-

ЗАБАЙКАЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ.

(Окончание).

Земледельческие орудия у старожилов: соха о двух сошниках,– в нее запрягают одну лошадь; борона деревянная. У староверов соха такая же, но гораздо более; у них есть и железные бороны. Для пахания на горах, употребляют сабан, или соху на одном колесе; в нее запрягают пару лошадей.

На одну десятину сеют:

Ржи — от 10 до 18 пудов.

Ярицы — от 10 до 18 пудов.

Пшеницы — от 10 до 18 пудов.

Ячменю — от 10 до 18 пудов.

Овса — 12 до 20 пудов.

Проса 2 пуда.

Гречи 8 пудов.

Урожай не ровен; в верховьях реки Селеньги он не меньше сам-12, а в низовых и Баргузине он только сам-5; вообще неурожайных годов более, нежели плодоносных.

Овины только у старообрядцев, в остальных деревнях молотят без сушки.

У селеньгинских бурят и старообрядцев существует искусственное наводнение полей, множество горных потоков и ключей облегчают работу. Речку запружают, и вода из нее разливается на все стороны иногда верст на пять. Орошение производится, во-первых, весною до посевов, а потом, когда хлеб начнет трубиться. В некоторых места видны следы древних водопроводов.

В восточной половине области, или в Даурии, земледелие отстало далеко, даже от надлежащей меры, хотя в землях ужасное изобилие.

Земледелием занимаются все — горожане, крестьяне и казаки, но посевы их чрезвычайно малы. Значительное сколько-нибудь земледелие у крестьян по речке Урульге, впадающей в Шильку, и по Унде, текущей в реку Онон. У здешних крестьян всегда есть хлеб, даже в годы неурожаев. Особенно прилежат к земледелию, переселенные сюда Кавказцы и Малороссияне. Можно допустить 75 т. десятин распаханной земли, хотя по оффиициальным сведениям гораздо менее. Само собою разумеется, что половина этого количества под парами. Здесь также преобладают яровые хлебы, а рожь сеют где-нибудь в лесу. Лучший [62] урожай бывает на новинах, где ростет березник и другие лиственные кустарники. Место, выбранное под пашню, выжигают весною, вынимают коренья, сушат и сжигают. На такой почве десятина ржи дает от 100 до 150 пудов,– ячменя родится около 180 пуд., по бывали примеры, что десятина давала ярицы 250 пудов.

Земли песчаные, иловатые, с тонким слоем чернозема, выдерживают три или четыре посева сряду, потом бросают их года на три. Пахать начинают с 23 апреля, иногда неделею раньше. Сперва сеют ярицу, потом ячмень, овес и пшеницу, а наконец с 12 июня гречу. Рожь под озимь — с 20 июля. На одну крестьянскую десятину сеют ржи от 8 до 12, ярицы от 10 до 12, ячменя 12, овса 16, пшеницы от 11 до 12, а гречи 4, 5 и 6 пудов. Ранние хлебы поспевают в первых числах августа. Жнут серпом, а гречу косят особого рода косою с граблями. Овинов и риг не знают. В посеве наблюдается следующий порядок: после ржи сеют пшеницу, овес, ярицу, или наоборот, но после ярицы нельзя сеять пшеницу, если земля не черноземная. Средний урожай сам-восемь. Каждый крестьянин непременно четвертую часть своих полей засевает гречею; ее сеют как можно реже: десятина, обсемененная 5 пудами, дает в хороший год 100 пудов. Лен и конопли — здесь редки и не каждому известны.

Земледельческие орудия те же, однакоже у богатых в употреблении плуг; в него запрягают волов.

Неурожаи иногда продолжаются несколько годов сряду, наипаче в Даурии, от засухи; тогда появляется кобылка, род саранчи, и пожирает всю зелень. Весною по утрам бывают инеи; иногда они падают в продолжение всего лета,– тогда хлеб замерзает. В голодные годы жители собирают коренья, семена лебеды, дикуши, и мешают их с мукою. Но в годы урожая крестьянин ест хлеб из муки, просеянной сквозь частое сито. В 1810 году, в Нерчинске продавался хлеб по 10 руб. ассигн. за пуд, в 1834 году — по 5 р. 60 коп.

Излишки в хлебе сбываются на винокуренный завод, в горные заводы и за границу. Вообще земледелие Даурии хорошо только у заводских крестьян и казаков. Государственные крестьяне требуют понуждения, а буряты сеют хлеб для того, чтоб получить награду для поощрения. Малые посевы истощаются скоро во время неурожая, и производят голод.

Мельницы в Забайкальской области водяные, но об одном, а много о двух поставах; ветряных в целой области считается 18. [63]

Когда Русские проникнули в Забайкальский край, там обитали Буряты, богатые пастухи и звероловы; степи ломились от несметных табунов лошадей, рогатого скота и овец, на языки туземцев даже не было слова — хлеб, вес питались мясом, молочными сканами и кирпичным чаем. Русским не трудно было сделаться богатыми скотоводами: сила и хитрость были на их стороне, а простота и покорность у Бурят и теперь составляет общую черту их характера. Обширные долины и малоснежные зимы приучили скот довольствоваться подножным кормом целый год. Скотоводство здешнее важно количеством, а не качеством скота: лошади и рогатый скот средней величины, за то овцы мало уступаюсь киргизским, разница в том, что у киргизской курдюк лежит поперег, а у сибирской висит как хвост. Буряты и казаки пограничные держат двугорбых верблюдов. но количество их неважно. У некоторых чиновников есть буйволы, приведенные из Китая: их держать как редкость.

И в количестве скота разнится одна половина области от другой: в западной половине его более, нежели в восточной, хотя оно обратилось там в неизбежную потребность. Духовенство, чиновники, купцы, мещане, крестьяне, казаки, Буряты, все имеют табуны по возможности. Даже поселенцы, пришедшие из России, делаются скотоводами, лишь бы удалось кому завестись домом. Здесь измеряется состояние каждого количеством скота, о деньгах нет и слова. Богатейшими скотоводами считаются пограничные казаки дистанций: Нурухайтуевской, Чиндантской и Акшанской: у них есть табуны в 4,000 лошадей; но это богатство никакой пользы не приносит хозяину,– он любуется только скотом своим. Раз, а много два, променяет он Монголам несколько кобыл на кирпичный чай, полушелковицу, дибу, или финзу для рубашек, а для халата выменяет китайку. Тот казак считается бедняком, у которого 50 голов разного скота. По богатству скота за казаками следуют Буряты, а за ними уже — крестьяне.

Лошади здесь роста среднего, больше иноходцы и скакуны, нежели рысаки. В табунах больше половины таких лошадей, которые не видали ни узды, ни седла, от всегдашнего пребывания в поле на подножном корме; они боятся людей, и не приближаются к деревням. Если нужно хозяину поймать лошадь, то дело это поручается искуснику; его называют укрючником. Мексиканец ловит диких лошадей веревкою, на конце раздвоенною, с деревянными шарами; бросая их ловко, он опутывает веревкою ноги лошади; напротив, житель Даурии берет в руки длинный шест, [64] и на конце его укрепляет петлю из ремня. С этим орудием садится он на быстрого скакуна и вторгается в табун лошадей. Отшибенная лошадь пускается в бегство, а укрючник за нею; важность в том, чтоб успеть надеть ей на шею петлю и затянуть,– лошадь захрапит и остановится; тогда подбегаете к ней укрючник и мгновенно надевает узду. Степная лошадь навсегда сохраняет привычки свои, она пуглива, упряма, слабосильна, горяча, испуганная бросается, не видя света, и убивает себя и ездока. Трудно приучить ее к употреблению овса. Лошади доставляют Бурятам больше пользы, нежели Русским: инородцы доят кобыл и не гнушаются кониной.

Рогатый скот величины посредственной. Бык дает чистого мяса от 10 до 15 пудов, сала пуд, два, редко три. Корова — от шести до осьми пудов, сала пуд или два. Зимою скот ни сыт ни голоден, весь день ходит он по полю, и, разгребая ногою снег, щиплет остатки сухой травы; когда же воротится домой, дадут всем несколько охапок сена. Хорошо, если у иного хозяина есть навес, а то скот по большей части проводит ночь на ветре и морозе. В это время лучшая дойная корова дает молока небольшую чашку. Малой удой происходит еще от обыкновения припускать к корове теленка пред доением, иначе она не спустить молока. Доказано, что зимою пятнадцать коров на подножном корме дают молока против одной стоящей в клеву на улучшенном корме. Об этом все знают, но иному лень, а у другого нет силы запасти сена. Весною скот от худости почти едва ходит, и владелец благодарит Бога, если скот его добился до зелени. Летом отличная корова дает молока полведра, а плохая — не более штофа. Между пограничными казаками есть такие, у которых считается до 2,000 голов рогатого скота; между крестьянами и Бурятами, имеющий 500 голов и даже 200 считается уже богачем.

Забайкальская область доставляет в Иркутск зимою до десяти тысяч мерзлых туш, снабжает скотом горные заводы, а шкуры идут на Кяхту для укупорки ящиков с чаями; в последнее время Кяхта потребляет до 80,000 скотских шкур ежегодно.

Овцы приносят хозяевам большую выгоду. Животное это в один год достигает совершенного возраста; на третьем году родить ягнят, убитая довольствует хозяина мясом, салом и мехом. Овец разводят преимущественно Буряты; между ними есть богачи, у которых считается до 7,000 овец; у самого посредственного бурята считается до 200 овец. Есть казаки, у которых по 4,000 баранов. Козы пасутся вместе с овцами; мясо их не уважается [65] ни Русскими, ни Бурятом. Польза в их шкуре, из которой делают дахи, или шубы шерстью наружу. Пух идет у Русских на чулки и перчатки.

Из овечьих шкур Буряты и Русские делают шубы, из шерсти катают войлоки, а крестьяне ткут свои сукна. Шерсть скупается на Тельминскую суконную фабрику, до 10,000 пудов ежегодно, где ткут солдатские сукна. Главнейшая выгода от овцеводства состоит в продаже Китайцам седьмидневных мерлушек; было время, что за такую мерлушку платили по 3 р. 40 к. сереб. Теперь цена упала до 76 коп. Каждый год уходит чрез Кяхту за границу до 100,000 мерлушек. Эта выгодная торговля уменьшила овцеводство. Какая надобность крестьянину или Буряту ожидать полного возраста барана, когда за семидневного получает он более, нежели за взрослого.

В овцеводстве ни крестьянами, ни Бурятами не наблюдается никакой сноровки: овцы черные мешаются с белыми и производят пестрых, между тем как наши соседи, Китайцы, дорожат только черными мерлушками, из которых делают курмы, или короткие, выше колена, халаты.

За Байкалом разведены и мериносы из породы инерактад и электараль. В 1840 году считалось их в отделениях Селенгинском и Акшинском больше 4,000. Шерсти снято было в последние два года более 500 пудов. Но господа учредители мериносов упустили из вида вопросе: куда сбывать шерсть. Ее возили в Москву; правда, что она весьма одобрена тамошними фабрикантами,– но что стоит провоз шерсти на расстоянии 6,000 верст? Одно средство поддержать забайкальских мериносов — устроить фабрику тонкошерстных сукон, сбыт которых в Китай не подлежит ни малейшему сомнению.

Свиней держат одни Русские. — Лучший боров весить около 5 пудов.

У бродячих инородцев, или Тунгусов, только ручные олени, на которых они вьючат имущество свое; но олень животное слабое, более 5 пудов не поднимает вьюка. Между Тунгусами здешними нет богачей оленями таких, как у Чукчей или Коряков, где считают их десятками тысяч.

В последнее время разведены в некоторых домах изюбри, животное из породы оленя, занимающее средину между им и лосем; он меньше лося, но больше оленя, статен и кроток, весьма скоро привыкает к дому и плодится. Кроме шкуры и мяса, он [66] доставляет каждый год хозяину драгоценные рога: их спиливают в конце июня, когда еще не отвердели, и просушивают в тени на сквозном ветре. Китайские медики приписывают им укрепляющее качество, и платят Русским за пару больших и удачно высушенных рогов 100 сер. Наши медики не обратили еще внимания на домашнее лекарство и довольствуются пока эссенциею из оленьего рога. Изюбрь сильнее оленя и даже осла; его можно бы приучать к домашним работам.

Из домашних птиц держать здесь все породы, кроме павлинов, о существовании которых, сохранилось только предание. Гуси завезены сюда, кажется, из Китая: они крупнее русских, как лебеди, и решительно не могут летать.

Между животными домашними примечательна китайская кошка; стан ее и величина такая же, как у кошки обыкновенной, но шерсть густая, высокая и мягкая, цветом по большой части голубоватая.

Трудно определить количество скота в такой стороне, где оно весною гибнет тысячами от гололедицы, и достигает прежнего количества в несколько лет. По оффициальным сведениям за 1842 год показывалось его: лошадей 141,349, рогатого скота 187,030, овец 439,000, коз 38,569.

Смело говорим, что это показание уменьшено в половину: крестьяне и Буряты держатся старинной привычки скрывать свое достояние; любят казаться беднее, нежели в самом деле.

Звериные промыслы. Звериные промысли в Забайкальской области составляют важную статью народной промышленности. Нерчинская белка считается лучшею в торговле, соболи уступают только олекминским; кроме того в лесистых горах водятся: лисицы, горностаи, хорьки, калоики, бурундуки, рыси, россомахи. Из крупных зверей: лоси или сохатые, олени, изюбри, казули, кабарги, каменные козлы и бараны, медведи, волки. На степях водятся: тарбаганы или сурки, дикие кошки, дзерены, а временем джигитсы, или дикие лошади; иногда забегает сюда из Китая азиатский тигр, животное огромное, лютое и кровожадное, и, к несчастию, тигры легко переносят сибирскую морозную зиму. Жители не любят незваного гостя и отправляют его на тот свет пулями.

Звериными промыслами занимаются все, у кого есть винтовка и собака. Все ждут осень, как время обетованное, и спешат в тайгу, с надеждою отъискать клад. Лучшими звероловными ухожами почитается все протяжение Яблонного хребта, потом горы Байкальские. К счастию жителей, Яблонный хребет идет посредине [67] области, а потом заворачивается к востоку, где выходят из него реки Нерча, Горбица и другие. Жители западной половины области уходят зверовать в вершины реке Хилка у Чикоя и Баргузина. Ближайшие по горам Байкальским уходят в эти горы. Жители восточной половины отправляются в вершины реки Ингоды, в хребет Хингань, в вершины реки Нерчи, некоторые уходят даже в восточные пределы Китая по рекам, текущим в Амур, все, однакож, придерживаясь Яблонного хребта. Здесь в вековых лесах плодятся звери под мудрым надзором природы, здесь истребляют они друг друга, а неумолимый человек уничтожает враждующие и мирные породы без различия. Однакож внимание его обращено преимущественно на соболя и белку: это первые статьи промысла,– ловля прочих зверей производится мимоходом.

С 1-го октября собираются промышленники в артели и отправляются в тайгу, иногда верст за 200 и далее от домов своих. Винтовка, фунт пороху, три фунта свинцу и собака составляют непременную принадлежность каждого; съестными припасами навьючивают лошадей: на одной едет верхом сам промышленник, а другая и даже третья под вьюками. В известных местах, где водятся преимущественно соболи, белки, в дремучем лесу, подле какой-нибудь речки, или источника, стоит уединенная избушка, по тамошнему зимовье,– в нем нет печи, но одна каменка, будто в старинной бане. Тут останавливается артель и выбирает камарника,– это сторож и кухарка вместе; он пребываете неотлучно в зимовье, рубите дрова, топит зимовье и готовит кушанье. До восхода солнца встают зверовщики, завтракают, берут винтовки, собак, и, помолясь Богу, рассыпаются в разные стороны; поздно вечером возвращаются они в зимовье и кладут шкурки в общую кассу В это время наблюдается между ними совершенный коммунизм,– до окончание ловки никто не имеет собственности. Беда тому, кто захотел бы утаить хотя одну шкурку белки. Впрочем на подобный поступок никто и не решится. Каждый уверен, что утай по добыче портит счастие в промысле.– Артели разделяются на соболиные и беличьи: одни ловят соболей, другие — белок; одна артель говорит: мы ходили соболевать, другая отвечает, а мы ходили белковать. Даже собаки их приучены лаять, иная только на соболя, другая на белку. Если случайно встретит промышленник казулю, сохатого, оленя, кабаргу, то уж, конечно, не упустит их из вида, как подспорье к провизии.

В прежние времена было много соболей; тогда их ловили разными ловушками, но теперь одна винтовка в деле. Соболь [68] проводит ночь на дереве, или дупле, где у него гнездо.– На рассвете он спускается на землю искать пищи. Собака промышленника случайно попадает на след его, и поднимает лай. Зверовщик уже знаете по звукам, на кого она лает; он спешит к верному слуге своему; собака, увидев хозяина, пускается по горячим следам соболя и вскоре догоняет его. Завидев врага, соболь бросается на дерево и скрывается в сучьях, но собака не перестает лаять. Промышленник подходит к дереву, осматривает внимательно каждый сук и находит беглеца. Тогда выбирает он удобное место; винтовку ставит на сошки, или кладете на сук ближайшего дерева, как найдет удобнее, стреляет — и соболь падает на землю. Промаха нет, а если бы он и случился, зверовщик не признается в том под пыткою: его засмеют товарищи, и не дадут покоя до смерти. Иногда соболь, взбежав на дерево, начинает прыгать с кедра на кедр, с листвена на листвен, не останавливаясь; тогда собака преследует его, и лаем дает знать хозяину, где она. Случается и так, что соболь продолжает прыгать с дерева на дерево и не остановится до самой ночи; а зверовщик, увлеченный охотою, и не заметит, что ушел далеко от зимовья. Тогда он ночует под тем деревом, где соболь остановился. Наутро, лишь чуть пошевелился на дереве соболь, собака начинает лаять; стрелок пробуждается и поражает добычу. Тогда усталый и голодный возвращается он в зимовье, но это ни почем, лишь бы добыть соболя. Зверовщик в лесу тоже, что Киргиз в степи,– он не заблудится, не собьется с пути, хота бы совсем не видно было солнца или звезд. Кора на кедрах и сосне заменяет ему компас; на каждом дереве сторона, обращенная к югу, обыкновенно загораете от солнца, по этому указателю он направляет путь свой и находите зимовье.

Ловля кулёмами, или плашками, не требует больших хлопот; топкое бревно или толстую доску поднимают с одного конца, подпирают подпоркою, разделенною на двое, и скрепленною легкою перемычкою; кладут под ловушку кусок жареного рябчика или другого мяса. Соболь чувствует издали запах съестного, находит ловушку, и, после истощения всех предосторожностей, понуждаемый голодом, лезете под коварную доску, хватаете приманку, сбиваете насторожку, фальшивая подпорка падает, и несчастный погибает под бревном или доскою.

Около Байкала — промышленность соболей куркавками. Подрубают на берегу речки сосну или кедр так, чтобы они упали поперг речки и сделали род моста. Сучья обрубают, и на самой [69] средине бревна ставят деревянную решетку с отверстием посредине; и в это окно укрепляют петлю из белых конских волос. К основанию решетки привязывают веревкою камень. Куркавка стоит вертикально. Соболь, желая по бревну перебежать на другую сторону речки, встречает на пути решетку, видите в ней широкое отверстие, прыгаете в него, падаете в петлю и роняете ловушку, в то же время камень падает с бревна в глубокую речку, увлекаете за собою решетку, а с ним и соболя. Куркавки осмаривают два или три раза в неделю, иначе утонувший соболь портится в воде.

Белковать, или промышлять белку, отправляются тоже артелями. Здесь употребляются те же средства и наблюдаются те же правила, что и в соболиной ловле.

Домой возвращаются промышленники в половине ноября, когда снега сделаются глубоки так, что ни ловцу, ни собаке нет возможности ходить. Некоторые пускаются белковать и весною по насту.

Волков и лисиц ловят отравою из чилибухи, сулемы и мышьяку. Медведь и кабан — добыча скучная; правда, что и на них ставят огромные пасти из бревен, но эта охота для не многих. Оленей, лосей, изюбрей, козуль и кабарг — ловят больше ямами, прикрывая их слегка хворостом. Иногда ставят на них натянутые луки со стрелами. Рысей и диких кошек стреляют из ружей; а тарбаганов или сурков вырывают осенью из нор, когда они лягут на зимовку,– в это время они бывают чрезвычайно жирны и составляют лакомый кусок для Бурята.

У кочующих до сих пор существует древняя охота, или облава. Ее устроивают по большей части для увеселение какого-нибудь почетного гостя. В прежние времена, когда забайкальские степи ломились от дзеренов, диких лошадей, степных кошек и кореиков, а в лесах беспрестанно находились козули, сохаты и олени,–распоряжение и устройство облавы было очень просто, по время все изменило. Зверовщики говорят, что и зверь ныне сделался хитрее. Теперь охотники, на лошадях, вооруженные стрелами и винтовками, собираются перед устьем какой-нибудь ложбины; почетные остаются на месте, а прочие рассыпаются в обе стороны, обхватывают собою большое пространство леса, как бы неводом, потом стесняются, кричат, стучат в котлы. Испуганный зверь бежит от криков в противную сторону, но и там крики и шум; ему остается только спуститься в ложбину — и бежать прямо [70] на охотников, стоящих, в устье ложбины; тут поражают его пулями и стрелами. Если зверю удастся как-нибудь прорваться на степь, тогда преследуют его на лошадях и на всем скаку стреляют из луков, в чем многие Буряты весьма искусны.

Звериные промыслы приносили бы крестьянам и кочующим более пользы, если бы не вкралась монополия. По городам и селениям живут купцы и богатые крестьяне; при каждой надобности в деньгах, снабжают они инородцев и крестьян деньгами под белку или соболей, и по возвращении с промыслов берут у них шкурки за полцены. Промышленники чувствуют обиду, но боятся озлобить своих верителей, иначе они не дадут им гроша, во время будущей нужды. Другие разъезжают по стойбищам Тунгусов, и, при пособии водки, покупают, дорогие шкурки за бесценки.

Сбыт зверовых промыслов чрезвычайно обширен. Одна Кяхта приобретала некогда до 7 миллионов беличьих шкурок; следовательно, область Забайкальская не могла удовлетворять ее. Теперь сбыт на Кяхту гораздо уменьшился от разных причине. Много пушного товару идет на ярмарки — Макарьевскую, Ирбитскую, в Москву, в Петербург, а оттуда за границу — в Европу.

Количество добываемых зверей, видимо, уменьшается; так и быть должно,– во-первых, потому, что число зверовщиков увеличивается, по мере умножение народонаселения; во-вторых, от безрасчетного истребление зверей; нет и следов экономии; каждый думает: про мой веке станет,– и бьет зверя потому только, что попался на глаза. Животные имеют свои годы — урожаи и неурожай; делают общие переходы из одного места в другое. Во время таких приливов Сибиряк бьет, например, лосей для одной шкуры, а мясо бросаете в лесу, потому что анбары его полны сохатинными тушами.

Приблизительно можно допустить следующее годовое исчисление звериных промыслов в Забайкальской области:

Соболей — 2,500 штук

Лисиц — 3,500 штук

Белки — 900,000 штук

Медведей — 350 штук

Волков — 2,000 штук

Колонков — 30,000 штук

Кабарг — 25,000 штук

Изюбрей — 1,000 штук

Козуль — 10,000 штук

Кабанов — 200 штук

Рысей — 15 штук

Степных кошек –15 штук.

В этом исчислении не показаны олени и лоси, потому что их в продаже оптовой не бывает. Нет количества зайцев, сурков, выдр, бурундуков и других мелких зверков. [71]

Ловлею диких птиц занимается каждый про себя; на рынки дичь — большая редкость, и то по праздниками. Здесь совершенно нет скупщиков этой провизии, вероятно потому, что дичь невероятно дешева, от изобилия в ней. На озерах водятся разных родов утки и гуси, — ловят их, во-первых, силками, стреляют из ружей; а летом, когда птица линяет и не может летать, бьют палками. Два или три человека садятся в легкий челнок, вооружаются длинными хлыстами из тонкой сосны: один гребет прямо на стадо, а двое бьют гусей хлыстами по шеям. Испуганная птица ныряет, но лишь чуть показалась на поверхности воды, ловец карает ее. В прежние годы на Гусином озере считали убитых гусей сотнями,– от этого озеро и название свое получило.

На степях — драхвы, птица осторожная и недоверчивая. Трудно скрасть ее охотнику, но человек умеет перехитрить животных.

В лесах водятся: тетерева, двух родов тетерьки, двух родов рябчики,– каменные и лесные; первые считаются лучшими для стола. В восточной Сибири нет соловьев; правда, что в Даурии водится птичка под этим названием, но сходство заключается в одном имени.

Рыбные промыслы. Озеро Байкал и Восточный Океан,– два неистощимые плодилища рыб,– высылают ежегодно из недр своих миллионы рыб в реки, несущие им дань. Мудрое Провидение так устроило, что большая часть морских рыб могут метать икру только в реках на текучей воде. Непонятная для них сила влечет самцов и самок в реки; там выкинув в икру и молоки, рыба теряет последние силы, и несется назад течением реки. В Охотске и Камчатке вся рыба, зашедшая в реки и речки, лезет против течения до тех пор, пока не дойдет до мелкой воды; тут погибает она вся от недостатка в пище.

Мы уже сказали, что с Восточным Океаном сообщается Забайкальская область рекой Амуром, посредством реки Аргуни, Онона, Ингоды и Шильки. В эти реки идут из Океана калуги (особенная порода белуги), севрюги, осетры, сазаны. В прочих реках водятся таймени, краснёры, кони, налимы, сомы, леньки, сиги, пискари, гольцы, окуни; в озерах есть отличные караси и другие рыбы. Достойно замечание то, что во всей Сибири нет раков, но за Яблонным хребтом они плодятся во всякой реке и речке. Здесь нет правильной ловли рыбы, а следовательно, и продажи: каждый хозяин ловит про себя. Тунгусы, обитающие по рекам Шильке и Амуру, лезут на дерево, стоящее подле [72] реки, и караулят большую калугу или севрюгу, и лишь чуть заметят на поверхности воды поплавное перо, или даже струю от движение рыбы, тотчас поражают ее стрелою. Так же почти поступают и русские. Никому не приходило в голову, что мерзлых калуг и севрюг можно зимою доставлять в Иркутск, и получать за них хорошие деньги. При всеобщем изобилии в крупной рыбе Даурия получает ежегодно из западной половины области много сушеной рыбы.

В западной половине расстилается глубокое озеро Байкал с огромными реками, в него впадающими. Было время, когда Байкал и реки его кишели рыбою; теперь уже не то, однако же и поныне Байкал можно назвать производителем рыб; в нем водятся осетры, таймени, сиги, харюзы, омули и множество других рыб. Ловля производится во все лето, а в некоторых местах и зимою ловят подледную рыбу. Главная ловля на берегу озера, принадлежащего Забайкальской области. Если северо-западный ветер дует суток двое, рыба из глубины приваливаете к берегу, и лишь чуть затихнет, рыбаки бросаются в море на лодках, и закидывают огромные неводы так, что все обхваченное пространство заключает в длину версты две, потом вытягивают неводы воротами. Житель Петербурга, привыкнувший видеть невские тони, не поверит нашему рассказу. В байкальском неводе не только матня набита рыбою, но рыба кишит в крыльях; большие осетры и таймени бросаются из стороны в сторону, их хватают руками, саками и выкидывают на берег. Кто едал уху на берегу Байкала, тот невольно скажет: невская рыба — щепа!

Основная рыба озера Байкала — есть омуль (Solmo migralarius vel omul). Весом бывает он от половины до трех фунтов. В августе месяце идут омули огромными рунами в реки Селеньгу, Баргузин и Ангару. Рыболовные артели приезжают со всех концев области и губернии Иркутской. Назначены места для ловли, за чем наблюдает местное начальство. На реке Селеньге сборным пунктом избрана деревня Чертовкина; на прочих реках, артели останавливаются верстах в 10 от устья, чтоб дать рыбе свободный ходе в реку. Бывали примеры, что испуганные окуни в устье реки, возвращались назад в море, и рыбаки уходили ни с чем. Сперва показываются харюзы и сичи, за ними уже идут и омули. Тогда начинают закидывать поводы. B прежние времена из одной тони вынимали до 200 т. омулей, теперь этого нет. В Иркутске сохранилась пословица, что рыба в Селеньге идет в таком множестве и так густо, что по ней, как по мосту, [73] можно перейдти с одного берега на другой. Из соседних деревень доставляют бочки, и приходит много женщин для чистки рыбы. Обыкновенно, омулю распарывают брюхо, вынимают внутренности, кладут рядами в бочки, и на каждый сыплют соли. В бочке бывает до тысячи штук. Если во время ловли много было рук, если погода стояла не жаркая,– рыба выйдет хорошая, и сохранится в бочках до следующего улова. Соленые омули развозятся по всей области и губернии; часть поступает даже в Енисейскую губернию. Замечено, что от омулей никто не быль нездоров, как случается от осетров, белуги и даже от стерляди. Омуль вкусом похож более на семгу, нежели на сельдя. Едят их сырые, приправленные луком и уксусом, — вареные в ухе, печеные в пироге, словом — омуль есть единственная рыба в посты для народа.

В прежние годы река Селеньга доставляла около 7 мил. штук; теперь ловят иногда не более 700 т. штук. Люди смышленые догадывались, что омули избрали какую-нибудь другую реку, и подозрение пало на реку Верхнюю Ангару. Догадка оправдалась, и богатый улов вознаградил предпринимателя: на следующее лето пустились туда другие артели, и годовой улов составить 10 м. штук. Жадность рыбаков была так велика, что по недостатку рук и соли, они должны были валить испортившуюся рыбу в реку.

Кроме Селеньги и Верхней Ангары, ловятся омули в реке Баргузине. Ежегодный улове простирается не более 600 т. штук.

Весь омулевый промысел можно определить приблизительно средним числом в 13 м. штук ежегодно.

Подледный лов омулей производится подле острова Ольхона и на устье речки Бугульденхи, но он не важен.

Ловля осетров составляет вторую промышленность после омулей. В Байкале их ловят у берегов неводами; случается в одной тоне по сту и по двести осетров. По реке Селеньге добывают осетров большими вершами и сетями о трех стенах, длиною сажень во сто; выпустив сеть, рыбак плавает но материку, и осетр, случайно попавшийся, запутывается в сети жабрами и передними перьями. Верши делаются из толстых прутьев, длиною сажени в две или три, а вышиною соразмерно длине. Вершу ставят обыкновенно подле крутого берега, на месте глубоком, быстром, где дно реки было бы чисто. Такие места выбирают осетры для метание икры. Человек узнал природу этой рыбы, и на месте ее удовольствия воздвиг пагубу. Верша, поставленная [74] на хорошем месте, дает при счастии иногда 50 и 100 осетров в сутки. Лучшим временем считается то, когда вода в реке прибывает или убывает. Осетры идут в Селеньгу в продолжение всего лета; осенью становятся они на большие глубины, и без пищи и движения остаются всю зиму. Вершу поднимают из воды воротом и подпирают толстой палкою, и хозяин лезет в нее за добычей. Если он каким-нибудь неосторожным движением уронить палку, хранительницу равновесия, верша погружается в реку и человеке погибает с ней; а потому верши осматриваюсь непременно вдвоем и даже втроем.

Летом доставляют осетров живых в Иркутск: им просверливают носовой хрящ, просверливают кукан, тонкую веревку, длиною в аршин; после того привязывают их по обе стороны лодки в воде к толстым веревкам. Таким образом лодка, нагруженная невидимым товаром, переплывает через Байкал, входит в быструю Ангару, и, пролетев в несколько часов 60-верстное пространство, останавливается у иркутского берега и предлагает покупателям живых осетров. Случаются во время путешествия на море штурмы, осетр срывается с куканов, нос его заживает, но места пребывания в неволе остаются видимыми, осетр забывает прошедшее и снова попадается в вершу или в невод. Рыбаки узнают беглеца и предают немедленной смерти, потому единственно, что некуда продать кукана. Байкал дает около 25,000 осетрины.

Недавно жители Селеньги выучились делать паисную икру и производят ею значительную торговлю. Прочая рыба ловится в Байкале и в реках, в него впадающих, и не составляет валовой ловли.

В Байкале водится рыбка, принадлежащая ему исключительно, это — голомянка. Она не больше четверти длиною, но уродлива, голова составляет третью часть тела; огромные на выкате глаза торчат как бы корольки. От жабров до хвоста идут два пера, как у летающих рыбе; тело круглое и съуживающееся к хвосту как веретено, хвосте широкий. Голомянка состоит из головной и становой кости, остальное — жир. Ее никто не видал живой, но летом после продолжительных и сильных северо-западных ветров, выкидывает ее на берег такое множество, что лежит буграми. Мертвую не тронет ее ни сорока, ни ворона; осветит солнце, и к вечеру от голомянки останутся одни кости.

Говорить, что в озерах Северной Америки не так давно открыта рыбка, подобная голомянке. [75]

После Байкала рыба ловится в озерах: Гусином, Еравинских, Шакше, Иргени, Катакуле и Баунте; в них промышляют неводами зимою и летом — щук, сорок, карасей, окуней и проч.

Вот краткое изображение рыбной промышленности западной половины Забайкальской области. Ее оценивают знатоки в 200,000 руб. серебром.

К числу промыслов можно отнести и собирание кедровых орехов.– Сибирские горы покрыты кедровником, доставляющим пропитание белкам и другим зверям, а человеку — лакомство; кроме того кедровые орехи дают превосходное масло, не уступающее оливковому. Урожай кедровых орехов бывает не каждогодный и не повсеместный: обыкновенно через три, четыре года случаются неурожаи. Наверное можно допустить, что жители русской Монголии собирают ежегодно до 25,000 пудов кедровых орехов; большая часть добычи потребляется обывателями, а тысячи две пуд., иногда и более, идет в Иркутск. Вообще леса сибирские доставляют жителям выгоды, для получение которых не нужно изнурительных трудов. Но как обходится Сибиряк с благодатным лесом? Человек мыслящий с горестью взирает на беспощадное истребление лесов, и сожалеет об участи потомства. Сибиряк не полезет на кедр за шишками, на яблонь или черемуху за плодами,– он беспощадно срубает могущественный кедр, или кудрявую яблонь, единственно для того, чтоб сидя на земли обирать плоды. Целые острова, покрытые черемухой, вырубаются, а яблонь удалилась уже от селения, и одни только пни напоминают о существовании дереве. Кроме того пожары или пальи истребляют леса ужасными полосами. Иногда путешественник видит обгорелые пни на расстоянии десятков верст. Обыкновение выжигать на пашнях и сенокосах старую траву, производить пальи. Крестьянин зажжет старую солому на пашне или сухую траву на сенокосе, и преспокойно отправляется домой, или займется другою работою. Огонь с пашни переходить в лес, где непременно есть валежник и хвоя. Пламя, раздуваемое ветром, быстро обхватывает дерева, и пожар широко распространяется; ветер гоните его вперед до тех пор; пока реки или болота не остановят опустошителя. Иногда паль свободно гуляет по лесу до первого сильного дождя; если они выберется на степь; покрытую еще сухою травою, тогда погибают сотни рогатого скота, овец и лошадей, сгорают юрты Бурят, достается и крестьянским селениям. Если паль, гонимый сильным ветром, приближается к путешественнику и догоняет его, тогда поспешно слезает он с лошади, высекает [76] огнивом огонь, и зажигает перед собою траву. Пламя распространяется и бежит по ветру впереди; путешественник едет за ним в безопасном расстоянии. Заднее пламя, достигнув обгорелого места, не находит уже пищи и погасает. Правительство несколько разе запрещало выжигать поля, предписывало иметь осторожное обращение с огнем в лесах, но трудно истребить вековую привычку в народе, при всеобщем изобилии в лесах. Если встретите сибиряка, сидящего подле срубленной яблони или черемухи, с которой хладнокровно обирает ягоды, и спросите: для чего он срубил дерево, лишив себя и других собирать плоды на следующее лето, он вам скажет: «не я первый, не я и последний; все так делают!» Подобные ответы слышим и от людей, так называемых образованных: « пользуюсь случаем!».

В Сибири есть даже охотники смотреть на горящие леса. В самом деле, пожар природы — зрелище величественное, особливо ночью. Пламя бежит по траве на гору, встречает вековую сосну или кедр, змеится по коре его вверх, и вдруг кедр вспыхивает.– От него загорается другой, третий, далее и далее.– Огонь идет то массою, то прилегает к земле, то мчится по вершинам дерев. Днем все небо покрывается дымом, воздух пахнет изгариною, багровое солнце тускло светите, словно в огромном фонаре с закопченными стеклами.– Звери и птицы погибают; другие, пораженные издали запахом дыма, удаляются. После пожара остаются только обгорелые пни и камни; признаки эти видны иногда лет 50, пока не возникнет новое древесное поколение.

Извоз. Кяхта ежегодно отправляет до полумиллиона пудов товаров, преимущественно чая, но Забайкальская область пользуется крохами выгод: ямщики из Иркутска и даже из Томска, заехавшие в Кяхту иногда с пустыми телегами или санями, отбивают работу у туземцев. Извозом преимущественно занимается волость Ильинская, лежащая в низовьях реки Селеньги; ей достается развоз по всей области бочек с омулями. Они же возят железо из Петровского завода в Читу. Извоз в восточной половине области ничтожен; им занимается едва-ли более 40 челов.; там нет двигателя торговли подобного Кяхте. Не важный торговец привезет ничтожное количество товаров, или Нерчинские заводы отправят свой излишний свинец в Колывань, но и тут имеють дело с подрядчиками. По всей дороге от Кяхты до Байкала и даже до Иркутска нет ни одного трактира, ни постоялого двора в полном смысле. Какой-нибудь крестьянин принимает [77] в свой дом ямщиков, снабжает их кушаньем, а лошадей — овсом и сеном; ломит с них, что захочет, и ямщики рады, что в тесной избе могут выспаться. Правда, что крестьянин и семейство терпят стеснение, но выгоды заставляют молчать. В настоящее время для Сибиряка слова: трактир, харчевня — то же, что кабак.

Извоз собственно ямщикам не приносит больших выгод; он в руках монополистов: богатые крестьяне дают бедным деньги взаймы, а после ведут с ними аптекарский счет.

Работы. Здешние крестьяне не ходят в города на заработки, потому что в городах нет работ, да, сказать правду, и не имеют времени: у каждого пашня, табун скота, а осенью звериные промыслы. Обеднявший крестьянин идет к богатому в работники. Главнейший классе работников составляют поселенцы. Не будь поселенцев, Сибиряк не управился бы с огромным земледелием и скотоводством без поселенцев золотые промыслы не давали бы столь важных последствий.

Инородцы обедневшие поступают тоже в работники к Русским.– Порядочные из них крестятся и женятся на Русских. Класс этот известен под именем новокрещенных.

Исчислив народную промышленность Забайкальской области, должно признаться, что западная половина превосходить восточную в земледелии, рыбных и звериных промыслах и даже в скотоводстве. Средства у всех одинаковы, но западная половина многолюднее восточной, климат мягче, а жители деятельнее.

Ремесла по городам в плохом состоянии: портные, сапожники обыкновенно самоучки, работою занимаются кое-как, от нечего делать.

Религия. Все старожилы исповедания православного; между ними нет ни ересей, ни расколов, только в четырех волостях западной половины живут староверы и раскольники особыми деревнями. Они переселены сюда из Польши, и теперь их считается более 8,000 душ; делятся на несколько сект, напр. поповщина, беспоповщина и проч. Несколько раз обращались они к православию, и опять впадали в заблуждение. Само собою разумеется, что дело кончится победою истины над заблуждением. Между поселенцами есть католики, лютеране, жиды и магометане. Ни одно из этих исповеданий не имеет храмов, но ежегодно приезжают из Иркутска пастырь и ксенз, отправляют богослужение и приобщают верующих телу и крови Христовой. Жиды собираются на праздники в одну деревню; здесь молятся они в какой-нибудь избе; раввина не имеют. Магометане удовлетворяются ежедневною молитвою. [78]

Кочующие Буряты и Тунгусы веры ламайском, или буддизма, имеют кумирни со множеством идолов скульптурных и рисованных. Богослужение отправляется дважды в месяце одним духовенством, которое имеет степени. Главное лицо Хамба-Лама живет близь Гусиного озера. Малая часть Бурят и все Оленные Тунгусы веры Шаманской: это дуализм, основанный без догматов на одних преданиях. Шаманство есть первобытная религия всех народов; она проявлялась везде сама собою.

Просвещение. Если измерять просвещение народа только грамотностию, то Забайкальская область далеко отстала от Иркутской губернии, особенно половина восточная. В городах: Верхнеудинске, Нерчинске и Кяхте открыты уездные училища в начале нынешнего столетия; кроме того священники обучают детей своих приходов безмездно, но за всем тем количество грамотных не велико. Вообще крестьян, умеющих читать и писать, не более 2000. Старообрядцы все грамотны; отец учить сына, или уставщик с грамотою передает детям правила своей веры.

Буряты имеют свою грамоту, и пишут столбцами сверху на низ, но грамотных между ними не много, хотя в Кяхте и у харинского тайши заведены училища, где обучают читать и писать по-русски. Ламы, или духовные, все умеют читать и писать по-монгольски и тибетски. На последнем языке совершается и богослужение их, но очень редкие из них могут перевести что-нибудь с тибетского языка на монгольский. — Бродячие Тунгусы грамоты не имеют.

Нравы. Природа, разделивши Байкальскую область на две половины, разделила и жителей касательно нравов и обыкновений: русский обитатель Монголии не похож на Даурца. Человек — создание восприимчивое: если он беспрестанно имеете дело с новыми лицами, в нем появляются новые понятия. Кяхтинская торговля заставляет крестьян ездить в Иркутск, в Кяхту, иногда в Томск. Путешествия проясняют понятия его и научают обращению с людьми: напротив того Даурец всегда дома, всегда видит одно и то же. А потому житель Селеньги проворен, жив, смышлен, трудолюбив, сколько нужно для Сибиряка, и не беден. Житель Ингоды и Шильки вял, прост, ленив, беспечен и беден. Понятия его слишком ограниченны; одно пьянство для него наслаждение и отрада. Если он богат скотом, то не умеете извлечь выгод из имения своего. Он хозяин табунов, вверенных попечению Всеблагого Провидения. B замене этих недостатков он гостеприимен до невероятности, честен и добр. Мы говорим о крестьянах [79] государственных; крестьяне заводские не похожи на них, а казаки пограничные уже другой народ. Понуждение к трудолюбию, обязанность службы, содержать их в постоянном внимании к самим себе.

Горожане отличаются страстью к домоседству и необщительностью, скрытны, недоверчивы и неподвижны, подобно Китайцам, соседям своим. Есть исключения и даже слишком резкие, но они не часты.

Кирпичный чай в Забайкальской области — общая и неизбежная потребность, особенно в Даурии. Там пьют чай пять раз в день с хлебом или булками, даже за обедом и ужином.

В России неизвестен кирпичный чай; только с прошлого года появится он в петербургских чайных магазинах, открыто на окнах, обвернутый в красную китайскую бумагу. Считаем за необходимость сказать об нем несколько слов.

Чай этот приготовляется в Китае; сырые листы обливаются густым отваром из сарацинского пшена; их кладут в формы четырех-угольные, плоские, и сильно сдавливают. Когда все высохнет, вынимают из форм плитки чая, обвертывают в бумагу и отправляют в Монголию. Сами Китайцы не имеют этого чая. Приготовляют его для питья иначе, нежели обыкновенный чай. Отрубив кусочек чая от плитки, или кирпича, толкут в ступке, высыпают из нее в кипящую воду и дают прокипеть; после того, прибавив масла и молока, пьют с хлебом.

Новейшие химики нашли в чае питательное вещество; с этим нельзя не согласиться: бедные жители Китайской Монголии питаются решительно одним кирпичным чаем; кое-когда приведется им скушать чашку пареного проса, или полакомиться мясом дохлой скотины. Но китайской границе кусочки чая ходят вместо монеты. Путешественник, приехав на место владычества чая, отдает за прогоны ассигнации, и на сдачу предлагают ему куски чая. На следующей станции принимают от него эти же куски за протоны. Как не скажешь, что кирпичный чай монета самая существенная: ее можно употреблять в пищу и получать за нее другие вещи.

От безмерного употребления чая, жители чрезвычайно тощи и вялы; здесь не увидите румяного лица или толстяка; смуглый цвет кожи, худоба тела есть принадлежность Даурца.

История. До прихода Русских обитала по степям Даурии и Монголии Буряты, а в лесах — Тунгусы; ни тех, ни других нельзя признать первобытными обитателями Забайкальских стран. Китайские историки пишут, что за 100 лет до P. X. обитал по берегам озера Байкала народ Дин-Лин; в VII столетии по [80] P. X. обитал здесь народ Гулихан; около времен Чингис-Хана говорится уже о народах Джелаирах, Баркучинах, Кештымах и Монголах. Судя но названиям некоторых озер, реке, речек, гор и урочищ, можно полагать, что здесь обитали кроме племен Манжурского и Монгольского и племена Турецкие. Остатки последних доживают свой век близ нашей границы, около озера Косогола иначе Кусь-Куль. Часть Турецкого племени, Caxа, удалилась на Север, и теперь известна под именеме Якутов, остальные омонголились и совершенно погрязли в этом народе; только племя тунгузское укрылось в дремучих лесах и до наших времен сохранило манжурскую самобытность. Буряты говорят, что до прихода их на степи Селеньги, Уды и Баргузина, обитали здесь Паргуты, народ земледелеческий и, вероятно, полуоседлый; другие помнят о каких-то Киргизах, и более ничего; даже никто не знает, принадлежали ли они к огромному ханству завоевателя Чингис-Хана. Свидетельство о народах, здесь обитавших, сохранилось до ныне, как увидим ниже.

В половине XVII столетия Русские из Якутска пробрались на реку Амуре, по рекам Алдану и Олёкме. Знаменитый Хабаров, а после него Степанов, покорили все Манжурские племена, обитавшие по Амуру, срубили города Албазин и Камарский, даже на устье реки Амура в земле Гиляков стоял наш острог. Крестьяне с реки Лены толпами бросились в Даурию, построили домы около новых острогов и завели пашню.

В 1642 году в Якутск пришла весть о большом озере Байкал, и воеводы командировали туда пятидесятника Курбата Иванова с 75 промышленниками и казаками. Благополучно достигли они до желанного озера; увидели недалеко от берега большой и гористый остров Ольхоне, где обитали Буряты; переправились чрез пролив, напали на Бурят и заставили платить ясак царю московскому. Здесь услышали они о Тунгусах, обитавших по реке Верхней Ангаре, не мирных и не покорных. Иванов командировал против них десятника Скорохода с 36 человеками. Партия пошла на север вдоль берега Байкала, отъискала реку Верхнюю Ангару, Тунгусов, и без труда заставили их платить ясак. Тунгусы объявили, что гораздо на полдень впадает в Байкал большая река Баргузин, по которой обитают Буряты. Казаки не устрашились неизвестного пути и многолюдства Бурят, обогнули Байкал и первые сухим путем перебрались на ту сторону озера. Но дело кончилось не благополучно. Казаки успели только построить укрепленное, или, по тогдашнему, острожное зимовье, как Буряты напали [81] на них, осадили несчастных смельчаков, и только двое из них успели переправиться в лодочке на другую сторону Байкала.

В 1645 году пришел к Байкалу из Енисейска вверх по реке Нижней Ангаре атаман Василий Колесников; он хотел было переправиться на другую сторону озера, но, устрашась Бурят, остался зимовать на здешнем берегу. На другое лето пошел он берегом к реке Верхней Ангаре, и заложил, там острог Верхнеангарский; отсюда перешел он на реку Баргузин, где услышал, что на полдень за горами лежит озеро Еравня, близь которого живут Монголы богатые серебром. Колесников отправил к ним в виде посольства четырех казаков, однакож на Еравне не было ни одного Монгола. Казаки направили путь к реке Селеньге, о которой объявил им Тунгус проводник, и вскоре нашли владение тайши Турукая. Тайша принял их ласково, подарил им несколько золота и две серебряные чаши. Колесников думал, что золото и серебро добывается во владении Турукая, а потому отправил, к нему опять казаков с просьбою показать месторождение этих металлов.

За Колесниковым отправлен был из Енисейска на Байкал, сын боярский, Похабов. Поднимаясь по реке Нижней Ангаре, он везде ставил остроги и зимовья, где местность казалась удобною. В 1647 году зимовал он при впадении реки Иркута в Ангару, в построенной наскоро землянки, послужившей основанием городу Иркутску. Летом он вошел в озеро Байкал и переправился на другую сторону, напал было на кочевавших там Монголов, но должен был оставить свое предприятие; к нему явилось четыре казака, посланники атамана Колесникова.

В это время кочевал где-то в верховьях реки Селеньги монгольский владелец Цецен-Хан ¹; говорили, что в земле его есть золотые и серебряные руды. Похабов отправился к нему в виде посла, принят ласково, но к огорчению узнал, что золото и серебро получают Монголы от Китайцев. Он убедил Цецен-Хана отправить посольство в Москву. Похабов возвращался уже в Енйсейск, как встретился с 60 человеками, посланными на помощь ему под начальством сына боярского Чалкина. Он отправил его на реку Баргузине с тем, чтобы построил там острог. Здесь услышал Чалкин о великой реке Шильке, и послал на нее первую партию. Казаки эти возвратились в Енисейск и объявили тамошнему воеводе Пашкову, что на реку Шильку есть [82] другой путь чрез Байкал вверх по реке Селеньге, потом рекою Хилком до озера Иргеня, а отсюда через горы четыре дня пути до реки Ингоды, которая впадает в Шильку.

В 1650 году возвратилися из Москвы в Енисейск послы Цецен-Хана, и с ними тобольский сыне боярский Заболоцкий с сыном и семью казаками; он должен был явиться к Цецен-Хану, как посланник. Колесникову приказано было проводить их до другого берега Байкала. Посольство высажено было на берег; тут напали на него Буряты, и Заболоцкий с сыном и казаками убиты. Впоследствии времени построен на этом месте монастырь, который и доныне называется посольским.

В 1652 году отправлен был из Енисейска сын боярский Бекетов, продолжать завоевание за Байкалом; ему дано было сто человеке служивых. Бекетов остановился в Братском остроге, отсюда отправил он пятидесятника Максимова с казаками, бывшими на реке Шильке, с тем, чтобы они из Баргузина пробрались на озеро Иргень, построили бы мелкие суда и на Хилку шли навстречу Бекетову. В первых числах октября дошел Бекетов до Байкала и переправился через него от речки Голоусной при благоприятном ветре, к устью прорвы, или гавани байкальской, где и зимовал в построенном зимовье.

Нa другое лето вошел в устье реки Селеньги; поднимаясь вверх, дошел до устья реки Уды, а потом и Хилка. Простояв тут неделю в ожидании Максимова, решился идти вверх по реке Хилку и тогда уже встретился с Максимовым, плывшим на плоскодонной барке. Благополучно вошли они в озеро Иргень и заложили острог, назвав его Иргеньским.

На другое лето перебрался он через Яблонный хребет; построил плоты на реке Ингоде, но замерзшая река остановила его.– Бекетов отправил сухим путем десятника Урасова с тем, чтобы на устье реки Нерчи заложить острог. Урасов исполнил поручение свое удачно, и Бекетов на другое лето расположился в новом Нерчинском остроге, стоявшем на правом берегу Шилька, против устья реки Нерчи. В 1654 году туземцы взволновались и осадили Бекетова в остроге, и вытоптали посеянный около крепости хлеб. Оказался недостаток в съестных припасах. Казаки начали роптать, и 30 человек ушли на реку Амуре, где Русские тогда воевали так удачно. Бекетов был в крайности; наконец и он решился с командою идти на Амур и там служить.

Правительство, желая упрочить наши завоевания в Даурии, назначило воеводство в Нерчинском остроге, для чего и определен [83] был туда енисейский воевода Пашков. В 1650 году он пошел на судах, вверх по реке Нижней Ангаре, потом чрез Байкал в реку Селеньгу, отсюда по реке Хилку прибыл он в Иргенский острог, где и зимовал. В 1658 году перебрался он через Яблонный хребет на реку Ингоду, спустился в Шильку, и на устье реки Нерчи заложил Нерчинский острог, где имел постоянное пребывание. Пашков управлял Дауриею до 1662 года; его сменил Ларион Толбузин, кончивший жизнь при осаде Албазина Китайцами.

После того построены остроги: Удинский, Селеньгинский, Читинский, Аргузинский; таким образом, к 1689 году все Забайкалье и Даурия по течению реки Амура до Восточного Океана принадлежали нам.

В это время хан манжурский восседал уже на пекинском престоле. Обстоятельство это сильно повредило нашей оседлости на реке Амуре. Подданные багда-хана, ограбленные несколько раз нашими беглыми партиями искателей счастия, жаловались китайскому правительству, и вследствие того китайские войска осадили наши острожки на Амуре. Русские оказали чудеса храбрости, разбивали несколько раз 10-тысячные корпусы Китайцев, вооруженных пушками и ружьями.– Правда, что и Китайцам удавалось брать наши укрепления, и отрезывать отдельные команды, из которых составили они две русские сотни внутри Китая. Москва с горестию слушала донесение героев о притеснениях на Амуре и решилась отправить к Китайцам посланника. Грек Николай Спафари отправлен был в Манжурию через Нерчинск в 1676 году. В манжурском городе Цицикаре, он вел, переговоры с китайскими вельможами,– застращенный, а, может быть, и задаренный, он, приказал Русским оставить реку Амур и реки, в него впадающие.

В 1689 году съехались в Нерчинск послы обоих государств. С нашей стороны был воевода Федор Алексеевиче Головин; в Китае царствовал тогда знаменитый багда-хан Кан-Си, любитель просвещения, а потому в посольстве находилось два иезуита — Жербильян и Перейра. Китайцы требовали, чтобы уступили им все Забайкалье и места, лежащие к югу от Станового хребта. Головин же настоял, чтоб границею были реки Аргунь и Амур. Дело кончилось тем, что мы уступили Китайцам реку Амур, а они отказались от Забайкалья.

Но как границы к западу от Аргуни не были назначены, да и вообще весь трактат худо определял торговые сношение подданных обеих держав; почему с нашей стороны отправлен был [84] посланником в Пекин граф Савва Владиславич. По возвращении в Россию он заложил на речке Кяхте Троицкосавскую крепость, или Кяхту, в 1728 году. Сюда подданные обеих держав должны были съезжаться для меновой торговли, и кроме того русским купцам дозволено отправлять караваны в Пекин один раз в четыре года. Караваны ходили в Пекин с 1728 года. Купцы наши не умели поладить с пекинскими приставами и терпели каждый раз убытки; наконец торговля установилась в одной только Кяхте.

С этих пор мир и тишина продолжаются непрерывно между обоими государствами.

Памятники древности. Что Забайкалье имело жителей до прихода Монголов и Русских, в том удостоверяют сохранившиеся до наших времен памятники. В западной пловине области или Монголии их не много; известны пока: надпись на утесе по дороги из города Верхнеудинска на Хоринскую степь; она так выветрела, что издали только приметна; недалеко от Селеньгинского соловаренного завода, торчит из земли камень, грубо изображающий голову человека. Подобный камень есть и на Абаканской степи в Енисейской губернии, и чуть ли не подобные камни видны в Малороссии под именем баб. Во многих местах видны следы древних водопроводов для орошения лугов и пашен.

Даурия напротив того богата памятниками старины.– На каждой равнине видны древние могилы, огражденные плитами, стоящими вертикально, близко одна от другой, и выражающими то звезду, то квадрат, то параллелограмм. Иногда на могиле стоят две только плиты: одна в головах, другая в ногах. Монголы никогда не означали могил своих курганами или камнями; напротив того, племена турские, где ни кочевали, везде оставляли памятники могильные. Профессор Кастрен, путешествовавший недавно на счет Академии, говорит, что Буряты называют эти могилы Кыргизи-Гырь, что значить: дом Кыргизи. Жаль, что подробные результаты путешествия г. Кастрена не известны Русским.

На речке Кондуе, недалеко от реки Аргуни, возвышаются и теперь бугры неравной величины.– Один из них, привлек внимание крестьянина. Сняв дерн, покрывавший курган, и немного земли, они увидел кирпичи и черепицу необыкновенной величины. Казачий урядник, Гепов, продолжал разрытие, и видя множество кирпича, придумал построить из него в селе Кондуне церковь. Курган, разрытый до основания, обнаружил древнее здание китайской архитектуры; оно имело фигуру креста, длиною 48, а шириною 28 сажен. Горные чиновники нерчинских заводов начертили [85] план здания, а г. Спасский поместил его с описанием в Сибирском Вестнике, и тем дело кончилось. Думали, что здание есть развалившаяся кумирня. Ученый Монгол, Доржи Банзаров, полагает, что здесь был дворец племянника Чингис-Хана, Исунке. Неутомимый труженик, старец Иакинф, говорит, что в этих местах обитал некогда народ Таба; в последствии времени он ушел на юг и завоевал Северный Китай. Из китайских историков видно, что народ Таба имел где-то близь реки Аргуни храм. Длина этого храма выходить в 68 сажен, но в описании ширины есть разница. Подробные исследование о кондуйских развалинах можно видеть в Северной Пчеле 1851 года.

На реке Ононе в 15 верстах от Мангутского караула есть пещера в утесе — произведение рук человеческих. Ниже на утесе видны письмена китайские, монгольские и тибетские. Перевесть их никто не можете, вероятно потому, что письмена старинные, а переводчики плохие. О. Иакинф думает, что эта пещера есть храме народа Таба, о котором говорят китайские историки. Согласиться с этим нельзя потому, во-первых, что народ Таба не мог знать письмен ни монгольских, ни тибетских, а, во-вторых, мера пещеры слишком уже мала против китайского описания.

По дороге от кондуйских развалин к руднику Кличкинскому, в узкой долине, или по-сибирски, пади, стояла на круглом гранитном основании плита с надписью на монгольском языке; она упала и переломилась, без дальнего повреждение надписи. Плита увезена была в большой Нерчинский завод, а потом доставлена в Петербург и теперь стоит на лестнице в музее Академии, но так небрежно, что свет падает на нее прямо и скрывает вырезанные буквы. Академик Шмит уверял, что надпись эта есть заклятие 335 эллиев, или злых духов; учитель монгольского языка в Кяхте, Ванчиков, говорить, что надпись означает победу Чингис-Хана над жившими по реке Онону племенами, совершенную 335 посланными; наконец г. Банзаров доказывает, что надпись означает удел одного из племянников Чингис-Хана. Он переводит ее так: «когда Чингис-Хан после нашествия на народ Сартагул (Хивинцев) возвратился, и люди всех монгольских поколений собрались в Буга-Сучигае, то Исунке получил в уделе 335 воинов хонгодарских».

Некоторые монголисты думают, что памятник означает суглан или совет, состоявший из 335 человек. Монголы для народных советов собирались обыкновенно в узкие пади, и решение свое ознаменовывали чем-нибудь видимым. [86]

Отчего же происходит разность в переводе надписи? Во-первых, почерк письма старинный, во-вторых, надпись высечена на граните, который уже выветрелся, а надпись лишилась точек и крючков, изменяющих одну и ту же букву. Далее,– язык надписи простонародный, старинный, вышедший из употребления; в надписи не соблюдено правописания, и, наконец, руки ваятеля были неопытны.

Близ реки Аргуни виден старинный вал; он идет с запада на восток, упирается в левый берег Аргуни, и показывается опять на другом берегу, наконец, теряется в Монголии. Внутри его видны небольшие четырехугольные укрепления, обнесенные рвами и валами,–на другой стороне Аргуни, верстах в 10 от нее, видны остатки города, укрепленного валом и рвом. По всему приметно, что внешний длинный ряд прикрывал или жилище хана, или стоявшую за ним армию. Туземцы не знают, какой народе воздвиг валы и рвы.

Известно, что степи, лежащие в вершинах реки Онона, были местом рождения Чингис-Хана и начальным театром его воинских подвигов. Ниже по Океану, в наших пределах, обитал народ Джелаир, с которым Чингис вел кровопролитную и долговременную войну. Есть причины думать, что Джелаиры были Турского племени, остатки Дин-Линов или Уйгуровъ

Надобно признаться, что все Забайкальские памятники древности не были осмотрены учеными глазами. Паллас не видал ничего, кроме могил; он даже не углублялся в Даурию, но встретился с вершиною Аргуни. Он был только натуралист, на древности смотрел мимоходом. Учители Нерчинского уездного училища разъезжают по Даурии, но сообщают в журналы и газеты чисто литературные статьи. Профессор Кастрен объезжал Сибирь, кажется, с целью отъискания финских племен. Он был и за Байкалом, но труды его и результаты изъисканий не для России. Теперь открыто в Иркутске отделение географического общества, и на первый раз предположено составить карту Восточной Сибири; ученые рассыплются, и, вероятно, займутся не одним определением градусов долготы и широты.

Забайкальская область поставлена теперь на военную ногу; в ней формируется до 20,000 войска пешего и конного. Местом пребывание наказного атамана и военного губернатора будет селение Чита, стоящее по ту сторону Яблонного хребта, на высоком берегу реки Ингоды, которая здесь уже судоходна. Окрестности Читы живописны: река Ингода, то скрывается в рощах диких [87] яблоней и черемух, то выказывается на полянах. Весною покатости гор покрыты цветущим рододендроном; черемухи благоухают, а между кустами ярко выказываются цветы; это сад природы, расположенный так искусно, что трудно убедиться, что здесь работала одна природа. Верстах в пяти от Читы колышется рыбное озеро Кенон. Чита возбуждает чувство радости в путешественнике, переехавшем через однообразный, пустынный Яблонный хребет.

Выбор места для областного управление удачен как нельзя лучше. Во-первых, здесь центре Забайкальской области, во-вторых, все товары, идущие из Кяхты, Иркутска, здесь грузятся на плоты и спускаются по Ингоде в Нерчинск и горные заводы.– Так точно и товары, идущие из Нерчинска вверх по Ингоде, здесь перекладываются на возы. В настоящее время Чита есть не более, как деревня и притом небольшая, но центральность управления возвысит ее до степени города не далее, как чрез 10 лет.

Из этого поверхностного обозрение открывается однакож, что Забайкальская область занимает самую южную полосу Восточной Сибири, граничит с китайским государством, имеете плодородную черноземную почву, которая не требует удобрения;– богата землями и лесами; наделена звериными и рыбными промыслами, имеет богатое скотоводство, и в будущем представляет огромные средства к пропитанию жителей. Горы и россыпи дают драгоценные металлы и камни; производит торговлю с Китаем хлебом, скотом и шкурками ягнят. Хлебная торговля усиливается с каждым годом, потому что составляет предмет необходимости для голодной Монголии, богатой каменистыми равнинами и горами. Монголы доставляют кирпичный чай, съестной припас и предмет необходимости для Забайкальской области; потом мануфактурные произведения фанзу, полушелковицу, китайку, дибу. Ткани эти неизбежны для Сибиряков, не умеющих ткать даже порядочного холста. Монголы все товары получают от Китайцев, Сибирякам же достаются из третьих или четвертых рук, след. по ценам высоким. Нет сомнения, что торговлю эту можно усилить, но меры несвоевременные и поспешные вредят будущему, а современников обольщают мишурным блеском.

Забайкальская область обижена климатом: в Европе под широтою 49° созревает виноград на свободном воздухе, а за Байкалом, даже по китайской границе, зябнет хлеб от иньев на колосе. Подобные несчастия, хотя не каждогодны, однакоже [88] постоянно грозят обитателям неурожаями. Лень и беспечность жителей вредят развитию ремесла, и торговли; конечно, время и нужды заставят Даурца расстаться с вредными предрассудками и привычками, но в настоящее время страна за-Яблонская мертва живою смертью.

Комментарии

1. Владение Цецен-Хана теперь лежит по правую сторону реки Аргуни.

Текст воспроизведен по изданию: Забайкальская область // Москвитянин, № 14. 1852