-

ЦЕСАРЕВИЧ ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ.

Исторические материалы, хранящиеся в Библиотеке дворца города Павловска

Печатаются с разрешения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Константина Николаевича.

_____________________________

II. ¹

1754–1796.

Две первые эпохи жизни великого князя цесаревича Павла Петровича — детство и отрочество — протекли при условиях, не вполне благоприятствовавших физическому и нравственному его развитию

Обрадованная рождением внучатого племянника (20-го сентября 1754 года), императрица Елисавета Петровна поместила младенца в своих аппартаментах, лелеяла, тешилась им, как родным дитятею; потом, охладев к малютке, вверила его попечениям целого легиона мамок, нянек и старух — дворцовых приживалок, которым особенно благоволила.

При Анне Иоанновне двор изобиловал шутами и шутихами; при Елисавете Петровне простых шутих заменили шутихи иного разбора: сказочницы, странницы и богомолки. Уход за младенцем Павлом сопровождался разными суеверными обрядами, в роде нашептываний, дуновений «от призору очес» и т. д., и самые молитвы в устах этих суеверов превращались в какие-то особые заклинания. К императрице Елисавете Петровне ее внук, как только начал себя-помнить, чувствовал непреодолимую боязнь, привитую [668] к нему мамками и нянюшками. Их бредни и сказки расстроили воображение ребенка, развили в нем склонность к сверхъестественному, — то верование в приметы, сны, призраки, которое сохранилось в нем и в зрелом возрасте. Ласки этих же приставник развили в ребенке излишнюю чувствительность, нервность и слезливость. Малютка боялся грому; внезапный скрып двери заставлял его дрожать, всем телом и прятаться, куда ни попало; жалостливый к животным и даже к ничтожнейшим насекомым, малютка, подобно всем нервным натурам вообще, особенно любил, кошек.

Физическое его воспитание вполне гармонировало с нравственным. Великого князя держали в жарко-натопленной комнате, кутали без всякой надобности. Строго соблюдая посты, няньки приучили его к рыбной пище и, почитая за смертный грех в непоказанный день дать ребенку чашку молока, закармливали его лакомствами. При этой обстановке великий князь достиг четырехлетнего возраста.

Не принимая во внимание комплекции ребенка, без всякой предварительной подготовки, его засадили за ученье. Первым учителем великого князя был Федор Дмитриевич Бехтеев. Метода, которой он следовал, обучая великого князя грамоте, была именно та, соединяющая забаву с учением, которая в наше время признана наиболее применимою и приспособленною к детским понятиям. Буквами русской азбуки помечены были игрушечные солдатики малютки Павла: ставя их по-парно, в ряды, по-взводам, ученик Бехтеева выучился складам. Точно также, разбирая и строя складную игрушечную крепость, великий князь ознакомился с нумерациею и первыми правилами арифметики ². Чтобы подстрекнуть самолюбие ученика и побудить его к соревнованию, Бехтеев засадил вместе с ним за учебный стол взрослых людей из дворцовой прислуги, приказав им притворяться неграмотными и будто бы учащимися вместе с великим князем. Старания Бехтеева увенчались успехом: через два года Павел Петрович умел читать и писал довольно порядочно. [669]

Элементарное учение кончилось и, по мнению лиц, на обязанности которых лежали заботы о воспитании Павла Петровича, пришла пора приступить к более серьезному учению. Воспитателем великого князя был назначен старый граф Никита Иванович Панин. Благодаря наговорам своих светобоязненных нянюшек, царственный питомец, еще, не видя графа Панина в глаза, уже боялся будущего своего воспитателя. Но и без этого старый граф, человек истинно честный и благомыслящий, но строгий, ворчливый, немножко и педант, не мог возбуждать в шестилетнем ребенке иного чувства к себе, кроме страха.

С появлением Панина владычество нянюшек и мамушек кончилось. Суровый воспитатель выслал их за двери опочивальни и, учебной комнаты великого князя. Прежде они садились за обеденный стол Павла Петровича, теперь он был лишен их собеседничества. Великий князь тужил, плавал; Панин сердился и, выводимый из терпения жалобами питомца, покрикивал на него. Здесь приводим одну черту из этой первой эпохи младенчества Павла Петровича, обличающую в нем врожденное остроумие. Первую пору питомец дичился наставника и почти ничего не говорил с ним Как-то, гуляя с Павлом Петровичем в саду, граф Панин попросил его сказать что-нибудь новенькое. «Вот вам новенькое!» сказал ребенок, срывая и подавая графу молодую травку. — «И это не новенькое», отвечал Панин, «травка прошлогодняя»... И сам великий князь на попечении графа Никиты Ивановича, к слову сказать, напоминал молоденькое деревцо, крепко привязанное в сухой подпорке. Мягкое сердце избалованного ребенка, до шести лет возраставшего на руках женщин, жаждало ласки, нежной заботливости, — и на его счастье, в помощники графу Панину судьба послала Семена Андреевича Порошина ³. Этот достойный человек съумел соединить строгость педагога с какой-то женственной, материнской нежностью к своему возлюбленному питомцу, в которому привязался всею душой с первой же с ним встречи. Главною заботою Панина было развитие ума великого князя. Порошин заботился о развитии в нем сердца. От обхождения первого веяло старческим холодом; двадцати-двухлетний Порошин, друг и пестун Павла, обходился с ним с любовною теплотой старшего брата с младшим. Не мог он быть самостоятелен в отношении великого князя, [670] находясь до некоторой степени в подчиненности у Панина; но и граф Панин, в свою очередь, совершенной самостоятельностью не пользовался: выше его распоряжений была родительская и царская власть императрицы Екатерины II. К делу воспитания Павла Петровича старик Панин и юноша Порошин относились честно, добросовестно, — и при всем том тот и другой не были чужды погрешностей, главною причиною которых был, конечно, дух времени. Объясним, в чем именно состояли эти погрешности.

В последние годы своего царствования императрица Елисавета Петровна отличалась, как известно, особенной набожностью, доходившей порою до аскетической строгости. Всякие забавы при дворе были изгнаны; чопорная степенность царила на празднествах; интрижки и всякие мелкие грешки прикрывались маскою ханжества. Иное явилось при дворе Петра III и его преемницы. После продолжительного застоя, в придворной жизни закипели пиры, балы, обеды, праздники — при Петре Феодоровиче довольно разгульные, а при его супруге — запечатленные чисто французскою развязностью и русской непринужденностью. Влюбчивость и ветренность вошли в моду; в речи высшего круга закрался изящный цинизм, с которым говорили версальские маркизы и виконтессы... Именно от этого влияния духа времени не могли предохранить их питомца ни граф Панин, ни Порошин, первый — по близорукости старческой, второй — по недальновидности юношеской. Соблюдались-ли в отношении нравственности отрока Павла предохранительные меры к его ограждению от гибельного поветрия? На этот вопрос в Записках Порошина находим большею частью отрицательные ответы. Вельможи, посещавшие великого князя, ежедневно обедывавшие за его столом, и сам же граф Никита Иванович не всегда были разборчивы на слова и на предметы разговора. Так, например, при ребенке говорили о многоженстве Турок, ⁴ о той роли, которую любовницы играли во всемирной истории, ⁵ о ребенке, который кричал в утробе беременной женщины ⁶ и т. д. Удивляться-ли после этого, что десятилетний Павел Петрович говорил Порошину, что «если женится, то рогов иметь не хочет»... «Намедни слышал я, что таких рог и не видит, и [571] не чувствует тот, кто их носит». ⁷ Танцмейстер великого князя Гранже по рассеянности забыл вынуть из книги, данной для чтения великому князю, свои любовные письма к актрисе Фузи и «его высочество (одинадцати лет), читаючи их, очень много изволил смеяться» ⁸.

Другой оплошностью воспитателей великого князя было частое посещение им театров, балов и маскерадов. К театральным зрелищам приохочивал Павла Петровича князь Иван Барятинский, ⁹ в чем, конечно, не было бы большего вреда, если бы выбор пьес соответствовал понятиям юного зрителя; но было совсем на оборот: комедии, оперы и балеты отличались эротической игривостью сюжета, а с тем вместе, разумеется, и самых сцен. ¹⁰ На придворных балах и в маскерадах Павел Петрович, ангажируя фрейлин, вел с ними далеко не детские разговоры. ¹¹ Неосмотрительны были также наставники Павла в его забавам в досужее время, дозволяя ему играть в карты — на деньги и в азартные игры.

Указывая на темные стороны воспитания Павла, на промахи и недосмотры его наставников, несправедливо было бы умолчать о заслугах графа Панина и Порошина на их педагогическом поприще. Если в беседах взрослых при малолетнем цесаревиче иногда проскальзывало неосторожное слово, за то во многих случаях выбор предметов разговора делал честь воспитателям вообще, Порошину в особенности. Энциклопедически образованный, он говорил со своим питомцем, или перед ним с другими лицами, обо всем, что только могло принести прямую или косвенную пользу отроку. Воздавая должное должному, воспитатели Павла не утаивали от него погрешностей преемников Петр Великого. Панин при Павле рассказывал о Волынском, невинно пострадавшем за правду; Порошин говорил об ужасах тайной канцелярии, уничтоженной Петром III; внушал своему питомцу любовь к народу и ко всему русскому; прививал к молодому, [672] восприимчивому сердцу правила истинного благородства и безукоризненной честности. Затрогивая струнку самолюбия в своем питомце, Порошин предостерегал его от дурных поступков, стращая огласкою их в иностранных газетах... Иногда, вследствие какой-нибудь шалости цесаревича, действительно печатали в одном или в двух экземплярах и показывали ему мнимые нумера иностранных газет, в которых говорилось о Павле с невыгодной стороны, или читали письма, писанные, будто бы, частными лицами о его шалостях. ¹² Богатая библиотека, наполненная роскошными иллюстрированными изданиями, токарный станок, физические инструменты, вивариум, или садок со множеством птичек, служили цесаревичу полезными развлечениями во время рекреаций. Особенное попечение прилагал Порошин к искоренению в цесаревиче его страсти к военной службе со всеми ее мелочами В своих Записках он по этому поводу высказывает замечательно здравые суждения.

Цесаревич готовится к наследию престола величайшей в свете империи; науки, искусства, торговля, промышленность будут ждать от него забот и попечений:

«Такие-ли огромные дела оставляя, пуститься в офицерские мелочи? Пренебрежено-б было тем великое то служение, к которому его императорское высочество призывает Промысл Господний. Я сам до военного дела великий охотник. Главнейшее мое упражнение всегда было в нем и в тех науках, которые ему основанием служат, его освещают и приводят в систему. Но в сем случае не своей охоте следую, а беру в рассуждение звание государя и благополучие сограждан своих. Я не говорю, чтоб государю совсем не упоминать про дело военное. Никак; в том опять было бы сделано упущение; по надобно влагать в мысли его такие сведения, которые составляют великого полководца, а не исправного капитана или прапорщика. Если-б кто сказал, что надобно собой показать пример в повиновении и в исправности офицерской, тому-б ответствовал я, что армия у нас уже ныне не такая, как была до первой Нарвской битвы, что порядок и подчиненность в ней господствуют и что ежели из десяти полков в одной роте и сыщется какой прапорщик беспорядочный и беспокойный, для того потребно-ль великому государю спускаться до неприличной ему низкости? Капитан наказанием или примером своим даст такому наставление. Сверх сего, в безделки пускаться весьма опасно. Они и такого человека, который совсем к ним несклонен, притянуть к себе могут. Лености нашей то весьма угодно, а тщеславие не преминет уже стараться прикрыть все видом пользы и необходимости. Легче в безделках упражняться, нежели в делах великих. Таким образом, пораздумавшись, положил я в себе твердо, чтоб Государю к этим и тому подобным мелочам отнюдь вкусу не давать, а стараться как можно приучить его к делам генеральным и государские великости достойным...». ¹³ [673]

Порошин вел свои Записки явно, ни от кого не скрываясь; о существовании их знали и великий князь, и граф Панин, и сама императрица... но это ей не совсем нравилось. Неудовольствие усилилось, когда граф Панин обратил внимание Екатерины II на некоторые страницы, в которых простодушный Порошин говорил с откровенностью о придворной жизни. Завистники Порошина, принадлежавшие преимущественно в немецкой партии (первый из них был Остервальд, бывший товарищ Порошина по корпусу), воспользовались охлаждением к нему Панина, — принялись наговаривать, обносить перед ним Порошина. Наконец, Порошин имел неосторожность оказать какую-то невежливость фрейлине графине Анне Петровне Шереметевой, на которой имел намерение жениться гр. Панин, и тем сам поспособствовал своему удалению от двора. Не угадывая настоящей причины постигшей его опалы, приписывая ее единственно проискам своим врагов и завистников, Порошин обратился к защите гр. Г. Г. Орлова; ¹⁴ но и Орлов не мог исходатайствовать Порошину его прежнего места при великом князе цесаревиче.

В мае 1766 года Порошин отправился в армейский полк — к месту своего назначения, в Малороссию. В 1768 г. он был произведен в командиры Старооскольского пехотного полка; потом отправился в турецкий поход, тяжко заболел и скончался в каком-то захолустье в Бессарабии (похоронен в Елисаветградской крепости). Во время болезни бывшего наставника цесаревича, его навестил гр. П. А. Румянцев.

В упомянутых письмах своих к гр. Орлову Порошин подробно изложил план и систему дальнейших своих учебных занятий с великим князем. Для него собственно он готовил сочинение: «Государственный механизм»; составил выписки из классических авторов в поучение державному своему питомцу. Светлый ум, благородное сердце Порошина могли служить надежными поруками, что дальнейшее воспитание в. к. Павла Петровича Порошиным имело бы самые благотворные последствия, — но иначе судила о том высшая власть. Привязанность цесаревича к своему наставнику, влияние Порошина, которому видимо подчинялся царственный отрок, возбудили ревнивые опасения в графе Н. И. Панине. Воздерживаясь от всяких догадок и предположений, скажем только, что в лице Порошина великий князь цесаревич Павел Петрович утратил [674] истинного друга и достойнейшего руководителя, хотя по молодости лет и не мог сознавать всего значения своей утраты.

Несомненно однако же, что великий князь сохранил воспоминание о своем детстве на всю жизнь, а с тем вместе и воспоминание о Порошине. Вещественными памятниками минувшего остались для Павла Петровича (уже императора) его учебные тетради, выписки и заметки, сохраненные в Библиотеке дворца города Павловска его Августейшими владельцами. Император Павел берег свои ученические тетради и между ними Записки Порошина, в двух экземплярах, в роскошных переплетах.

Программа учебных занятий великого князя была довольно обширна. Закон Божий латинский язык ему преподавал знаменитый Платон; физику — Эпинус; математику — Порошин; историю — Остервальд. Некоторые из тетрадей, хранящихся в дворцовой библиотеке Павловска, писаны рукою преподавателей. Эпинус и Порошин с похвалою отзывались о способностях Павла к математическим наукам; ¹⁵ немецкого языка он терпеть не мог и, указывая на некоторые ему свойственные выражения и особенности, делал свои замечания, которые даже и в устах взрослого нельзя было бы не признать остроумными. ¹⁶ При экзаменах великого князя всегда присутствовала императрица. Робея перед началом испытаний, одинадцатилетний Павел, являясь на экзамен, однако же не смущался и бойко отвечал на предлагаемые ему вопросы. Скажем в заключение, что другом детства Павла Петровича, его сверсником, был внучатый племянник графа Никиты Ивановича Панина — Саша Куракин; ¹⁷ они резвились вместе, ссорились, мирились, опять ссорились, и для разбирательства, кто прав, кто виноват, обращались в Панину: вопрос решался всегда с совершенным беспристрастием и в большинстве случаев великий князь оказывался виноватым пред Сашей Куракиным.

Приязнь к нему Павла, как известно, сохранилась в их юности и в совершенных летах.

_________________________

Возвращаясь к документам, относящимся к детству Павла Петровича, именно в его учебным тетрадям, скажем несколько [675] слов о их содержании. Все они размещены в пяти картонах зеленого сафьяна, перенумерованных и с собственноручною Великого князя заметкою на первом из них: «Вещи, служившие к моему учению».

1-й Картон. Чистописание (7 стр. в 4°), отрывки из всемирной истории. Переводы (две тетради в 4°, 7 и 22 стр.), Москва с 10-го по 30-е октября 1767 года. Под некоторыми страницами подписи: «Павел цесаревич; Павел великий князь; Павел генерал-адмирал». Изречения семи греческих мудрецов (тетрадь в лист, 12 стр.), Москва, января 22-го дня 1769 года. Выписка из истории (тетрадь в лист, 17 стр.) 1770 и 1771 года. Наставления сыну (32 стр. в 4°). Переводы речей Массильона (десять тетрадей в лист, 210 стр.): 1) скука (из 3 речи); 2) о должностях государя (7 речь); 3) о ласкательстве; 4) речи 1-й часть 2-я: о войне; 5) о честолюбии; 6) гл. 28: о верности слуг их господам; 7) о честолюбии; 8) о причинах владычества Римлян (три тетради).

Langue francaise. Calligraphie (тетр. в 8 листов большего формата). Формы писем, изречения, переводы (128 стр. в 4°), между ними: Reponse au discours du comte Sacken. Tsarskoe Selo, 25 mai 1768. ¹⁸ Gazette d’Utrecht, le 25 mars 1768, № XXV. ¹⁹ Dedicace au Duc de Bourbon, le 22 mai 1770. ²⁰ О благе государства; о лести из д’Аламбера (56 стр. в лист). De la religion naturelle. Fevrier 1771 (33 стр. в лист). ²¹

Картон II. Langue latine. Словарь, подстрочные переводы, диктовка (40 стр. в 4° и 17 стр. в лист). Поправки, словарь и пометки в конце страниц: bene, optime ²² писаны рукою преосвященного Платона.

Langue allemande (немецкий язык). 32 стр. в 4°. Чистописание, нравоучительные изречения.

Langue italienne (итальянский язык). Тетрадь в 4°, 36 стр. Слова и, диалоги, писанные рукою учителя.

Лекции всемирной истории (Etudes. Histoire Universelle). 5 тетрадей в лист (332 стр.), писанных рукою учителя. Изложены в вопросах и ответах и заключают в себе: древнюю, римскую и среднюю историю до вестфальского мира. [676]

Картоны III и IV. Лекции географии (Geographie). Двадцать тетрадей в лист, кроме географии России, на французском языке. Писаны рукою учителя.

Картон V. Логика (Logique). Тетрадь в 4°, 115 стр., на русском языке. Тетрадь № 12: 1) правоведение; 2) сокращенные лекции о естественном праве; 3) о правилах человеческих действий. ²³

Физика (Physique) на русском языке. Рукописи учителя: 1) курс физики; 2) физические опыты; 3) анатомическое описание человеческого тела ²⁴.

Математические науки (Mathаnatiques) на русском языке, писаны рукою учителя: 1) арифметика; 2) алгебра; 3) геометрия.

Наконец, отдельно от картонов с учебными тетрадями, в переплетах красного сафьяна, с золотыми тиснениями, обрезом и вензелем императора Павла I, сохранены три тома (рукописи) в лист «Записок Порошина», скопированные с подлинных. Том I: с 20-го сентября 1764 по 1-е марта 1765 г.; том II: с 1-го марта по 20-е сентября 1765 г.; том III: с 20-го сентября 1765 по 1-е марта 1766 г.

Разные рассуждения.

1772.

Эти рассуждения, на французском языке, были написаны царственным юношей на заданные темы. Помещаем их в переводе.

Почерк не совсем твердый, но довольно разборчивый; орфографические ошибки довольно часты, быть может, вследствие торопливости, хотя между ними встречаются и довольно крупные, как явствует из подлинника, проложенного к одному из переводов. Ред.

_________________________

1. Об удовольствиях.

14-го июня 1772 г.

Должно различать два рода удовольствий: душевные и телесные.

Первые, которые можно назвать и моральными, происходят от всего прекрасного, что не подлежит непосредственно нашим чувствам и чему узнаем цену по мере размышления.

Таковые удовольствия мы испытываем делая добро, или слушая рассказ о каком-нибудь прекрасном деянии. Это удовольствие не так сильно и мгновенно как большая часть удовольствий [677] чувственных; его можно назвать сладостным и тихим весельем, продолжительность которого составляет наслаждение и счастие всех, его ощущающих.

Удовольствия телесные, или физические, говоря по правде, живее и порывистее (сильнее) первых, по самому их свойству, так как они последствия того, что непосредственно поражает наши чувства и также непродолжительны, как и самая их причина.

И так, нет сомнения, что каждый благомыслящий человек предпочтет первые, которые, как по своему свойству, так и по своим последствиям, выше вторых и даже несравнимы с ними.

Счастливы люди, которые могут рассудить это в решительную-минуту, когда страсти — неизбежные последствия сильных чувственных впечатлений — борятся с рассудком и слишком часто берут над ним верх.

2. О праздности.

20-го июня 1772 г.

Ничего нет вреднее праздности как самой по себе, так и по ее последствиям. Рассмотрим, что такое праздность?

Сама по себе, она обыкновенное последствие ума слабого и ленивого, которому трудно думать и рассуждать и для которого поэтому всякое серьезное занятие, с умственною деятельностью сопряженное, становится невыносимою, тяжкою работою. Что же бывает вследствие этого? Рассудок, взяв однажды подобную привычку или направление, не доверяет ничему и сто раз переходит от одного предмета к другому, ни на одном не останавливаясь. Наконец, утомленный собственным непостоянством, он сам хочет заняться; но ему не так легко отрешиться от привычки однажды усвоенной, и он за свою вину платится бесконечною скукой и тоской, погружающими его, наконец, в меланхолию и истому, которая хуже самой смерти, вследствие страданий, которые они приносят, лишив его вкуса ко всему.

3. О довольстве.

20-го июня 1772 г.

Довольство — ничто иное, как сладостное чувство отрады, ощущаемое нами по удовлетворении наших обязанностей, как в отношении к другим, так и в отношении нас самих. Употребляю выражение: «удовлетворение», ибо иногда, желая, даже от всего сердца, что-либо исполнить, встречаем препятствие в недостатке средств, лишающее нас возможности совершить то, что хотим. Однако, не это обыкновенно останавливает нас; напротив, мы сами себе препятствуем, не делая всего добра, находящегося в нашей [678] воле, по слабости или по какой-либо другой причине. Мы и в отношении самих себя нередко поступаем весьма дурно, не радея о своем развитии так, как бы могли; не властвуя над нашими страстями, как бы следовало; не исполняя в возможной точности советов и наставлений, даваемых нам иногда.

И так, по вашей собственной воле мы бываем лишены средств самим себе доставить довольство, при котором, вместо беспрерывных печалей и скуки, уделом нашим было бы спокойствие души, а с ним вместе — счастие и радость.

4. Размышления, пришедшие мае в голову по поводу выражения, которым мне часто звенели в уши: о «принципах правительства».

(Перев. с франц.). После многих размышлений, перебродивших у меня в голове об этом предмете, я принялся внимательно рассматривать значение этих двух слов порознь, вне всякого иного их значения, и нашел, что первое из них: принцип — означает начало или основу чего бы то ни было, служащее как бы источником того, что видим впоследствии, и как бы шпилем (стержнем), на котором все вертится. Вот моя мысль о слове принцип. Второе слово: правительство — означает власть, установленную для управления или государством, или просто людьми. Вот моя мысль о слове правительство. Теперь дело в том, чтобы рассмотреть оба слова в их сочетании. Надобно взять за исходную точку то, что я выше сказал о каждом слове в частности, дабы оно служило мне источником и руководством. И так, под словами: принципы правительства разумеют начало и ц тоже время основание власти. Рассмотрим теперь, откуда же происходит власть, и увидим, что она первоначально происходит от физической силы, потому что в естественном состоянии сильнейший, победив слабейших, давал им закон — и это источник власти. Люди, собранные в общество и вследствие этого сделавшись образованнее, увидели, что жить вместе не могут, не будучи управляемы по причине разности их характеров и избрали себе тогда начальников, которым (отдались, вручили себя) добровольно, предоставив ему (им) волю управлять ими. Эти начальники, сделавшись всемогущими и не видя ничего, что могло бы положить предел их страстям, начали увлекаться ими и совершать бесчинства. Тогда общество помыслило, чем бы умерить эту власть, определив ей границы, — (и), вот начало законов. Законы — основа всему, ибо, без нашей свободной воли, они показывают, чего должно избегать, а следовательно и то, что мы еще должны делать. Основа этих законов, [679] в их применении к стране или государству, служит руководством правительственной власти и ее называют принципом правительства.

Я не говорю здесь о злоупотреблениях законов и власти, ибо желать говорить о злоупотреблениях — тоже, что желать сосчитать капли в море.

5. О разных предметах.

— Героизм, основанный на естественных чувствах, т. е., на любви к собственности, или на желании жить со своей женою, [680] воспитывать своих детей, возделывать свое поле и хвалить своего Бога, как оно кому угодно и пристойно, возбуждает участие и в тоже время удивление.

— Каждый раз, когда перемены в государственном устройстве неразрывно связаны с переменами состояний, ссоры и распри должны значительно усилиться, — и, напротив, когда сословия ведут между собою споры только о преимуществах и о достоинствах, то их тогда также легко усмирить, как и при их обоюдных покушениях на их имущества.

— Расположение друзей обыкновенно охладевает к лицам, к которым они замечают охлаждение правительства.

II.

Выписки и заметки.

1773–1776.

Писаны в разное время, на отдельных листках бумаги всяких форматов, собственноручно и, судя по почерку, в юношеском возрасте. Ред.

_________________________

1. Жизнь Марии Медичи.

(Перев. с франц.). Стр. 184. Был поднят вопрос об учреждении совета для управления королевством. Канцлер объявил от имени королевы, что она желает образовать государственный совет для обсуждения в нем дел особенной важности; что совет финансов, точно также как и отдельных частей управления, будет собираться дважды в неделю. Но

Стр. 185: она встретила величайшее затруднение, когда надобно было решить, кого допустить на эти совещания. Мария хорошо понимала, что чем менее лиц будет допущено, тем более у нее будет власти. Но опасение возбудить неудовольствие вельмож, из которых все желали участвовать в совете и в привязанности которых была ее прямая выгода, заставило королеву значительно увеличить число членов, предположенное первоначально. Она решилась на это, как на вещь наименее опасную, дабы не нажить себе врагов; но во избежание неудобств, которые должны были от того последовать, главнейшие министры обязаны были входить в ней, в определенные часы, с докладом о могущих встретиться затруднениях и для приискания мероприятий, сообразных обстоятельствам.

Как только решено было умножить число

Стр. 186: членов совета по вышеупомянутым причинам, начались происки между лицами, желавшими попасть в члены. Весьма безрассудно казалось также отказать искателям, которые были все [681] люди очень могучие. Их множество, так сильно тревожившее Марию, нежелавшую никого оскорбить, доставляло великое удовольствие ее министрам. Они понимали, что чем многолюднее будет совет,

Стр. 187: тем более у них будет власти, так как столкновение интересов лиц, составляющих совет, должно непременно породить в нем волнения и смуты. Вследствие этого, они, советуя правительнице не отказывать никому из вельмож, желавших быть членами совета, в тоже время втайне подготовляли себе право пользования свободою отстранять тех из членов, которые противились бы их замыслам, под тем предлогом, что их присутствия требуют им подведомственные управления и их должности.

Стр. 194. Распри, возбужденные желанием всех вельмож поступить в члены совета, повидимому, утихли. Решение, взятое королевою — допускать в совет всех, домогавшихся этой милости, чтобы не возбуждать зависти и привлечь к себе всю знать, предвещало счастливые дни. Отказавшись от замыслов своего предшественника, удовлетворив вельмож снисходительностью и благодеяниями, она надеялась, что воцарится мир и внутри, и вне государства.

2. Выписка из Юма: Дом Стюартов, царствование Карла I.

Всякое препятствие, как со стороны Англии, так и Шотландии, должно было бы побуждать Карла отказаться от намерения (ввести свою литургию в Шотландию), которого успех был, по крайней мере, так сомнителен; но Карл был непреклонен. Во всех его поступках, в данном случае, не заметно ни малейшего признака здравого смысла, в котором, впрочем, ему нельзя отказать; грустный пример характера, довольно обыкновенного между людьми, в котором — на словах и в образе мыслей — находим и ум, и здравые суждения, а на деле весьма часто — нескромность и безрассудство. Взгляд на вещи есть вывод здравого смысла, если в тоже время здравый смысл, нрав и страсти соразмеряют поступки человека (стр. 304).

3. Отрывок из похвального слова Генриху IV.

.... Благодаря своим трудам, он был способен судить и даже просвещать тех, которые ему служили.

Его ум, пылкий и возвышенный, занятый делами Европы, не пренебрегал ни малейшими их подробностями.

В той уверенности, что для государя нет ничего позорнее, как быть обманутым, он желал знать обо всем — и знал. [682]

Постоянно перед глазами, на стене его кабинета, у него было изображение состояния финансов; на эти изображения он обращал свои взоры чаще, нежели на картины своих подвигов и славы; от его взгляда ничто не ускользало.

Его любовь к народу равномерно облегчала ему все его труды и все его жертвы.

Расточительное великолепие его двора показалось ему глумлением над народной нищетою; он сознал, что ему следует подавать пример другим. Все излишнее было сокращено; в его столе соблюдалась умеренность, соединенная с достоинством, в одежде — простота, и, таким образом, он побеждал роскошь — исчадие гордости, сожительствующее с богатством; как часто, чтобы подражать ему, она в тайне терпит крайность!

Он отсылал в их поместья всех тех придворных, которых служба не удерживала при дворе и которые проживали свое состояние в чаянии королевских милостей. Вернейшее средство заслужить их от Генриха заключалось в том, чтобы быть полезным своим вассалам и улучшать свое наследие.

Ревнуя о прекраснейшем из всех прав, представленных ему венцом королевским, он никогда не дозволял министрам располагать его даяниями, жалуя их сам. Он не хотел, чтобы были посредники между государем — награждающим и подданным — награждаемым. Он думал этим упрочить узы милостей и благодарности, делающих честь подданному и умножающих величие государя.

В важных должностях он опасался глубоких умов или умов деятельных; его пугали системы первых и суетливость вторых; он полагал, что легко без них обойтись и что они чаще вредят, нежели приносят пользу. На управление государством он смотрел, как на благо семьи и знал по опыту жизни, что благоустройство домашнего быта не всегда бывает у самых даровитых людей. Порядок, бережливость, кротость, терпение, простота, честность и верность слову были, по его мнению, истинными пружинами правительства и он довольно равнодушно относился к тому, какие лица употреблялись на службу, лишь бы в них не было пороков, противных этим качествам... Одним словом, он никогда не старался быть великим, желая всегда быть только полезным.

Он уровнял путь к престолу и владычество временщиков прекратилось. Его министры, опираясь на его одобрение в управлении министерствами, не осмелились бы упреждать его распоряжений. [683]

В дружбе своей всегда нежный, Генрих IV никогда не был слаб и одним из отличительнейших его свойств была та твердая воля, которой многим не достает, которая в правителях ничем не заменима.

Прочтите историю: большая часть королей проводила жизнь утопая в наслаждениях, не искореняя, но только смягчая зло; в слепой самоуверенности почти все они забывали два главнейшие назначения государя: хотеть и судить.

4. Собственная заметка о Генрихе IV и о Р….. (русских)

— Генрих IV соединял с величайшей откровенностью — искусную политику; с возвышеннейшими чувствами — прелестную простоту образа жизни и нравов; с мужеством солдата — неисчерпаемый запас человеколюбия. В жизни своей он встретил то, что образует и изобличает великих людей — преодоление препятствий, испытание опасностей и в особенности противников, себя достойных

— О Р....(русских). Если бы между ними когда-нибудь явился государь благоразумный, который, сознавая ошибки политики, озаботился бы исправить их, смягчив их лютый дух, жестокие и необщительные нравы, — этот народ стал бы страшен для всех своих соседей.

5. Опыты Монтаня, кн. III, гл. IX.

Ничто так не стеснительно для государства, как нововведение: перемена дает повод к несправедливости и к тирании. В случае расстройства какой-либо части государственной машины, можно починить ее; можно воспрепятствовать тому, чтобы изменение и порча, всем вещам свойственные, не отдалили и нас через-чур от наших принципов и основных правил. Но предпринимать преобразование такой громады, переменять основания такого громадного здания — значит уподобляться тем людям, которые, чтобы отчистить грязь, затирают и сглаживают; которые, искупая частные недостатки, производят всеобщее смятение и убивают, чтобы излечить от болезни. Иногда не столько желательна перемена в делах, сколько порядок в оных. (Цицерон: об обязанностях, 2).

6. Герцог Бёкингэм.

Малейшая выгода заставляла его забывать о чести; малейшему удовольствию он жертвовал выгодою, а самой ничтожной прихоти иногда было достаточно, чтобы отвлечь от удовольствия. Кичливость и ветренность вредили ему в его отношениях к обществу; [684] пренебрежение к порядку и к экономии было причиною расстройства его состояния; распутства расшатали его здоровье; наконец, он лишился способности вредить, точно также, как прежде никогда не заботился о том, чтобы приносить пользу. (История дома Стюартов. Карл II-й, Т. III, ч. III)

_________________________

К этому периоду (1773-1775 гг.) относятся еще несколько тетрадей следующих собственноручных заметок и выписок:

I. Выписки из сочинений Цицерона (на французском языке): 1) о должностях; 2) послания к Тускуланам; 3) речи (тетрадь в 4-ю долю листа, 39 стр.).

II. Извлечения из Записок Монтекуккули (на русском и французском языках): О войне (три тетради, в лист 46 стр.; в 4-ю долю, 12 стр. и в 8-ю долю 11 стр.).

III. Выписки из «Мыслей» — Сенеки (на французском языке) с пометкою: «начаты в Гамбурге 5-го мая 1771 г., окончены в Дармштадте 30-го октября 1771 г.» (Тетрадь в 4-ю долю, 64 стр., писана мелким, но весьма красивым почерком рукою великой княгини Наталии Алексеевны, первой супруги цесаревича Павла Петровича). ²⁵

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1873 г., т. VIII, стр. 649-690, 853-884; изд. 1874 г., т. IX, стр. 37-56; 277-300; 473-512.

2. Некоторые могут, пожалуй, обвинить Бехтеева в том, что его остроумная выдумка заронила в сердце Павла первую искру любви к солдатчине и военным упражнениям, превратившуюся в зрелом возрасте в непреодолимую страсть. Подобное суждение было бы справедливо, если бы ее основывалось на ложном выводе, принимающем следствие за причину. Не потому Павел Петрович любил солдат, что его учили азбуке посредством игрушечных солдатиков: Бехтеев употребил этот способ именно вследствие любви ребенка к настоящим солдатам и их эволюциям. К тому же, кукольных солдатиков было удобнее всяких других игрушек расставлять по-парно, по-шереножно, по-взводно, составляя склады и целые слова. Ред.

3. Родился в Кунгуре 28-го января 1741 года, скончался в местечке Висне (в Бессарабии) 12-го сентября 1769 г. Для биографических подробностей о Порошине см. «Русский Вестник» 1866 г., № 8, стр. 421–455, нашу статью: «Семен Андреевич Порошин». Ред.

4. «Записки Порошина» (Спб., 1844 г.), стр 20. 30-го сентября 1764 года: «Никита Иванович сказывал в невразумительных его высочеству словах» и т. д. Но «невразумительные слова» всегда более вразумительных подстрекают любопытство ребенка. Ред.

5. «Записки Порошина»: 5-го октября 1764 г., стр. 40.

6. Там же: 12-го октября, стр. 64.

7. «С. А. Порошин» — наша статья: «Русский Вестник» 1866 г., №8, стр. 450.

8. «Записки Порошина»: 16-го и 17-го октября 1764 года, стр. 200–203.

9. «Записки Порошина»: 10-го декабря 1764 г., стр. 189.

10. О содержании пьес можно судить по их заглавиям: «Наказанная кокетка», «Деревенская ревность», «Праздник любви», «Ревнивый Фавн», «Одураченный опекун», «Любовное свидание», «Действие любви», «В мнении рогоносец», «Жорж Данден» и проч. Ред.

11. «Записки Порошииа»: 25-го декабря 1764 г. (стр. 225), 20-го октября 1765 г. (стр. 470), 21-го октября 1765 г. (стр. 472) и друг. Ред.

12. См. «Р. А.» 1869 г., № 1.

13. «Записки Порошина»: 1-го октября 1764 г., стр. 25–27. Ред.

14. См. «P. А.» 1869 г., № 1, стр. 63–66 и 1867 г., стр. 192–197. Письма Порошина к гр. Г. Г. Орлову от 15-го апреля и 3-го мая 1766 года. Ред.

15. «Записки Порошина»: 22-го октября 1765 г., стр. 473.

16. Там же: 16-го декабря 1764 года, стр. 200.

17. Князь Александр Борисович (род. 18-го января 1752, ум. 24-го июня 1818). См. о нем «Русская Старина», изд. 1873 г., т. V, стр. 770 и т. VI, стр. 89, 92, 560. Так же изд. 1873 г., т. VI, стр. 338 и след.

18. Ответ на речь графа Сакена. Царское Село, 25-го мая 1768 г.

19. Утрехтская газета, 25-го марта 1768 г.

20. Посвящение герцогу Бурбон, 22-го мая 1770 г.

21. О естественной религии, февраль 1771 г.

22. Хорошо, отлично.

23. Droit. Precis des lecons du droit naturel. De la regle des actions huinaines.

24. Cours de physique. Experiences physiques. Description anatomique du corps humain.

25. См. «Русская Старина» 1873 г., т. VIII, стр. 341. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Цесаревич Павел Петрович. Исторические материалы, хранящиеся в библиотеке дворца города Павловска // Русская старина, № 4. 1874