ИСТОРИЯ СОСТАВЛЕНИЯ ОБРАЩЕНИЙ УЧАСТНИКАМИ АСТРАХАНСКОГО ВОССТАНИЯ 1705-1706 гг.

Рассылка участниками Астраханского восстания 1705-1706 гг. писем с призывом присоединиться к ним в ближайшие к Астрахани города и казачьи территории считается давно установленным фактом. Об этом упоминалось уже в «Гистории Свейской войны». Позднее Н. Г. Устрялов опубликовал копию такого письма на Дон, которую обнаружил в донесении Ф. М. Апраксина Петру I ¹. Затем был найден и подлинник.

Это письмо долгое время было одним из немногих известных историкам документов, вышедших из лагеря восставших и позволявших судить об их требованиях. Текст его дал основание для предположений относительно руководителей движения, состава его участников, характера восстания и т. д. ² [159]

Письмо на Дон обычно рассматривалось исследователями как единое, сразу сложившееся целое и никто не пытался проследить историю его составления. Не делалось попыток найти и другие варианты писем. Между тем история создания обращений может дать дополнительные сведения не только о настроении восставших, но и о самом процессе осмысления ими происшедших событий. Попытке восстановить историю составления текста астраханских писем-обращений и посвящено данное исследование.

Упоминания об отправлении восставшими писем «на Дон, Яик, в Терек и Гребени», а также в близлежащие города, имеются во многих документах, различных по происхождению и характеру. Но все они сводятся к краткому сообщению, что в один из первых дней восстания письма были составлены на собрании круга, оглашены, подписаны и отосланы. Однако текст письма на Дон вызывает сомнение в том, что он мог быть написан сразу на таком многолюдном и бурном сборище, каким являлся астраханский круг. Можно высказать два предположения: или письмо было написано кем-то из участников предшествовавшего восстанию солдатско-стрелецкого заговора заранее и предложено кругу уже в готовом виде ³, или подписанному тексту предшествовал ряд черновых вариантов, обсуждавшихся, исправлявшихся и дополнявшихся на заседании круга.

Установить, какое из этих предположений правильно, помогло показание подъячего Астраханской приказной палаты Петра Рычкова, обнаруженное мною в одной из книг фонда Преображенского приказа, хранящегося в ЦГАДА. Арестованный в первую ночь восстания, но затем освобожденный, П. Рычков использовался восставшими как писец. Рассказывая об этом во время следствия, он, между прочим, сообщил, что «старшины и всем кругом дни по четыри их, подьячих, всех вопче, заставлпвали писать и в кругу прочесть воровские письма на Дон, на Яик и к гребенским казакам, на Терек, к терским и московским, и на Черной, и на Красной Яр, и в Яицкий Гурьев городок к стрельцам... И те речи все теж старшины, Яков Носов с товарищи, и всем другом сказывали им словесно... Сперва те письма они писали начерно и по словам тех старшин и всего кругу приписывали всякие прибавочные речи меж строк и, поставя на место, переписали в разные руки набело» ⁴.

Рассказ П. Рычкова полностью подтверждается черновиками и беловыми вариантами составленных восставшими обращении, хранящихся в том же фонде Преображенного приказа. Черновиков удалось обнаружить пять. Два из них адресованы в Черный Яр, три — яицким, терским казакам и в донскую станицу Паншин. Из беловых вариантов известен один — письмо, посланное восставшими на Дон, в Черкасск. Но сохранится также беловой текст документа, названного восставшими «Советным письмом». Как и письмо на Дон, оно было скреплено подписями участников астраханского круга. Текст его очень близок к тексту обращений, составлялся одновременно с ними и может рассматриваться как одна из разновидностей астраханских писем. Таким образом, всего обнаружено семь вариантов текста ⁵.

Из пяти черновиков наиболее ранними вариантами являются черновики письма, предназначенного к отправке в Черный Яр. Три остальных представляют собой варианты окончательного текста и отличаются друг от друга лишь первыми строками, где указываются разные адресаты. Содержание же их совершенно одинаково. Но от черноярских черновиков они разнятся весьма значительно. Обнаруживаются в них разночтения и с беловым текстом письма на Дон. В общей сложности разночтений набирается довольно много, что позволяет, хотя бы частично, выяснить, как постепенно уточнялся, дополнялся и редактировался текст астраханских писем-обращений.

Оба черноярских черновика написаны на одном столбцовом листе. Один, более краткий, расположен в верхней части листа, а другой следует за ним и заканчпвается на оборотной стороне. Такое расположение не вызывает сомнений в том, что краткий вариант был написан раньше. Это подтверждается и сравнением текстов, которое показывает, что второй черновик являлся расширенной и улучшенной редакцией первого варианта.

Первый черновик письма на Черный Яр начинается так, как обычно начинались многие официальные бумаги того времени: «1705, июля в 31 день, по указу великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержца, из Астрахани...». Далее назывались корреспондент и адресат: «... от всего войска, от служилых людей, на Черный Яр, всему войску». Основной текст [160] письма настолько краток, что его можно привести полностью: «В Астрахани стали мы за веру христианскую и за брадобритие, и за идолопоклонение богомерзким болванам и у начальных людей болваны вынели и начальных людей побили до смерти, а иных за караул посадили. И Вы, Черноярское все войско, с нами за веру христианскую да стойте обще. А с сим письмом отпустили мы черноярских стрельцов» ⁶.

Как видно из приведенных строк, объяснение причин восстания излагала письме довольно неясно и сумбурно. Нелепым было и его начало с упоминанием о царском указе. Само обращение к черноярцам являлось весьма общим и, кроме призыва поддержать восстание, никаких конкретных рекомендаций не содержало. Именно это и вызвало критику со стороны старшин и круга, заставивших подьячих тут же на месте, написать новый текст.

При составлении второго варианта письма в Черный Яр была выброшена формула «по указу» и упоминание о царе: «1705, июля в 31 день, ото всего вола служилых людей на Черной Яр, всему войску». Далее текст был оставлен прежний, но концовка письма дополнена. Так, после слов «за веру христианскую постоять обще» добавлялось «и нам ведомость учините». Затем назывались имена лиц, с которыми посылалось письмо и перечислялись меры, которые предлагалось осуществить черноярцам: «и вы по сему нашему письму караулы и заставы крепите, чтоб из Астрахани [кто] сухим и водным путем не ушел; будут отпуски войсковые, и вы нам весть подайте, а на вышеписанный случай — ведомость на Царицын, чтоб им о том же ведать и в верховые городы. А воеводу черноярского к нам пришлите за крепким караулом не мешкав» ⁷.

Таким образом, восставшие существенно уточнили свое прежнее предложение «постоять за веру обще», рекомендовав черноярцам свергнуть воеводу, захватить власть, укрепить город и подступы к нему, а также принять меры к задержке астраханских перебежчиков. Просьба уведомить о восстании жителей Царицына и других «верховых городов» была, несомненно, продиктована надеждой на их поддержку. Одновременно текст свидетельствует, что астраханцы вполне отдавали себе отчет, что их действия не могут пройти безнаказанно и вызовут карательные меры правительства. Это определило их вторую просьбу — оповестить о приближении войск.

Но дополненный вариант обращения к черноярцам вновь не удовлетворил круг. Рассматривая второй черновик, нельзя не заметить, что в его текст были сделаны новые вставки. Так, после слов «болваны вынели», между строк помещена фраза: «и у нас воеводы и начальные люди ружье обирали и хотели убить до смерти». И несколько ниже, «хлебное жалование у нас отняли». Содержание обеих вставок доказывает, что если при чтении первого черновика восставшие внесли изменения дополнения в начало и конец письма, то при чтении второго черновика их внимание привлекло изложение причин восстания. При этом они пришли к выводу, что ссылка только на необходимость защитить православную веру недостаточно полно отражает сложившееся положение и мотивы их действий, а поэтому должна быть дополнена. Максимальную активность при этом проявили стрельцы и солдаты, так как в обоих добавлениях речь шла о тех мерах правительства, которые задевали непосредственно их интересы.

Но на этом редакционная работа круга над текстом писем-обращений не закончилась. Другие черновики и беловые варианты значительно отличаются от первых черноярских писем. Черновики, адресованные в Паншин, на Яик и к терским казакам, больше по объему, содержательнее, в них есть совершенно новые части, у них есть концовка. Кроме того, текст был подвергнут стилистической правке, в результате которой он стал звучать гораздо более четко и плавно, сделался ярче и убедительнее.

Судя по черноярским черновикам, внесенные дополнения и правка не могли быть сделаны восставшими сразу. Правильнее предположить, что имелось еще несколько промежуточных вариантов, до нас не дошедших. Вместе с тем связь паншинского, яицкого и терского черновиков с черноярскими вариантами сомнению не подлежит, так как основное содержание сохранилось, а отдельные фразы и вставки из них были включены в позднейшие варианты полностью.

Обработка текста шла в нескольких направлениях. Прежде всего было раскрыто понятие «все войско», от имени которого начинались черноярские черновики. Это было сделано в связи с тем, что первая формулировка — «ото всего войска, от служилых людей» — показалась кругу недостаточно точной. Дело в том, что, применив в Астрахани систему кругового управления, восставшие взяли для обозначения созданного ими сообщества и казачий термин «войско». Этот термин употреблялся казаками как название занятой ими территории, и для обозначения казацкого объединения. И если на Дону или Яике подавляющее большинство населения составляли казаки, в Астрахани звание «служилые люди» далеко не покрывало всего населения города и его округи. Астраханцы понимали, поэтому, термин «войско» более широко, как общую совокупность всех местных жителей. При таком понимании [161] формулировка черноярских вариантов могла породить недоразумение, и чтобы избежать его надо было или отбросить слова «от служилых людей», или добавить упоминание о других категориях жителей Астрахани. Восставшие выбрали второй путь.

Все три названных черновика начинались, как и прежде, с указания адресата, но за ним вместо слов «ото всего войска, от служилых людей» следовал именной список, в котором сначала назывались посадские люди, затем стрелецкие пятидесятники и сержанты солдатских полков. Список заканчивался словами: «и все, что в Астрахани есть, челом бьют». То есть восставшие подчеркнули, что письмо исходит не от одних служилых людей, как можно было понять по черноярским вариантам, а от посада, служилых людей и всех других жителей города. В беловых вариантах это подтверждалось заключавшими текст подписями.

Второе направление, по которому шло дополнение текста писем, состояло в дальнейшем уточнении причин восстания. Так, было раскрыто, почему в Астрахани стали за веру»: «Ведомо мы вам чиним, что у нас в Астрахани учинилось за веру христианскую и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак, и что к церквам божиим нас и наших жен, и детей в старом русском платье не пущали, а которые в церковь божию войдут, и у тех, у нашего мужского и женского полу платье обрезывали и от церквей божиих отлучали и выбивали вон, и всякое ругательство нам и женам нашим, и детем чинили и болваном, кумирским богом велели поклоняться» ⁸. Как видим, в результате обработки первичного текста довольно невнятная фраза черноярских черновиков превратилась в яркий и связный рассказ о преследованиях и насилиях, которым подвергалось местное население в связи с запрещением русской одежды и введением бритья бород. Неясное положение о необходимости защитить «веру» получило теперь реальное и понятное обоснование.

Далее восставшие внесли в письма жалобу на введение новых налогов: «наложили на нас и имали банных денег по рублю, да с нас же велели имать с погребов, со всякие сажени по гривне...». Следовательно, продолжая мотивировать необходимость восстания, круг назвал одной из его главных причин недовольство ростом налогов налоговой политикой правительства. За ссылкой на тяжесть налогового гнета в письмах, уже дополнительно, излагались прежние, только более пространно сформулированные жалобы служилых людей на лишение жалования и намерение местной администрации «обрать ружье». Они уточнялись сообщением, что жалование было отнято якобы без указа.

Таким образом, позднейшие черновики показывают, что работая над обращениями, восставшие продолжали последовательно развивать положение, что причинами восстания являлись не только оскорблявшие «веру» нововведения, но и общее снижение их жизненного уровня, вызванное ростом налогов и лишением хлебного жалования, а также произвол и самоуправство местных властей. Та же мысль подчеркивалась и следующей фразой, где говорилось, что восстали они, «чтоб нам веры християнские не отбыть... и за то, что нам стала тягость великая».

Далее сообщалось, что восставшие «того не могая терпеть... противились», начальных людей «иных убили до смерти, а иных за караул посадили» и предлагалось казнам постоять за веру «обще».

Заключительная часть писем к казакам написана в совершенно ином плане, чем концовка обращения в Черный Яр. Это показывает, насколько тщательно обсуждались письма и как учитывались кругом особенности тех мест, куда предназначалось письмо. Если в письме в Черный Яр восставшие считали необходимым призвать население к свержению воеводского режима, то при обращении к самоуправляющемуся казачеству такой призыв был, естественно, излишним. Не считали астраханцы себя вправе отдавать казакам какие-либо распоряжения. Хорошо понимали они и то обстоятельство, что казаки окажут им поддержку только, если письмо их убедит. Поэтому, главное внимание в концовке письма уделялось дополнительным аргументам в пользу восстания и правомерности действий восставших. С этой целью письмах передавался слух, которому верили и сами астраханцы, что в Казани «поставлены немцы, по два и по три человека на дворы», а также, что «тамошним жителем... чинили утеснение и ругательство по вышеописанному, как «и нам было в Астрахани, от них тягость и убивство служилым людем до смерти». Затем астраханцы ссылались на поданную в круг записку астраханского дьяка С. Васильева, подтверждавшую, что воевода Т. Ржевский проявлял полное самоуправство: «всякие дела делал собою, без товарыща», «велел ружье обрать собою, без указу», дьяка заставлял «помечать в неволю», а служилых людей обременял излишними поручениями и использовал на разных работах «для своих прихотей и корыстей». Заканчивалось письмо сообщением, что астраханцы посылают к казакам «добрых людей», которым они могут доверять и, кроме того, указывались имена очевидцев событий в Астрахани, пятерых казаков, которые могут подтвердить сведения письма ⁹. [162]

Сравнение текстов всех черновиков астраханских обращений позволяет прийти к выводу, что восставшие отдавали себе полный отчет в причинах своего восстания, но четко изложить их сразу не могли. В период первого возбуждения повод к восстанию, которым явилось преследование русского платья и бритье бород, казался главным, и они выдвигали его на первое место. Но в ходе обсуждения писем, они постепенно расширяли перечень причин восстания ссылками на иные, не менее важные обстоятельства, раскрывая более глубокие основания для своих поступков, чем определено первоначально. Четкость изложения достигалась ими с большим трудом, в ходе длительной работы мысли.

Позднее астраханский круг вернулся к необходимости раскрыть причины восстания при составлении так называемой «повинной челобитной» Петру I. Этот ученый документ, содержащий подробнейшее изложение мотивов действий восставших, был намного полнее, точнее и логичнее, чем их первые обращения и стал своеобразным обвинительным актом правительства и его администрации. Все требования, претензии и жалобы восставших были высказаны в нем предельно ясно ¹⁰. «Повинная челобитная» явилась завершающим актом в той работе по осмыслению причин восстания, которая была проделана самими восставшими. Значение её для изучения причин восстания несравненно выше, чем первых обращений. Но эти обращения и их черновики, показывающие, как работала мысль восставших, сохраняют свое значение и особый интерес.

В беловом тексте письма на Дон разночтений с тремя разобранными черновиками писем к казакам немного. Наиболее интересное из них состоит в изменении порядка имен в начале письма. В черновиках список возглавляли имена старшин Я. Носова и Г. Ганчикова, за которыми следовали имена посадских людей, а затем, десятников и сержантов. В беловом же варианте на первое место были поставлены имена пятидесятников и сержантов и только затем шли имена посадских людей, причем старшины из их числа выделены не были. Такое перемещение вряд ли случайно, и уж определенно не могло быть результатом ошибки переписчика. Обсуждая последний черновой вариант, круг явно решил, что в обращении к донским казакам в первую очередь должны быть названы служилые, а не посадские люди. Возможно это диктовалось соображением, что казаки скорее воспримут призыв, исходящий от военных, и желанием подчеркнуть, что основные вооруженные силы края на стороне восставших.

Другое разночтение, представляющее некоторый интерес, относится к словам относительно оружия. Так, в черновиках написано, что воевода и его окружение «хотят нас ружье обрать», а в беловом тексте эта фраза дается утвердительно и категорично: «у нас по караулам все ружье обрали» ¹¹.

Разночтений с «Советным письмом» значительно больше.

«Советное письмо» явилось одним из самых своеобразных по замыслу документов, созданных восставшими. Кому персонально принадлежала инициатива его составления, выяснить трудно. Но можно предполагать, что она исходила от руководителей предшествовавшего восстанию заговора, так как идея создать документ, который объяснял, оправдывал бы действия восставших, якобы совершившиеся по общему «совету», и связал бы с делом восстания различные слон городского населения, возложив на них равную долю ответственности, мог появиться только в результате длительного обдумывания плана восстания.

«Советное письмо» предполагалось скрепить подписями и официальной присягой всего населения. Не удивительно поэтому, что текст его составлялся тщательно, хотя оно по своему содержанию очень близко к письмам-обращениям, полностью совпадает с ними в отдельных частях, разночтений не могло не быть. Часть из них определяется самим характером документа, часть вызвана некоторыми перестановками и уточнениями. Ряд мелких разночтений продиктован назначением «Советного письма». Так, после слов «все, что в Астрахани есть» вместо «челом бьем» и «ведомо вам чиним» написано «стали мы за веру», вместо «в церковь божию войдут» — «в церковь божию ходили» и т. и. Эти разночтения принципиального значения не имеют и на них можно не останавливаться. Но встречаются и разночтения, представляющие интерес.

Одно из таких разночтений опять-таки относится к расположению имен в начале письма. Порядок был принят тот же, что и в письме на Дон, но старшины Я. Носов и Г. Ганчиков выделены из числа посадских людей и поставлены на первое место. Так было в трех черновых вариантах писем к казакам ¹². Эта новая перестановка не свидетельствует, что порядок их расположения вызывал споры. Вероятнее всего, часть [163] круга, связанная с посадской и стрелецкой верхушкой, уже в первые дни восстания, не особенно доверяя рядовой массе служилых и посадских людей, хотела выдвинуть на первое место старшин, вышедших из их среды, подчеркнув их влияние и власть.

Интересно, что в «Советном письме» дан еще один вариант текста об оружии. Так, в нем написано: «они, воеводы и начальные люди, по караулам хотели ружье обрать, а у иных обрали». Данный текст позволяет думать, что эта фраза тоже вызвала разногласия, которые привели к принятию для «Советного письма» более точного варианта. Еще интереснее другая поправка. Она касается одной из фраз относительно злоупотреблений воеводы. В трех черновиках и беловом тексте письма на Дон было написано: «И во многие посылки и в частые работы служилых людей и за море посылал угожаючи (в черновиках «угождаючи». — Н. Г.) торговым людем, для своих прихотей и корыстей, и мы от того разорились». В «Советном письме» это место звучит овеем иначе: «и во многие посылки и частые работы служилых людей, и за моря посылал торговых людей, для своих прихотей и корыстей, и мы от того разорились» ¹³.

Эти два варианта несомненно отражают две точки зрения, высказывавшиеся на круге. В первом варианте явно звучит стремление рядовых стрельцов обвинить не только воеводу, но и крупных астраханских дельцов, действовавших в контакте с ним и использовавших, по соглашению с воеводой, стрельцов и солдат как охрану и рабочую силу на своих судах. При обсуждении писем к казакам эта точка зрения получила поддержку круга и нашла отражение в тексте. «Советное письмо», подписанное позже письма на Дон, свидетельствует об изменении настроения круга. На этот раз принятая ранее формулировка вызвала, по-видимому, более активный чем прежде, протест торговых людей, для которых она была явно неприемлемой. Можно предполагать, что они получили откровенную поддержку со стороны части старшины, представлявшей в ней крупное купечество. Другая часть старшины, опасаясь отказа видных посадских людей подписать «Советное письмо» и желая сохранить единство, могла пойти на компромисс. В результате, упоминание, что воевода действовал иногда «угождаючи торговым людем» было выброшено.

Из «Советного письма» был исключен как ненужный текст о свидетельстве яицких казаков. Из нового добавлялось, что письма на Дон, Яик, Гребени и Терки посланы «с общего совету». Кончалось «Советное письмо» так: «у сего нашего, вышеписанных чинов людей и всех астраханских жителей, и приезжих московских и разных верховых городов торговых и всяких людей Советного письма, великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержца печать приложена». При последнем чтении письма круг обнаружил в этой фазе пробел и над строкой, после слов «и всяких людей» другими, более светлыми чернилами было вставлено «и мусульман». Это дополнение очень интересно и важно, так как исключает попытку рассматривать восстание в Астрахани как движение чисто русское и чуждое интересам других национальностей края.

Рассматривая письма-обращения и «Советное письмо» нельзя не обратить внимания как на именной список, которым они начинались, так и на подписи, скрепляющие утвержденные кругом тексты. При этом интересно установить, по какому принципу составлялся начальный список имён и кем подписывались письма. Вопрос этот имеет принципиальное значение, так как тесно связан с уточнением важных для истории восстания моментов.

Всего в начале писем называлось 38 имен, в том числе 15 пятидесятников, 6 сержантов, 4 члена гостиной сотни (под «Советным письмом» — 5), 11 посадских людей и 2 крестьян ¹⁴.

С. М. Соловьев полагал, что в списке перечислялись имена зачинщиков и главарей восстания ¹⁵. Но сравнивая их имена с именами организаторов и участников заговора, легко убедиться, что в списке названы только некоторые из них, причем наиболее видных заговорщиков: И. Шелудяка, Г. Агеева, Г. Артемьева и других среди них нет. Отсутствует в списке и ряд лиц, избранных кругом в состав старшины. Этот факт, опровергая предположение С. М. Соловьева свидетельствует, что, составляя список, восставшие исходили из иных соображений.

При внимательном изучении перечня имен прежде всего бросается в глаза, что среди служилых людей не было ни одного рядового стрельца или солдата, хотя именно они составляли основную массу заговорщиков и осуществили восстание. Такое положение нельзя считать случайностью. Оно определялось тем, что после отстранения от руководства офицеров, во главе полков оказались пятидесятники и сержанты. Выходцы из солдатско-стрелецкой среды, близко стоявшие по своему правовому положению к рядовой массе, они пользовались доверием восставших, а в силу служебного положения были достаточно широко известными лицами. В таких условиях [164] пятидесятники и сержанты казались кругу наиболее подходящими для целей представительства людьми из числа солдат и стрельцов. Эта точка зрения несомненно разделилась и заговорщиками, так как в период общего возбуждения и подъема первых дней восстания они оказывали большое влияние на круг и при желании могли легко изменить перечень имён, тем более, что многие из них были введены в состав старшин.

Из списка пятидесятников и сержантов видно также, что в него включили не всех занимавших эту должность лиц. Кроме того, выясняется, что из 15 пятидесятников в списке было по 3 человека от двух конных и пешего Московского полка и по … — от остальных пеших полков. Из 6 сержантов четверо были из Тысячного и двое из Яхтинского полков. Следовательно, круг придерживался принципа равного представительства: по два человека от полков с меньшей численностью, по три — полков со средней численностью и 4 человека от самого большого Тысячного полка.

При выборе конкретных лиц учитывались предложения, исходившие от служилых людей, но сама процедура их выдвижения шла стихийно, тут же в кругу, без предварительного обсуждения в полках. Поэтому в список попали как заговорщики, так и лица, не причастные к заговору. Отношение их к событиям не выяснялось, как не спрашивалось и их согласия. Некоторые из включенных в список, вообще на заседании круга не присутствовали, восстанию не сочувствовали. К числу последних относился пятидесятник одного из пеших полков Г. Кочиев. Привлеченный впоследствии к суду, он рассказал, что услышав набат и узнав, что произошло восстание, «испужався... схоронился в землянку и был четыри дни безвыходно». На пятый день, когда составление писем уже закончилось, Кочнев рискнул покинуть свое убежище, попал на глаза однополчанам и они, «взяв сильно, привели его в Кремль и объявили старшинам» ¹⁶. Вынужденный принять участие в восстании, Кочнев втайне был верен правительству и при первой возможности перешёл на его сторону.

Интересная картина вырисовывается и при рассмотрении перечня представителей посада. В литературе обычно подчеркивалось, что большинство из них были люди приезжими. С. М. Соловьев, исходя из этого, считал, что астраханские события были подготовлены недовольными из разных городов, специально собравшимися на далекой окраине ¹⁷. Но выясняется, что это обстоятельство не имеет существенного значения, так как все названные в начале писем лица или постоянно жили в Астрахани, или систематически приезжали туда на длительное время по торговым делам. Гораздо показательнее то, что большинство (12 из 17) несли в Астрахани бурмистрскую службу. Так, Ф. Калистратов и М. Назаров были бурмистрами Делового двора, А. Анциферов и П. Духов — бурмистрами Кружечного двора, О. Твердышев и П. Скурихин — таможенными бурмистрами, Я. Носов и И. Капранов были управителями государственных рыбных промыслов. Пятеро астраханцев являлись земскими бурмистрами. Что касается остальных, то нижегородцы Б. Докукин, К. Иванов, павловцы Басиловы и гостиной сотни И. Артемьев были крупными волжскими дельцами, владельцами промыслов, лавок и амбаров, как в Астрахани, так и в других городах. И. Артемьев, кроме того, долго был в Астрахани таможенным бурмистром. Tаким образом, круг включил в список или представителей местной земской посадской администрации, или широко известных в городе лиц, несших там выборную посадскую службу, или видных представителей посадской верхушки, известных как в Астрахани, так и за её пределами, в разных городах Поволжья и центра России.

Никто из них никакого отношения к солдатско-стрелецкому заговору не имел. Более того, как выяснилось в ходе восстания и во время суда над его участниками, одни из них при первом удобном случае покинули восставший город, другие, оставаясь в Астрахани, вошли в состав наиболее умеренного крыла круга, выступавшего за компромисс с правительством. Третьи же пошли на прямую измену восстанию. Поэтому, появление их имен в письмах правильнее всего объяснить тем, что в глазах круга авторитетность, известность и представительность названных лиц скорее могла обеспечить восстанию поддержку жителей других городов, чем перечисление неактивных, но мало кому известных участников заговора. Немалую роль сыграл и авторитет этих людей в самой Астрахани.

При рассмотрении подписей, стоящих под письмом на Дон и под «Советным письмом» выясняется, что количество их неодинаково. Имеются и коллективные рукоприкладства, личные подписи и подписи за других лиц. Например: «нижегородец Дмитрий Петров и вместо нижегородца ж Федора Иванова руку приложил». Некоторые расписывались за двух или трех человек. Есть и примеры того, что человек за себя не расписывался, прикладывая руку только за других. Так, за старшину Г. Ганчикова расписался его внук, за нижегородца К. Иванова — его земляк И. Жуков. В общей сложности под письмом на Дон оказалось 148 подписей, а под «Советным письмом» -168. Как распределяются эти подписи, показано в таблице 1. [165]

Все коллективные рукоприкладства под письмом на Дон принадлежали стрельцам и солдатам. Подписывались они организованно, по полкам, поручая поставить подпись «вместо пятидесятников и десятников и редовых стрельцов всего полку» или «вместо сержантов и капралов и всех редовых солдат», одному лицу. За два солдатских и один из пеших стрелецких полков письмо подписали полковые писари Л. Антипов, Л. Лихачев и И. Филиппов. За два конных полка расписался сотник Е. Немчинов, а за три остальных пеших стрелецких полка пятисотники В. Андреев, А. Пальмин и И. Носов.

Таблица 1

В результате, основная масса солдат и стрельцов, включая заговорщиков, скрылась за небольшим числом полковых подписей, поставленных людьми, которые и раньше обычно подписывали разные полковые документы. Подписи тех же лиц, встречаются и на других, более поздних документах восставших: расписках о получении жалованья на полки и др. Таким образом, при выборе лиц для коллективного рукоприкладства играла роль не личность подписывавшего, а привычный порядок оформления полковых документов.

Под «Советным письмом» полковых рукоприкладств оказалось на одно большей, кроме того, они не идентичны. На этот раз была выделена подпись сводного полка, который готовился выступить под Царицын. Конные полки подписались раздельно, благодаря чему появилась подпись второго сотника конных стрельцов С. Федорова. Три же пеших полка поставили две подписи, из-за чего подпись И. Носова выпала.

Кроме полковых подписей, под «Советным письмом» появились коллективные рукоприкладства пушкарей и записных ремесленников. За пушкарей расписался писарь Д. Андреев, за кузнецов, плотников, каменщиков и кормщиков — отставной подьячий Г. Завесин. Наличие этих рукоприкладств дает возможность убедиться, что пушкари и записные ремесленники, принимая участие в заседаниях круга, выступали, как и гарнизонные полки, своими корпорациями.

Имелась под «Советным письмом» и еще одна интересная коллективная подпись: «Иноземец Григорий Соколов ¹⁸ и вместо служебников Данилы Горютина с товарыщи и в свое место руку приложил». За этой подписью стояла артель работных людей патриаршего учуга Камызяк, к которой примкнули мелкие патриаршие служители. Активное участие работных людей этого учуга в восстании подтверждается, в частности, тем, что впоследствии водолаз и плотники из Камызяка разоблачили одного из врагов восстания, дворянина С. Обернибесова, который был осужден кругом и казнен. Д. Горютин выступал по его делу как свидетель обвинения ¹⁹.

Расшифровка личных подписей представляет значительные трудности. Прежде все-то они весьма разнотипны. Одни ставили только имя и отчество. Другие прибавляли к этому указание на место своего жительства или официальной приписки. Немногие сообщали звание и занимаемую должность. Помимо этого, при поименной сверке подписей выяснилось, что они совпадают лишь частично. Так, из 127 русских подписей, стоящих под «Советным письмом», одинаковых с подписями под письмом на Дон нашлось всего 67. Всего русских подписей, подлежащих выяснению, оказалось, таким образом, 195.

При попытке распределить русские подписи по группам, исходя из указываемой в подписи или известной по другим источникам территориальной принадлежности поставившего подпись лица, и выяснить соотношение этих групп, удалось получить картину, представление о которой дает таблица 2.

А. В. Чернов, впервые подсчитавший число лиц, подписавших письмо на Дон, приводит несколько иные цифры по городам (москвичей, 31, нижегородцев -23, [166] симбирян -16, казанцев -13, гороховлян — 8, ярославцев 6) и другой итог ²⁰. Каким образом он определял принадлежность лиц, указавших только свои имена, не раскрывается. Однако по некоторым цифрам можно предполагать, что он включил в подсчет не только русские, но и восточные подписи и разнес по городам фамилии лиц, не указавших свои принадлежности, руководствуясь соображением, что за них расписывались земляки. Кроме того, им были допущены некоторые ошибки и неточности. Например, в списке А. В. Чернова нет угличан, значит угличанин Ф. Калистратов отнесен к какой-то другой группе? Крестьянин с. Дунилова М. Ф. Беляев отнесен к суздальцам. а гороховлянин Б. Симонов, видимо, из-за сходства фамилий с москвичом В. Симоновым — к москвичам.

Таблица 2

Всех включенных в данные группы лиц А. В. Чернов считает представителями торгово-промышленного населения и приезжими, что согласуется с его общим тезисом о слабости и незначительности астраханского посада. Однако эта точка зрения нуждается в уточнениях. Во-первых, не следует забывать, что определение «москвитин», «снмбирянин» и т. п. могло с одинаковым правом употребляться не только посадскими, но и работными людьми, и разночинцами. Во-вторых, это определение вовсе не означало, что данное лицо не живет в Астрахани, а значило только, что оно не входит официально в состав астраханской посадской общины. Доказательств этого, даже пользуясь только фамилиями людей, подписавших письмо на Дон, можно привести много. Рассмотрим например, следующую подпись: «Москвитин Афонасей Иванов руку приложил и вместо москвитина ж Ивана Иванова сына Турчанинова, я ж, Афонасей по его велению руку приложил». Следуя за Черновым, этих лиц надо считать приезжими московскими посадскими людьми. Но по смежным источникам выясняется, что московским посадским человеком был только И. Турчанинов, который жил в Астрахани временно, отбывая там посадскую службу. Афанасий же Иванов, хотя и называл себя «москвитином», постоянно жил в Астрахани, где работал по найму, и давно потерял связи с Москвой. И. Турчанинов, рассказывая на следствии, что поручил ему расписаться за себя, называл его «астраханским жителем, гулящим человеком» ²¹. Следовательно, в данном случае за [167] определением «москвитян» скрывались, в сущности, представители разных социальных кругов и жители разных городов.

Можно привести и другие факты. Например, «нижегородец» К. Иванов имел в Астрахани двор и лавку в Большом ряду Белого города. Постоянно жил в Астрахани и до и после восстания «симбирянин» К. Еремеев, подписавший и письмо на Дон и «Советное письмо». Имя его постоянно встречается в астраханских актах первой четверти XVIII в., в частности в книгах астраханской крепостной конторы, как подрядчика, вла-ve.ibua местных кирпичных «заводов», работодателя, поручителя по займам и т. д. Связь его с Симбирском определялась только правовой рутиной, типичной для того времени. После I ревизии К. Еремеев сразу стал называть себя астраханцем ²².

Вместе с тем можно привести ряд имен «москвитян», «симбирян» и других, которые не теряли связи с родным городом, но одновременно были не менее тесно связаны и с Астраханью. Достаточно назвать «ярославца» Я. Носова, оставившего свои ярославские дела на старшего сына и переехавшего жить с женой и младшими детьми в Астрахань. Чебоксарец М. Игумнов, павловцы Басиловы и другие имели в Астрахани дворы, где подолгу жили, причалы, лавки, амбары. Такие люди были связаны с Астраханью и ее посадом не менее тесными и крепкими хозяйственными узами, чем с родным городом или селом. Поэтому большинство лиц, подписавших обращения восставших, безотносительно от того как они себя называли, «москвитянами» или «ярославцами», являлись фактически постоянной и органической частью астраханского населения. Присутствие их там не было случайностью, так же как не было и специальным съездом для поднятия восстания, как полагал С. М. Соловьев. Это не означает, конечно, что в момент восстания в Астрахани не было случайных людей, которые могли подписать то или иное письмо. Но их были единицы.

Таким образом, критерий принятый А. В. Черновым, правилен не в каждом случае. Определить социальное лицо и постоянное место жительства лиц, подписавших письма, можно только привлекая для проверки другие, содержащие более точные сведения источники. В этой связи данные таблицы 2 интересны тем, что в известной степени показывают активность, с которой приняли участие в восстании не только лица, приписанные к астраханской посадской общине, а все пестрое население этого своеобразного города.

Необходимость осторожности в выводах относительно лиц, подписавших письма и их участия в восстании становится особенно ясной при попытке выяснения их социальной принадлежности. Историческая действительность преподносит в этом случае самые неожиданные сюрпризы. Так, при определении социальной принадлежности лиц, называвших себя астраханцами, которые подписали письма, выяснилось, что в состав 14 человек, поставивших подписи под письмом на Дон, входили: 4 земских бурмистра и гостиной сотни И. Артемьев, упомянутые в начале письма, 4 посадских человека, записной садовник, митрополичий сын боярский, дворянин и два «астраханских жителя», как часто называли себя разночинцы. Под «Советным письмом» из них дали подписи только И. Артемьев, три бурмистра и дворянин О. М. Елагин. Новые 38 подписей принадлежали пятерым другим посадским людям, в числе которых оказалось еще два земских бурмистра, старосте записных каменщиков, 17 подьячим разных астраханских учреждений, 11 дворянам, полковому лекарю, дворецкому астраханского митрополита, патриаршему служителю и звонарю. В общей сложности оба письма подписало 52 астраханца, в том числе: гостиной сотни — 1, посадских людей — 14, подьячих — 17, дворян — 11, патриарших и митрополичьих служителей — 4, записных ремесленников — 2, разночинцев — 2 и лекарь.

Такой социальный состав «астраханцев» вряд ли можно, не впадая в ошибки, объяснить активностью разных слоев населения в восстании. Тем более, что ряд дворян и подьячих, как В. Блинов, Д. Кучуков и другие, находились вначале под арестом. По-видимому, судя по расположению подписей (все они идут вперемежку и только подписи дворян и подьячих следуют подряд, несколькими группами), круг заставил дворянин и подьячих подписать «Советное письмо», выстроив их в несколько очередей. Применяя насилие и в то же время наивно веря в силу подписи, круг надеялся обезвредить, таким образом, своих потенциальных врагов.

Что касается лиц, официально астраханцами не являвшихся, то из 143 человек, социальную принадлежность которых следует уточнить, бесспорные данные были найдены пока только относительно 63 человек ²³.

Среди них оказалось: 7 представителей гостиной сотни, 32 посадских человека, 8 торговых крестьян, 9 приказчиков разных купцов, 6 работных людей и сын московского гостя Филатьева, ехавший в Персию. Из них двое из гостиной сотни и 7 посадских людей отбывали в Астрахани посадские службы. Из 47 посадских людей, торговых крестьян и гостиной сотни 18 человек, т. е. более трети, имели в Астрахани дворы, [168] лавки, амбары. Остальные, занимавшиеся «отъезжим торгом», постоянно поставляли в Астрахань товары «верховых городов» и закупали там восточные товары и рыбу. Среди приказчиков и работных людей также были или постоянно живущие, или часто обретавшиеся в Астрахани лица. Эти данные подтверждают мнение, что основная масса восставших была тесно связана с Астраханью, фактически входя в состав ее населения.

Всего в числе тех 115 русских людей, которые поставили под письмами личные подписи и чья социальная принадлежность была проверена с помощью разных источников, оказалось: 8 человек из гостиной сотни, 46 посадских людей, 8 торговых крестьян, 9 приказчиков, 6 работных людей, 2 записных ремесленника, 4 патриарших и митрополичьих служителей, 17 подьячих, 11 дворян, 2 разночинца, лекарь и сын гостя. Небольшое число подписей работных людей и записных ремесленников объяснялось тем, что часть из них, подобно солдатам и стрельцам, скрылась за коллективными рукоприкладствами. Кроме того, подписи работных людей выявить труднее других, так как имена их находили отражение в других источниках реже, чем торговых людей.

Из нерусских подписей две под письмом на Дон и 11 под «Советным письмом» принадлежали армянам. Десять из них были любезно переведены мне О. Д. Джанп.. (Окончание имени не читается в доступном нам журнальном экземпляре - Thietmar. 2020) Это позволило установить, что подписи под письмом на Дон принадлежали Тер-Нерсесу и Тер-Закариосу, которые приложили руки по поручению «своего народа». Это были, следовательно, тоже коллективные рукоприкладства. Из подписей под «Советным письмом» одна принадлежала тому же Тер-Закариосу, полностью совпадая с подписью под письмом на Дон, а остальные являлись личными подписями. Например: «Я, Арутюн, подпись приложил», «Я, Симон, сын Тер-Нерсеса руку приложил» и т. п. ²⁴. Кроме того, среди архивных материалов удалось обнаружить черновой отрывок перечня индийских и армянских имен, представлявший собой перевод подписей под одним из образцов. Так как полного совпадения этих имен с подписями под письмом на Дон и «Советным письмом» нет, то это был скорее всего перевод подписей, поставленных под письмом Терки. Из совпадающих имен встретились имена Петроса сына Ивана. Оганеса сына Мирзы, звучащие в русской передаче как Петр Иванов и Иванис Мирзоев, и др. Так Закариас называется в переводе попом Захаром Григорьевым и к его подписи дана расшифровка: «поп Захар Григорьев вместо детей своих духовных, астраханских жителей армян...» и перечисляется 13 имен ²⁵. Следовательно, можно считать установленным, что от имени астраханских армян письма подписывали армянские священники. Личные же подписи, возможно, принадлежали частично приезжим армянским купцам

Из других восточных подписей 5 под «Советным письмом» и 4 под письмом на Дон принадлежали индийцам. Три из них под обеими письмами совпадают, а остальные различны. Значит письма подписали, в общей сложности 6 человек. Одна из соблюдших подписей принадлежала старосте астраханского Индийского двора Анбу-Ра.. (Окончание имени не читается в доступном нам журнальном экземпляре - Thietmar. 2020) (Анбурану Мулину). В черновом переводе это имя тоже есть. Кроме того, в нем названы имена: Бауджи Кандырчанов, Фадчан Карачанов и Баукей Кенжикеев.

Остальные восточные подписи, имеющиеся под «Советным письмом», принадлежали татарам, бухарцам, гилянцам и агрыжанам. Некоторые из тюркских подписей были переведены мне Д. Араповым. Одна из них такова: «На этой бумаге Кечек Мирза, А(Окончание имени не читается в доступном нам журнальном экземпляре - Thietmar. 2020)ридук Мирза, Арслан Мирза, руку приложили». Среди других встретились имена с пояснениями: «караванщик», «базарчи». За некоторых лиц расписался мулла. Таким образом среди поставивших подписи были татарские феодалы — мурзы, приезжие купцы-караванщики и местные торговцы — базарчи. Некоторые имена удалось найти во втором перечне восточных имен, который в отличие от первого, имеет название, где упоминается, что это список лиц, «прикладывавших руки» и подзаголовки: бухарцы, гилянцы и агрыжаны ²⁶. Татар в этом списке нет. Они перечислялись, вероятно, или отдельно, или в несохранившейся части первого перечня.

Всего во втором списке упоминается 11 бухарцев, 4 гилянца и 4 агрыжана. Под каким документом они подписывались, не указано, но ясно что не под «Советным письмом», так как совпадений с подписями, переведенными Д. Араповым, не много ²⁷.

Несовпадение подписей под разными обращениями и «Советным письмом» свидетельствует, что количество лиц нерусской национальности, принимавших участие в их подписании, превышало 30 человек. Нельзя не отметить и того, что если письмо на Дон подписали только армяне и индийцы, то в дальнейшем увеличение числа подписей произошло не только за счет них, но и за счет лиц магометанского вероисповеданий, причем разных национальностей. Наличие всех этих подписей говорит о том, что нерусское население Астрахани не осталось чуждо восстанию. Это согласуется и с другими данными, в частности со сведениями астраханской «повинной челобитной». Подписи подтверждают и правомерность вставки в последнюю фразу «Советного письма» относительно «мусульман».

Участие в восстании татар, бухарцев, индийцев, гилянцев и агрыжан, в свою [169] очередь, ясно указывает, что причины восстания были гораздо глубже, чем недовольство изменениями в области русского быта, а требования восставших выходили за рамки защиты «христианской веры».

Разница в количестве и составе русских и нерусских подписей свидетельствует, что обращения и «Советное письмо» подписывались восставшими не одновременно. Первыми подписывались письма-обращения, работа над которыми началась и закончилась раньше, чем над «Советным письмом». Доказательством этого служит также их датировка. Черноярские черновики датированы 31 июля и та же дата перенесена в письмо на Дон. На «Советном письме» стоит 1 августа. Таким образом, даты начала составления писем различны. Кроме того, в «Советном письме» говорилось об отправке посланцев круга с письмами в соседние города и к казакам в прошедшем времени.

Из писем-обращений позже других было подписано обращение в Терки, которое задержалось из-за сделанной кругом при его последнем чтении еще одной вставки. Сведения об этом сохранились в показании П. Рычкова, сообщившего, что «на Терек ж, в вышеписанном письме написали, чтоб Терское войско прислали к ним, астраханцом, терского войска, а сколько числом, не писали, потому, что итти им с астраханским войском ж под Царицын» ²⁸. Эта новая вставка повлекла за собой еще одну переписку письма, текст которого, к сожалению, найти не удалось. Из-за этого судить о том, насколько точно передал содержание вставки П. Рычков, нельзя. Но сомнений, что такая или подобная вставка была сделана нет, так как об этой просьбе астраханцев упоминается в других документах и известно, что она была выполнена.

Подписание всех писем-обращений закончилось не позднее 3 августа 1705 г., так как 4 августа все посланцы круга уже выехали из города. «Советное письмо» подписываюсь не ранее 4 августа.

Для поездки с письмами круг, по словам П. Рычкова, избрал 12 человек, но затем число их было увеличено. Кроме того, было решено, что на Дон, Яик, в Терки, Гребени и Гурьев они поедут в сопровождении небольшой охраны. В Красный же и Черный Яр с ними направлялись вооруженные отряды из нескольких десятков человек.

Судьба обращений астраханцев оказалась различной. На Дону посланцы восставши были арестованы и обращение передано в руки правительства. Яицких казаков призыв не достиг из-за предательства повезших его лиц, которые вместо того, чтобы ехать в казачьи станицы, отправились в Москву. В Красном и Черном Яру, Гурьеве и Терках, присоединившихся к восстанию, они выполнили свое назначение. Этим доказывается, что призыв астраханцев был понятен и близок населению других городов.

Восстановление истории составления и подписания обращений восставших в другие города и районы, а также «Советного письма», позволяет сделать и некоторые общие выводы. Прежде всего представляется бесспорным, что рассматривать их как документы, где полностью сформулированы все требования восставших, нельзя. Они отразили только один, причем начальный момент длительного процесса осмысления причин восстания самими восставшими, завершение которого падает на более позднее, время, а именно на зиму 1705/06 г., когда было закончено составление «повинной челобитной» Петру I. Но направление, но которому продвигалось это осмысление, наметилось уже в обращениях и шло по линии выявления более глубинных причин недовольства народных масс города, чем произвол, связанный с введением немецкого платья.

Анализ списка имен, названных в начале обращении и «Советного письма», показывает, что в целом он не был списком организаторов, и руководителей восстания. Из них туда попали только некоторые, причем это определялось не их ролью в восстании, а служебным званием. При составлении списка в основу брался не принцип активности отдельных лиц, а принцип представительности. Представительность же определялась военной или посадской службой, а также известностью и влиятельностью в деловых кругах города и за его пределами.

Подписи под обращениями и «Советным письмом» принадлежали представителям самых различных как социальных, так и национальных групп местного населения, включая постоянно живущих и систематически прибывающих в Астрахань по своим торгово-промысловым делам людей из других городов. Все они были по роду своих занятий теснейшим образом связаны с Астраханью и органически входили в число ее обитателей.

Коллективные рукоприкладства показывают, что в ходе восстания значительная часть восставших, как солдаты, стрельцы, записные ремесленники, жители восточных колоний города и некоторые артели работных людей, сохраняли привычные для себя формы организации и выступали целыми корпорациями. Сам процесс подписания документов осуществлялся ими также по традиционному порядку, сложившемуся в русских учреждениях XVII и начала XVIII в. Из-за этого даже в подписях под обращениями имена наиболее активных деятелей восстания почти не встречаются.

В целом черновые и беловые письма-обращения и «Советное письмо» являются интереснейшими документами, сложившимися в среде восставших, и позволяют выявить ряд своеобразных черт, свойственных Астраханскому восстанию 1705-1706 гг.

Комментарии.

1. Н. Г. Устрялов. История царствования Петра Великого, т. IV. СПб. Приложение II, № 324.

2. Там же, гл. XVIII; С. М. Соловьев. История России с древнейших времен; М., 1962, кн. VIII, гл. 2; А. Г. Брикнер. Иллюстрированная история Петра Великого. СПб., 1902, гл. XIV; В. И. Лебедев. Астраханское восстание 1705-1706 гг. «Проблемы истории докапиталистических обществ», 1934, № 9-10: А. В. Чернов. Астраханское восстание 1705-1706 гг. «Исторические записки», кн. 64; Н. Б. Голикова. Политические процессы при Петре I. М., 1957, гл. V и др.

3. О заговоре подробнее см. Н. Б. Голикова. Указ. соч., гл. V; М. Д. Рабинович. Стрельцы в первой четверти XVIII в. «Исторические записки», кн. 58.

4. ЦГАДА, ф. 371, Преображенский приказ, д. 458, лл. 270-270 об.

5. Там же, стлб. 394 (1144), лл. 231-233, 245-247, 280-281, 448-488 об., стлб. 396 (1146), лл. 1-8, стлб. 398 (1149), лл. 1-8. Поскольку текст письма на Дон был опубликован по копии, приложенной к письму Ф. М. Апраксина от 7 сентября 1705 г., без подписей, здесь и далее ссылки даются на подлинник.

6. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 394 (1144), л. 448.

7. Там же, лл. 448-448 об.

8. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 394 (1144) лл. 231-232, 245-246, 280-281.

9. ЦГАДА, ф. 371 стлб. 394 (1144) лл. 231-232, 245-246, 280-281. Последний лист чернового письма к яицким казакам не сохранился. Оно обрывается на словах: «в Казани и иных городех поставлены немцы...», но данных предполагать, что эта концовка могла быть иной, нет.

10. Текст «повинной челобитной» был частично опубликован С. М. Соловьевым (С. М. Соловьев. Указ соч., кн. XVIII, гл. 2) и полностью мною (Н. Б. Голикова. Указ. соч. Приложение № 2, стр. 301-311).

11. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 398 (1118), л. 1.

12. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 396 (1146), л. 1.

13. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 396 (1146), стлб. 398 (1148).

14. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 394 (1144) лл. 231, 245, 280; стлб. 396 (1146) л. 1; стлб. 398 (1148) л. 1.

15. С. М. Соловьев. Указ. соч., кн. VIII, гл. 2, стр. 107.

16. ЦГАДА, ф. 371, д. 458, лл. 238 -239.

17. С. М. Соловьев. Указ. соч., кн. VIII, гл. 2, стр. 107.

18. Термином «иноземец» в патриаршем хозяйстве назывались наемные служители, которые выполняли различные поручения, связанные с дальними поездками (в «иные земли»). ЦГАДА, ф. 235, Патриарший Казенный приказ, оп. I, д. 84, лл. 274, 309, 312, 315, 330 и др.

19. ЦГАДА, ф. 371, д. 458, лл. 187-191.

20. А. В. Чернов. Астраханское восстание 1705-1706 гг. «Исторические записки», кн. 64. М., 1959, стр. 194.

21. ЦГАДА, ф. 371, д. 458, лл. 355-355 об.

22. ЦГАДА, ф. 615. Коллекция крепостных книг, дд. 525-526, 528-529.

23. Для выяснения их социальной принадлежности и занятий привлекались таможенные записи и книги, крепостные книги, некоторые материалы I ревизии, документы Астраханской приказной палаты и др.

24. НГАДА, ф. 371, стлб. 396 (1146), л. 398 (1148), лл. 6 об., 8 об.

25. ЦГАДА. ф. 371, стлб. 394 (1144), л. 249.

26. У первого чернового перечня не сохранилось ни начала, ни конца.

27. ЦГАДА, ф. 371, стлб. 394 (1144), л. 274.

28. ЦГАДА, ф. 371, д. 458, лл. 270-271.

© текст - Голикова Н. Б. 1971
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© История СССР. 1971