-

КНЯГИНЯ ЕКАТЕРИНА РОМАНОВНА ДАШКОВА

1743-1810.

Княгиня Е. Р. Дашкова является одним из весьма видных деятелей в царствование императрицы Екатерины. Участие в перевороте 28-го июня 1762 г., а. затем долговременное управление Академиею Наук и Российскою Академиею обращали на нее внимание не только соотечественников, но и иностранцев, тем более, что в течение продолжительной жизни за границею, она близко познакомилась со многими знаменитыми писателями и учеными. К сожалению, мы не имеем еще ее обстоятельной и беспристрастной биографии и до сих нор главным источником для изучения ее личности служат мемуары, написанные ею по-английски и изданные в 1840 г. Многие, однако, показания Дашковой нельзя признать искренними, и вообще эти мемуары переполнены чрезмерным самовосхвалением; поэтому мы нашли необходимым сделать предварительно краткую характеристику княгини Екатерины Романовны, а с последовательной историею ее жизни читатели ознакомятся из ее собственного рассказа.

Одна из самых выдающихся черт княгини Дашковой — необыкновенное самолюбие. Сабатье де-Кабр писал о ней в 1772 г.: «Княгиню Дашкову гложут самолюбие и гордость, скрытые, вследствие немилости в ней, под видом дружелюбия и простоты в обращении» ¹. Она отличалась также особенною неуживчивостью; это видно прежде всего из ее отношений к родне. Дидро в своей характеристике княгини Дашковой пишет: «Вследствие участия, которое она принимала в перевороте (28-го июня 1762 г.), она поссорилась со всей своей родней, так как их надежды, основываемые на [408] привязанности Петра III к ее сестре, доброй толстушке, некрасивой и не особенно умной, были разрушены: отец и братья отказывались видеть ее в течение нескольких лет». Несомненно, что это известие основано на рассказе самой Екатерины Романовны. В настоящее время мы имеем некоторые сведения об этом деле из других источников и из них мы видим, что причиною неудовольствия родных было далеко не одно участие в государственном перевороте.

Гр. А. Р. Воронцов, брат княгини Дашковой, бывший в то время посланником в Лондоне, писал сестре в 1762 г.: «По всем сведениям, доходящим до меня из Петербурга, ее императорское величество очень добра к вам; поэтому я не могу оправдать то, что вы так мало позаботились о судьбе нашей сестры Елисаветы. …..Мне кажется, что если она даже провинилась в чем-либо перед императрицей, о чем, я, впрочем, не слыхал, вы должны были бы, вместо всякой награды для себя, испросить ей помилование и предпочесть его екатерининской ленте; вы не нарушили бы, в таком случае, тех философских правил, которые вы мне проповедывали и которые заставили меня думать, что вы придаете мало значения суетным отличиям. Но я ошибся: они важны для вас также, как и для других». («Арх. кн. Воронц.», т. V, 159–160). К сожалению, ответов кн. Дашковой на первые письма Александра Романовича не сохранилось, а в одном из следующих писем она, оправдываясь перед братом, говорит, что ничего не просила для себя; указывает на то, что их сестра Елисавета живет в отцовской деревне, «где она должна, мне кажется, лучше чувствовать себя, чем в большом свете, откуда, по крайней мере на время, ее исключает приличие», и т. д. Но письмо это не удовлетворило Александра Романовича; он указывает на то, что ее дядя, Михаил Ларионович, ее отец и он сам не нуждались в ее защите, а для сестры Елисаветы она не сделала ничего. Заметим, с своей стороны, что едва-ли можно обвинять княгиню Дашкову в том, что она не хлопотала пред императрицею за свою сестру Елисавету. Если вспомнить те отношения, в которых состояла Елисавета Романовна к Петру III и намерение Петра — возвести ее на престол, заключив Екатерину II в монастырь, то всякое заступничество княгини Дашковой за свою сестру пред императрицею было бы слишком неделикатно. Впрочем, императрица и без того отнеслась к Елисавете Воронцовой весьма гуманно, она только держала ее вдали от двора. «Перфильич», — писала она, вскоре по восшествии на престол, И. Елагину: — «сказывал-ли ты кому из Лизаветиных родственников, чтоб она во дворец не размахнулась, [409] а то, боюсь, к общему соблазну, завтра прилетит». Потом она приказала ей жить в Москве, в доме отца, а отцу велела непременно отделять ее, чтобы ей было чем жить, «а он (заметила императрица) не так беден, как притворяется». Она приказала намекнуть только Елисавете Воронцовой, чтобы она на Москве жила в тишине, не подавая людям «много причин о себе говорить». («Сбор. Рус. Ист. Общ.», VII, 149).

Но вот в том же письме Александр Романович бросает в сестру следующее важное обвинение: «Не без большой горести я должен вам высказать, милостивая государыня, что здесь распространились слухи, не делающие вам чести.... Говорят, что вы завладели всем, что имела моя сестра, и что вы отказали ей даже в необходимом для ее отправления в деревню. Я не вхожу в подробности о том, как вы приобрели все это. Конечно, ее императорское величество может располагать этим имуществом по своему усмотрению, тем более, что все, что имела эта несчастная, как известно, она получила от двора. Но не лучше-ли было бы для вас не принимать этого? Если вы подумаете, то поймете, что этот поступок не увеличит к вам ничьего уважения. Я посовестился бы воспользоваться чьим бы то ни было несчастием, а тем более сестры или кого-либо из близких». Екатерина Романовна энергически протестовала против этого обвинения и возражала, что она не могла воспользоваться сестриным имуществом, так как оно хранилось вовсе не у нее: «все, что она оставила в комнатах Летнего дворца, и все бриллианты находятся у императрицы, а остальной гардероб опечатан Рославлевым и я даже не знаю, что там было». Письмо это не показалось Александру Романовичу вполне убедительным, он отвечает ей в ироническом тоне. Действительно, Рюльер в своем рассказе о перевороте 28-го июня говорит, что императрица пожаловала княгине Дашковой ленту и драгоценные камни ее сестры («Oeuvres posthumes», IV, 362). На основании этого известия и намеков Александра Романовича, можно думать, что Екатерина Романовна не захватила силою, но получила в подарок от императрицы драгоценности, пожалованные прежде ее сестре. Александр Романович полагал, что она должна была отказаться от такого подарка. Во всяком случае, одна возможность обвинения княгини в насильственном захвате имущества сестры не говорит в пользу ее характера. Мы увидим ниже, что в обществе о ней сложилось такое мнение, что ее считали способною даже на присвоение казенной собственности.

Как бы то ни было, эти недоразумения между братом и [410] сестрою должны были разъясниться, так как в письме, от 19-го октября, из своего имения Михалкова, она извиняет брата в том, что он несправедливо сердился на нее. К сожалению, то письмо Александра Романовича, на которое она отвечала, не дошло до нас, и потому мы не знаем, что именно из своих прежних обвинений он нашел несправедливым. Во всяком случае, впоследствии отношения княгини Дашковой к брату Александру Романовичу были постоянно дружественны. С отцом же она была в дурных отношениях еще в 1766 и 1767 годах (см. «Арх. Воронцова», V, 175–176, 177–178). Но во время первого путешествия за границу, она уже часто пишет в нему, хотя и не получает ответа (Ibid., 181). Впрочем, за дурные отношения к отцу, едва-ли можно обвинять княгиню Дашкову. Он был человек совершенно необразованный. Так, из письма гр. Ив. Григ. Чернышева в И. И. Шувалову, по поводу смерти Рихмана, мы видим, что он чувствовал какую-то суеверную ненависть в электрической машине. Чернышев пишет: «Любопытен я знать теперь, что говорит об электрической машине Роман Ларионович: он и прежде, когда мы еще не знали, что она смертоносна, ненавидел ее». («Рус. Арх.», 1869 г., стр. 1781). Он не отличался также и честностью. Известно, что когда он был Владимирским и ярославским генерал-губернатором, Екатерина, узнав о его лихоимстве, прислала ему в подарок длинный пустой кошелек, который он и получил в день своих имянин во время торжественного обеда. Это произвело на Воронцова чрезвычайно сильное впечатление ². Понятно, что с таким отцем, который, к тому же, сам ничего не сделал для ее воспитания и предоставил все заботы о ней брату, Михаилу Ларионовичу, Дашкова не могла ладить; как образованная женщина, знакомая с произведениями лучших современных французских писателей, она уже вышла из родового быта, где выше всего для человека стоят узы крови. Для людей, на столько, как она, развитых, люди, совершенно чужие, но одинаковых убеждений, могут быть ближе кровных родных, если последние принадлежат к совершенно отжившему поколению, не понимающему нового времени. Даже и Михаил Ларионович не понимал любви Екатерины Романовны к науке и не сочувствовал ее стремлениям. В письме, от 21-го августа 1762 г., к племяннику А. Р. Воронцову, он пишет про Екатерину Романовну: «Она, сколько мне кажется, имеет нрав [411] развращенный и тщеславный, больше в суетах и мнимом, высоком разуме, в науках и пустоте время свое проводит («Арх. кн. Воронцова», V, 105).

Но самым наглядным доказательством неуживчивости княгиня Дашковой служат ее отношения к детям. С дочерью она была в ссоре. Императрица Екатерина высказывала, в 1789 г., удивление, что «никто ее не любит, даже дочь в нынешних недостатках и, быв под опекою, не соглашается жить с матерью» ³. Когда княгиня жила с нею в своей деревне Коротове, во время ссылки при Павле Петровиче, то дочь ее, Настасья Михайловна, жила в особой избе, довольно далеко; сначала ходила в матери обедать, а потом княгиня и не звала ее («Русск. Арх.» 1864 г., 585) ⁴. Что касается сына, то княгиня, чрезвычайно гордившаяся своим знатным происхождением и княжеским достоинством, не могла простить ему брака с незнатною девушкою, дочерью купца Алферова. Неожиданное известие об этом браке так поразило мать, что она занемогла нервною горячкою. Есть известие, сообщенное издателю записок Храповицкого, г. Барсукову, что кн. Павел Михайлович разошелся с женою по настоянию матери, а по смерти сына, княгиня примирилась со своею невесткою. Известно, что, по смерти сына, кн. Дашкова действительно примирилась с невесткою, хотя и продолжала относиться в ней весьма холодно и свысока; известно также, что в последние годы жизни Павел Михайлович не жил с женой, но формального развода не было и мы даже не знаем, когда именно он разошелся с нею. В письме от 5-го октября (1798 г.) княгиня Дашкова пишет брату Александру Романовичу из Петербурга: «Я писала сыну, чтоб он приехал сюда в декабре месяце, но только один; я надеюсь, что он не привезет с собою жены, и так как он приедет сюда всего на 19 дней, то жертва, которую я от него требую, не велика». («Арх. Вор.», V, 202). Тут нет еще и речи о разводе Павла Михайловича с женою.

Во всяком случае, между матерью м сыном должно было состояться некоторое примирение, так как в письме, написанном около этого же времени, Дашкова пишет брату, что она потому желает видеть сына, что собирается уехать из Петербурга и не [412] желает, чтобы в обществе подумали, что она еще не помирилась с ним, если он приедет тогда, когда ее уже не будет («Арх. Bop.», V, 201). Во время ссылки княгини, Павел Михайлович переписывался с матерью; в 1805 г. он был сам у нее. Но вскоре за этим случилось что-то такое, окончательно поссорившее с ним мать, и никакие убеждения мисс Уильмот не могли заставить княгиню примириться с детьми. Княгиня была на столько неумолима в своем гневе, что не присутствовала даже при смерти сына, хотя была в это время в одном городе с ним. Единственная человеческая привязанность, жившая в этом суровом старческом существе, была любовь к мисc Уильмот.

Чтобы объяснить недружелюбные отношения кн. Дашковой к детям, следует заметить, что они действительно оказались людьми дурными. О сыне мы имеем известие в «Записках Энгельгардта», что он был беспечным и нерадивым полковником (он командовал тогда сибирским армейским полком)⁵, любил выпить и не мог похвалиться особенною храбростию. Императрица Екатерина говорила о нем, что он «прост и пьяница». («Дневн. Храп.», 278). Дочь была очень расточительна, наделала много долгов и, желая, в 1792 г., уехать за границу, просила императрицу, чтобы не останавливали ее отъезда из-за долгов. Екатерина назначила ее мать опекуншею для рассчета с заимодавцами и при этом выразилась таким образом о детях княгини Дашковой: «С хваленым матерью воспитанием и дочь, и сын вышли негодяи: сын и военного ордена не мог заслужить». («Дневн. Храповицкого», изд. 1874 г., 400). И так, мы видим, что дети княгини Дашковой были людьми дурными и могли быть основательные причины для охлаждения ее к ним; но дело в том, что она сама в этом виновата, так как они воспитывались под ее непосредственным надзором. Нужно думать, что в этом «хваленом воспитании», как в высшей степени метко назвала его императрица Екатерина, была значительная доза фальши. В письме к известному шотландскому [413] ученому Робертсону, она писала, что ее сын, которому было тогда 13 лет, знал следующие предметы: «В латинском языке трудности уже преодолены. По-английски князь хорошо понимает прозаических писателей и порядочно поэтов. По-немецки он понимает все, что читает. Французский знает как родной. Из литературы он ознакомился с большинством лучших трудов и его вкус уже более развит, чем бывает обыкновенно в этом возрасте.... По математике он уже сделал успехи и может решать некоторые сложные задачи, но я желала бы, чтобы он продолжал заниматься ею, начиная с алгебры. Я желала бы, чтобы он совершенно понимал гражданскую и военную архитектуру. Из истории и государственного права (Constitutions of Government), он знает всеобщую историю и частные истории Германии, Франции и Англии». Вот что в 13 лет, будто бы, уже знал, по словам княгини Дашковой, ее сын. Она желала бы затем, чтобы он занимался: 1) логикою и психологиею; 2) опытною физикою; 3) некоторыми данными из химии; 4) философиею и естественною историею; 5) естественным правом, публичным и общим правами и правом отдельных лиц; все это в приложении к законам и обычаям европейских народов; 6) этикою, и 7) политикою. Она желала, чтобы он усвоил, — все это в два с половиною года, продолжая при том заниматься теми предметами, которые он изучал уже прежде. Очевидно, что сын княгини Дашковой был подавлен этою многопредметностию и вместо того, чтобы знать все, не знал ничего. Он, быть может, и выдержал хорошо экзамен в эдинбургском университете на степень магистра искусств (master of Arts), если справедливо то, что об этом рассказывает сама княгиня; но знания, наскоро приобретенные лишь для экзамена, скоро испарились, не оставив прочного следа в душе юноши. Судя по тем огромным знаниям, которыми он будто бы обладал уже в 13 лет, можно было бы надеяться, что это будет со временем нечто в роде русского Юма или Адама Смита, а из него не вышло даже и хорошего полковника Сибирского армейского полка. Вся беда тут в том, что княгиня Дашкова при воспитании сына заботилась не столько о том, чтобы он приобрел хотя не через-чур обширные, но основательные знания, а о том, чтобы удовлетворить своему тщеславию и блеснуть не только пред Россиею, но и пред Европою прекрасным образованием, которое она дает детям. Понятно, что при этих условиях мальчик получил отвращение к науке и, достигнув совершеннолетия и самостоятельности, поспешил неумеренно воспользоваться всеми земными благами. [414]

Неуживчивость княгини Дашковой ставила ее иной раз в весьма комическое положение, как, например, в ее знаменитом процессе с А. Нарышкиным из-за его свиней, которые забрались на ее дачу и которых она приказала перебить (28-го октября 1788 г.).

Императрица Екатерина, смеясь над этим происшествием, приказала поскорее кончить дело в суде, «чтобы не дошло до смертоубийства», а на следующий день у Храповицкого отмечено: «отдана, поданная Брюсом, записка о побитых Дашковою свиньях (стр. 183). Действительно, 3-го ноября 1788 г., в софийском нижнем земском суде происходило следственное дело о зарублении минувшего октября 28-го числа на даче ее сиятельства, двора ее императорского величества статс-дамы, Академии Наук директора, Императорской Академии Наук президента и кавалера княгини Е. Р. Дашковой, принадлежавших его высокопревосходительству, ее императорского величества обер-шенку, сенатору, действительному камергеру и кавалеру А. А. Нарышкину голандских борова и свиньи». На суде оказалось, что княгиня Дашкова, заметив двух свиней на потраве, приказала людям загнать их в конюшню и убить, что и было немедленно исполнено. Суд постановил взыскать за них с Дашковой в пользу Нарышкина 80 рублей. Садовники княгини Дашковой показали на суде, что эти свиньи потравили различные цветы, посаженные в шести горшках, стоющие 6 рублей. Но посторонние люди не засвидетельствовали этой потравы и земский исправник, бывший для следствия на месте, не нашел в саду и оранжереях никакой потравы. Кроме того, суд постановил: «По отзыву-ж ее сиятельства, учиненному г. исправнику, в бою свиней незнанием закона, и что впредь зашедших коров и свиней, тако-ж убить прикажет и отошлет в гошпиталь, то в предупреждение и отвращение такового предпринятого законами противного намерения, выписав приличные узаконения, благопристойным образом объявить ее сиятельству, дабы впредь в подобных случаях от управления собою (т. е., самоуправства) изволила воздержаться и незнанием закона не отзывалась, в чем ее сиятельство обязать подпискою». («Зап. Храповицкого», 471–473). После этого происшествия, Нарышкин, показывая на красное лицо княгини, говаривал при дворе: «она еще в крови после убийства моих свиней» (Masson, Mаmoires secrets snr la Russie. P., 1859 г., p. 211). A. M. Дмитриев-Мамонов смеялся, что также невозможно помириться Дашковой с Нарышкиным, как найти квадратуру круга. («Дневн. Храп.», 243). Это курьезное побитие свиней было результатом давней вражды между кн. Дашковою с А. А. Нарышкиным и тяжбы [415] из-за какого-то клочка земли. По крайней мере в «Записках Храповицкого» отмечены следующие слова императрицы Екатерины еще в ноябре 1787 г.: «Дашкова с А. А. Нарышкиным в такой ссоре, что, сидя рядом, оборачиваются друг от друга и составляют двуглавого орла. Ссора за 5 сажен земли» (стр. 56). Поэтому поводу императрица Екатерина написала даже пословицу под заглавием: «За мухой с обухом». Тут, под именами Постреловой и Дурындина, описана эта тяжба. Когда, пьеса была написана, то императрица призналась, что надобно смягчить суровость имен и выкинуть «хвастовство Постреловой о вояжах». («Днев. Хран.», 178–179).

Дашкова в своих мемуарах очень много говорит о своем бескорыстии; между тем, как из тех же мемуаров, так из некоторых других источников видно, что она далеко не отличалась этим достоинством. Приведем два примера. Вот что писала кн. Дашкова после смерти своего мужа, из деревни в императрице Екатерине: «Вашему императорскому величеству прежде известно было мое состояние, я с собою замуж принесла только 10,000 руб., которые в первые годы мужем моим прожиты были; от щедрой руки вашего величества всемилостивейшее награждение (24,000 руб.) большею частию тогда же пошло в уплату его долгов, а на оставшее, с присовокуплением от дневных моих расходов, купила я в Петербурге деревянный дом, который без найма и без корпуса от гнилости совсем пропадает..... за сиротами моими отцовского имения и с моею частью после замужества их тетки, а моей золовки, осталось с 3,000 душ, да долгу, который я с того же выплачиваю, слишком шестнадцать тысяч. При таком состоянии, от недорода во всех деревнях хлеба, я два года лишаюсь с них доходов по половине и, определяя себя жить более здесь для способнейшего надзирания над малым нашим имением, не имею еще построенного дому. Я себя и с моими младенцами повергаю к монаршим вашим стопам: воззрите, всемилостивейшая государыня, милосердым оком на плачущую вдову с двумя сиротами, прострите щедрую свою руку и спасите нас несчастных от падения в бедность» ⁶... Неизвестно, последовал-ли какой-либо ответ от императрицы на это слезное моление; но нужно думать, что просьба княгини не была уважена и она не получила на этот раз никакого вспомоществования, так как она ничего не упоминает об этом в своих мемуарах. Да и действительно, подобная просьба, года через два после получения 24,000 руб., была, по [416] меньшей мере, бесцеремонна. При отъезде же княгини в первый раз за границу, императрица прислала ей 4,000 руб., но бескорыстная княгиня была так недовольна этик ничтожным, по ее мнению, подарком, что, если верить ее мемуарам, взяла себе только часть этой суммы, а остальное подарила тому лицу, через которое были переданы ей эти деньги. Приведем теперь пример из более позднего времени, именно 1782 года.

Она подробно рассказывает в своих мемуарах о пожаловании ей бывшего имения графа Огинского, «Круглое», и, между прочим, говорит: «Приняв во внимание, что число крестьян было меньше, нежели говорилось в указе, я могла бы обратиться за удовлетворением в сенат, не утруждая ее величество; но я предпочла хранить молчание, и в продолжение первых двух лет после ввода во владение употребляла все, чем могла располагать, для улучшения моих земель» (I, 278–279). Между тем оказывается, что Дашкова вовсе не молчала. Вот что писала она, 14-го августа 1782 г., Григ. Ал. Потемкину: «....я ничего так не желаю, как то, чтобы Круглое вам полюбилось, и вы бы его, как еще не пожалованное мне у ее величества, выпросили, а мне бы достали тоже в указе упомянутое число 2,565 душ, где-нибудь в России доставили. Село Авчинино, кое было пожаловано Орловым и потом от них выменено, для чего бы не могло быть еще променено, и по примеру, с другими сделанному, за излишнее в нем число душ, с меня деньгами получить. Постарайся, мой милостивец, а то я, не зная вашей польской экономии и проживаясь в Петербурге, совсем банкрут скоро буду и спокойного духа, с умножающимся ежегодно долгом, иметь не могу. Детское же имение я не инако, как чужое, вверенное мне на время, почитаю, а как мне скоро 40 лет минет, то пора бы мне, кажется, умеренный, но собственный свой кусок хлеба иметь и от прикащичества сыновних деревень, коих я уже ни силы, ни времени управлять не имею, отказаться также время»⁷. Дашкова ссылается в этом письме на незнание «польской экономии»; но дело было совсем не в этом: она просто очень хорошо понимала, что крестьяне в Белоруссии крайне бедны и разорены, и ей хотелось получить имение в другом месте. Жалобы на бедность и грозящее банкротство также не основательны. По крайней мере, через 10 лет после этого, в 1792 г., императрица Екатерина говорила о Дашковой, что у нее «деньги лежат в ломбарде и она скупяга» («Дневн. [417] Храповицкого», 400). Массон, автор известных мемуаров о России, говорит о Дашковой: «Княгиня уже давно внушила к себе ненависть и презрение своею грязною скупостью». Затем он рассказывает, что она просила у всех своих знакомых старых галунов и аксельбантов, рассучивала их и продавала. Ту же скупость находим у нее и в старости. Рассказывают, что она почти требовала от многочисленных своих родственников, знакомых и почитателей, чтобы они доставляли ей разные предметы и вещи, чего у них было много. И мы видим из рассказа мисс Уильмот, что у нее действительно хранилась масса старого хлама. Когда на дачу, под Петербургом, к ней приезжали знакомые в каретах шестернею, то, по приезде гостей, княгиня приказывала дать лошадям отдохнуть, накормить, напоить их и затем, чтобы они не оставались без дела, на них работали в саду и огородах. («Рус. Арх.» 1873 г., стр. 1909).

В письме в мистрисс Гамильтон сама Дашкова упоминает, что ее обвиняли в упрямой неуступчивости в своих мнениях, тщеславии и самолюбии, и называли также неукротимою и жадною. Она старается защитить себя от этих обвинений («Мем. Дашковой*, II, 148–156).

В отношении к своим крестьянам Дашкова была весьма сурова и собирала с них огромные оброки. Когда княгиня была за границею, дочь ее продала из новгородского имения, Коротова, 100 душ какому-то поляку. Узнав об этом, княгиня рассердилась на дочь, выслала поляку 4,000 руб., да с крестьян собрала с этою целью столько же и взяла все Коротово в свое владение. После этого она дала следующий приказ: «Деньги 4,000 руб., кои вы для выкупа взнесли, разложите на всех воротовских крестьян по ровну, а за то на четыре года вам даю льготы-ни копейки не платить оброку, а после четырех лет, только по два рубли с души мне платить будете». Так как после внесения 4,000 рублей крестьянам дана была льгота от оброка на 4 года, то мы можем считать, что они в течение 4-х лет ежегодно вносили по 1,000 рублей; а так как в то время в Коротове было 145 душ, то выходит, что крестьяне в течение 4-х лет ежегодно вносили по 7 рублей, — оброк громадный для того времени! За выводных из своей вотчины девок (т. е., выходящих замуж за крестьян другого помещика) она приказывала присылать по 100 руб. с каждой. За всякую провинность она предписывала строго наказывать; так, в письме от 13-го марта 1799 г. она велит старосте наказать одного крестьянина при мирском сходе «за озорничество». [418] В другом письме 1807 года она приказывает: «выбрать вам в старосты такового всем миром, чтоб мог вести строго, и богатым не мирволил, и за непорядок всякого жестоко наказывал; притом объявить на сходке, если богатые с семействами пожелают откупиться навек на волю, чтоб записаться в мещане или купечество, то на всякое то семейство прислать мне реестр, сколько мужеского и женского полу душ в нем находится, и почему за семейство в откуп кто что станет давать». («Р. A.» 1864 г., 582–586). Понятно, что при таком управлении своими крестьянами, Дашкова была вполне пропитана крепостническими взглядами. Известен ее разговор по этому предмету с Дидро, в котором она проводит мысль, что нужно сначала освободить души, а потом уже тела, т. е., нужно сначала образовать крестьян, а потом уже дать им свободу, как-будто возможно какое-нибудь образование при крепостном праве. Подобную мысль высказывали тогда очень многие крепостники, так как в либеральной, повидимому, форме она выражала их заветное убеждение о вреде отмены крепостного права.

Таков несимпатический образ княгини Дашковой, восстающий перед нами при беспристрастном изучении многих источников для ее биография. Справедливость заставляет нас упомянуть и о светлых сторонах этой личности.

Княгиня Дашкова была, бесспорно, женщина очень умная, образованная и весьма энергичная. Английский посланник Макартней пишет о ней: «Эта женщина обладает редкой силой ума, смелостью, превосходящей храбрость л мужчины, и энергией, способной предпринимать задачи самые невозможные, для удовлетворения преобладающей ее страсти. («Сбор. Историч. Общ.», т. XII, 199–200). Старшая мисс Уильмот писала о ней в 1806 г.: «Мне кажется, что она была бы всего более на месте у кормила правления или главнокомандующим армиею, или главным администратором империи». («Мем.», II, 356). Сама Екатерина не могла отказать ей в большом уме, хотя и прибавляла при этом, что она тщеславна и склонна в интригам. («La Cour de Russie», 3-me edit., 214). Княгиня Дашкова умела производить благоприятное впечатление и располагать людей в свою пользу. Доказательством этого служит та статья, которую о ней написал Дидро после того, как она познакомилась с ним в Париже. Приведем некоторые черты из этой характеристики. «Она вполне, русская великая почитательница императрицы, о которой она всегда говорит с самым глубоким уважением и истинным почтением. Ей очень нравится английская [419] нация; и я боюсь, чтобы пристрастие в этому антимонархическому народу не помешало ей справедливо оценить хорошие стороны нашей нации»…… «Она не требовала от императрицы ни величия, ни богатства, а только сохранения ее уважения, которое, как она думает, ею заслужено, и ее дружбы, которою, по ее мнению, она обладает»… «Она серьезна по характеру... Обыкновенно она не высказывает того, что думает, но если говорит, то говорит просто и с истинным убеждением; душа ее потрясена несчастием; ее убеждения основательны и кругозор обширен; она смела, горда и я нахожу в ней величайшую честность и умение держать себя с достоинством. Она любит искусство; знает людей и потребности своего народа; проникнута отвращением к деспотизму и тому, что более или менее походит на тираннию; она хорошо знает русских государственных людей и откровенно высказывает свое мнение о них, хваля их достоинства и в тоже время резво отзываясь о недостатках; она весьма справедливо оценила выгоды и недостатки новых учреждений; если какое-либо действие заслуживает удивление, она не потерпит, чтобы его унижали из каких-либо политических рассчетов»... «Она также решительна в своей ненависти, так и в дружбе»... «У нее есть проницательность, хладнокровие, верные суждения. Она почти всегда находит истинную причину вещей; она терпеть не может, чтобы ей удивлялись, потому-ли, что мало придает значения своей деятельности, или по врожденной скромности...»

В этой характеристике многое подмечено весьма верно; но некоторые места, как, например, то, что кн. Дашкова не выносила удивления в себе, невольно вызывают улыбку после всего, что нам известно о ее чрезмерном тщеславии. Между тем, как иностранные знаменитости расхваливали таким образом княгиню Дашкову, в русском обществе о ней сложилось весьма невыгодное мнение. Добрынин, автор замечательных записок, помещенных в «Русской Старине» (изд. 1871 г., т. III и IV), вовремя посещения, в 1787–1788 годах, Москвы, остановился во вновь отстраивавшемся тогда доме княгини и говорит по этому случаю: «Ежели празднословие — грех не слишком смертный, то позабавлюся я им несколько; княгиня Дашкова, по ее дарованиям и заслугам престолу императорскому, почтена достоинством «директора Российской Академии Наук». Дом, в котором я остановился по знакомству мне ее управителя, завистники подозревали, что он выстроен из суммы академической. Неизвестный какой-то насмешник, без сомнения, не любящий [420] злоупотребления, если с ним не делятся, написал следующие стишки:

«Французский лексикон два тома составляет
И сорок человек трудилися полвека.
Российской лексикон в два года поспевает
И трудятся над ним два только человека.
Россиянка одна и польской жидовин
Два тома каменны создали в год один.
Теперь стараются их только переплесть,
Чтоб пользу тем себе сугубу приобресть.
(стр. 275-276).

Это обвинение в бесцеремонном обхождении с казною едва-ли имеет какое-либо основание, так как княгиня в течение 7-милетнего управления скопила для академии экономическую сумму в 40,000 рублей (П. С. З., XXII, № 16,841); но мы приводим это известие только потому, что оно рисует нам взгляд русского общества на княгиню Дашкову. Бескорыстие, впрочем, как мы уже заметили выше, не принадлежало к числу ее достоинств.

К симпатичным сторонам княгини Дашковой должно отвести также ее любовь к научным и литературным занятиям. В течение многих лет она собрала богатый кабинет естественно-исторических предметов и различных редкостей и в последние годы жизни подарила его московскому университету. Известно, что она участвовала во многих русских журналах екатерининского и некоторых александровского времени. Но так как наша заметка и без того приняла уже весьма значительные размеры, то мы не касаемся здесь ее литературной деятельности. На сколько справедливы рассказы княгини Дашковой о тех заслугах, какие она оказала при управлении Академиею Наук, мы не можем судить, не имея для того в руках неизданных материалов, хранящихся в архиве Академии; что же касается ее управления Российскою Академиею, то, по словам М. И. Сухомлинова, — в речи о княгине Дашковой, прочитанной в торжественном заседании Академии Наук 29-го декабря 1873 г., — время ее управления было лучшим временем в истории Российской Академии.

Подводя итоги фактам и отзывам, приведенным нами за и против княгини Дашковой, мы должны сознаться, что указанные нами хорошие стороны этой личности далеко не покрывают того неблагоприятного впечатления, какое производят противоположные данные.

В заключение мы бросим взгляд на отношения императрицы Екатерины к кн. Дашковой.

Императрица, которую так обожала Екатерина Романовна, когда [421] та была еще великою княгинею, и о возведении которой на престол она так много хлопотала, была во многих отношениях не справедлива к ней. Она оделяла ее деньгами и имениями, но в течение многих лет держала вдали от двора, подозревая, что она участвует в заговорах против нее, и особенно старалась всячески умалить ее заслуга в деле переворота 28-го июня 1762 г. Так, в письме к Понятовскому государыня пишет: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елисаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, была на весьма худом счету, благодаря своей родне, а ее девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большего доверия. Она думала, что все доходит до меня не иначе, как через нее. Между тем, как я уже 6 месяцев сносилась со всеми главными лицами, прежде чем она услыхала первое имя…. Иван Шувалов, самый низкий и подлый человек, написал, говорят, Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина произвела государственный переворот в этой империи; выведите из заблуждения, я вас прошу, этого великого писателя. Нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мною в течении шести месяцев, а в четыре последние недели ей старалась говорить, как можно менее». («La Cour de Russie», 214) ⁸.

Нельзя, конечно, безусловно принять рассказ самой Дашковой об ее участии в перевороте. По ее словам, она оказывается главным двигателем в этом деле. Очень вероятно, что Екатерина начала организовать заговор задолго до того, как об этом узнала княгиня; но несомненно также и то, что Екатерина Романовна много поработала для этого дела. Это видно, между прочим, и из депеш английских посланников. Так, Кейт, в депеше» от 1-го июля 1762 г., пишет: «Всего удивительнее то обстоятельство, что сборным пунктом для заговорщиков был избран, дом княгини Дашковой, молодой женщины, лет двадцати.... Достоверно известно, что она принимала самое ревностное участие в заговоре и от начала до конца много содействовала его успеху». («Сб. Ист. Общ.», XII, 7). Ширлей писал в 1768 г.: «Н. Панин слишком нерешителен и недовольно [422] деятелен.... (Когда кн. Дашкова в первый раз заговорила с ним о предположенном намерении — свергнуть с престола бывшего императора, она сочла за лучшее сказать ему, что все уже готово и что ему предстоит решиться или на низкий донос, или пожертвовать тем доверием, которое императрица расположена была ему оказывать, что, конечно, случилось бы, если бы он усомнился на одну минуту» (стр. 336–337). Можно заподозрить, что последнее сведение идет от самой Дашковой, так как Ширлей в другой депеше (стр. 322) говорит: «Я не имею ни одного друга, кроме кн. Дашковой, пользующейся величайшею милостью гр. Панина»; но показание Кейта во всяком случае остается непоколебленным. Кроме того, мы можем по этому вопросу привести еще свидетельство одного лица, близко знающего кн. Екатерину Романовну и в то время весьма враждебно в ней настроенного, именно ее родного дяди, канцлера М. Л. Воронцова. В письме в А. Р. Воронцову, от 21-го августа 1762 г., где он весьма резво отзывается об Екатерине Романовне; он говорят: «Правда, она имела большое участие в благополучном восшествии на престол всемилостивейшей нашей государыни, и в том мы ее должны весьма прославлять и почитать....». («Арх. Вор.», V, 105). Рюльер рассказывает, что главными деятелями в перевороте были Орлов и Дашкова, первый — между войсками, вторая — в высшем сословии, и что они не знали друг друга. («Oeuvre posthumes», IV, 30).

И так, мы должны признать весьма деятельное участие кн. Дашковой в перевороте 28-го июня 1762 г. — несомненным.

В мае 1763 г. началось дело камер-юнкера Федора Хитрова, обвинявшегося в намерении убить графов Орловых, в том случае, если императрица, согласно предложению А. П. Бестужева, вступит в брак с гр. Г. Орловым. В записке об этом деле, поданной императрице Григорием Орловым, где мы находим показания замешанных в это дело лиц, есть известие, что «Хитрова в оный заговор привела княгиня Дашкова»; но сам Хитров на допросе показал, что он говорил об этом деле только с Рославлевыми и Ласунским. («Сб. Ист. Общ.», VII, 291, 294). Тем не менее, гнев императрицы обрушился на княгиню. Не имея прямых доказательств против кн. Дашковой, императрица сделала вид, что желает ее помиловать, если она откроет все, что слышала по этому делу. Беранже, французский поверенный в делах, в депеше от 15-го июля 1763 г. сохранил следующий ответ княгини: «Государыня, я ничего не слышала: но если бы я и слышала что-нибудь, [423] я остереглась бы открыть это. Чего вы хотите от меня? Чтобы я умерла на эшафоте? Я готова». («La Cour de Russie», 231–232) ⁹.

Екатерина удалила Дашкову из Москвы. Граф Букингам, в депеше от 28-го июня (нов. ст.) 1763 г., писал: «Княгиня Дашкова, отличившаяся во время революции, получила приказание отправиться, вместе с мужем, в Ригу, где стоит ее полк. Гордость этой дамы значительно ослабила уважение в ней императрицы еще до моего приезда в Москву. Характер ее был слишком непреклонен для того, чтобы стараться умилостивить государыню или покорно подчиниться ее немилости, и вследстие того подозревают, что она возбуждала и поощряла всех недовольных правительством». («Сб. Ист. Общ.», XII, 113).

В июле 1764 г. началось дело Мировича и Дашкову стали подозревать в сношениях с ним. («La Cour de Russie», 236, из депеши Букингама; известие об этом пропущено в XII т. «Сб. Ист. Общ.»;. см. также «Записки кн. Дашковой»). Мы имеем основание думать, что такое подозрение поддерживали в Екатерине Орловы и их партия. По крайней мере, близкий друг Орловых, бар. А. И Черкасов намекал на возможность участия в заговоре княгини Дашковой и при этом, не смотря на то, что он был человек весьма образованный, подал мнение, в котором хотя и выражал свое отвращение к пытке, но требовал применения ее к заговорщикам в настоящем случае. (Ст. бар. Бюлера, «Русский Вести.» 1870 г., № 3, стр. 185). Понятно, что после этого опала княгини продолжалась.

Макартней писал 1-го марта 1765 г.: «Княгиня Дашкова, которая со времени смерти своего мужа вела здесь самый уединенный образ жизни, теперь решилась выехать из этой столицы и поселиться в Москве; она уехала вчера, но перед отъездом имела честь целовать руку императрицы и проститься с нею; ей давно уже был запрещен приезд ко двору; но в виду того обстоятельства, что она уезжает, быть может, навсегда, ее величество, по ходатайству Панина, согласилась видеться с ней перед ее отъездом. Прием, оказанный ей, был таков, как ей и следовало ожидать, т. е., холоден и неприветлив». Затем, повторяя ходячие слухи об участии Дашковой в различных заговорах, он продолжает: «Кажется, все рады ее отъезду. Будучи лишь 22-х лет от роду, она уже участвовала в полдюжине заговоров; первый из них удался, [424] но, не получив заслуженной, по ее мнению, награды, она принялась за новые заговоры, которые оказались неуспешными». («Сб. Ист. Общ.» XII, 129). Нужно думать, что известие об участии Дашковой в заговорах совершенно неосновательно. Императрица Екатерина, быть может, и потому, подозрительно смотрела на княгиню, что она была в весьма дружественных отношениях в Н. И. Панину, от которого императрица ожидала всевозможных интриг против нее.

Дидро в своей статье выставляет целый ряд предположений о причинах немилости, в которую впала кн. Дашкова: «Может быть», говорит он «она считала, что недостаточно вознаграждена за свои услуги; может быть, она рассчитывала, возведя на престол Екатерину, управлять императрицею; может быть, к ней охладило императрицу подозрение, что она участвовала в народном волнении, во время которого бичевали портрет императрицы¹⁰; быть может, императрица из того, что Дашкова сделала для нее, увидела, на что она способна решиться против нее; быть может, Дашкова претендовала на место министра, даже первого министра, или, по крайней мере, на место в совете; может быть, она была неприятно поражена тем, что ее друг (т. е., Екатерина II), которому она предназначала звание регента, имел на столько ловкости, чтобы сделаться императрицею без ее ведома и вопреки ее намерениям»…..

Очень может быть, что некоторые из этих предположений имеют основание; но едва-ли не главным внутренним мотивом охлаждения Екатерины к Дашковой было то, что Екатерина в начале царствования не пожелала терпеть возле себя умную и энергичную женщину, — тут, быть может, была известная доля женского соревнования. В начале царствования Екатерины близкое участие в управлении государственными делами такой самолюбивой личности, как княгиня Дашкова, когда еще сама императрица не успела приобрести большой известности во всей Европе, могло казаться опасным для ее собственной популярности (cp. «Rulhiere, Oeuvres posthumes», IV, 363): известно, что Екатерина в течении всего своего царствования всячески старалась показать различным европейским знаменитостям, что она сама и почти она одна заведует всеми государственными делами. Очень может быть, что в применении к княгине Дашковой оказались справедливыми слова, сказанные ей Петром III еще до восшествия его на престол и которые княгиня приводит [425] в своих записках: «Дитя мое», сказал он, «вам не мешало бы помнить, что гораздо безопаснее иметь дело с честными тупицами, подобными вашей сестре и мне, чем с великими умниками, которые выжмут сок из апельсина и потом бросят корку».

Но вот прошло около двадцати лет царствования императрицы; она съумела прочно утвердиться на престоле и снискать себе известность во всей Европе; первостепенные французские писатели, как Вольтер, уже давно наделили ее льстивыми титулами «Северной Семирамиды» и т. п. С другой стороны, кн. Дашкова, во время свидания за границею с Дидро, Вольтером и др., старалась всячески, превозносить Екатерину, о чем той немедленно дано было знать, — и вот между этими женщинами, столь долго враждовавшими, происходит сближение. По возвращении Дашковой из второго заграничного путешествия, Екатерина назначает ее директором Академии Наук, наделяет ее деревнями и деньгами и делает, наконец, президентом вновь основанной Российской Академии. Согласие длится, однако, не долго. Самолюбие и тщеславие обеих этих женщин было так велико, что они не могли долго ужиться вместе. Во многом тут, конечно, виноват неуживчивый характер княгини; но едва-ли виновата одна она. Поводом в новому охлаждению послужили насмешки Льва Алексан. Нарышкина над вновь основанною Российскою Академиею и речью, произнесенною при ее открытии Дашковой. В этих шутках принимала участие и Екатерина. Дашкова обиделась этим и зато, по словам Державина (в объяснениях на его сочинения), лишилась права быть членом шутливого общества («незнающих»), но зато получила от Екатерины в утешение 25,000 рублей для постройки дачи. Вследствие этой размолвки, Екатерина потребовала от Дашковой рукописи своих шутливых статей, отданных для помещения в «Собеседник Любителей Российского Слова», и, не смотря на ее просьбы, несогласилась напечатать их ¹¹.

Размолвка, должно быть, продолжалась и в 1787 г. По крайней мере, при отъезде императрицы в Крым, Дашкова не попрощалась с нею лично, а только прислала письмо, в котором, между прочим, говорит: «Я убеждена, что вы господствуете над сердцами всех ваших подданных, и что моя приверженность к вашей особе есть чувство всеобщее и вполне естественное; но или [426] нервы кои хуже и слабее, нежели у других, или в тех случаях, когда дело не идет лично обо мне, я не могу совладать со своею чувствительностью, — только я не имею сил явиться на прощание с вашим величеством». (Пекарский, 83; срав. черновое письмо «Р. A.» 1864 г., 571–573). Императрица отвечала на это небольшой запиской, начинающейся следующими словами: «Вы поступили в этом случае, как и во всех других, умно и рассудительно. Письменное «прости», конечно, лучше. Тот, кто обладает истинною чувствительностию, не имеет нужды выставлять ее на показ» и т. д. («Мем. Дашковой», II, 85).

В эти годы, как видно из «Записок Храповицкого», Екатерина постоянно неблагоприятно отзывалась о Дашковой. Мы уже ознакомились выше с этими отзывами и здесь прибавим только, что Екатерина, в 1789 г., изображала ее в какой-то написанной ею комедии (Храповицкий, стр. 304), а в 1788 г. приказано было так расположить комнаты во дворце, чтобы для Дашковой не было помещения, так как Екатерина «не хотела жить под одною кровлею с нею» (Храпов., стр. 83), полагая, что от Дашковой «хорошо быть подалее». (Ibid., 66).

Прежде чем расстаться с княгинею Дашковою, скажем несколько слов о ее наружности. Вот как ее описывает Дидро: «Княгиня Дашкова вовсе не хороша; она мала ростом; лоб у нее большой и высокий; щеки толстые и вздутые; глаза ни большие, ни малые, несколько углубленные в орбитах; брови и волоса черные; нос приплюснутый: рот большой; губы толстые; зубы испорченные; шея круглая и прямая; грудь выпуклая; талии вовсе нет; движения ее быстры; в ней нет никакой грации, никакого благородства (noblesse), но много приветливости; все черты, взятые вместе, составляют характерную физиономию»... «Горе чрезвычайно состарила ее и совершенно расстроило ее здоровье»... «В нынешнем году, в декабре 1770 г., ей было 27 лет, а на вид ей можно было дать 40».

Из этого очерка видно, что в портрете княгини Дашковой, приложенном к лондонскому изданию ее записок, где она представлена еще весьма молодою, наружность ее, кажется, через-чур польщена. Известно, что в ее Запискам приложен еще и другой портрет, на котором она изображена уже в старости, во время пребывания в ссылке в селе Коротове, в Череповецком уезде [427] Новгородской губернии. Она сидит тут в избе, в халате со звездой, на голове колпак, на полке стоят книги¹².

_________________________________________

Мемуары княгини Дашковой были изданы в первый раз по-английски (как они и были ею написаны) под следующим заглавием:

Memoirs of the Princess Daschkow, lady of honour to Catharine II. Written by herself, comprizing letters of the empress and other correspondance. Edited by W. Bradford. 2 v. London. 1840.

Немецкий перевод:

Memoiren der Fuerstin Daschkoff. Zur Geschichte der Kaizerin Katharina II. Nebst Einleitung von Alexander Herzen. 2 Bd.

Французский перевод в la Bibliotheque russe et polonaise. Paris 1859, vol. IX–XII.

Русский перевод, изданный в Лондоне в 1859 г., крайне неудовлетворителен, он наполнен множеством самых грубых ошибок, искажающих смысл подлинника.

В русской периодической печати появлялись следующие отрывки из мемуаров кн. Дашковой:

В «Москвитянине» 1842 г., № 1, стр. 97–116 (первые годы жизни до организации заговора в пользу Екатерины), и № 2, стр. 505–521. (Путешествие за границей, с пропусками).

В «Современнике» 1845 г., № 1, стр. 5–32. В переводе Я. К. Грота (Академическая деятельность).

В «Русской Старине» 1873 г., № 11 (восшествие на престол Екатерины II).

Не касаясь литературных произведений кн. Дашковой, мы приведем теперь лишь список журнальных статей и отдельных сочинений о ней, а также и материалов для ее биографий, появившихся в различных изданиях.

Новиков. «Опыт исторического словаря о российских писателях». Спб, 1772 г. Новое издание П. А. Ефремова, в Материалах для истории русской литературы. Спб., 1867 г., стр. 31.

Diderot. «Sur la princesse d’Ashkow»: Oeuvres, edit. 1821, t. III, p. 93–105. В переводе на английский язык эта характеристика Дашковой помещена в издании ее Записок, сделанном г-жею Брадфорд. т. II, стр. 177–192, а оттуда перешла и во все переводы ее записок. [428]

«Друг Просвещения» 1806 г., № 3, стр. 271–273.

Некролог в «Вести. Евр.» 1810 г., № 2, январь, ч. 49, стр. 149–151.

Биографический очерк в «Дамском Журнале» 1823 г., ч. I, стр. 147.

Статья Макарова в его словаре женщин-писательниц. «Дамский Журнал» 1830 г., ч. 29, стр. 35–36, и ч. 31, стр. 195–201.

«Словарь светских писателей» митрополита Евгения, изд. 1845 г., 1, 157–159.

«Словарь достопам. людей рус. земли» — Бантыша-Каменского.

Энциклопедические Лексиконы — Плюшара и Старчевского.

Переписка Дашковой с императрицею Екатериною и другими лицами, а также письма мисс Уильмот, помещены в изданиях записок Дашковой.

Письмо императрицы Екатерины к Дашковой (28-го апреля 1774 г.) в «Москвитянине» 1842 г., № 11, стр. 143–144.

Я. К. Грот «О Фелице и Собеседнике». «Соврем.» 1845 г. № 11.

Письмо кн. Дашковой к митрополиту Платону с просьбою о доставлении старинных драматических сочинений. «История Моск. Славяно-Греко-Латинской Академии», Смирнова. М. 1856 г., стр. 331–332. Кроме того, два ненапечатанных письма кн. Дашковой к Платону находятся при делах архив. москов. синод. правления 1783. Впрочем, содержание этих писем известно. (См. кн. Смирнова, стр. 379).

Статья о Дашковой V. R. в XIII томе издания: «Nouvelle Biographie generale, publie par F. Didot, sous la direction de Hoefer. 20 v. Paris. 1852–1857 г. Дашковой тут посвящен целый столбец.

Н. А. Добролюбов. «Собеседник Любителей Российского Слова». «Современник» 1856 г., №№ 7 и 8, и в «Собр. Сочин.» т. I.

Д. И. Иловайский. «Е. Р. Дашкова». «Отеч. Зап.» 1859 г., №№ 9–12, тт. 126 и 127.

А. Н. Афанасьев. «Литературные труды кн. Е. Р. Дашковой», «Отеч. Зап.». 1860 г., т. 129.

Edm. Taigny. Catherine II et la princesse Daschkoff. Paris. 1860.

П. Фирсов. «Кн. E. P. Дашкова». «Рассвет» 1860 г., т. V и VI. №№ 2, 3 и 4.

Письмо Дашковой в Николаю Петровичу Николеву (об оде [429] Николева, понравившейся императрице Екатерине). «Русская Правда», Альманах на 1860 г., стр. 72–73.

«Замечательные случаи и черты из жизни княгини Е. Р. Дашковой». «Час Досуга» 1861 г., № 1, стр. 10–30. (Извлечения из статей Иловайского, Фирсова и «Энциклопедического Лексикона»).

«Е. Р. Дашкова». Из записок С. Н. Глинки. «Рус. Слово» 1861 г., № 4, стр. 1–10.

Два письма кн. Дашковой к императрице Екатерине «Ч. О. И. Д. P.» 1862 г., т. I. Смесь, стр. 171 (напечатаны также в нижеследующей брошюре П. Пекарского).

П. Пекарский. «Материалы для истории журнальной и литературной деятельности Екатерины II». Приложение к III тому записок Ими. Академии Наук, № 6. Спб., 1863. Тут мы видим отношения Дашковой в императрице Екатерине по изданию «Собеседника». В приложении есть несколько писем Дашковой к Екатерине II.

Письма Дашковой в Г. А. Потемкину, см. в книге г. Лебедева: «Графы Никита и Петр Панины». Спб., 1863 г., стр. 177–179 и 282–284.

«Черты из жизни Е. Р. Дашковой». «Р. A.» 1864 г., стр. 571–586. Два письма к Екатерине, дело о приобретении места для дома в Москве, хозяйственные распоряжения и несколько черт о пребывании ее в Коротове.

«Директор Академии Наук Е. Р. Дашкова». «Ч. О. И. Д. P.» 1867 г., 9–53. Доклады Екатерине, переписка с Безбородко, проэкт устава Российской Академии.

Письмо княгини Дашковой в мисс Уильмот помещено в числе «Материалов для Истории России, извлеченных из рукописей британского музея в Лондоне Н. И. Стороженном». «Ч. О. И. Д. P.» 1870 г., № 3.

Переписка княгини Дашковой с братом А. Р. Воронцовым, напечатанная в «Архиве князя Воронцова», т. V, стр. 157–283. Хотя над многими письмами нет никакой пометы, но, по содержанию, их должно во многих случаях расположить в ином порядке, чем это сделал издатель.

Письмо Дашковой из ссылки к императору Павлу (весной 1797 г., «Р. A.» 1871 г., стр. 1486).

Отпускная, данная Дашковою своей крепостной. «Русск. Стар.» 1873 г., т. VII, 808.

Записка Дашковой к графу Безбородко. «Р. A.» 1872 г., стр. 1182.

Письмо Дашковой к графу Никите Петровичу Шереметеву (1807 г.). «Р. A.» 1873 г., № 10, стр. 1908–1909. [430]

Письма мисс Уильмот (1805–1807 гг.), отрывки из них переведены в «Р. A.» 1873 г., № 10, стр. 1825–1908. В. С.

_________________________________________

От Редакции. Подробная характеристика Дашковой, представленная выше на основании свидетельств современников, находившихся к ней в близких отношениях, вполне уясняет взгляд, какой, но нашему мнению, необходимо иметь на ее Записки: это материал не маловажный для истории Екатерины II, но на каждой его странице виден резкий отпечаток характера и ума автора. К показаниям Дашковой надо относиться очень осторожно и отнюдь не принимать на веру все ее рассказы как о себе самой, так и о тех лицах, с которыми ей доводилось встречаться в жизни. Беспристрастие не было в числе достоинств кн. Екатерины Романовны. Поэтому читателя не должны удивлять ни выспренные ее похвалы Екатерине II, ни грубые, резкие и едва-ли всегда справедливые черты, приводимые ею к характеристике злополучного Петра III.

Просим не забывать, что «Русская Старина», помещая на своих страницах рассказы кн. Дашковой о ней самой и о ее времени, представляет их исключительно как материал, хотя весьма пригодный для истории XVIII века и местами очень интересный, но только как материал, подлежащий строгой исторической критике исследователя той эпохи, которой принадлежит эта, во всяком случае, замечательная сподвижница Великой Екатерины.

Настоящий перевод Записок Дашковой сделан Д. Л. Михаловским непосредственно с английского подлинника, изданного в Лондоне в 1840 г. Ред

Текст воспроизведен по изданию: Княгиня Екатерина Романовна Дашкова. 1743-1810 // Русская старина, № 3. 1874