БОЛОТОВ А. Т.

ЗАПИСКИ

ИСТОРИЯ ЕРЕМЕЯ ГАВРИЛОВИЧА БОЛОТОВА.

(Из записок А. Т. Болотова).

Обещав в последнем моем письме расказать вам повесть, переданную мне об одном из моих предков, хочу теперь обещание мое исполнить, и надеюсь, что вы не поскучаете ее чтением, но будете ею довольны.

Предок сей назывался Еремеем. Он был сын Гаврилы, прозванного Горяином, и жил в помянутой, неподалеку от нас находившейся и на речке Гвоздевке сидящей деревне, которая по нем стала называться Болотово, между-тем, как брат его родной, Ерофей, поселился на берегах реки Скниги и в самом том месте, где мы ныне [4] живем. У сего Epeмея было два сына и две дочери. Одна из сих последних выдана была замуж за соседственного дворянина Ладыженского, а другая находилась в девках. Как около тогдашнего времени случилось нашим государям иметь войну с крымскими татарами, и все дворянство, по тогдашнему обыкновению, имело в том участие, то принужден был и помянутый Еремей, оставив, жену и дочь в девках, идти с обоими своими сыновьями и лучшими людьми. Но сия война была ему крайне-злополучна. При глазах его поражены были оба его сыновья и пали мертвы к ногам своего родителя. Сие так тронуло сего несчастного старика, что он в беспамятстве почти бросался на неприятелей, желая отмстить за смерть детей своих, но тем лишь только свое несчастие усугубил. Будучи отхвачен от своих, хотя и долго оборонялся он от окружавших его неприятелей, наконец принужден был уступить силе и дать себя взять в плен и отвесть в жестокую неволю.

Как в сем плену препроводил он долгое время и об нем в России никакого слуха и известия не было, то считали его все погибшим. Жена и дочь были о лишении его неутешны; но небо в особливости излияло гнев свой на сей несчастный дом и присовокупило новые бедствия и напасти: немногие годы спустя, ночным временем напали разбойники на дом сей госпожи. Они [5] ограбили оный весь, и самое ее, измучив тираническим образом, лишили жизни. Бедной дочери ее удалось уйтить босиком и со всем почти обнаженною. К-несчастию, устрашенная боязнию, чтоб ее не нашли и не догнали, вздумала она бежать в ближнюю и самую ту деревню, где мы ныне обитаем и где тогда жили двоюродные ее братья, Кирила и Ерофей, искать у них спасения и прибежища. Но когда разгневанное небо похочет кого гнать, то можно ли найтить спасение и укрыться от его гнева? Самый сей побег, освободивший ее от рук и варварства злодеев, обратился ей в вящшее несчастие. Как случилось сие в зимнее время и в жесточайшие морозы, то она, бежав около трех верст до нашей деревни, босая, по снегу, отзнобила ноги и, пришед в дом родственников своих, пала без памяти. Страх, печаль, простуда и самая боль ног в короткое время низвели ее во гроб. А как за короткое пред тем время и замужняя ее сестра умерла бездетна, то пресеклось чрез то все их поколение, и имению их остались наследниками помянутые ее родственники, т. е. наши предки — Кирила с своими братьями, в которое они поступили спокойно во владение.

Все думали тогда, что отца ее, настоящего владельца сего имения, не было в живых; ибо несколько уже лет прошло, как он безъвести пропал и не было об нем ни малейшего слуха. [6] Совсем тем он был жив и претерпевал все суровости плена. Слишком двадцать лет принужден он был, удаленным от отечества, от дома и родных своих, стонать под игом жесточайшей неволи, быть рабом у многих переменных и немилосердных господ и отправлять все должности раба и невольника. Много раз покушался он уйтить; но все его покушения были тщетны и произвели только то, что содержать его стали жесточе, а для отвращения от побега, по варварскому своему обыкновению, взрезали ему пяты, и насыпав рубленных лошадиных волос, заростили оные в них, дабы неспособен он был к долговременной ходьбе.

Наконец судьба соединила его с одним земляком, таким же дворянином, каков был он, и который был не только ему знаком, но и несколько с-родни. Сей несчастный был фамилии Писаревых, и будучи взят тогда же в полон, претерпевал такую же неволю и рабство. Хотя сей столько же мало мог подать ему помощи, сколько себе, однакож соединение сие приносило обоим им великую уже отраду. По-крайней-мере, могли они совокуплять свои слезы и жалобы на суровость своего жребия и говорить друг с другом, утешая себя взаимно.

Несколько времени препроводили они вместе, служа одному татарскому господину. Наконец убежден был мой предок товарищем своим к [7] испытанию еще раз своего счастия в побег. Близость тогдашнего их пребывания от пределов и границ российских и явившийся удобный к тому случай подавал им к сему повод. Но и в сей раз не были они счастливее прежнего. Они ушли, но их догнали и наказали наижесточайшим образом.

Сие прогнало в них охоту к предприятию тому подобного. Однако в самое то время, когда они всего меньше о той думали, иногда лишались уже на век надежды видеть когда-нибудь любезное свое отечество, явился неожиданный и новый благоприятствующий случай. Одна старушка, раба того, же господина, сжалилась над их несчастием. Благоприятствуя им во всякое время, не могла она без соболезнования смотреть на раны, ими претерпеваемые. Она утешала их и говорила, что им никогда не уйтить, если не захотят они пользоваться ее помощью. При ее же вспоможении они верно отечество свое увидеть могут. Легко можно заключить, что ненадобно было им сие два раза предлагать. Они пали к ее ногам и просили, чтоб помогла, если только может. Татарка обещала им сие сделать и велела дожидаться, покуда найдет она к тому удобное время.

Чрез несколько дней она и исполнила свое обещание. «Добро!» сказала она, пришед в один день с поспешностью к ним: «мне надобно сдержать свое обещание — не могу более видеть [8] ваших слез и горести. Добродушие и постоянство ваше меня тронуло. Вот возьмите сие, и не теряя времени бегите и будьте счастливы. Бог да поможет вам увидеть вашу землю и родных ваших.» В самое то время отдала она им связку и напоминала, чтоб они в нужном случае хотя б все кинули, но не бросали бы, а берегли маленький узелок, завязанный в связке. Они не знали, что это значит, однако, поблагодаря старушку и простившись с нею, отправились в тот же час в путь свой.

Целую ночь бежали они в ту сторону, которую указала им старушка и, дошед до одного, назначенного ею места, спрятались в камыше для отдохновения и препровождения в нем всего того дня.

Тут имели они время росмотреть все, что находилось в связке. Они увидели, что добросердечная старушка снабдила их всем нужным к продолжению пути их. Находилось тут несколько денег и столько съестных припасов, что им можно было, до пришествия в свое отечество, пропитаться. Но что привело их в великое удивление, то был помянутый узелок, о сбережении которого старушка неоднократное им делала подтверждение. В оном не нашли они ничего, кроме двух небольших пучков незнакомой им травы. Хотя они и не знали, что бы это значило, однако положили свято хранить старушкино завещание, и для лучшего сохранения [9] взяли оба по пучку и спрятали в безопаснейшее место.

Не успели они, скарб свой опять связавши, несколько отдохнуть, как услышали уже вдали крик и вопль татар, скачущих по пространным степям, и друг другу голос подающих. Не трудно было им заключить, что то была за ними погоня. Они ужаснулись от близости предстоящего им бедствия и пали ниц в густом камыше, прося Бога о помиловании их и о защищении от гонителей. Слух и топот от скачущих лошадей приближался от-часу ближе, и страх их был неописанный, как татары, гнавшиеся за ними и их повсюду искавшие, прискакали к самому тому болоту и камышу и в оном повсюду искать их начали. Но небо похотело тогда конец положить их страданиям. Татары не нашли их, хотя несколько раз и в такой близости от них ездили, что одному из них едва-было головы лошадьми не раздавили. Они спаслись и, возблагодарив Бога, пролежали тут весь день и не прежде пошли в дальнейший путь, как по наступлении ночи.

Сим, образом, идучи всегда по ночам, препроводили они несколько суток в беспрестанном страхе и боязни, покуда не дошли благополучно до пределов российских и не достигли до любезного своего отечества. Тут отдохнули они по желанию и благословляли Бога, что наконец вывел их благополучно из долговременной и жестокой неволи и [10] дал еще прежде смерти увидеть свое милое отечество.

Совсем-тем, место их родины отстояло оттуда еще далеко, и им предстоял путь гораздо-дальнейший. Как бы то ни было, но продолжали они оный охотно, питаясь мирским подаянием, ибо собственного ничего более у себя не имели. Надежда вскоре увидеть свои домы и родных увеселяла их дух и облегчала трудности путешествия. Но сколь мало знал мой предок, какие печальные вести его там дожидались, где он веселье найдти надеялся!

По приближении к тем местам, где уже неподалеку их обоих жилища были, распрощались они друг с другом наинежнейшим образом, и каждый спешил к своему дому и обиталищу. С какими чувствами приближался наш старик к тем местам, где он рожден, воспитан и препроводил большую часть века своего, живучи в покое, и от коих толь долгое время был отлучен и не имел надежды никогда видеть, сие всякому себе вообразить, нежели мне описать удобнее. Трепетало сердце его и наполнялось наисладчайшею радостью, как начали уже появляться те места, которые ему с малолетства были знакомы и встречаться с ним все те речки, ручьи, вершины и бугорки, которых и звания не могло из памяти его истребить столь долговременное отсутствие. Переходя оные, называл они каждое из них знакомым его именем и каждое приветствовал. Все они были ему [11] милы и казались глазам его имеющими в себе нечто приятное и прелестное. А многие места не мог уже он и узнавать совсем, а особливо леса и рощи. Во время столь многих годов его отсутствия, многие совсем иной вид восприяли. Там, где, при отшествии его на войну, были леса, находил уже он пашни и поля, и где низкие кустарники и чепыжи были, там высокие и большие рощи и заказы стояли. Одним словом, все ему казалось ново, мило и приятно; но не зная, что в доме его происходило, и кого он найдет, находился он между страхом и надеждою.

Перед вечером было то, как наш старик, изнемогший от трудов и долговременного путешествия, в пыли, в поту, раздранном рубище, с котомкою за плечами и с посошком в руках, добрел до своих полей и тех мест, откуда, хотя вдали, но мог уже он свое жилище видеть. Вострепетало сердце его, при узрении сего селения, и вся душа взволновалась в нем. Он удвоил остатки своих сил и спешил добраться до одного знакомого ему еще бугорка, с которого можно было ему свой дом видеть, и с которого, идучи на войну, он в последний раз с ним прощался. Он доходит туда. Но увы! какое зрелище представляется его взору! Нигде не видит он своего дома, и глаза его тщетно ищут его обиталища, которое ему столь мило было, и которое он [12] с толиким вожделением видеть желал. От сердца его власно как оторвалось тогда что-нибудь! Вся кровь изволновалась в нем при сем печальном предвозвестии, и он едва было на самом том месте не упал, обессилев. Однако некоторый остаток надежды подкреплял еще его. — «Может-быть», говорил он сам себе: — «жена моя перенесла хоромы в другое место; может-быть новый дом и на другом месте построила! Лет не мало прошло с того времени, как я отлучился! Поспешу, вон, на этот пригорок! Оттуда уже явственнее все увижу и всю деревню обозрю!» Сказав сие и собрав остатки сил, поспешал сей сединами покрытый муж добраться до пригорка вожделенного. Ноги его едва служить ему могли. Колени его сгибались против хотения, и никогда не был ему посох нужен, как в то время. Наконец достигает он и до того пригорка и со страхом и надеждою восходит на него и обозревает вновь всю деревню. Но, увы! он и тут ничего не видит. Он ищет темнеющими глазами своих хором, но и следа хором и дворянского дома не находит. Повсюду видны только были мужичьи хижины и дворы, а на месте, где он живал, был уже огород и росли конопли. Он и места не узнал бы, еслиб некоторые деревья, оставшиеся от бывшего его любезного ему садика, не делали его приметным. Одним словом, он не мог более никак сомневаться, и все [13] доказывало, что дом и жилище его совершенно уничтожены.

Тогда не могли уже ноги его более на себе держать. Колени его подломились, и он, изнемогши, ринулся, на том месте, где стоял, и слезы как град покатились из очей его. Несколько минут сидел он тут, опершись на посошок, и орошая оный слезами, не был в-силах встать и продолжать путь свой!

Наконец пришло ему в мысли, что, может-быть, жена его умерла и дочь вышла замуж, или она еще жива, но живет с замужнею дочерью. Сия мысль ободрила его несколько и подала новый лучь надежды и отрады. В сих помышлениях видит он вдали человека, приближающегося к себе и возвращающегося в дом свой с поля, с хлебопашным своим орудием. — «Подожду» — сказал он тогда — «сего земледельца я к себе, и услышу от него о судьбе моего дома и моих домашних. Нельзя не узнать, что с ним и с живущими в нем учинилось и каким случаем он совсем уничтожился.»

По приближении сего человека, показались черты и признаки его лица ему знакомы. То был старик, сединами покрытый, и хотя двадцатилетнее время много вид его переменило, но он вскоре признал, что сей человек принадлежал прежде ему и был самый тот, который при отъезде его из дома, был старостою. Обрадовался наш [14] старик, узнав и увидев сего знакомого человека, однако имел столько терпения и духа, что не открыл тотчас о себе, но хотел видеть, узнает ли он его, и пользуясь неузнанием, готовился распрашивать у него обо всем, и потому, хотя с нетерпеливостию, но дожидался его к себе.

Земледелец, поровнявшись с ним и видя дряхлого и престарелого человека, не инако его счел, как нищим, а будучи чистосердечным человеком, не мог его пройдтить мимо. — «Старинушка!» сказал он ему — «небось ты, бедненький, устал, сегодня еще не обедал?... Добреди, дружок, до моего двора и переночуй у нас: мы тебя напоим и накормим.» — «Спасибо, мой друг!» ответствовал опечаленный старик и, сказав сие, начал собирать свои силы и вставать. Добродетельный крестьянин, видя его дряхлость и изнеможение, подошел к нему и помог подняться, не хотел его покинуть, но сам восхотел довесть его до двора.

На дороге спрашивал он его, откуда и из каких мест он. — «Издалека, добрый человек!» ответствовал наш старик, «и более двадцати лет в здешних местах не бывал — и куда как у вас все места здесь переменились, и не узнаешь их!... Вот здесь, помнится мне, стояли хоромы и был дом господский, а теперь и следа его нет!» — Да старинушка! Тут был дом нашего прежнего боярина. Покойник свет! Дай Бог [15] ему царство небесное! Боярин был добрый и мы его очень любили. — «А ныне чьи же вы, добрый человек?» спросил его наш путешественник. — Племянников его, старинушка, которые живут вон в этой деревеньке. — «Племянников его?» подхватил изумившийся старина: «но разве не осталось у него детей? Мне помнится, что они у него были... я как теперь их вижу.» — Так, старинушка! дети были, но все на том свете!... Сыновья его побиты на войне. Сам он так же без вести пропал; а бедную боярыню нашу разбойники разбили и до смерти замучили. А из дочерей его одна была замужем и умерла, а другая ноги ознобила, бежавши от разбойников, и оттого также на том свете... и как никого не осталось, то так-то и перевелся этот домок, и мы достались его племянникам.»

Легко можно заключить, что многие сии слова поразили несчастного старца власно как громовым ударом. Не в силах он был выслушивать долее хотящего говорить добросердечного крестьянина. Колени его подломились, и он воскликнул только: «О, Боже милосердый!» без памяти ринулся на землю и не в состоянии был говорить более. Слезы как град покатились из очей его, и вздохи последовали за стенаниями.

Таковое явление удивило простодушного крестянинина. Он, сочтя что старик опасно занемог, стоял над ним в изумлении. — «Что тебе, [16] старинушка, сделалось?» сказал он потом, приметя, что он несколько поопамятовался: — «о чем ты, дружок, так плачешь и горюешь?» — О, мой друг! есть о чем мне плакать и горевать, ответствовал вздыхая и всхлипывая старик: — Куда мне теперь приклонить свою голову? Всего того уже нет, чем бы мог я веселиться, всей надежды я теперь лишился!...

Слова сии невразумительны были для крестьянина, но он вскоре его вывел из сомнения, сказав, чтоб он посмотрел пристальнее на него и не узнает ли он в нем своего прежнего боярина. — «Ах, батюшка, Еремей Гаврилычь!» закричал, узнав его, крестьянин и упал к нему в ноги: — «В-живых ли тебя, государя нашего, видеть!... Откуда ты это к нам взялся? Мы тебя, государь, давно уже поминаем и думали, что ты давно на том свете!... Как это тебя Бог спас и на святую Русь вынес? Пожалуй, батюшка, поцеловать твою ручку.» Старик не мог тогда удержаться, чтоб на удвоить своих слез и чтоб не обнять своего старинного подданного. Он облобызал вкупе лицо его слезами, изъявляя радость, что нашел хотя его еще в-живых и его незабывшего.

Приключение сие в такое замешательство привело добросердечного сего крестьянина, что он не знал, что тогда ему с господином делать. И в деревню бежать, и повозку для отвоза его к себе [17] в дом привесть ему хотелось, но не хотелось и утружденного, крайне-опечаленного старика оставить одного на поле, находящегося не в состоянии идти далее. Он озирался, кругом, не увидит ли кого иного; но, не видя никого, усердие превозмогло на . конец. Он упросил его, чтоб он на минуту посидел и отдохнул на том месте, а сам бросился в деревню, и схватя первую телегу, попавшуюся ему в глаза, спешил обратно на помощь к своему господину.

Между-тем, как сие происходило и покуда они до деревни ехали, успел разнестись о приключении этом слух по всей деревне. Семья того мужика рассыпалась по всем дворам и встревожила всех жителей. Со всех сторон бежал и стекался народ и собирался ко двору того крестьянина, и множество было тогда сбежавшихся, как приехали они в деревню. Всякий спешил тотчас из любопытства видеть прежнего своего господина, и многие от нетерпеливости бежали ему навстречу и, кланяясь, изъявляли свою радость. А не успел он приехать, как многие наперерыв бросились, вынимать его и цаловать у него руки. Сколь старик ни был печалью отягощен, но не мог, чтоб не чувствовать тогда некоторой отрады. Он соединял тогда слезы горести с слезами радости, и удовольствия и не оставил, никого из всех, кого бы не облобызал он и не обмочил слезами. Все, от мала до велика, принуждены были, к нему [18] подходить, и всех старался он приласкать, колико было ему тогда можно. Многих застал он еще в-живых, которых знал, но большая часть была незнакомых, отчасти родившихся после его, отчасти таких, коих оставил он еще в малолетстве, но все до единого были ему рады и не могли на него насмотреться.

В то время, как сие происходило, бегал хозяин почти без памяти взад и вперед и суетился о скорейшем приуготовлении милому своему гостю ужина. Все, что достаток крестьянский лучшего мог снискать, сносимо и приуготовляемо было бабами, понуждаемыми то-и-дело кропочущимся стариком-хозяином, а по изготовлении, что могли в скорости успеть, приглашают они утружденного старца, сажают почти насильно есть за стол, окружают оный толпами и просят, чтоб покушал и не прогневался на худую пищу.

Сколь мало ни имел старик охоты к пище, но принужден был сделать им удовольствие, а между-тем суетился уже хозяин о приуготовлении ему места для отдохновения. Хозяйки принуждены были сломя-голову бегать и приготовлять все, что к тому было потребно. Уже все было готово, и уже начали приглашать старика, чтоб он дал утружденным членам своим отдохновение, как появились его племянники и тогдашние владельцы его имения. Нечаянный и власно как нарочный случай доставил до них слух о возвращении их дяди из полона [19] скорей, нежели мог кто думать. Один из людей, случившиеся в самое то время тут в деревне, как его привезли, бросился опрометью с известием о том к своим господам; а они не успели услышать и в том удостовериться, как бросились на лошадей и поскакали опрометью к своему дяде, которого с младенчества еще любили и почитали.

Свидание их с ним было нежно и таково, которое не может никак описано быть. Слезы с обеих сторон имели наивеличайшее участие в оном. Они не могли с ним довольно наговориться и не хотели никак допустить, чтоб он остался ночевать в крестьянском доме. Повозка, по повелению их, приехала вскоре за ними, и хотя утружденному и к трудам и худой постели привыкшему уже старцу приятнее бы было остаться и взять скорей, покой тут, но не мог он отказаться от усиленных просьб и лишить удовольствия семьи и домашних племянников своих, чтоб видеть себя еще в тот же вечер.

Тут принужден он был опять вновь плакать и непринужденно соответствовать тем, которые его с радостными слезами встречали и были ему, как отцу, рады. Сие много помогло ему перенесть с великодушием печаль, которую имел он о потере жены и обеих дочерей своих. Он благодарил Бога, что не всех еще родных лишился, но видит столь многих ему радующихся, как детей отцу своему. [20]

На другой день извинялись племянники его пред ним в том, что во владение его имением вступили, и что, ни чая его быть в живых, перевезли дом и строение его в свое жилище и так двор его уничтожили. Но он никогда не почитал их в том виноватыми, давно уже оправдал их в своем сердце и доволен был тем, что они крестьян его не разорили и заставили себя так же любить, как они его любили. Но как стали они с великою охотою возвращать его имение и усильно просить, чтоб он попрежнему вступил во владение своей деревни и выбрал для жилища своего любое жило в их дворе, которое хотели они перевесть и где прикажет он поставить, то он, будучи ласкою и приязнию их доволен, им сказал: «Не хочу я сего, и никак не соглашусь на вашу просьбу... век мой уже короток, и жить мне на свете осталось уж не долго!.. к чему мне вступать в такие хлопоты и поднимать труды, силам моим несоразмерные!.. Проводив столько лет в неволе и в рабстве, позабыл уже я, как и управлять другими. Мне теперь всему учиться надобно. Но кому мне проучить, и для кого трудиться?.. Кто остался у меня на свете; кроме вас, друзей моих?.. Всевышнему угодно было лишить меня жены и детей и дозволить вам заступить их место; будьте ж вы ими в-самом-деле. Не хочу отнимать у вас то, что даровало вам небо, но не хочу и [21] оставить вас и детей ваших. Сие утешение осталось мне в жизни. Хочу окончить жизнь мою у вас, не мешая нимало вам в правлении моими деревнями. Владейте ими, мои други, а меня кормите и пойте, покуда буду жить, и погребите кости мои, когда умру и переселюсь в вечность. А до-тех-пор, может-быть, найдется праздный уголок в вашем доме, где бы я мог изнемогшим членам моим давать отдохновение и приносить молитвы мои Господу. Может-быть, не помешаю я вам ни мало и не наскучу.»

Излишнее будет описывать теперь те чувства, какие имели тогда его племянники, а мои предки. Они были неудобо-изобразимые пером и преисполнены наинежнейшею благодарностью. Они и подлинно приняли таковой поступок старика достойным образом и не только кормили, поили, покоили и одевали его до смерти, но неиначе почитали и любили его как отца и имели об нем попечение. Он прожил у них несколько лет в совершеннейшем спокойствии и удовольствии и окончил жизнь, благодаря Бога, что он, при конце оной, допустил его насладиться покоем и, лишив его родных, даровал других детей, от которых не мог он лучшей и совершеннее той любви и почтения требовать, какое они ему оказывали.

Текст воспроизведен по изданию: История Еремея Гавриловича Болотова. (Из записок А. Т. Болотова) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 88. № 349. 1851

© текст - ??. 1851
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1851