-

Записки фельдмаршала Миниха.¹

В 1871 году собрание исторических материалов редакции «Русской Старины» умножилось «Записками Миниха», в полном переводе Е. А. Харитоновой. По примеру помещенных в нашем издании извлечений из переводов «Записок герцога де-Лириа» и «Писем леди Рондо» ², ныне печатаем выдержки из «Записок Миниха», служивших неоднократно источником, которым, еще в недавнее время, пользовались многие авторы русских исторических монографий ³. Говоря о сочинении, нельзя обойти молчанием сочинителя, — и потому напоминаем читателям некоторые главнейшие черты жизни и характера знаменитого исторического деятеля.

Миних — представитель многочисленного сословия «искателей фортуны», которыми изобиловало XVIII столетие. Эти наемники, скитаясь из края в край, продавали свои услуги государям, меняя убеждения, мундиры и знамена сообразно личным своим выгодам. Он родился 9-го мая 1683 года, в графстве Ольденбургском. Отец Миниха, отличный инженер, был сам его учителем. В 1701 году молодой Миних служил под знаменами принца Евгения и участвовал в походах в Италии и Нидерландах; был произведен в полковники (1712 г.); раненый в сражении при Денене, был взят в плен и отправлен в Париж. По возвращении в Германию, поступил на службу по инженерной части к ландграфу гессенскому; от него, в 1716 году, перешел к королю польскому Августу II; отсюда, не поладив с его [74] любимцем, графом Флеммингом — намеревался поступить на службу или в Карлу XII или Петру I. Русская служба показалась выгоднее и Миних, по приглашению нашего посла князя Василия Владимировича Долгорукого, нанялся в инженеры к императору Петру Великому. Это выражение вполне уместно, потому что Миних, вступая в русскую службу, 31-го октября 1721 года, заключил контракт на шесть лет, в котором, по пунктам (в числе 16), выговорил себе число помощников, содержание, награды, отпуски и т. п. Инженерные и гидравлические работы Миниха были не маловажны. Он начертал планы новых укреплений Кронштадта и Риги, Балтийского порта; значительно содействовал проведению Ладожского канала. Особенная признательность Петра и чин генерал-лейтенанта были наградами усердного Миниха.

Воцарилась Екатерина I. Князь Меншиков не благоволил Миниху, но за то он пользовался расположением и покровительством вице-канцлера графа Остермана. Его ходатайству Миних был обязан получением ордена св. Александра Невского и чина генерал-аншефа (1726 г.), а в царствование Петра II — графского достоинства и должности генерал-губернатора С.-Петербурга, Ингрии, Карелии и Финляндии. Императрица Анна Иоанновна осыпала Миниха своими милостями: в течение двух лет он был пожалован генерал-фельдцейхмейстером ⁴, кавалером ордена св. Андрея Первозванного, членом Кабинета, генерал-полициймейстером, наконец, генерал-фельдмаршалом (25-го февраля 1732 года). На этот раз всеми повышениями Миних был обязан новому своему покровителю, герцогу Бирону. В царствование Анны Иоанновны Миних начертал новое учреждение для гвардии и армии ⁵; сравнял в окладах жалованье иностранных офицеров нашей службы с русскими, получавшими до этого времени менее иноземцев: основал в Петербурге первый кадетский корпус; привел к окончанию Ладожский канал, судоходство по которому было открыто 1-го мая 1734 года; построил в Петербурге многие здания и в том числе Преображенские казармы, обширный пушечный двор ⁶; содействовал окончательному перенесению столицы из Москвы в Петербург.

Происки Остермана н Левенвольда на-время охладили расположение Бирона к Миниху. Недовольный медленностью и вообще распоряжениями генерала (впоследствии фельдмаршала) Леси при осаде Данцига, герцог Курляндский обратился к содействию Миниха. Фельдмаршал поспешил к стенам Данцига, в которых укрывался Станислав Лещинский, претендент на польский престол, занятый, с помощию русских, Августом III. После двух месяцев осады, Данциг сдался на капитуляцию ⁷. [75]

Следовавшая затем турецкая, кампания прославила Миниха. Он обложил Азов и, поручив продолжение осады генералу Левашову, двинулся к Перекопу, защищаемому 180,000 татар ⁸. обратил их в бегство и овладел городом. Затем русскими войсками были заняты и выжжены: Козлов, Бахчисарай, Акмечеть и Кинбурн. Взорвав стены и укрепления всей перекопской линии, Миних удалился в русские пределы. В следующем году он овладел Очаковым; 28-го августа 1739 года одержал над турками знаменитую победу при Ставучанах, отдавшую во власть русских Хотин и почти всю Молдавию. Фельдмаршал двинулся к Бендерам, но мирные переговоры России с Портою Оттоманскою (7-го сентября 1739 года) положили предел его подвигам. Война кончилась. Звание подполковника Преображенского полка, пенсия в 5,000 рублей, золотая шпага и знаки ордена св. Андрея Первозванного, украшенные брильянтами, были наградами Миниху. Недовольствуясь ими, фельдмаршал домогался титула герцога украинского. Кому не известен ответ Анны Иоанновны: «граф слишком скромен; для чего не желает он лучше великого княжества московского».

Началось регентство Бирона. Участие Миниха в свержении временщика слишком известно, чтобы о нем распространяться. Падение Бирона вознесло Миниха на высшую степень могущества. Облеченный званием первого министра, он был страшен самой правительнице и Анна Леопольдовна поспешила отделаться от опасного помощника: Миних был принужден подать в отставку. При воцарении Елисаветы Петровны, русская партия возвысилась, немецкая — пала. Представители ее: Миних и Остерман были отданы под уголовный суд. Первого обвиняли в государственной измене, в содействии бегству Станислава Лещинского из Данцига; в происках против императрицы Елисаветы в бытность ее цесаревною: в подсылании к ней шпионов, в потворстве Бирону; в хищениях казны и т. д. Каждое из обвинений было ступенькою той лестницы, которая привела Миниха на эшафот. Сенат приговорил его к четвертованию. Остермана — к колесованию. 18-го января 1742 года на эшафоте, сооруженном на Васильевском острове, против здания двенадцати коллегий, под топором палача осужденным объявлены были: помилование жизни и ссылка — Миниха в Пелымь, Остермана — в Березов. Супруга Миниха и друг его, пастор Мартенс, сопровождали его в ссылку, в которой он провел двадцать лет (1742-1762). Немедленно по восшествии своем на престол, Петр III вызвал Миниха из Пелыма в Петербург, возвратил ему все чины, ордена, звания и права. До последней минуты императора Миних оставался ему верен.

Уважая прежние заслуги Миниха, Екатерина II пожаловала его директором гаваней Ревеля, Нарвы, каналов Ладожского и Кронштадского; поручила ему достроить гавань Рогервикскую. Таким образом, Миних окончил службу свою в России на том же самом поприще, на котором ее начал, т. е., в должности инженера и начальника гидравлических сооружений. Скончался от старческого истощения сил, 16-го октября 1767 года; погребен в своем поместье Лунии, близ Дерпта.

Характеристика Миниха на столько разработана в наше время, что о ней [67] нечего распространяться. Превосходный инженер, искусный военачальник, лукавый царедворец — Миних выше государственных выгод ставил всегда свои собственные, жертвуя всем, что только могло им способствовать. Как полководец, он не дорожил солдатами; как строитель — не дорожил древностями, доходя в иных случаях до вандализма. В 1732 году, обнося валом старый Киев, он засыпал и частию взорвал порохом «Златые врата», сооруженные великим князем Ярославом в начале XI века.

Кроме «Очерка», составляющего предмет нашей статьи, Минихом было составлено много проэктов по инженерной части. Из последних: «Собрание шлюз и описание работ по большому Ладожскому каналу ⁹ составляет важный материал для истории инженерного искусства в России. Из прочих его трудов и писем см. Диспозицию боевого порядка и маневров в генеральной баталии с турками, поданную гр. Минихом императрице Анне Иоанновне в 1737 г. («Русск. Инв.» 1856, № 12); проект гр. Миниха о предохранении С.-Петербурга от наводнения («Журн. Гл. Упр. Пут. Сообщ.» 1859, т. 30, сообщ. Н. П. Дуров); рапорт Миниха о кадетском корпусе, 1733 г. («Чт. в Общ. Ист. и Древн. Росс.» 1862 г., кн. 1); письмо гр. Миниха императрице Анне Иоанновне 1736 г. (там-же, кн. IV) и проч., и проч. Вообще подлинных материалов о гр. Минихе в последние пятнадцать лет издано довольно много и издатель полного перевода его записок, конечно, озаботится либо перепечаткою главнейших из них, либо приведением полного их перечня.

«Очерк» Миниха — в сущности докладная записка, составленная им, вероятно, по желанию Екатерины II. Императрица, при восшествии своем на престол, не отдалила от себя государственных деятелей прежних царствований, как по свойственному ей чувству деликатности, так и в признании их заслуг и дарований. Миних — представитель старого поколения — не мог быть сотрудником Екатерины II в преобразованиях, ею предпринятых; но, уважая в нем сподвижника Петра Великого, Екатерина не только благосклонно выслушивала мнения престарелого фельдмаршала, но и сама совещалась с ним. Она не обошла Миниха, обдумывая план преобразования государственного строя, и фельдмаршал подал голос в своем «Очерке». От внимания читателей, конечно, не укроется, что старик-Миних в этом сочинении опередил свое время и почти за полвека до учреждения министерств (8-го сентября 1802 года) и государственного совета (1-го января 1810 года) указал на несомненную пользу этих государственных учреждений. Книгу Миниха можно назвать его предсмертным заветом, выражением искреннего убеждения, к которому на пороге смерти пришел очевидец и участник той государственной неурядицы в России, которая длилась тридцать семь лет — от кончины Петра I до восшествия на престол Екатерины II (1725–1762 гг.).

Очерк, дающий понятие об образе правления в империи российской ¹⁰, был напечатан в Копенгагене в 1774 году (в малую восьмую долю листа, 190 стр.), спустя семь лет после смерти Миниха. Книга, [77] разделенная на параграфы (в числе 61), снабжена примечаниями какого-то Г. Б*** ¹¹ и некоторые из них проникнуты духом неприязни к автору. На первых страницах, вместо вступления, напечатаны: заметка о личном составе святейшего правительствующего синода и имянной список губернаторов империи в 1773 году, — то и другое мы опускаем. В первых двадцати четырех параграфах, также нами опущенных, Миних кратко излагает события, предшествовавшие воцарению Петра Великого; затем переходит к обзору его царствования. Сказания Миниха о Петре не имеют в наше время особенно важного значения, так как история его царствования — по крайней мере в главнейших чертах — ныне разработана по архивным и подлинным документам. Из 24 § мы заимствуем только рассказ Миниха об отношениях к нему Петра Великого; затем, перейдем к последующим.

«Очерк» Миниха, во всяком случае, можно причислить к первичным историческим материалам, наряду с Записками Манштейна, кн. Шаховского, кн. Щербатова и др. Ред.

§ 24.

За три месяца до своей кончины, он опять ездил из Старой-Русы на озеро Ильмень, чтобы приказать устроить бассейн при тамошних соляных источниках, для сохранения в оном дубового леса, предназначенного в кораблестроению, впредь до востребования такового адмиралтейством, едучи из Старой-Русы, на возвратном пути он заехал на Ладожский канал, прорытие которого доверил моему наблюдению и который был любимейшим его предприятием, потому что, по словам государя: «этот канал будет кормильцем Петербурга и Кронштадта и снадбит эти города материалами для их постройки; по нем откроется путь всем товарам и богатствам для торговли России с остальною Европою; наконец, и всем материалам, потребным для сооружения и для поддержания флота».

Никогда сей государь не выражал более удовольствия, как при виде успешного хода моих работ по каналу; по этому случаю он собственноручно написал мне очень милостивое и лестное письмо и сам мне оное передал.

Перед отъездом из Петербурга в Старую-Русу, он уже чувствовал признаки той болезни, от которой скончался; а по возвращении сказал императрице:

— «Работы моего Миниха меня исцелили; надеюсь когда-нибудь выехать с ним каналом из Петербурга и пристать в Головинскому саду — в Москве». [78]

На другой день он повел меня в сенат и сказал сенаторам:

— «Я нашел человека, который скоро окончит Ладожский канал; никогда ни один иностранец на службе моей не умел, подобно ему, предпринять и исполнить столь великие работы; исполняйте все, что он от вас потребует».

Выходя из сената, генерал-прокурор Ягужинский сказал мне:

— «Теперь, г. генерал, мы зависим от приказаний ваших».

Император приказал отрядить двадцать пять тысяч армейских солдат на работы по каналу, что доказывает, как близко монарх этот принимал к сердцу все, что клонилось к выгодам его государства и подданных. Но сей истинный отец отечества скончался чрез несколько недель — 28 января 1725 года.

§§ 25-30. Царствование Екатерины I; могущество Меншикова.

Рассказывает автор факты общеизвестные, поэтому мы их опускаем. Ред.

§ 31.

......... Императрица Екатерина скончалась от жестокого колотья, 6 мая 1727 года ¹², — и великий князь Петр Алексеевич был на другой день объявлен императором единогласно и ко всеобщей радости.

§ 32.

Образ правлении при императрице Екатерине I.

Правительство империи в это время состояло единственно в деспотическом своеволии князя Меншикова.

Но он вскоре стал злоупотреблять своей властью и, между прочим, убедил императрицу подписать приговор генерал-полициймейстера Девиера ¹³, человека заслуженого, пользовавшегося особенным расположением императора и даже императрицы; вследствие их доверия он был назначен наставником царевен Анны и Елисаветы. Девиер был женат на сестре князя Меншикова, который, однако, приказал заключить его в крепость, истязать немилосердно, а потом отправил его в ссылку.

Меншиков надменно обходился со всеми вельможами, постоянно мечтал только об удалении герцога Гольштинского и его супруги. Противился окончанию Ладожского канала и другого при устьи Невы, прорытие которого было мне поручено Петром Великим. Он восстановил украинское гетманство в лице казацкого полковника [79] Апостола и вообще действовал только в видах личных своих выгод.

§§ 33-36. Царствование Петра II. Возвышение Долгоруких; падение и ссылка Меншикова. Кончина императора.

§ 37.

В верховном тайном совете тотчас, (после смерти Петра II, 1730 г.) начертали план к отмене и совершенному упразднению самодержавия, определяя государево довольствование пенсиею, власть же его ограничивая до такой степени, что не только лишали его права располагать государственными доходами, наградами и должностями, но даже производить в прапорщики гвардии. Все должно было зависеть от верховного совета. Однако же члены верховного совета, по некотором совещании, с общего согласия решили призвать на императорский престол Анну Иоанновну, вдовствующую герцогиню Курляндскую — вторую дочь царя Иоанна Алексеевича, брата Петра Великого, У Анны Иоанновны была старшая сестра Екатерина, но так как она была замужем за герцогом Мекленбургским, человеком беспокойного и странного характера, то она и была устранена от наследия престола.

§ 38.

Царствование императрицы Анны Иоанновны.

Этот верховный или, можно сказать, самодержавный совет отправил депутатов для сопровождения герцогини Курляндской Анны Иоанновны из Митавы в Москву; депутатами были: от сената — заслуженный вельможа Василий Лукич Долгорукий, от войска — генерал-лейтенант Леонтьев, от двора — камергер князь Черкасский. По прибытии в Митаву, депутация предложила на подпись герцогине Анне условия, в силу которых она отказывалась от самодержавия, предоставляя полномочие правительства членам верховного тайного совета; затем она была признана императрицей. Но прибытии императрицы в Москву, 13-го февраля 1730 г., до ее величества никого не допускали иначе, как в присутствии и с разрешения Василья Лукьича Долгорукова, или только в его присутствии, и она решительно ничем не могла располагать. Так как эта великая государыня сознавала свою силу и не могла быть довольна действиями верховного совета, то она вскоре и нашла приверженцев, во главе которых были князь Алексей Михайлович Черкасский и генерал князь Иван Юрьевич Трубецкой, хотя и подписавший акт отречения от самодержавия. Вследствие [80] того, что гвардия и армия была на стороне противной партии, под начальством Долгоруких и Голицыных, Черкасский и Трубецкой, подвергая опасности свою жизнь, поднесли императрице меморию, в которой изображено было: «депутаты верховного совета, представляя в Митаве к подписи ее величества акт отречения от самодержавия, в тоже время заверили государыню, что это совершается с единодушного согласия дворянства, но что они (Черкасский и Трубецкой), повергаясь к стопам ее императорского величества, свидетельствуют, что они с членами совета согласны не были и что вообще дворянство, духовенство и весь народ желают и умоляют ее величество царствовать самодержавно и неограниченно, как все ее предшественники».

Императрица приняла необходимые предосторожности в безопасности своей особы, приказав везде удвоить стражу и избрав надежных офицеров; этот случай вывел в люди находившегося тогда в карауле капитана Альбрехта. Затем, ее величество пригласила ко двору членов верховного совета, повелев им возвратить ей акт отречения, ею подписанный в Митаве.

Когда все прибыли во дворец, императрица объявила им с одинаковыми ласковостью и твердостью, что в Митаве депутаты представили ей к подписанию акт об отречении от самодержавия, опираясь якобы на единодушное желание дворянства и всех ее верноподанных; но, известясь о противном, она считает себя обязанною акт сей уничтожить; что она, прощая всех его допустивших, начнет царствовать самодержавно и правосудно по примеру своих предшественников. После этого она разорвала упомянутый акт в присутствии членов верховного совета, министров и генералов, которые разошлись и все осталось спокойно.

Императрица короновалась в Москве 28-го апреля 1730 года. Я убедил ее учредить резиденцию в Петербурге, куда она прибыла 15-го января 1732 года.

Остерман, со времени возвращения Петра Великого из Персии в Москву в 1723 году, после падения вице-канцлера барона Шафирова занявший место этого министра и при Петре Великом заведывавший важнейшими государственными делами, имел заклятого врага в лице генерал-прокурора Ягужинского; а так как к примирению их не было никакой надежды, то императрица и спросила мнения у графа Левенвольда — обер-гофмаршала, у его брата — впоследствии обершталмейстера, у обер-камергера Бирона и у меня: которого из двух — Ягужинского или Остермана оставить в совете? Так как первый от природы был человек крутой, [81] а Остерман его трудолюбивее, то мы и предложили оставить последнего и, таким образом, Ягужинский, в качестве министра, был послан в Берлин.

§ 39.

Вследствие этого, Остерман во главе государственных дел вполне сознал, что вышеупомянутую вакансию следует заместить; а так как ее величество императрица имела ко мне величайшее доверие, то Остерман и просил меня предложить ее величеству образовать Кабинет для заведывания важнейшими государственными делами, который объявлял бы указы или повеления ее величества сенату и другим присутственным местам, поместив в оный Кабинет с Остерманом, одного только князя Алексея Михайловича Черкасского, которым Остерман надеялся управлять. Я исполнил это поручение; императрица согласилась, — «но с условием», сказала, она, «чтобы и ты был членом Кабинета». Так, вскоре по восшествии на престол императрицы Анны, в Москве был учрежден этот Кабинет в 1730 году и существовал до 1741 года — до ее кончины.

Вскоре после того, императрица, назначив меня генерал-фельд-цейхмейстером и президентом военной коллегии (должность, которую я исправлял уже несколько лет), кроме того, возложила на меня важное поручение — составить проэкт нового положения для войск, как для гвардии, так и для полевых полков, для гарнизонов и для украинского ополчения. Вскоре сия великая государыня, в видах поощрения, пожаловала меня в генерал-фельдмаршалы ее войск и поручила мне главное начальство над войсками в Петербурге и в Ингрии. В это же время, по ее приказанию, я устроил первый кадетский корпус, образовал первый кирасирский полк и корпус инженерный.

Я до такой степени был занят всеми этими поручениями, что должен был прибыть, в Петербург, где находилась военная коллегия, канцелярия артиллерийская и инженерная и мое местопребывание, как командующего войсками. Таким образом, Остерман и Черкасский заседали в Кабинете одни, а я этим был особенно доволен потому, что не был хорошо знаком ни с иностранными, ни с внутренними делами империи.

По прибытии в Петербург, 15-го января 1732 года, императрица призывала меня, однако, каждый раз, когда обсуждались дела особенной важности, как например, война в Польше с королем Станиславом, которая началась в 1733 году. [82]

Это учреждение Кабинета — для России вещь совершенно новая и не всем нравилась, тем более, что Остерман слыл за человека двуличного, а Черкасский — за великого празднолюбца, и потому говорили, что «Черкасский был телом этого Кабинета, а Остерман — душою, не слишком прямою». Сенат был доведен почти до ничтожества; старые сенаторы, как например, князь Димитрий Михайлович Голицын и другие, недовольные Кабинетом, перестали являться в сенат, извиняясь болезнью; а граф Головкин, во все продолжение царствования императрицы Анны, т. е., лет девять или десять, вылежал в постели, сказываясь больным, покуда я не нашел средства поднять его на ноги.

§ 40.

Война с Польшей и с Турцией.

В 1734 году я был командирован осадить город Данциг и вытеснить оттуда короля Станислава, который в 1733 году удалился туда из Варшавы, где генерал Леси, командующий русскими войсками, объявил королем польским курфирста Саксонского под именем Августа III.

Вместе с королем Станиславом в Данциге находились еще: примас королевства — Потоцкий, князь Чарторижский, каштелян виленский и палатин российский, с их семействами; граф Понятовский, палатин Мазовецкий с супругою (сестрою русского палатина) и тремя сыновьями, Залуский — епископ Плоцкий, государственный казначей — граф Оссолинский, многие сенаторы, французский посланник — маркиз де-Монти и три французских баталиона, расположенных в Вейхсельмюнде.

Всем известно, как я принудил короля Станислава, в крестьянском платье, удалиться в Кёнигсберг и, таким образом, покинуть Польшу. Затем, после сдачи города, примас, все сенаторы — приверженцы Станислава, маркиз де-Монти и драгунский полк, им набранный, коронная гвардия, множество офицеров, шведских канониров и бомбардиров и три французских баталиона были взяты в плен, а город Данциг заплатил миллион рублей за сопротивление русским войскам и отправил в Петербург депутацию от магистрата, чтобы испросить прощение у подножия престола ее величества императрицы всероссийской за то, что Данциг дерзнул поднять оружие против русских сил. Замечательно, что Данциг сдался до прибытия осадной артиллерии из Петербурга и что я взял этот город, Вейхсельмюнде, укрепление Орского предместья и [83] несколько других редутов, имея три восемнадцати-фунтовые орудия и пять мортир в двести фунтов (русского веса), из которых одну разорвало; а против двадцати наших выстрелов из крепости отвечали по двести, а на двадцать бомб, пущенных с моих батарей, жители Данцига бросали до четырех сот — каждые двадцать четыре часа. В городе находилось до 30,000 войска, а у меня не было и 20,000 для осады крепости; окружность (циркумвалационная линия) которой простиралась на девять немецких миль.

После взятия города, король Август прибыл из Дрездена в монастырь Оливский, куда я привез польских сенаторов — моих пленных, которые покорились и признали Августа III своим королем, и за тем он возвратился в Дрезден.

§ 41.

В 1735 году король прибыл в Варшаву, куда отправился и я, по повелению императрицы, для принятия начальства над армией, рассеянной по всей Польше и Литве, в числе 90,000 человек, с иррегулярными войсками включительно.

Таким образом, партия Станислава была уничтожена; республика признала своим королем Августа III и все успокоилось в Польше. Я надеялся возвратиться в Петербург, но в Варшаве получил повеление от ее величества императрицы — немедленно отправиться в Павловск, что на Дону, для необходимых приготовлений к осаде Азова и для начатия войны с Турцией и с татарами. После прощальной аудиенции у короля и королевы польских, я отправился в Киев, сдав главное начальство над войсками, расположенными в Польше, принцу Гессен-Гомбургскому. Из Киева проехал по Украинской линии, которую осмотрел с большим тщанием от Орлика-на-Днепре до Изюма, откуда был отправлен провиант для войск, предназначенных для осады Азова; оттуда поехал в Павловск, куда отправил водою артиллерию и боевые снаряды, для осады необходимые. Генерал граф Вейсбах поручил приказание от двора — двинуться со своим корпусом к Перекопу и вступить в Крым; но генерал этот, возвратившийся из Польши, где он командовал частью армии, умер близ Перевотцка (?) от воспаления в желудке. Вследствие этого Крымская экспедиций была поручена генерал-лейтенанту Леонтьеву, который выступил в поход в прекрасные осенние дни, но, не достигнув Перекопа, дошел только до Мертвых вод, где был застигнут гололедицей, покрывшей все луга, так что лошадям его корпуса [84] не достало корму: большая их часть пала и почти все офицеры и драгуны вернулись пешком.

12-го марта 1736 года я прибыл в крепость св. Анны и оттуда послал лазутчиков тайно осмотреть азовские каланчи; 16-го марта я перешел Дон с небольшим отрядом пехоты, отрядом донских казаков и осадил Крепость Азов с горстью людей; не потеряв ни одного человека, я захватил в расплох каланчи, служившие оградою Азова со стороны моря, и в тоже время отрядил генерал-маиора Шпаррейтера с 1,200 человек на челноках для нападения на Лютик. Испуганные янычары без выстрела покинули эту крепость и этим путем город Азов был обложен со всех сторон; я скрыл мой небольшой отряд пехоты за окопами, открыл траншею и бросил на город несколько бомб, — таким образом осада началась.

Генерал Леси вернулся с Рейна, где он начальствовал одним корпусом, я передал ему ведение осады; но так как у него не было хороших инженеров, то он и овладел Азовом после многих трудов, причем этот храбрый генерал был даже ранен в ногу.

Я сам вел один корпус в Крым; известно, с каким счастливым успехом я окончил этот поход, подобно и всем прочим во все продолжение этой войны, распространяться о которой нахожу здесь неуместным. Русский народ дал мне два прозвища: «Столп Российской Империи» и «Сокол» ¹⁴, у которого глаз зорок и всюду поспевает. Во время походов я углублялся далеко в турецкие владения и ежегодно зимовал в Петербурге. Эта война окончилась битвою и чудною победою при Ставучанах, взятием Хотина и покорением Молдавии. Когда я шел к Бендерам. чтобы овладеть этим городом, белградские татары присоединились ко мне; моя армия возростала день ото дня, умножаясь войсками Молдавии и Валахии, так что мои отряды достигли до Браилова-на-Дунае и проникли в Валахию.

Несчастный белградский мир, заключенный внезапно австрийцами, остановил славные победы русских войск, предводимых фельдмаршалом Леси и мною.

§ 42.

В 1739 году генерал Нейперг, начальствовавший австрийскою армиею в Венгрии, был в тоже время назначен полномочным министром, для ведения с великим визирем переговоров о мире, — и он заключил этот мир, позорно и без всякой [85] надобности сдав турках город Белград с его крепостью, служившею оплотом христианских государств против неверных. Это было тем более постыдно, что турецкая армия, нуждаясь в жизненных припасах, готова была сама снять и сняла бы осаду этого важного места, если бы Небперг съумел продлить переговоры еще 5 или 6 дней; но его очень торопили маркиз де-Вильнев и самый венский кабинет. По поводу покорения Белграда турки говорили, что не они его взяли, а сам Магомет им его отдал. Вильнев хвалился тем, что, содействуя заключению этого мира, он оказал Франции важнейшую услугу, нежели выигрышем сражения. Но так как Нейперг заключил мир, не приобщив к нему Россию, то полковник Браун, командированный; по повелению императрицы Анны для присутствия при переговорах и для донесения обо всем, что происходило в австрийской армии, — принудив Нейперга сказать: «было-ли что выговорено в пользу России?» На что Нейперг отвечал, что для России и без того слишком много сделали, приняв участие в этой злополучной войне — обыкновенный язык министра венского двора. Сам император Карл VI написал императрице Анне, что «со слезами на глазах, сообщает ее величеству о заключении его министерством с великим визирем мира невыгодного, отдав ему Белград, но, что, тем не менее, следовало держать слово, данное туркам». У Нейперга были тайные инструкции от герцога Лотарингского, впоследствии императора, и от Цинцендорфа. После заключения этого печального мира, он говорил:

— «Думают, что по возвращении в Вену я лишусь головы, но мне нечего бояться!»

Мирный договор с Австрийским домом был заключен 1-го (12-го) сентября, а с Россиею — 7-го (18-го) того же месяца 1739 года. Этот мир был тем постыднее для Австрии, что император, в это же самое время, получил чрез курьера известие о победе при Ставучанах, о взятии Хотина и об успехах русского оружия в Молдавии. Император сказал громогласно, «что и он мог бы продолжать войну, еслибы в главной армии находился фельдмаршал Миних». Должно заметить, что Вильнев был в одно и тоже время полномочным и акредитованным министром французского двора при венском и петербургском и давно пользовался большим доверием Отоманской Порты, так что в этом случае он всем управлял.

Остерман не мог воспрепятствовать императрице Анне, чтобы она не уполномочивала Вильнева, hq смотря на то, что Франция относилась тогда недружелюбно к России, за изгнание короля Станислава [86] из Польши, потому что императрицу настойчиво убеждал венский двор. Нашли средство задобрить Вильнева, послав ему скрытно, чрез советника комерц-коллегии Канджиони, знаки ордена св. Андрея Первозванного, украшенного дорогими бриллиантами, а супруге его — различные драгоценности с векселем на значительную сумму, который, впрочем, Вильнев отослал обратно. Когда же Канджиони уговаривал его поскорее уладить с великим визирем статью мирного договора с Россиею, Вильнев отвечал: «дело ваше лежит на бархатной подушке».

§ 43.

В этом § фельдмаршал Миних приводит статьи мирного договора России с Турцией; в нашем переводе мы их опускаем, так как они известны из многих сочинений.

§ 44.

Война 1736-1739 гг., одна из славнейших для русского оружия, далеко проникнувшего во владения Порты, нисколько не расстроила финансов императрицы Анны.

Сия монархиня скончалась 17-го октября 1740 года от нефритиса, или от камня в почках, признаки которого она чувствовала еще десять лет тому назад, но ни один из врачей, не подозревая о его существовании, не пользовал ее от этой болезни.

Императрица скончалась в полной памяти, не подозревая опасности своего положения. Ее последние слова были: «Прости, фельдмаршал!»

Она придала пышности своему двору, соорудила императорский дворец, умножила гвардию полками Измайловским и Конногвардейским, значительно увеличила артиллерию, поддерживала в цветущем состоянии армию и флот, основала кадетские корпуса и после своей кончины оставила до двух миллионов звонкою монетою в государственной казне.

Герцог Курляндский, граф Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили духовное завещание от имени императрицы.

Остерман, в течение нескольких лет невыходивший из дому, под тем предлогом, что подагра препятствует ему двигать ногами, велел принести себя в креслах во дворец к изголовью императрицы за несколько часов до ее кончины, — и здесь, вынув из кармана бумагу, спросил государыню, не угодно-ли ей будет выслушать свое духовное завещание? Императрица спросила, [87] кто писал завещание? (доказательство, что она не приказывала писать его и что оно было составлено без ее ведома). Остерман встал со стула и, кланяясь, сказал ей:

— «Ваш нижайший раб ¹⁵».

Затем он читал завещание, и когда дошел до статьи, что герцог Курляндский будет регентом в продолжение 16-ти дет отрочества молодого императора Иоанна Антоновича, императрица спросила герцога Бирона:

— «Надобно-ли это тебе? ¹⁶»

(Доказательство, что государыня не готовила этой участи герцогу). Полагают, что императрица, при всей своей слабости, подписала эту духовную, а герцогиня Курляндская спрятала эту бумагу в шкаф, в котором хранились драгоценности императрицы.

Когда Остерман приказал перенести себя из спальни императрицы в антикамеру дворца, где уже собрались все сановники и придворные, извещенные докторами, что императрица при смерти, — адмирал граф Головин и обер-шталмейстер князь Куракин спросили Остермана:

— «Мы желали бы знать, кто будет преемником государыни?»

Остерман отвечал:

— «Молодой великий князь Иоанн Антонович!»

Но он не сказал ни слова ни о завещании, ни о назначении герцога Курляндского регентом империи — и все ожидали, что императрица назначила своею преемницею принцессу Анну Мекленбургскую — свою племянницу. Но это было делом неподходящим для Бирона, который, не довольствуясь герцогством Курляндским, хотел управлять еще Российской империей; а Остерман и Черкасский надеялись тем составить себе счастие ¹⁷. [88]

§ 45.

На другой день, 18-го октября 1740 года, когда все сановники собрались во дворец, Остерман, сказав им, по своему, речь, объявил о смерти императрицы; тут же было прочитано вышеупомянутое завещание. Гвардейские полки стояли под ружьем; герцог Курляндский был признан регентом России, а принц Иоанн Антонович — императором. Потом все вельможи подписали присягу; за ними присягнули гвардейцы, войска, коллегии и пр., по общепринятому обычаю в России. [89]

§ 46.

Характер императрицы Анны.

Эта великая монархиня была одарена великими качествами: у нее был светлый, проницательный ум; она хорошо знала нрав всех лиц, ее окружавших; любила порядок и пышность и никогда русский двор не был в таком блестящем положении, как в ее царствование. Она была чрезвычайно щедра, находила удовольствие в благотворениях и в сугубом награждении заслуг; но у нее был тот порок, что она была беспечна, мало занималась государственными делами, предоставляя министрам творить все, что им заблагорассудится; этому следует приписать бедствия, постигшие семейства Долгоруких и Голицыных — жертв Остермана и Черкасского, которые их боялись, потому что они были, умнее и достойнее их.

Волынский, Еропкин и друзья их пали жертвами Бирона, потому что Волынский поднес императрице записку, имевшую целию низвержение Бирона. Я сам был свидетелем, как императрица заливалась горькими слезами, когда взбешенный Бирон грозил ей, что перестанет служить, если она не пожертвует ему Волынским и другими.

§ 47.

Образ правления при императрице Анне Иоанновне.

Мы видели, что большой промежуток между самодержавной властью императрицы и сенатом был замещен Кабинетом, состоявшим из министров Остермана и князя Черкасского; но это замещение было не совсем удачно, потому что кабинет-министры были в совершенной подчиненности обер-камергеру герцогу Бирону и действовали постоянно в угоду этому временщику. Вследствие этого, из государственной казны в чужие край утекли несметные суммы на покупку земель в Курляндии и на постройку там двух дворцов — не герцогских, а королевских, и на приобретение герцогу друзей-приспешников в Польше. Кроме того, истрачены были многие миллионы на драгоценности и жемчуги для семейства Бирона: ни у одной королевы в Европе не было бриллиантов в таком изобилии, как у герцогини Курляндской. И одна только беспечность императрицы допускала, чтобы министры делали все, что согласовалось с видами их честолюбия и выгод. Вследствие беспечности, отнюдь-же не жестокосердия этой великой государыни, пролилась кровь [90] Долгоруких и Волынского, — чем подан был повод иностранным дворам сказать, что императрица Анна велела отрубить головы тем, которые возвели ее на престол.

Во все продолжение ее царствования в сенате были только два лица: военный коммисар Новосильцев и Сукин, который был обвинен в лихоимстве за то, что взял 10,000 р. с поставщиков припасов во время персидской компании. Если фельдмаршал Трубецкой изредка заезжал в сенат, то это случалось — или по собственным его делам, или затем, чтобы явить в своей особе совершенный нуль. Прочие сенаторы, недовольные Кабинетом, никогда и не показывались в сенате. Остерману и Черкасскому было с руки, чтобы в сенате находились люди, ничего незначущие.

После этого можно судить, до какой степени Кабинет и вообще весь образ правления при Анне Иоанновне были несовершенны и даже вредны для государства.

§ 48.

Регентство герцога Курляндского.

Выше мы видели, что этот вельможа был признан и объявлен регентом российской империи в силу духовного завещания императрицы Анны, 18-го октября 1740 года. Он присягнул, как правитель, в присутствии фельдмаршала графа Миниха.

Он был председателем в Кабинете, в котором находились тогда граф Остерман, князь Черкасский и Алексей Петрович Бестужев, усердствовавший герцогу, по рекомендации которого был назначен в Кабинет императрицею Анною, для ослабления власти Остермана, о котором ее величество всегда отзывалась, что он лжив, «лукав» и который не мог допускать или терпеть совместников.

В завещании императрицы была одна статья, гласившая, что герцог-регент будет обходиться с должным почтением с племянницею ее величества — принцессою Анною и с ее супругом; но герцог поступал совершенно наоборот: высокомерие и угрозы с его стороны были постоянны и я сам видел, как принцесса трепетала, когда к ней являлся Бирон. Так как герцог, будучи еще обер-камергером, стоил России несколько миллионов, то вельможи и внушили принцессе, что, по всей вероятности, он, в течение шестнадцати лет регентства, будучи единовластным правителем империи, переберет у казны еще миллионов шестнадцать и более. Так как, по силе другой статьи того же завещания, герцогу и [91] государственным министрам предоставлялось испытав способности принца по достижении им семнадцатилетнего возраста, решить, в состоянии-ли он управлять государством, — никто не сомневался, что герцог изыщет способ объявить молодого принца слабоумным и, пользуясь своею властью, возведет на престол сына своего принца Петра, о котором, два года тому назад, поговаривали, будто он должен был жениться на принцессе Анне. Таким образом убедили принцессу, что для блага государства следовало бы арестовать регента Бирона и отправить его, вместе с семейством, в ссылку; на его же место, герцогом Курляндским наименовать принца Лудвига Брауншвейгского. И так, регент был арестован в ночь с 7-го на 8-е ноября, как мы это увидим далее.

§ 49.

Характер регента-герцога Курляндского Бирона.

Человек этот, взысканный удивительным счастием, был без всякого образования, говорил только по-немецки и на своем родном курляндском наречии; даже довольно плохо читал немецкие письма, особенно если в них встречались латинские или французские слова; не стыдился говорить гласно, при жизни покойной императрицы Анны, «что не хочет учиться ни читать, ни писать по-русски, дабы не быть вынужденным читать и докладывать ее величеству прошения, донесения и иные бумаги», которые ему ежедневно передавали.

У него было две страсти: первая, весьма благородная, любовь к лошадям и к верховой езде. Будучи обер-камергером, он отлично выездил себе коня в Петербурге и почти каждый день упражнялся в верховой езде в манеже, куда очень часто приходила императрица, приглашая туда и министров с докладами о государственных делах, решенных в Кабинете. По настояниям герцога, императрица была введена в великие издержки по устройству конских заводов, а так как в России было мало лошадей, то жеребцов выписывали из Испании, Англии, Неаполя, Германии, Персии, Турции и Аравии. Желательно было бы, чтобы и после него поддерживались эти превосходные заводы.

Другой его страстью была игра: он не мог иначе проводить послеобеденное время, как играя в карты, и даже на большие куши. Ему это доставляло большие выгоды, но весьма часто ставило в затруднительное положение лиц, избранных им в свои партнеры. [92]

Он был довольно красив собой, вкрадчив и очень привязан в императрице, от которой иначе никогда не уходил, как оставляя при ней свою жену. Эта государыня не имела у себя стола, но кушала обед и ужин единственно в семействе Бирона и даже в покоях своего любимца.

Он был щедр, но вместе с тем рассчетлив; чрезвычайно пронырлив, но и чрезмерно мстителен, доказательством чему служит лютая казнь кабинет-министра Волынского и его приверженцев, намеревавшихся только удалить его от двора.

§ 50.

Образ правления при регенте-герцоге Бироне.

Регент ежедневно присутствовал в Кабинете. При нем министры были теже самые, что и при императрице Анне: граф Остерман, Черкасский и Бестужев.

Он невидимому вполне полагался на гвардию; я командовал Преображенским полком; первым по мне был маиор Альбрехт — креатура и шпион Бирона; Семеновским полком командовал генерал Ушаков, — также очень преданный Бирону; Измайловским — Густав Бирон, брат герцога; Конной гвардией — сын его принц Петр, а так как принц этот был очень молод, то должность его по полку исправлял молодой курляндец Ливен, впоследствии фельдмаршал (?).

При начале правления герцога, против него составился заговоръ, в котором был замешан Граматин — секретарь принца Брауншвейгского, что было причиною дурного обращения герцога с принцом и принцессой Анной. Граматин и его сообщники были подвергнуты пытке и сознались в своих замыслах; этим началось регентство Бирона.

Враг короля прусского, Бирон вошел в соглашение с венским двором; но союз этот не имел важных последствий, потому что регентство его продолжалось всего двадцать дней, с 18-го октября по 7-е ноября. Он был арестован и на другой день сослан в Шлиссельбург, а оттуда в Сибирь, в город Пелымь; — место, которое выбрал ему князь Черкасский, называвший себя его другом; он был прежде тобольским губернатором и потому хорошо звал местности, в которых можно содержать лиц, подвергшихся опале. [93]

§ 51.

Правление герцогини Анны Мекленбургской.

И так мы видели, что поведение регента-герцога Бирона заставило нескольких благомыслящих людей представить принцессе Анне — матери молодого императора, что для блага отечества следует удалить Бирона и его семейство. Принцесса, оскорбленная дерзким обращением Бирона с ней и с ее супругом, охотно согласилась на это предложение. Регент жил тогда в Летнем дворце, в котором в тот день стоял караул от Преображенского полка, которым я командовал; принцесса приказала мне арестовать его в ночь 7-го ноября, что я исполнил в 12 часов ночи; он был привезен в Зимний дворец, где жила принцесса, а на другой день отправлен в Шлиссельбург ¹⁸.

В тот же день, 8-го ноября, все сановники и министры собрались во дворце, — и принцесса Анна, племянница императрицы Анны, объявлена была великой княгиней и правительницей империи. Все вельможи и войска присягнули маленькому императору Иоанну Антоновичу; по окончании присяги, всему войску показан был из окна маленький император Иоанн.

Великая герцогиня и правительница принцесса Анна начала свое правление великими милостями:

Принц Брауншвейгский, ее супруг, был возведен в звание генералиссимуса, русских войск.

Генерал-фельдмаршал граф Миних сделан был председателем совета и первым министром.

Граф Остерман пожалован был генерал-адмиралом, министром иностранных дел и членом Кабинета; граф Головкин — вице-камергером и членом Кабинета.

Адмирал граф Головин — обер-шталмейстером; князь Куракин, генерал Ушаков, подполковник Семеновского полка, получили ордер св. Андрея Первозванного. Гофмаршал Шепелев и маиор Семеновского полка, генерал-маиор Апраксин получили богатые поместья; затем следовали еще многие другие награды. [94]

Все были чрезвычайно довольны удалением Бирона и избранием в правительницы великой княгини Анны.

Принц Людовик Брауншвейгский вызван был в Петербург; проездом чрез Курляндию, он всеми министрами и дворянством был признан герцогом Курляндским и Семигальским.

По прибытии в Петербург, он был принят с большим почетом; ему дали помещение в Зимнем дворце и пожаловали орден св. Андрея Первозванного.

§ 52.

Характер великой княгини и правительницы Анны.

С самого детства принцесса эта имела дурные наклонности, потому что воспитывалась под влиянием своей матери-царевны Екатерины Иоанновны.

Императрица Анна, любя свою племянницу, взяла ее в себе, поместила во дворце, назначила ей небольшой штат и приставила воспитательницею к принцессе г-жу Адеркас, которая очень дурно исполняла свою обязанность, и потому вскоре была выслана из России, с воспрещением когда-либо возвращаться, и не была допущена откланяться императрице.

Характер принцессы вполне развился, когда уже она была правительницей. Главный ее недостаток была беспечность, а потому она никогда не показывалась в кабинете; когда я являлся к ней с докладом о делах кабинета и испрашивал ее разрешения, она, сознавая свою неспособность, говорила мне:

— «Как бы я желала, чтобы мой сын поскорее вырос, чтобы мог сам управлять государством!»

На это я отвечал ей, что она — самая великая государыня в Европе и ей стоит только приказать, чтобы все было исполнено без всяких для нее затруднений.

Она была очень невнимательна к своему наряду: повязывала голову белым платком, не надевала фижм, и так приходила к обедне, показывалась в народ, за обедом. Вечера проводила за карточной игрой с избранными особами, которыми были обыкновенно: принц — ее супруг; граф Линар — министр короля польского, любимец принцессы; австрийский министр маркиз Ботта, его доверенный — оба заклятые враги Пруссии; английский министр Финч и мой сын; прочие министры и придворные не приглашались на эти вечера, которые устраивались в комнатах фрейлины Юлии [95] Менгден, поверенной великой княгини и графа Линара, которому правительница собственноручно пожаловала орден св. Андрея Первозванного вместе с поцелуем, находясь еще в постеле, хотя была совершенно здорова.

Она дурно жила со своим супругом, имела отдельную спальню, и когда он иногда желал войти к ней утром, то находил двери запертыми на замов. Она имела частые свидания со своим любимцем — графом Линаром в третьем дворцовом саду, всегда в сопровождении фрейлины Менгден, которая пила минеральные воды когда же принц Брауншвейгский желал войти в сад, он находил двери замкнутыми, а часовым приказано было никого не впускать. Так как Линар жил у ворот этого сада, в доме Румянцева, принцесса приказала выстроить там в соседстве небольшую дачу, ныне (1760-ые года) называемую Летним дворцом ¹⁹.

Летом она приказывала ставить свою постель на балконе Зимнего дворца, со стороны набережной; кругом кровати хотя и ставили ширму, но, тем не менее, из второго этажа соседних домов было все видно.

В то время я заболел жестоким колотьем, о котором до сих пор не имел понятия, так и думал, что умру в тот же день; доктора и все вместе с ними полагали, что я был отравлен, однако-же, я выздоровел после трехнедельной болезни, и в это время в Кабинете ничего не делали.

Прежде всего я позаботился возобновить оборонительный союз с королем прусским, и вместо шести тысяч человек вспомогательного войска; которых, в силу договора, обе державы обязывались обоюдно выставить в случае войны, моими стараниями выговорено было двенадцать тысяч.

Этот договор, хотя и ратификованный и размененный между министрами обоих дворов, существовал недолго. Вскоре составился новый договор в Дрездене, в силу которого Австрия и Саксония обязывались вести войну с королем прусским, лишить его владений, отнять Силезию; маркграфство Бранденбургское должно было достаться саксонскому королевскому принцу католического вероисповедания и т. д.

Этот договор был подписан в Дрездене графом Вратиcлавом — министром венского двора и обер-гофмаршалом королевы польской, иезуитом и большим пройдохою, уполномоченным [96] от австрийского, двора для этих переговоров, и графом Брюлем — министром короля польского.

Копия с этого договора послана была бароном Кейзерлингом, русским министром при польском дворе, великой княгине, с предложением присоединиться к нему и объявить войну королю прусскому, своему союзнику. Принц Брауншвейгский, граф Остерман, канцлер князь Черкасский, вице-канцлер граф Головкин поддались влиянию маркиза Ботта и графа Линара и не только ничего не возражали, но убедили великую княгиню — правительницу принять участие в войне. Русские войска двинулись к Риге, чтобы вторгнуться в Пруссию со стороны Бранденбургии.

Когда мне сообщили об этом договоре, который в продолжение двух дней был у меня в руках, я объявил великой княгине, что мне ненавистен этот договор, клонящийся к низвержению и к лишению владений государя, который, как и его предшественники, с начала нынешнего столетия были верными союзниками России и в особенности Петра Великого. Русская империя, говорил я, в продолжение 40 лет ведет войны невыгодные, — ей необходим мир, для водворения порядка внутри государства; что на мне и на министерстве ее императорского высочества будет лежать ответственность пред юным монархом, ее сыном, когда он вступит на престол, за то, что начали новую войну с Германией в то время, когда не окончена еще война со Швецией, и что, наконец, ее императорское высочество только что заключила союз с королем прусским.

Великая княгиня, подчиняясь графу Линару и маркизу Ботта и не встретив противоречия ни в одном из министров, кроме меня, рассердилась и сказала мне запальчиво:

— «Вы всегда за короля прусского; я уверена, что как только наши войска выступят в поход, прусский король отзовет свои войска из Силезии».

С этого дня великая княгиня стала холодно принимать меня, — и так как я не мог воспрепятствовать движению наших войск со стороны Риги, то и подал просьбу об увольнении. Сначала правительница уволила меня с немилостью, и я удалился в Гостилицы. Однако же, чрез несколько дней гнев ее прошел: она пожаловала мне пенсию в пятнадцать тысяч рублей в год, и назначила мне караул от Преображенского полка.

Доказательством непростительной беспечности великой княгини служит то обстоятельство, что за несколько дней до своего низложения, ее предупреждал английский министр Финч, что она будет [97] свергнута, если не остережется; но принцесса не приняла никаких мер к отклонению удара, и даже имела слабость сказать о том цесаревне Елисавете. Это ускорило осуществление великого замысла княжны собственными своими средствами взойти на престол.

§ 53.

Образ правления при великой княгине-правительнице Анне Леопольдовне.

Этот § опускаем, так как он составляет повторение почти из слова в слово — предъидущего параграфа.

§ 54.

Царствование императрицы Елисаветы Петровны.

Эта великая государыня сознавала, что она — дщерь и единственная наследница Петра Великого и императрицы Екатерины, а потому с величайшим прискорбием взирала, как, по устранении ее от престола, назначили императорскую корону малолетнему принцу Иоанну, бывшему еще в колыбели, а правление империи, во время его несовершеннолетия, вверено было сперва герцогу Курляндскому Бирону — иноземцу, ни поданному России, ни состоящему в родстве с императорской фамилией, ни даже с каким-либо знатным семейством в государстве. Затем правительство перешло к принцессе Анне Мекленбургской.

Елисавета Петровна была воспитана в кругу офицеров и солдат гвардии, и во время регентства Бирона, а также и при принцессе Анне, она чрезвычайно покровительствовала всякому, принадлежавшему к гвардии: не проходило дня, чтобы цесаревна у кого-нибудь из гвардейцев не крестила ребенка, не угощала его родителей, или не оказывала какой-нибудь милости гвардейским солдатам, называвшим ее постоянно матушкой.

Таким образом, у нее была сильная партия в гвардии и ей не трудно было воспользоваться ею, чтобы взойти на престол. Гвардейцы помещались в казармах, мною построенных. У цесаревны Елисаветы был дом близ Преображенских казарм, известный под именем: «Смольного дома». В нем она проводила ночи; там же часто виделась с офицерами и солдатами Преображенского полка.

Правительнице Анне донесли об этом; но она сочла все это безделицею, не заслуживающею внимания, и в ее дворце говорили [98] с насмешкой: «цесаревна Елисавета водит компанию с Преображенскими гренадерами».

Но эта великая государыня, в ночь с 24-го по 25-е ноября 1741 года, сама приехала в казармы Преображенского полка и, собрав преданных ей солдат, сказала им:

— «Робята, вы знаете чья я дочь, подите со мною ²⁰».

Дело было решено. Офицеры и солдаты, узнав, чего от них требуют, отвечали ей:

— «Матушка, мы готовы, мы их всех убьем!»

Цесаревна на это весьма великодушно возразила:

— «Если вы хотите так действовать, то я не пойду с вами».

Она повела этот отряд прямо в Зимний дворец; вошла в покои великой княгини, которая была в постели, и сказала ей:

— «Сестрица, пора вставать ²¹».

К великой княгине, к ее супругу, герцогу Брауншвейгскому, и к сыну их был приставлен караул, а цесаревна вернулась в свой дом, который был возле сада Летнего дворца. В эту же ночь она приказала арестовать меня, моего сына, графа Остермана, вице-канцлера графа Головкина, обер-гофмаршала графа Левенвольда, президента комерц-коллегии барона Менгдена, действительного статского советника Темирязева и еще несколько других лиц, — и все мы были отправлены в крепости

В эту же ночь цесаревна Елисавета признана была императрицей и самодержицей российской всеми сановниками, собравшимися в ее доме, перед которым столпилось множество народа по другую сторону канала, так как улицу заняла гвардия; солдаты кричали «виват!»

На другой день, утром, Елисавета отправилась, в открытом экипаже, в Зимний дворец, где провозглашена была императрицей, и все ей присягнули в верности ²².

Все обошлось спокойно, не было пролито ни единой капли крови; только профессор академии господин Грос, служивший в канцелярии у графа Остермана, будучи арестован, застрелился из пистолета.

Подробное описание царствования этой императрицы здесь неуместно; всем известны славные его события. [99]

§ 55.

Характер императрицы Елисаветы Петровны.

Она родилась 5-го сентября 1709 года ²³, достопамятного — полтавской битвою, поражением Карла XII и в тоже время совершенным ослаблением шведского королевства.

Так как в это военное время император Петр I часто был в разъездах, а императрица Екатерина всюду за ним следовала в чужие края, то обе царевны Анна и Елисавета не имели двора и находились на попечении двух женщин, одной — русской, называвшейся Ильиничной, другой — Елисаветы Андреевны, корельской уроженки. Таким образом, воспитание не соответствовало их происхождению и только после смерти Петра Великого к ним приставлена была француженка — госпожа Лонуа; но она не жила при дворе и видела княжен только в часы учебных занятий.

Обер-полициймейстер генерал Девиер, как мы уже сказали выше, исправлял должность воспитателя обеих княжен до тех пор, пока не был арестован и сослан князем Меншиковым в 1725 г. ²⁴.

В том же самом году, т. е., в первом — царствования императрицы Екатерины, цесаревна Анна Петровна была выдана за герцога Гольштинского и, вследствие честолюбия и самовластия князя Меншикова, была отправлена в 1727 г. в Киль, где она скончалась.

Таким образом цесаревна Елисавета осталась одна; императрица Екатерина назначила ей в воспитательницы мою жену, тогда еще вдову Михаила Алексеевича Салтыкова, родственника матери императрицы Анны, Прасковьи Федоровны; наши старшие две дочери Ульяна Салтыкова и София Миних и девица Мавра Шепелева (вышедшая потом за Петра Ивановича Шувалова), были ее фрейлинами. Мавра была фрейлиной еще прежде и давно была посвящена в сокровеннейшие ее тайны.

Императрица Елисавета от природы была одарена самыми блестящими качествами, как внешними, так и душевными. В нежнейшей юности, в двенадцать лет, когда я имел честь ее видеть, она была отлично сложена, прелестна собою, но очень дородна; дышала здоровьем и живостью, и была так быстра в [100] походке, что никто, а особенно дамы, едва могли за ней следовать; отличалась смелостью на коне и на лодке. Была живого, проницательного ума; весела, весьма вкрадчива и обладала большими способностями. Кроме русского языка, она превосходно знала языки: французский, немецкий, финский и шведский. Почерк ее был очень красив. Любила пышность и порядок, имела врожденную страсть к постройкам великолепных дворцов и церквей. Любила военных, и, благодаря этой склонности, ее войска со славою сражались и побеждали прусские, столь прославленные в то время; а русский двор, вследствие введения при нем французского языка и изящных обычаев, сделался самым блестящим двором в Европе. Она была очень грациозна, умела быть скрытною, чуждалась жестокости и была до такой степени человеколюбива, что, не желая проливать крови, не наказывала смертию ни убийц, ни разбойников, ни других преступников. Таким образом, избыток доброты в государях обращается в слабость.

Впрочем Елисавета была злопамятна, но не столько по врожденной склонности, сколько вследствие наветов людей, ее окружавших; поэтому она никогда не хотела простить ни графа Остермана, ни графа Левенвольда, ни Головкина, ни Менгдена, ни меня, ни моего сына, который, однако, нисколько не был причастен моим проступкам, если только ложно назвать проступками повиновение воле императрицы Анны — моей государыни.

Елисавета была чрезмерно сластолюбива; дитя страсти, она часто говорила своим приближенным, что только тогда счастлива, когда влюблена; но, вместе с тем, была чрезвычайно непостоянна и часто меняла своих фаворитов, неизбежным последствием чего было своеволие любимцев; таким образом Петр Иванович Шувалов сильно расстроил финансы; многие частные лица обогатились в то время, когда казна нуждалась в деньгах; это же было источником разорительных монополий и ужасных таможенных пошлин; дурного состояния флота и совершенного уничтожения флотилий Брянской и Воронежской, о которых так заботился Петр Великий; запущения Ладожского канала, разрушения Кронштадта, вредных беспорядков по управлению сибирскими рудниками, непомерных цен на водку, на соль и на табак, без которых народ не может обойтись, — за (недоимки) целые тысячи подверглись истязаниям и были доведены до нищенской сумы; жестокой, губительной войны с Пруссией, во время которой были пролиты целые потоки христианской крови; разграблены и разорены целые области и потрачены громадные капиталы без всякой существенной пользы для [101] России. Эта великая государыня умерла от скорби и едва-ли преувеличено то, что говорили о ней, будто бы каждый раз, при вести о победе, она заливалась горючими слезами, если оказывалось, что при этом было много убитых и раненых.

§ 56.

Образ правления при императрице Елисавете.

В начале своего царствования, она желала вести дела тем же самым путем, как то было во времена Петра Великого — ее несравненного родителя. Она уничтожила Кабинет и все его дела передала сенату.

Но так как с 1756 года она чувствовала, что ее здоровье, душевные и телесные силы ослабевают, то в этом же году она учредила совет, названный Конференциею, — учреждение, которое, по своим постановлениям и предписаниям, стояло выше сената; что, повидимому, снова пополняло пробел, существующий, во вред государству, между верховной властью и сенатом.

Но это новое учреждение, т. е., Конференция, было недостаточно и обсуждение большей части важных дел, как-то: заключения союзов, военных и финансовых вопросов, зависело от способностей и ума лиц, бывших в милости, и таким образом императрица более не царствовала, а произвол фаворитов заменял правительство в царствование императрицы Елисаветы.

Она скончалась от мучительной и тяжкой болезни 25-го декабря 1761 года.

§ 57.

Царствование императора Петра III.

Петр Федорович, с 1741 года признанный и чтимый под именем внука Петра Великого, объявлен был императором тотчас после смерти Елисаветы, 26-го декабря 1761 года.

Всего прежде он освободил государственных преступников, а именно: герцога курляндского Бирона с его семейством, меня и моего сына с семейством; графа и графиню Лесток. Другие лица, сосланные во время предъидущих царствований, графы: Остерман, Головкин, Левенвольд и барон Менгден, умерли в местах их заточения.

Император имел сердечное желание возвратить герцогство Шлезвиг-Гольштинское и, вероятно с этой целию, поспешил заключить мир с королем прусским, чтобы иметь возможность употребить [102] свои войска против Дании; но прежде нежели успел он предпринять эту экспедицию, скончался 6-го июля 1762 года.

§ 58.

Характер императора Петра III.

Государь этот, от природы, был характера живого, деятелен, пылок, неутомим, вспыльчив, заносчив, неукротим.

Питая особенную склонность к военной службе, иного платья, кроме мундира, не носил; но вследствие какой-то восторженности подражал во всем прусскому королю, как в осанке, так и в его пристрастии ко всему военному. Числился полковником прусского пехотного полка и носил его мундир, что было несовсем сообразно с его достоинством; впрочем, и король прусский был полковником 2-го московского полка русской пехоты.

Император снял с себя орден св. Андрея Первозванного и некоторое время носил прусский орден Черного Орла.

Никому неведомо, каковы были внутренние религиозные убеждения императора; но известно всем, что во время богослужения он был обыкновенно очень невнимателен, и, во всеобщему соблазну, подходил то к одной даме, то к другой, чтобы поговорить с ними.

Точно также, вследствие какого-то обаяния, он спешил двинуть русские войска, чтобы взять обратно герцогство Шлезвиг-Гольштинское, и вести войну с королем датским, о котором говорил, что его следует низложить и сослать на Малабар ²⁵.

Как ни доказывали государю, что война эта может быть опасна для России, потому что ее следовало вести при многочисленном войске, в чужой стране, где нет ни продовольствия, ни фуража, ни магазинов; что король датский опустошит Мекленбург, чрез который должны будут проходить наши войска, и займет выгодную позицию; что датские войска, обезопасив себя с тылу, не будут ни в чем терпеть недостатка, русская же армия будет нуждаться во всем; что император в этом походе может потерпеть неудачу и в самом начале царствования потерять армию, — император приказал объявить совету, чрез Волкова, что он не хочет слышать никаких возражений. Принц Георг уже готовился выехать, чтобы принять начальство над армией, авангард которой выступил в поход в герцогство Мекленбургское, а император готов был за ним следовать, чтобы переговорить с королем прусским и стать самому во главе армии. [105]

Петр III был вспыльчив и необуздан до того, что бивал своих любимцев; но ему не могли простить разгула, которому он предавался, и неуважения к ее величеству императрице, которая лишь одна могла бы сделать его царствование счастливым и славным.

§ 59.

Образ правления при императоре Петре III.

Вместо Кабинета он учредил Коммиссию, членами которой были: оба герцога Гольштинские — Георг и Петр-Август, я, канцлер граф Воронцов, генерал от кавалерии князь Волконский, генерал-фельдцейхмейстер Вильбуа, генерал-лейтенант Мельгунов и наконец действительный статский советник Волков.

Коммиссия эта, в которой председателем был сам государь, решала сначала только военные дела и выдан был новый регламент его величества, названный «Строевой Устав»; но потом и все государственные дела внутренние и внешние были препровождаемы в эту же коммиссию. Казалось, что она, будучи выше сената, заместит столь часто упоминаемый промежуток между верховною властью и сенатом; при всем том любимцы — Мельгунов, Гудович и в особенности Волков, который исправлял должность тайного секретаря, водивший пером и бывший ближайшим советником государя, и потому стоял гораздо выше всех членов коммиссии, так что решения Волкова составляли правительство при императоре Петре III ²⁶.

§ 60.

Из всего, нами в немногих словах рассказанного, явствует, что образ правления русской империи не был вполне установлен в предыдущие царствования и что пробел между верховной властью и сенатом ошибочно замещался лицами, главная заслуга которых заключалась в милости к ним государей, — лицами, злоупотреблявшими своим значением в ущерб государству.

Великий труд правительственного преобразования предстоит ее величеству всемилостивейшей государыне нашей, мудрейшей и деятельнейшей из монархинь, которую можно назвать истинным [104] образцом, избранным самим Провидением, чтобы властвовать над народами.

Один из просвещеннейших министров ее величества изволил сказать однажды: «между верховной властью и сенатом существует слишком большое расстояние».

Это расстояние я называю пробелом, который следует пополнить.

В тоже время он сказал: «существует мнение, будто блаженной памяти император Петр Великий устроил и установил все для блага государства и что стоит только следовать по его стопам».

Я же тех мыслей, что если бы даже монарх этот и сделал более, чем думают, сделал же он так много, что невозможно и постигнуть, чтобы один человек мог совершить все созданное Петром Великим, — все же остается привести в порядок еще многое, прежде нежели оно достигнет совершенства, и что следует докончить многие весьма важные дела, которые этим великим государем были оставлены лишь в наброске, вследствие его преждевременной кончины.

§ 61.

Очевидно, что для блага России необходимо заместить этот великий промежуток между верховною властью и сенатом, заместить советом, состоящим из нескольких особ, которые, держа в руках своих кормило, управляли бы государством, как ходом корабля, т. е., заведывали бы всеми государственными делами, для облегчения ее величества императрицы и избавления ее от тягости входить в мельчайшие подробности дел не последней важности; материнские заботы, ко всем делам прилагаемые, могут повредить ее драгоценному здоровью.

Следует еще распределить государственные дела на несколько департаментов, как-то: иностранных, военных и морских дел; финансов, торговли, внутренних дел и другие.

Главное искусство государя состоит в уменьи удачно выбирать лиц, способных хорошо исполнять возлагаемые на них обязанности, — людей прилежных, испытанной честности, ума и добросовестности. Благодаря Бога, в России ныне нет недостатка в достойных людях, а в императрице — прозорливости и уменья выбирать людей.

Потому необходимо одному из подобных людей доверить управление департаментом иностранных дел; второму — военного; третьему — морского; четвертому — финансов и торговли; пятому — внутренних дел государства и проч. [105]

Из этих пяти особ должен состоять совет ее величества. Они должны в сокращении докладывать ей дела и решать сообразно мудрым резолюциям государыни; выдавать указы сенату и другим второстепенным инстанциям, от них непосредственно независящим.

При каждом департаменте должна быть канцелярия, секретари и писцы, люди честные и способные.

Такой образ правления, однажды установленный, избавил бы государыню от многих трудов и сохранил бы драгоценнейшее здоровье нашей несравненной монархини, которая однажды изволила сказать мне:

— «Было время, когда я работала 15 часов в сутки».

На что я имел смелость отвечать, что не должно трудиться до утомления, и напомнил ей при этом слова Грациана: Quis tot sustineat, quis tanta negotia solus, — чьих сил может быть достаточно на такое множество дел?

Такой образ правления, говорю я, под благодатной сению державы ее величества, водворил бы в управлении государственными делами порядок, достойный удивления, и даровал бы златой век ее народам.

Перев. Е. А. Харитонова.

Комментарии

1. См. в «Русской Старине»: Записки придворняго брилльянщика Иеремии Позье 1729–1764 гг. (изд. 1870 г., т. I, изд. первое, стр. 11, 77, 197, 493); Петербург в 1781 г. — письма Пикара (изд. 1870 г., т. I, изд. первое, стр. 297); Записки герцога де-Лириа о России 1727–1731 гг.) («Русск. Ст.», изд. 1873 г., т. VIII, стр. 286); Письма леди Рондо, супруги английского министра при русском дворе, 1730–1740 гг. (т. VIII, стр. 40). Ред.

2. См. «Русская Старина», том VIII, стр. 28–50. Интересные замечания на письма леди Рондо, написанные ее современником и дошедшие к нам в рукописи, будут напечатаны на страницах «Русской Старины». Ред.

3. Печатать «Записки Миниха» вполне не видим надобности тем более, что они, как объявил издатель русского перевода «Писем леди Рондо» — г. Исаков, в скором времени появятся в свет. Ред.

4. Хотя при заключении контракта с Петром Великим Миних сознавался в слабых сведениях по артиллерийской части. Ред.

5. Он ввел в нашу армию корпус тяжелой кавалерии (кирасирские полки). Ред.

6. В начале пятидесятых годов текущего столетия это здание было снесено. Оно находилось на месте въезда на нынешний Литейный мост, со стороны Литейного (Екатерининского) проспекта. Ред.

7. О военных действиях под Данцигом (Гданском) были напечатаны любопытные письма маркиза Монти и бригадира ла-Монт-ла-Перуза — в 3-й книге «Чтений в Импер. Общ. Ист. и Древн. Российских» за 1867 год. Ред.

8. По показанию самого Миниха в его заметках; Бантыш-Каменский («Биографии генералиссимусов», Спб., 1840 г. Часть I, стр. 187) упоминает только о 80,000. Ред.

9. Recueil des ecluses et des travaux du grand canal de Ladoga.

10. Ebauche pour donner une idee de la forme du gouvernement de l’Empire de Russie.

11. Есть некоторые основания предполагать, что они принадлежат известному Бюшингу (1724-1793 гг.), сборник которого доныне составляет драгоценный материал для истории России XVIII века. Ред.

12. Утверждают, будто, она скончалась от яду в обсахаренной груше, поднесенной ей генералом Девиером. Примеч. 1774 г. Г. Б***.

13. Девиер был осужден только после смерти Екатерины I. Ред.

14. Оба слова напечатаны и в подлиннике по русски. Ред.

15. По-русски в подлиннике. Ред.

16. По-русски в подлиннике. Ред.

17. Необходимо, чтобы его превосходительство генерал-фельдмаршал потрудился ответить на рассказ герцога Курляндского об этом важном перевороте в изложении о причинах его падения, потому что этот рассказ, по своим подробностям, весьма правдоподобен и ни под каким видом не согласуется с рассказом его превосходительства г. генерал-фельдмаршала. Главнейшие данные в рассказе герцога суть следующие:

1) Императрица Анна, в начале своей болезни, посылала графа Левенвольда к графу Остерману, чтобы спросить его мнения о том, что делать.

2) Граф Остерман считал всего необходимее объявить царевича Иоанна наследником престола.

3) Но императрица и министры опасались, чтобы дед царевича — герцог Мекленбургский пе причинил в империи Российской великих беспорядков.

4) Что по этой причине г. генерал-фельдмаршал граф Миних и многие другие вельможи пришли к герцогу Курляндскому и объявили ему, что, по их мнению, ничего не может быть благоприятнее для империи, как если сам герцог, во время малолетства императора, примет бразды правления. И все они отстаивали свое мнение против возражений и отрицаний герцога.

5) Что чрез несколько дней граф Миних и некоторые другие вельможи, отправясь в императрице, уговаривали ее подписать не только проэкт присяги, которую намеревались принести царевичу Иоанну, но, в тоже время, просили императрицу объявить герцога Курляндского регентом империи.

6) Что императрица действительно не дала никакого ответа на это последнее предложение графу Миниху, но она говорила об этом с герцогом.

7) Что чрез два дня Остерман и многие другие вельможи явились в покои императрицы и убедительно просили герцога принять регентство и читали ему их прошение императрице касательно этого предмета. Что он, герцог, согласился наконец, но с условием, что может, когда ему вздумается, сложить с себя это звание.

8) Что затем бумага (вероятно, духовное завещание) была представлена императрице, которая хотела ее тотчас же подписать, но ей в том попрепятствовал сам герцог. Что, после того, императрица сама положила эту бумагу неподписанную под изголовье.

9) Что дело это оставалось в таком положении в течение нескольких дней; что в это время сановники империи решили признать герцога правителем, хотя даже императрица скончалась, не подписав упомянутой бумаги. Что те-же сановники созвали ко двору всех чиновных особ и написали проэкт прошения императрице, в котором просили ее объявить герцога регентом на время малолетства принца. Что прошение это было подписано г. генерал-фельдмаршалом графом Минихом и 12-ю другими сановниками.

10) Что императрица призвала Остермана и, подписав бумагу, сказала ему, чтобы он пошел и успокоил всех упомянутых сановников, объявив им, что она согласилась на их просьбу.

11) Что граф Остерман тотчас же запечатал эту бумагу, императрицею подписанную, а императрица передала ее генерал-лейтенанту Юшкову, который положил бумагу в ларчик с драгоценностями императрицы.

12) Что императрица жила после того еще несколько дней, а после ее кончины завещание было вскрыто и торжественно читано князем Трубецким, и пр., и пр. Прим. 1774 г. Г. Б***.

18. Рассказ об аресте Бирона помещен в истории прусского генерал-маиора Манштейна, написанной профессором Паули, который слышал ее из уст самого Манштейна; Гёршельман списал его из книги Паули, и я прочел этот рассказ в его жалкой книге, называемой: Прагматическая история Российской Империи. Примеч. Миниха.

19. На месте этого Летнего дворца — ныне Инженерный замок. Ред.

20. В подлиннике (стр. 156) эти слова напечатаны по-русски. Ред.

21. В подлиннике (стр. 157) слова эти напечатаны по-русски. Ред.

22. В выноске Миних рассказывает некоторые подробности восшествия на престол Елисаветы Петровны, но так как они общеизвестны из многих статей, то здесь опущены. Ред.

23. 5-е сентября — день ее ангела, родилась же Елисавета Петровна 18-го декабря 1709 г. Ред.

24. Ошибка: в 1727 году. Ред.

25. В Ост-Индии. Ред.

26. Приводим это место словами подлинника: «Mais les personnes en faveur, Melgounow, Goudowitz et surtout Wolkow qui faisait la fonction de Secretaire prive, qui maniait la plume et avait. l’oreille du mattre, etait fort au dessus a l’egard des suffrages de tous ceux, qui etaient membres de la commission, de sorte que ce que Wolkow trouvait convenir faisait la forme du gouvernement sous l’empereur Pierre III» (стр. 182–183).

Текст воспроизведен по изданию: Записки фельдмаршала Миниха // Русская старина, № 1. 1874