НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

ФРАНЧЕСКО АЛЬГАРОТТИ

ПУТЕШЕСТВИЯ В РОССИЮ

VIAGGI DI RUSSIA

ИЗ КНИГИ "ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ"

(Перевод выполнен по изданию: Francesco Algarotti. Viaggi di Russia. Torino, 1943. (c) Ю. H. Ильин (перевод, вступительная заметка, примечания), 2003)

Франческо Альгаротти родился в Венеции, в богатой купеческой семье, в 1712 году. Он учился в Риме, затем в университетах Болоньи и Флоренции. В 1733 г. он публикует во Франции свой "Ньютонизм для дам" - труд, сразу же вошедший в большую моду. Альгаротти объездил всю Европу, завязал дружбу с монархами и модными литераторами. Он становится близким другом Фридриха II. Август III, король Польши и курфюрст Саксонии, доверяет ему подбор картин для Дрезденской художественной галереи. С ним переписываются папа Бенедикт XIV и Вольтер. Академии многих стран считают за честь принять его в свои ряды. С 1736 г. Альгаротти жил в Лондоне, где свел знакомство с нашим Антиохом Кантемиром, находившемся там на дипломатической службе.

Летом 1739 г. Альгаротти совершил поездку в Петербург по приглашению лорда Балтимора, который представлял английский двор на бракосочетании Анны Леопольдовны, племянницы императрицы Анны Иоанновны. Эту поездку он описал в своей книге "Путешествие в Россию", которой придал эпистолярную форму. В 1753 г. он наконец обосновывается в Италии; умирает он в Пизе в 1764 г.; похоронен в Некрополе Знаменитостей рядом с Падающей башней; надгробный памятник ему поставлен Фридрихом II, Альгаротти оставил обширное литературное наследие, в котором преобладают очерки и письма на самые разнообразные темы - творчество Горация, Вергилия и Декарта, опера, вопросы рифмы, французский язык, живопись и архитектура, правители Древнего Рима, цивилизация инков, военная субординация и многое другое. Один лишь перечень этой тематики дает понятие о широте его интересов.

К русскому переводу своего "Ньютонизма для дам", сделанному не кем иным, как А. Кантемиром, Альгаротти позже добавил оду Анне Иоанновне, вошедшую затем в его собрание сочинений. В оде Анна Иоанновна прославляется как мудрая правительница; тема философии, науки и искусства там переплетена с темой Петербурга и боевой славы России; прозрачность оптических кристаллов сравнивается с прозорливостью и дальновидностью русской царицы.

Через тему ньютоновской философии Альгаротти соединяет логическим мостиком Париж и Петербург, подчеркивая, что новый русский город возник среди болот и камышовых заводей, прежде известных лишь рыбакам. Теперь же здесь высится цитадель русской славы, храм наук и искусств, где царствует государственная мудрость, и сам Ньютон только прибавил бы к своей славе, приобщившись к языку, на котором говорит русская императрица.

Книга Альгаротти состоит из двенадцати писем двум зарубежным корреспондентам - лорду Харви в Лондон (8 писем, датированных 1739 г.) и маркизу Маффеи в Верону (4 письма, 1750 г.). Письма эти сразу заставляют вспомнить широко известную, но написанную восемьюдесятью годами позже книжку маркиза де Кюстина - они описывают нравы, обычаи, политику, экономику, торговлю и армию старой России, но несколько иной эпохи и несколько с других позиций. Стремительно набравший силу после петровских преобразований "русский медведь" тревожит Европу, он ей неизвестен, она хочет понять, что же такое эта новая для нее страна, какова ее роль в тогдашнем и будущем мире. Альгаротти, опираясь на ряд добытых им [76] интереснейших сведений о России, пытается их осмыслить, помочь политикам ведущих европейских стран спрогнозировать будущую расстановку сил. Он конкретен и точен в отборе информации - местами он настолько глубок и обстоятелен, что его хочется назвать и краеведом, и географом, и политологом- аналитиком. Три письма посвящены сугубо России и Петербургу, тематика остальных более глобальна - они берут Россию в совокупности с ее географическим и политическим окружением, уделяя внимание Англии, Польше и Германии, Персии и Турции, Китаю и Индии, и, конечно же, Балтийскому морю, которое автор преодолел, прежде чем прибыть в Петербург, совершив путешествие долгое и по тем временам авантюрное.

Хотя подробностям тогдашней российской - и петербургской - жизни впрямую посвящены лишь три письма из двенадцати, заголовок "Путешествие в Россию" по праву относится ко всей книжке. Мы знаем, что основание Петербурга было следствием успешного хода Северной войны, но не всегда помним, что сама Северная война была следствием стратегического замысла Петра I - получить для России широкий доступ к открытым морям и мировым торговым путям. При этом - не только на севере, но и на юге. На севере эти замыслы встречали сопротивление Швеции, а на юге - сопротивление Оттоманской империи, и потому русско- турецкая военная кампания 1735-1739 гг. в Причерноморском и Приазовском бассейнах, подробно описанная в книжке, оказывается непосредственно привязанной к возникновению Петербурга - то и другое работало на единую цель, и последующее пушкинское "ногою твердой стать при море" относится не только к Балтике.

Кстати, именно Франческо Альгаротти впервые назвал Петербург "огромным окном на Севере, через которое Россия может смотреть в Европу" - выражение, позже подхваченное Пушкиным и ставшее крылатым.

Последние несколько писем, составляющих книгу, вроде бы посвящены лишь околороссийским проблемам - торговле в зоне Каспия, роли англичан и русских в его освоении, подвижке его берегов, работам разных ученых, изучавших вековые изменения уровня Каспия, Балтики и Адриатики, - но все это, если мыслить широко, неотторжимо от России и Петербурга по одной очень важной причине: Альгаротти видит Европу как тесно сплоченное политико-экономическое образование, Россия для него непременная часть Европы, а Петербург - первое российское окно в нее.

Россия и Петербург глазами "паневропейского" итальянца середины XVIII века, человека наблюдательного и умного, относящегося к России с нескрываемой симпатией, - это вещь очень нескучная. Поглядевшись в зеркало этой книжки, написанной в строгом, почти лапидарном стиле (ощущается явное влияние любимых графом Альгаротти классических латинских авторов), мы полнее и лучше поймем и себя, и наше европейское окружение в плане историческом.

Ю. Н. Ильин

ПИСЬМО III

Милорду Харви

Кронштадт, 21 июня 1739 г.

Ну вот, Милорд, проведя в море почти целый месяц, мы наконец-то достигли той земли, к которой стремились всеми своими помыслами. Чтобы поставить точку в отчете о нашем плавании - поскольку, почти того не желая, я тоже вел свой судовой журнал, - я извещаю Вас, что в семнадцатый день июня месяца в одиннадцать часов утра мы подняли якорь с Ревельского рейда, et velorum pandimus alas. ¹

Provehimur portu vicina ceraunia iuxta. ²

Подгоняемые не слишком-то свежим зюйд-вестом, мы прошли мимо Ревельского утеса, Чертова глаза и прочих ужасов этого берега, lethi discrimine parvo. ³ Инструкции мистера Оливера служили нам лоцманом.

Hos Helenas scopulos, haec saxa horrenda canebat. ⁴ [77]

В поле нашего зрения то и дело попадали какие-то развевающиеся на ветру флаги - один желтый, другой красный, прочие еще каких-то цветов, - которые подают сигналы проходящим кораблям - вместо тех бакенов, что в ходу у английских и голландских берегов. Они покачиваются над волнами, вдетые в деревянные крестовины, а те заякорены прямо за утесы. Два русских галеота постоянно патрулируют эти воды, следя, чтобы вымпела были на своих местах. Они также промеряют глубину и разыскивают подводные рифы, и почти каждый год обнаруживают новые. В 1715 году отыскался один утес прямо посреди бухты, вследствие случая весьма трагического. О нем дало знать крушение голландского военного корабля, шедшего на всех парусах в составе целой эскадры при малом волнении и свежем ветре. С корабля спаслись всего-навсего пять человек, которые, к счастью, сумели сесть в шлюпку. Утес этот на пять или шесть футов скрыт под водой: он, словно бритвой, распорол днище корабля вдоль киля от носа до кормы.

И не удивительно, что это случилось. До основания Петербурга почти никто не плавал по этим водам дальше Ревеля и Нарвы. Такие переходы были никому не нужны, это сейчас они стали нужны, когда почти все торговые маршруты России переместились из Архангельска в Петербург, тоже стоящий в глубине залива. Тут, стало быть, каким бы курсом вы ни шли, вам не следует выпускать из рук лота, несмотря на любые детальные наставления, которыми вас снабдили. Голландскую карту Балтийского моря, составленную Абрагамом Маасом, мы, испробовав ее на практике, нашли лучшей из всех, что есть, и даже лучше той, что была изготовлена по приказу их адмирала Норриса, - но даже и она не скажет вам всей правды, как только вы войдете в залив. А ведь Вы знаете, что ошибки в судовождении столь же губительны, как и те, что совершаются в медицине или на войне.

Восемнадцатого числа мы прошли мимо возвышенности на острове Гогланд; к полудню нашему взору явился Сеескар, отстоящий от Кроншлота всего на десять лег. Нас это весьма ободрило и наполнило добрыми надеждами, si qua fides pelago. ⁵ Да только вот нам пришлось взять в расчет некое течение, что от Кроншлота стремительно перемещается к Гогланду и ударяет в финский берег; тот еще более коварен, чем берега Эстонии или Ингрии ⁶ из-за нескольких рядов утесов, защищающих его, словно внешние укрепления, прикрывающие стены основной крепости. Как вы думаете, Милорд, - а ведь это наше плавание произведет грандиозное впечатление, даже если вставить его в Одиссею или Энеиду? Сейчас об этом мы речи не поведем, и все же из величины страховых премий, этого термометра торговли, явственно видно, что судоходные маршруты по Балтике считаются одними из самых опасных.

На случай, если Вы, или кто-то из Ваших друзей полюбопытствуете насчет маршрутов, проложенных по пресловутому этому заливу, то вот они:

From Dagosort to Kogskar 25 leagues East by South. From Kogskar to Hoghland 18 leagues East by North. From Hoghland to Seeskar 20 leagues East. From Seeskar to Cronslot 10 leagues East by South. Compass West 9 degrees thereabouts. ⁷

Но Вам будет куда интереснее узнать, что вечером восемнадцатого июня мы бросили якорь на расстоянии одного пушечного выстрела, или чуть больше, от Кроншлота, после того как нас провел по невероятно извилистому фарватеру русский лоцман; лоцмана прислал нам на борт корабль береговой охраны, который постоянно стоит на якоре в четырех милях от порта. Кроншлот - это форт, защищающий вход в кронштадтскую гавань. А сам кронштадтский остров ⁸ расположен возле устья Невы, реки, которая, вытекая из Ладожского озера, омывает Петербург и после этого заканчивается в заливе. И от бега этой великой реки, который отнюдь не притормаживается впадением ее в залив, и происходит то течение, которое от Кроншлота поворачивает к Гогланду и тащит, как я уже говорил, корабли к финскому берегу. Царь Петр, задумав основать Петербург, понимал всю важность Кронштадта, являющегося его, Петербурга, контрфорсом, и укрепил его так, что мало найдется в мире крепостей, могущих с ним сравниться. Вы только вообразите, Милорд, - для того, чтобы войти в кронштадтский порт, требуется пройти между Кроншлотом, этим фортом с четырьмя бастионами, и батареей, носящей имя Петра; [78] тот, кто приблизится туда с враждебными намерениями, будет встречен салютом бесчисленного количества орудий, которых только в петровской батарее насчитывается больше сотни; я уж не говорю о бесконечном количестве маневров, которые придется выполнить, чтобы выйти на траверз самого порта. Требуется некий определенный ветер, дабы пройти по фарватеру, туда ведущему, а что до поворотов, то об этом и говорить не пристало, до того там узкие пространства. И если снять оттуда плавучие сигнальные вымпелы, то даже самый опытный лоцман корабля там не проведет. Тем не менее проходить там все равно пришлось бы: Aut facilia, aut difficilia, per haec eundum. ⁹ Вне фарватера, если идти в сторону Ингрии, глубины всего пять футов, а в той стороне, где Финляндия, глубина есть, но она все равно недостаточна для прохода военных кораблей.

Те пушки, что защищают Кронштадт, большей частью отлиты из железа, но сделаны они так аккуратно и так хорошо покрыты воронением, что кажутся стальными. Укрепления тут сплошь деревянные, но предполагается сделать их каменными, как сделана часть мола, который начинают уже ладить из этого материала. Подобным же образом из камня - который добывают в окрестностях Нарвы - выложены берега того канала, который сейчас заканчивают; это совершение, вполне достойное древних римлян. Ширины в нем столько, чтобы могли без помех разойтись два самых крупных корабля; соответствующая у него и глубина, а длиною он будет несколько больше полутора миль. У его окончания расположатся верфи, где можно будет выводить насухо военные суда. Это - дело, задуманное еще царем, и цель его двоякая: одна - это достигнуть лучшей сохранности кораблей, которые в пресной невской воде быстро начинают гнить, другая же - их обезопасить, поскольку на суше они защищены от любого неприятельского обстрела.

Вы ведь знаете, Милорд, что флот был любимым детищем царя Петра. Чин английского адмирала, любил он говаривать, превыше звания монарха. Кроме тех весьма больших преимуществ, которые несет с собою морской флот, ему, властителю закрытых морей, наверное, казалось, что он в этой части больший созидатель, нежели в какой-нибудь другой. О флоте мы здесь целыми днями ведем беседы с адмиралом Гордоном, этим старым и уважаемым шотландцем, в доме которого нас поселили. Он совсем еще недавно, во время Данцигской экспедиции, командовал в Данциге русской флотилией; будучи от макушки до пят человеком моря, он является еще и одним из самых любезных собеседников на свете, а также и very sensible man ¹⁰ . Беседуем мы также и с контрадмиралом О'Брайеном, который с английской службы перешел на службу здешнему монарху. Так что разговор о флоте, не побоюсь сказать, я мог бы теперь поддерживать и с самим Вашим братом, captain'ом Харви. Но примись я превозносить перед ним русский флот, он непременно сказал бы мне - я так его и слышу - нечто, против чего не мог бы возразить даже адмирал Гордон: что нация, не имеющая весьма, весьма многочисленного торгового флота, не может иметь и военных кораблей - и это все из-за недостатка рук, способных ими управлять. Каким образом набрать моряков в стране, где торговые суда можно пересчитать по пальцам, в стране, имеющей всего три пакетбота с экипажами в полсотни человек - два из них ходят из Кронштадта в Любек, а третий - в Данциг? Как наложить эмбарго, если дело до того дойдет? Монарх, располагающий большим количеством людей, может тут же превратить их в солдат. Землепашца, крестьянина нетрудно обучить ходить в строю, терпеть жару и холод, приучить к ратному труду и дисциплине. Но совсем не то с моряками, которые, чтобы таковыми стать, с малого возраста должны приучаться к неудобствам совершенно необычным, к морскому воздуху, к чуждой им стихии. И было же ведь сказано одним умнейшим человеком, что великий властитель одной-единственной вещи сделать не в состоянии - создать морскую армию. Стало быть, и русские, не являясь великой морской державой, и не будучи поддержаны таким документом, как Хартия о мореходстве, ¹¹ изданная Кромвелем, должны будут удовольствоваться тем, что разделят с турками, своими соседями, владычество над сушей - одни получат его в силу необходимости, другие - потому что судьба так захотела. [79]

Однако же русские эти препятствия, насколько могут, преодолевают, оспаривая саму природу человеческую. Каждый год они устраивают на Балтике морские походы эскадрами из семи-восьми кораблей. И в этих эскадрах уже, по мере возможного, дает о себе знать некая закваска, свойственная, как я бы сказал, закаленным морякам. Кроме того, они набирают зеленых мальчишек и наскоро их обучают азам морского дела. В один присест им преподается некая небольшая часть того, что должен уметь моряк, в другой - еще что-то, и таким вот манером за несколько лет их заставляют стать более или менее моряками. Людей, обученных таким вот образом, у них набиралось тысяч двенадцать; в связи с теперешней войной большая часть из них была отослана на Азовское море, на укрепление русских флотилий, воюющих с турками. В прошлые времена тут могла бы помочь Казань, где в пору Петра I был собран большой арсенал, но за ним, поскольку положение вещей изменилось, последующие правительства перестали присматривать. Так что теперь число моряков, остающихся в Кронштадте, уменьшилось до нескольких сотен, и труды англичан, которые здесь главные авторитеты в морском деле, как бы сведены на нет действиями немцев, которые возглавляют все, что касается военных действий на суше.

Целых триста тысяч фунтов стерлингов ассигновал когда-то царь Петр Адмиралтейскому ведомству. Сумма эта огромна для страны, в которой правительство, затратив какие-нибудь два шиллинга, делает то, чего в Англии не сделать и за гинею, и о которой можно было бы сказать то, что Гораций когда-то сказал о царе Каппадокии ¹² . Давая такие деньги, царь Петр хотел, чтобы они ни по какой мыслимой и немыслимой причине не оказались потрачены на другое дело. Но вы же знаете, Милорд, какая судьба обычно подстерегает заветы властителей; к тому же, поговаривают, что, воспользовавшись теперешней войной, волю завещателя изрядно исказили.

Впрочем, любой человек, не знающий всего этого, вполне поверил бы, входя в Кронштадт, что Россия премного озабочена делами морскими и особо внемлет советам в духе Фемистокла. ¹³ Первое, что мы там увидели, был военный корабль, который как раз оснащали такелажем, величины необычайной, может быть, самый огромный, какой только спускался до сих пор на воду. На нем предусмотрено сто четырнадцать пушек, и все они будут из бронзы. Внутри он разукрашен скульптурами, словно это одна из королевских яхт, назван он "Анной", в честь царствующей ныне императрицы. Главный строитель его некий англичанин по имени Броунз, модель же этого корабля, которую он сам и смастерил, оснащена шестьюдесятью пушками; модель эта получилась вполне достойной и обширности, и величия этой империи. Мы бросили якорь рядом с ним, и должен Вам сказать, что ощущали мы себя довольно маленькими. Подобный корабль вполне заслуживает океана, а не какой-то бухты в Финском заливе, скорее похожей на яму. Наверное, всего через несколько лет этот корабль сгниет, вместе с тридцатью или сорока другими кораблями, стоящими в этом порту. Среди таких кораблей увидели мы "Екатерину", любимый корабль царя Петра, и "Петра" - судно, построенное по чертежу самого царя; у него самая красивая и разукрашенная корма, какую только мне приходилось видеть; в Данцигской экспедиции этот корабль был адмиральским. Эти старые, наполовину разлезшиеся суда производят невероятно живописное впечатление; какой-нибудь ван де Вельде ¹⁴ непременно стал бы их рисовать, как Джованни Паоло Паннини ¹⁵ рисует развалины старых храмов или Колизея. Восемнадцать или двадцать из них еще в состоянии плавать.

Но какое применение могут найти огромные военные корабли в этом столь тесном море, в котором и навигация-то возможна только в самой его середине, на отрезке в несколько миль? Такова была самая главная страсть царя Петра - иметь корабли, иметь огромные корабли, иметь их и строить их у себя под боком, там, где это меньше всего имело смысл. Сведущие люди придерживаются того мнения, что и Адмиралтейство, и Арсенал куда лучше было бы разместить в Ревеле, а вовсе не в Петербурге и не в Кронштадте, где они теперь помещаются. Действительно, здесь, в Ревеле, вода соленая - хотя и по меркам Балтики - и жизнь кораблей была бы дольше. Лед здесь стоит [80] не столь долго, как в Неве, и открытая вода позволила бы кораблям выходить в море в самом начале погожего сезона и с меньшей опасностью. Ведь шведские морские армады постоянно выходили в море на несколько недель раньше русских; точно так же и голландцы в охоте на китов опережают русских, которых льды запирают в Архангельске и в Белом море. Но это еще не все, говорят люди искушенные: как только река и кронштадтский канал освобождаются ото льда, то, чтобы выйти на свободную воду, нужно ждать восточного ветра, а в этих краях в течение почти всего лета господствуют западные. Вдобавок, поскольку корабли строятся в Петербурге, их потом нужно отводить в Кронштадт, - а при этом никак нельзя избежать и опасностей, и громадных затрат. Между Петербургом и Петергофом, местом потехи и отдохновения царя, обустроенным на исходе невского течения, имеется отмель. Здесь всего восемь футов глубины, и бесполезно ждать прилива, ее увеличивающего, как это происходит в местах, где реки впадают в океан. Поневоле приходится переправлять корабли по голландскому способу, подводя под них пару камелей, ¹⁶ а это дело нешуточное.

Все эти вещи привели к тому, что всерьез стали думать, как бы справиться со всеми этими неудобствами. Как только кончится теперешняя война, ¹⁷ будет выкопан широкий и глубокий канал, который пройдет мимо Петергофа, и по нему можно будет проводить корабли безо всяких камелей. Предприятие это было уже одобрено царем Петром, которому так приятно было бы видеть, как военные корабли следуют мимо тенистых кущ и всяких забавностей, устроенных в его садах, после того, как он в самой столице эти корабли мог наблюдать прямо на верфях, неподалеку от своего дворца. Он каждое утро выходил чуть свет и отправлялся поглядеть на них, и там, на верфях, задерживался на часок-другой, собственноручно пиля доски и конопатя пазы, а не прохлаждаясь в одном лишь созерцании строящихся судов, - возможно, оттого, что желал подать пример своим людям, из которых он хоть мытьем, хоть катаньем желал сделать моряков. По этой самой причине он приказал, чтобы дворяне являлись ко двору не верхом и не в экипаже, а на яхте, и чтобы через реки петербургские переходили не по мостам, но в лодках, и не весельных, а парусных, - тут он поступил подобно царю Киру, который, чтобы приучить персов к верховой езде, чуть ли не запретил им пользоваться собственными ногами. Но какою бы ни была политика Петра, твердо полагают, что, имея возможность строить свои военные суда в Ревеле, и строя их все-таки в Петербурге и Кронштадте, он впал в такую же ошибку - только с куда более серьезными последствиями, - которую совершил Людовик XIV, когда предпочел насадить свои роскошные сады в Версале, а не в просторном Сен-Жерменском предместье. То же самое можно было бы сказать царю Петру и насчет его арсенала: се ne sera qu'un favori sans merite - это будет всего лишь фаворит, не имеющий никаких заслуг.

Но, как ни говори, а приходится только повторить: весьма мало подходят эти моря для крупных кораблей, нисколько не более, чем мелководье для китов. Тут гораздо более к месту будут галеры. Для них на любой отмели воды будет достаточно; галеры втискиваются в любую протоку между островками или утесами; пристать они могут где угодно. То ли царь Петр это заранее знал, то ли кто-то ему такую мысль подал, но он из самой Венеции выписал мастеров по галерам. Я еще успел повидать одного из них, в преклонных уже летах, и немалым было вначале мое удивление, когда я услышал от него итальянские слова, по-венециански кончающиеся на - ао, - и это на шестидесятом градусе северной широты!

Галеры здесь имеются малые, поднимающие примерно сто тридцать человек, и большие, которые поднимают намного больше. Те и другие вооружены двумя носовыми пушками, одной палубной и фальконетами по бортам. Царь Петр в прошлые времена имел обыкновение давать каждой галере имя какой-нибудь рыбы, водящейся на Руси. Теперь галеры нумеруются, словно древнеримские легионы. Число их доходит до ста тридцати, но их, скорее всего, намного больше. На них можно перевозить тридцатитысячное войско, и это сущее заглядение. Подобно тому, как римским солдатам непременно [81] надо было быть хорошими пловцами, точно так же русским нужно быть хорошими гребцами. Поэтому каждый пехотинец обучается здесь владеть и ружьем, и веслом; таким вот образом, при считаных морских переходах и безо всяких там эмбарго, вы получаете готовеньких гребцов для ваших галер. Эти галеры могут причалить куда нужно в любую ночь - солдаты высаживаются там, где неприятель меньше всего их ожидает, вытаскивают свои суда на сушу, располагают их полукругом, развернув форштевнями и орудиями в сторону суши, - и возникает укрепленный лагерь; от четырех до шести батальонов остаются его охранять, в то время как прочие обследуют окрестности и конфискуют все, что под руку попадется. Когда вылазка закончена, они отчаливают и через некоторое время высаживаются в другом месте. Свои суда они иногда перетаскивают волоком из одних вод в другие через сухопутные перешейки - так когда-то делали древние. О том, каким грозным оружием являются эти русские галеры, шведам известно очень хорошо. На их глазах эти галеры разорили их богатейшие рудники в Норшпинге, опустошили все побережье Готландии и Судермании; их видели даже возле самого Стокгольма. По этому поводу рассказывают один престранный случай; в греческой или римской истории он занял бы почетное место в разряде чудес и предзнаменований, которых там много. Случилось, уж не знаю, в каком году, так, что воды реки Невы, поднявшись, залили питомник стерлядей, находившийся неподалеку от реки. Стерляди - это рыбы с мякотью нежнейшей и изысканным вкусом, и плодятся они только в воде русских южных рек. Выбравшись из плена, они добрались до открытого моря, и скоро их стали обнаруживать даже в Ваксхольме, а также и между прочими островами возле Стокгольма. Их тут же приняли за небесное предостережение: скоро, мол, в эти места придут русские - каковые и в самом деле очень скоро пришли.

Не хочу перед Вами, Милорд, умалчивать и еще об одной подробности, каковая, хотя и идет опять-таки от природы, а все же очень странна. Как Вы думаете, из каких-таких краев приходит то дерево, из которого в Петербурге строят корабли? Их ведь делают из дубовых бревен, которые добрых два лета проводят в пути, прежде чем оказаться здесь. Так вот, эти красивые и чисто нарезанные бревна прибывают сюда из бывшего Казанского ханства; каждое бревно поднимают по Волге, потом по Тверце; оттуда это дерево проходит по каналу, потом через пару мелких рек и через Волхов попадает в Ладожский канал, откуда, наконец, по Неве оно спускается до Петербурга. Тут, в Кронштадте, есть яхта, сработанная в Казани; сюда ее доставили через эти самые реки, которые таким образом соединяют Каспийское море с Балтикой, и это вам вовсе не пресловутый Лангедокский канал.

В прошлые времена это дерево пускали в дело сразу, как оно поступало. Теперь его помещают вылеживаться в особые большие сараи со множеством отверстий, похожие на куриные клетки, - это для свободного прохода воздуха. С приходом зимы их накрывают большими холщовыми полотнищами, чтобы защитить от непогоды, - примерно так в Италии накрывают цитрусовые саженцы.

Впрочем, о галерах и о кораблях я Вам наговорил уже предостаточно. Но я никогда не устану повторять, Милорд, как сильно я Вас люблю и почитаю. [82]

ПИСЬМО IV

Милорду Харви

Петербург, 30 июня 1739 г.

Находясь на Севере, я списываюсь с Вами, Милорд, так часто, как только могу, и уж конечно, не дам отбыть этой почте, не сообщив последних своих новостей; впрочем, и Ваших известий я жду как можно скорее. Но о чем же мне написать Вам прежде остального, как не об этом городе, об этом огромном окне, - так бы я сказал, - недавно распахнувшемся на Севере, через которое Россия может взирать на Европу? Мы на днях прибыли в Петербург, проведя перед этим два дня в Кронштадте в гостях у адмирала Гордона. Корабль нам пришлось оставить в Кронштадте, у него осадка примерно в одиннадцать футов; будь там глубины чуть побольше, мы могли бы подняться до Петергофа. После этого мы прошли вверх по Неве в добротной и разукрашенной лодке, предоставленной нам адмиралом. Семь месяцев в году по Неве можно ходить на лодках, а остальные пять по ней ездят на санях. У царя, среди прочих саней, были и сани, сработанные на манер шлюпки. На них он, когда ветер дул с востока или же с запада, входил прямо в русло реки, разъезжал туда и сюда по льду на парусе, путешествуя, словно заправский моряк, из Петербурга в Кронштадт и из Кронштадта в Петербург. Санями своими, или, если угодно, шлюпкою на полозьях, управлял он при помощи особого руля, похожего на ту окованную железом палку, при помощи которой рулят рамассами [горными санками] на озере Монсени. Таким же образом Петр с большим удовольствием разъезжал и по берегам. Но самое великое удовольствие в своей жизни испытал он, когда торжественно поднялся вверх по Неве, после того, как побил в 1714 году при Гангуте шведскую морскую армаду и привел оттуда изрядную ее часть, вместе с пленным шведским адмиралом. Вот тут-то он увидел, что дело его жизни совершилось. Нация, что несколькими годами раньше не имела на Балтике даже шлюпки, стала хозяйкою этого моря, а сам Петр Михаилов, еще недавно работавший плотником на амстердамских верфях, удостоился после такой победы производства в вице-адмиралы флота русского - комедия потешная, но поучительная, как кто-то сказал, и которую должно бы было представить вниманию всех монархов земных. Так вот, теперь и мы поднялись по этому же триумфальному маршруту, по священному руслу Невы - которое, впрочем, не украшено ни арками, ни храмами; совсем наоборот, от самого Кронштадта и до Петербурга оно окаймлено лесами, и леса эти состоят вовсе не из развесистых каменных дубов или несущих свежесть лавровых деревьев, а из [83] деревьев самых неприглядных пород, какие только произрастают под солнцем. Это что-то вроде тополей, но совсем не таких, в которые были обращены сестры Фаэтона и которые осеняют берега По. Напрасно напрягали мы слух, чтобы услышать мелодичное пение тех птиц, которыми царь когда-то пожелал населить

...тот дикий лес, дремучий и грозящий. ¹⁸

Он в свое время распорядился перевезти множество птичих колоний из южных частей своей империи, но птицы не стали вить гнезд и очень быстро погибли.

Avia non resonant avibus virgulta canons. ¹⁹

Мы гребли уже несколько часов, не видя вокруг ничего, кроме воды и этого безмолвного и неприветливого леса, но вот за поворотом реки перед нами, словно в Опере, во мгновение ока открывается панорама столичного города. Роскошные здания высятся на обоих берегах реки, и не отдельные здания, а целые группы; башни с позолоченными шпилями, что пирамидами выглядывают там и сям; корабли, которые своими мачтами и развевающимися вымпелами контрастируют с домами и помогают различать их на фоне общей картины. Вот это - Адмиралтейство, говорят нам, а это - Арсенал; вон там - крепость, а там подальше - Академия; с этой стороны - Зимний дворец царицы. Когда мы пристали к берегу, нас встретил господин Краммер, английский купец, в доме которого мы и поселились; человек он прелюбезный и во всех делах российских чрезвычайно осведомленный. А некоторое время спустя нам нанес визит господин Рондо, который уже много лет представительствует здесь от имени Англии.

После того, как мы вошли в Петербург, он уже не показался нам таким, каким казался издали, - возможно, оттого, что путешественники подобны охотникам и любовникам, а может быть, и потому, что виду города более не сопутствовали эти безобразные леса. Во всяком случае, неоспоримо, что не иначе как великолепным можно счесть положение города, заложенного на берегах большой реки и на многочисленных островах, - ведь это создает множество точек обзора и перспективных эффектов. Весьма живописными кажутся и строения Петербурга - для того, у кого в глазах стоят неказистые сооружения Ревеля и прочих городов этого северного края. Но почва, на которой стоит город, - это болотистая низина; бескрайний лес, его окружающий, не содержит признаков жизни; не очень-то доброкачественны и материалы, из которых город построен, а внешний вид строений придуман далеко не Иниго Джонсом ²⁰ и не Палладием. ²¹ Тут господствует какой-то выморочный архитектурный стиль, средний между итальянским, французским и голландским, но с преобладанием голландского, и это вовсе не удивительно. В Голландии царь, в некотором роде, получил первое свое образование, и в Саардаме этот новоявленный Прометей овладел тем огнем, которым он затем одушевил свою нацию. В самом деле, представляется, что, единственно воздавая должное Голландии, он предпочел строить, как строят в этой стране, сажать вдоль улиц деревья и полосовать город каналами, которые, конечно же, не имеют здесь той роли, которую они выполняют в Амстердаме или Утрехте.

В свое время Петр заставил бояр и знатных вельмож империи покинуть Москву, поблизости от которой у них были имения, последовать за царским двором и перенести сюда же и свои жилища. Они, по большей части, построили себе дворцы на берегах Невы, и очень даже сдается, что воздвигнуть эти дворцы им велел монарх, а не сами они, по своей воле, сочли это нужным, - поскольку стены дворцов прилегают друг к Другу без малейшего промежутка, так что строения, хотя и все потрескались, но все же кое-как держатся. Кто-то даже сказал: в других местах руины образуются сами по себе, а здесь их строят. В этой новой метрополии приходится то и дело перестраивать [84] здания - из-за упомянутых причин, и из-за других тоже: материалы для построек нехороши, а почва зыбкая. И вот, если счастливчиками могут назвать себя те, quorum iam moenia surgunt ²² то вдвойне счастливыми могут почитать себя русские, на глазах которых их дома воздвигаются многократно в течение их жизни. Дом, в котором мы нашли приют, из тех, что построены лучше остальных. Господин Краммер, правда, его не воздвигал, но совершенно добровольно в нем поселился после приезда в Петербург и всячески о нем заботится. Дом расположен прямо на набережной Невы и внутри имеет вид настоящего английского жилища.

Ну, а если в доме адмирала Гордона мы говорили о море и о флоте, то Вы уж можете быть уверены, Милорд, что в доме Краммера разговор зашел о торговле. И я мог бы поделиться с Вами множеством вещей, которые я там узнал.

Можно со всей решимостью утверждать, что торговые сношения здесь весьма активны, как на Севере, так и на Юге; через первые жителям умеренных зон поставляются основные товары, считающиеся излишествами, такие, как чай, фарфор, ситец и прочее, через вторые - вещи первой необходимости, такие, как зерно, конопля для веревок, железо и тому подобное.

Вот какие товары поставляет в основном сама Россия: древесный уголь, меха, коноплю, лен, смолу, древесину, железо, ревень. Каждый год в Петербург прибывают от девяноста кораблей английских - с англичанами и совершается самая главная торговля. Они привозят в Россию олово простое и очищенное, свинец, индиго, кампешевое дерево, самородные квасцы, шерстяные сукна в больших количествах; поговаривают, что войско русское одето сплошь в английские материи. Стоимость их поставок доходит до ста пятидесяти тысяч фунтов стерлингов, и если сопоставить оную сумму со стоимостью российских товаров, поименованных выше, а это двести тысяч, то баланс получится в пользу России на пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Голландцы направляют свои корабли в основном в порты Нарвы и Риги; в Петербурге голландцев почти не видно. Кроме зерна, древесины и конопли они берут на борт яблоки и воск, что приходит с Украины, а в обмен сгружают, кроме соли, шерстяные сукна и специи, товар наиважнейший, особенно на Севере; считается, что баланс между Голландией и Россией как раз равный.

Со шведами русские прибыльно торгуют, поставляя им через Эстонию большое количество зерна, а также меха; Россия же от шведов в обмен ничего, либо почти ничего, не получает, обходясь собственным железом, пусть даже и не такого хорошего качества.

Полякам поставляет она опять-таки изрядное количество мехов, и близость Польши для нее в любом смысле выгодна.

Торговля, что русские ведут с Францией напрямую, весьма скудна, поскольку в этих морях почти не видно французских кораблей. Несмотря на это, в Россию попадает невероятное количество французских товаров - вина, ткани, расшитые золотом и серебром, шелка, галун, табакерки и всякого рода безделушки для роскошных прихотей двора. А поэтому считайте - все, что они выгадывают на торговле с Англией, прожигается во Франции.

Праздники, что они здесь устраивают, отличаются неслыханной роскошью; в Лионе нарочно учатся вплетать целыми унциями золото и серебро в ткани, которые они делают для России. И неизвестно, является ли подобная роскошь следствием правления женского - а женщине из-за самого ее естества праздники нравятся - либо же правления иностранного, которое таким путем разоряет крестьян этой страны. Достоверно то, что это началось во времена Екатерины, усугубилось при царе-мальчике Петре II и сейчас, при теперешнем правлении, достигло апогея. Совсем иначе обстояли дела при царе Петре Великом, который из Голландии вместе с мануфактурами и ремеслами вывез и воздержанность. И там, где бояре нынче принуждены тратить ежегодно добрую толику своего достояния на вышивки да бахрому, в прошлые времена подобные деньги тратились на постройку кораблей. В тех странах, где роскошь можно питать за счет собственных промыслов, она весьма [85] полезна, она становится стимулом для расцвета промышленности; она заставляет деньги обращаться, приглашает их добывать и притягивает их из-за границы. Но в других странах, где роскошь можно поддерживать лишь через иноземную промышленность, становятся необходимыми законы против роскошества, ежели вы не хотите, чтобы деньги в два счета покинули вашу страну. Так поступили Дания и Швеция, и Россия должна была бы последовать их примеру.

Правда, здесь в ходу роскошь, не слишком-то модная в нашем климате, и стране она приносит большую пользу. Состоит она в употреблении мехов, в которые можно одеваться восемь месяцев из двенадцати. Вы ведь знаете, Милорд, что Сибирь, которая во всех отношениях слывет краем злополучным,

Pigris ubi nulla campis Arbor
aestiva recreatur aura ²³

поставляет в Европу горностаев, соболей, песцов и чернобурых лисиц. Есть такие меха, что по тонкости, длине, окраске и блеску волоса поднимаются до цен высочайших, немыслимых для наших стран. А у русских меховщиков глаз столь остер, что они разбираются в ворсе любого зверя не хуже, нежели какой-нибудь английский ювелир разбирается в бриллиантах чистой воды.

Меха составляют самую большую статью торговли, что Россия ведет с Турцией - там они в большой моде. Небольшое количество мехов посылается также и в Персию, но торговля России с нею довольно незначительна, хотя русские и могли бы извлечь из такой торговли большую пользу. Обширное царство Персидское пользуется лишь портом в Камароне, либо в Бендер-Аббасе, в Индийском море, и русские легко могли бы выписывать себе через Каспийское море красивейшие гиланские шелка и переправлять их затем в мануфактуры Европы. Об этом хорошо знают английские партнеры России, которые недавно добились от нее права свободно торговать с Персией через Каспий. И весьма справедливо, чтобы здесь пользовалась привилегиями нация, от которой русские получают немалую пользу, и которая первой среди наций Европы, открыв для себя порт Архангельска, начала с русскими торговлю напрямую; излишне говорить обо всем остальном, чем русские обязаны англичанам, которые, помимо всего прочего, научили их счету при помощи арабских цифр.

Из всех народностей Европы одни лишь русские ведут сухопутную торговлю с Китаем, и только от одних русских китайцы принимают товары; они не требуют натурального серебра в обмен на свои безделушки; а товары, что они берут, суть меха: в них есть нужда в северной части китайской империи - она ведь, начинаясь у северного тропика, уходит за пятьдесят градусов северной широты. Торговля с Китаем приносит русским до семидесяти тысяч рублей в год; выручка эта тратится, скажем так, на булавки для императрицы. Торговый караван, пока отбудет из Петербурга и доберется до Пекина, осмотрится там, совершит свои сделки и вернется обратно, затрачивает на все про все три года. Путь его пролегает через Тобольск, столицу Сибири, и там он делает остановку; потом караван сворачивает к югу, проходит через край тунгусский и затем через Иркутск; пересекает он и озеро Байкал, и пустыню, что доходит до самой Китайской стены. В пустыне его встречает и оказывает гостеприимство один из китайских мандаринов во главе нескольких сотен солдат, и они сопровождают купцов до самого Пекина; так нам рассказывал некий барон Ланг, который семь, не то восемь раз был у них проводником и который в награду за это выбран теперь губернатором Иркутска - то есть края куда обширнее Франции и с населением меньше, чем в самом маленьком парижском приходе. Как только русские купцы добираются до Пекина, они уже не могут свободно расхаживать туда и сюда и делать все, что им заблагорассудится, вовсе нет, власти запирают их в караван-сарае, и там они смотрят друг на друга - примерно так же, как голландцы в Японии. И когда китайцы сочтут, что пришло время, они приносят туда [86] свой чай, немного золота, шелк-сырец, старые обойные материи, комнатные пагоды, самый низкопробный фарфор - по большей части отходы и чуть ли не сор с их складов - и отсылают пришельцев восвояси. Предоставляю Вам, Милорд, судить, насколько китайцы, самые великие мошенники, какие только есть на свете, зная, что русские истомлены путешествием и перечить не смогут, пользуются этим.

Среди партии безделушек, привезенных на днях последним караваном и выставленных на продажу, я видел старые часы от Томпиона, совсем разбитые, которые не могли уже показывать время. Они были уже совсем мертвые, как принято выражаться у китайцев. Вы ведь знаете, Милорд, - как ни искусны китайцы, они все же не могут еще мастерить эти наши хитроумные машинки, что держат в плену время. Они их покупают у англичан, и из всех европейских товаров только этот один допускают они в Кантон. Когда часы портятся, китайцы говорят, что они умерли, и откладывают их до прибытия какого-нибудь английского корабля. Потом они относят их на корабль и меняют там на живые, давая что-то в придачу тому, кто согласен на такую сделку. Англичане, у которых на борту всегда есть какой-нибудь подмастерье, понимающий в часах, без особого труда воскрешают этих мертвых и тут же продают их китайцам как только что привезенные из Англии. И это, вероятно, единственный промысел, в котором мы в состоянии обвести китайцев вокруг пальца. Упомянутый мною мертвец от Томпиона был куплен за очень высокую цену одним немецким бароном, который, находясь у России на службе, возжелал сделать приятное императрице. Она никогда не упустит случая полюбоваться восхитительными китайскими штучками, что выставляются на продажу в большой зале одного из дворцов, называемого итальянским. Едва там появляется какая-нибудь материя, или что-нибудь фарфоровое, или что-то еще, то частенько предлагает какую-то сумму сама императрица, и для подданных считается хорошим тоном в пику ей предложить цену повыше. Таким вот образом каждый взвинчивает цену, каждый хочет, чтобы выкрикнули его имя в связи с той или другой безделушкой, и тот, кто заплатил за нее дороже, нежели остальные, полагает, что не зря прожил день. Нам тоже довелось побывать в роли возможных покупателей в одной из подобных оказий.

И это отнюдь не единственная торговля, которая оборачивается императрице на пользу. Есть торговли и куда как покрупнее. Ревень, соль, древесный уголь, изрядная доля конопли, добрая половина железа, пиво, водки разные - все это продается на пользу императрице - или империи, что в конце концов одно и то же. На выгоду империи работают также и лавки пряностей, питейные заведения, общественные бани. Простодушное любопытство народа - это причина немалой конкуренции, чтобы быть в числе первых, и если питейные заведения не столь усердно посещаются, как в Англии, то бани пользуются почти таким же спросом, как и в Турции.

Выручка, что из всего этого извлекается, составляет часть доходов империи. Другую часть дают портовые таможни, дорожные пошлины и взимание подушной платы в семьдесят копеек за человека, то есть примерно в тридцать пять английских пенсов. Такую плату вносит в казну любой боярин или помещик за каждого мужика, что у него в вассалах; она составляет чуть больше половины того, что приносит ему служба и труд этого вассала. Эта финансовая система устроена на турецкий манер, и она способствует тому, чтобы держать на точном учете население империи. Считается, что населения в стране семнадцать миллионов, без учета завоеванных областей - в тех, пожалуй, не наберется и миллиона: это малая горстка для империи, куда более обширной, чем римская.

Есть еще и другой способ для подсчета населения - это тот, что применяется для пополнения войска, поскольку каждая провинция обязана поставлять одного новобранца на каждые сто двадцать пять душ. Кроме того, доходы империи немало возросли от поступлений, даваемых весьма большим количеством земель, принадлежащих короне, которые отобраны уже быть не могут. И получается, что, ежели все подсчитать, включая и добро, что [87] поставляют провинции безо всякой оплаты - работников, скот, фураж, пшеницу, ячмень, и прочее, когда монарх в этом нуждается, - то доходы империи оказываются равными четырнадцати или пятнадцати миллионам рублей, иначе говоря, трем миллионам фунтов стерлингов, сумме, огромной для Севера, где датский царствующий дом имеет всего миллион дохода, а шведский - меньше двух; тем более эта цифра значительна для страны, где все, можно сказать, довольно дешево. В глубине империи корову и прочие вещи, что нужны для жизни, можно приобрести за шестую часть того, что они стоят в Англии. Какая-нибудь галера без пушки тут обходится государству всего в тысячу рублей, и достаточно будет сказать, что на солдата здесь тратится только третья часть того довольствия, что он имел бы во Франции или в Германии.

Таковы доходы этой империи, и такова питающая жила той войны, которую они теперь ведут с турками. И при этом до сегодняшнего дня не введено никаких новых налогов. Но не подлежит никакому сомнению, что без иностранных субсидий они не могли бы вести такую войну в наших частях Европы, где термометр показывает куда как большие величины в отношении всего. Им пришлось бы покупать за звонкую монету все, что русские провинции поставляют бесплатно, и намного увеличить солдатское довольствие. Так что, несмотря на диспропорцию, которая имеется между Россией и Данией или Швецией, будет уместно в союзнические соглашения с Россией включить те же самые статьи с арифметическими расчетами, которые необходимы и при договорах с этими двумя странами.

Да только кому я все эти вещи говорю? Тому, кто, не выезжая из Англии, знает их куда лучше нас, решившихся бороздить моря, - подобно тому, как ваш Ньютон знал, каким образом устроена Земля, еще раньше, чем французы отправились ее измерять в Лапландию. Поверьте, Милорд, что лишь удовольствие беседовать с Вами является причиной того, что я заболтался; а Вы знаете, что в дружеских беседах излишества вполне простительны. Сдается мне, что первая же почта непременно доставит мне письма от Вас, и никогда еще не было почты, которую ожидал бы я так горячо. А пока она в пути, любите меня по-прежнему - и иногда вспоминайте...

...seu civica iura Respondere paras, seu condis amabile carmen... ²⁴

Комментарии

1. Крыла парусов распустили (Вергилий, "Энеида", III, 520; перевод с лат. С. Ошерова).

2. В море выходим мы вновь, близ Керавии скал проплывем (Там же, III, 506).

3. Близ опасностей страшных (Там же, III, 685).

4. Скалы ужасные те, что нам Элений предрек (Там же, III, 559).

5. Если довериться морю (Там же, III, 69).

6. Ингрия - бывшая Ингерманландия, принадлежавшая шведам; ныне - Ижоры с окрестностями.

7. От Дагосорта до Когескари - 25 лиг на северо-восток. От Когескари до Гогланда - 18 лиг на юго-восток. От Гогланда до Сейскари - 20 лиг на восток. От Сейскари до Кроншлота - 10 лиг на юго-восток. По компасу - примерно 9 градусов западного склонения (англ.).

8. Остров Котлин.

9. Легок ли, труден ли путь - но его придется проделать (лат.).

10. Весьма рассудительным человеком (англ.).

11. В 1651 г. Оливер Кромвель провел через парламент билль, предоставлявший огромные льготы всем английским судовладельцам и действовавший до середины XIX века.

12. Царь каппадоков рабами богат, а деньгами-то беден (Гораций. "Послания", I, VI, 39; перевод мой. - Ю. И. ) .

13. Фемистокл был активным сторонником укрепления морской мощи Афин в V веке до н. э.

14. По-видимому, имеется в виду Биллем ван де Вельде (1633-1707) - выдающийся голландский маринист.

15. Джованни Паоло Паннини (1692-1765) - итальянский пейзажист; его излюбленный жанр - пейзажи с древними развалинами.

16. Камели - пара плоскодонных судов, оборудованных для подводки под корабль, подъема его и проводки по мелководью.

17. Русско-турецкая война 1735-1739 гг.

18. Данте. "Божественная комедия", "Ад", песнь I, стих 5. Перевод М. Лозинского.

19. Птичьего сладкого пенья не слышно в лесах отдаленных (Вергилий, "Георгики", II, 328). (Здесь и далее перевод мой. - Ю. И .)

20. Иниго Джонс (1573-1652) - английский архитектор. Учился в Италии и Франции, в Англии около 30 лет исполнял должность главного смотрителя королевских зданий. Поклонник Палладио, составил комментарии к его трактату "Римские древности". Работал в классическом стиле.

21. Палладио (1508-1580; наст. имя - Андреа ди Пьетро) - итальянский архитектор. Автор трактата "Римские древности" и фундаментального труда "Четыре книги об архитектуре". Основоположник целого течения в классической архитектуре ("палладианство").

22. Кто стены возводит себе (Вергилий. "Энеида", I, 437).

23. Там, на низинах бесплодных / Ветки деревьев не машут летним зефирам (Гораций. "Кармина", I, XXII, 17-18).

24. ...в судебных делах разбираясь - иль нежные вирши слагая... (Гораций. "Послания", I, III, 23-24).

Перевод с итальянского, вступительная заметка и примечания Ю. Н. Ильина

Текст воспроизведен по изданию: Франческо Альгаротти. Из книги «Путешествие в Россию» // Звезда, № 5. 2003