ЖИЗНЬ ОБЕР-КАМЕРГЕРА ИВАНА ИВАНОВИЧА ШУВАЛОВА,

писанная племянником его, тайным советником князем Федором Николаевичем Голицыным.

Покойному дяде моему Ивану Ивановичу Шувалову, скончавшемуся 15-го ноября 1798 года, на 71-м году от рождения в С.-Петербурге.

Чувствование благодарности за несчетные благодеяния будет водить пером моим, в описании жизни покойного дяди моего, родного по матери, Ивана Ивановича Шувалова, меня воспитавшего, которого имя и услуги, оказанные нашему отечеству, пребудут незабвенны.

Принужденным себя нахожу пробежать скоропоспешно самую его молодость; ибо первое его [354] воспитание было простое. Он жил у своего деда, и по большой части в деревне. Потом учился в Москве у одного с фельдмаршалом Суворовым учителя, и уже по тогдашнему времени разумел и говорил довольно хорошо по-французски и по-немецки, знал часть математики. Семейство его было посредственного достатка. Отец его, Иван Максимович Шувалов, служил с большим усердием Петру Великому в военной службе и получал неоднократно знаки Его Величества к себе благоволения; но будучи уже в глубокой старости, не дождался настоящего возраста своего сына, которого Провидение приготовляло соделаться полезным и отличным гражданином. Сановитость, благонравие и способности молодого Шувалова привлекли к нему внимание двух его, почтенных сродников: Петра и Александра Ивановичей Шуваловых; они, способствуя вступлению на престол блаженной и вечно-достойной памяти Императрицы Елизаветы Петровны, занимали уже важные должности, и предпочли определить своего молодого сродника, вместо военной службы, ко двору в пажи, имея, может быть, в виду какие нибудь дальнейшие соображения. Здесь остановимся на минуту, чтобы отдать должную похвалу редким достоинствам графа Петра Ивановича Шувалова, бывшего наконец фельдцейхмейстером. Ибо надобно признаться, что пространный разум его, могущий [355] обнять вдруг многие части в правлении, из всего ему вверенного наипаче артиллерию нашу привел в большое совершенство, что и не мало способствовало к победам, одержанным над королем прусским. Молодой Шувалов, определясь ко двору в самой первой молодости, уже вел себя так похвально между своими резвыми товарищами, что был обыкновенно против других чаще употребляем на разные посылки к министрам иностранным, ибо продолжал свое к языкам прилежание, и считался в сем молодом корпусе из самых лучших. Зато и произведен в камер-пажи, по имянному указу и без старшинства, и получил первый знак Ее Императорского Величества к себе милости, а именно золотые часы. Не долго быв камер-пажем, пожалован в камер-юнкеры, и уже приказано ему было тогда жить во дворце, с которого времени по самую кончину Августейшей своей благодетельницы он из дворца не выезжал, и, возвышаясь довольно скоро, так что двадцати семи лет он был уже генерал-поручиком, генерал-адъютантом, камергером и орденов св. Александра Невского и польских кавалером, — он ни мало не токмо не возгордился от такого необыкновенного благополучия, но быв разумен и добродетелен, оба сии дарования начал употреблять на пользу сограждан своих и отечества. Приобретши доверенность Монархини, во [356] время своего сложения употреблял все свои минуты к соделанию как общественной, так и частной каждому выгоды. Одним слоном, скажем простым наречением, жил токмо, дабы творить другим добро. Здесь представляется для человека здравомыслящего преважная картина. Молодой человек, в посредственном состоянии возросший, возведенный вдруг на высшую степень доверенности от своего Монарха, не только ее во зло не употребляет, но устремляет единственно всю свою власть для благоденствия государства, для исполнения всех тех спасительных намерении, которые Государыня Императрица Елисавета Петровна ежечасно, можно сказать, изъявляла к счастью своего народа. При таковой милостивой Монархине надлежало ко всеобщему благополучию встретиться такому благонамеренному вельможе. Тогда при дворе находился в большой доверенности граф Алексей Григорьевич Разумовский. Он за несколько лет пред сим взят был ко двору и возведен на высшую степень знатности. Человек был добрый и кротких свойств. Встретившись с Шуваловым, и примечая уже в нем совершенно себе соперника, не знав его еще коротко, некоторое время ожидал токмо от него себе неприязни и своего от двора отдаления; но снисходительные свойства Ивана Ивановича, скромность его, желание угождать каждому, а паче графу, которому он [357] изъявлял во всяком случае особое уважение, заставили Разумовского не токмо переменить свое об нем мнение, но любить его и снискивать более и более его дружбу. Такое со стороны Шувалова редкое при дворе поведение тем похвальнее, что двоюродный брат его граф Петр Иванович Шувалов, человек редких дарований, но неутолимого честолюбия, и потому как бы имеющий право руководствовать молодым Шуваловым и давать ему наставления, требовал от него неоднократно, чтоб он гр. Разумовского старался вовсе отдалить, на что Иван Иванович однакож никак не мог согласиться, чувствуя как будто врожденное отвращение от всего склоняющего его сделать досаду ближнему. Его прекрасная душа питалась токмо полным уверением быть от всех любиму, делая каждому угодное.

Политическое положение нашей Империи было следующее:

По утверждении со Швециею мира, Императрица, возобновив союз с Австриею, послала на помощь Марии Терезии противу кичливой Франции корпус под предводительством кн. Репнина. Сей решительный поступок склонил кабинет версальский и некоторых других европейских государей призвать Императорский титул российских Монархов.

Со времени сего соглашения, Французский двор [358] пребывал постоянно в дружеских расположениях к двору нашему, что Шувалов и старался поддерживать, имея в виду обоюдные выгоды сих двух дворов; и преднамереваясь основать академию художеств, он сим способом мог свободнее приглашать из Парижа лучших художников, чем вскоре и начал заниматься. Удивительно, в какое тогда краткое время появились уже и из наших питомцев очень хорошие, как живописцы, так и архитекторы; Рокотов, Лозанков (Лосенков?), Баженов и Старов подавали уже надежду развивающимися в них дарованиями, что мы особенных художников вскоре иметь будем.

Потом (в 1754 году) Шувалов пекся об основании московского Императорского университета. Сие полезное и на пристойных правлению нашему правилах основанное учреждение принесло России не малую пользу, образовав множество людей способных к употреблению в службе; ибо до сего времени, в штатской или гражданской, мы имели токмо в низших чинах, что называлось, подъячих, едва умеющих читать и писать, и то без порядочного расположения речи и слогу, и без всякого при том почти правописания, от чего запутывались дела и не мало судьям причиняли затруднения в их разбирательстве. Сверх того обучившиеся в университете молодые люди, и получив кроме наук хорошее нравственное [359] воспитание, умели себя вести добропорядочно, и достигали до больших чинов. Равным образом и некоторые дворяне, получавши также свое просвещение в университете, с отличностию отечеству служили. Я умалчиваю об их именах, хотя бы мне и приятно было оные здесь поставить.

Российскую словесность он первый начал ободрять. Всем известно, сколько ему беспримерный Ломоносов был предан. Он и Сумароков нередко его стараниями получали знаки Высочайшего благоволения. Следуя их примеру, явились также у нас и другие сочинители и пииты, как то Херасков и Поповский. Гаврилом Романовичем Державиным мы одолжены казанской гимназии, в одно почти время с университетом учрежденной. В течении жизни Шувалова, он имел к нему отменное уважение, и по случаю выздоровления его от опасной болезни, написал ему прекрасные, стихи в знак благодарности за его покровительство.

Между прочими достоинствами сего имянитого мужа, бескорыстие его было примерное. Вот сему доказательство. Императрица, приметив, что Иван Иванович Шувалов никогда ничего у Нее не просит, и что даже от жалуемой волости, состоящей из 6,000 душ, с благодарностию отказался, изволила ему приготовить у себя в почивальной в сундуке премножество золота как слитками, [360] так и монетою. За несколько времени до кончины она ему об оном сказала, и приказала перенесть сундук в его покои, где он и стоял до самой ее кончины. Как же скоро Государь Петр III воцарился, Шувалов ему об оном объявя, поднес ему ключ, и просил, чтоб его взять. Сей редкий поступок тем паче достоин великой похвалы, что Шувалов имел самое посредственное состояние. После кончины своей Августейшей благодетельницы, у него осталось несколько денег, а деревень ни одной не прибавил во время своего двенадцатилетнего случая. На сии деньги он купил две тысячи душ.

Во все-продолжение своего случая при дворе, не изменяясь ни мало в благородных своих чувствованиях, он старался всегда угождать как Великому Князю (Петру III), так и Ее Высочеству. Я уверен, что редко встречался у двора человек столь добродетельный, и который притом вел бы себя так скромно. Каждого просителя допускал он до себя почти без докладу, выслушивал терпеливо, отбирал бумаги: ответ они получали без всякой проволочки. Есть ли же он хоть мало между прибегающими к нему приметить мог недостаточного, то даже и не спрашивая об его состоянии, тотчас ему помогал. Мало кто, я думаю, видел в свою жизнь столь щедрого человека. [361]

Придворные кавалеры, очень его любившие, по его примеру приохотились весьма к словесности российской, и некоторые из них начали писать стихами очень приятно. Он был член тогдашней конференции, и не теряя никогда своей скромности, хотя свое мнение и объяснял, но не любил оспоривать других. Впрочем я слыхал, что как он был человек очень умный, то не редко его суждение другим предпочтено бывало.

При Государе Петре III получил Иван Иванович, по следующему случаю, примерное отличие. Император его пожаловал на свое место директором сухопутного кадетского корпуса. Приказал ему приехать в назначенный час в корпус, между тем сам изволил прежде прибыть, поставил всех кадетов в строй, и держа в руке список, дожидался Шувалова. Как скоро он, приехавши, подошел, Государь сам, взяв еспантон, ему всем фронтом честь отдал, и подал ему рапорт. Редко кто удостоен был такой чести.

Во все краткое время царствования сего Государя Шувалов был принимаем у двора с равною милостию. Семилетняя кровопролитная война тогда со вступлением Императора на престол вскоре кончилась, поелику Государь и во время продолжения оной всегда был пристрастен к королю прусскому, и имел к нему особое какое-то [362] благоволение. Мир тотчас был залечен, что и по истории известно.

При новом царствовании он заблагорассудил от двора на время удалиться. Другие и совсем ему незнакомые люди пошли в доверенность и некоторым образом всем располагали. Для исполнения своего намерения он выпросился в чужие край. Сперва он жил в Вене, где был принят с отличностию. После того также долго пробыл в Париже, где получал беспрестанные знаки уважения, ибо уже известен был во время царствования Императрицы Елисаветы Петровны. Герцог Орлеанский, первый принц крови и сын бывшего регента пли правителя во Франции во время малолетства короля Людовика XV, Ивана Ивановича очень любил и перед отъездом его из Парижа подарил ему табакерку с финифтяным портретом Петра Великого, которую сей Монарх, во время своего пребывания в Париже, сам подарил правителю в знак благодарности за отличный сделанный ему прием. Неоцененный подарок для Россиянина.

Вдовствующая супруга фельдмаршала Люксанбург, женщина уже в летах и всеми в Париже отменно почитаемая, любила Ивана Ивановича. К новому году, по тамошнему обычаю, знакомые дарят друг друга; сии подарки называются Etrennes. Герцогиня, желая отдарить его, велела сделать [363] золотую записную книжку, и попросила Мармонтеля, чтоб он сочинил стихи, ему пристойные, которые на книжке финифтью поставлены. Вот их содержание:

Le souvenir esl doux и l’homme heureux et sage,
Qui sut jouir de tout, et n’abuser de rien.
Et qui de la faveur fit un si bon usage,
Que meme les rivaux n’en ont dit que du bien.

(Как сладко воспоминание прошедшего для человека, одаренного счастием и благоразумием, который умел всем наслаждаться и ничего не употреблять во зло, и который царскою милостию так пользовался, что самые соперники не могли его не хвалить).

Потом поехал он в Италию и основал свое пребывание в Риме.

В каком бы он положении ни находился, не переставал заниматься всем, что только, могло приносить пользу его отечеству. Мы сказали выше, сколь он любил художества. Здесь ему представился случай оказать важную услугу академии нашей. Он, переписавшись с нашим двором, умел выпросить у папы дозволение снять формы с лучших статуй и послал их в Петербург, также во Флоренции и в Неаполе, и сим способом примерно обогатил нашу академию лучшими моделями. Но его же совету сперва вылиты они из [364] чугуна для прочности. Сие полученное дозволение тем паче доказывает, в каком он был всегда уважении, что незадолго пред сим подобное отказано было некоторому государю. Я тогда к нему присоединился и был свидетелем образу жизни его. Он был богомолен и нарочно езжал из Рима в Неаполь, где была греческая церковь, чтобы исполнить по нашему обряду ежегодное пощение. Где он ни имел свое пребывание, беспрестанно у ворот его дому стекались неимущие в полной надежде, что будут наделены милостынею. Он был всегда в большом свете, и весьма любезен в обществе. Волтер, с которым он видался и бывал прежде в переписке, в одном письме к Даламберту об нем упоминая, прибавляет: c’est un des hommes les plus aimables que j’ai jamais vu.

Сведения его были обширны, а особливо что касалось до европейских дворов, и рассуждал очень основательно. Художники в Риме его отменно почитали, и он их занимал, сколько мог. Его также было намерение завесть в Риме российскую академию на подобие там уже заведенной на иждивение французского двора, и он послал сей проект в Петербург Бецкому. Но сей последний не рассудил за благо согласиться на таковое полезное заведение, и так оно без исполнения осталось.

Внезапный приезд императора Иосифа в Рим [365] подал Шувалову случай узнать короче сего Государя; Иосиф его не токмо отличал против других иностранных, случившихся в Риме, но везде его с собою возил.

По приезде в Италию графов Орловых, Иван Иванович старался, по своему короткому везде знакомству, им делать всевозможные пособия касательно до предпринимаемого намерения начать военные действия в Архипелаге, в чем они сами ему нередко отдавали справедливость.

Во время политических раздоров в Польше и размножения конфедератов, пребывающий в Варшаве нунциус Дурини был человек неспокойный и нашему двору весьма неприятный; по своему духовному и следственно миролюбивому сану, он, вместо чтобы примирять и соглашать противников, напротив того своими ухищрениями более еще их раздражал. Дабы его сменить, прислан был курьер к Ивану Ивановичу от графа Папина, с повелением от Императрицы испросить ему преемника у его святейшества. Шувалов к сему делу тотчас приступил. И первый самый отзыв от папы доказал, сколь Государыня Екатерина была всеми уважаема. На аудиенции, где и я случился, святой отец сказал Ивану Ивановичу, что он за удовольствие себе поставляет сделать Российской Императрице угодное, а как уже, прибавил он, вы у нас в Риме всех довольно [366] знаете, кто может место его заступить, то и назначьте сами того, который по вашему суждению пристоен будет по своему благонравию при таковых обстоятельствах. Иван Иванович, поблагодарив за таковой отзыв, чрез несколько дней получил уведомление, что назначен нунциусом на место прежнего из фамилии Грампи самый миролюбивый и смиренный человек. Сия перемена не мало способствовала к уменьшению в Польше мятежей.

После пятнадцатилетнего пребывания в чужих краях, Иван Иванович возвратился в отечество и прямо в Петербург. Покойный к. Орлов, которому он дал знать о своем приезде, и который был дежурным г. адъютантом, доложил о сем Ее Величеству и просол дозволения съездить его поздравить. Государыня не токмо его уволила, но также приказала ему сказать, что она будет его ждать к себе на другой день, и приказала подать себе записку обо мне, чтоб меня пожаловать камер-юнкером. Иван Иванович ей представлен был поутру. Она приняла его весьма милостиво, изволила ему сказать, что для такого дорогого гостя она прикажет к вечеру быть эрмитажу, то-есть театральному представлению и балу. Вот каков быль его прием! Тут вышло для Ивана Ивановича небольшое замешательство: у нас были в одно время два вельможи, стоявшие, если можно [367] сказать, на одной доске, – князь Потемкин и князь Орлов. Один и другой желали представить Шувалова; он не знал как их согласить, чтоб не оскорбить ни одного из них, однакож обошлось без дальних хлопот. После его возвращения продолжалось весьма не малое время, что Государыня ни с кем и так долго не разговаривала. Расказывала Ивану Ивановичу обо всех учреждениях и переобразованиях, во время его отсутствия сделанных, прибавляя в сих разговорах, что она желает знать, как он о сем думает. Также изволила у него расспрашивать о сделанных им в других государствах примечаниях. Одним словом, давала ему чувствовать, что она уважает его мнение.

Он был потом пожалован обер-камергером, и дан ему андреевский орден. На первых днях после его возвращения, Императрица, разговаривая с ним, изволила вдруг ему сказать: Иван Иванович, я знаю, что ты небогат. Он, поклонясь, ответствовал, что слово сие его уже делает богатым.

Когда Императрица вознамерилась основать орден равноапостольного кн. Владимира, и назначено было раздать двенадцать крестов 1-го класса, Иван Иванович включен был в сие число и получил его вместе с другими.

Московским университетом он с самого [368] своего возвращения начала, править, и занимался новым строением и приведением его вообще в наилучший порядок. Все ближние и домашние его отменно любили и почитали. Он ими занимался, как отец.

В течении служения Ивана Ивановича у двора, в достоинстве обер-камергера, доходы его, весьма умеренные, оказались недостаточными на содержание приличным образом его дому, тем паче, что он много раздавал и содержал бедных, что и оказалось при его погребении, и так он вошел в долг, и был наконец в таких уже тесных обстоятельствах, что принужденным нашелся продавать некоторые вещи. Императрица, узнавши о сем нечаянно от графа Строганова, приказала на другой же день ему выдать 10,000 серебром единовременно, и пожалованы были ему 6,000 столовых.

Кончину сей Великой Монархини Шувалов чистосердечно оплакивал. Он, имев счастие Ее коротко знать со времени Ее младости, всегда с удивлением и с чувствительностию об Ней говаривал и был Ей отменно предан.

Здоровье его зачало притом слабеть, и он удостоился видеть на престоле Павла I токмо один год, и по сей причине он не мог и в коронование Его в Москву приехать; но по должному вниманию при таковом торжестве он поздравил [369] Государя Императора письмом, и был удостоен получением рескрипта. Я их здесь прилагаю:

Поздравительное письмо Ивана Ивановича.

Всемилостивейший Государь!

Примите всеподданнейшее поздравление с совершением священного коронования Вашего Императорского Величества. Болезнь моя лишила меня быть свидетелем всерадостного торжества нашего отечества.

Всемилостивейший Государь! Я имел счастие видеть Вас от часа Вашего рождения, быть свидетелем в младенчестве Вашем похвальным упражнениям; узнавать Ваши душевные и сердечные качества, свидетельствующие ныне в узаконениях начала блаженства вверенного Вам Богом народа.

Усердие мое, любовь и преданность к Вашему Императорскому Величеству пребудут в моем сердце до конца моей жизни.

(Писано марта 30-го дня 1797 года.)

Рескрипт Его Императорского Величества из Москвы от 9-го апреля 1797 года.

Иван Иванович! поздравление ваше по случаю Моего коронования я приемлю с благоволением, так как всегда с благодарностию воспоминать буду попечение ваше обо Мне, во время Моего [370] младенчества; не сомневайся притом и в продолжении вашего ко Мне усердия, коего цену Я знаю, и в доказательство того ознаменовал Я признательность к вам в день Моей коронации. Пребываю впрочем вам доброжелательный.

На подлинном подписано собственною Его И. В. рукою тако: Павел.

Благодарственное от Ивана Ивановича.

Всемилостивейший Государь!

Приношу Вашему Императорскому Величеству всеподданнейшее благодарение за пожалование мне деревень. Сия милость переменила недостаточное мое состояние в довольное на всю мою жизнь, в которой во все время было и будет в сердце моем усердие, любовь и преданность к Вам, Всемилостивейший Государь!

(Писано 14-го апреля 1797 года.)

Сей щедрый Государь, знавши Шувалова бескорыстие и недостаточное состояние, при раздаче казенных деревень приказал и ему назначить три тысячи душ. Вскоре после того Иван Иванович скончался (что я и поставил в начале описания его жизни.)

Государь также приказал, чтобы погребение его было со всеми должными чину его почестями. И [371] так камер-пажи дежурили у тела, и весь двор провожал его до Невского монастыря. А сам Император, ехавши верхом на другой день его кончины мимо дому его, остановился на улице, и сняв шляпу, глядя на окна, низко изволил поклониться, как бы отдавая последний долг его заслугам.

Вот главные черты в жизни сего добродетельного и почтенного вельможи.

Текст воспроизведен по изданию: Жизнь обер-камергера Ивана Ивановича Шувалова, писанная племянником его, тайным советником князем Федором Николаевичем Голицыным // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 109. № 436. 1854

© текст - ??. 1854
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1854