СВЕН ВАКСЕЛЬ

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ МОЕГО ЖУРНАЛА

А ТАКЖЕ ИЗ ЖУРНАЛОВ ДРУГИХ ОФИЦЕРОВ, КОТОРЫЕ МЫ ВЕЛИ ВО ВРЕМЯ

КАМЧАТСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ,

15

ГЛАВА

Описание земли Камчатки, ее положения, современного устройства, природных богатств и прочих особенностей, а также об ее жителях, их промыслах, средствах существования и прочих, достойных упоминания, обстоятельствах

Южная оконечность полуострова Камчатка расположена на 51°10' северной широты. Линия его западного побережья тянется примерно в направлении от SO к NW до 58°10' северной широты. Астрономическими наблюдениями установлено, что восточная часть Камчатки расположена на параллели 60° северной широты, на 130°40' восточной долготы от Санкт-Петербурга, который нами принимается здесь в качестве первого меридиана. [109]

На Камчатке имеется три острога; это большие деревни, огороженные палисадами, т. е. тыном. Четвертым поселением является Петропавловская гавань. Все они населены русскими и управляются комиссарами, которые ежегодно присылаются из Охотской канцелярии. Первое и самое крупное селение — это Большерецкий острог, являющийся одновременно и гаванью для судов, прибывающих из Охотска; комиссары остальных острогов подчинены Большерецкому комиссару. Второе селение — Верхний острог на реке Камчатке; оно расположено на середине пути между Большерецком и Нижним острогом. Жители этого селения вынуждены заготовлять свои зимние запасы рыбы на морском побережье, так как рыба не поднимается так высоко по реке, хотя, говорят, и у себя они вылавливают немало рыбы. В этих краях, как передают, растет в некотором количестве лиственница — дерево, пригодное для судостроения; на морском же побережье из деревьев растут только толстые, но невысокие березы. Третий острог — Нижне-Камчатский; он стоит в устье реки Камчатки, где она впадает в Тихий океан. Здесь капитан-командор Беринг в 1727 году построил свои первые суда. Здесь с давних пор устроена также церковь. Так как в то время по всей Камчатке был всего один поп на четыре церкви, то по представлению нашей экспедиции в 1744 году послано в эти места несколько священников, которые понастроили много церквей. В каждую церковь назначили сведущего попа, и, как полагается, были устроены приходы. Этими благими мерами удастся распространить христианство в этом крае ⁶³. В Нижнекамчатском остроге находится также капитан Якутского полка с ротой солдат и тремя сотнями казаков, которые, по всей вероятности, и по настоящее время составляют весь гарнизон Камчатки.

Почва по всей стране — чернозем и, видимо, весьма плодородна. Между тем там не вырастают растения, плоды которых находятся над поверхностью земли, хотя в этом направлении делались многочисленные опыты. Причина, вероятно, та, что Камчатский полуостров имеет небольшое протяжение в ширину, а вытянут в длину и узок, и с обеих сторон окружен большими океанами, а именно — с востока Тихим океаном, с запада Пенжинским заливом, а с юга омывается громадным Южным океаном, простирающимся до самой равноденственной линии и еще дальше. Отсюда возникают постоянная влажность и густые туманы, поднимающиеся от моря, а потому и солнце не может оказать своего действия на почву; следовательно, ничего не может созреть, и все растения, выросшие наполовину, засыхают и погибают, не принеся плодов. Подземные же растения, [110] как репа, редька и тому подобные корнеплоды, отлично развиваются ⁶⁴; мне самому попадались там репы весом в два и три фунта и притом весьма хорошего вкуса. Тем не менее, в Нижнекамчатском остроге, около находящейся там церкви, удавалось несколько раз в виде опыта доводить до полной зрелости ячмень. Это, однако, происходит далеко не каждый год, но только в те годы, когда выпадает сухое лето, а с моря не слишком часто набегают туманы. Такое состояние погоды случается, однако, очень редко и бывает, кажется, один раз в десять лет. Влажность в этих местах настолько велика, что камчадалам иной раз приходится по три или четыре раза начинать снова лов рыбы для изготовления зимних запасов, так как им не удается высушить рыбу. От постоянной сырости мясо пропадает, и от рыб остается одна только кожа, по этой причине, как указано выше, им по три и четыре раза приходится выходить на лов рыбы.

Но и здесь видна неизмеримая щедрость и благость бога. Он не оставляет свои создания и не дает им умереть голодной смертью, ибо хотя он и лишил их хлеба и других обычных предметов питания, но дал им в избытке прекрасную ценную рыбу, а также другие необходимые для поддержания жизни предметы, о которых скажем ниже. Иной раз даже кажется, что Камчатка как бы нарочно предназначена для рыбного промысла, ибо, в особенности по западному побережью, по всему его протяжению, от юга до севера, в море впадают многочисленные небольшие речки; в этих местах камчадалы устраивают свои поселения. Каждой весной из моря вверх по рекам поднимается такое громадное количество рыбы, что они не рискуют ставить свои сети во всю ширину рек, часто достигающей двадцати сажен, а ставят только четыре или пять сажен сетей, иначе от массы попадающей в них рыбы сети рвутся. На Камчатке растет также особый вид крапивы высотой в восемь или девять футов. Из нее они приготовляют сети, для чего приходится собирать крапиву с осени и обрабатывать ее наподобие льна, то есть трепать, чесать и прясть, и из пряжи плести сети. Их приходится делать каждый год заново, так как сети, изготовленные из волокон этой крапивы, не выдерживают больше одного лета.

Рыба, которая там ловится, — лосось различных сортов. Первый и лучший сорт называется у них чавычей. Мясо этой рыбы белое, весит каждая рыбина от семидесяти до восьмидесяти фунтов, она нежна на вкус и очень жирна. Эта порода рыб ловится от середины мая до конца июня, а после этого в течение всего года не попадается больше ни единой рыбы [111] этой породы. Ее по большей части солят, так как она слишком мясиста и не поддается поэтому сушке. Другой сорт — тоже из породы лососей — называемая у них неркой. Она весит от семи до восьми фунтов, мясо ее красное и жесткое, на вкус оно, правда, недурно, но люди нашей команды заметили, что сразу, когда начинаешь питаться ею, образуются сильные запоры. Камчадалы, однако, ничего подобного не знают, они сушат эту рыбу на солнце и делают из нее так называемую юколу. Третий сорт называют кетой. Эта рыба по величине немного больше нерки, мясо ее белое и мягкое, из нее также приготовляют юколу. Четвертый сорт — мальма. Она гораздо меньше, чем оба описанных раньше сорта, и так как эта рыба очень жирна, а мясо ее тоже совсем мягко, то из нее камчадалы готовят свои запасы рыбьего жира, что делается следующим образом. Рыбой заполняют доверху большой чан, затем бросают в него раскаленные камни и плотно закрывают; в результате из рыбы вытапливается жир. Затем продолжают кидать в чан раскаленные камни, пока весь жир не вытопится. Таким образом получают из двух-трех тысяч рыб большую бочку чистого и прозрачного рыбьего жира, который в продолжение всего года употребляют в пищу вместо масла.

Я едва не забыл указать, что самая первая рыба, которая приходит весной в громадных количествах, это сельдь. Как-то раз в Петропавловской гавани мы бросили сеть и не могли ее вытащить обратно на берег. Пришлось подъехать на лодках и черпать из сети рыбу ведрами. Я уверен, что за этот единственный завод сети, длиной приблизительно в двадцать пять сажен по обоим ее крылам, мы выловили свыше пятисот бочек. По-видимому, это очень недурной сорт сельди, и я думаю, что если бы иметь на месте испанскую соль и засаливать ею эту сельдь, то она ничем не уступала бы голландской селедке. Сельдь, однако, остается в этих водах лишь недолгое время, по всей вероятности потому, что ее очень сильно преследуют киты; некоторые из них гнались за сельдью даже в нашей гавани.

Вот еще один способ, каким камчадалы обеспечивают себя продовольствием на зимнее время: они выкапывают в земле большие и глубокие ямы и засыпают эти ямы доверху свежей живой рыбой всяких пород до двадцати-тридцати тысяч штук. Затем яма покрывается дерном, а чтобы песцы и другие животные не подобрались к запасу, поперек, поверх ямы, кладется несколько бревен. Здесь рыба остается лежать, гниет и превращается в какую-то слизь. Это для камчадалов лучшее лакомство, а так как запасы его очень велики, то из [112] них варят также пищу для собак. Называется это у них юколой. Когда приближаешься к тому месту, где имеется такая яма с рыбой, то по запаху чувствуешь ее за добрую четверть мили. Мне самому никогда не приходилось пробовать юколу, но некоторые из наших людей ели ее с большим аппетитом.

Солью они обеспечивают себя таким же способом, как и жители Охотска, о чем рассказано подробно в седьмой главе.

Рыба, которую они ловят, той же породы, как у камчадалов, но так как способы приготовления ее отличаются, то я и счел необходимым описать здесь все это для обрисовки образа жизни камчадалов.

Что касается других источников пропитания у камчадалов, то следует отметить, что они собирают большие запасы различных ягод, которые в изобилии растут на Камчатке, как то: бруснику, голубику и клюкву, и в течение всей зимы употребляют их в пищу.

На Камчатке растет также один из видов лука или, точнее сказать, чеснока, так как он по вкусу и запаху весьма на него походит. Жители собирают его ранней весной, как только с земли сойдет снег; в это время года он еще сочен, а потом становится деревянистым. Они засаливают его целыми бочками и в течение всего года употребляют в пищу: кладут его в рыбный суп и другие свои блюда, которым он придает очень приятный вкус. Этот лук камчадалы называют черемшой. Они выкапывают также луковицы желтых лилий, которые в тех местах растут в изобилии и носят название сараны. Они сушат луковицы этого растения и затем толкут в муку, которой они обычно заправляют свои жидкие супы до полной густоты. Если камчадал хочет особенно тонко полакомиться или угостить особенно желанного гостя, то из этой муки с водой замешивается тесто, вроде как для блинов, и запекается на рыбьем жиру в виде оладьев, которые мне неоднократно приходилось есть и которые очень приятны на вкус. Далее приготовляется сушеная рыбья икра, которая предназначается, главным образом, для мужчин, отправляющихся в лес для добычи диких зверей. Имея при себе один-единственный фунт этой сушеной икры, камчадал обеспечен провиантом на целый месяц, ибо когда ему хочется поесть, он срезает кору с березы (а они растут здесь везде во множестве), снимает верхнюю мягкую кору, а твердую ее часть, прилегающую ближе всего к стволу дерева, намазывает небольшим количеством взятой с собой рыбьей икры, а затем поедает ее, как сухарь или как бутерброд, что и составляет всю его пищу ⁶⁵. Наполнив, кроме того, свой желудок чистой водой, он снова на [113] целые сутки становится работоспособным. Туши пойманных зверей они также не выбрасывают, будь то соболь, горностай, лисица, выдра или крыса, — все равно, мясо добычи идет в пищу охотнику.

В летнее время они обнаруживают отличные познания в ботанике, так как употребляют в пишу разнообразные дикие коренья, и хотя на Камчатке произрастают многие виды кореньев, крайне вредных для человеческого организма, но камчадал никогда к таким кореньям не притрагивается, так как очень хорошо знаком со всеми их свойствами. Употребление в пищу хлеба — вовсе непривычное для них дело, а многие из них даже утверждают, что заболевают от него. Поэтому они особенно и не стремятся его получить. Если угостить их куском хлеба, то они сначала съедят рыбу или другое какое-нибудь свое блюдо и лишь потом хлеб.

Вопрос об одежде разрешается у них тоже чрезвычайно просто, ибо, заметив, что старая одежда пришла в ветхость и что нужна новая, они убивают трех или четырех собак, в первую очередь старых, уже не могущих служить ездовыми, и выделывают их шкуры — таким образом, материал для нового платья готов. Затем из одного куска сшивается верхняя одежда вместе с шапкой, мехом наружу; такое платье у них называется кухлянкой; в нем они ходят круглый год, зимой и летом, в течение трех или четырех лет.

Зимой они ездят на собаках; никаких других средств передвижения по суше они не знают. Поэтому собаки находятся у них в большом почете и пользуются хорошим уходом. О питании своих собак в течение зимы они заботятся так же, как о собственном своем пропитании, если не больше. Сани их — очень легкой и тонкой конструкции, связаны ремешками и по весу не должны превышать пятнадцати, самое большее шестнадцати фунтов. В них впрягаются четыре собаки, а груза на такие сани кладут до двухсот фунтов, причем, если дорога ровная и прямая, то хозяин сам тоже садится на эти сани; если же дорога идет в гору, то хозяину приходится помогать собакам. Собаки эти ростом невелики, но хорошо сложены и широкогруды. Управляют ими следующим образом: одна из собак передней пары (ибо они впрягаются в сани попарно) приучена слушаться известных слов команды, которые ей кричит хозяин, и она знает, следует ли ей бежать вправо, влево или вперед; остальные же собаки никогда не противятся вожаку и смотрят на него вроде как на командующего офицера. Если случится, однако, что в лесу встретится на пути соболь, лиса или другой какой-нибудь лесной зверь, то всякая дисциплина и респект [114] как по отношению к хозяину, так и по отношению к вожаку немедленно забываются, и удержать собак можно лишь с чрезвычайно большим трудом. Самое лучшее средство в таких случаях — это, если возможно, немедленно опрокинуть сани, тогда собаки не могут бежать дальше. Мне самому случалось ездить как на собаках, так и на оленях, и, по моему мнению, из обоих этих видов передвижения езда на собаках предпочтительнее, так как их постоянно можно держать при себе. Ночью приходится спать с ними в одной и той же яме, так что пользуешься их теплом, а в дальнейшее путешествие можно отправляться в любую минуту, по желанию. Оленей же приходится отправлять пастись, а на это теряется очень много времени, так как всякий раз приходится их ловить. Летом камчадалы не имеют никаких средств передвижения, кроме как по воде на лодках (там, где это возможно); там, где нет водного пути, — по способу апостолов, то есть пешком, неся мешок за плечами.

О камчадалах, живущих на восточном побережье, необходимо добавить, что они отправляются летом на своих лодках, зимой просто по льду в открытое море, нередко за три четыре немецких мили от берега, чтобы бить там морских бобров и других морских зверей. Это, конечно, связано с большой опасностью для жизни, и очень многие из них при этом погибают ⁶⁶.

Помимо этого, на Камчатке имеются еще и другие источники питания, которыми камчадалы умеют пользоваться. На Камчатке зимует множество лебедей и диких гусей, которые весной снова улетают на север; зимой же местные жители извлекают из них немалую пользу. На вершинах самых высоких гор водится также порода диких горных баранов, охота на которых сопряжена с большими трудностями и с опасностью для жизни, так как они обитают на самых высоких и крутых вершинах. Нам приносили несколько раз убитых горных баранов, и я должен сознаться, что они чрезвычайно приятны на вкус. Весят они от ста двадцати до ста пятидесяти фунтов, очень жирны, мясо их очень мягко; к сожалению, однако, их нельзя добыть в большом количестве.

Весной местные жители выезжают на своих лодках в море и плывут вдоль берега, обследуя прибрежные горные пещеры в поисках яиц морских птиц — чаек и всяких пород диких уток. Эти птицы водятся здесь в громадном изобилии. Случается иногда, что удается набрать полную лодку яиц. Они привозят их в свои становища, укладывают в бочки и поливают обильно рыбьим жиром так, чтобы яйца были совершенно им покрыты. Таким путем яйца могут сохраниться в течение целого года [115] и совершенно не подвергаются порче. Мы испытали этот способ, когда отправились в плавание из Камчатки в Америку. Мы взяли с собой довольно большой запас яиц и, как сказано уже, законсервировали их в рыбьем жиру. Это оказалось для нас крайне полезным: хотя яйца были собраны нами в апреле и мае, мы до самого ноября пользовались ими, пока не кончился весь запас; в течение всего времени не оказалось ни одного тухлого яйца, а ели их все с большим аппетитом.

Все эти подробности об образе жизни камчадалов я привел для того, чтобы показать, что они живут совсем не в таких скверных условиях, как многие склонны думать. Если они не будут лениться, то им не придется страдать от голода, тем более, что с юных лет они не приучены ни к чему иному и не имеют представления о лучшем образе жизни. Существует на востоке много других народов, которые далеко не располагают такими богатыми средствами к жизни и все же не помирают от голода.

Камчадалы ведут, кроме того, довольно оживленную торговлю с русскими купцами, приезжающими туда, торгуют мехом соболей, чернобурых и красных лисиц, выдр и других морских и сухопутных зверей и получают от этого немалый доход. Охота дозволяется им без всяких ограничений, сколько бы они ни были в состоянии добыть. После взноса в первую очередь положенной на них подушной подати — ясака (он платится за каждого мужчину, ибо женщины ничего не платят) в размере одного соболя или одной лисы, которые здесь расцениваются по три рубля (курильцы же вносят по одному морскому бобру), они вправе остальную свою добычу продавать купцам за наличные или выменивать на другие товары.

Камчадалы имеют также еще один источник дохода, которым соседние с ними народы не располагают. Дело в том, что на Камчатке растет в изобилии сладкая трава, из которой в этих местах гонится водка ⁶⁷. Камчадальские женщины собирают эту траву и очищают ее следующим способом. Каждый стебель разрезается ножом по длине, а затем удаляется наружная зеленая оболочка. Обычно эта операция производится просто зубами, отчего губы сильно распухают — показатель той едкости, которой обладает это растение. Очистив растения таким образом, их связывают в небольшие связки, а когда они начинают высыхать, то из них начинает выделяться какое-то дурманящее вещество. В таком виде его сдают в казну, которая за каждые сто фунтов уплачивает наличными десять рублей; собрать, однако, в течение лета сто фунтов под силу только очень прилежной женщине. Из ста фунтов травы можно выгнать ведро водки — первача, а следовательно, из трехсот фунтов — бочонок, который казной продается за шестьдесят рублей. Необходимо отметить, что первая порция водки, которая выделяется при перегонке, называется здесь водкой-первачом. Если же ее перегнать во второй раз, то получается напиток такой жгучей крепости, что его невозможно пить, не разбавив водой. Вкус этой водки отнюдь недурной. Я очень сомневаюсь, однако, чтобы она была особенно полезна для здоровья, в особенности для тех, кто к ней еще не привык. Что касается местных жителей Камчатки, то они выпивают ее в невероятных количествах и валяются ежедневно пьяными, если только могут ее раздобыть. Дело в том, что не удается изготовлять ее в неограниченном количестве: вся наличная водка немедленно распродается и выпивается. Многие даже настолько предусмотрительны, что дают под нее деньги вперед, чтобы не пропустить момента продажи и не остаться без водки. И все же большинство этих людей доживает до довольно глубокой старости и мало знакомо с каким-либо болезнями. Я проделал сам такой опыт: бросил в штоф с такой водкой-первачом серебряную монету и оставил ее там на ночь, а на следующее утро я увидел, что монета сделалась черной, как уголь, и не так-то легко удалось снова ее отчистить. Отсюда я заключаю, что этот напиток не может быть особенно полезен для здоровья. Должен отметить еще одно замечательное свойство этой водки. Если, например, человек с вечера напьется пьяным, ляжет вечером в постель и хорошенько выспится, то на следующее утро, проснувшись, стоит ему выпить один или два стакана чистой холодной воды, и он оказывается таким же пьяным, как был накануне, хотя не выпил после этого ни капли водки. Это совершенно достоверный факт, в котором я убедился собственными глазами и не на одном примере, а на самых различных людях, впрочем, только на местных жителях. Эта водка приносит казне довольно большой доход. В то время, когда я жил на Камчатке, там находилась команда в триста казаков, и все они получали свое жалованье, а также кормовые деньги исключительно из тех сумм, не говоря уже о нескольких арестантах и полагающейся для них страже, которые все довольствовались также из этого источника. Таким образом, собираемый ясак полностью поступает в доход казны без вычета каких-либо накладных расходов на его сбор. Больше того, нередко случается, что после покрытия всех расходов образуется еще излишек в несколько тысяч рублей. Эти деньги пересылаются Охотской канцелярии, в ведении которой находится [118] Камчатка. Уже из этого видно, какие доходы приносит казне водка.

Не будет, пожалуй, излишним сообщить кое-что и об устройстве жилищ камчадалов. Живут они преимущественно в ямах, выкопанных в земле, размером в восемь-десять сажен в окружности, если семья велика; ямы бывают обыкновенно глубиной полторы-две сажени. Яма покрывается сверху бревнами, а в середине крыша выводится несколько выше и засыпается слоем земли толщиной в фут или полтора. В середине такой крыши вырубается четырехугольный люк размером примерно в три фута по каждой стороне, который служит им вместо трубы, так как во всякое время года как раз под этим отверстием горит огонь, причем дым выходит через этот люк. Этот же люк служит вместе с тем и дверьми, через которые входят и выходят из этих роскошных хором (камчадалы называют их юртами), пользуясь при этом лестницей, проходящей в люк непосредственно над горящим снизу огнем. Такого рода устройство жилища, пожалуй, вполне подходит для камчадалов с их одеждой из собачьих шкур, но для морского офицера, одетого в белый, шитый золотом мундир, оно представляет известного рода неудобство ⁶⁸. С одной стороны юрты имеется также небольшое отверстие, через которое выпускается дым, если почему-либо он не пожелает уходить через предназначенный для этого дымоход. Когда зимой, погасив огонь, наглухо закрывают люк и крышу, то в течение всей ночи в юрте бывает тепло, точно в бане.

Описав, таким образом, положение Камчатки, образ жизни и питание местных жителей, произведения земли и устройство жилищ, я в дополнение к этому займусь описанием их внешности, черт характера и умственных способностей.

Не буду описывать прежней их безбожной религии, так как прекрасно известно, что еще примерно десять-двенадцать лет тому назад большинство из них коснело в самом темном язычестве и было предано отвратительным лжеучениям. Так как все они в последние годы благодетельной материнской заботой нашей великой государыни Елизаветы Петровны обращены в христианскую веру и сподобились святого крещения, то мы не будем поминать старых их грехов, но обойдем их молчанием с сердечным пожеланием и молитвой, чтобы всевышний укрепил и сохранил их в христианской вере и чтобы они проявили к ней еще большее рвение, а также верность богу и нашей всемилостивейшей государыне и матушке, нежели в прежнее время, когда они упорствовали в своих безбожных заблуждениях, которые очень часто приводили их к бунтам и [119] восстаниям, отчего с их стороны происходило много кровопролития.

Камчадалы обычно невысокого роста, имеют очень небольшие руки и ноги, цвет кожи темный, волосы и глаза черные. Лица их широкие и плоские, но не в такой степени, как у калмыков. По природе они вовсе не тупы, но отлично схватывают все, что приходится им объяснять. Они преданы тому, кому служат. О воровстве у них не приходилось слышать. Очень склонны они также к услужливости по отношению к чужим, так что обижаются, если прибывает приезжий и не приказывает им ничего делать для него. Это, говорят они, знак, что он нас не любит, иначе он приказал бы нам что-нибудь сделать. Приезжие стараются обыкновенно заключить дружбу с самым знатным камчадалом с тем, чтобы называть его другом. Камчадал же обычно не так легко идет на это, а отвечает, что, мол, он еще не знает его как следует, а потому и не знает, может ли быть ему другом, так как ведь недостаточно только называться другом, а нужно на самом деле сделаться другом и оставаться им навсегда. Такими словами они часто отклоняют многие предложения дружбы или просят предоставить некоторую отсрочку для размышления.

Насколько предупредительны они по отношению к посторонним, настолько ленивы они в отношении самих себя. Они нисколько не заботятся о том, чтобы создать какие-нибудь запасы. Добыв причитающийся для уплаты ясака мех, многие из них в течение всей зимы не отправляются больше в лес, чтобы промыслить что-нибудь, а рассуждают так, что, дескать, мне больше не надо, пускай остальные звери бегают в лесу до будущего года, тогда они станут еще лучше. И так во всем их обиходе: они не стремятся ни к какому излишку, но стараются добыть только необходимое к существованию, а если имеют столько, сколько им надо для удовлетворения насущных потребностей, то большего не ищут, а ценят только свою свободу.

Камчадальские женщины, напротив, очень трудолюбивы, и могу сказать по правде, что нигде на свете не встречал таких прилежных женщин, ибо они никогда не остаются праздными. Вся их работа распределена в зависимости от времени года, а от мужчин они получают только ту помощь, что те ловят для них рыбу и доставляют ее домой, в то время как женщины проводят целые ночи в работе, чистят рыбу, а днем заняты подготовкой ее к развеске и сушке, а также к засолке; и все это продолжается до следующего вечера, когда вся работа начинается с начала. Так продолжается в течение всего мая, июня и июля. В августе и сентябре они [120] собирают ягоды и копают луковицы желтых лилий (сараны), накапливая запасы на зиму. Далее идет работа по сбору, резке и очистке сладкой травы. Эту работу женщины стараются не упустить, так как это их собственный доход, и много ли, мало ли они наработают, а за каждый фунт получают по десять копеек. В октябре начинается сбор крапивы, и в течение всего ноября они заняты ее обработкой, чтобы привести ее в состояние, пригодное для прядения. В декабре и январе они прядут пряжу, а в феврале и марте заняты плетением сетей, в чем им немного помогают мужчины. В апреле они отправляются в лес на сбор черемши или дикого чеснока, а также иногда выезжают с мужчинами на сбор яиц и помогают варить соль. В мае весь этот круг работ начинается с начала и продолжается так в течение всей их жизни. Женщины немного толще мужчин, но руки и ноги у них также очень малы. Волосы и глаза у всех черного цвета; они очень любят густые прически, так что если им случается где-нибудь раздобыть чужие волосы, они вплетают их в свои собственные волосы, и в конце концов образуется густая и плотная прическа наподобие войлока — и это, по их мнению, чрезвычайно красиво. Женщины также весьма покорны своим мужьям и очень покладисты; очень редко приходится слышать, чтобы они жили в несогласии с семьей. Во времена язычества мужчины имели по нескольку жен, а в настоящее время только по одной. Это удерживало многих в течение долгого времени от перехода в христианство, ибо они говорили, что им жаль оставить своих жен, которым после этого, быть может, будет грозить нужда.

Как и мужчины, женщины носят одежду из собачьих шкур, сделанную по одному и тому же фасону. Только главы родов — тойоны и тойонки, что у них значит князь и княгиня, — носят одежду из оленьих шкур, кое-где немного вышитую и увешанную со всех сторон кусочками меха бобров, соболей, черных и белых лисиц и других животных; это их самая праздничная одежда. Вот все, что я хотел рассказать о камчадалах.

В заключение я хочу сообщить, что во время моего пребывания на Камчатке там было не более четырех тысяч камчадалов мужского пола, в то время как за сорок лет до того и еще ранее их насчитывалось, по крайней мере, вдвое больше. Такое заметное уменьшение их произошло по различным причинам. Во-первых, лет тридцать тому назад между ними жестоко свирепствовала оспа, от которой умерло несколько тысяч человек, так как у них, как и у других восточных народов, если появится эпидемия оспы, то после нее мало кто остается в живых. Во-вторых, они сами несколько раз устраивали бунты, [122] восстания и волнения, так что пришлось добрую долю их перебить, чтобы привести остальных к благоразумию. В-третьих, назначавшиеся из Якутска на Камчатку и часто сменявшиеся комиссары очень многих увезли, а попросту говоря, украли и похитили, пока это не стало известно. В 1733 году последовало запрещение, чтобы никто под страхом тяжкого наказания не смел ни одного из них оттуда вывозить, и с этого времени действительно число камчадалов стало снова расти ⁶⁹. На этом сообщение мое заканчивается.

16

ГЛАВА

Описание некоторых морских и сухопутных животных, а также птиц на острове Беринга, большинство которых мы употребляли в пищу, чтобы не погибнуть с голоду

В двенадцатой главе я уже говорил о морских животных, которых в 1741 и 1742 годах, во время нашего пребывания на острове Беринга, мы использовали для нашего питания. Я не привел, однако, описания их внешнего вида и свойств, а потому, согласно обещанию, я подробно изложу все, что мне удалось наблюдать там, полагая, что это читателю не будет неприятно.

Кит, которого вследствие громадной величины его тела мы считали как бы провиантским магазином, о чем уже выше мною было сказано, все же остался для меня загадочным животным, и о нем я, пожалуй, ничего больше не могу сообщить, кроме того, что его мясо и жир я очень часто употреблял в пищу и утолял ими свой голод. Так как киты, которых прибивало к берегу и выбрасывало морем, по всей вероятности, уже в течение продолжительного времени после своей смерти носились по морю, то, возможно, они потеряли частично свой нормальный вид, а мясо и жир их успевали уже приобрести кисловатый вкус, но, тем не менее, мы с удовольствием и аппетитом его поедали. Это морское животное уже с давних времен отлично известно в Европе, а потому особого описания его вовсе не требуется.

Первым морским зверем, которого я опишу, будет поэтому камчатский бобр. Шкура его совершенно черная, с длинным волосом, попадаются иногда между ними и такие, у которых замечается примесь волоса серебристого цвета. В воде и при солнечном свете морской бобр очень красив на вид. Мех его, [123] хотя и длинноволосый, обладает все же драгоценным блеском, напоминающим мех соболя. Самая большая шкура, снятая и растянутая для просушки, равна по величине приблизительно шкуре трехмесячного теленка, а туша его, то есть мясо, за которым мы, главным образом, охотились, весит примерно от сорока до пятидесяти фунтов; оно крайне жестко, невкусно и жилисто. Попадаются некоторые экземпляры, в особенности самки, несколько меньших размеров, но их мех, однако, значительно мягче, и внешний вид его гораздо лучше, чем у крупных зверей. Головы их имеют те же пропорции, что голова тюленя, хорошо известного в Европе. Сзади у него имеются два плавника, или ласта, тоже как у тюленя, а спереди два прямых ласта, которыми он пользуется для передвижения по суше. Нередко они проводят по нескольку часов на суше, лежа на песке на берегу моря. Следует полагать, что свое потомство они выводят на суше, но в таких уединенных пещерах, скрытых между горами, что нам так и не удалось это установить достоверно, хотя мы и прилагали к этому всяческое старание. К своим детенышам они очень привязаны, и если нам случалось встретить на суше самку с детенышем (ибо больше одного зараз они не имеют), то нам всегда удавалось убить их обоих вместе. Самка никогда не бросает своего детеныша, но старается подтащить его зубами с собой к воде, а иной раз детеныш уже настолько велик, что она едва в состоянии его поднять, сам же детеныш ничем сам себе не помогает, вследствие этого они оба лишь очень медленно подвигаются к воде, а потому, как сказано выше, обязательно попадают вместе в руки охотника. Полугодовалые и девятимесячные бобры называются кошлоками, мех их короче, а мясо мягче, чем у взрослых животных. На сушу они выходят по большей части зимой, когда на море свирепствуют штормы, — это лучшее время для их добычи. Убивали мы их крепкой дубиной или палкой, одним ударом по морде. Оставшиеся в живых бобры немедленно после того, как шторм уляжется, уходят обратно в море. Шкуры бобра продаются на Камчатке по пятнадцати, двадцати и двадцати пяти рублей за штуку и зачастую на китайской границе вымениваются на китайские товары из расчета по пятидесяти, шестидесяти и семидесяти рублей за штуку. Мне рассказывали также, что из Китая этот мех отправляется в страны, принадлежащие Великому Моголу, где их продают по самой дорогой цене, так как этот мех там считается очень модным. Больше я ничего о камчатском бобре сообщить не могу ⁷⁰.

Другое животное, которое я хочу описать, это морской кот. Он по размерам значительно больше, чем морской бобр: случалось [124] убивать отдельных самцов весом от четырехсот до пятисот фунтов. Самки меньше по размерам и весят от двухсот до трехсот фунтов. Пропорции голов у них те же, что у морского бобра, только по обе стороны пасти торчит по нескольку жестких волос, как у настоящих кошек. По цвету они серые, мех у них короткий, они имеют по четыре плавника-ласта, как и тюлень, а передние ласты у них не такие прямые, как у морских бобров. Зараз они приносят не более двух детенышей. Мясо у них слегка зеленоватого цвета и выглядит крайне не аппетитно; ему присущ также отвратительный запах, напоминающий запах старого козла, и все же мы в течение почти двух месяцев, не имея хлеба и с небольшим запасом соли, питались исключительно этим мясом. Морские коты почти весь год показываются на берегу, но около середины апреля выходят на берег в таких громадных количествах, что весь берег бывает покрыт ими; стада их насчитывают по несколько тысяч голов. Каждый самец имеет по двадцати и больше самок, которые располагаются кругом него; он же, точно глава семейства, сидит посреди них, а если какая-нибудь из его жен отойдет от него немного подальше или заглядится на что-нибудь постороннее, то он хватает ее пастью, бьет о камни и таким способом жестоко ее наказывает. Самка же ползает, как змея, вокруг его ног, как будто просит у него прощения, пока он не помирится с ней, только тогда он разрешает ей занять свое место и улечься среди остальных его самок. Очень часто также между двумя самцами возникают драки из-за ревности к самкам. Редко бывает, чтобы бой не окончился гибелью одного из бойцов, и тогда победитель забирает к себе всех самок своего побежденного противника.

Эти звери остаются на берегу на своих лежбищах до конца мая шесть недель, не принимая за все это время пищи или питья. Мы заметили три причины такого строгого поста: во-первых, они за это время спускают свой жир, вероятно, для того, чтобы подготовиться к наступающему теплому лету, ибо мы заметили, что те животные, которых нам приходилось убивать для своего пропитания вначале, вскоре после выхода их на берег, были чрезвычайно жирны, а впоследствии, к концу этого периода и ко времени их обратного ухода в море, они, напротив, оказывались совершенно тощими. Во-вторых, самки рождают своих детенышей на берегу; немедленно по рождении детеныши черны, как сажа, с коротким мехом, очень красивым по блеску; в возрасте трех или четырех дней, однако, они делаются серыми, и мех теряет блеск. Лучший мех можно добыть, если убить самку и вырезать детенышей из ее брюха. [125] Я имел кафтан из такого меха, который выглядел очень красиво. Каждая самка рождает одновременно не более двух детенышей, которые питаются материнским молоком из пары сосков, расположенных в передней части тела. Третья причина их строгого поста та, что они в это время спариваются. На все это требуется шесть недель времени, после чего все они зараз, как бы по уговору, уходят в море — по истечении двух дней на берегу не остается ни одного животного, и в течение всего года, до следующего апреля, они больше не появляются.

Третий зверь — это тюлень, которого мне здесь не приходится подробно описывать, так как это то же животное, которое распространено по всей Европе, а потому почти каждому отлично известно. Должен сообщить только об одном, что нам удавалось убивать экземпляры весом до шестисот-семисот фунтов. Шкура их бывает различной расцветки. Мне случалось видеть совершенно белоснежные экземпляры, а также белые, с небольшими черными пятнами по всему телу, случалось видеть и пестрых, самых различных цветов. Мясо их черно, как сажа, а для пищи очень жестко и противно, стоит только проглотить два-три куска, как становишься совсем сыт и не можешь ничего больше есть, а в скором времени опять чувствуешь себя голодным.

Четвертый морской зверь — это морской лев или сивуч, который по величине далеко превосходит описанных ранее зверей. Приходилось видеть сивучей длиной в двенадцать-пятнадцать футов с коротким мехом желтого цвета. Они не часто выходят на берег, но обыкновенно ложатся на большие камни, расположенные в воде, на порядочном расстоянии от берега, а таких камней в этих местностях встречается превеликое множество; как утверждают некоторые, они отрываются от гор вследствие землетрясений и падают в море. Я имею все основания верить этому предположению, так как за время моего пребывания на [126] Камчатке и на острове Беринга мне несколько раз пришлось наблюдать землетрясения. Взобравшись на один из таких камней, сивуч начинает реветь страшным голосом, так что его отлично слышно за добрых полнемецких мили и даже дальше, а если на том же камне уже расположилось несколько морских зверей других пород, то они немедленно спрыгивают в воду, как только появляется сивуч, и оставляют его на камне одного — по-видимому, никто из них не желает с ним связываться. Нам случалось неоднократно встречать их и на суше, но их громадная величина, мощный вид и страшный рев внушали нам робость, мы не смели подступиться к ним с нашими дубинами и оставляли их в покое. На Камчатке мне рассказывали, будто как-то раз на берегу моря между сивучом и обыкновенным сухопутным медведем произошел бой, в котором медведь потерпел полное поражение. Если бы медведю после многочисленных ранений не удалось оторваться от сивуча и спастись бегством, то, вероятно, сивучи удалось бы убить его, так как шкура сивуча настолько прочна и толста, что медведю никак не удавалось пробить ее зубами и когтями. Между тем камчадалы нередко убивают сивучей из своих луков отравленными стрелами, так как, будучи ранен, он не может долго оставаться под водой, а вынужден подниматься на поверхность дышать. При этом камчадалы его преследуют и каждый раз всаживают в него новые стрелы, пока им, наконец, не удается совсем его прикончить. Из шкуры сивуча они делают подошвенную кожу и ремни удивительной крепости, кожу пищевода и желудок они, растянув и просушив, вставляют в своих жилищах в окна вместо оконного стекла. Она, правда, не вполне прозрачна, но все же пропускает довольно много света и хорошо освещает жилище, покуда не почернеет изнутри от дыма. Тогда камчадалы снова ее вынимают, отмывают дочиста и снова вставляют обратно в окна, потому что она необыкновенно прочна. Мясо сивуча камчадалы употребляют в пищу; оно вполне съедобно. Покойному доктору Стеллеру удалось однажды убить на острове Беринга молодого сивуча весом в сто фунтов. На Рождество 1741 года он пригласил меня к себе в гости, мы наварили, нажарили и натушили мяса сивуча, и должен признаться откровенно, что оно мне пришлось необычайно по вкусу. Голова этого зверя имеет ту же форму, как и у прочих описанных мною морских животных; он имеет также передние и задние ласты, наподобие морских котов. Пятое животное — это морская корова, которую называют манате. Это замечательное животное, кажется, самое полезное из числа всех животных, описанных мною выше, мясо его чрезвычайно питательно. Могу утверждать, что никто из нас не выздоровел бы от цинги, если бы мы не начали питаться мясом этого животного. Морская корова никогда не выходит на сушу, но никогда не удаляется также далеко от берега. Во время отлива она отходит несколько дальше, чтобы не обсохнуть на берегу, а как только начинается прилив, она снова подходит ближе к земле и разыскивает себе пищу. Питается она морскими травами, выбрасываемыми морем, никакой другой пищи она не принимает. Поэтому ее мясо не имеет дурного запаха или скверного привкуса, а по виду и вкусу похоже на настоящую хорошую говядину, в особенности у не [127] слишком старого животного. Если же попадется старое животное, то у него мясо пронизано многочисленными жесткими и толстыми жилами и связками, которые не так-то легко разжевать, а потому оно не совсем легко переваривается желудком. Нам случилось раз убить теленка морской коровы, который застрял между камнями при отливе, обсох на берегу и уже не мог после этого выбраться назад. Вес его был равен приблизительно тысяче двумстам фунтов, мясо же было очень нежно на вкус. У нас не было только приправ, которые употребляются при приготовлении такого рода супов, а то наш суп из этого мяса ни в чем не уступал бы телячьему супу, как он готовится здесь. Взрослая морская корова, из числа тех, которых нам удавалось добыть, весит шесть, семь и до восьми тысяч фунтов, так что, добыв морскую корову, мы получали пропитание для всей нашей команды, то есть для пятидесяти, примерно, человек, на четырнадцать и более дней. Каждому было позволено готовить и есть это мясо, сколько и когда он пожелает. Мы заметили, что если положить это мясо на несколько дней в соль, то оно, по сравнению с мясом совершенно свежим, становится еще гораздо слаще и приятнее на вкус. В этом я имел случай убедиться, когда мы ушли с пустынного острова Беринга на Камчатку. Я тогда распорядился засолить несколько бочек этого мяса впрок в качестве путевого довольствия, так как никакой другой провизии у нас не было. Мы доставили небольшое количество этого мяса даже на Камчатку, и там все с большим аппетитом ели его: в течение всего пути оно казалось нам чрезвычайно вкусным.

Туловище морской коровы по внешнему виду напоминает перевернутую голландскую корабельную шлюпку. По сравнению со всей ее величиной голова морской коровы небольшая, она имеет маленькие уши и большие глаза. Самая широкая часть ее тела в плечах, а затем оно постепенно суживается, переходя незаметно в хвост. Хвост у морской коровы, как у большой рыбы, расположен поперек, шириной иногда до семи-восьми футов, а у более мелких экземпляров пропорционален общей величине тела. Хвост служит ей в качестве руля; при помощи него она управляет движениями всего тела. Спереди, под плечами у морской коровы находятся конечности — два довольно толстых и прямых ласта, как у бобров, при помощи которых она двигается против течения в поисках пищи, так как вблизи берегов растет большее количество морской травы, чем на глубоких местах. Двигаются морские коровы всегда против течения и настолько близко к берегу, что спины их виднеются во всякое время. У самок немного ниже передних конечностей [128] расположены две груди с сосками, вроде того, как они изображаются у русалок, ими они кормят своих детенышей. Кожа у них темно-коричневого цвета, чрезвычайно толстая, но очень мягкая и ни на что не пригодная. Волос у них нет, только по обе стороны пасти, которая немного похожа на пасть коровы, находится, как у кошки, по нескольку жестких длинных щетин. Когда срезаешь кусками кожу морской коровы, то оказывается, что все тело ее покрыто слоем сала толщиной в три или четыре пальца, словно у жирной свиньи. Когда же срежешь сало, то появляется уже само мясо, ярко-красного цвета, очень аппетитное на вид и еще более приятное на вкус. Сала мы сохраняли себе столько, сколько требовалось; мы вытапливали его и употребляли вместо масла.

Таким образом, я описал с возможной краткостью и в меру своего умения всех морских животных, которые встречались на нашем острове и мясо которых служило нам пищей свыше девяти месяцев. Остается только пожалеть, что смерть так преждевременно похитила доктора Стеллера. Как превосходный ботаник, анатом и естествоиспытатель, он, несомненно, мог бы сообщить крайне ценные сведения о природе этого острова. Может быть, среди его бумаг найдется какое-нибудь сочинение об этом; было бы очень желательно, чтобы оно было издано в свет ⁷¹.

Из различных пород морских птиц, уток, чаек и других, которых нам пришлось увидеть, я ни одной не в состоянии подробно описать. Мне не представилось случая хорошенько рассмотреть их, так как мы их не ловили и не стреляли. Я могу только сообщить о породе чаек черного, как сажа, цвета, не известной у нас в Европе. По размеру они так велики, что если растянуть их крылья так, как если бы они находились в полете, то от одного конца крыла до другого окажется семь-восемь футов. Они жестоко преследуют более мелких птиц других пород, и если только им удается добраться до них, то убивают их ударом клюва и поедают.

Из сухопутных животных на острове Беринга нам не встретилось ни одного, кроме так называемой каменной лисицы или песца, слегка голубоватого цвета, которые водятся там в таком неимоверном количестве, что нам стоило больших трудов держать их в некотором отдалении от землянок, в которых мы жили. Они совершенно не боялись людей и причиняли нам очень много вреда, обкрадывали нас и таскали всякие вещи, которые мы прятали от них: сапоги, чулки, подвязки и тому подобное, словом, все, что бы им ни попадалось на глаза. Мех их не такой мягкий, как у песцов, добываемых [129] в Сибири, что, как я полагаю, объясняется различием в пище по сравнению с сибирскими песцами, а также постоянной сыростью и непогодой, царящей без перемен на этом острове всю зиму и лето. Случалось мне встретить также белых лисиц, однако мех на спине у них остается немного желтоватым, а по качеству и по мягкости волоса они значительно уступают сибирским песцам ⁷².

Из сухопутных птиц нам попадалось неимоверное количество степных курочек, которых по-русски называют куропатками. Мы били их просто дубинками и не раз одним ударом убивали по три-четыре штуки. При этом остальные, не задетые ударом палки, взлетают, но вскоре опять садятся на те же места, так как, особенно вначале, они совершенно не боялись людей. В первое время, не сходя с места, можно было по пять шесть раз бросать в них дубинкой, и только позднее они стали проявлять робость и подбираться к ним стало гораздо труднее. В зимнее время куропатки становятся белоснежного цвета, к весне вырастает у них по нескольку коричневых перьев, а в течение лета они остаются совсем пестрыми.

Случалось нам также подстреливать крупных морских орлов черного цвета с белыми головами и употреблять их в пищу.

Можно с полным основанием задать вопрос: каким образом все эти сухопутные животные и птицы попали на наш пустынный остров, который ведь находится на значительном расстоянии от материка и ни с какого места твердой земли не виден? Известно также, что песцы никогда не отправляются по льду в открытое море на дальние расстояния, равно как и куропатки и орлы; насколько я могу припомнить, никогда не приходилось встречать их в открытом море. По этому вопросу я ничего определенного сказать не могу, но думаю, что в течение какой-то суровой зимы некоторые из этих зверей и птиц весной оказались на льду в поисках пищи, так как по весне из моря подходит рыба в неимоверном количестве, а некоторые рыбы, как, например, летающая рыба, по своей природе устроены так, что когда их гонят и преследуют более крупные рыбы, они выскакивают из воды и, быть может, падают на лед, представляя собой превосходную добычу для песцов и орлов. Могло случиться, что лед в это самое время разломился и льдина отплыла от берега. Таким образом, животные могли попасть на наш остров на какой-нибудь крупной льдине с Камчатки, из Анадыря, из Чукотки, а быть может, и из Северной Америки. Здесь с течением долгого времени они могли прижиться и размножиться в таком количестве, что в настоящее время в большом числе пород встречаются повсюду на острове ⁷³. [130]

17

ГЛАВА

Описание скорбутной болезни, или цинги, как мы ее наблюдали во время американской экспедиции

Так как эту болезнь я знаю как из собственного опыта, так и по наблюдениям над многими нашими людьми, видел много случаев и много разнообразных ее проявлений, то не будет неуместным рассказать кое-что об этой болезни в моей книге.

Известно, что так называемой скорбутной болезни, или цинге, подвержены по большей части мореплаватели, находящиеся в длительных и трудных плаваниях. Это, вероятно, объясняется тем, что они вынуждены питаться постоянно одной лишь соленой и сухой пищей, а зачастую употреблять также загнившую и вонючую воду, а также тем, что они перегружены тяжелой и крайне утомительной работой и подвержены притом постоянной сырости, действию влажной и суровой погоды, что и является главным источником этой болезни ⁷⁴.

У нас она начиналась обычно с ощущения сильнейшей вялости во всем теле, так что постоянно клонило ко сну, а если удавалось сесть, то не хотелось уже вставать с места. Отмечался все больше и больше усиливающийся упадок духа. У тех, кто поддавался первому приступу этой болезни, дело быстро ухудшалось, в дальнейшем появлялась одышка, одолевавшая больных до такой степени, что они после малейшего движения не могли перевести дух. Вслед за этим вскоре появлялась неподвижность всех членов, ноги и лодыжки распухали, лица принимали желтый оттенок. Вся полость рта, в особенности десны, начинали кровоточить, зубы шататься. Когда все эти признаки болезни были налицо (а развиться они могли в течение недели, если больной сам не боролся с болезнью), это значило, что цинга одолела больного. Он охотно оставался лежать и уже в дальнейшем не прилагал никакого усилия к тому, чтобы спасти себя от гибели, а, напротив, настолько падал духом, что скорее мечтал о смерти, чем о выздоровлении. Заболевание сопровождалось также особым чувством страха и тоски: при малейшей тревоге или громком крике наверху, на палубе, больных охватывала паника. При этом, однако, у большинства сердце продолжало работать нормально, они не ощущали никакой боли и обладали прекрасным аппетитом. Сами они не считали себя тяжело больными, ибо, когда я отдал приказ, [131] чтобы все больные были перевезены на берег на остров Беринга, то они пришли в большой восторг, стали усаживаться, взяли свою одежду, и каждый начал сам одеваться. Все они в один голос говорили: «Слава богу, мы переходим на землю, там мы поправимся и сами сможем позаботиться о своем выздоровлении». Вышло же совсем другое и гораздо более печальное, ибо многие только успевали выйти на палубу и глотнуть свежего воздуха, как немедленно умирали на месте, точно мыши, другие же умирали на пути к берегу в лодке, еще не добравшись до земли; короче говоря, почти все, кто слег еще во время плавания в открытом море, погибли. У большинства отмечались также при этой болезни постоянные запоры. Других же признаков, вроде горячки и лихорадки, колотья в боку, сыпи по всему телу, пятен и тому подобных явлений, о которых сообщает лорд Ансон в описании своего путешествия ⁷⁵, я ни на самом себе, ни на ком из наших людей не замечал. Возможно, конечно, что эта разница происходит вследствие различия в климате и разницы во времени года, так как цинга свирепствовала среди экипажа лорда Ансона в течение весны, мы же страдали ею осенью. Он находился в то время под южными широтами, на гораздо более далеком расстоянии от южного полюса, чем мы от северного полюса в северных широтах. Такая разница в широте дает полное основание предположить и большую разницу в климате против нашего.

Я считаю излишним приводить дальнейшие подробности этой болезни, так как о ней писали очень многие, и все авторы, которых мне пришлось читать, описывают болезнь так, как я наблюдал ее на моих товарищах и на себе самом. Достаточно сказать, что от этой болезни погибла половина нашей команды.

В заключение представляю копию предложения, сделанного мною спустя некоторое время капитану Чирикову, под начальством которого я тогда состоял. В этом предложении приводится краткое, но обстоятельное описание нашего образа жизни на пустынном острове Беринга. Поводом для этого предложения послужило следующее: люди, зимовавшие со мной на пустынном острове, не получали в течение всего этого времени провианта и просили меня оказать им содействие к тому, чтобы им взамен этого были выплачены деньги по существующим на Камчатке ценам. Это мое предложение было послано капитаном Чириковым в Адмиралтейств-коллегию с соответствующим представлением ⁷⁶.

Ниже приводится также копия справедливого и милостивого решения коллегии. [132]

Копия предложения, сделанного мною капитану Чирикову о провиантских деньгах, причитающихся моим людям за время зимовки на острове Беринга

«Высокоблагородному господину, морского флота капитану Алексею Ильичу Чирикову

Предложение

Нужда мне ныне воспоследовала прешедшие бывших со мною в вояже служителей, по известном и вашему высокоблагородию чрез репорты мои нещастливом пакетбота санкт Петра к острову прибытии, во время на оном острову зимования, також и в осенных и в вешных месяцах претерпенной смертной голод и претяжкие труды, хотя отчасти (ибо подробно оных и описать трудно) объявить и вашему высокоблагородию предложить, чего прежде от меня так еще не изъяснено было, что нужды такой не пришло. И дабы за излишнюю не причли мне похвалу, ибо ведаю, что и всяк поданной ее императорского величества раб присягою своею ее императорскому величеству всегда и везде верно служить и живота своего не щадить обязан и должен, крайне однакож и умолчать вовсе помянутых служителей всех неудобостерпимых нужд и в забвение оных предать мне, яко самовидцу и сострадальцу с ними, очищая совесть свою, не должно-ж; хотя приметца-ль за благо или не приметца токмо я долг мой отдать им тою совестью обязан, и чтоб они на меня богу жалобы не приносили в том, что ежели я за них старание иметь и нужды их объявлять не буду. Понеже ваше высокоблагородие ныне по прошениям тех служителей за неполученной им на означенном острову сухопутной и в переходе оттуда в Санкт Петропавловскую гавань морской провиант деньгами не токмо по два рубли, по чему например экспедичной провиант до Камчатки (полагая покупку оного и провоз еще дешевой) в казну становитца, но и с уменьшением по полтора рубли за пуд без указу из Государственной Адмиралтейской коллегии дать изволите сумневатца, якобы дорого, и дабы самое их лишаемое тогда повседневное пропитание хотя малым ныне заплачено-б было, ибо они много голоду натерпелись несравненно со оною ценою, кроме труда и холоду и великого беспокойства. Того ради вашему высокоблагородию во известие предлагаю: оные служители на упоминаемом острову, как по репортам моим явствует, время продолжали ноября со второго на десять числа 741 августа по третье на десеть число 742 годов. И завезенного с нами провианта выдавано было им муки на месяц человеку фунтов по тритцати, и по дватцати и по пятнатцати же, а на июль и ничего муки и круп и соли дачи не было, ибо провиант уже весь был в ыздершке. Только для самое [133] последней нашей нужды, когда уже господь бог паче надежды нашей (ибо и все мы были в отчаянии) свыше воспоможения нам даровал, что начинаемое тогда наше дело, то есть строение гукора, которой по данной от меня пропорции строил сибирской плотник Сава Старадубцов, в действо происходить стало, и надежда к возвращению оттуда являтца почела, то для переходу на нем до гавани Санкт Петропавловской едва дватцать пять пуд муки уберечь могли, чтоб хотя и переехать есть на чем будет, и хлеба ничего не будет, голодною не помереть смертью, и по отбытии с острова, которым провиантом все служители и переехали. И за таким крайным недостатком провианта, будучи на том острову, ели все непотребную и натуре человеческой противную пищу, что море давало, иногда бобровое и кошлоковое, и иногда котовое и нерпичье мясо, також и выкинутых из моря мертвых китов и сивучев, всю зиму и весну до майя месяца и маиа несколько дней. А потом, когда бог дал в майе месяце морскую корову, которую еще как и промышляли и чем едва домыслились, и за великостию ее насилу вытащили и чють было и людей не перетопила, то уже за великое благополучие поставили и за сладкую пищу мясо оной употребляли, и после их промышляли-ж, понеже оных коров мясо приятнее нам есть было, нежели кошлоковое и прочих вышеозначенных зверей, ибо бобровое хотя б дух и сносен был, но весьма жоско, как подошевная кожа, сколко-б ни варили и разжевать неможно, но целыми кусками глотали; а кошлоковое хотя того ж роду, токмо мяхче, для того, что моложе, а котовое очень воняет, а нерпичье и наипаче того, что при довольстве терпеть не можно одного духу, не токмо-б есть. А мы и то все ели, хотя мерзко и нездорово, того не разбирали, лиж бы только было, да и не токмо нерпичье, но и кишки из оной, которую у промышляли блиско, не бросали, но также их ели. Токмо и такой скверной пищи не довольно было к пропитанию, понеже в близости не имелось, но весьма далеко была. А промышлять ходили не все, ибо служителей больных всегда много бывало, да которые и здоровыми числились, и те едва на ногах бродили, понеже и во всех была цынготная болезнь, однакож и такие, хотя чрез великую силу, а промышляли, сколко могли, на себя и на болных, которые уже ходить не могли. А как строить стали помянутое судно, х которому выбрано было изо всех двенатцать человек, кои поздоровее, и отходить им от того строения для промыслу уже не можно было, то оставшие и для них по очереди промышляли-ж и от того и самим им пищи той недоставало, а и на ково принесут, и те недовольны-ж были. И тако все кругом голодовали, и лежащие и бродящие, и которые [134] служители померли — может быть, что не дожили века и от такова недоволства и от великова безпокойства. К тому-ж претяжкие и труды понесли (кроме ломки болшого судна и строения малого и протчего), понеже и для промыслу на пищу бобров, кошлоков, котов и нерпы ходили от жилища своего верст по десети и по пятнадцати и по дватцети и болше, да и то неспособными местами, чрез высокие хребты и утесы каменные, и на себе приносили чрез такое далное разстояние по всякой день: а люди и те, кои и промышлять ходили, и без такого труда, как выше показано, не в состоянии здоровьем были, еще же они и дрова на себе-ж про себя и про лежащих таскали верст по десяти и болше, ибо в близости и дров никаких несть. А время зимнее — студеное, и место пустое, не токмо изб или юрт, но и никаких лачюжек нет, обогретца и приютитца негде и зделать не ис чего, и валялись все в ямах покрыты только парусами. И в таком бедном житье живот свои мучили не девять дней, но деветь месяцов, и по истинне сказать, жалостно было смотреть на всех, каковы были. И ежели б тогда откуда-нибудь из посторонних персон господин какой от слуг своих, а командир от подкомандных своих, приехали туда и посмотрели б на всех, узнали ль бы, кто из них командир или протчие офицеры или матроз или плотник или кто господин или слуга? поистинне сказать — никак не распознали б, но всех бы за равно почли — и офицера за плотника, и господина за слугу, понеже уже не было разни ни между кем и ни в чем, ни у слуги з господином, ни у подчиненного с командиром, ни в подчтении, ни в работе, ни в пище, ни в одежде, понеже всякому и во всем до себя пришло ⁷⁷. И офицеры и господа лиж бы на ногах шатались, также по дрова и на промысл для пищи туда-ж бродили и лямкою на себе таскали-ж и с салдатами и с слугами в одних артелях были ⁷⁸. И за вышепоказанной служителей претерпенной смертной голод и претяжкие труды, по мнению моему, надлежит им за означенной недоданной указной провиант в гавань и за морской выдать денгами: за муку и за крупу и за соль по два рубли за пуд, по чему экспедичной правиант в казну до Камчатки обошелся, ибо и по оной цене дать им недорого будет, понеже и экспедичной менше двух рублей пуд в казну с провозом туда не обойдетца, разве болше. А ежели-б им по прибытии с острова на Камчатку выдать там провиантом, ибо они о том меня просили (что я и учинил бы, понеже на Камчатке при гаване Санкт-Петропавловской провиант оставленной от вашего высокоблагородия имелся, ежели-б не воспрепятствовало мне рассуждение о экспедиции, что тогда оная еще в действии состояла, и ежели паки в вояж итить повелено будет и служителей все по прежнему на Камчатку соберутца, тогда оной провиант весьма вознадобитца паче денег, и лутче им дать по два рубли за пуд, нежели-б тем провиантом, как я рассуждал по тогдашнему обстоятельству, ведая с каким великим трудом и продолжением провиант на экспедицию туда завозитца) то б они болше двух рублев за пуд получили, ибо на сторону менше б трех рублев пуда не продали, каков бы дешев ни был ⁷⁹. А, напротив того, и сами они, во время голодования на острову, ежели б кто привез туда лотку хлебов и стали бы у них прошать за одну ковригу по десяти рублев или болше, а у них бы служителей на столко иждивения имелось, то б по истинне никто и по такой цене за ковригу пяти фунтовую последнего своего иждивения без остатку отдать не пожалел бы, не токмо б по два рубли дать за пуд. Однако-ж ежели ваше высокоблагородие по такой предложенной от меня цене по два рубли за пуд без указу из Государственной Адмиралтейской коллегии дать сумневатца изволите, то хотя с убавкою по полтора рубли за пуд выдать ныне, дабы они, ежели им и по такой цене ныне не дать, а отписыватца и о том в Государственную Адмиралтейскую коллегию и ожидать указу, не остались и еще на продолжительное время в обиде, а о додаче уже к тому в добавок по выше объявленному моему мнению (во исполнение двух рублев, по чему экспедичной провиант с провозом до Камчатки по меншей цене стал) еще по пятидесят копеек за пуд предложить в милостивое разсмотрение Государственной Адмиралтейской коллегии и требовать указу.

Флота лейтенант Swen Waxell.

Октября 11 дня 1744 г.»

Прежде чем последовала резолюция Адмиралтейств-коллегии на это мое предложение, капитан Чириков был отозван в Петербург с приказом сдать команду мне, так что запрошенная резолюция была направлена на мое имя. Копию, согласно обещанию, привожу ниже.

Копия резолюции Адмиралтейств-коллегии, последовавшей по этому предложению

«Указ ея императорского величества самодержицы всероссийской из Адмиралтейской коллегии лейтенанту Вакселю.

В репорте твоем из Енисейска октября от 3 числа 745 года, коим объявляется поданные бывших в вояже на пакетботе «Санкт Петре» в 741 и 742 годах служителей флота капитану Чирикову доношение и верящие письма, которым просили, чтоб им за неполучение в показанных годах в бытность [136] на острову на том пакетботе, где зимовали и на Камчатке при гаване Санкт Петропавловской сухопутной, також по приходе с того острова в гавань провиант выдать наличным самим, а кои оставлены в Охоцке, за тех по поверенным от них письмам деньгами, по камчатской цене, показывая притом, что они от той невыдачи тяжкой претерпели голод, о чем по их к помянутому капитану Чирикову предложению объявляли: — что в бытность на том пустом месте питание имели непотребной и натуре человеческой противной пищею, морскими зверьми всю зиму, да и такой скверной пищи к пропитанию было недоволно, к тому и претяжкие труды понесли, отчего обращались все в несносной цынготной болезни, с которого предложения сообщил в колегию точную копию. И по общему де капитана с протчими обер- и ундер офицерами разсуждению согласились и определили: тем служителям за вышеписанный провиант, недоданной в бытность на острову и при гаване Санкт Петропавловске сухопутной, а в переходе с того острова — морской, выдать денгами из указной цены, как тот провиант на Камчатку становился: за муку, крупу и соль из двух рублев по одному рублю по пятьдесят копеек; а к тому о додаче пятидесяти копеек за пуд предложить Коллегии Адмиралтейской.

А из приложенной при том предложении копии усмотрено, что помянутые служители в бытность их чрез девять месяцев на пустом острову в пропитании имели крайнюю нужду, и что зверским и натуре человеческой противным, кроме самой последней необходимости скверным мясом питание, и в претяжких находились трудах.

Того ради сего января 21 дня по указу ея императорского величества Адмиралтейской Коллегии, в разсуждение означенного такого страдания и всеконечной нужды, как именно в копии с предложения Вакселева значится, определили:

Тем бывшим с вами в вояже служителям, как за всю бытность на пустом острову, так и на то время, сколько от того острова до Санкт Петропавловской гавани были в походе, числить в даче полной морской провиант по цене, какой оной на Камчатку становился, из которого прежде данной на показанном острову сухопутный провиант, также выданные по цене деньги вычесть, затем достальные за показанной морской провиант деньги кому что надлежит — додать.

Лейтенанту Вакселю учинить исполнение по сему ея императорского величества указу.

Вице-адмирал Александр Головин.
Секретарь Иван Васильев.

Января 31 дня 1746 году.

Канцелярист Михайло Хрусталев». [137]

На основании этого милостивого указа Адмиралтейств-коллегии каждый из рядовых служивых получил свыше ста рублей, в то время как по расчету на основании моего предложения по два рубля за пуд сухопутного провианта, каждому пришлось бы удовольствоваться немного свыше тридцати рублей, а они и этому были бы очень рады.

После этого состоялся еще милостивый указ ее императорского величества за собственноручной ее подписью, коим как я, так и прочие офицеры и люди, бывшие со мной в плавании, получали повышение в чинах с 15 июля 1744 года с выплатой полного жалования за время с момента производства. Тем людям, которые не могли быть произведены в чины, назначено было денежное вознаграждение, — «за претерпение многих и неслыханных нужд», как гласит выражение самого указа. Этот указ вышел уже осенью 1749 года.

Комментарии

63. Роль православной церкви как проводника русской политики ясно вытекает из инструкции, данной Берингу при отправлении экспедиции (см. прим. 6). Очень ярко выразил ее сам Ваксель, указывая, что «языческая» религия приводила камчадалов к бунту и кровопролитию, а православная — должна привести к покорности государыне-матушке.

64. Ваксель придерживается господствовавшей в то время, разделявшейся, между прочим, и Стеллером, теории о влиянии внутренней теплоты земного шара на произрастание растений. Стеллер высказывает ее неоднократно в своих сочинениях.

65. Это, на первый взгляд, совершенно фантастическое сообщение, видимо, вполне соответствует действительности. Вот что пишет такой серьезный наблюдатель, как С. П. Крашенинников: «Корка (березы) в большом употреблении, ибо жители, оскобля у сырого дерева корку, рубят оную топориками, как лапшу, мелко и едят с сушеною икрою с таким удовольствием, что в зимнее время не минует камчатского острожка, в котором бы бабы не сидели около березового сырого кряжа и не крошили объявленной лапши каменными или костяными топориками своими» (Крашенинников С. П. Описание земли Камчатки, ч. I, с. 191; см. также у Стеллера, прим. 43 наст. изд.).

66 Вот как описывает Стеллер (Neue Nordische Beitrage. II. с. 287) охоту на морского бобра по льду: «Нет зрелища страшнее, чем привал или ледоход, во время которого производится охота на морского бобра на приносимых с моря льдинах; зверя при этом бьют дубинами. Обычно при этом бывает такая буря и пурга, что едва возможно удержаться на ногах, и все же охотники не опасаются выходить на промысел даже по ночам. Они безрассудно бегут по льду, даже уже по плавучим льдинам, так бросаемым волною, что иной раз они как будто вздымаются в гору, а иной раз точно падают в бездну. У каждого охотника в руках — нож и шест, а на ногах — лыжи, подбитые костяными крючками или зазубринами, чтобы не скользить по льду и не упасть с нагромождающихся льдин. Шкуры приходится сдирать тут же на льду, и на это курильцы и камчадалы такие мастера, что за час успевают содрать до 30-40 шкур. Если счастье им улыбается, они доставляют всю добычу на берег. Иногда, однако, когда лед совсем относит от берега, им приходится бросать все, спасая собственную жизнь. Они спасаются тогда вплавь, привязывая себя веревкой к собаке, которая вплавь подтягивает их к берегу».

67. С. П. Крашенинников дает о сладкой траве следующие сведения (т. I, с. 197): «Сей травы по всей Камчатке весьма довольно. Камчадалки приготовляют оную следующим образом: нарезав стеблей, на которых коренные листья содержатся... оскабливают кожу с них раковиной и вешают на солнце сперва по одному, потом связывают их в маленькие, так называемые куклы по десяти стеблей, а из десяти до 15 кукол состоит тамошняя пластина. Когда трава провянет, тогда кладут оную в травяные мешки, в которых она по несколько дней сахарится, то есть сладкою пылью осыпается, которая выступает может быть изнутри ее. Сия пыль или травяной сахар по вкусу солотковат и несколько противен, а стрясается его с пуда сушеной травы не более четверти фунта.

При заготовлении объявленной травы женщины надевают перчатки ибо сок ее столь ядовит, что тело от него безмерно пухнет, чего ради как русские, так и камчадалы, которые весной едят сладкую траву сырую, кусают ее, к губам не прижимая. Мне самому случилось видеть, коим образом страдал от того некоторой приежжей, который, смотря на других, ел сладкую траву сырую, не употребляя никакой осторожности, слупая кожу с нее зубами, ибо у него не токмо губы, но и борода и нос и щеки, до которых он сочною травою касался, тотчас опухли и спрыщивели; и хотя пузырье прорвалось скоро, но струпье и опухоль не сошла более недели».

68. С. П. Крашенинников описывает вход в камчадальские юрты в таких выражениях: «Входят в юрты по лестницам стремянкам, под которыми обыкновенно очаг бывает, и для того во время топления юрты непривычному трудно входить и выходить из юрты: ибо и лестница так горяча бывает, что ухватиться нельзя, и проходя сквозь дым, должно переводить дух, чтоб не задохнуться» (Описание земли Камчатки. Ч. II. С. 27).

69. Гибель камчадальских племен — неизбежное следствие всей колониальной политики царского правительства. Точных цифр о численности ительменов в XVIII веке не имеется. Однако на основании описанных Стеллером (Beschreibung von dem Lande Kamtschatka, 1774, с. 21, 49-50, 79-80, 205, 225-232 и др.) варварских приемов ограбления и избиения целых племен в первую четверть XVIII века, можно судить о быстром вымирании этого народа. Стеллер считает, что за первые сорок лет XVIII века численность камчадалов уменьшилась в четырнадцать-пятнадцать раз. Причина этого, помимо эпидемий, избиений, увода, — обнищание народа из-за хищнического истребления промысловых зверей и рыбы, водка, сифилис — постоянные спутники колонизаторов. Еще в начале XX века (см. книгу Суворова. Командорские острова) численность камчадалов продолжала падать, и только при советской власти этот народ, как и другие народы Союза, зажил нормальной жизнью.

70. Стеллер (Neue Nordische Beitraege, II, с. 284) приводит очень яркое описание морского бобра: «Это грациозное и привлекательное животное, повадки его очень забавны и занятны, и притом это очень ласковое и привязчивое животное. Обычно они лежат на берегу семьями: самец со своей самкой, полувзрослыми животными — кошлоками — и совсем еще маленькими сосунками — медведками. Самец ласкает самку, гладит ее передними ластами, как руками, ложится на нее, а она многократно как бы в шутку с показной стыдливостью отталкивает его и забавляется со своими малышами, как самая нежная мать. Любовь их к потомству так велика, что они ради его готовы подвергнуться явной смертельной опасности; лишившись детенышей, они плачут во весь голос, точно маленькие дети, и убиваются до такой степени, что в течение десяти — четырнадцати дней, как мы наблюдали на ряде случаев, становятся худыми, как скелеты, болеют и слабеют и не желают уходить с берега в море. Во время бегства они держат сосунков зубами, а больших детенышей гонят впереди себя. Если им удастся убежать от преследователей, то, достигнув моря, они начинают насмехаться над ними так, что невозможно видеть их ужимки, не испытывая величайшего удовольствия. Они то поднимаются в воде, становясь вертикально, как человек, и танцуют на волнах, а иной раз подносят передние ласты ко лбу и держат перед глазами, как бы всматриваясь в кого-то против солнца, то бросаются на спину и чешут себе передними ластами брюхо, наподобие обезьян, затем кидают детенышей в воду и снова их ловят и так далее».

71. Сочинение Стеллера «Описание острова Беринга» (см. прим. 19) напечатано было лишь в 1781 году. Не приходится сомневаться в том, что Ваксель знаком был с материалами, собранными Стеллером.

72. Очень красочное описание песцов и их поведения на острове Беринга находим у Стеллера (Neue Nordische Beitraege. II. С. 274):

«Из четвероногих сухопутных животных на острове Беринга водится только каменная или полярная лисица (песец). Эта порода занесена туда, несомненно, плавучими льдами и, питаясь выбрасываемыми морем животными, невероятно размножилась. Я имел случай во время нашего злосчастного пребывания на острове более чем точно изучить повадки этого животного, по дерзости, хитрости и ловкости далеко оставляющего за собой обыкновенную лисицу. Рассказ об их бесчисленных проделках вполне мог бы соперничать с историей Альберта Юлиуса об обезьянах на острове Саксенбурге. Они пробирались днем и ночью в наши жилища и тащили все, что только способны были унести, даже предметы, явно для них бесполезные, как ножи, палки, мешки, сапоги, чулки, шапки и т. п. Они с таким неподражаемым искусством умели сбрасывать с наших провиантских бочек груз в несколько пудов, чтобы достать из них мясо, что вначале мы не решались приписывать им эти подвиги. Часто случалось, что, снимая шкуру с убитого животного, мы попутно закалывали ножом двух-трех других, которые пытались вырвать у нас из рук мясо. Если мы закапывали что-нибудь, хотя бы очень глубоко, и наваливали сверху тяжелые камни, то они не только находили зарытое, но, как люди, сдвигали плечами наваленные камни и, ложась под ними, помогали друг другу изо всех сил. Если мы клали что-нибудь на высокий столб, то они подрывали столб так, чтобы он опрокинулся, или же один из песцов, как обезьяна или кошка, взбирался наверх и с невероятной ловкостью и хитростью сбрасывал спрятанный предмет. Они наблюдали за всеми нашими действиями и сопровождали нас повсюду, куда бы мы ни отправились. Выброшенных морем животных они пожирали раньше, чем мог подоспеть кто-нибудь из людей, и этим наносили нам большой ущерб; то, чего они не могли съесть на месте, они утаскивали кусками в горы и прятали от нас, зарывая между камнями; так они сновали вперед и назад, пока оставалось еще что тащить. Другие песцы в течение этого времени стояли на страже и караулили, не приближается ли человек. Увидав издалека, что идет кто-нибудь из людей, они соединялись все вместе толпой и совместными усилиями зарывали добычу в песок и умели так искусно упрятать целого морского бобра, что невозможно было найти даже следов зарытого зверя. В ночное время, если нам случалось ночевать под открытым небом, они стаскивали у нас с головы шапки, а из-под нас вытаскивали бобровые одеяла и шкуры. Если мы ложились спать на туши убитых морских бобров, желая охранить их от покушения песцов, они из-под спящего человека выгрызали у животных куски мяса и внутренности. Мы спали всегда с дубинками в руках, чтобы, проснувшись от их возни, отгонять и бить их.

Где бы мы ни сели в дороге, они ждали нас и в нашем присутствии проделывали тысячи разных проказ, становились все нахальнее, и если мы оставались сидеть неподвижно, подходили вплотную и принимались грызть ремни наших новомодных самодельных сапог или же грызли даже сами сапоги. Если мы ложились и притворялись спящими, они обнюхивали наши носы, чтобы определить живы ли мы или мертвы, и если мы задерживали при этом дыхание, то они начинали дергать нас за нос, пытаясь укусить.

В день нашего прибытия они успели за то время, что копались могилы, объесть нашим покойникам носы и пальцы рук и ног, пытались даже напасть на наших слабых и больных, так что еле удалось их отогнать. Каждое утро эти нахальные животные обходили стада лежащих на берегу сивучей и морских котов, обнюхивая спящих, не найдется ли среди них мертвого зверя. Найдя такого, они немедленно разрывали его на куски, и вся стая принималась таскать мясо. Так как, в частности, сивучи нередко давят во сне своих детенышей, то песцы, как будто зная это, каждое утро проверяют стада сивучей, одно животное за другим, а найдя мертвых детенышей, немедленно утаскивают их прочь».

73. Теория о населении острова Беринга животными путем заноса льдинами, приводимая Стеллером (см. прим. 72), изложена здесь Вакселем в наивной версии, граничащей с курьезом (летающие рыбы в районе Камчатки).

74. Изложение причин цинги у Вакселя вполне совпадает с представлениями того времени (см. о том же у Стеллера.) Истинная причина этой болезни — витаминное голодание — установлена лишь в самое последнее время.

75. Об Ансоне см. прим. 3.

76. Судьба этого предложения такова: Чириков, видимо, не склонен был дать ход просьбе команды и считал оплату по рублю пятидесяти копеек достаточной компенсацией за недополученную провизию. Во всяком случае, до момента отозвания его из Енисейска в Петербург осенью 1745 года, то есть в течение целого года, он этого заявления в Адмиралтейств-коллегию не посылал. Уезжая в Петербург и сдавая дела Вакселю, он, в числе прочих незаконченных дел, передал и это заявление, как подлежащее отправке по назначению. Результатом этого явился «репорт» Вакселя Адмиралтейств-коллегии от 3 октября 1745 года, при котором он посылает копию своего «предложения» Чирикову от 11 октября 1774 года и ходатайствует о разрешении вопроса. «Репорт» этот рассмотрен в Адмиралтейств-коллегии 26 января 1746 года. Указ о выплате датирован 31 января.

В тексте рукописи Вакселя приведены, в переводе на характерный для него ломаный немецкий язык, текст «предложения» и указа. Подлинный текст «предложения» восстановлен нами по подписанной самим Вакселем и приложенной к его «репорту» копии (ЦМИА, ф. Беринга, д. 66, лл., 424-426); текст указа приводится нами по черновику, хранящемуся в ЦМИА (ф. Беринга, д. 66, лл. 427-428).

Очень любопытна судьба провиантских денег, предназначенных для Стеллера. В ЦМИА хранится сводка невыплаченных сумм, причитающихся лицам, отсутствовавшим в Енисейске в момент получения указа от 31 января 1746 года (ф. Беринга, д. 66, л. 492). Против фамилий Стеллера (ему причиталось около двухсот рублей) и Плениснера обозначено в графе «где обретается»: «Оных Штеллера и Плениснера в ведомстве адмиралтейском не имеется и, где обретаются, неизвестно». Позднее приписано: «А сего марта 9 дня помянутого адъюнкта Штеллера жена письменно объяснила, что оной умер, о чем сочиняется особая выписка». В том же деле (л. 508) имеется подлинное заявление Бригитты Елены — по первому мужу Мессершмидт, по второму — Стеллер, по третьему — Фрейзлейбен, — и ее дочери Бригитты Вильгельмины Мессершмидт от 9 марта 1749 года с просьбой о выплате причитавшихся Стеллеру провиантских денег. К этому заявлению приложена заверенная Академией наук копия завещания Стеллера. Приводим этот документ как опровергающий известие о скоропостижной смерти Стеллера (см.: Пекарский П. П. История Академии наук. Т. I. С. 607-610):

«Понеже я ныне весьма болен и не чаю живым быть, то прикажу по смерти моей все мои пожитки отдать жене и дочери моей, и сие есть моя последняя воля. Ноября 7 дня 1746 года. Георг Вильгельм Стеллер».

Как известно, Стеллер скончался 12 ноября 1746 года в Тюмени.

77. В тексте немецкого перевода «предложения» Ваксель добавляет: «и действовали мы по пословице: всяк за себя, один за всех».

78. В тексте немецкого перевода Вакселя добавлено отсутствующее в подлиннике: «и еще рады были (офицеры), что матросы их принимают в свою артель».

79. Расчет Вакселя не только не грешит преувеличением, но скорее преуменьшен. Студент Алексей Горланов, спутник Стеллера, в письме своем к Г.-Ф. Миллеру из Большерецка от 30 мая 1742 года пишет, между прочим: «ныне здесь обретаюсь и принужден уже покупать муки ржаной пуд по четыре рубли, крупы и мяса пуд по тому-ж, масла по шестнадцати рублев пуд, соли по осми рублев пуд, от чего вошел уже в великия долги; а рыбного корму ныне здесь мало, промыслы рыбные хотя и бывают, но каждому жителю, камчадалы только про них и про себя промышляют, для того, что камчадалы почти завсегда в каюрах (в подводах)» (Гос. публ. библ. в Ленинграде. Бумаги Д. В. Поленова, No 21, л. 20 об.).

(пер. Ю. И. Бронштейна)
Текст воспроизведен по изданию: Свен Ваксель. Вторая камчатская экспедиция Витуса Беринга. Изд-во Главсевморпути. Л.-М. 1940

© текст - Бронштейн Ю. И. 1940
© сетевая версия - Thietmar. 2012
© OCR - Бычков М. Н. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Изд-во Главсевморпути. 1940

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.