-

МИХАЭЛЬ ШЕНДО ВАН ДЕР БЕК

О СОСТОЯНИИ ПРОСВЕЩЕНИЯ В РОССИИ,

В 1725 ГОДУ

В последние годы царствования Петра Великого Михаил Шенд Фандербек, по ученому прозванию Критодемус, доктор философии и медицины, был главным начальником военных госпиталей в Санктпетербурге. Через шесть месяцев после кончины Петра Великого он послал в Германию к одному из друзей своих, инспектору горного дела в Трансильвании и секретарю тамошнего княжества, Самуилу Келезеру де Керес-Эеру, в виде послания, сочинение свое на латинском языке, о настоящем состоянии просвещения в России (Praesens Russiae Literariae Status in epistolam adumbratus). Главная его цель была сообщить Келезеру истинное понятие о [181] тогдашней России и изменить преувеличенные и несправедливые мнения его о Руских. Келезер сообщил его послание существовавшему тогда обществу германских естествоиспытателей и врачей, под названием Академии, в котором он был с 1718 года членом, и по определению общества Шенд был принят в 1725 году в число членов, а его сочинение было напечатано в 1727 году, в книге, изданной в Нюренберге, под заглавием: Acta physico-medica Асаdemiae caesareae Leopoldino-Carolinae naturae curiosorum exhibentia Ephemerides sive observations historias et experimenta a celeberrimis Germaniae et exterarum regionum viris habita et communicata, singulari studio collecta. Сочинение Шенда очень замечательно по духу, в котором оно написано, и содержит в себе много любопытных показаний. За беспристрастие его послания ручается то, что оно писано к другу, за границу. Шенд говорит о Феофане Прокоповиче и других членах Святейшего Синода, о тогдашних вельможах и иностранных посланниках, перечисляет известных ему в Санктпетербурге врачей, ученых и всех членов Академии Наук в первый год ее существования.

ЗНАМЕНИТОМУ И УЧЕНОМУ МУЖУ

САМУИЛУ КЕЛЕЗЕРУ ДЕ КЕРЕС-ЭЕРУ,

НАСТОЯЩЕЕ СОСТОЯНИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ

В РОССИИ,

В ПОСЛАНИИ ИЗОБРАЖЕННОЕ

МИXАИЛОМ ШЕНДОМ ФАНДЕРБЕКОМ.

Из вашего прекрасного Обличения сомнений этого столетия ¹, я вполне убедился, что ваша долголетняя наблюдательность и ваши продолжительные занятия, которыми вы теперь отличаетесь перед другими, в ученом свете, настроили вас особенным образом: вы редко или не скоро соглашаетесь на то, что другими принято с общего голоса, по слухам. Слухи нужно предоставлять времени; от времени они состареются. Я не иду против необходимости привыкать к очень многому, соглашаться с немногим и подвигаться вперед медленно с тою целию, чтобы предубежденный философ никакими софизмами не вынудил от меня неосторожного согласия. Впрочем, я решительно не расположен во всем поддерживать вашего скептицизма: вы, кажется, [183] и доселе еще думаете, что в здешних гиперборейских странах нет никакой литтературы и, вместе с другими дальновидными людьми, ни разу не позволяли себе прийти к той мысли, что в русской, этой огромнейшей империи, Музы находятся не в состоянии оцепенения от холода, но неутомимо действуют в пользу всех знаний, соединенных с свободными искусствами, и всех отраслей литтературы, и, что они, эти страны, начавшие свою жизнь под самыми счастливыми предзнаменованиями, готовят в вечное жилище вооруженной Палладе.

Все что Мейерберг, Одерборн, Павел Иовий, Петрей, Герберштейн, Поссевин, Рейтенфельс, Олеарий, насказали прежде нескладного об этом государстве и преувеличенного о грубости здешнего народа, не может положить никакого пятна на теперешнее состояние дел, даже и в то время, когда бы они, стоя на ряду с беспристрастными свидетелями, не лишали своих рассказов полного доверия. Ведь Тацит и Мела (lib. III) находили некогда нравы Германцев грубыми, Гораций и Страбон не хорошо отзывались об Англичанах, которых последний (lib. IV) не усомнился назвать дрождями варваров и злодеев (barbaricorum sceleratorum hominum faeces); Французы и Испанцы ежедневно друг другу навязывают разные нелепости. Преувеличенные, невыгодные суждения Барклая, в его Изображении [184] характеров, о некоторых народах славянского племени, ничуть не уменьшили и не очернили их славы. Точно также оскорблять память прошедшего русского уродливыми толкованиями и подводить нынешних Руских, которые теперь в полном цвете жизни, под ту же самую мерку, которою меряли их в прежнее время, значило бы делать на-перекор здравому смыслу и беспристрастию. В насмешку тем, которые будут восставать против сказанного нами теперь, довольно повторить один ответ, данный Сократом Зопиру: «и я был бы точно таков, если бы философия не изменила меня.» Над некоторыми малоизвестными писаками, с бестолковыми и праздными головами, которые имели дерзость осыпать настоящий ход дел в России отвратительными клеветами и тупыми остротами, как то: Немцем Вебером, Англичанином Перри, Поляком Нейбауром, Французами Бразом и Невиллем, и другими ненавистниками России, или подкупленными, по окончании шведской войны, клеветниками, которые изрыгали против нее весь яд своей смертельной злобы, решительно не стоит и останавливаться. Известно, что выпеченные из этого теста людишки, эти остряки, изгнанники, беглецы от своих должностей, неприязненно смотревшие на Россию, придумывали с тою целию ложные и нелепые о ней вещи, чтобы привлечь на сторону своего наглого пера [185] всех иностранных противников этой страны, удовлетворить собственному желанию мести, по крайней мере снискать себе какое нибудь сомнительное имя и заставить других забыть прежнее свое бесчестие. Уничтожив все прикрасы и представив дело в настоящем его свете, я не хочу пускаться в перекоры с этими бесстыдными и безумными людьми, которые сделали себя бичами ² России; открыв низость их ложных показаний, я не буду иметь нужды прибегать к горечи ругательств. Россияне по природе совсем не тупы, не с вялыми способностями, не пренебрегают науками и учеными: это доказывает настоящее состояние образования в России. И вот это-то самое состояние образования я и решился представить во всех подробностях, чтобы ваш светлый ум, обняв их, мог согласиться с нами в сущности дела, и впоследствии не отказался бы провозгласить торжество истины.

Геройские деяния великодушного императора Петра выше всего, что может представить игра самой судьбы; ничего подобного не бывало в течение прошлых столетий; этому не поверят последующие века. Этот державный Феникс имел все, что только может вместить в себе, по своей природе, и снискать своею деятельностию [186] самый совершенный из смертных. Общественное благоденствие у него было всегда и первою и последнею целию; он открыл дороги, отворил порты, построил города, воздвигнул крепости, создал флот, расширил империю, провел пути, обделал морские берега, с различными народами завел торговлю. Все это ручается за вечное благоденствие России.

Великий по своей природе, больший по своему счастию, наивеличайший по своим доблестям, Петр Великий был рожден на все, где нужно действовать прямо и с силою. Не смотря на то, что войска были устроены прекрасно и он сам чувствовал это, никогда не поднимал он оружия, если этого не требовали и благоразумие и политика, вместе. У Египтян и Xалдеев дела шли, как нельзя лучше, когда у них процветали знания; перейдя к Персам, науки сделали то же самое и у этого народа. Всякому известно, что до тех пор, пока греческая империя стояла на верху своей славы, ни одна страна в целом мире не могла сравняться с нею ни в образовании, ни в учености. Как новый Прометей, Петр Великий знал, что шлем на умной голове страшнее. Выучившись многому своими трудами, что для ленивых кажется невыносимым, он решился просветить своих подданных, — которые сделали уже большие успехи в военном деле, — знанием [187] свободных искусств и светом наук; с этою целию все свои силы он употребил на то, чтобы устроить гимназии, содержать лицеи, возбуждать искусства, вводить знания, возвышать науки и ученых. Он учредил академии. Сделавши такое благо для своего времени, а еще большее для будущего, он стоил бы имени отца отечества за свои истинно отеческие благодеяния, сделанные для России, если бы даже и не было обычая давать императорам этого титла за их прекрасные деяния ³. За его славу говорят общественные дела, об нем кричат его враги, подданные обожают его, иностранцы ему дивятся, так-что слова Тацита: «его деяния, возвещаемые самыми памятниками, всю вечность останутся в сердцах людей,» лучше идут к Петру Великому, чем к прославленному Агриппе. Положив счастливое основание своей империи, приучив себя ко всем родам занятий, он сложил царское величие, оставил блеск Двора, и не медлил отправиться в чужие земли, чтобы видеть местные нравы и дух в образованнейших [188] государствах; чтобы самому проложить другим дорогу и своими глазами высмотреть что нужно исправить в России, что может служить к укреплению империи. Мильтиадовы трофеи в свое время не давали спать Фемистоклу. Петр Великий, познакомившись с многочисленнейшими пособиями к ученым занятиям, с обширным приложением познаний к делу, с свободными искусствами и науками, которые давно и в полной силе процветали в Бельгии, Англии, Германии, Франции, не мог сомкнуть глаз от нетерпения, с каким задумывал в душе, как бы эти чуждые деревья заставить приняться под своим небом. Поэтому он отвсюду собирал людей знаменитых умом, знанием искусств, храбростью, гениальными и быстрыми способностями; и, не смотря на огромные военные издержки, которые истощали казну, он назначал для них жалованье с тем, чтобы, по возвращении в Россию, употребить их на дело уничтожения прежней здешней необразованности; и что при одних своих усилиях едва ли бы мог искоренить, то общими силами и жарким содействием иностранцев уничтожил вдруг. Успех оправдал его надежды, потому-что едва ли на всем земном шаре можно найти народ, который, быв поставлен в сношениях с чужеземцами, мог бы легче перенимать изящество иностранных обычаев и был готовее учиться. На этом [189] основании, я, ни чуть не опасаясь, предрекаю, что co-временем эта нация, которая столь быстро достигла такой славы, утвердила и укоренила у себя образование, опередит все другие и не будет иметь себе соперниц. Какой народ в столь короткое время, при таких неблагоприятных обстоятельствах, которые прямо останавливали дело в самом начале, мог счастливо выбиться на дорогу? Чтобы не отступать от своего предмета, я не буду описывать военных успехов, силы оружия, осад, стычек, сражений, одержанных побед, трофеев и триумфов, которые прославили русские знамена и дали им на военном поприще настоящего столетия не последнее место. Моя цель говорить только о науках и ученых. Счастливо истребив некоторые всеобщие заблуждения, новыми людьми и новыми нравами, Петр Великий уже, некоторым образом, вытеснил у нового поколения все старое. Дело не кончилось тем, что правители губерний сменены судьями честности дознанной; из Германии призваны были люди, знающие военное искусство; в судебных делах уничтожены проволочки, изданы новые законы, старые разобраны, гражданское право составлено по образцу римского. Петр Великий основал и устроил коллегии, учредил суды, где заседает Фемида, остановил горячку пустомелей стряпчих, открыл всем и каждому самый короткий путь к правосудию. [190] Здесь ни чье дело не затягивается на несколько месяцев; судья приискивает в законах необходимое постановление и скоро объявляет решение. На это здесь проходит несколько недель; замедлении в исполнении просьб почти никогда не бывает, и если встречаются, то очень редко.

Чтобы постоянно и внимательно исследовать внутренность земель, принадлежащих к огромной российской империи, чтобы воспользоваться сокровищами, находящимися в рудниках, и таким образом обогатить казну, не обременяя своих подданных, он учредил особое общество горного дела, и сделал членами его опытнейших знатоков металлургии. Чтобы похвалить эту коллегию, учрежденную для исследования и усовершенствования металлургии, я скажу одно, что заведывает ею опытнейший и проницательнейший химик, главный начальник производства работ и арсеналов, — наполненных сухопутными и морскими оружиями, — де Брюс. Одного имени этого человека, который так прославился своею ученостью и храбростью, заслужил почет настоящего, основательного изыскателя-геолога, и который так хорошо знает и теоретическую и практическую часть минералогии, достаточно вместо всех лестных отзывов об этом заведении. Горное искусство с каждым днем идет в России вперед; открыты огромнейшие селитряные и богатейшие серные [191] копи в Симбирске, подле Волги, недалеко от царства Казанского; железные в окрестностях столицы Москвы и в Карелии, близ знаменитых Олонецких минеральных вод; в Сибири около реки Енисея (Genesey) разработываются медные рудники, и очень много других в разных местах. Лаборатория (laboratorium docimasticura) с избытком снабжена всеми химическими аппаратами для производства опытов, и открыта для всех русских юношей, которые только хотят посвятить себя науке о металлах.

Я ничего не буду говорить о коллегиях, учрежденных для расширения и распространения торговли, несомненную славу которых поддерживают столько мастерских, посвященных иностранным искусствам, и столько рабочих заведении; неизвестные здесь до сих пор лучшие ремесла теперь введены всюду и так хорошо привились, как будто бы искони жили тут. Члены этого общества, которое так деятельно заботится о пользах государства, — истые меркуриевы жрецы. Я вам назову одного только из них: советника Баккона, который «на опыте, начавшемся данным давно,» ⁴ во время продолжительных своих путешествий, основательно изучил промышленость и торговлю, и в лице которого [192] соперничают честность, искренность, светскость (humanitas), скромность и ученость. Не скажу ни одного слова об его сочлене Андрее Касисе, об удивительных качествах его души, его пленительном, огненном уме, который не может удержаться в границах одной науки и составляет украшение нашей Греции. Наконец вы знаете, что в этой коллегии с честью председательствует остроумнейший барон Шафиров, человек знаменитый своими прекраснейшими дарованиями, своею многостороннею образованностью и своим изысканным красноречием, и которого вся душа в том, чтобы выполнять самые трудные дела. Когда Петр Великий умер, императрица всемилостивейше изъявила свое согласие, чтобы он написал историю этого героя ⁵.

Между главными украшениями России в настоящее время самое высшее место занимает Святейший Синод, который правит православною [193] восточною церковию и заведывает всем, что только касается духовных дел. Лучше этого священного собрания представить невозможно. Если бы вам удалось узнать его членов, мужей отличных, знаменитых своими добродетелями, своим умом, своею редкою ученостью, назначенных самым происхождением для украшения наук, то вы, по всей справедливости, нашли бы тут образцы живой учености и запас всестороннего образования. Иерархи, которые делают честь этому священному судилищу и вполне заслуживают снисканной ими славы, преодолели все препятствия и восстановили прежнее учение церкви. Чтобы поставить религиозные верования в должном свете, они уничтожили много нестройного и суеверного.

Между всеми членами особенно отличается и не одним только саном, но и своею ученостью, Феофан Прокопович, бывший прежде архиепископом псковским, а после новгородским. Этот человек обладает дарованиями огромными, окружен почестями, словом, краса русской церкви; все здешние ученые отдают ему полное преимущество, и не напрасно. Он отправлялся в Рим, бывший прежде сокращением всего мира, а теперь торжищем наук, для приобретения познаний. Возвратясь с богатейшим запасом сведений, он издал в свет множество умных церковно-политических сочинений, прославился [194] своею ученостью, прошел все ступени почестей и наконец достиг самого высшего сана. Нет науки, с которою бы он не был знаком; но более всего так силен в изящной словесности, что все ученые называют его русским Демосфеном. Он покровительствует наукам и ученым и, самым предупредительным образом, благодетельствует юношам, подающим собою блестящие надежды; они воспитываются на его счет и учатся всему, начиная от нравственных до свободных наук. Кажется, он создан не для себя, а для других; все добрые люди одного только и желают, чтобы бремя, так блистательно поднятое им, он мог нести здраво и невредимо на пользу России; и так как его благоволение и его покровительство служит основанием нашего литтературного благоденствия, то мы считаем величайшею для него похвалою «невозможность похвалить его достаточно.» ⁶

Наш ученый круг еще уважает Феофилакта Лопатинского, епископа тверского, который почти не уступает Феофану. Этот человек самого многостороннего образования, знаток греческой литтературы, которою занимался очень прилежно и с большими успехами. Он был профессором в Московской Заиконоспасской греко-латино-российской академии (Archi-gymnasium). После [195] многолетних занятий на этом поприще, принесших юношеству большую пользу, он был вызван и возведен на ту степень, которую теперь занимает. Его непоколебимая честность во всех обстоятельствах жизни напоминает собою золотой век. Одним словом «если бы добродетель можно было нарисовать, то он был бы ее портретом.» ⁷

Не могу умолчать о красе нашей Греции, знаменитейшем архимандрите Афанасие Кондоиди, муже глубоко-ученом, которому мало найдется эллинистов соперников; пока ученость будет иметь хоть какую нибудь цену, он везде найдет себе славу. Афанасий образовал свои превосходные способности в италиянских лицеях. Лишь только он вышел из школьных стен и начал академическую жизнь, как все свое блаженство стал находить в приобретении познаний и начал ставить для себя самою священною обязанностию преподавание уроков. Сделавшись профессором и приняв на себя звание проповедника, он с таким огромным успехом занимался того и другою филологиею, что еще, бывши юношею, наполнил своею славою всю Грецию. Он везде находил себе отечество, потому-что всюду приносил с собою патриотические достоинства. [196] Патриархи и предстоятели восточной церкви утешались, смотря на него. Любимый музами, ревнуемый мудрыми людьми, уважаемый великими государями, молдавский господарь Кантемир принял его к себе и, на самих завидных условиях, поручил ему воспитание своих детей. Отселе он был вызван профессором в Московскую Заиконоспасскую греко-латино-российскую академию. Великий император Петр с богословской кафедры перевел его в Петербург и сделал его членом Святейшего Синода. Сочинения историко-церковные и филологико-богословские, которые он написал по поручению Двора и в которых открывается вся его ученость, может быть скоро выйдут в свет и непременно еще более увеличат его славу. Можно было бы еще здесь сказать об архимандрите Троицко-Сергиевской Лавры (Coenobii serenissimae Triados) Гаврииле, известном по переводу Пуффендорфа на русский язык, если бы только я не был уверен, что вы об его учености знаете из «актов лейпцигских ученых» (Acta Lipsiensium Eruditoruni). Нужно ли еще что нибудь прибавлять об архимандрите Крульце, (Kruliez), который известен своими познаниями. Он воспитывался в Праге, превзошел богатством сведений старинных ученых и удовлетворил своею ученостью всем современным требованиям; не ошибетесь, если назовете его столпом и украшением ученой России. Легко [197] можно бы было набрать длинный список ученого духовенства; но я не хочу более распространяться в этой части, по которой вы, как я думаю, уже удовлетворены; потому-что не так легко выходят в люди те, способности которых останавливают тесные домашние обстоятельства. Сколько ни есть в Москве училищ, выстроенных щедростью императора, во всех этих заведениях начальники из духовенства. Они преимущественно выбирают и профессоров из того же звания, людей в полной мере образованных, которые кроме свободных искусств, преподают русскому юношеству все науки верно. Здесь не имеют обыкновения приказывать детям, у которых еще не утвердились во рту челюсти, грызть необчищенные кости ⁸, но сначала внушают воспитанникам самое необходимое, потом хорошо знакомят с теми науками, которые полегче, далее, когда уже пройдена вся схоластическая философия, они начинают заниматься богословскими науками. Чтобы при скромном изложении догматов уметь еще из столкновения двух мыслей извлекать истину, как из удара кремня о кремень получают огонь, для этого они часто упражняются в полисофии или богословской диалектике. Темы, предлагаемые из года в год, [198] как это водится везде, решаются публично, и эти занятия приносят большие плоды. Желающие получить основательнейшие познания и снискать уменье добывать себе хлеб, там же занимаются у знаменитейшего русского медика, анатомии и хирургии профессора Бидлоо, который не теоретически только учит их спасительнейшей науке, но подтверждает свои наставления опытами над больными, в московском лазарете, где он сам главным начальником. По этому все русские хирурги, не образовавшие себя в других государствах, всеми своими медицинскими познаниями обязаны Бидлоо. А какое их бесчисленное множество, вы можете судить по тому, что кроме всех полков, больших военных кораблей и фрегатов, на которых свои врачи, еще столько крепостей, укреплений, назначенных для защиты границ. Все они снабжены как медиками, находящимися при действующих войсках (medici castrenses), так и хирургами, остающимися на месте, с больными (chirurgi stationarii).

Что сказать о странноприемных домах, богадельнях, приютах для нищих и других пособиях, сделанных на помощь бедности, где принимают, питают и греют несчастные останки войны, больных и потерявших какие нибудь члены на войне солдат. Великолепно устроенные в Санктпетербурге лазареты достаточно свидетельствуют о любви милостивейшего [199] императора к страждущим. В обезопасение памяти о благодеяниях его, сделанных им для бедных и солдат, можно кстати привести слова из евангелия: «если они замолчат, то камни возопиют.» Для армейских рядовых устроен особый госпиталь, для моряков другой; из аптек, принадлежащих к этим заведениям, присылаются все лекарства, которые необходимы по состоянию больного. Я прежде писал, что первый госпиталь находится под моим ведением. Он исправно устроен во всех частях: хирургов, писцов и всех аппаратов множество; в день два раза подается помощь пятистам, а иногда и большему числу больных. Кроме труднейших операций, которые вытекают из рациональной хирургии, здесь прекрасно изучается анатомия, этот благороднейший ключ к познанию органического тела. По свидетельству Плиния, египетские государи имели обычай свидетельствовать тела умерших, чтобы наглядным образом узнать причины здоровья; так и здесь ни одного человека умершего внезапно или от какой нибудь тайной, или редко встречавшейся болезни, не похоронят, пока он не будет изрезан анатомическим ножем. От того то, признаюсь вам, в течение осмнадцати лет своей практики, я не видал столько трупов, сколько теперь в один год приходится анатомически разобрать их. Морским госпиталем заведывает доктор, Грек [200] Мигнатти, который прежде долго служил медиком при армии; особенного внимания между ними заслуживают доктор Георгий Поликала, бывший никогда врачем самой августейшей императрицы, и доктор Себасто, наш единоплеменник, дядя знаменитейшего посла Зено, моего друга и благодетеля, который так прекрасно выполняет должность историографа при римском императорском Дворе. Впрочем, если бы я решился говорить обо всех медиках, которые с большими успехами занимаются в этой империи своим делом, то мое письмо сделалось бы слишком огромным. Скажу только впрочем о тех из моих сослуживцев, о которых умолчать нельзя: это доктора Фан-дер-Гульстер Захарие, достойнейший сын главного врача при царях Иоанне и Петре; Арунций Аццарити, который немногим уступает в искусстве анатомировать; Николай Энглерт, для медицинских исследований изъездивший Каспийское море, все прибрежные земли, Дагестан, Ширвань, Гилань (Kilania) до самого Табаристана (Tabaristania); Феофил Шобер, отличившийся опытами над новооткрытыми в царстве Казанском минеральными водами, их описанием, и известный вам по своим статьям, которые напечатаны в Acta Eruditorum. Антоний Фелис из Константинополя (Bysantinus), московский практик. Корифеи по хирургии: Вильгельм Горн, двадцать лет трудившийся в парижском [201] лазарете, и Иоанн Гови первый флотский хирург; к ним должно присовокупить аптекаря Бера гамбургского и Xристиана Дуропа Датчанина, которые славятся своею опытностью в медицине.

Видите какие таланты поддерживают здесь медицинскую науку; и вспомнив слова Цицерона, что люди ничем столько не уподобляются божеству, как даруя здоровье, вы легко поймете какою честью и каким уважением они пользуются здесь. Они имеют свою коллегию и свой медицинский совет (Dicasterium medicum). Говоря о заслуженнейшем председателе этого общества, главном медике Двора и всей империи, и его младшем брате, главном враче самого императора, одно только прибавлю, что они достойнейшие дети Лаврентия де Блументроста, бывшего медиком у четырех императоров, (тогда как Крато удостоился чести занимать эту должность только у трех государей, а Ланцизий у трех пап), самою природою созданы похожими на своего отца и как нельзя ближе обнаружили его качества. Все полученное при рождении, при тщательном воспитании, которое дал им отец, они усовершили в наш мудрый век. Старший Иоанн давно уже известен своим рассуждением «О военном лекаре» (de medico castrensi), служит врачем у наследника престола и занял эту должность по смерти главного медика Арескина. Не говоря о других достоинствах [202] президента, нужно заметить, что он человек с умом проницательнейшим; все другие превосходные качества, которых у него очень много, проникнуты благородством. Меньшой брат Лаврентий в лучших германских, бельгийских и французских академиях занимался с особенным прилежанием медициною, философиею и математикою; все, что для других, с незавидными талантами, казалось темным и недоступным, ом понимал с одного раза и кончил тем, что не только оправдал общие ожидания, но покорил их себе и, по свидетельству всех беспристрастных людей, превзошел даже заслуженных стариков. И вот почему, лишь только он возвратился, великий монарх Петр поручил ему попечение о своем здоровье, на котором основывались все надежды столь многих народов и которое он хранил столько лет. Он первый принял на свои руки новорожденную академию, только-что установленную, под его председательством, для содействия успехам в геометромеханических опытах, физико-химических исследованиях, метеорологических, батанических, зоотомических и анатомических наблюдениях. Новое заведение всегда будет приносить очень много полезнейших плодов. России теперь только остается поздравить себя с ученостью.

Наконец вам должно быть известно, что Петр Великий задумал устроить академию наук [203] по образцу парижской, в которой был сам членом, и после того — как «осмелился рассечь смелыми веслами не тронутые воды Каспийского моря,» ⁹ и склонил на свою сторону Альционов, — употребил все свои силы, чтобы как можно скорее устроить ее. Августейшая императрица, зная, что ни в каком деле так не нужно не щадить издержек, как при устройстве академии, которая обессмертить имя великого государя, при самом начале своего счастливого правления обратила на нее все свое внимание. Со всею монаршею заботливостью и царскою щедростью она отвсюду призывала к себе ученых по всем отраслям знания, на самих щедрых условиях, уничтожила все затруднения, утвердила привилегии. И в то время когда величественный Петербург ежедневно расширялся каменными строениями, она как можно скорее приказала на лучшей части Васильевского острова приготовить на царский счет дворец и отдала его под академию. Это великолепный Аполлонов и Палладин арсенал и святилище Муз, потому что в нем будут жить вместе не одни только профессоры, [204] учители, распорядители, наставники, художники и переводчики, но все общество академиков; тут же будут производимы опыты и поместятся все математические инструменты, пневматические насосы, разные сосуды, микроскопы, барометры, термометры, машины и весь снаряд, необходимый для академических занятий. В этом же огромном здании приготовлены удобные и прекрасные помещения для книг, куда к наслаждению библиофилов, будет перенесена, с прежнего места, вся библиотека, которая выбором сочинений и числом томов стоит не ниже других ¹⁰. Всем, что ни есть в библиотеке, порядком, расстановкою, изяществом, украшением, приращением книг, мы обязаны неутомимой деятельности и бдительности главного императорского библиотекаря Шумахера, человека опытнейшего в этом деле. Во время последнего путешествия в Париж, предпринятого им от имени Его Величества, для составления новой географической и гидрографической карты Каспийского моря, назначавшейся в дар императорской академии, успел он [205] составить огромнейший запас недостовавших доселе важнейших книг, по всем отраслям наук; он не щадил ничего, чтобы приобрести их и доставить в санктпетербургскую библиотеку. После он сделан императорским начальником кабинета редкостей и главным правителем и хранителем анатомических, металло-минеральных и физических богатейших сокровищ из чужих стран. И так как редкости увеличивали славу государей, проливали новый свет, при исследованиях природы, и служили основанием к подтверждению учения естественной истории; то Петр, страстный покровитель всех наук, а в особенности естественных, превзошедший своею щедростью даже самого Александра, сделал столько и таких приобретений по этой части, что они едва ли не оставят за собою все другие музеи. Кроме самих частых сношений с Персиянами, Сересами ¹¹, Индейцами, которые постоянно снабжают необходимым царский зверинец, назначенный для сравнительной анатомии, император дорогою ценою купил анатомические сокровища знаменитого амстердамского профессора Рюйша и приобрел самые редкие [206] собрания Альберта Себа, который занимался изыскиванием достопримечательных вещей в природе и был необыкновенно счастлив в находке диковинок. Скажу, без преувеличения, что нигде нельзя найти других образчиков, находящихся в этом собрании; нигде столько нет любопытного, как здесь. Кроме этого многочисленнейшего собрания предметов, относящихся к наукам и природ, которые не касаются нашего дела, еще есть минц-кабинет, посвященный Аполлону и Музам, который обыкновенно другие государи помещают в своих тайных покоях. Если бы какой нибудь антикварий, любящий рыться в вековых древностях, взглянул на здешние медали (Ectypas), бросающиеся в глаза драгоценности (gemmae), которые представляют лица государей и богов, пострашневших от священной ржавчины ¹², и на монеты — памятники знаменитых людей, — то довольно нашлось бы дела для его ржавого пера. Даже из самой Сибири ежедневно прибывают греческие и римские тени, которые, по любви к древностям, откапываются жителями в могилах их предков. Все, что со времен Рюрика (т. е. 808 по Р. X.) до сих пор можно было собрать и найти по части нумизматики этого народа, т. е., русские [207] монеты или любопытные сведения об этом деле, все это недавно Петр Миллер, человек ученейший, привел в порядок и описал с величайшею точностью. Вот на заведывание и распределение какого множества и какой важности сокровищ должны простираться знание и неутомимость нашего библиотекаря. Вы еще не мало подивитесь, когда узнаете, что он кроме этого бремени, которое одно было бы не многим под силу, еще успевает отчетливо исполнять должность секретаря при вновь устроенной академии. Кроме неутомимых трудов магистра Паузенера, употребленных им на составление русской грамматики и лексикона, по всем наречиям русского языка, обращу еще ваше внимание на то, каким лицам вверено было попечение о вновь родившейся академии и наблюдение за жилищем Муз, и охотно укажу вам на этих академиков и профессоров. Прежде всех назову Иакова Германа, человека заслужившего себе лестное имя, почтеннейшего профессора математических наук, которым я учился у него в Падуе, особенно славного дифференциальными счислениями или аналитикою бесконечно-малых величин. Не буду распространяться о двух братьях Бернулли, которые проникли в самые сокровенные убежища математики и своими познаниями по этому предмету далеко распространили свою славу. Даниель, названный здесь профессором [208] физиологии, будет читать начала математики, необходимые для медицинской теории; Николай прикладную математику; Георг Бернгард Буффингер, который писал о начал нравственного зла, недавно издал «опыт учения древних Китайцев» (Specimen doctrinae Sinarum), профессор теоретической и практической физики, во время производства опытов для академических занятий будет подражать Гравесанде в его «основаниях Ньютоновой философии» (Institutiones philosophiae Newtonianae). Физика будет преподаваться не по устаревшим аристотелевским комментариям, которые связывают умы пустыми авторитетами; но так как при суждении о предметах физических не менее необходимо, как и в делах обыкновенных, лично во всем удостоверяться, по этому все внимание будет обращено на то, чтобы сущность опытной философии, которую одну мы признаем матерью и кормилицею медицины, была изъясняема из опытов, совершаемых перед глазами слушателей. Профессор красноречия — Иоганн Петр Коль Кэльнский, профессор метафизики Xристиан Мартини Бреславский; известный своим алгебраическим опытом пифографии, будет производить свои чтения по «Вольфовым началам» (Institutiones Wolffianae). Иоганн Симон Беккенштейн — профессор общественного права; Xристиан Фридрих Гросс, профессор нравственной философии, будет преподавать уроки по [209] системе Пуффендорфа, изложенной в сочинении: «Об обязанностях человека и гражданина» (De officio hominis et civis). Фридрих Майер будет объяснять начала всеобщей математики по Вольфу. Xимию, которая служит наставницею опытной философии и которая держит ее в подчинении, будет проходить Михаил Бургер. Анатомию, которая в открытом органико-механическом устройстве находит очень много такого, чего прежде за непроницаемою завесою знаменитостей никак нельзя было и увидеть, должен был читать знаток этой науки Гейстер; но пока он в отсутствии, его заменит Жан Жорж Дю-Вернуа, которого недавно назначили на это дело. Мудрецы историю называют оком политического благоразумия, а географию оком и светильником истории; над распространением и исправлением этих наук будет деятельно трудиться опытнейший парижский географ Иосиф Николай Де-Лиль. Я ничего не скажу об остроумном натуралисте и ботанике Xристиане Буксбауме и профессоре греческих и римских древностей Теофиле Зигфриде Байере. Для тех, которые, всматриваясь в дело глубже, питают огромные надежды на успехи в занятиях пауками и которые принимают к сердцу каждый шаг, сделанный вперед в ученой области, все это будет всегдашним побуждением к деятельности, которою они могут удовлетворить свою жажду. [210] И так как эти знаменитейшие представители русской учености прославят юную академию изданием отличных своих сочинений и плодами своего ума, расшевелят подрастающие дарования, которые современем могут занять их же места, то санктпетербургская академия, быстро идя вверх, непременно займет ту степень славы, на которую хотел поставить ее великий ее основатель, который, живя в нашем дивном веке, был сам дивом и при жизни своей всюду находил себе хвалы. Но как плодоносные деревья долго растут и только что в целые столетия достигают полной своей зрелости и стойкости, так и во всех почти вещах всегда надежды предшествуют исполнению желаемого, и нет ни одного искусства, ни одной науки, которые бы в короткое время своего водворения так возросли и так окрепли, чтобы последующие века ничего не могли прибавить к ним. К наукам в этом отношении очень кстати можно приложить слова Виргилия, сказанные о молве: «чем дальше идет, тем более приобретает силы». Науки растут с годами.

Вы знаете, что диктаторское мановение ока некоторых людей, неприязненною критикою уничижающих труды других народов, требует от нас в первоначальных опытах полной зрелости. Эти господа не хотят взять в расчет того, что сами то они, осудив себя на [211] Сизифов труд и нагромоздив кучу всякой всячины, решительно ничего не сделали.

Так как астрогнозия (астрономия) помогает мореплаванию в такой степени, что последнее ежедневно гигантски растет под ее влиянием, то для жрецов Урании, терпеливых наблюдателей звездного неба и академических опытов, щедрость князя Меншикова, высокая душа которого полна добродетелями, побудила его выстроить, в прекрасной подгородной даче, называемой Ораниенбаумом (villa Orangen-Baum), самую удобную, подзорную башню (specula), которую обыкновенно зовут обсерваториею. Аппараты зрительных инструментов (tuborum opticorum) так полны, что ничего более желать нельзя. Вооружив ими свой глаз, можно соединить и вычислить все метеорологические явления, расстояния планет, их кругообращения, течения, фазы, периоды и переходы. Я не буду ничего говорить об этом огромном, изумительной величины, двойном готторпском медном глобусе, который был изобретен Олеарием в 1656 и окончен обработкою в 1664 году. Подробное описание его сделано Гаппелем, в Relation, curios, part II. pag. 194. Этот то самый глобус в 1713 году был прислан нашему императору герцогом Голштинским ¹³ и назначен для академии. Подобного [212] этому шару и еще славному медному московскому колоколу, который имеет в поперечнике 25 футов, весь мир ничего не видывал доселе.

В России есть свои граверы, которые режут на меди, и свои типографщики. Кроме изящнейших академических шрифтов, выписанных из Бельгии, петербургская синодальная типография имеет богатые запасы самих роскошных славянских, латинских и греческих букв; и того, кто захотел бы составить отчет обо всех бесчисленных изданиях, (сделанных последнею типографиею), священных книг, церковных, школьных, исторических, филологических, математических и нравственных, то у этого человека скорее не достало бы бумаги, чем материала для описания. Теперь следует упомянуть о московской типографии, которая с давнего времени славится своею исправностью. Что сказать о московской патриаршей библиотеке, наполненной отборнейшими священными и светскими кодексами и пергаментными книгами осьмого и девятого столетий. Не достает только одного, чтобы кто нибудь сличил их. Каталог этой библиотеки давно уже составлен и теперь напечатан в Лейпциге; он удовлетворит вашему любопытству. В Петербурге недавно развели ботанический сад, из которого доставляются травы, необходимые для приготовления лекарств; когда в него прибавится иностранных растений, то [213] он сделается еще лучше. ¹⁴ Ботанофилы ожидают от нас, что мы скажем, будто-бы известия о растении боранце (Boranetz), которое растет в азиятской Скифии или подвластной ей Татарии или Даурии, походит видом на овцу, покрыто шерстью и ест траву, около растущую, — не чистая выдумка. Они знают, что все рассказываемое о России на основании слухов, которые ходят в народе, нужно принимать с величайшею осторожностью ¹⁵. Усердие посланника здешнего Двора к китайскому императору, графа Саввы Рагозинского по растительной части, обещает много; он при удобном случае окажет большую пользу ботанике и фармацевтике. Особенно этой услуги можно ожидать от спутника его, аббата Круцалы (Kruzala), человека неутомимо занимавшегося сличением растительных образчиков; он решился написать подробнейшие путевые записки или дневник, в котором будет описано все относящееся до посольства. Следуя своему правилу, я не буду распространяться долее обо всем этом. [214]

И одного написанного много, среди многочисленных занятий, о настоящем состоянии образования в России, по моему мнению, слишком достаточно для того, чтобы изменить ваше сомнительное понятие о Руских и согласить вас на то, чтобы вы, приобретя об них верные сведения, старались уничтожить прежний взгляд других на эту страну и внушить им об ней новые мысли. Вы знаете, что из-под моего пера многое ускользнуло, потому что, живя в Петербурге несколько месяцев, я не мог еще приглядеться ко всему хорошенько. И возможно ли в такое короткое время узнать все? Впрочем я счел за нужное упомянуть здесь о некоторых лицах высшего круга и ими окончить свое письмо. У Турок есть пословица: кто сколько знает языков, за того можно дать столько голов. В России она прилагается к тем людям, которые слишком заняты пользою знания языков. Кроме великого множества Меркуриев нашего покроя, ¹⁶ которые прибыли в эти гиперборейские страны в надежде найти себе туг счастие и убежище, и которых можно внести в каталог полу-ученых, нигде больше, кроме одной России, нельзя сыскать столько людей знатного происхождения, которые бы, выучившись иностранным языкам, [215] ставили для себя величайшею честью, к родному наречию прививать чуждые, которых они успели набраться, ездя по Европе. Языки служат основным камнем для изучения наук; с обширным только языкознанием дети аристократов, воспитывающиеся с надеждами на получение высших должностей, в оксфордской, берлинской, гальской и прагской академиях, и могут приобрести сведения в чужеземных искусствах и усвоить себе весь блеск иностранной образованности. За то, по окончании курса они возвращаются домой с такими огромными сведениями и в стольких языках, что в бесконечной номенклатуре запутывается собственный их здравый ум. Нужно заметить, что это знание языков доставит им величайшую пользу, когда они при иностранных дворах будут заниматься делами своего отечества. При этом почти излишне говорить о живых примерах, сыновьях Нарышкиных, князей Куракиных, Долгоруковых, Голицыных, графов Головиных, Бестужевых. Из ученых воинов особенно славен генерал фельдмаршал лейтенант (Generalis campi Mareschalli Locumtenens) Миних, знаток архитектуры и гидравлики; по этому ему и поручено устроить Ладожский канал. Главный префект Штафф в военной архитектуре и тактике не имеет себе соперников; этот человек рожден для механики и обладает [216] необыкновенным знанием воинской теории и практики. Кулон преподает русскому юношеству военную архитектуру, для которой деньги идут из казны. Начальник пехоты барон Вагновиц (Wagnowitz), знакомый со всеми науками, занимает здесь не последнее место.

Если бы для чести вздумалось кого нибудь назвать здесь, то кроме светлого ума сенатора Андрея Аргамоновича, ¹⁷ и остроумного обер-прокурора Ягужинского, я указал бы на достопочтеннейшего и знаменитейшего Петра Толстого, тайного советника, человека достигшего самих высших степеней придворного величия. Всех удивляет в этом человеке то, что он при таком счастии и при такой долгой жизни при Дворе, сохранил всю неслыханную скромность и свое беспримерное радушие. Он очень много раз бывал посланником и прекрасно исполнял свое дело. Находясь в этом звании при Оттоманской порте, он все время, остававшееся у него от оффициальных занятий, употреблял на перевод сочинения славного Риккарда: «О настоящем состоянии Оттоманской империи,» писанного на французском и на италиянском языке, на свой отечественный. Многолетние наблюдения над этою страною дали ему возможность сделать в своем [217] переводе много замечаний и объяснений. Проницателнейший император, при своей жизни, удостоил прочтения это полнейшее, в своим роде, произведение; оно недавно вышло в Петербурге из печати. Вот еще труды знаменитого князя Димитрия Кантемира, написавшего сочинение о том же предмете: «Возрастание и упадок Оттоманской империи» (Incrementa et detrimenta Ottomanici Imperii). Жестокая судьба недавно лишила нас умнейшего автора этого творения, но то, что он сделал, «не даст ему умереть и за гробом, продлит его жизнь.» ¹⁸ Тем более чести способностям Кантемира, что он среди всех ужасов притеснения со стороны Турок, успел заслужить славу умнейшего человека. Его произведение всегда будет иметь цену. После князя осталось четверо сыновей; один из них Константин не по своим летам владеет основательным умом и зрелою мыслью; меньшой, Антиох, обещает в себе большие дарования и не обманет общего ожидания. ¹⁹

Что сказать о двух братьях баронах Остерманах, жрецах Меркурия и Муз. Меньшой, кроме огромных познаний, дознанной опытности, глубокого и зрелого суждения и несравненного остроумия, которыми он достойным образом [218] в литтературе снискал себе славу и уважение, имеет необыкновенные способности производить труднейшие дела; в сомнительных случаях отличается решимостью. Он особенно выказал себя при заключении мира со Швециею, где очень много сделал для выгод России. Память об нем должна быть незабвенна. Старший брат, герцог Мегалополитанский (Dux Megalopolitanus), посланник при этом Дворе, не смотря на то, что отвлечен от литтературных занятий оффициальными делами, все еще продолжает трудиться для своего ума; он чистая доблесть в счастии и счастие в доблести. Если бы нужно было прибавить здесь о прекрасно-образованных и ученых иностранных посланниках, то прежде всех указал бы я на посланника римского императора, Гогенгольцера, отличающегося снисходительностью, служащею по словам Тацита источником всего прекрасного, которую он приобрел в долгих опытах жизни. Нельзя умолчать о посланнике бельгийской республики фан-Вильде-Астрее, человеке с большою честью занимавшемся юриспруденциею, и датском посланнике фон-Вестфалене, которые имеют у себе знаменитейшую библиотеку. Секретарь прусского посольства де Вокеро (de Vokerot) ²⁰ следит и не поверхностно [219] за всем, что происходит в нашем веке любопытного.

Далее следуют: знаменитый Зекканиус (Zeccanius), который был прежде наставником у Нарышкиных, а теперь воспитателем Великого Князя. Это человек ученейший, который вскормлен и вспоен в святилище Паллады. Славный секретарь Кок, знаток изящной литтературы. Барон Генрих, член прусской академии наук (ab Huissen Regio-Borussic. Scientiar. Асаdem.), с которым Яблонский, Биньон, Гравина, Циампинус (Ciampinus), Менкен и другие ученые ведут переписку, Он с самих молодых лет приучил себя к чисто-ученым занятиям и теперь, среди придворных хлопот, не оставляет их. Он выдал в свет одно сочинение, еще в то время, когда был юношею и еще не кончил курса. Поводом было следующее: однажды высшее судилище римской империи запер один гальский воин ²¹; все члены и адвокаты императорской камеры оставили свои места и убежали; все судебные акты были в опасности совсем погибнуть. Имея пред глазами это событие, он принялся писать свое ученейшее рассуждение о правосудии или о том, [220] как нужно сулить, когда война или зараза, или какое нибудь другое общественное бедствие, препятствуют вести дела обыкновенным юридическим порядком, и развил свои мысли превосходно. Еще в молодости своей получивши юридическую кафедру в Страсбурге (Argentorati), написал он историю ватиканских заседаний или выборов, обыкновенно называемых конклавами. Император Петр вверил ему воспитание своего наследника, дал множество придворных должностей и поручил написать историю России; с неимоверною заботливостью он собирал все материалы, необходимые для описания вековых событий, и соединил их в одно целое, чтобы эти памятники подобно сивиллиным листьям «быв подняты на воздух порывами ветра, не разлетелись» ²².

Кроме того, смотря на его любовь к музыке и поэзии, которыми он неутомимо занимается с юных лет, нельзя не сказать, что он вполне достоин той блестящей доли, которою пользуется.

Нельзя еще не упомянуть о докторе Томасе Консете (Conset), главном пасторе англиканской церкви в России, члене берлинской академии наук, человеке известном своими философскими, [221] богословскими и филологическими трудами, которые прославят и увековечат его имя.

Остается еще прекрасный проповедник здешней реформатской церкви, ученейший член женевской академии, Дюнан (Dunant).

И так видите, сколько тут неутомимых естество-испытателей, сколько людей с заслугами, отличных по своим дарованиям, посвятивших себя покровительству и обработке наук, так деятельно исполняющих свои обязанности, сколько даровитых артистов, которые показали прекрасные образчики своего искусства и которые обещают в будущем очень много. Легкость приобретения познаний ручается за то, что здесь не будет застоя, всякий здравомыслящий сознается, что ученые заведения много будут содействовать к распространению наук: благородное русское потомство на вечном храме Мнемозины или, лучше сказать, на своем сердце напишет эти слова: вводить науки никогда не поздно.

Присоединим к этому паши моления, чтобы Всеблагий Бог, начало и источник всякого добра, надолго сохранил наше сокровище, августейшую императрицу, на защиту наук и искусств. Русское юношество при открытии академии, под кровом которой оно должно воспитываться, не могло иначе выразить своих чувств Ее Величеству, матери отечества, великой, [222] благочестивой и счастливой покровительнице Муз, как только сказав:

Respice Magna Parens clementi respice vultu
    Quae tenera in cunis Musa Ruthena litat.
Nec pigeat foetum dextra sceptroque fovere
    In decus imperii crescere quousque detur.
Numine sique Petri vitales hauserat auras,
    Ob radios posthac floreat illa Tuos.
Nil nobis periisse putes, cum sit modo Matris
    Nuper quae fuerat Regia cura Patris.

«Взгляни, взгляни, великая родительница, ласковым взором: как нежна русская Муза и как действует она в колыбели. Пусть твоя десница и твой скипетр поддерживают малютку на славу империи, пока она будет существовать. Петр вдохнул в нее жизнь, а зацвела она, впоследствии, под твоими лучами. Мы ничего не потеряли: недавно окружал нас своими попечениями царственный отец; теперь мы под кровом матери.»

О великих ее добродетелях, которые неприкосновенны для моих слов и моего пера, я с благоговением умалчиваю, хорошо зная, что римский историк однажды сказал: «лучше не говорить об этом, нежели говорить так мало.» Но мне время кончить письмо, которое кажется уже вышло из границ; я сделал это с тем, [223] чтобы по словам лионского профессора, не показаться усвоившим себе законы тех магистриков (Magistellorum), которые хвастают тем, что в очень немногих строках пишут огромнейшие письма. Желаю, чтобы и вы, когда время и расположение души даст вам случай писать ко мне, не держались этих законов. При таком множестве занятий я не стал бы обременять вас такими длинными и несвоевременными письмами, еслибы я не знал, что вы об изъясненном мною предмете имеете не совсем верные понятия. Прошу и умоляю вас во имя Муз, принимайте, что все изложенное мною написано из одного желания высказать правду, а не из усилия делать критические взгляды, от которых, вы знаете, как я удерживаюсь. Прощайте. Писано в Петербурге, первого августа в тот самый год, «когда Петр Великий улетел на небеса» ²³.

Комментарии

1. Elenchus rationabilium huiusce seculi dabitationum, сочинение Келезера.

2. В подлиннике Mastiges. Это слово в средних веках означало злых критиков, бичей.

3. Автор говорит об обычае Римлян; но в России этого обычая не было. После ништатского мира, окончившего с Шведами войну, слишком 21 год продолжавшуюся, сенат, во время народного торжества, от имени всех чинов российского народа поднес Петру Великому, 22 октября 1721 года, титул Отца отечества.

4. В подлиннике здесь помещен латинский стих.

5. Показание Шенда справедливо. По докладу князя А. Д. Меншикова, объявлено было 19 мая 1725 года Сенату следующее: «Великая государыня императрица указала Петру Шафирову сочинять историю от дней рождения высокославной и вечнодостойной памяти его императорского величества до 1700 году или до начала шведской войны, и какие ведомости ему к тому сочинению потребны, по его требованиям отпускать, и писать его Шафирова по прежнему бароном.» Известно, что Шафиров был разжалован. Того же числа Сенат послал указы в коллегии и канцелярии.

6. В подлиннике эта мысль выражена стихом.

7. В подлиннике выражена эта мысль стихом: Si pingi virtus posset, imago foret.

8. Намек на тогдашний схоластический образ преподавания, господствовавший в Европе.

9. В подлиннике стихи:

........................Maris Caspii
Ausus inexpertas remis audacibus undas
Tontare….

10. Натур-кабинет и Кунсткамера с библиотекою находились при Петре Великом в двуэтажном каменном доме, который стоял на берегу Большой Невы, на месте нынешних Кавалергардских казарм. При Екатерине I вновь учрежденной академии наук отдано было здание на Васильевском острове. Туда же перевели тогда и Натур-кабинет с библиотекою.

11. Народ в Восточной Индии между реками Гидаспом и Индом; у древних было мнение, что Сересы первые начали обработывать шелк.

12. В подлиннике эта мысль выражена стихами.

13. В подлиннике герцог назван: Dux Cimbrorum.

14. Сад этот был разведен, как известно, там, где ныне императорский ботанический сад на Аптекарском острове.

15. Маржере утвердительно писал об этом боранце, рассказывая, что он растет около Астрахани, и что он видал шкуры с этих баранов-растений. См. Etat de 1’Empire de Russie par le Capitaine Margeret, a Paris, 1679, страница 3.

16. Меркурий, как известно, — бог красноречия и языкознания.

17. Автор говорит о графе Андрее Артамоновиче Матвееве, сыне знаменитого боярина Матвеева, убитого в первый стрелецкий бунт 1782 года.

18. В подлиннике стих: Eximit et cineri vult superesse suo.

19. Слова автора сбылись. Кто из Руских не знает князя Антиоха Кантемира.

20. Вероятно Француз, как можно догадываться по частице де в его фамилии. Если же Немец, то его фамилию должно произносить де-Фокерот.

21. Автор очевидно говорит о взятии Французами какого нибудь города.

22. В подлиннике стихи: Ne turbata volent rapidis ludibrina vetis.

23. Большие буквы в этом латинском стихе подлинника, означают 1725 год.

Текст воспроизведен по изданию: О состоянии просвещения в России, в 1725 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 36. № 142. 1842