ИВАН КУЗЬМИЧ КОРОБОВ

(МАТЕРИАЛЫ К ИЗУЧЕНИЮ ТВОРЧЕСТВА)

Жизнь выдающегося русского зодчего Ивана Кузьмича Коробова прошла в первой половине XVIII столетия, а юность — в годы, когда Россия при Петре I напрягала все свои силы, чтобы вырваться из состояния экономической и культурной отсталости.

Петр I осуществил коренные реформы в государственном управлении, в экономике и культуре страны. Характеризуя задачи экономической политики Петра I, И. В. Сталин указывал, что «когда Петр Великий, имея дело с более развитыми странами на Западе, лихорадочно строил заводы и фабрики для снабжения армии и усиления обороны страны, то это была своеобразная попытка выскочить из рамок отсталости». ¹

Реформы коснулись и архитектуры. Еще в Москве Петр издал указ о запрещении усадебной застройки в глубине участков и о возведении обывательских домов по красным линиям улиц. Это по-новому поставило вопрос об архитектуре рядовой городской застройки и характере города в целом. По требованию Петра выполнялись проекты образцовых домов для Петербурга, он самолично занимался вопросами застройки города в первые годы его существования и выбирал места для значительных сооружений — Петропавловской крепости, Адмиралтейства, Партикулярной верфи, госпиталя. Характер некоторых сооружений предопределялся собственноручными схематичными чертежами Петра.

В связи с расширением строительства, отечественных зодчих недоставало. Они продолжали работать в Москве и старых городах, а для Петербурга Петр I вынужден был приглашать иностранных специалистов. Зависимость от иноземных архитекторов, часто не отвечавших требованиям, которые к ним предъявляло строительство в России, заботила Петра, и он рассчитывал постепенно заменить иностранцев русскими зодчими. Так возникла мысль об отборе талантливых русских юношей для воспитания и обучения их на государственный счет на постройках Петербурга и последующего совершенствования за границей в различных областях инженерного искусства.

В числе пенсионеров Петра был и Иван Коробов, проявивший незаурядные способности и интерес к наукам в годы своего обучения в школе математических и навигационных наук, открытой Петром I в Москве.

В мае 1714 года Петр предписал графу Ф. М. Апраксину принять из Московской навигационной школы 20 юношей — «к приезду их сделать в Петербурге в удобном месте избы, где их учить». Так было положено основание «Школы Санкт-Петербургской» при одновременно учрежденной Морской академии.

В числе 20 человек в столицу приехал и Коробов. Осенью 1718 года в школе при Академии был произведен отбор двух способных учеников с целью отправки их за границу для дальнейшего обучения. Это были Иван Коробов и Иван Мордвинов — два талантливых восемнадцатилетних сверстника.

При откомандировании их из школы 16 октября 1718 года граф А. А. Матвеев писал в сопроводительном рапорте:

«По указу царского величества велено выбрать из Академии для посылки в Италию архитектурной науки 2 учеников из молодых робяток, таких, которые выучили геометрию и которые имеют склонность к той науке и по тому его царского величества указу, для той посылки выбрано из молодых школьников 2 человека, а именно Иван Коробов, в навигации меркаторской, Иван Мордвинов, в навигации плоской, которые при сем письме посланы». ²

В дальнейшем, вопрос о посылке юношей в Италию был пересмотрен. Их направили для обучения инженерному строительному делу в Бельгию и Голландию, которые привлекали внимание Петра сходными с Петербургом при- родно-географическими условиями, а также простотой и целесообразностью строительства, имевшего специфический характер из-за необходимости осуществлять гидротехнические работы. [42]

Коробов и Мордвинов «в Антверпене и в других местах здесь в Голландии училися гражданской архитектуре также делать слузы, сады задодить, и как здесь под фондаменты сваи бьют, которые свое дело изрядно знают и в России служить могут», ³ — так докладывал в своей «реляции» агент Петра в Амстердаме ван дер Бург 18 июля 1727 года, отправляя молодых людей обратно в Россию.

Однако дело с архитектурным образованием Коробова и Мордвинова в действительности обстояло не так благополучно, как представлял комиссионер — агент Петра I. Истинные подробности дошли до нас в письмах пенсионеров. В одном из них, 1 июля 1724 года из Антверпена ⁴ Коробов просил Петра I отпустить его учиться архитектуре в страны, в которых — как писал он — «обретается корень сего художества и прочих, а именно Италию и Францию», где он рассчитывал «тамошних строений посмотреть и искусных художников послушать». «Во всем бытии моего в Брабандии, — продолжает Коробов, — искусного архитектурного художества в строении не видал, и мастер мой при мне домовного строения не делал, и о сем может ваше императорское величество милостиво рассудить, что посему твердого испытания в науке моей я себе не имею».

Известно, что Петр не разрешил Коробову ехать в эти страны и рекомендовал продолжить обучение в Голландии, а не в «Брабандии» (Бельгия). Ответное письмо Петра от 7 ноября 1724 года чрезвычайно характерно для выявления его взглядов на цели» и задачи обучения молодых русских специалистов за границей:

«Иван Коробов! Пишешь ты, чтобы отпустить тебя во Францию и Италию, для практики архитектуры цивилис, во Франции я сам был, где никакого украшения в архитектуре нет и не любят, а только гладко и просто, и очень толсто строят, и все из камня, а не из кирпича; о Италии довольно слышал, к томуж имеем трех человек русских, которые там учились, и знают нарочито: но в обоих сих местах строения здешней ситуации противные места имеют, а сходнее Голландские. Того ради надобно тебе в Голландии жить, а не в Брабандии, и выучиться маниру Голландской архитектуры, а особенно фундаментам, которые нужны здесь, ибо равную ситуацию имеют для низости стен, к томуж огородам (садам. — В. П.) препорция, как их размерять и украшать, как лесом, так и всякими фигурами, чего нигде в свете столько хорошо делать не умеют, как в Голландии, и я ничего так не требую, как сего; также слюзному делу обучаться надлежит, которое здесь зело нужно, того ради отложа все, сему предписанному учись». ⁵

Последовав указаниям Петра, Коробов переехал в Голландию. Через два года он вместе с Мордвиновым в письме А. В. Макарову жалуется, что и здесь архитектурному искусству [43] научиться не может, поскольку «архитектурного мастера здесь в бытность нашу в Амстердаме не имели и когда слюзной работы не делается, тогда мы здесь по возможности нашей сами от своих трудов инвенции архитектурные делаем. А показать к свидетельству чертежей и спросить об архитектуре здесь не у кого, понеже все домы, которые здесь в городе делаются от базов плотников, а не архитектуров». ⁶

И действительно, в начале XVIII века в Голландии и Бельгии наступает затишье в строительстве. [44]

Следует отметить, что во время своего обучения Коробов больше всего стремился к познанию архитектуры и, после смерти Петра, пытался вместе с Мордвиновым получить у Екатерины I разрешение не изучать более шлюзное дело, «понеже оное слюзное дело весьма особливое от архитектуры и тако зело противно нашим принципиям во оной науке», ⁷ а заниматься главным образом архитектурой и строительным искусством.

Но ни в Бельгии, ни в Голландии Коробов не нашел архитектурной школы и образцов зодчества, которые были бы близки его архитектурно-художественному пониманию. Он приобрел общие архитектурные познания, незаурядные строительные навыки в гидротехническом и инженерно-строительном деле.

Из писем Коробова известно, что он присылал Петру I «ради показания», как он пишет, некоторые свои чертежи «от архитектурного художества... ради объявления знания в науке моей... и о прилежании во учении моем». ⁸ Такими чертежами являются проект вазы на постаменте с сатирами, датированный 1721 годом, ⁹ и чертеж чрезвычайно декоративного по архитектуре катафалка. ¹⁰ Оба чертежа подписаны латинским шрифтом «I. Koroboff», на втором указано название города «Брюссель». Нет сомнения, что это и есть те самые «инвенции архитектурные», которые Коробов делал по собственной инициативе, чтобы хоть немного развиваться как архитектор.

Катафалк в духе безудержного барокко, изображенный на эрмитажном чертеже Коробова, является либо плодом его фантазии на тему барочной архитектуры Брюсселя, либо копией с какого-то чертежа нидерландского архитектора XVII или начала XVIII веков.

В начале 1727 года Коробов и Мордвинов возвратились на родину. Вскоре после их приезда, в том же 1727 году, Ивану Коробову было присвоено специально учрежденной комиссией звание архитектора, после чего он получил назначение в «Адмиралтейское ведомство». Там он проработал около 14 лет до своего отъезда в Москву.

Назначение Коробова в Экспедицию над верфями и строениями, которой ведала Адмиралтейств-коллегия, было сопряжено с фактами, заслуживающими внимания. Главным сооружением, которым приходилось заниматься Адмиралтейств-коллегии и Экспедиции над верфями и строениями, была Санкт-Петербургская Адмиралтейская верфь-крепость, заложенная Петром I по его собственноручному чертежу 5 октября 1704 года сперва деревянной и мазанковой. ¹¹ С 1719 года началась постепенная перестройка обветшалых корпусов и возведение новых из кирпича. Эти работы осуществлялись сменявшими друг друга иностранными архитекторами. Среди них были: голландец Ван-Звитен, итальянцы Гаэтано Киавери и Джузеппе Трезини.

Иностранные специалисты стремились в России приобрести капитал и стяжать славу. С этой точки зрения Адмиралтейство для них представляло мало интереса, а их работа по принуждению была из рук вон плоха. Они лишь изредка посещали строительство, задерживали нужные чертежи и затягивали постройку. Из-за такого халатного отношения архитекторов-иностранцев к делу Адмиралтейств-коллегия от их услуг отказалась и уволила их по тем или иным причинам. По возвращении Коробова и Мордвинова из-за границы коллегия запросила, чтобы [45] для руководства строительством Адмиралтейства был направлен русский архитектор. Это решение Адмиралтейств-коллегии от 30 октября 1727 года представляет большой интерес и поэтому приводится нами полностью.

«Хотя при Адмиралтействе для смотрения каменных строений архитектор Гайтан (Гаэтано Киавери. — В. П.) из Канцелярии от строения и определен, однако ж и от дела ведения той канцелярии не отрешен и затем для свидетельства, каких строений востребуется, то не токмо по посылкам из конторы адмиралтейской (в которой он в ведение определен), но и от коллегий приходил мало, и отговаривается положенными на него ведения канцелярии от строений делами и от того во исправлении адмиралтейских строений чинится остановка и непорядок, а понеже адмиралтейская коллегия уведомила, что имеется ныне прибывшие из чужестранных государств обучавшиеся архитектурному делу российской нации, того ради в канцелярию от строений послать промеморию и требовать, дабы архитектор Гайтан для исправления положенных на него ведения той канцелярии дел от смотрения адмиралтейских строений был отрешен, а на место его определен был в Адмиралтейство из показанных обучившихся российской нации достойной и повелено б было ведать ему токмо одни адмиралтейские строения, а другими не обязывать, дабы в адмиралтейских строениях остановки не происходило». ¹²

С начала 1728 года в журналах и документах Адмиралтейств-коллегии постоянно встречается имя Коробова, который ведет осмотр построенных каменных корпусов «магазейнов» Адмиралтейства, составляет сметы, выполняет чертежи различных строений и руководит осуществлением их, в частности, последней части перестраиваемого главного здания.

«В будущем лете сего году, — гласит запись в журналах Адмиралтейств-коллегии от 8 января 1730 года, — адмиралтейских каменных магазейнов по учиненному архитектором Коробовым чертежу с каменными сводами строить одну четверть». ¹³

Назначение в Адмиралтейство именно Ивана Коробова оказалось весьма удачным, поскольку он обучался строительному и гидротехническому искусству. В то время в Адмиралтействе как раз и надо было заниматься главным образом утилитарно-конструктивными задачами и следить за состоянием адмиралтейских каналов.

Приведенное решение, как и ряд других, имеющихся в журналах Адмиралтейств-коллегии, свидетельствуют, что Коробов заново спроектировал и построил весь комплекс складских и производственных зданий Адмиралтейства, перестроив и то, что достаточно бессистемно возводили до него.

Последняя четверть «магазейнов» была Коробовым завершена в 1732 году. Таким образом он урегулировал всю застройку Адмиралтейства и возведением новой башни завершил гигантский по своему размаху архитектурный ансамбль в центре столицы.

Очевидно до постройки новой башни Коробов перестраивал прежнюю, так как в журналах Адмиралтейств-коллегии 15 июня 1731 года указано, что «на Адмиралтейском шпицу, где имеется набатный колокол, для лутчого звуку окна сделать по рассуждению арх. Коробова. ¹⁴ Адмиралтейство, перестроенное Коробовым, представляло собой обширное трехэтажное каменное сооружение, образующее в плане очень [46] широкую букву П, раскрытую в сторону реки Невы, с дворовыми корпусами и обвалованным наружным каналом, который шел параллельно фасадам главного здания.

Адмиралтейство — верфь-крепость — было окружено гласисом — открытым пространством, к которому, ориентируясь на башню, подходили Невская и Вознесенская «першпективы» и позднее проложенная Гороховая улица. Таким образом Адмиралтейство являлось в районе центральным сооружением, по которому вся прилегающая часть города называлась Адмиралтейским островом.

Архитектура корпусов выявляла производственно-утилитарное назначение зданий. Выделялась лишь башня со шпилем, расположенная над воротами в центре главного фасада. Построенная еще в 1719 году, она тогда была мазанковой с деревянным верхом. Со временем башня пришла в ветхость и грозила падением. Весной 1732 года для освидетельствования башни и шпиля была составлена весьма авторитетная комиссия из крупнейших архитекторов Петербурга: П. М. Еропкина, И. К. Коробова и Доменико Трезини.

Комиссия определила меры крепления шпиля, и 6 марта 1732 года Адмиралтейств-коллегия приказала «оной шпиц ему Коробову по силе того рапорту укрепить и исправить немедленно и к тому какие надлежит припасы и протчие вещи те по ведомости его сделать». ¹⁵

Крепление старого шпиля, вероятно, оказалось крайне сложным и нецелесообразным. Спустя месяц, 20 апреля, Адмиралтейств-коллегия получила высочайшее повеление «Адмиралтейскую башню, на которой шпиц, за ветхостью разобрать и для прочности впредь сделать вновь всю каменную и шпиц поставить же и... каким образом оная башня и шпиц ныне состоят и вновь сделана быть имеет... тому учиня чертежи подать в коллегию немедля». ¹⁶

Разборку старой деревянной башни, проектирование и строительство новой каменной поручили Коробову. 24 мая Адмиралтейств-коллегия уже рассмотрела вопрос о перестройке башни «со мнением архитекторским и выслушав приказали... учиня экстракт доложить» Анне Ивановне. ¹⁷ 8 июня окончательно решили этот вопрос, и, как явствует из документов, она «указала тот шпиц построить против того, какой оной прежде был и обить оной шпиц и купол медью и вызолотить добрым мастерством». ¹⁸ Приведенная справка полностью совпадает с тем, что сохранившийся проект фасада башни, выполненный и подписанный Коробовым, ¹⁹ представлен в двух вариантах. Первый и основной вариант исполнен на целом листе бумаги; острый шпиль здесь увенчан силуэтом парусного корабля над короной и шаром. В другом варианте, с приклеенным клапаном, башня имеет иной облик: она завершена фигурным барочным куполом, резко изменившим стройный и вытянутый силуэт башни, привычный по старой постройке. Оба проекта башни, при одной и той же каменной нижней части, но с разными завершениями, являются художественно законченными и цельными по композиции произведениями. Это свидетельствует о большом архитектурно-художественном искусстве зодчего.

Коробов, подавая оба варианта детально [47] разработанного проекта башни, сам высказался за башню без шпиля. Он указал, что высокие шпили создают опасность при ветре, когда могут быть повреждены не только они, но и каменные стены, на которых шпили утверждены. Эти технические соображения Коробов считал нужным высказать для того, чтобы предупредить Адмиралтейств-коллегию о трудности сооружения нового шпиля. Несмотря на это, он представил башню с высоким шпилем в качестве основного варианта, на который и пал выбор.

В принятом решении Коробова была сохранена не только традиция шпилевидного завершения башен петровского Петербурга, но и древнерусская традиция башнеобразных надвратных высотных композиций.

Основные пропорции башни воспринимаются легко; они основаны на простых отношениях: первый и второй ярусы башни равны по высоте, карниз второго яруса делит пополам всю высоту башни до шпиля. Шпиль до фонарика почти равен по высоте каменной части башни и т. д. Декоративные элементы стиля барокко использованы крайне сдержанно. Пилястры распределены на ярусах башни в традиционной последовательности ордеров: внизу тосканский, выше ионический и на фонарике — коринфский.

Коробов значительно повысил новую башню по сравнению со старой петровской, доведя высоту до 72 м. Композиция башни парадна и в то же время проста, отличается классической строгостью. Стройный силуэт надвратной башни выделялся среди низкой застройки города той поры и вместе с колокольней Петропавловского собора, по другую сторону Невы, являлся важным высотным элементом в пейзаже Петербурга.

Градостроительное понимание задачи определило характер решения башни. Зодчий стремился придать ей устойчивый, гармонический облик и парадность, подобные надвратной Сухаревой башне в Москве, возведенной в конце XVII века на Земляном валу, в которой, к слову сказать, размещалась навигационная школа, где некоторое время учился Коробов.

Пребывание Коробова в Голландии и Бельгии не дало ему запомнившихся архитектурных впечатлений, и зодчество этих стран не оказало существенного воздействия на художественные взгляды Коробова. Сколько бы мы ни искали в архитектурном наследии Нидерландов эпохи Возрождения или барокко каких-либо аналогий, мы не найдем образов, даже отдаленно напоминающих композицию Адмиралтейской башни Ивана Коробова. Зато множество художественных ее прообразов мы встречаем в русской архитектуре XVI и XVII веков.

Надвратные башни «детинцев» — кремлей русских городов и укрепленных монастырей XVII века, отдельные башенные сооружения Подмосковья, Московского Кремля определили первые детские архитектурные впечатления Коробова. До 18 лет он воспитывался в окружении русской природы и памятников зодчества, всем своим характером отвечающих народному представлению о прекрасном в архитектуре. Эти художественные образы способствовали созданию Адмиралтейской башни, органически вошедшей [48] в число характерных петербургских строений первой половины XVIII века.

Для надвратной башни Адмиралтейства Коробов нашел приемы, которые целиком определили ее назначение, хотя принцип построения композиции мало чем отличался от церквей и колоколен. Эта тонкость архитектурного решения подтверждает, что Коробов правильно понял идейный смысл своего произведения, оказавшегося в центре столицы и предназначенного стать архитектурным символом успехов молодого русского флота. Надо вспомнить, что под шпилем Коробов помещал зал Адмиралтейств-коллегии, где располагались трофеи морской славы России. А их к тому времени было уже немало.

Разборка башни началась осенью 1732 года. Строительство осуществлялось под руководством Коробова «спицным мастером» Ван Боле- сом, который сперва разобрал старый шпиль, а затем возвел новый, на новом каменном основании, строго по утвержденному проекту. Все работы были окончены в 1738 году. ²⁰

При полной перестройке Адмиралтейства в начале XIX века А. Д. Захаров бережно сохранил Коробовскую башню. Деревянную основу шпиля, где были часы, он скрыл новым позолоченным куполом, и каменную башню Коробова окружил новой каменной архитектурной композицией в совершенно другой стилистической трактовке.

Внутри башни и сейчас видны старые, выбеленные кирпичные стены, возведенные Коробовым, старинная деревянная лестница с барочными точеными балясинами и тяжелыми дубовыми поручнями перил, переплеты старых под- купольных окон, за которыми по сию пору расположен механизм башенных часов. Захаров оставил почти в неприкосновенности созданный Коробовым золотой шпиль с трехмачтовым парусником, и поныне Адмиралтейская игла сияет над Ленинградом.

Архитектура башни гениально преобразована Захаровым, но художественный ее образ остался прежний, блестяще найденный Коробовым.

Почти все, что делал Коробов в Петербурге, прямо или косвенно связано с Экспедицией над верфями и строениями, которая руководила всем строительством, относящимся к военному и гражданскому флоту. К числу построек, находившихся в ведении Коробова, как ведомственного архитектора, относилась и Партикулярная верфь, располагавшаяся со времен Петра I на месте нынешнего Соляного городка.

Коробов составил новый генеральный план размещения и перестройки всех строений обветшавшей верфи. ²¹ Прямоугольная по плану, расположенная покоем на берегу реки Фонтанки, верфь имела центральную башню и симметричные ей два высотных павильона по углам главного фасада. Одним из них — южным являлась Пантелеймоновская церковь, начатая постройкой в 1735 году. ²² Она возведена в память двух исторических побед молодого русского военно-морского флота: при мысе Гангут (27 июля 1714 года) и у гавани Гренгам (27 июля 1720 года), одержанных в день св. Пантелеймона.

После включения Литейной части в центральную городскую и устройства набережной реки Фонтанки в 1780-х годах, Партикулярная верфь была переведена в другое место, производственные и хозяйственные постройки разобраны. Сохранилась только Пантелеймоновская церковь. По своему плану она походила на московские [49] бесстолпные церкви с трапезной (например, церковь Иоанна-воина на Якиманке начала XVIII века), которые в свою очередь явились следствием композиционного приема, ранее еще сложившегося в деревянном русском зодчестве.

Пантелеймоновская церковь, несмотря на значительную перестройку, затронувшую и ее наружный вид и интерьер, все же в значительной степени сохранила первоначальную архитектуру.

Характерные черты творчества Коробова снова находят яркое выражение в следующей его работе — проекте Морского полкового двора. ²³

Петровские деревянные и мазанковые казармы, расположенные на берегу речки Мьи (Мойки) южнее нынешней Исаакиевской площади, к 1730-м годам обветшали и нуждались в капитальном ремонте.

В 1736 году Коробов осмотрел строения Полкового двора и вынес заключение о нецелесообразности их восстановления. В своем «доношении» в контору генерал-интенданта над верфями от 15 июня 1736 года Коробов писал, что «не удобнее будет сие впредь прочнее сделать оной Морской полковой двор каменной точно на тех же местах казармы где ныне имеются, а церковь божья может быть весьма удобно построена над передними воротами полкового двора от Мья реки, а напротив того, над задними воротами контора того Морского полкового двора, понеже оных казарм довольно будет строить по вышине в один аппартамент». ²⁴

Предложение Коробова было принято, и зодчий представил тщательно разработанный проект каменного Морского полкового двора в нескольких вариантах, сохраняя при этом одну и ту же композиционную идею. Над воротами с набережной реки Мойки, выделяя по высоте, он запроектировал церковь по первому варианту с маленькой восьмигранной звонницей, увенчанной небольшим куполом и вытянутой шпилевидной луковицей с крестом, над противоположными воротами и на углах здания — надстройки в виде вторых этажей.

Архитектура первого варианта проекта предельно проста, не имеет никаких декоративных деталей, кроме лопаток, и носит деловой характер. Зато во втором и третьем вариантах Коробов создает очень нарядные композиции главного фасада. Зодчий прибегает к трехчастному построению главного фасада с двухэтажными угловыми ризалитами и богатым центральным объемом церкви.

На оси композиции ворота подчеркнуты портиком из двух пилястр тосканского ордера, завершенных фронтоном и скульптурами на его скатах. Ось протяженного фасада подчеркнута более развитой по размеру, чем в первом варианте, звонницей, установленной на высоком перекрытии сомкнутого свода.

Звонница представлена также в двух вариантах. В первом варианте она имеет вид восьмигранной ротонды с открытыми арками и купольным покрытием. В другом варианте звонница, украшенная декоративными вазами, образована системой контрфорсов, поддерживающих купол и шпиль барочных очертаний.

Таким образом, Коробов представил два варианта решения окончательного фасада полкового двора, отличающиеся характером звонницы, завершающей здание. В более строгом варианте зодчий выявил поразительное для своего времени понимание классики и сумел дать решение, в котором он, опередив творчество архитектора Растрелли, ознаменовал начало русского классицизма. [54]

Характерна трехмастная композиция фасада Морского полкового двора с сильно выявленным центром. Подобный прием был особенно распространен в дворцовой архитектуре и особняках XVIII века. Такими были Верхний Петергофский дворец, Монплезир и другие. Использование трехчастной композиции на протяженном (106 м) фасаде казенного казарменного здания свидетельствует о желании Коробова выделить полковой двор среди всей застройки, как одно из важных общественных сооружений Адмиралтейского острова. Тем самым Коробов реально осуществил градостроительные принципы, которые записаны в архитектурном трактате, составленном им совместно с П. М. Еропкиным и М. Г. Земцовым: архитектор «должен иметь старание, о всяких публичных строениях, принадлежащих красоте и славе нашей императорской резиденции». ²⁵

Проект Морского полкового двора Коробова был рассмотрен и утвержден Адмиралтейств- коллегией, и ему было дано предписание приступить к строительству в 1737 году. Но «Комиссия о Санкт-Петербургском строении», учрежденная в том же году и занявшаяся распланировкой всех районов Петербурга, наметила для полкового двора другое место: в Коломне, между рекой Фонтанкой и нынешним Крюковым и Екатерининским каналами, на участке, где сейчас Никольский рынок. При этом размеры полкового двора предполагали увеличить с тем, чтобы разместить в нем «4000 человек во 194-х покоях, каждый мерою в 4 сажени и больше, так что и в одном легко можно было расположить 20 человек». ²⁶

Задержку в постройке полкового двора вызвала война с Турцией. Кроме того, важную роль играли материальные соображения, «ибо [55] вдруг всего по нынешнему военному времени, для недостатка в деньгах, застроить невозможно, а когда довольно рассмотрено будет и бог даст мир и Кронштадтской канал отделается, и деньги от расходов при Адмиралтействе оставаться будут, тогда можно начать». ²⁷ Таково было «высочайшее» заключение, но при этом все же было рекомендовано составлять проект и сметы на постройку нового большого полкового двора. Возможно, что новый проект составил также Коробов.

Наиболее значительные проекты и постройки Коробова: башня Адмиралтейства, полковой двор и Пантелеймоновская церковь показывают, что зодчий широко использовал классические архитектурные формы. По сути дела он дал свое оригинальное творческое истолкование ордера. Портик на фасаде полкового двора или пилястры Адмиралтейской башни и Пантелеймоновской церкви — элементы, подчиненные общим формам зданий, имеющих объемно-силуэтное построение, характерное для национального русского зодчества.

Список работ Коробова, выполненных за время пребывания его в должности главного архитектора Адмиралтейства, за последние годы значительно расширился благодаря работам ленинградских исследователей в архивах. Так, известно, что вскоре после приезда из-за границы Коробов построил деревянные церкви: Богоявления в Кронштадте (1728-1732 годы) ²⁸ и, предположительно, Вознесенскую в Петербурге (1728-1730 годы).

Богоявленская церковь к началу XIX века пришла в ветхость. Обследовать ее состояние поручили архитектору Виченце Карлони, который 4 января 1811 года сообщил, что церковь настолько обветшала, что «по такой ее безнадежности, по мнению моему, полезнее казне определить в разборку всю до фундамента и со оного выстроить вновь из старых лесов» ²⁹. Вскоре она была разобрана. При докладной записке Карлони сохранился чертеж Богоявленской церкви, вероятно, исполненный им и озаглавленный: «Профиль и фасад Богоявленской колокольни в Кронштадте, как оная построена была в 1728 году». Многоярусная в русском духе колокольня по характеру своего венчания имеет черты, сближающие ее с башенными постройками городов Прибалтики. Возможно, что в данном случае Коробов намеревался воспроизвести свои заграничные художественные впечатления, тем более, что Богоявленская церковь — одна из первых его построек после возвращения в Россию. В целом композиция колокольни отличается легкостью и строгостью силуэта.

К многочисленным работам Коробова [56] относится перестройка конфискованного в казну дома князя Долгорукова на Васильевском острове, у Невы, на углу 3-й линии, для размещения Морской академии и Адмиралтейской аптеки. ³⁰ Он проектировал и строил эллинги в Новой Голландии для просушки леса (1732 год), ³¹ руководил восстановлением существующих и сооружением новых каналов Адмиралтейского ведомства, моста через Невку, верфи на Охте. Он был занят рядом построек в Кронштадте и укреплением берега военной гавани. ³² При всем том зодчий постоянно принимал участие в осмотрах и экспертизах существующих строений, иногда очень значительных, как, например, Сестрорецкий оружейный завод, парусная фабрика в Москве.

Круг деятельности И. К. Коробова расширился в связи с привлечением его к работе Комиссии о Санкт-Петербургском строении, учрежденной в 1737 году для решения всех вопросов планировки города и постройки казенных и общественных зданий.

Деятельность комиссии, которую по архитектурно-планировочной части возглавил выдающийся архитектор-градостроитель П. М. Еропкин, была чрезвычайно плодотворной. Комиссия создала план застройки Петербурга, основанный на реальном учете конкретных условий и требований развития города. Коробову поручили составление проектов общественных и государственных зданий и планировку районов жилой застройки, находящихся в ведении Адмиралтейств-коллегии.

Весной 1740 года, в связи с арестом А. П. Волынского — дипломата и политического деятеля, который возглавлял борьбу русской дворянской группировки против немецкого засилия при дворе в годы царствования Анны Ивановны, по проискам Бирона были арестованы и единомышленники Волынского. П. М. Еропкин, разделявший его ненависть к немцам-царедворцам, сторонникам Бирона, также поплатился головой за свои патриотические устремления. Так была обезглавлена и Комиссия о Санкт-Петербургском строении, в которой П. М. Еропкин был не только главным создателем генерального проекта застройки столицы, но и душой всего дела.

Достойными его преемниками могли быть лишь архитекторы М. Г. Земцов или И. К. Коробов. Первый из них, перегруженный делами, не проявлял активности в деятельности комиссии, и вся тяжесть работы легла на плечи Коробова. Он теперь должен был выступать уже в роли главного архитектора, руководя всеми делами в области архитектуры и застройки столицы. И, тем не менее, Коробов принял все меры к тому, чтобы в 1741 году уехать из Петербурга в Москву. Переезд свой туда он мотивировал состоянием здоровья.

Коробов, как явствует из документов, действительно часто болел. Однако можно с [57] уверенностью высказать предположение о том, что на него сильнейшее впечатление произвели события, связанные с арестом, пытками во время следствия и, наконец, казнью его старшего товарища Еропкина. Истинная подоплека судебного процесса была ясна Коробову. Он понимал, что казнью Волынского и его единомышленников Хрущева и Еропкина немецкая группировка при дворе расправилась со своими политическими противниками, стремившимися к избавлению от ненавистного ига чужеземцев. Именно по этой причине дальнейшее пребывание в Петербурге, да еще под началом немца Миниха, главенствовавшего в Комиссии о строении, было невыносимо Коробову, его патриотическим чувствам русского человека.

Деятельность Коробова в Петербурге характеризует его не только как выдающегося зодчего-градостроителя, но и как гражданина, горячо любящего свою родину. Делу превращения петровского Петербурга в благоустроенную и процветающую столицу государства Российского он вместе с Еропкиным и Земцовым отдал все свои силы и энергию.

Весной 1741 года он переехал в Москву, получив назначение архитектора губернской канцелярии, что соответствовало должности главного архитектора города.

К началу 1740-х годов в Москве все больше развертывалась архитектурно-строительная деятельность, искусственно приостановленная в петровские годы, в связи с известным указом Петра от 9 сентября 1714 года о воспрещении возводить каменные постройки по всей России, за исключением Петербурга.

Самой значительной и по существу единственной творчески активной фигурой среди московских архитекторов тех лет был Иван Федорович Мичурин, как и Коробов, бывший воспитанник Петра. Он составил известный план города Москвы,, называемый по его имени «мичуринским», и, после катастрофического-пожара 1737 года, занимался новой застройкой Москвы.

Кроме Мичурина, здесь работал Иван Бланк, гезели Алексей Евлашев, Василий Обухов и другие. Восстановительные работы после пожара требовали усиления коллектива московских строителей, и этого удалось достигнуть благодаря откомандированию из Петербурга Коробова.

Известно, что в Москве, как архитектор «Комиссии о коммерции», Коробов строил Гостиный двор, перестраивал Головинский дворец. В 1742 году им были возведены Тверские деревянные триумфальные ворота (на месте нынешней площади Маяковского). Но более всего он был озабочен благоустройством города.

Из рапортов и «доношений» Коробова в Московскую губернскую канцелярию 1745 года видно, что он занимался осмотром и составлением проектов и смет на восстановление многих мостов у крепостных ворот Москвы. ³³ [58]

Так, он излагает соображения для восстановления и, может быть, проводит работы по капитальному ремонту мостов у Троицких и Предтеченских ворот Кремля, у Никольских, Ильинских и Варварских ворот Китайгородской стены и. других.

Губернская канцелярия выносит решение о восстановлении Каменного моста через Москва-реку, по которому «Смотрение и показание иметь архитектору Коробову, чтобы делал твердо и впредь прочно и по смете архитекторской». ³⁴

Нет сомнения, что дальнейшие поиски материалов в московских архивах позволят обнаружить новые документы, которые прольют свет и на заключительный этап творческой деятельности Коробова.

Коробов являлся также одним из первых русских теоретиков в области архитектуры. Это в значительной степени определяет и практическую его деятельность, характеризующуюся передовыми художественными воззрениями того времени.

В Петербурге 30-х годов XVIII века строительство было рассредоточено в разных ведомствах, единых требований к нему не было. Отсюда — пестрота в характере построек, в применяемых конструкциях и материалах, в качестве сооружений.

В связи с громадным размахом и опытом строительства Петербурга, обобщение теории и практики развития архитектуры в России вызывалось потребностями жизни.

Одной из важных работ Комиссии о Санкт-Петербургском строении было составление свода архитектурно-строительных правил и норм, четкое определение обязанностей архитекторов разных рангов, а также строительных рабочих.

Такой документ, результат коллективного труда, появился, как известно, в 1740 году под названием «Должность архитектурной экспедиции».

Первоначальный набросок текста этого трактата составил Еропкин. Некоторые главы были написаны Коробовым, который вместе с архитекторами Земцовым и Трезини и техником Тишиным занимался также окончательной редакцией текста.

Первый русский архитектурный трактат Еропкина, Коробова, Земцова является совершенно оригинальным произведением. Оно отразило конкретные, специфические условия строительства в России, точнее — в Петербурге, и явилось теоретическим обобщением практики. [59]

В трактате приведено интересное определение архитектуры, которая «есть наука многими учениями и разными искусствами украшена, которою рассуждением пробуются все дела, кои прочими мастерствами и художествы производимы бывают. Сия наука имеет теорию и практику». ³⁵

В этих словах ярко сказывается направленность творческой мысли русских зодчих, неразрывно связанной с практикой. В этом — реализм русской архитектуры той поры.

Выше уже приводился взгляд Коробова, Еропкина и Земцова на значение общественных сооружений в городе. Раздел трактата, посвященный этому вопросу, так и озаглавлен: «О старании о публичных строениях для красоты города».

Общая теоретическая основа «Должности архитектурной экспедиции» базируется на градостроительных принципах. В этом нашли свое отражение и замечательные градостроительные мероприятия по полной перестройке Кремля и центра Москвы во времена Ивана III, и широкие намерения Бориса Годунова по московскому строительству, и, наконец, градостроительные работы в Петербурге, получившие проектное завершение в работах Комиссии о Санкт-Петербургском строении.

Значительная роль Коробова в составлении и окончательном редактировании трактата позволяет отнести его, вместе с Еропкиным и Земцовым, к тем зодчим, которые поднялись до уровня людей, способных не только к большим практическим делам, но и к теоретическим обобщениям.

Коробову и его товарищам принадлежит идея основания русской «Академии архитектурной», для которой даже была разработана система архитектурного обучения.

Коробов умер в 1747 году. За годы работы в Петербурге и Москве он сумел передать богатейший опыт и знания своим ученикам. В числе наиболее талантливых из них были: Савва Иванович Чевакинский в Петербурге и Дмитрий Васильевич Ухтомский в Москве.

Архитектурная команда, составленная Коробовым в Москве, перешла к архитектору Ухтомскому. Из нее вышли такие замечательные русские зодчие, как А. Ф. Кокоринов и великий основоположник русского классицизма В. И. Баженов.

Так, из поколения в поколение, осуществлялась преемственность традиций русского национального зодчества.

На протяжении всей своей деятельности Коробов занимался почти исключительно трудными в архитектурном отношении и сложными сооружениями: верфями, мостами и проч. Дворцы и выдающиеся общественные постройки поручались преимущественно иноземным архитекторам. Таков был удел многих русских архитекторов XVIII столетия, в пору преклонения придворных кругов перед всем иностранным.

С горечью говорил об этом на склоне своих лет и Василий Иванович Баженов: «Россиянину перед иностранцами преимущества не дано».

Тем более велика и значительна в этой обстановке чужеземного засилья, в 30-х годах XVIII века, заслуга Ивана Кузьмича Коробова. Он не только занял руководящее положение и завоевал заслуженный авторитет, но, что гораздо важнее, сумел уберечь русскую архитектуру от чуждых влияний и проявил в своих постройках и проектах — Адмиралтейской башне, Морском полковом дворе и других — свежесть и самобытность русского национального зодчества. [60]

ПРИЛОЖЕНИЕ

Петру I из Антверпена 1 июля 1724 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, д. 67, л. 383-384).

«Дерзаю я, нижеименованный раб вашего императорского величества, послать ради показания вашему величеству, от архитекторного художества, нечто вымышления моего, как при сем явится, хотя по регулам сего художества не так и твердо, однако же прияв такую смелость сие начертил ради объявления знания в науке моей, в чем надеюся вашего императорского милостивого рассмотрения и рассуждения о прилежании во учении моем, однако ж еще признавая сам себя недостойно против других, которые обучалися в иных странах, где обретается корень сего художества и прочих, а именно Италия и Франция.

И о сем прошу и сердечно бога моля и прилагаю такую дерзость просить вашей императорской неизреченной милости, дабы и я, всеподданный раб ваш, такую честь восприял, оные страны посетить, и тамошних строений посмотреть и искусных художников послушать, отчего я себе мог не малую пользу обрести.

А нужда б сего моего рабского прошения есть, что во всем бытии моего в Брабандии искусного, архитектурного художества в строении не видал, и мастер мой при мне домовного строения не делал, и о сем может ваше императорское величество милостиво рассудить, что посему твердого испытания в науке моей я себе не имею, и того ради припадая к ногам вашего величества слезно прошу, дабы сие мое прошение не вотще было, понеже имею сердечную ревность и подражание к науке моей и желаю научитися искусной архитектурии, которая обретается в вышеупомянутых странах, а не в Брабандии или Голландии, дабы потом мог нарещися рабом вашего величества к чести получить быти художником в строении царских жилищ, а не мужицких. При сем еще припадая к ногам вашего императорского величества, прошу денежного вашего желования на нынешний 1724 год, в чем великую нужду имею и ныне есть сему седьм месяцев, что я раб ваш ни копейки не получил, и такожде ни инструментов хороших не имею для работ науки моей.

всепресветлейший и державнейший и великий император государь всемилостивейший в. и. в. всенижайший и всеподданнейший раб Иван Коробов.

Антверпен июля 1 дня 1724 года.»

Ивана Мордвинова Петру I из Амстердама 15 января 1725 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, д. 71, 1725 г., л. 359-360).

«По получении указа вашего императорского величества обретаемся мы ныне из Брабандии здесь в Голландии, в городе Амстердаме. И сегодня с г-м агентом Фан ден Бурхом имели честь говорить об мастере наук наших, которые нам указано здесь от вашего императорского величества обучать. И оной господин агент Фан ден Бурх нам обещал на будущей неделе мастера сыскать, дабы нам от того мастера профитовать практики наук наших, которые желаемые от нас есть вашему императорскому величеству, Желование мы в. и. в. получили за прошедшей 1724 год и долги наши за весь вышеупомянутый год в Брабандии заплатили и которыми небольшими остатками сюда доехали и ныне ничего у себя денег не имеем и не знаем, чем здесь жить будем нынешний 1725 год. И просим мы милостивого в. и. в. в сем рассуждения, такожде и что будет мастеру платить, есть помянуто в Указе в. и. в. к г-ну Фан ден Бурху. Дабы нас в здешней земле всюду посылать для ради практики наук наших, где будет что делаться и для оных посылок на проезды наши денег себе не имеем. О чем и г-н агент Фан ден Бурх ныне просит о сей нашей просьбе такожде и мы припадаем к ногам вашего и. в. и будем ожидать сюда в. и. в. милостивого указу и остаемся в. и. в. всеподданнейшие рабы

Иван Мордвинов.

Из Амстердама в 15/26 января 1725 г.»

Екатерине I из Амстердама 2 марта 1725 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II. кн. 72, л. 313).

«В прошлом 1718 году посланы мы нижеименованные для науки архитектурной и во оной по возможности нашей, даже до сего 1725 года обучалися и хорошие принципии имеем. А в нынешном 1725, по именному, е. и. в. блаженной памяти Петра Великого велено нам быть под дирекцию г-на агента Фан ден Бурха и обучать манир здешнего строения и фундаменты, також, как огороды украшать, при том же особливо указано обучать слюзное дело. И понеже оное слюзное дело весьма особливое от архитектуры и тако зело противно нашим принципиям во оной науке, ежели нам оную оставя и обучаться в слюзном деле, о чем можем засвидетельствовать всеми... архитекторами, того ради всемилостивейшая государыня императрица просим вашего величества показать над нами свое обыкновенное ко убогим милосердие и всемилостивейше повелеть нам здесь только маниру голландского в строении и во украшении огородов и фундаментов обучаться, а от слюзного дела отставить, дабы что выученное во архитектуре чрез так многие лета в краткое время не забыть, то при возвращении нашем во отечество в. и. в. службу принести могли, а кроме сего невозможно ни по которому образу никакого плода ни в которой науке показать.

в. и. в. нижайшие рабы Иван Коробов

Иван Мордвинов.

Амстердам. Марта 2/13 1725 г.»

секретарю тайного кабинета А. В. Макарову из Амстердама 20 апреля 1725 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II, д. 72, л. 314).

«Посланный к нам указ е. и. в. из кабинету от 27 марта чрез г-на агента Фан ден Бурха получили. И по оному обучаться слюзного дела и слушать г-на агента все сердечно будем. И одногож за великое себе несчастье с печалию усмотрели, что наша прошедшая просьба принята за ослушание указам е. и. в. высоко блаженной памяти, о чем все сердечно соболезнуем и [61] просим прощения за нашу такую дерзность. Такожде усмотрели из вышепомянутого е. и. в. указу, что мы обнесены от господина агента Фан ден Бурха, что будто мы себя здесь высоко ведем, в чем весьма себя безвинно находим и не знаем, в чем наше высочество состоит, и во оправдание оного можем ото многих свидетельство показать в наше оправдание и остаемся всенижайше прося прощения и оправдания в нашей простоте и безвинности. Высокопочтенный г-н и наш милостивый государь вашего благородия всенижайшие слуги.

Иван Мичурин.

Из Амстердама 20 апреля 1725 г.»

секретарю тайного кабинета А. В. Макарову из Голландии 29 июля 1725 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II, д. 72, л. 315-316).

«Оным принимаем смелость вашему благородию донести ныне по благому определению г-на Фан ден Бурха и по доброму его старанию обретаемся у слюзного дела и учимся со всяким прилежанием, в котором деле ныне весьма хорошую оказию имеем для доброго во оной науке совершения.

А именно ныне обретаемся в деревне Бойк-слот, где новый деревянный слюз делают, и надеемся, что модель совершится. И по отделке оного надеемся с божею помощью послать до вашего благородия рисунки. Такожде и еще новые каменные и деревянные слюзы будут зачинать, у которых мы без отлучки будем, о чем г-н агент Фан ден Бурх весьма у мастеров стараетца, дабы они нам позволяли при их работе быть и хорошенько обучали и, понеже мы ныне принуждены часто переезжать с места на место и для сего великую утрату в деньгах имеем, от чего мы не можем нынешним нашим жалованием пробавитца, такожде и мастера много денег за учение требуют, того ради всепокорно просим вашего благородия: о прибавке нам жалования понеже никоимы мелы [?] невозможно оными деньгами прожить и учиться.

При сем вторично просим вашего милостивого заступления и ее и. в., а мы с нашей стороны вседушевно стараемся показать себя во отечестве нашем достойным в службе ее и. в., о чем надеемся и г-н агент Фан ден Бурх об оном будет доносить.

При сем ожидаем вашей милостивой резолюции благородный г-н, а наш милостивый г-рь, вашего благородия покорные слуги

Иван Мичурин.

29 июля 1725 г.»

секретарю тайного кабинета А. В. Макарову из Амстердама 18 июня 1726 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, д. 78, л. 267-269).

«Через сие наше писание принимаем смелость вашему благородию доносить об состоянии наук наших: у работ слюзного дела всегда бываем, где оные слюзы случаются делать. И по возможности нашей со оных работ чертежи делаем со всяких штук в подлинник. Такожде и плотников тех, которые делают и за мастеров при таких работах бывают, спрашиваем обо всем, что касается слюнного дела. И сами слюзную модель сделали по нашей инвенции, которая стоит даже у господина агента Фан ден Бурха и чертежи со вышепомянутой модели послали до вашего благородия и надеемся чрез старание г-на агента Фан ден Бурха и рекомендацию его об нас у всех слюзных работ оное дело восприять, в котором уже и ныне добрый консепт имеем, как каменные и деревянные слюзы делать.

Архитектурного мастера здесь в бытность нашу в Амстердаме не имеем и, когда слюзной работы не делается, тогда мы здесь по возможности нашей сами от своих трудов инвенции архитектурные делаем. А показать к свидетельству чертежей и спросить об архитектуре здесь не у кого, понеже все домы, которые здесь в городе делаются от базов плотников, а не от архитектуров, како бы надлежит по регулам, которым мы учились в Брабандии в городе Антверпене, где ныне и товарищ наш Иван Мичурин у того же мастера обучается, у которого мы учи- лися, и фундаментов здесь довольно завсегда видим и видели, как оные делаются.

От садового дела приехав сюда мастера имели только недолгое время, от которого и некоторые чертежи взяли, а препорции настоящей оный мастер нам не показал и новых садов он никогда не закладывал и не размеривал, только некоторые части в старых садах переделывал и приготавливал и говорит нам, чтоб сами от себя чертежи садам выдумали. И такожде всякой мастер такие сады делает и украшает тем, что ему в разум прийдет, и то сущая правда, только надобно ученику в такой великой науке регулы, по которым размериваются и украшаются сады, понеже подлинно есть такие настоящие регулы они бы архитектурной науки, только мало здесь таких мастеров находится, которые оные регулы знают и делают так, как господин оного места похочет, о чем вашему благородию правдиво доносим, что нам здесь в Амстердаме живя садам сущей препорции не выучитися, хоша и знаем некоторую небольшую часть, только не можно взяться новой сад по регулам размерять и заложить, понеже мы и практики садовой здесь нигде не видали.

И для оного, наш милостивый государь Алексей Васильевич, вашему благородию подробно обо всем пишем и предлагаем в ваше милостивое рассуждение, дабы нам по возвращении во отечество наше не остатца в гневе е. и. в. во оном садовом деле, о чем вы и сами изволите милостиво рассудить, что без доброго мастера сколько здесь ни быть, а оной науки в подлиннике невозможно спознать, да к тому же надлежит по разным местам ездить и разных садов смотреть, на которые поездки надобно деньги, которых мы не имеем, а здесь никуда чего смотреть без денег не пустят.

Еще всепокорно просим вашего благородия о определенном нам жаловании е. и. в. приказать прислать на нынешний 1726 год, понеже мы в великой нужде и отдолжали много господину агенту Фан ден Бурху, которые деньги он платил за нас на квартере за пищу, а ныне оный г-н Фан ден Бурх и платить за пищу и на утрату в дорогах, когда отсюда ездим по слюзным работам денег давать больше в долг дифигулту делает и оными нашими нуждами недоволен. И ожидаем ныне об сей нашей просьбе вашего милостивого ответствия и остаемся со всепокорным почтением вашего благородия всепокорные слуги

Иван Мордвинов,

Из Амстердама 18 июня 1726 г.». [62]

из Амстердама июля … дня 1726 г.

(ЦГАДА, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, д. 78, л. 272-275).

«Присланное из Санкт Питербурха июня 4 дня из кабинета е. и. в. письмо агенту Фан ден Бурху, в котором велено нас выслать на нынешних летних кораблях в Санкт Питербурх [получил]. По котором письме я нижепомянутой готов с радостью от всего моего сердца во отечествие наше ехать, но по присуждению господина агента Фан ден Бурха, принимая такую смелость, а вас, моего милостивого государя, всепокорнейшие просить, дабы мне еще до будущей весны в Голландии пробыть для ради наибольшего профиту в науках моих, а наипаче всеусердно прошу вашего благородия великой ко мне милости, дабы сие мое прошение не было принято за преслушание вышепомянутого письма, понеже воистинно сие прошу для восприятия науки в подлинник и в сем представляю во свидетельство господина агента Фан ден Бурха.

А ежели, мой милостивой государь Алексей Васильевич, мне всеконечно наше покиня повелите на нынешних летних кораблях отправитца, то с радостью готов всегда и без всякого замедления ехать по приказу вашего благородия и остаюсь со всепокорным моим почтением и ожидая всегда вашей великой мне милости.

Благородный и высокопочтенный господин, а мой милостивый государь вашего благородия всепокорный слуга Иван Коробов.

Из Амстердами Июля... дня 1726».

_________________

Аналогичные письма Ивана Мичурина и Ивана Мордвинова с просьбой о задержке в Голландии до лета будущего 1727 года — в том же фонде, д. 78, листы 272-275.

Комментарии

1. И. В. Сталин. Сочинения, т. 11, стр. 248-249.

2. ЦГАДА, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, кн. 37, (1718 г.), л. 20. Препроводительная от 16 октября 1718 г.

3. Цитировано по книге И. Грабаря «История русского искусства», т. III, стр. 170.

4. ЦГАДА, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, кн. 67, л. 383-384.

5. Дополнения к деяниям Петра Великого, т. XIV, стр. 380-381.

6. ЦГАДА, разр. IX, отд. И, каб. Петра I, кн. 78, л. 267-269. Письмо Коробова и Мордвинова А. В. Макарову от 18 июня 1726 г. из Амстердама (приложения — письмо 6).

7. Там же, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, кн. 72, л. 312. Из письма Коробова и Мордвинова Екатерине I от 2 марта 1725 г. (приложения — письмо 3).

8. Там же, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, кн. 67, л. 383. Письмо Коробова Петру I из Антверпена от 1 июля 1724 г. (приложения — письмо 1).

9. Там же, разр. IX, отд. II, каб. Петра I, кн. 55, (1721 г.). л. 316.

10. Государственный Эрмитаж, отделение рисунков, № 4297. На чертеже надпись: Dat is een maszolee gemaeckt gewest int hof tot Brusselen. Подписано g: дг I. Koroboff.

11. Хранится в ЦГАВМФ в Ленинграде Сведения о закладке Адмиралтейства в Журнале Петра Великого, СПб. 1770, стр. 97.

12. ЦГАВМФ, Журнал Адмиралтейств-коллегии, кн. 82, л. 485, 486.

13. Там же, кн. 109, л. 60.

14. Там же, кн. 126, л. 3592.

15. Там же, кн. 135, л. 1382.

16. Там же, кн. 136, л. 2617.

17. Там же, кн. 137, л. 3410.

18. Там же, кн. 138, л. 3858.

19. Хранится в ГМИЛ. Из документов видно, что Коробов представил обмерный чертеж старой башни и проект новой каменной: планы, разрез и фасады в двух вариантах.

20. ЦГАВМФ, ф. 218, д. 94, (1736 г.), л. 99; д. 92, (1736 г.), л. 370-371.

21.* Там же, Ф. 212, Д. 77, (1739 г.), л. (92) 65; ф. 138, д. 112, (1740 г.), л. 2-3. Отмеченные * ссылки указаны кандидатом архитектуры В. Ф. Шилковым.

22.* Там же, ф. 212, д. 17, (1734 Г.), Л. (994) 656.

23. Проект обнаружен арх. С. С. Бронштейном и впервые опубликован им в сборнике «Архитектура и строительство Ленинграда» № 13, 1950 г.

24. ЦГАВМФ, ф. Экспедиции над верфями и строениями, д. 91, л. 4. Из доношения Коробова в контору генерала-интенданта над, верфями и строениями.

25. Должность архитектурной экспедиции. «Архитектурный архив» № 1, 1946 г., стр. 27.

26. П. Н. Петров. История Санкт-Петербурга, 1884, стр. 346-347.

27. Там же, стр. 349.

28.* ЦГАВМФ, Ф. 144, Д. 30, (1728 г.), л. 1, 3, 1032.

29. ЦГВИА, ф. ВУА, 63480.

30.* ЦГАВМФ, ф. 218, д. 78, (1733-1736 гг.), л. 1, 4, 5. 7, 25, 41 и 115.

31.* Там же, Журнал Адмиралтейств-коллегии, кн. 139 (1732 г.), л. 405-406.

32.* Там же, ф. 138. д. 101, (1739 г), л. 50-56.

33. ЦГАДА, ф. Московской губ. канцелярии, оп. 51, д. 83, (1686 г.), л. 1; оп. 56, д. 36, (1691 г.). л. 1, 9 и др.

34. Там же, оп. 52, д. 34, (1687 г.), л. 1-6. 44.

35. Должность архитектурной экспедиции, гл. V. артикул 1. стр. 27.

Текст воспроизведен по изданию: Иван Кузьмич Коробов (Материалы к изучению творчества) // Архитектурное наследство, 4. Институт истории и теории архитектуры. М.-Л. 1953

© текст - Пилявский В. 1953
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Николаева Е. В. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Архитектурное наследство. 1953