-

ИМПЕРАТОР ИОАНН АНТОНОВИЧ

1740–1764. ¹

III.

Место заточения Иоанна Антоновича. — Заговоры в его пользу. — Его убиение. — Рапорты Бередникова, Власьева и Чекина. — Письма Н. И. Панина, Г. Н. Теплова, И. И. Неплюева и Екатерины II.

Брауншвейгская фамилия прибыла в Холмогоры 9-го ноября 1744 года. В силу высочайшей инструкции, данной барону Н. А. Корфу, царственный узник был отделен от родителей и жил под неусыпным надзором, в особом помещении, в холмогорском остроге. О времени перевоза его в Шлиссельбург доныне нет точных сведений. По словам Миниха, это произошло в 1746 году, после смерти Анны Леопольдовны; к этому он прибавляет, будто Елисавета видела Иоанна в Петербурге, в доме графа Воронцова. Бантыш-Каменский относит это событие к 1756 году и местом свидания императрицы с узником называет дом Ивана Ивановича Шувалова. О посещении Иоанна Антоновича Петром III, в марте 1762 года, свидетельствует Сальдерн ²; но этот-же историк, передавая, Бог-весть из каких источников зачерпнутый, разговор императора с арестантом, изображает последнего человеком, пользовавшимся вполне развитыми умственными способностями, — чему положительно нельзя верить. Посещение императора имело для узника те благие последствия, что надзор за ним был ослаблен, и содержание его было значительно улучшено. Сохранилось довольно вероятное предание, будто Петр III имел намерение и вовсе освободить Иоанна Антоновича: Екатерина II, по восшествии своем на [292] престол, пригнала необходимым, по отношению к Иоанну Антоновичу, возобновить о нем прежние распоряжения Елисаветы: запретила выводить его из каземата, говорить с окружающими, читать, писать и вообще заниматься чем бы то ни было, что только служит к развитию умственных способностей. Караульным офицерам дана была инструкция, в которой, между прочим, постановлено было умертвить арестанта при малейшей попытке его к освобождению ³. Это безжалостное распоряжение было следствием обнаруженного, в сентябре 1762 года, заговора в пользу шлиссельбургского узника. Первоначально Екатерина II располагала значительно облегчить участь Иоанна Антоновича, сравнительно с прежним его положением. Намерения свои она выразила графу Н. И. Панину, в следующем письме ⁴:

«Мое мнение есть, чтоб.... из рук не выпускать, дабы всегда в охранении от зла остался; только постричь ныне и переменить жилище в не весьма близкой и в не весьма отдаленной монастырь, особливо в такой, где богомолья нет, и тут содержать под таким присмотром, как и ныне еще справиться можно, нет ли посреди Муромских лесов, в Коле, или в Новгородской епархии таких мест».

По словам Бюшинга (IV, 532), в год восшествия на престол Екатерины II, несчастный Иоанн был перевезен в Шлиссельбург из Кексгольма, где находился по повелению Петра III, и в это именно время государыня полюбопытствовала видеть узника. О свидании с ним в месте заточения Екатерина II упомянула и в манифесте о восшествии своем на престол. Это свидание могло происходить в августе 1762 года, до открытия заговора Петра Хрущова, Семена, Ивана и Петра Гурьевых, имевшего целию возведение на престол Иоанна Антоновича. Манифест об этом заговоре последовал, в Москве, 24-го октября 1762 года: смертный приговор виновным императрица заменила публичным ошельмованием Петра Хрущова, Семена Гурьева, с ссылкою их в Камчатку на вечное житье; лишением чинов и ссылкою в Якутск на-вечно Ивана и Петра Гурьевых и лишением чинов Алексея Хрущова, с удалением его в свои деревни для проживания там безвыездно. Этот нелепый заговор имел самые гибельные последствия для Иоанна Антоновича: именно, после него, императрица отменила все [293] прежние свои повеления, клонившиеся к облегчению участи невинного узника, и возобновила жестокие о нем инструкции приставникам, данные при императрице Елисавете Петровне. Вместе с тем, как бы в утешение родителю узника, принцу Антону Ульриху, императрица послала к нему в Холмогоры генерал-маиора Александра Ильича Бибикова, снабженного особою секретною инструкциею, данною 17-го ноября того же 1762 года. В этой инструкции, изложенной в девяти пунктах, Бибикову препоручено било: предложить принцу избавление и возврат в его отечество, куда, со временем, прибудут и его дети, которых — «до тех пор освободить не можем» (сказано было государынею) «пока дела наши государственные не укрепятся в том порядке, в котором они, к благополучию империи нашей, новое свое положение теперь приняли». Далее сказано было: ...«часто с ним бывая и разговаривая, примечайте нынешнее разума его сложение, а особливо детей его нравы и понятие» (пункт 7-й)... «ежели придумаете к их лучшему в житье и безнужному в чем-либо содержанию, то нам объявить, возвратяся, имеете» (пункт 8-й).

Расстаться с детьми герцог, как известно, не пожелал; соображения свои об улучшении быта холмогорских затворников благороднейший Бибиков, конечно, доложил императрице — но и тут злая судьба, неутомимая гонительница брауншвейгской фамилии, заставила Екатерину II отказаться от великодушных своих намерений, касательно принца Антона Ульриха и детей его.

Пример Хрущевых и Гурьевых нашел подражателя в лице подпоручика Смоленского пехотного полка, Василия Яковлевича Мировича. Безумная мысль — свергнув Екатерину II с престола, возвести на него освобожденного из темницы Иоанна Антоновича — казалась осуществимою несчастному сумасброду. Шлиссельбургского узника он, до его убиения — никогда не видал в глаза (обращаем особенное внимание читателя на это обстоятельство), об умственных его способностях не имел ни малейшего понятия, будучи и сам человеком весьма ограниченного ума. Хрущевы и Гурьевы — офицеры лейб-гвардии Измайловского полка, имели, по словам одного из них — до тысячи приверженцев; сообщниками Мировича, бедного армейского офицера, был один только товарищ Ушаков, да небольшой отряд из 38-ми человек солдат, повиновавшихся ему как начальнику, но нимало не разделивших его приверженности к Иоанну Антоновичу, которого Мирович мечтал сделать орудием своих честолюбивых замыслов. В ответе Мировича графу П. И. Панину выразилась вся суть его побуждений. [294] «Для чего», спросил граф — «предпринял ты такой злодейский умысел?» — Для того, отвечал Мирович — чтоб быть тем, чем ты стал!

Пользуясь отбытием императрицы (20-го июня 1764 года) из С.-Петербурга в Лифляндию, Мирович решился привести в исполнение мятежнический свой умысел, и, с этой целию, 3-го июля не в очередь, а за другого офицера, пошел в крепость в караул... В ночь с 4-го на 5-е число, ранив коменданта Бередникова и отдав его своим солдатам под караул, Мирович повел свою команду к каземату Иоанна Антоновича. Мятежники открыли по гарнизонным солдатам ружейный огонь, на который те отвечали таковым же. Овладев пушкою, Мирович грозил открыть пальбу, если гарнизон не сдастся, а арестант, или государь, как называл его безумец, не будет освобожден. Тогда капитан Власьев и поручик Чекин, в исполнение данной им инструкции — умертвили несчастного Иоанна Антоновича. Увидя труп того, на кого он возлагал блестящие свои надежды, Мирович почтя без сопротивления дал арестовать себя.

Следующий ряд документов — заключает все подробности и последствия шлиссельбургской катастрофы, 5-го июля 1764 года.

Капитан Власьев — H. И. Панину.

Его высокопревосходительству и проч., Никите Ивановичу Панину, от капитана Данилы Власьева, всепокорнейший репорт.

Всепокорнейше доношу вашему высокопревосходительству: сего июля 4-го дня, после полудня в пятом часу, вышел я для прогулки в крепости, и сошелся со мною находящийся в Шлиссельбургской крепости караульный обер-офицер Смоленского пехотного полку и начал мне говорить: «смею-ль вас просить?». И я ему на то сказал: «о чем?». И он мне начал говорить: «ежели дозволите мне говорить и не погубите меня. Ведаю, что я от того погибнуть могу». И я, как оное от него услышав, и пришел в великое недоумение, и говорил ему: «говорите, что до меня вам касается; что-ж противно регулу: то вы и сами знаете, что мы присяжные люди». И я ему о том знать не дал, что во оное вступился (sic), а приметил из тех разговоров, что клонится до нашей коммисии, и тем оное и покончилось. Капитан Данила Власьев. [295]

Власьев И Чекин — И. И. Панину.

Его высокопревосходительству и проч., от капитана Данила Власьева и поручика Луки Чекина, всепокорнейший репорт.

Всепокорнейше доносим вашему высокопревосходительству, как сего июля от 4-го числа, писанный мною всепокорнейший репорт, для отправления вашему высокопревосходительству, я персонально г. полковнику Бередникову, после полуночи во втором часу, вручил, и оный г. полковник, того-ж часа, отправил с нарочно посланным при мне. И я пошел к своему месту и еще до того не дошел, и вдруг вскричали на гауптвахте: «к ружью!». И тотчас всем фронтом приступили к нашему посту и начали палить из ружей. И поручик Чекин боль весьма осторожен, и как только услышал необычайный крик, и команду нашу уставил в порядок. И по приступе неприятелей, окликав и воспрещая им не подходить; усмотря то, что неприятельски поступают, приказал палить по ним из заряженных пулями ружей. И я по верхней галереи, как возможно, пробравшись, спустился к команде нашей, солдатам и поручиком на руки; тут-же с самым усердием обще с поручиком Чекиным подкрепляли команду, и проводили к лучшей безопасности, и отбили неприятелей. И потом те-ж неприятели и вторично на нас наступать начали и уграживать, чтоб мы им сдались. И мы со всею нашею возможностию стояли и оборонялись; и оные неприятели, видя нашу неослабность, взяв пушку и зарядя, к нам подступили. И мы, видя оное, что уже их весьма против нас превосходная сила, имеющегося у нас арестанта обще с поручиком умертвили. И больше видя свою совсем невозможность, принуждены были уступить свое место.

И так оные вдруг к нам и взбежали и нас обоих ухватили под-руки и хотели исколоть; штыками, токмо находящийся офицер с ними нас колоть не приказал, и велел нам показать арестанта. И как мы ему показали, который уже умре, то означенный офицер с великим сердцем на нас кричал и говорил: «как вы смели такого великого человека погубить, и я вас за то велю штыками исколоть!». Однако, напоследок сказал — что теперь пропал, «а вы счастливее меня, и колоть вас не прикажу». И взяв тело мертвого арестанта, и принесли на гауптвахту, и меня туда-ж привел в аресте. И по пробитии утренней зори, приказал караульным мертвому арестанту отдать честь с полним походом, и сказал им об арестанте, что он был [296] великий император Иван Антонович. И потом со всеми команда своей солдатами целовался, и потом арестован; а мы из-под аресту после того и освободились. Означенного-ж арестанта тело ныне находится в крепости, под охранением гарнизонной команды. И о вышеписанном, ваше высокопревосходительство, что повелите, на что имеем ожидать от вашего высокопревосходительства ордера. И означенный-же офицер содержится в крепости, под крепким караулом гарнизонной команды. Капитан Данила Власьев. Поручик Лука Чекин. Июля 5-го дня 1764 года.

Комендант Бередников — Н. И. Панину. ⁵

От армии полковника и шлиссельбургского коменданта, Ивана Бередникова, всепокорнейший репорт.

Сего числа, по-полуночи во втором часу, находящийся в Шлиссельбургской крепости у безъимянного колодника, капитан Власьев, для отправления вашему высокопревосходительству всепокорнейшего репорта, в квартире у меня был, который, приняв, я до вашего высокопревосходительства отправил с сержантом санктпетербургского гарнизона, Яковом Иштиряковым; но стоящий в оной крепости в недельном карауле, Смоленского пехотного полка подпоручик Василий Яковлев сын Мирович, оного Иштирякова в крепостных воротах одержал и весь ведения его караул во фрунт учредил и приказал того фрунта всем военнослужащим заряжать ружья с пулями; и как я услышал стук и заряжение (sic) ружей во фрунте, вышел из квартиры своей и спросил, для чего так без приказу во фрунт военнослужащие становятся и ружья заряжают? Но как он, Мирович, услышал мое от него спрашиванье, прибег ко мне, вооруженною рукою ударил меня прикладом ружья своего в голову и пробил до кости черепа. При чем всем фрунтовым солдатам закричал: «это злодей, государя Иоанна Антоновича содержит в крепости здешней под караулом! Возьмите его, мы должны умереть за государя!». Почему и те фрунтовые солдаты закричали: «мы должны умереть!». И прихватя меня, при примкнутых штыках и обнаженных тесаках, за фрунт отвели, угрожая мне: «вот посиди, командир наш велел». И так [297] в аресте находился я до пятого часа утра, в котором не токмо имел приятеля, но как злодей, сверх обыкновенного их солдатского азарта, держан был приставленными ко мне солдатами за все мое платье. И пока я содержался в их руках, упоминаемый подпоручик Мирович двоекратно покушался, забрав из фрунта и с часов солдат, идти с заряженными ружьями против караула гарнизонной команды, которая находилась в ведомстве решенного господина капитана Власьева и поручика Чекина, где многими патронами с пули стрелял; напротив того то-ж и ему ответствовало, и не усилясь, он, Мирович, с командою своею стрелянием из ружей, взяв из квартиры моей городовые ключи, отпер большие ворота и ввез внутрь крепости с бастиона с своею командою и случившимися гарнизонными в крепости на карауле артиллерийскими капралом и канонирами — одну шести-фунтовую пушку, которая и привезена была к казарме, где содержится безъимянный колодник. А что уже при том происходило, за взятьем меня в арест, видеть я не мог, но напоследок упоминаемый подпоручик привел с собою в аресте пред фрунт капитана Власьева, и мертвое тело безъимянного колодника принесено командою его, где, по установлении фрунта, со всеми солдатами, окроме тех, которые при мне находились, целовался, сказывая им, что это он один погрешил, и барабанщику велел бить зорю утреннюю и потом полный поход; при чем я, осмелясь, вскричал караульным того полку унтер-офицеру и капралам, чтоб они, не допуская его, Мировича, до меня, дабы он в азарте, имевшеюся при нем шпагою, не заколол, — арестовали. Которые, послушав меня, тою-же самою минутою с него, подпоручика, силою и шпагу сняли, и содержится он в оной крепости под крепким караулом команды гарнизонной. Напоследок принужден я был просить Смоленского пехотного полку господина полковника Римского-Корсакова, чтобы ко мне в необходимой мне надобности был: который тотчас и с секунд-маиором приехал и мне вспомоществовал и приказал того полку военнослужащим, которые в крепости отчасти караул содержат, были во всем мне послушны. При аресте-ж вышеписанного (под)поручика Мировича, найдены мною у него манифесты, присяга и повеления и живые писания (картинки?) руки его, которые, тако-ж и отправленные, как выше значит, по-полуночи во втором часу репорты при сем вашему высокопревосходительству всепокорнейше приношу. Полковник Иван Бередников. Июля 5-го дня. 1764 года. []

Н. И. Панин — Императрице.

Сарское село. — Июля 6-го дня 1764 г.

(Писано, вероятно, рукою Теплова). Всемилостивейшая государыня! Каков я получил репорт сего утра в 12-м часу из Шлиссельбурга от коменданта Бередникова, оный на высочайшее усмотрение при сем в оригинале подношу и с приложенными при нем бумагами под литерами А, В, С, D, E, F; при чем также следуют и два тут-же полученные особливые репорты от капитана Власьева и поручика Чекина вообще. Важность злодейства, предпринятого и благополучно Божиим чудным промыслом на-веки тем-же самим пресеченного, усмотреть соизволите из сих приложений во всем пространстве. Как скоро я прочитал сии бумаги, то первое мое попечение было, чтоб возвращенною уже на месте том тишиною вящше обнадежиться и оную утвердить. А как я по сему делу никого другого употребить не мог, кроме статского действительного советника Теплова, то к того-же часа послав по него в город, избрал находящегося зиесь при мне приезжаго из Польши курьером подполковника Кашкина, яко такого человека, который, как верностию, так и способностию, может конечно наилучшими средствами все ему порученное исполнить, наипаче потому, что там дело было хотя между самою малою командою, но армейскою, то и он, будучи армейский офицер и без жалюзии между солдатами, их способнее в порядок приведет. Чего ради я его сего момента туда и отправил. А каковые ордеры своеручные на первое время я дал коменданту Бередникову и капитану Власьеву и поручику Чекину, для общего с ним, подполковником, наставления, с оных равномерно точные копии всеподданнейше подношу на высочайшее усмотрение. Ваше императорское величество просвященным вашим проницанием сами усмотреть соизволите из всех открытых бумаг и обстоятельств, в которых только видно действие одного сущего злодея, что нет в сем предприятии пространного заговора, а дело произведено было отчаянною ухваткою, которое несказанно похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено. Почему мое всеподданнейшее мнение, что сие дело, особливо, по получении известия по приезде туда Кашкина, о утверждении там порядка и тишины, может остаться без дальней опасности в настоящем его положении, доколе вашему, имп-му вел-ву угодно будет избрать высочайшую революцию, как следствие сего дела произвести: секретно-ли, [299] или публично. Равным-же образом ваше имп-ое вел-во высочайше усмотреть соизволите, что я, сколько мог, при принятии моих мер, старался сокращать время, чтоб в безъизвестности ничего не оставить, как я к тайному действительному советнику Неплюеву уже отозвался коротким письмом об отыскании чрез дивизионного командира генерала князя Голицына и об строгом заарестовании великолуцкого полку поручика Аполлона Ушакова, которого имя своеручно нашлося подписано на приложении под литерою А. А теперь по отправлении к вашему величеству с сим курьера, возвращаю в город статс. действ. сов. Теплова, дабы он помянутому сенатору Неплюеву от меня словесно столько сказал о происшествии сего дела, сколько ему по настоящему по теперешнему посту сведение иметь потребно на случай, если до него дойдет оттуда прямо о том известие, и тогда бы он в состоянии был надежнейшие, в согласие тому, что от меня уже сделано, меры принимать. Впрочем пребываю с всеглубочайшим подобострастием вашего имп. вел-ва всеподданейший раб Н. Панин.

Н. И. Панин — коменданту Бередникову.

Царское Село, июля 8-го дня 1764 г.

(Писано, повидимому, рукою Теплова). Высокоблагородный господин полковник и шлиссельбургский комендант Бередников! По получении сего благоволите мне репортовать повседневно чрез нарочных о состоянии колодника Мировича, уведомляя меня прямо в Царское село, по дороге Копорской, к чему употребляйте из надежных при вас капралов и унтер-офицеров, которым давайте на проезд деньги из оставшейся у вас суммы. А при том уведомляете меня и о состоянии также вашего гарнизона, все-ли в оном тихо и порядочно происходит, и нет-ли между солдатами каких непристойных разглашений и разных толкований о происшедшем в крепости вашей смятении. Впрочем единожды навсегда чрез сие вам рекомендуется добрая дисциплина и все предосторожности, дабы после такого приключения, которое недавно у вас произошло, не могли между подлыми людьми у вас разродиться какие вредные начинания, а от того и замешательствы. Чего ради о всяком и малейшем приключении пишите ко мне повседневно, без упущения с обстоятельством, ожидая на всякой случай от меня потребного наставления, равно и о состоянии вашего здоровья, по причине вашей раны. Пришлите притом ко мне репорт также [300] особливый о вашей команде гарнизонной, из каких она людей состоит, из одного-ли баталиона, или особливого целого полка, и в каком числе оный гарнизон теперь на-лицо состоит с расходом оного. Вашего высокоблагородия послушный слуга Н. Панин.

И. И. Неплюев — Н. И. Панину.

Санктпетербург, июля 8-го дня 1764 г.

Милостивый государь мой! На последнее вашего высокопрев-ва сим в ответ слуху, что известный утопший Аполлон Ушаков ⁶, по справке с полковым журналом месячным, в марте, апреле и мае, до последней посылки, в которой утонул, никуда от полку командирован не бывал, кроме обыкновенных в городе караулов. Уповаю, что Григорий Николаевич (Теплов) о полученном здесь из Шлюссельбурга по артиллерийской команде репорте вашему высокопрев-ву доносил — и для лучшего сведения при сем копию прилагаю.

Я курьера вчерась не отправил для того, чтоб, по известном здешним командирам данном от меня наставлении, уведать состояние здешнее и с обстоятельством ее имп-му величеству донесть, яко то, главное, что ее величеству от меня ведать нужно. Впрочем здесь, с помощию Божиею, все спокойно и благополучно обстоит, и хотя ведают в городе о происшедшем в Шлюссельбурге, но никаких предосудительных толкований не слышно. С чем я сейчас и курьера отправил, а за тем, как и всегда, семь с совершенным высокопочитанием и преданностию вашего высокопрев-ва всепокорный и должно-верный слуга Иван Неплюев.

Того-же числа, в вечеру.

Милостивый государь мой, Никита Иванович! Вашему (высоко) превосходительству в должности нахожу донесть об известном шлюссельбургском происшествии, хотя в командах здесь спокойно, и никаких разглашений не происходит; однако в городе между народа, как не от одного мне сказано, что о том происшествии [301] исторически говорят все подробно, и о мертвом, и кто он таков — прямо, только без всякой вредной прибавки или рассуждения; но таковых слов воспрещать едва можно-ль, токмо смотреть, того не подтверждая, чтоб были безвредны. О чем у меня все командующие пристойно наставлены, и в предосторожность подтверждено, ежели что вредное увидят. Впрочем остаюсь, как и всегда, с совершенным высокопочитанием и преданностию, вашего высокопревосходительства всепокорно-должной слуга Иван Неплюев. Вручаю сие к отправлению Григорию Николаевичу (Теплову) не запечатанно, яко при нем и писано.

Июля 9-го числа 1764 г., по-полудни в 1-м часу.

(Писано рукою Шишковского). Милостивый государь мой, Никита Иванович! Почтеннейшее вашего высокопревосходительства письмо от 9-го числа сего месяца я имел честь от Григория Николаевича в двенадцатом часу получить; что-ж касается до известного дела, то я вашему высокопревосходительству мнение свое и князь Александр Алексеевич (Вяземский) чрез Григория Николаевича открыли по случаю такому, как я в письме вашему высокопревосходительству вчерась изъяснил; а как ваше высокопр-ство более в сем деле самую точность знать изволите, да и единственно сие от ее императорского величества вверено вам, то потому от вашего высокопревосходительства соизволения и усмотрения и зависит; на основании чего приложенного от вашего высокопревосходительства полковнику Бередникову ордера никогда без точного вашего приказания в действо не употреблю; впрочем здесь, за помощию Божиею, везде и во всем спокойно и благополучно состоит, а я есмь с особливым высокопочитанием и преданностию пребуду вашего высокопревосходительства, милостивого государя моего, всепокорнейший слуга Иван Неплюев.

Н. И. Панин — Императрице.

Царское Село, 9-го июля 1764 г.

(Собственноручно). Всемилостивейшая государыня! Его императорское высочество, при благости Господней, благополучно пребывает.

Вчерашнего числа, в вечеру, получил я от Ивана Ивановича [302] Неплюева письмо, в котором он, между прочим, меня уведомляет, что в городе хотя и ведалось о происшедшем в Шлиссельбурге, но никаких предосудительных толковании не слышно, как ваше императорское вел-во сами то пространнее всевысочайше усмотреть изволите из приложенного оригинала, под литерою А. Потом по-полуночи в три часа, прислал он ко мне Григория Николаевича Теплова с письмом, под литерою В, которого содержание подтверждает тишину, тем наипаче, что молва уверяет и о смерти того фантома, для которого злодейство начато было. Но при том Иван Иванович приказал ему (Теплову) мне словесно сказать:

«Еслиб он был на моем месте, то бы он, ни мало не мешкав, возмутителя Мировича взял в Царское Село и в скромном месте пыткою из него выведал о его сообщниках; или ежели бы сей арестант был в его руках, то бы он у него в ребрах пощупал, с кем он о своем возмущении соглашался; ибо-де нельзя надеяться, чтоб такой малый человек столь важное дело собою одним предприял; а сие-де мучение нужно для того, чтоб те сообщники не скрылися».

У Теплова я спрашивал причины, для чего Иван Иванович ко мне сего не написал? Он ответствовал, что он его и просил, чтоб или письмом о том ко мне отписал, или-б записку ему дал, в чем состоит его от меня требование; но Иван Иванович ему с кагал, что он от своих слов не отречется; в чем я ссылался на князя Александра Алексеевича Вяземского, который при том был и что для чего же бы мне его словесному объявлению не поверить, когда он поверил вчерась такому же его объявлению, от меня ему сказанному, касательно до обстоятельств того дела. В заключение же всего и отдав ему помянутое выше комле письмо, сказал, что он требует, чтоб только словесно мне то объяснил, а письменно не дает, и с тем его отправил.

Я чрез Григория Николаевича так же словесно ответствовал Ивану Ивановичу, что, усмотри из всех обстоятельств, что предприятие сделано одним фанатиком злым и, конечно, не имеет большого заговора, — оставил, сколько от меня зависело, дело оного в настоящем теперь положении до высочайшей резолюции, с тем, дабы вашему импер-му велич-ву свободнее было в том определить точнейшее свое соизволение; а еслибы мне показался такой скорый розыск необходимым, то-б и тогда я его просил оный произвесть; ибо здесь, и по моему состоянию, мне его учинить никак невозможно. На письмо же его равным письмом [303] ответствовал, сколько теперь упамятовать могу, в такой силе, что, мне мнится, распространившаяся в городе молва о смерти фантома служит к большему обнадеживанию тишины. Но однако же, как все зависит главнейше от его собственного усмотрения, то я и послал при оном письме л нему под открытою печатью ордер на. имя коменданта Бередникова, чтоб отдать арестанта Мировича тому, кто прислан будет сообщить повеление от него и князя Вяземского, как и в прочем, касательно до настоящего дела, все то исполнять, что от них ему, Бередникову, приказывано будет.

На все вышеобъявленное получил я в три часа по-полудни от Ивана Ивановича равномерно, здесь всеподданнейше приложенное письмо, под литерою С, и на оное также ему отвечал, что, как я сам ничего приказывать не могу и не должен, так и учиненное от меня в деле рассмотрение и потому тем наименее распорядок (что все ему от меня чрез Теплова сообщено), также отнюдь не может препятствовать тем мерам и распоряжениям, которые он предприять заблагорассудил к утверждению настоящей тишины, и о которых я чистосердечно уверен, что они будут всегда к лучшему.

Сегодня Бередников мне рапортует, что в его крепости караул состоит благополучно, и все спокойно; а для лучшего всевысочайшего усмотрения, каким образом и под какими караулами арестант содержался, и равно, какие дальнейшие предосторожности к тому тем распоряжениям с числом разных караулов, — всеподданнейше подношу о том его оригинальный ко мне репорт с табелью. Что же касается до упомянутых тут его обмороков, оные, надеюся, больше склоняются, по известному мне его желанию, к скорейшему исходатайствованию ему увольнения из службы, или перевода в другое место, о чем он уже и прежде просил.

Впрочем пребываю с всеглубочайшим подобострастием вашего импер-го велич-ва всеподаннейший раб Н. Панин.

__________________________________

При всей быстроте курьеров, совершавших 563 версты расстояния от С.-Петербурга до Риги в самый кратчайший срок, размен писем между Императрицею и Н. И. Паниным не соответствовал продолжительными промежутками важности дела, необходима поспешности и безотлагательности распоряжений. Первое письмо, в ответ на донесение Панина о шлиссельбургской катастрофе, [304] Императрица Екатерина II писала из Риги 9-го июля 1764 г. Вот это письмо ⁷:

«Никита Иванович! Я с великим удивлением читала ваши репорты и все дивы, происшедшие в Шлиссельбурге: руководств» Божие чудное и неиспытанное есть! Я к вашим весьма хороши» распоряжениям иного прибавить не могу, как только, что теперь надлежит следствие над винными производить без огласки и бек всякой скрытности (понеже само собою оное дело не может остаться секретно, более двухсот человек имея в нем участие).

«Безымянного колодника велите хранить (т. е. хоронить) по христианской должности в Шлиссельбурге без огласки же. Мне рассудилось, что если неравно искра кроется в пепле, то не в Шлиссельбурге, но в Петербурге, и весьма желала бы, чтоб это не скоро до резиденции дошло, а кой час дойдет до Петербурга, то уже надобно дело повести публично; и того ради велела заготовить указ генералу-поручику той дивизии Веймарну, дабы он следствие произвел, который вы ему отдадите; он же человек умный, и далее не пойдет, как ему повелело будет. Вы ему сообщите те бумаги, которые для его известия надобны, а прочие у себя храните до моего прибытия; я весьма любопытна гнать, арестован ли поручик Ушаков и нет ли более участников? Кажется, у них план был. Сие письмо, или нужное из оного, покажите Веймарну, дабы оно служило ему в наставление. Шлиссельбургского коменданта и верных офицеров и команду господин Веймар имеет обнадежить нашею милостию за их верность. Екатерина.

«Что здесь недостаточно, то имеете исполнить, а я весьма спешу к вам отправить курьера. Весьма, кажется, нужно смотреть, в какой дисциплине находится Смоленский полк».

На другой же день новый курьер из Риги вез в Петербург следующее:

Екатерина II — Н. И. Панину.

Рига, 10-го июля 1764 года.

(Собственноручно). «Никита Иванович! Не могу я довольно вас благодарить за разумные и усердные ко мне и к отечеству меры, которые вы взяли по шлиссельбургской истории. ^8-Сердце мое сокрушается [305] при мысли о сем деле, и великая, великая благодарность вам за меры, вами принятые, к которым, вероятно, я прибавлять нечего. Провидение явило мне очевидный знав милости своей, дав этому предприятию оборот, который привел его к окончанию; хотя зло пресечено на самом корне, однако же опасаюсь, чтобы в таком большом городе, каков Петербург, тайные слухи не погубили еще многих несчастных; ибо сии два презренные Богом, наказанные за их гнусные лжи, написанные в их так называемом манифесте на мой счет, не преминут (или, по крайней мере, так полагать должно) посеять свой яд, и думаю, что доказательство тому было в день моего отбытия из Петербурга: нищая нашла на улице письмо, писанное поддельным почерком, в котором говорилось об этом; это письмо передано было князю Вяземскому, и оно у него. Надобно будет допросить этих офицеров, не ими ли оно было написано и распространено. Боюсь, чтобы зло не имело еще другого последствия, ибо, говорят, этот Ушаков в связях с нижними придворными чинами; наконец надобно положиться на Божий промысл, которому угодно будет, в чем не смею сомневаться, обнаружить вполне это ужасное покушение. Я нее останусь, здесь ни часу долее того, сколько мне будет нужно, не показывая однако и виду, что я тороплюсь, и возвращусь в Петербург, где, надеюсь возвращение мое немало поспособствует рассеянию всех клевет на мой счет ^-8. Вспомните также вранье того офицера, что Соловьев привел; да с великого поста более двенадцати подобных было и все о той материи. Велите пожалуй рассмотреть, не они ли тому причины были, хотя в сем письме я к вам с крайнею откровенностию все то пишу, что в голову пришло, но не думайте, чтоб я страху предалась: я сие дело не более уважаю, как оно в самом существе есть — сиречь дешператный и безрассудный coup (удар, т. е. отчаянная выходка), однакож надобно до фундамента знать, сколь далеко дурачество распространялось; дабы, если возможно, разом пресечь и тень избавить от несчастия невинных простяков. Радуюсь, что сын мой здоров, желаю и вам здравствовать. Екатерина». «Стерегите, чтоб Мирович и Ушаков себя не умертвили».

(Продолжение следует).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», изд. 1879 г., том XXIV, стр. 497–508.

2. Saldern. Histoire de la yie de Pierre III. Metz, 1802, p. 62.

3. М. И. Семевский, Иоанн VI Антонович «Отеч. Зап.». 1866 г., кн. VII, стр. 537).

4. Приводим его по необходимости, ради уяснения отношений императрицы к несчастному Иоанну. Письмо это было напечатано в «Чтениях общества истории и древностей» 1863 г., книга II, стр. 80, и в «Сборнике Русского Исторического Общества» 1871 г., том VII, стр. 537.

5. Этот рапорт был в печати, здесь же приводится, как дополнение к предъидущим и последующим неизданным документам.

6. Соумышленник Мировича, Аполлон Ушаков, командированный 25-го -мая 1764 г. из Петербурга в Смоленск, утонул до возмущения.

7. Письмо это см. в «Сборнике Русского Исторического Общества», том VII, стр. 365.

8-8. В письме писано по-французски.

Текст воспроизведен по изданию: Император Иоанн Антонович. 1740-1764 // Русская старина, № 6. 1879