург, по собственному признанию, с [177] грустью повидал русский двор, не подозревая, что в самом скором времени будет иметь новые и более основательные причины любить Россию и быть благодарным обласкавшей его государыне.

В составе датского министерства, вследствие интриг, внезапно возвысившегося и овладевшего доверием короля, — авантюриста Струензе, произошли важные перемены. Кредит графа Бернсторфа сильно понизился и он был уволен от должности министра иностранных дел, которую в течение многих лет занимал с таким блеском. Обстоятельство это, совершенно естественно, не замедлило отразиться на его любимце и приверженце — Ассебурге. Последний сначала был лишен производимой ему пенсии, а затем, вследствие отказа своего от занятия должности посла в Голландии, отстранен от дел и оставлен в полном пренебрежении. Положение Ассебурга было крайне затруднительно, тем более, что он считал себя связанным честным словом — никогда не покидать датской службы. К счастию для опального дипломата, у него были друзья и могучие покровители в России. В лице графа Никиты Ивановича Панина, Ассебург имел надежного за себя ходатая пред Екатериною II, и помимо того, три года, проведенные Ассебургом при нашем дворе, дали возможность императрице вполне оценить ум и благородство характера бывшего датского посланника. Эти высокие качества Ассебурга внушили императрице избрать его себе в сотрудники в весьма важном и, вместе с тем, щекотливом деле: оно касалось выбора невесты для великого князя цесаревича Павла Петровича. Еще в 1768 году, когда Ассебург выезжал из Москвы, на него, с согласия Бернсторфа, императрицею возложено было поручение поближе ознакомиться с семействами второстепенных германских государей, в которых находились принцессы, возрастом соответствовавшие возрасту в. к. Павла Петровича. На разъезды Ассебургу было ассигновано императрицею 4,000 рублей ежегодного содержания.

Вследствие этого поручения, между Ассебургом и русским двором возникла деятельная переписка, в которой нередко принимала участие и сама императрица.

В первом же своем донесении по этому делу Ассебург уже [178] упомянул о маленькой, тогда еще восьмилетней, принцессе Виртембергской, которая, по возрасту своему, хотя и не могла стать в ряды претендентов на звание Наследницы русского престола, но, по воле Провидения, в последствии заняла это высокое место и вполне оправдала надежды, запавшие в душу Ассебурга, а через него возбужденные и в Екатерине II. Русский уполномоченный уже давно пользовался расположением Виртембергского дома, и в настоящем случае, проезжая черев Трентов в Померании, остановился на несколько дней у представителя этой фамилии, герцога Фридриха-Евгения, начальствовавшего тамошним гарнизоном в качестве королевско-прусского генерал-лейтенанта. Семейство герцога находилось при нем и Ассебург, допущенный в круг близких людей, мог вполне обстоятельно оценить все задатки будущей красоты и достоинств, которые с первого же взгляда поразили его в маленькой принцессе Доротее-Августе-Софии. Он так пленился малюткою, что в течение всего времени, пока длилось его поручение, постоянно упоминал о ней в своих донесениях. Похвалы его не пропали бесследно, и, при выборе второй супруги Павлу Петровичу, Екатерина II остановила свое внимание на Доротее Виртембергской. Но пока дело это еще далеко не было решено и Ассебург, переезжая от одного из мелких германских дворов в другому, тщательно изучал нравы и наклонности молодых принцесс. В этом предварительном обзоре прошло около трех лет, в течение которых он не переставал уведомлять русский двор о результате своих наблюдений и однажды прислал императрице даже портреты трех принцесс, особенно обративших на себя его внимание. То были: Луиза, принцесса Саксен-Готская, Вильгельмина — Гессен-Дармштадтская и Доротея-Августа-София — Виртембергская.

Охлаждение датского двора к Ассебургу и ослабление его значения совпали с эпохою, в которую императрица Екатерина II задумала приступить к исполнению мысли о бракосочетании цесаревича Павла Петровича с одною из принцесс, на которых указывал Ассебург. С исхода января месяца 1771 года, переписка между русскою императрицею и датским дипломатом усилилась. Здесь, в своих письмах, Екатерина II является, хотя и не в одинаковой степени, заботливою матерью, [179] осмотрительною свекровью и, с тем вместе — горделивою властительницею севера, сознающею и внушающею будущей избраннице и ее семейству — счастие, которым они будут взысканы. Следующий ряд писем ² представляет двоякий интерес — выясняя, во первых, близкие отношения Ассебурга к нашему двору, во вторых, многие черты характера Екатерины II ³.

_________________________________

С.-Петербург. — 30-го января 1771.

«Господин Ассебург! Так как приближается время серьезно подумать о предстоящем мне выборе, и так как из всех принцесс, о которых вы нам говорили, самая для меня подходящая в эту минуту (разумеется, что вы возобновите ваши наблюдения) могла-бы быть принцесса Луиза Саксен-Готская, то мне пришло на мысль, что лучшим для нас средством убедиться, на сколько этот выбор может прийтись по нашему вкусу, было-бы старание ваше, если то возможно, убедить принцессу, вдову принца Иоанна Августа Саксен-Готского, предпринять — под предлогом, какой вам будет угодно измыслить (кроме настоящего, потому что я не хочу связывать себя никаким обязательством не видав их) — путешествие в Россию; обе принцессы ее дочери могли бы ей сопутствовать. Вы могли бы, к слову, сделать легкий намек на выдачу замуж одной из принцесс, если религия тому не воспрепятствует, и повыведать их мысли на этот счет. Мать принца Иоанна Августа Саксен-Готского была из Ангальт-Цербстского дома и доводилась двоюродною сестрою моему отцу. Брат этого принца Иоанна Августа, принц Вильгельм, был женат на моей тетке, принцессе Анне Гольштейн-Готторпской. И так, это двойное родство могло-бы прежде всего побудить принцессу приехать меня навестить и попытаться, посредством этого путешествия, улучшить свое собственное положение и судьбу своих двух дочерей. Худшее, что могло бы из этого выйти, если-бы случилась неудача — ни одна из них не оказалась для нас пригодною. Но что они потеряли бы от этого? Она же между тем выиграла бы для своих дочерей приданое, с помощью которого могла бы их пристроить где нибудь в другом месте. К тому же, путешествие не разорило бы ее, так как издержки на него были-бы ей возвращены отсюда и она могла бы сохранять инкогнито до самых пределов России, где ей не предстоит никаких расходов. Кроме того, если эта принцесса, привыкшая к уединению, не любит большого света, то она может выбрать для своего приезда в Россию летнее время, когда двор на даче, а если [180] путешествие сухим путем ей кажется слишком утомительным, то пусть она едет морем, через Любек или Росток. Мы выслали бы за ней снабженные всякими удобствами суда и все эти переговоры могли бы быть окончены к зиме. Вот что я считаю нужным сообщить вам в настоящее время. Я буду с нетерпением ждать вашего ответа и мнения на счет того, может ли этот план быть приведен в исполнение. Признаюсь вам, что я с грустью отказываюсь от принцессы Виртембергской, но рассудок берет верх над чувством: она слишком молода. Постарайтесь, если возможно, что-бы принцесса Луиза еще не конфирмовалась до своего путешествия, если конфирмации еще не было, потому что протестанты делаются упорны только с минуты конфирмации, до того же времени им предоставляется выбор вероисповедания: это было-бы одним удобством больше. Если вам нужен будет пример, чтобы склонить принцессу на это путешествие, можете указать ей на меня. Моя мать приехала сюда под предлогом — от имени всей своей семьи поблагодарить покойную императрицу за различные милости, государынею им оказанные. Мне знаком кроткий нрав и рассудительность принца Вильгельма Саксен-Готского, который был женат на моей тетке. Я уверена, что, если вы, не найдя к тому никаких местных препятствий, привлечете его на нашу сторону, то он охотно будет содействовать склонить свою невестку на это путешествие. Он постоянно поддерживает со мной сношения и раз или два в год пишет мне поздравительные письма; я думаю, что назвав меня вы заставите его действовать за одно с нами. Предоставляю все это вашему обсуждению: это материалы, которыми вы воспользуетесь сообразуясь с положением дел и теми удобствами, которые там найдете. Заключаю такого рода размышлением: думаю, чем меньше будет поверенных в этом деле, тем удобнее будет его окончить, какой бы оборот оно ни приняло, ко взаимному нашему удовольствию. Трудно что либо прибавить к тому уважению и доверию, которые имеет к вам (вместо подписи заглавная буква имени Catherine)».

_________________________________

Уважение и доверие, которыми императрица удостаивала Ассебурга, побудили Екатерину позаботиться об упрочении его будущности и об улучшении весьма сомнительного его положения при датском дворе. В мае 1771 года государыня решилась предложить Ассебургу перейти в русскую службу. Екатерина II, поручая графу Н. И. Панину сообщить Ассебургу ее предложение, передала ему записку, в которой изложила следующие свои соображения о положении Ассебурга.

_________________________________

« — Находясь с ним лицом к лицу, я сказала бы ему:

– Имеете-ли вы доверие к вашему государю? Имеете-ли доверие к его полномоченным? [181]

Если-бы на мои вопросы он ответил: да, я сказала-бы: «так оставайтесь с ними».

Но если-бы он сказал мне нет и если-бы это нет существовало даже не будучи выговорено, я посоветовала-бы ему покинуть их; на это вы, друг его, ответите мне, что его частные и семейные дела ставят его в необходимость остаться на их службе. Вы полагаете, вероятно, что на это я не найдусь что отвечать?

Но если дела, в сущности, не в таком именно положении, я сказала-бы вашему другу:

– Освободитесь благородным образом от уз, связующих вас с людьми, повидимому, не умеющими ценить ваши достоинства. Вы питаете некоторое уважение и привязанность к Е. (Екатерине) В. (Второй); гр. П. (Панин) — ваш давний друг; обоим знакомы ваши достоинства; оба будут более и более дорожить вами: вы видите, что хотя находитесь м на иностранной службе, однако-же Е. В. (Екатерина Вторая) только вам доверила важное дело, ныне на вас возложенное. У империи Российской есть всегда важные дела вне страны и внутри ее — выбирайте. Дело, которым вы заняты, еще не так скоро кончится. Но не подумайте, чтобы Е. В. (Екатерина Вторая) избрала графа Рантцау и Струэнзе поверенными драгоценнейших своих тайн: она их не знает и видела слишком много зла, ими содеянного, что-бы удостоила принять их в круг своих близких людей. Пронырливый дух г. д’Остена был-бы так же не кстати при бракосочетании наследника империи Российской. Желаю иметь поверенных лишь по собственному моему выбору. Таков был граф Бернсторф. Его датское величество сменил министра, но доверие мое не идет по следам его выбора».

_________________________________

Спустя несколько дней гр. Н. И. Панин, руководствуясь инструкциею императрицы, послал по эстафете, чрез г. Гросса, нижеследующее:

_________________________________

10-го (21-го) мая 1771 года.

«Милостивый государь! Я повергал на благоусмотрение императрицы три письма, которые ваше превосходительство изволили писать мне в последнее время. Письмо от 26-го (15-го) марта следовало га вашим ответом ее величеству. С чувствами живейшего и истинного удовольствия, должен я отдать вам отчет, государь мой, о совершенно отличном и милостивейшем приеме, оказанном августейшею моею государынею выражениям вашей признательности и усердия, прилагаемого к исполнению важного поручения, ею вам доверенного и столь близко касающегося блага ее империи.

«Позвольте мне присовокупить к сему, по двойному праву — друга, искренно к вам привязанного, и министра, сущего орудием своей государыни, — что нельзя было придумать лучшего, вами составленного плана действий, по [182] непосредственным повелениям императрицы. Теперь она ожидает с нетерпеливостию, но с тем вместе и с доверием, «результата, соответствующего ее желаниям от сообщений, сделанных вами вдовствующей принцессе Саксен-Готской о приглашении прибыть с принцессами, дочерьми ее, в Россию» (против этих строк в копии, рукою императрицы, приписано: в письме моем не сказано: от моего имени, но говорится, чтобы склонять, убеждать и ни к чему меня не обязывать), разумеется, если вы найдете их обеих, или, по крайней мере, младшую соответствующими видам Ее В-ва. Ваша проницательность, ваши дарования, самая честность ваша, всеми признанная, служат ей верными поруками, что вами не будет ничем пренебрежено для скорейшего к тому достижения; а с другой — никто лучше вас не съумеет привести вдовствующую принцессу Саксен-Готскую к желаемой цели, состоящей в ее прибытии в Россию вместе с дочерьми, под тем предлогом, какой вы сочтете наиболее приличным ее положению по смыслу письма императрицы. Вы съумеете также превозмочь и те предрассудки, которые могли-бы поколебать ее решимость, противупоставив им существенные выгоды, на которые ей укажете, как-бы сами от себя, и вследствие размышления, что выгоды эти, разумеется, зависят от ее прибытия сюда и пребывания здесь, так как между прочими мог бы представиться случай ознакомиться со всеми прекрасными качествами принцесс, ее дочерей, следствием чего может быть бракосочетание одной из них с великим князем, если только вероисповедание тому не попрепятствует, о чем следует выведать заблаговременно, дабы знать, на что расчитывать. Ее Имп-ое Вел-во повелела мне повторить вам именно все те условия, которые она допустила относительно упомянутого путешествия, дабы принцесса не имела ни сомнений, ни затруднений во всем, что касается до ее путевых издержек, приятностей ее пребывания при русском дворе и очевидных выгод, которые она может извлечь из этой поездки относительно брака принцесс, ее дочерей.

«Само собою разумеется, что если упомянутые внушения будут отклонены или если ваше прев-во найдете, сверх всякого чаяния, в личностях или в характерах принцесс Саксен-Готских, особенно в принцессе Луизе — замечательные и важные недостатки, которые при первых наблюдениях ускользнули от вашего внимания, тогда необходимо будет — как оно входило и в ваш собственный план, — продолжать ваши наблюдения при посещении других принцесс, дабы, наконец, найти между ними достойную наследника величайшей империи.

«Замечу, при сем случае, по нарочитому повелению Ее И. В-ва, в ответ на различные вопросы, которые вы сочли нужным сделать мне в одном из ваших писем от 1-го (12-го) марта:

«Во 1-х, установленное правило — чтобы принцесса, невеста великого [183] князя была дочерью протестантских родителей и вероисповедания протестантского — должно быть принято за непреложное и, вследствие этого, принцессы-католички ipso facto — совершенно изъемлятся.

«Во 2-х, при совершенном отсутствии принцесс владетельных домов, могут быть предложены графини знаменитых фамилий, за исключением де-Лиманж, Штольбергь и Изембург, известных наследственными недостатками в их семействах.

«В 3-х, требуемый для принцессы возраст не должен превышать возраста великого князя, но чтобы впрочем она уже могла вступить в брак в непродолжительном времени; по этому правилу и по соотношению лет — принцессы Виртембергская, Мекленбургская и даже Нассауская, не могли бы, повидимому, быть включены в число невест, так как две первые слишком молоды, а последняя старее, нежели нужно.

«Вот, мой достойный и почтенный друг, что я имел сказать вам касательно важнейшего предмета нашей переписки; императрица, следящая за нею шаг за шагом, умеет отдавать справедливость вашим стараниям и усердию и вполне одобряет все, что вами доныне сделано.

«В отплату за то, будьте уверены, что вы приобрели полное ее благоволение и покровительство; что она вполне входит в затруднительность вашего теперешнего положения пред Копенгагенским двором и что не за нею станет дело, чтобы отныне же оградить вас от всех превратностей судьбы.

«Говоря вам все это так положительно, я только передаю вам собственные слова императрицы.....

«....Чем более вы оправдываете ее выбор мудростью ваших действий и розысканий, тем приятнее ей быть вам за то признательною и желать видеть вас на службе при собственной ее особе, столько же затем, чтобы устроить вашу судьбу сообразно со своею щедростью, сколько и затем, чтобы применить ваши великие дарования ко благу своей империи.

«Не осмелюсь высказать вам моего суждения по поводу предложений императрицы: вы слишком хорошо знаете мое сердце и мой о вас образ мыслей, чтобы не понимать моих желаний. Они решительны и будут всегда в пользу нежной дружбы, уже так давно связующей нас.

«Не скажу более ничего, чтобы не показаться вам слишком пристрастным. Ваш просвещенный разум, чувства приличия и привязанности вашей к императрице, на которую она так полагается, должны побудить вас на решение, которое тем более придаст вам заслуги, если будет согласно с ее желаниями.

«С величайшим нетерпением буду ожидать вашего ответа на это письмо, так как он должен разъяснить нам и успех ваших переговоров со вдовствующею принцессою Саксен-Готскою и ваше решение относительно [184] лично вас. Я предупредил г. Гросса, министра императрицы в Гамбурге, чтобы он доставил это письмо вашему прев-ву по эстафете в Бланкенбург, точно также и переслал мне ответ с нарочным. Заканчиваю», и проч.

_________________________________

Предполагаемое сватовство и, разумеется, поездка вдовствующей принцессы Саксен-Готской не состоялись. Как сама принцесса, так и ее дочери, были, повидимому, слишком ревностными протестантками, чтобы согласиться на переход одной из них в православие. К тому же они вовсе не были честолюбивы и не искали более высокого положения, кроме занимаемого ими по праву рождения. Молодая принцесса Луиза, на которую преимущественно указывал Ассебург, решительно объявила: «что скорее умрет, нежели решится только подумать о возможности перемены религии. Это было одним препятствием; с другой стороны, Ассебург, снова посетив двор Саксен-Готский, разочаровался в свою очередь в принцессе Луизе, найдя в ней, после двухлетнего отсутствия, большую перемену к худшему. «На вид ей можно дать скорее тридцать нежели пятнадцать лет», пишет он и прибавляет, что умственные и нравственные ее свойства развились сообразно физическим. В ответ на это неутешительное известие Екатерина писала:

_________________________________

Царское Село. — 14-го (25-го) мая 1771 г.

«Господин Ассебург! Весьма довольная усердием и привязанностию, доказываемыми вами способом выполнения важного возложенного на вас поручения, сим ответствую на ваше письмо из Мейссдорфа от 23-го апреля (4-го мая) и вот что имею сказать вам. Так как принцесса Луиза Саксен-Готская сильно изменилась к худшему в чертах лица и в фигуре; так как принцесса, ее родительница, выражает нерасположение к проекту ее возвышения, смотря на перемену вероисповедания принцессы, ее дочери, как на неизгладимый упрек на ее совести; так как провинциальное воспитание последней не возвысило тех достоинств, которые могли внушить ей окружающие ее приличие и скромность, вместе с ее непомерною полнотою — очень мало соответствуют тем условиям, при которых принцесса, по своим годам, при отсутствии соперниц могла бы, на время, занять место, предназначенное ей по предположениям вашим два года тому назад — вследствие всех вышеприведенных обстоятельств и по зрелом размышлении, я весьма одобряю благоразумно принятое вами решение приостановить дальнейшие ваши переговоры с этими принцессами до тех пор, пока не написали мне и не получили моего ответа. Вот он: не думайте [185] больше о принцессе Луизе Саксен-Готской. Она именно такова, какою следует быть, чтобы нам не понравиться. Кротость ее ума едва-ли вознаградила бы за другие неприятные стороны подобного союза. Согласно этому решению, я и не посылаю вам предлагаемого вами от меня письма к принцу Вильгельму, дурное состояние здоровья которого меня сильно огорчает.

«Принцессу Вильгельмину Дармштадтскую мне описывают, особенно со стороны доброты сердца, как совершенство природы; но помимо того, что совершенства, на сколько мне известно, в этом мире не существует, вы говорите, что у нее опрометчивый ум, склонный к раздору. Это в соединении с умом ее сударя-батюшки и с большим количеством сестер и братьев, частью уже пристроенных, а частью еще ожидающих чтобы их пристроили, побуждает пеня в этом отношении к осторожности. Однако я вас прошу взять на себя труд возобновить ваши наблюдении.

«Затем я возвращаюсь к моей любимице, принцессе Виртембергской, которой в будущем октябре минет двенадцать лет. Мнение доктора о ее здоровье и о крепости ее сложения еще более усиливает мою склонность к ней. У нее, правда, тоже тот порок, что есть одиннадцать братьев и сестер, но все они еще в детском возрасте. Постараемся, если возможно, отыскать в этом недостатке необходимое нам лекарство. Вы согласились в одном из ваших предъидущих писем, что лучший способ удостовериться в нашем деле — призвать в Россию принцессу, на которую может пасть предполагаемый выбор. Принц Фридрих-Евгений Виртембергский, отец этой принцессы, не упускает ни малейшего случая выказать мне свое внимание и даже доверие. Не считаете ли вы возможным, чтобы он решился доверить мне кого либо из своих многочисленных детей? И как вы думаете, что легче: получить-ли от него нескольких из них, или одного? Еслиб он мне доверил одного, по моему выбору, я взяла бы его старшую дочь. Но, если бы для получения последней, пришлось присоединить к ней и еще кого-нибудь, то я взяла бы опять же старшую дочь и одного или двух его сыновей, из которых один уже и без того числится у меня на службе. Воспитание Гольштинских принцев, сыновей моего дяди, принца Георга-Лудвига, которые находились на моем попечении, приходит к концу. Они удались: это говорит в мою пользу. Еслиб Виртембергский принц доверил мне своих детей, я заботилась бы о них не менее, чем о вышеупомянутых принцах Гольштинских. Вы понимаете, что если он предпочтет отдать мне одну или нескольких из своих дочерей, то я потребую, чтобы они были привезены сюда. Но это предложение делается мною с исключительною целью получить старшую. Я окружила бы их всевозможными [186] попечениями и взялась бы их со временем пристроить: вот все, на что я обязуюсь. Если их мать захочет сама привезти мне своих дочерей, то она может быть уверена, что ей будет оказан самый почетный прием. Я даже согласилась бы, если ей то больше понравится, чтоб она мне привезла только одну из дочерей, лишь бы то была старшая. О мальчиках мы позаботились бы там, на месте. Предлог для путешествия принцессы-матери не трудно найти. В скором времени за войною последуют празднества, так как близко заключение мира: вот достаточный к тому повод, а в моем предложении на счет детей является еще и другой. К тому же дети пока еще так малы, что почти находятся вне возможности обратить на себя общественное внимание.

«Прошу вас, милостивый государь, сообщить мне ваше мнение на счет этого предложения и находите ли вы мой план осуществимым по местным условиям, которые вам хорошо известны. Если увидите надежду на успех, то обяжете меня, не упустив удобной минуты.

«Я отказываюсь от принцессы Нассауской вследствие обстоятельств, которые вы мне указали, а от принцессы Цвейбрюккенской до трем другим причинам: 1) ей восемнадцать лет, следовательно, она тремя годами старее; 2) она католичка; 3) поведение ее сестры не говорит в ее пользу.

«Поговорив с вами так подробно о моих делах, я, по справедливости, должна поговорить о ваших. Покиньте службу тех, которые не умеют ценить ни добродетелей ваших, ни стольких лет, пожертвованных им на пользу. Объятья друзей ваших вам открыты, бросьтесь в них смело и будьте уверены, что есть в мире страны, в которых за славу поставляют уметь ценить, отличать и уважать людей достойных. Граф Панин объяснится с вами подробнее об этом предмете; убедительно прошу вас полагаться на него и на меня; мы охотно будем отвечать друг за друга. Екатерина».

_________________________________

Ответ Ассебурга последовал почти через месяц:

_________________________________

«Мейсторф 9-го (20-го) июня 1771 г. Государыня! одобрение вашего императорского величества, коим удостоиваете образ моих действий, изложенный в почтительнейших донесениях моих от 4-го минувшего мая, преисполнило меня гордостью, удовольствием и внушило мне новое доверие к важному поручению, благостию вашею на меня возложенному. До самого своего конца оно будет единственным предметом моих забот, прилежания м изучения. Вижу, что от него зависит, и я трепетал-бы за самого себя, еслибы ваше императорское величество не благоволили руководить меня.....

«Так как принцессы: Луиза Саксен-Готская, Цвейбрюккенская и Нассауская не обращают на себя внимание вашего императорского величества, то согласно велениям вашим я приложу старание к разоблачению характера принцессы Вильгельмины Дармштадтской от сомнений, [187] приписывающих ему то всевозможные добродетели, то смесь мало приятных недостатков. Что я имел честь писать касательно этого предмета в предъидущих моих донесениях было взято мною со слов маркграфини Дурлахской, ее тетки, принцессы с умом, способным проникнуть во всякий другой и уловить его хорошие и дурные стороны. Спешу заметить, что маркграфиня не часто выдает свою племянницу, и потому весьма возможно, что сведения свои, хотя отчасти, она почерпает от лиц предубежденных против принцессы и, может быть, даже ко всему ее дому, которые могли затемнить или даже исказить черты нравственного ее портрета. Это соображение, оправдываемое недостатком согласия между старшею линиею и семейством принца Георга Дармштадтского, не было мною упущено из виду в последний раз. Тем не менее, на меня имело влияние имя, благоразумие и правдивость маркграфини и я долгом, себе поставил не обойти молчанием подобного мнения, которому ныне обязан противопоставить другое, ему диаметрально-противное. Вдова Камеке (Катеске), женщина разумная, состоявшая в течение нескольких лет при особе ландграфини Дармштадтской, до прибытия своего в Брауншвейг, где она ныне находится, зная все семейство с тех пор как себя помнит, проследив за его развитием и высказываясь беспристрастно, отозвалась с самой выгодной стороны о сердце и о нраве принцессы Вильгельмины.

«Это разноречие в мнении двух лиц, одинаково способных отличать истинное от ложного, доказывает мне как трудно будет разрешить этот вопрос, столь щекотливый и однако же весьма важный, возникающий о нравственном складе этой принцессы, имеющей, впрочем, над всеми своими совместницами великие преимущества — возрастом, наружностью, воспитанием и умом. Не забываю теперь, как и никогда не забывал, каких соображений заслуживает мрачный характер ландграфа, ее отца, и я приложил особенное старание, чтобы убедиться, что эта мрачность еще не привилась ни к одному из его детей, так как все они обладают характером их матери — открытым, сообщительным и чуждым предрассудков.

«Сближаясь снова с этим семейством, что я теперь же сделаю, также как и с лицами, которые, проживая вне Дармштадта, знают лучше ландграфскую фамилию — не могу ни скрыть от себя, ни утаить от вашего операторского величества, что эти исследования потребуют не мало времени. Для глубокого изучения характера принцессы недостаточно ее видеть, говорить с нею: надобно вызнать ее еще из отзывов правдивых людей, ведающих ее за-просто, знакомых с ее семейным бытом. Число ее братьев и сестер велико, что изволили заметить и ваше императорское величество, а средства в их содержанию малы; дом этот раззорен до того, что потребно полвека строжайшей экономии, чтобы его восстановить. [188]

При всем тон не думаю ошибиться заявляя, что честолюбие ландграфини никогда ни дозволит ей быть докучливой относительно устройства судьбы ее детей. Из сыновей еще ни один не находится на прусской службе, не смотря на родственный союз между обоими домами, не смотря на особенное уважение, которое ландграфиня съумела заслужить со стороны короля. Наследный принц даже торгует себе полк в Голландии. Эту статью закончу другим размышлением: на сколько я знаю ландграфиню, она не затруднится решением прибыть в Санктпетербург, в особенности если возвращение герцогини Курляндской, ее племянницы, может послужить поводом к поездке ее в Митаву.

_________________________________

«Семейство принца Фридриха Евгения Виртембергского умножилось рождением седьмого сына. Теперь у него десять человек детей и мало надежды, чтобы пристроить которого-либо из них. Стечение некоторых благоприятных обстоятельств дало возможность родителям позаботиться об удобствах их воспитания и четырех старших принцев содержать в Лозанне. Младшие вместе с принцессами находятся в Монбельяре, — все здоровые, крепкие, подающие надежды. Не имею ни малейшего повода к сомнению в том, что родительница их будет весьма польщена честью представиться вашему императорскому величеству, в какое время и при каких-бы то ни было обстоятельствах, даже и не подозревая о бесконечном счастии, которое от того может последовать для принцессы, старшей ее дочери. Она любит свет, почести, в особенности же ласкается мыслию, что государи Европы принимают некоторое участие в судьбе ее детей. Принц, ее супруг, за исключением его привязанности к большому свету, того же образа мыслей и так сильно озабочен устройством счастия своего дома, что готов идти на встречу всем предложениям, к тому клонящимся. Как тот, так и другая, выкажутся скорее более требовательными нежели неуступчивыми, скорее готовыми привезти с собою нескольких детей, нежели склонными быть умеренными в их желании пристроить одного или двух из них — и, чтобы досказать мою мысль, всегда покорную высокой прозорливости вашего императорского величества, было бы, может быть, лучше или в Дармштадте, или в Монбельяре, говорить о путешествии в С.-Петербург лишь с условием, чтобы кроме принцессы, которую вы желаете видеть, был привезен лишь один из прочих членов семейства, нежели предоставить этот вопрос чуждому решению. Не великодушие вашего императорского величества затруднено им; я думаю лишь о средствах отвратить употребление его во зло и замедление, которое могут повлечь за собою выбор и здоровье нескольких детей к свершению этого путешествия. Из всего вышеизложенного ваше императорское величество благоволите усмотреть, что, по моему мнению, [189] предложение это будет легко принято и сочтено лестным, как ландграфинею, так и принцессою Виртембергскою.

«Однако же, так как к этому вопросу еще не прикасались, ни близко — ни издалека, то я могу ручаться лишь за справедливость предположений, на которых основываю все мое размышление, и заключаю почтительнейшею просьбою к вашему императорскому величеству о сообщении мне намерений ваших, если время, посвященное исследованием в Дармштадте, согласуется с велениями вашими, выраженными в рескрипте от 10-го (21-го) мая, и если мне блеснет луч надежды на приглашение принцессы Виртембергской к путешествию в С.-Петербург, я бы не мог упустить благоприятной минуты. Я не буду бесполезно терять времени при моих наблюдениях и надеюсь подвинуться в них по возвращении сего нарочного, который, как я опасаюсь, привезет вашему императорскому величеству первое известие, или, по крайней мере, подтверждение о кончине принца Вильгельма Саксен-Готского. Принц этот, скончавшийся ранее нежели того ожидали, 31-го мая по новому стилю, был другом и опорою честных людей. Принцесса, вдова принца Иоанна Августа, много в нем потеряла и еще того более потеряет с кончиною владетельного герцога, которая, по видимому, не далека.

(Письмо свое Ассебург оканчивает изъяснением в чувствах преданности и признательности к императрице за благоволение, ему оказываемое).

_________________________________

Для полного ознакомления читателя со всеми фазисами этого долговременного, многими препятствиями усложненного сватовства, приводим письма Екатерины:

_________________________________

27-го июля 1771 года.

(Писано по французски; при черновом, препровожденном к гр. Н. И. Панину, заметка на особом листке: «Если вы довольны этим письмом, то, сняв с него копию, вам остается лишь его отправить»).

«Г. Ассебург! Я получила ваше письмо от 9-го (20-го) июня за несколько дней до ужасной болезни, постигшей моего сына, от которой теперь он, слава Богу, поправляется. Легко можете понять, что при том состоянии беспокойства, в котором я находилась, я не улучила времени писать к вам. Принимаюсь за это сегодня.

«Во первых, я должна выразить вам удовольствие, доставляемое мне всеми вашими письмами; между ними нет ни одного, в котором я не находила бы самых ясных доказательств чувств привязанности, вами мне всегда высказываемых и для меня столь приятных в вас. Будьте уверены, что я умею ценить заботы, прилагаемые вами о деле, столь близко меня касающемся, и, чтобы снова дать вам возможность продолжать его, [190] вот что я имею сказать вам для рассеяния, как надеюсь, сомнений, возбужденных в вас моим последним письмом.

«В виду разноречивых мнений, дошедших до нас, до вас и до меня, о характере принцессы Вильгельмины Дармштадтской, я бы желала, чтобы вы исследовали, на сколько это будет вам возможно, которое из двух мнений ближе к правде, и чтобы в этом случае вы более верили себе самому я собственным глазам, нежели всем толкам на ее счет, могущим доходить до вас. Детский возраст принцессы Виртембергской дает нам достаточно времени на изучение ее соперницы, ибо, если эта окажется нам неподходящею, нам придется всетаки отложить по крайней мере на год исполнение нашего намерения относительно моей фаворитки, которой минет лишь двенадцать лет в будущем октябре. Если мрачное настроение духа ландграфа, отца принцессы Вильгельмины, заставляет нас призадуматься, то, я полагаю, мы не должны также забывать, что маркграф Бранденбург-Шведт, недавно скончавшийся, был дедом принцессы Виртембергской, и что у нее в родстве были лица, которые стоили ландграфа. То, что вы сообщаете мне об образе мыслей обеих фамилий касательно устройства судьбы их многочисленного потомства, достаточно выясняет мне, каких правил должна я кстати и у места придерживаться для удовлетворения обеих сторон. Смерть принца Вильгельма Саксен-Готского меня по-истинне огорчила: я не думала, что он был так близок к ней.

«Что касается до вас, сударь, я ссылаюсь на то, что вам скажет граф Панин; будьте только уверены, что я есмь с искренним расположением и уважением несомненным Екатерина».

(Продолжение следует).

Комментарии

1. На прилагаемом рисунке, обязательно сообщенном П. К. Щебальским, изображен план, бок и корма галеры «Тверь», на которой совершено императрицею Екатериною II плавание по Волге, в 1767 году.

2. Некоторые из этих писем были напечатаны в томе ХІІ-м «Сборника Императорского Русского исторического общества».

3. Все подлинники писаны по французски.

Текст воспроизведен по изданию: Невесты великого князя цесаревича Павла Петровича // Русская старина, № 6. 1877