-

САМОЗВАНЫЙ СЫН ПЕТРА I

Сказания и легенды о «подменных царях», о скрывающихся царевичах-избавителях обрели в Сибири особую популярность с конца XVII века. Обычно это общерусские легенды, имеющие сибирскую специфику. В крестьянской письменности Европейской России и Сибири широкое хождение имели, в частности, эсхатологические варианты этих легенд, повествующие о «подменном» Петре I - Антихристе ¹.

Первые самозванцы появились в Сибири на грани XVII и XVIII веков. В январе 1700 г. «назывался... будто государева роду» пашенный крестьянин Гурка Балеев, ушедший за 17 лет до того с р. Пинеги в Сибирь. 28 ноября 1702 г. в Илимской приказной избе был допрошен и бит плетьми сын пашенного крестьянина Нижнеилимской слободы И. Попов, назвавшийся братом Петра I, царем Иваном Алексеевичем ². Позднее Сибири предстояло узнать также немало других самозванцев ³.

Реальные действия самозваных царей, включая наиболее знаменитого из них — Е. И. Пугачева, оказывались в сложной, двусторонней связи с развитием цикла народных легенд о царях-избавителях ⁴. Легенды эти во многом порождены народным пониманием исторического процесса. Феномен самозванчества с его четкими хронологическими границами от «Смуты» начала XVII в. До реформы 1861 г. требует объяснения. Справедливо указывалось, что обычно (и не только на Руси) самозванчество возникает «после падения очень сильной централизованной власти»; что на Руси оно было связано с усилением крепостничества, когда крестьяне, потеряв надежду на возможность перехода «к хорошему барину», все больше мечтали о помощи «хорошего царя» ⁵. Речь идет о средневековой идеологии с ее авторитетом царской власти и ощущением неразрывного единства между именем и сущностью, причем существует различие между «верхним», придворным, и «нижним», народным, самозванчеством ⁶. Однако эти соображения еще не исчерпывают проблемы.

Бросается в глаза временная соотнесенность самозванчества и крепостного права. Причинная связь между ними достаточно глубока и требует дополнительного анализа. Возможно, в русских условиях сыграл свою роль и опричный террор, вознесший царскую власть на такую высоту тиранического произвола, падение с которой в «смутное время» оказалось особенно разительным. Очень сложна связь между «верхним» и «нижним» самозванчеством, ибо границу между ними не всегда удается провести. Например, случай, о котором идет речь ниже, нельзя отнести, строго говоря, ни к одной из данных категорий. Хотя яркие истории самозванцев давно привлекали к себе внимание и в научной литературе многократно охарактеризованы и сами эти случаи, и их отражение в устных и записанных народных преданиях и исторической беллетристике, однако в документах иногда удается обнаружить все же новые имена.

Имя Петра III притягивало к себе наибольшее число самозванцев. Достаточно напомнить здесь Крестьянскую войну 1773-1775 годов. Но в те последние недели 1742 г., когда Россия впервые присягнула Петру Федоровичу еще как наследнику престола, эта присяга сопровождалась случаем самозванчества, направленным именно против него, причем властям удалось скрыть весь эпизод за столь густой завесой секретности, что лишь сейчас мы впервые узнаем о нем из дел Преображенского приказа.

25 декабря 1742 г. тобольский губернатор А. М. Сухарев присутствовал на торжественном богослужении в Софийском соборе сибирской столицы. После окончания чтения манифеста о присяге Петру Федоровичу к губернатору подошел лейтенант флота Иван Дириков, находившийся в Тобольске проездом из Петербурга на Камчатку, где он должен был войти в состав экспедиции В. Беринга, и подал написанное им письмо, ознакомившись с которым, [187] губернатор, не выходя из собора, немедленно арестовал лейтенанта и, «сковав в ручныя и ножныя кандалы за крепким караулом, послал в канцелярию тайных розыскных дел», в Москву.

В письме Дириков разъяснял, что наследником престола является не Петр Федорович, а Дириков как сын Петра I: «Высокопревосходительный господин генерал-майор и Сибирской губернатор Алексей Михайловичъ! Ныне имеетца присяга в наследстве короны росийской его королевскому высочеству голстинскому внуку отца нашего и государя Петра Великаго. О сем государыня известна или неизвестна, того не ведаю, токмо содержусь в великом ужасе о здрави ея императорскаго величества. Отец наш и государь Петр Велики подписал под проклятием, чтоб быть наследником короне росийской мне, понеже я ево крови, а ненавистниками всякаго добра того я лишен и всякаго блага чужд. А по опъстоятельству видно, что то определение Петра Великаго по воле божеской, из чего видно, что от пременения оного сколько коронных глав лишились живота в малое время. А государыня императрица Елисавет Петровна мне кровная. Не могу оного утерпеть, что лстивно Петра Великаго кровь погубляют ненавистники крови нашей. Ежели мне присягнуть, то могут мня всячески теснить, из чего здравию государыни самая вреда за неисполнения отца своего и за гонения мне. С покорностию Вашему высокопревосходительству прошу, чтобы сохранить здравие ея императорскаго величества сие терзателныя мои раны сии преложить. Флота лейтенант Иван Дириков. Тобольск, декабря 16 дня 1742 года».

18 января 1743 г. доставленный в Тайную канцелярию лейтенант допрашивался шефом этого учреждения А. И. Ушаковым, который первым делом полюбопытствовал, почему Дириков считает себя сыном царя, и в ответ услышал такой рассказ: «Тому тритцать два года, в бытность ево в Беле-городе слышал он, Иван, от матери своей Анны Ивановой, как де она, Анна, жила с мужем своим маэором Дмитрием Дириковым в Беле-городе тому сорок семь лет, и в бытность их во время строения Бела-города, а именно в 1694-м году во оной Бел-город прибыл его императорское величество Петр Первый и смотрел городового строения. А мать де ево, пришед ко оному строению, смотрела на его императорское величество для того, что от рождения своего его величества нигде никогда не видала. И его де величество, усмотри тое ево мать и взяв в удобное место, с нею пребыл, и от того де та ево Иванова мать зачела ево, Ивана. И говорила де ему, Ивану: не мужа ее маэора Дмитрея Дирикова он, Иван, сын, но императорской. И оное де учинил он над нею силно и хотел де ее взять к себе в жену, токмо де она к нему не пошла, соболезнуя о муже своем».

Не вдаваясь в рассуждения о достоверности рассказа, Ушаков продолжал допрос. Он заинтересовался, откуда Дирикову известно, что Петр I завещал ему корону. Ответ претендента: он узнал об этом в 1726 г, в Кронштадте от двух офицеров и матроса, которые уже умерли. Они «говорили ему, Ивану, наедине, что де его величество Петр Великий при кончине жизни своей, будучи в Сенате, подписал протокол, что по кончине ево всероссийской империи быть наследником ему, Ивану, а ежели не кто ево, Ивана, за наследника признавать не будет, положено на того человека проклятие». Ушаков отметил, что Дириков ссылается только на умерших свидетелей и что столь разумное поведение не позволяет считать его сумасшедшим, хотя рассказ его о престолонаследии даже с процессуальной стороны (запись в сенатском журнале) невероятен.

Охотно разъясняя другие пункты своего письма, Дириков сказал, что после смерти Петра I престол перешел к императрице Екатерине Алексеевне, а не к нему, вероятно, из-за происков министров. Поскольку же воля Петра I была выражением «воли божеской», нарушение ее привело к тому, что преемники великого паря правили недолго, «и жизнь де коронованных прекращалась, видно, что божиею волею за то, что он от оного [престолонаследия] отрешен». Поэтому он и не может присягать Петру Федоровичу, ибо это не только будет нарушением законных прав, но и «государыне де самая вреда за неисполнение повеления отца своего в том, что отец ево Петр Великий учинил его наследником, а она, государыня, его оставила и ево от командиров не охраняет и ей де, государыне, за оное будет вреда от бога, потому ей было, государыне, надлежало ево, Ивана, взять к себе во дворец и содержать при себе, а она того не учинила». Целью письма Сухареву он объявил стремление удержать государыню от роковой ошибки в деле престолонаследия, чтобы «за оное ево отлучение и за утеснение какого от бога не было бы ей наказания; а ежели оной губернатор [188] о нем, Иване, ей, государыне, донесет, и она де изволит разсмотреть, и за то ей от бога будет милосердие».

На официальный запрос Ушакова Адмиралтейц-коллегия ответила, что Дириков в Морской службе с 1716 г.; в 1728 г., когда он был в чине унтер-лейтенанта, у него произошел острый конфликт с начальством: Дириков категорически отказался заполнять какие-то снабженческие ведомости, заявив, что эту канцелярскую работу может сделать любой юнга, и нагрубил капитан-командору Лейну; за это над ним состоялся «фелгер и криксрехт» (военный суд), который разжаловал его в матросы; Дириков принес жалобу на решение суда, но за «неправое челобитье» был разжалован в профосы и сослан в Астрахань с запретом писать письма; в 1732 г, по случаю коронации Анны Иоанновны его простили и вернули в Кронштадт мичманом; в 1741 г. он стал лейтенантом; в 1742 г. был отправлен на освободившуюся капитанскую вакансию в Камчатскую экспедицию. По-видимому, это назначение Дириков расценил как очередное покушение на него все тех же «министров», желающих погубить «кровь Петра Великого».

Ушаков одновременно запросил Адмиралтейц-коллегию, не безумен ли Дириков, но ответа на данный запрос не получил. Впрочем, он уже составил свое мнение, что Дириков вполне вменяем и затеял дело сознательно, причем с целью уклониться от службы на Камчатке. Понимая важность события, Ушаков не решился лично продолжать расследование, а представил императрице сверхсекретный «экстракт» с четким перечнем всех обстоятельств, присовокупив к нему собственное мнение, что Дириков вменяем и что желательно «произвесть указные розыски» (с применением пыток). Однако Елизавета Петровна посчитала, что как раз глубокий розыск — самое опасное для нее, ибо может (а вдруг?) выявить что-либо нежелательное ей как императрице. 28 февраля 1743 г. последовал именной указ Ушакову: «По оному экстракту видно, что оной Дириков помешан в уме, для чего и розыскивать им не из чего, но оного повелеваем содержать в котором-нибудь монастыре под началом и притом под караулом с таким присмотром; ежели смирно будет жить, то дать ему волю и в церковь ходить, а ежели паки так же врать будет, то держать неисходно до смерти, давая ему только пить и есть».

Ушаков определил местом пожизненного заточения Дирикова Иверский монастырь Новгородской епархии. Учитывая милостивое отношение императрицы к внезапно возникшему «брату», Ушаков, детализируя правила строго секретного содержания узника, прибавил от себя: «А пищи ему давать против дву монахов».

Конец архивного дела посвящен судьбе оставшегося после Дирикова имущества в Тобольске. Сибирские власти попытались присвоить значительную его часть, но после требования Ушакова оно было доставлено в Канцелярию тайных розыскных дел вместе со слугою Дирикова Шапкиным. Реестр имущества довольно пространен, однако само оно старое, поношенное и недорогое, за исключением нескольких навигационных инструментов и оружия. Были там и книги — по математике, астрономии, артиллерийскому делу, Соборное уложение 1649 г., три богослужебные книги (в их числе — Октай нотный; может быть, Дириков знал музыкальную грамоту), художественная литература (представлена «Историей писанной о Ипполите и Жули»). Дальнейшая судьба этого имущества, как и Шапкина, нам неизвестна.

Власти стремились сохранить в этом деле полную секретность, и это им удалось. Дириков ехал на восток, навстречу славе (ведь имена ряда участников экспедиции Беринга навеки остались на географической карте), но взамен того канул в неизвестность. Даже обычную секретность делопроизводства Преображенского приказа сочли тут недостаточной. Были приняты особые меры, так что во всей России об этом деле ⁷ знали только несколько человек, включая императрицу, и никто не проговорился.

Н. Н. Покровский

Комментарии

1. Покровский Н. Н. Общественно-политические взгляды сибирских крестьян. В кн.: История крестьянства Сибири (конец XVI — середина XIX в.). Т. I. Новосибирск. 1982; Гурьянова Н. С. Старообрядческие сочинения XIX в. о Петре Г Антихристе. В кн.: Сибирское источниковедение и археография. Новосибирск. 1980.

2. ЦГАДА, ф. 214, стб. 1337, лл. 1-182; стб. 1423, лл. 1-26.

3. Кубалов Б. Сибирь и самозванцы. — Сибирские огни, 1924, № 3.

4. Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М. 1976, с. 147-174,

5. Там же, с. 27-29.

6. Эйдельман Н. Я. Грань веков. М, 1982, с. 35-40.

7. ЦГАДА, ф. 349, оп. 1, ч. 1, № 1762, лл. 1-52.

Текст воспроизведен по изданию: Самозваный сын Петра I // Вопросы истории, № 4. 1983