-

БОЛОТОВ А. Т.

ЗАПИСКИ

НОВОСЕЛЬЕ В ЗИМНЕМ ДВОРЦЕ В 1762 Г. ¹

Наконец наступил праздник св. Пасхи. Я уже упоминал вам, что к торжеству сему деланы были во всем Петербурге приготовления превеликие, но нигде так сие не приметно было, как во дворце. Государю хотелось неотменно [444] перейдтить к оному в большой, новопостроенный дворец свой; но как он был еще не совсем во внутренности отделан, то спешили денно и ночно его окончить и все оставшееся доделать. Во все последние дни перед праздником кипели в нем целые тысячи народа, и как оставался наконец один луг пред дворцом неочищенным, и так загромощенным, что не могло быть ко дворцу и приезда, то не знали, что с ним успеть делать и как очистить его в столь короткое время, какое оставалось до праздника. Луг сей был превеликий и обширный; он лежал пред дворцом и адмиралтейством, и простирался почти до самой Мойки, [445] а вдоль ох Миллионной до Исакиевской церкви. Все сие обширное место не заграждено было тогда, как ныне, великим множеством сплошных, пышных и великолепных зданий, а загромощено было сплошь премножеством хибарок, избушек, шалашей и сарайчиков, в которых жили все те мастеровые, которые строили Зимний дворец, и где заготовляемы и обработываемы были материалы. Кроме сего, во многих местах лежали целые горы и бугры щеп, мусора, половинок кирпича, щебня, камня и прочего всякого вздора.

Как к очищению всего такого дрязга потребно было очень много и времени и издержек, а особливо, если производить то, по обыкновению, наемными людьми, то доложено было о том Государю. Сей и сам не знал сначала, что делать; но как ему неотменно хотелось, чтобы сей дрязг к празднику был очищен, то генерал мой надоумил его и доложил: не пожертвовать ли сим дрязгом всем петербургским жителям, и не угодно ли будет ему повелеть чрез полицию повестить, чтобы всякий, кто только захочет, шел и брал себе безденежно все, что тут есть, доски, обрубки, щепы, каменья, кирпичи и все прочее? Государю крайне полюбилось сие предложение, и он приказал тотчас его исполнить. В миг тогда рассеиваются полицейские по всему Петербургу, бегают [446] по всем дворам и повещают, чтобы шли на площадь перед дворцом, очищали бы ее и брали себе что хотят. И что же произошло от сей публикации? Весь Петербург, властно как взбеленился в один миг от того. Со всех сторон и из всех улиц бежали и ехали целые тысячи народа. Всякий спешил, и желая захватить что нибудь получше, бежал без ума, без памяти, и добежав кромсал, рвал и тащил что ни попадалось ему прежде всего в руки, спешил относить или отвозить в дом свой, и опять возвращаться скорее. Шум, крик, всеобщая радость и восклицания наполняли тогда весь воздух, и все сие представляло в сей день редкое, необыкновенное и такое зрелище, которым довольно навеселиться было не можно. Сам Государь не мог довольно нахохотаться, смотря на оное; ибо это было пред обоими дворцами, старым и новым, и все в превеликой радости волокли, везли и тащили добычи свои мимо оных. И что же? По истине не успело пройдтить нескольких часов, как от всего несметного множества хижин, лачужек, хибарок и шалашей не осталось ни одного бревешка, ни одного отрубочка и ни единой дощечки, а к вечеру, как не бывало и всех щеп, мусора и другого дрязга, и не осталось ни единого камушка и половинки кирпичной. Все было свезено и счищено, и на все то нашлись охотники. Самые мои люди [447] принимали в том такое же участие, и я удивился, увидев вечером, по возвращении своим на квартиру, превеликую стопу, накладенную из бревешек, досок, обрубков и тому подобного, и не верил почти, чтобы можно было успеть им навозить такое великое множество. Словом: дрязгу сего так было много, что нам во все пребывание наше в Петербурге не только не было нужды покупать дров, но мы пред отъездом столько еще продали оставшегося, что могли там заплатить за весь постой хозяину.

Не успели помянутую площадь очистить, как Государь и переехал в Зимний дворец, и переселение сие было в Великую Субботу, причем не было однакож никакой особливой церемонии. Самое духовное торжество праздника не было так производимо во дворце, как в прежние времена при покойной Императрице, ибо Государь не присутствовал, как прежде, при заутрени, а предоставил сие одним только духовным и Императрице, своей супруге. Все торжество состояло только в собрании к нему во дворец всех знаменитейших особ, для поздравления его, как с праздником, так и новосельем.

Мне самому не удалось в сей год чувствовать всей обыкновенной приятности, с сим праздником сопряженной. Я встал хотя и очень рано, но принужден был помышлять не о заутрени и богомольи, а о том, как бы скорее и лучше [448] причесаться, и убравшись в свой новый мундир, ехать к генералу, и с рассветом скакать с ним в разные домы знаменитейших господ для поздравления. Я так всем тем был занят, что насилу урвал несколько минут досужных, чтобы забежать в полицейскую церковь и отслушать в ней конец обедни.

Генерал, как по должности своей, так и для светских приличий, ездил в сие утро по разным местам, столь много, что мы с ним не прежде во дворец приехали, как уже в одиннадцать часов, и когда он был уже весь наполнен народом, и вся площадь установлена была великим множеством карет и экипажей. Для меня зрелище сие было новое, но любопытнейшее дожидалось меня во внутренности дворца самого, в котором я до того времени еще не бывал. Самая уже огромность и пышность здания сего приводили меня в некоторое изумление; а когда вошел я с генералом внутрь сих новых императорских чертогов, и увидел, впервые еще от роду, всю пышность и великолепие дворца нашего, то пришел в такое приятное восхищение, что сам себя почти не вспомнил от удовольствия. Все комнаты, чрез которые мы проходили, набиты были несметным множеством народа и людей разных чинов и достоинств. Все одеты и разряжены были в прах, и все в наилучшем своим платье и убранствах. [449] Но ни в которой комнат не поражен я был таким приятным удавлением, как в последней; она была пред тою, в которой находился сам Государь, окруженный великим множеством генералов, н, как своих, так и иностранных министров. Поелику и сия, далее которой нам входить не дозволялось, набита была несметным множеством, как военных, так и статских чиновников, а особливо штаб-офицеров, а в числе их было тут и множество генералов, и все они были в новых своих мундирах, то истинно засмотрелся я на разноцветность и разнообразность оных. Каких это разных колеров тут не было, и какими разными и новыми прикрасами не различены они были друг от друга! Привыкнув до сего видеть везде одни только зеленые и синие однообразные мундиры, и увидев тогда вдруг такую разнообразицу, не могли мы довольно надивиться и насмотреться, и только и знали, что любопытствовали спрашивать, каких полков, а наиболее те, которые нам более прочих нравились. Не меньшее любопытство производили во мне и иностранные министры, выходившие в нашу комнату из внутренней Государевой, и украшенные разнообразными орденами своими. Товарищ мой, князь Урусов, которому все они были уже известны, должен был о каждом из них сказывать. [450]

На все сие я так засмотрелся, и всеми сими невиданными до сего зрелищами так залюбовался, что позабыл и о всей усталости своей, и не горевал о том, что во всей той комнате не было нигде ни единого стульца, на котором можно было присесть, хотя на несколько минут, для отдохновения.

Но мое любопытство было до того времени еще несовершенно удовольствовано; оставалось важнейшее, а именно, чтобы увидеть Государя и Государыню. Так случалось, что сколько раз ни бывал я до того во дворце, но никогда не удавалось мне их видеть, а потому давно уже, неведомо как, добивался, чтобы увидеть их. Как сей день и случай казались мне к тому наилучшими, и как я не сомневался, что увижу их непременно, в то время, когда они пойдут к столу, чрез ту комнату, в которой мы находились, как о том мне сказывали, то, протеснившись, стал я заблаговременно подле самих дверей, чтобы не пропустить их и увидеть в самой близи, когда они проходить станут.

Не успел я тут остановиться, как чрез несколько минут и увидел двух дам в черных платьях, и обеих в Екатерининских лентах, идущих одна за другою из отдаленных покоев в комнату к Государю. Я пропустил их без всякого почти внимания, и не иначе думал, что были они какие нибудь придворные [451] дамы, ибо полагал, что Государыня давно уже находится в комнатах Государя, в которые нам за народом ничего было не видно. Но каким удивлением поразился я, когда, спросив тихонько у стоявшего подле себя, одного полицейского и мне уже знакомого офицера: кто бы такова была передняя из прошедших мимо нас дам? услышал от него, что была то сама Императрица. Мне сего и в голову никак не приходило, ибо видав дотоле один только портрет ее, писанный уже давно, и тогда еще, когда была она Великою Княгинею и гораздо моложе, не только ее не узнал, но не мог никак и подумать, чтобы то была она. Я досадовал неведомо как на себя, что не рассмотрел ее более....

Еще не опомнился я от чрезмерного своего удивления, как взволновался весь народ, и разделясь на две стороны, сделал свободный проход идущему и вдали уже показавшемуся Государю. Не могу изобразить, с какими душевными движениями смотрел я в первый раз тогда на сего Монарха и тогдашнего обладателя всей России! Куча народа, состоящая из первейших чиновников и вельмож государственных, последовали за ним, и провожали его в столовую, в своих орденах, лентах и в богатых одеждах. Наш генерал шел тут же, разговаривая с графинею Воронцовою; но я в сей раз [452] не обращал ни на что внимания, а смотрел в след за Государем и Императрицею, и всему видимому дивился.

Как генералу нашему, за помянутым разговором с идущею с ним рядом графинею Воронцовою, не удалось на меня взглянуть, и никто ему из товарищей моих в толпе на глаза не попался, то по ушествии их не знали мы, что нам делать: домой ли ехать, или тут оставаться долее и дожидаться повеления от генерала? И как домой ехать мы не отважились, то чуть было не дошло до того, чтобы быть нам для праздника такого без обеда. Мы и были бы действительно без него, если бы, по счастию, третьему товарищу нашему, полицейскому офицеру, которому во дворце было все знакомо, не удалось проведать, что в задних и отдаленных комнатах есть накрытый, превеликий стол для караульных офицеров и ординарцев. Он не успел узнать о сем, как прибежал к нам, звал нас скорее с собою туда, уверяя, что и нам там можно обедать, и нужно только захватить и не упустить места. Сперва посовестились было мы и не хотели там искать себе обеда, но он силою почти нас за собою утащил, и проведя чрез множество комнат в другой край дворца, привел нас, действительно, к превеликому столу, установленному уже кушаньями, и за который, как караульные офицеры, так и многие [453] другие начинали уже садиться. Мы сели также, наелись и напились себе досыта, и были смелостию своею очень довольны, ибо узнали чрез то, что и впредь нам всегда можно сим офицерским и ординарческим столом пользоваться, и, когда ни пожелаем, оставаться тут обедать, что мы и действительно потом не один раз делывали, а особливо когда случалось, что не хотелось ехать домой на короткое время.

Обед наш не столь долго продолжался, как Государев, и кончивши оный, пошли мы в тот покой, который служил вместо буфета и был подле самого того, где Государь кушал, дабы мог генерал наш, вставши из-за стола, тотчас нас увидеть, ибо всем надлежало по окончании обеда итти чрез покой сей. Но мы принуждены были долго сего обратного шествия дожидаться: более часа еще не кончался обед, и в это время имели мы удовольствие слышать голос Государев и почти все им говоренное. Голос у него был очень громкий, и было в нем нечто особое, и такое, что можно было его не только слышать издалека, но и отличать от всех других. Наконец встали они, и как Государь пошел тотчас опять во внутренние свои покои, то вышел в след за ним и генерал наш, и обрадовался, нас увидев: «Ну, спасибо, что вы здесь,» сказал он, «и домой не уезжали; мне давича сказать вам о том было некогда, [454] но обедала ли вы? Вам бы здесь пообедать за столом офицерским!» — Мы сказали ему, что мы сие уже сделали. «Ну, хорошо ж!» сказал он, «так поедем же теперь домой и отдохнем.» Сказав сие, пошли мы вниз, где князь Урусов, товарищ мой, отпросился у него к своим родным, а я поехал с ним, и должен был готовиться ехать с ним опять во дворец на куртаг, с товарищем моим, полицейским офицером.

По приезде к нему в дом, отпросился я тотчас на свою квартиру, чтобы хотя часок отдохнуть, ибо, как я почти всю ту ночь не спал, то клонил меня ужасно сон, и я впервые еще в сей день спал после обеда. Но чтобы не заспаться, посадил подле себя человека с часами, и велел ему тотчас себя разбудить, как скоро пройдет час. О сем упоминаю я для того, что как в последующее время, и часто, таким образом удавалось мне по ночам спать очень мало, и заменять то единочасным спаньем после обеда, я таким же образом всегда саживал подле себя слугу для бужения, что чрез короткое время обратилось в такую привычку, что наконец не было нужды, меня будить, но я уже и сам, точь в точь, по прошествии часа просыпался, а что удивительнее всего, то и во все продолжение жизни моей, всегда, когда ни случалось мне после обеда спать, никогда не спал более [] часа, и всякий раз, как тогда, пробуждался сам собою.

Куртаги придворные были тогда для меня также зрелищем новым и никогда еще невиданным; потому охотно я поехал на оный с генералом, и делаясь во дворце час от часу смелейшим, нашел средство наконец втесниться и войдтить туда же в галерею, где он продолжался. Тут насмотрелся я уже до сыта, как на Государя, так и на все, тут происходившее. Видел, как тут играли в карты и танцовали; наслушался прекрасной музыки, в которой сам Государь брал участие и играл на скрыпке, вместе с прочими, концерты, весьма хорошо и бегло; наконец, за большим столом, и со многими, забавлялся он в любимую свою игру кампию, которой также не видывал я никогда до того времени, и как хотелось мне ее очень видеть, то был так уже смел и отважен, что подошел близехонько к столу, и смотря на нее, не мог довольно насмотреться и надивиться.

Мы пробыли тут с генералом до самого окончания вечеринки; а как он оставлен был Государем ужинать, то принужден был и я опять тут окончания оного дожидаться, перехватив, хотя немного, за столом офицерским. Ожидание конца ужина, бывшего в прежней столовой, было для нас довольно скучновато. Ужин продлился очень долго, и гораздо за [456] полночь, и мы все сие время должны были ждать в проходной буфетной. И как не было в сей, равно как и во всех других тут комнатах ни единого стульца, на который бы можно было присесть и отдохнуть, то от беспрерывного стояния и хождения взад и вперед для прогнания дремоты, впрах мы все измучились, а особливо я, по непривычке. Сон клонил меня немилосердым образом, а подремать не было возможности. Несколько раз испытывал я становиться для сего где нибудь к стене, или к уголку, но все мои попытки были тщетны, ибо не успеют, глаза начать сжиматься, и сон принимать верх над бдением, как вдруг подгибаются колени, и приводя чрез то человека в движение, разбужают его, к неописанной досаде, и мешают сладкой дремоте.

Мы возвратились домой почти уже пред рассветом, а как поутру должен я был опять встать рано, то судите, каково мне тогда было...

Комментарии

1. Эта статья заимствуется из записок А. Т. Болотова. Имя Андрея Тимофеевича Болотова известно, как имя достопамятного русского агронома и помолога. Жизнь его, полезная, тихая и замечательная, была кратко описана в Земледельческом журнале (1838 г. кн. 5). Почтенный редактор, С. А. Маслов, воздал достойную память мужу добродетельному. А. Т. родился в 1738 году, тульской губ., в родовом сельце Дворянинове, алексинского уезда. Но первые лета жизни провел он с отцом своим в Лифляндии и Финляндии, где отец его был в военной службе; только года три прожил он на родине, и по смерти отца, на 17-м году, вступил в военную службу. Семилетнюю войну всю провел А. Т. в Пруссии, служил, учился, переведен был в Петербург адъютантом к генерал-полицмейстеру барону Корфу, когда Император Петр III-й вступил на престол; вскоре выпросил он отставку. Уединение и сельская жизнь влекли его. Он уехал на родину; там женился и семьдесят лет провел в счастии семейной жизни, в занятиях, не блестящих, но полезных. Он скончался, в день своего рождения, 7 октября 1833 года, 95 лет от роду. А. Т. жил для добра и науки. Им издано несколько сочинений и переводов. Важнейшее: Экономический Магазин, который, по приглашению Новикова, издавался листками При Московских ведомостях, с 1780-го по 1790-й год, и составил 40 томов. Любопытное собрание рукописей осталось после А. Т. — Он записывал все современное, и между прочим оставил записки свои, в 39-ти небольших томиках.

Текст воспроизведен по изданию: Новоселье в Зимнем дворце в 1762 г. // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 22. № 88. 1840