Собственноручная записка Эрнеста Иоанна, Герцога Курляндского (более известного под именем Бирона) о смутной эпохе его жизни

(Окончание).

Приехавши домой, я послал за Кабинетными Министрами, Черкасским и Бестужевым, и рассказал им все, что произошло того утра. В сию минуту вошел в комнату мою Каммергер Менгден и донес, что Принцесса Анна прислала Секретаря своего, которого подозревает в дурных замыслах, чтоб я подробнее расспросил его. Министры начали его тотчас расспрашивать, и оказалось, что Принц Брауншвейгский затеял было возмущение, и что подробнейшие о том сведения получить можно от его Адъютанта и от некоторых особ, заседавших в Совете. Яковлев, один из них, тотчас признался в своем преступлении. Адъютанта также арестовали, который признался, что он был [147] употреблен Принцем, дабы произвести в народе возмущение; что сам Принц хотел в то время, как сменять будут караулы, объявить себя главою заговорщиков, силою уничтожить все, что бы ни захотело ему противиться и сделаться в Государстве первым лицем после Императора. Он хотел намерение сие произвести в действие в тот самый вечер, когда Императрица Анна скончалась; но Вольфенбиттельский Тайный Советник Кейзерлинг присоветовал ему подождать до того времени, пока он будет объявлен Генералиссимусом всех Российских войск. Министры, слышавшие сие признание, полагали, что нужно собрать в тот же вечер всех особ первых двух классов, и открыть им все происшествие. Таким образом съехались Фельдмаршалы Князь Трубецкой и Миних, 3 Кабинетных Министра, Принц Гессен-Гомбургский, Генералы Ушаков и Чернышев, Адмирал Головин, Тайный Советник Граф Головкин, Обер-Шталмейстер Князь Куракин, Д. Т. С. Князь Трубецкой: я всем им объявил слышанное от Принца и то, что случилось после, и потом положил все на бумагу. Т. С. Бреверн перевел это на Русский [148] язык, и публично прочел: все были в смущении, не полагая, чтоб можно было затевать дела, за последствия которых никто не мог отвечать. Вольфенбиттельский Министр Кейзерлинг находился тут же. К тому же времени приехала Принцесса Анна; она весьма огорчена была поступками своего мужа; уверяла, что не имела об них никакого сведения, и хотела ехать к супругу, переговорить с ним. Спустя несколько времени, прибыл Принц вместе с Кейзерлингом. «Я намерен сложить все свои чины», — сказал он входя в ту комнату, где все были в собрании. Я отвечал, что дело тут идет не о чинах, но о спокойствии Империи, что я всем принужден был объявить разговор, который имел с ним накануне, который и повторил в другой раз. При сем поднялся всеобщий ропот. Генерал Ушаков, подошедши к нему, сказал: «Я никогда не воображал, чтоб вы решились на подобное дело, и пристойно ли отцу Императора проливать кровь его подданных? Знайте, что я по всей Гвардии старший Подполковник, и служу в том полку, на который вы полагаетесь в исполнении своего предприятия. Не думайте, чтоб я перестал [149] быть честным человеком». Тут Принц начал плакать, проклинать тех, кои подавали ему подобные советы, просил прощения, и три раза поклялся, что удержится от всяких подобных покушений. Вслед за сим подписал он бумагу, которой содержания не упомню; я приложил к ней печать свою, и все разъехались. Спустя несколько дней, приехала ко мне Баронша Менгден, вся встревоженная, и рассказала, что была у ныне царствующей Государыни, что Она показала ей портрет Герцога Гольстинского во весь рост его, чрезвычайно похваляя добрые его качества, присовокупляя, что показывает оный всем бывающим у Ее Высочества. Вслед за сим пришел ко мне Фельдмаршал Миних, и повторив слова невестки своей, присовокупил, что тут затевается какое-то намерение, которое должно было бы уничтожить в самом начале. Я отвечал, что всякой может иметь у себя портреты родных своих, а потому нельзя запретить сего. Ее Императорское Высочество Принцесса также об этом говорила со мною, но несколько дней спустя все сие утихло. Не задолго до моего несчастия, был у меня Фельдмаршал Миних, и говорил, между [150] прочим, что ему весьма подозрительны частые собрания Кавалеров Двора Ее Императорского Высочества у Французского Посланника. Я отвечал, что об этом совсем неизвестен, а впрочем, что Ее Высочество молода и много имеет пособия в народе, который был во всякое время Ей предан. Армия об Ней не думает, сказал он, за это я отвечаю. «Напротив, — продолжал я, — и народ и войско все от малого до великого любят Ее; вся Гвардия, даже тот полк Ее обожает, которым вы командуете». «Они все радуются теперь, что имеют Императора, и что снова утвердится ряд Государей мужеского пола, а впрочем, если бы и в самом деле существовала любовь к Великой Княжне, то чиниться тут нечего, а просто запереть ее в монастырь». Я ужаснулся, пришел в замешательство и не скоро мог опомниться. Фельдмаршал, заметив во мне перемену, присовокупил: «можно бы даже продолжить сие заключение на несколько лет». По произнесении сих слов, он тотчас ушел; увидев, что я не согласен с его мнением, и опасаясь, чтоб я не обнаружил оного, он решился не ждать более моего согласия. В ночи на 9 Ноября напали на [151] меня в постели гренадеры, неодетого посадили меня в Минихову карету, и Манштейн, Адъютант его, привез меня в Зимний дворец. Тут никто не сказал мне ни слова. После обеда посадили меня в кибитку, и со всем семейством отправили, под сильным караулом, в Шлиссельбург, где я и просидел до 12 Июня. Во все это время допрашивали меня три раза; во 2-м и 3-м допросе более всего настаивали на том, чтоб я объявил, в какой связи я был с ныне царствующею Государынею, и каким образом хотел свергнуть тогдашнего Императора, призвать сюда нынешнего Наследника и выдать за Его Высочество дочь свою. Прочие допросы не заключали в себе ничего важного, а именно, почему я говорил, что если Принцесса Анна сделается Правительницею, то Государством управлять будут Менгдены. Все прочее, что обо мне объявлено, несправедливо. На все вопросы я отвечал коротко, что ничего не знаю, ни о чем не ведаю. Поступали со мною самым бесчеловечным образом, противу существующего обыкновения изобличать обвиненного в преступлении поступками его, бумагами или свидетелями. Притом я был [152] Владетельный Герцог и вассал Польского Короля и Республики, а потому потребно было допрашивать меня в присутствии Польского Посланника. Но на представления сии не обращено было внимания, а сказано просто, что найдут свидетелей, чтоб уличить меня. Я удовольствовался сим обещанием. Наконец привели Графа Бестужева в самом жалком положении, который, приметив меня, поклонился и сказал мне: «Я сделал дурно, если отзывался невыгодным образом об Герцоге: я не могу сказать об вас ни чего предосудительного, и прошу Гг. Коммисаров записать в протокол, что меня побуждал к тому Фельдмаршал Миних, обещав меня освободить, если я обвиню Герцога». К сему присовокупил он, что кроме того принужден был обвинить меня потому, что не мог снести жестокого с ним обращения и боялся деланных ему угроз: все сказанное им состояло в суждении моем о поведении Герцога Мекленбургского и о Менгденовой фамилии, что я с Принцем хотел выходить на поединок и прочих подобных безделках. Собранные Генералы поздравляли меня, и отправили было в Петербург известие, что [153] дело мое принимает счастливый оборот, и вероятно кончится благополучно, но в ответ получили сильный выговор, что не надлежащим образом меня судили, с повелением, меня со всем семейством и Графа Бестужева привести, под строжайшим караулом, в Петербург. Тут, в последних числах Апреля, назначены были Кабинетный Секретарь Яковлев, Гвардии Маиор Загоскин и Капитан Гамалея, чтоб допрашивать меня в третий раз. Вопросы, деланные мне, были следующего содержания:

1-е, Все опасные намерения мои открылись: но милость Принцессы Анны, которая превосходит все мои преступления, пощадит меня, если я безо всякой утайки, отвечать буду на все их вопросы: тогда мне не только возвратят свободу, но и наградят меня; в противном случае, если я останусь в прежнем упорстве, поступлено будет со мною и всем моим семейством без милосердия, и мы вечно погибнем.

2-е, Великая Княгиня Елисавета обявила, будто я хотел свергнуть Императора, и возвести на престол Принца Гольстинского: для чего и каким [154] образом намеревался я произвести сие в действие, и кто были особы, к тому мною употребленные?

3-е, Для чего я упорствовал в своем намерении, когда Ее В-во, ныне царствующая Императрица, убеждала меня оставить сие намерение?

4-е, Что значили ночные переговоры мои с Ее В., нынешнею Императрицею.

5-е, Зачем Ее В-во столь часто приезжала ко мне, и мы запирались и тайно друг с другом переговаривали?

Все сие объявлено уже было нынешнею Императрицею, но им хотелось от меня узнать подробнее все обстоятельства сего дела. Я отвечал в немногих словах, что все сказанное мне неизвестно, я об этом никогда в жизни не думал; ночью не бывал у нынешней Императрицы, но один раз только и то среди бела дня был у Ее В-ва с почтением, а причиною Ее посещений была особенная милость Ее ко мне и моему дому. Впрочем я уверен, что Ее В-во ничего обо мне не могла говорить, и я готов терпеливо сносить грозящую мне участь в надежде на Бога, который, ведая сердца наши, все устроивает по своему усмотрению. Вслед за сим Кабинетный [155] Секретарь Яковлев, выслав двух помощников своих, продолжал наедине уговаривать меня, чтоб я все чистосердечно объявил, и что сие будет одно средство помочь мне. Я отвечал, что не требую никакой помощи на тех условиях, которые мне предлагают. Увидев, что нет надежды что нибудь от меня выведать, отправили меня 13-го Июня из Шлиссельбурга, под сильным прирытием, в заточение: я проехал сухим путем и водою до 15-го Ноября, и тут прибыл в то место 1, где должен был кончить жизнь, и если бы Всемогущий не излил милости своей на Е. И. В-во, то конечно наступил бы скоро наш конец, ибо мы томились в нестерпимой неволе. Однако ж 20-го Декабря наступил час нашего избавления; прибывший к нам курьер привез нам радостнейшее известие, что мы освобождены из под ареста. 28-го Декабря сгорел дом, в коем мы заключались, и мы переехали в дом к Воеводе, где и пробыли до 27-го Февраля. Отсюда отправились в путь и через четыре недели прибыли сюда 2. Бисмарк с братом моим приехали спустя [156] несколько месяцев. Теперь мы все здесь вместе, ожидаем милости от Бога и Е. И. В-ва.


Комментарии

1. Пелым.

2. В Ярославль.

Текст воспроизведен по изданию: Собственноручная записка Эрнеста Иоанна, герцога Курляндского (более известного под именем Бирона) о смутной эпохе его жизни // Сын отечества и Северный архив, Часть 123. № 3. 1829

© текст - Булгарин Ф. В. 1829
© сетевая версия - Thietmar. 2019
© OCR - Strori. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Сын отечества и Северный архив. 1829