-

ИЗ ЗАПИСОК МИССИОНЕРА ЗАБАЙКАЛЬСКОЙ ДУХОВНОЙ МИССИИ СВЯЩЕННИКА АЛЕКСЕЯ МАЛКОВА ЗА ПЕРВУЮ ПОЛОВИНУ 1863 ГОДА.

(Действует на инородцев, — монголо-бурят и тунгусов, живущих в Забайкальской области по китайской границе. Ред.)

Января 17 дня приехал ко мне с речки Борьзи тунгус Санбо Инджиганов известить, что кочующий ясачной Семен Петров Филев нездоров и просил меня приехать к нему для исполнения требы. Я тотчас отправился в улус, отстоящий от Быркинского села, места моего жительства, на 35 верст. По прибытии нашел больного очень слабым. Объяснив ему при домашних таинство исповеди и святого причащения, я совершил над ним то и другое. При совершении таинств присутствовали два тунгуса некрещеных, Инджиганов и Дылгыр Мункулаев, которым очень хотелось посмотреть, что будет совершать над больным священник. Приобщенный мною, чувствуя себя довольно слабым, сказал мне, что он на случай смерти давно уже запасся и разрешительною молитвою и венчиком, которые, по его приказанию, и показал мне сын его Феодосий (ныне заседатель думы), и спрашивал: куда и как они полагаются на умершего? Похвалив заботу их. о выполнении христианских обязанностей, я объяснил им значение молитвы и венчика и показал, как их полагают на умершего. [234] После того я беседовал с больным о загробной жизни. В случае смерти утешал его надеждою на милосердие Божие, по которому Господь всем человекам хощет спасения. Увидев у меня книгу, сын его, заседатель, спросил: что эта за книга? Я сказал ему: Евангелие, в котором описана жизнь Бога нашего Иисуса Христа. Потом прочел и рассказал историю рождения и крещения Иисуса Христа. Бывшие тут, подсевши ко мне, слушали. По окончании беседы пришел мальчик, сын заседателя, и сказал, что один тунгус хочет креститься. Вскоре пришел и сам желающий креститься. Оказалось, что это был шаман, с которым мне приходилось встречаться года два тому назад. Он и тогда не отказывался от крещения, но только отлагал оное до времени. А теперь, услышав, что я здесь, он сам пришел искать святого крещения. Наставив его в главнейших истинах веры, и давши ему имя Алексей, вместо языческого Акшей, я крестил его (18 января).

Здесь же я узнал, что заседатель, сын больного Семена Филева, прошедшего лета взял за себя жену и не венчался. Почему я и убедил его свенчаться, хотя он и просил меня оставить его не венчанным, по той, как за просто объяснил, причине, что с первою женою он был свенчан, да она померла. Сын его Иван, взявши жену, прошедшего 1862 года, также живет не венчан; я говорил отцу, чтоб и сына свенчал после Пасхи, но он так и остался не свенчанным, по нежеланию на то отца.

29 января прибыл в деревню Мулину. Здесь увещевал креститься старика тунгуса и тунгуску. У первого как будто видно было несколько охоты слушать [235] меня, а другая решительно не верила истинам проповеди. 30 января отправился в деревню Тарсукай, где живут ясачные. Делал сходку, на которой располагал ясачных вместе с новокрещеными построить на степи урулюнгуевской молитвенный дом. Те, которые жили в селах при церкви, или в деревнях ближайших к церкви, желали этого, а другие отговаривались, представляя в затруднение то, что они должны будут давать лишних караульных, кроме приходской церкви, и для часовни. Впрочем не желавших было не много. После моего отъезда, потолковав между собою, они сделали было приговор об избрания сборщиков на построение часовни, но после все дело расстроил пьяный писарь их управы Б-в: он натолковал им, что если они подпишутся под приговором, то их заставят строить не часовню, а церковь. Тунгусы и ясачные, будучи народом темным, малоопытным и притом уважая в писаре важную особу, поверили ему и кончили дело тем, что перестали и думать о постройке часовни. Не смотря на то, по моей просьбе, некоторые, сделали пожертвование овцами, по продаже которых можно будет выручить денег до 25 рублей серебром. На эти деньги можно будет начать дело, в надежде, что сам Господь подвинет его вперед.

30 января приехал в падушку (лощина между гор) Зерен, где было три юрты. В двух из этих юрт некоторые члены семейства были крещены, а в третьей вовсе не было крещеных. Остановился ночевать в юрте крещеного тунгуса Луки Баженова. Зимою в юртах, кроме, морозу, дым несносный. Непривыкшему приходится не сидеть, а почти лежать. Хозяина не было [236] дома. Я отправился вечером по остальным юртам побеседовать с некрещеными и поучить крещеных вере. В простых словах я рассказал им о том, как нужно веровать и что нужно делать для спасения души и благоугождения Богу. Собираясь возвратиться в квартиру, я спросил: не пожелает ли кто здесь креститься. Хозяин юрты, крещеный тунгус, Петр Котельников, ответил, что он желает крестить сына. Кроме того изъявила желание креститься одна женщина из юрты Баженова. На другой день я окрестил их обоих: сына Петра Котельникова Степана 15 лет, и жену крещеного тунгуса Ивана Павлова Ларионова Елену 21 году. А так как Ларионов брал ее в замужество некрещеную, то я приказал ему приехать в церковь для совершения таинства брака. Но он до сих пор не приезжал ко мне.

Отсюда, 31 января, отправился к улусу, стоявшему у Зиплоту. Заехал к крещеному тунгусу Антону Пляскину, побеседовал с ним об истинах веры и отправился в следующую юрту к Степаниде Мунгаловой (прежде бывшей шаманке). Так как она, после крещения своего, еще ни разу не была в церкви, то я убедил ее побывать в церкви на Пасхе, и она потом действительно приезжала. Заходил в юрту слепого старика Копотая. Раньше я его располагал креститься, и теперь о том же напоминал. Он мне отвечал: «я помню, что вы мне раньше говорили. Как мне креститься, я человек бедный, всё ем. Видишь как мы живем». И действительно, в юрте этого старика видна была крайняя бедность. Заходил в юрту, где живут 2 старухи; обе вдовы — мать с дочерью; матери более 80 лет, а дочери около 60. Увидев в [237] своей юрте постороннего человека, они спросили меня: зачем я пришел к ним? Я ответил: в гости, поговорить, да посмотреть на вашу старушью жизнь. Потом я сказал им, что я сегодня крестил молодых; пора бы им креститься, что они уже стары, скоро может их застигнуть смерть, после которой худо будет человеку некрещеному и не познавшему истинного Бога. Объяснил им, что у нас один только Бог, который дал нам душу и потребует ее к себе; рассказал им о воскресении мертвых, о будущей жизни и проч. Мать, выслушав это, сказала: «зачем креститься, лучше в своей вере умирать». Дочь ее тоже не изъявляла ни малейшего желания креститься. В другой раз, в июне (28 ч.) я посетил этот улус, старуха уже умерла, а дочь ее по прежнему — в язычестве. Тогда же видел и старика Копотая. Но когда в третий раз я посетил его юрту и убеждал его креститься, то старик не был так глух к евангельской проповеди, как прежде, и сказах, что он подумает, может быть, со временем и окрестится.

С 1 по 8 февраля объехал улусы вверх по пади Урулюнгую. В деревне Урулюнгуевой партии 2-го февраля окрестил 2-летнюю дочь, ныне крещеного тунгуса Алексея Филева, а 5-го февраля 19-летнего Даниила, — сына кочующего тунгуса Журавля.

Я узнал, что в пади Нортуе стоит юртой вместе с тунгусским головою давно крещеный бурят из гецулов (лам) Тимофей Захаров. Посетив их юрты, я не застал Захарова дома, а в его юрте не почему было и узнать, что тут живет крещеный бурят. В переднем углу юрты на столике были растеплены ламские кумиры, а [238] перед ними жертвенные чарочки. Я просил голову и жену Захарова сказать Тимофею, чтобы он по возвращении не поленился ко мне приехать. Захар дня чрез два приехал. Я попросил его перевести на разговорный бурятский язык кратко и более просто и ясно изложенные мною истины веры; но Захаров; не зная хорошо русского языка, отказался от перевода, сказав, что не в состоянии перевести; да и нельзя, говорит, на разговорный язык перевести того, что не по разговорному написано. Я занялся с ним переводом разговора об обыкновенных предметах. Спрашивал о его житье бытье и узнал, что он обратился не столько по убеждению в истине и спасительности веры Христовой, сколько по нужде, а потому и по крещении, как признавался мне, держится прежней своей веры. Я просил его прилежно слушать меня и занялся преподаванием ему истин веры. Выслушав от меня на этот и на другой день к выразумевши учение о жизни Иисуса Христа, истинах христианской веры и надежды на блага небесные, которою верующие во Христа живут и ради которой они подвизаются на земле, Тимофей откровенно сказал: «ну, теперь я начинаю понимать веру; а то был чисто слепой, прежнюю свою веру я знал, а новой нисколько не разумел, и потому нередко и жалел о том; что отрекся от прежней своей веры». На этот раз, пробывши у меня три дня сряду, он и после того иногда приезжал ко мне учиться истинам веры Христовой. Кроме того я снабдил его всеми нужнейшими молитвами, в переводе на монгольский язык.. Молитву Господню велел ему выучить наизусть, что он вскоре исполнил. По его просьбе, я дал ему, для [239] чтения, Хрестоматию на монгольском языке и показал переведенные в ней молитвы. Он читал их и спрашивав меня: можно ли их читать и петь в юрте, и какие именно молитвы когда читаются и поются? Объяснив ему все подробно, я не упустил ему напомнить, чтобы при случае он и бурятам рассказывал об учении нашей святой веры, читал и показывал наши молитвы. Тимофей приметно сожалел, что раньте не пришлось ему ближе познакомиться со мною. На первой неделе поста он говел 4 дня и приобщался св. тайн. Я убеждал его совершенно оставить прежнюю веру свою и жить по вере Христовой. Он обещал, сказавши: «не сомневайтесь, теперь не буду покланяться бурханам».

На расспросы мои касательно обращения в христианство бурят, он говорил, что весьма трудно обратить бурята в Христову веру, что они в этом случае смотрят на своих лам, и в особенности на чиновников, под властию и надзором которых находятся и ламы. Здешние буряты и раньше никогда не крестились, а если кто и крестился, то больше те, которые весь свой век проводят около русских и питаются от услуживания им своими занятиями и работами, как то: пастьбою скота, лошадей, овец, деланием кож, овчин, веревок, шитьем шуб и другими необходимыми по хозяйству работами и услугами.

С 20 по 22 февраля ездил в улус Дзокео. С 8 по 13 марта снова посетил улусы по речке Борьзе и пади Урулюнгую. Поучал крещеных вере Христовой, но никого не крестил.

В конце марта я переехал на жительство из села Быркинского, в котором раньше находился на [240] службе, в село Кондуевское, неподалеку от которого не мало проживает улусами тунгусов и бурят.

С 10 но 14 мая посещав улусы некрещеных тунгусов, близь Кондуя, но — без видимого успеха. Предоставив благодати Божией судьбу посеянного на духовной ниве семени слова Божия, я отправился далее и 16 июня приехал в улус Нарын; здесь находится один домик ясачного и три юрты кочующих тунгусов, из коих в одной только юрте был новокрещенный — Марк Иванов Виноградов. Вечеров я посетил юрту тунгуса Намджила Дореева. Хозяина дома на было. Поговорил, сколько улучил времени, о вере в Бога. Да, для проповеди тоже нужно улучать время и стараться исподоволь привлекать умы к слушанию евангельской проповеди. Если же прервать обыкновенный разговор, или вдруг начать говорить слово Божие, вместо внимания можно встретить странное удивление и стеснение в слушателях, еще хорошо не оглядевших проповедника. За тем хотя бы проповедник и стал продолжать свое поучение, они скорее станут продолжать свой прерванный разговор живой и понятный, чем слушать непонятное и отвлеченное для них учение веры. Заметив себе это, продолжаю рассказ: старуха, тёща хозяина юрты Марка, объяснила мне, что она нашла русского Бога (небольшое медное распятие) и спрашивала, что с ним делать. Я сказал ей на это, что если она нашла изображение Бога, так должна уверовать в Него, и этот Бог есть вместе Бог тунгусов и всех людей, только они, тунгусы, Его еще не познали; что Он для того и послал ей крест, чтобы приняла св. крещение. Старуха, молча выслушав женя, заявила: «я верю, [241] что это бог, и буду и Ему молиться, а веру свою зачем бросать? Бог у нас один, только вера разна».Увещания мои мало подействовали как на нее, так и на прочих членов семейства. По утру у ясачного остановился отслужить молебен. Хозяин юрты стал усердно просить меня отслужить другой молебен, — на ключе, объясняя, что у него давнишнее желание отслужить там молебен и поставить крест; нужно было туда пешком итти с версту. Но предварительно я сказал хозяину, чтобы он пригласил на молебен всех и крещеных и некрещеных, если они желают, чтобы Господ послал им дождя, хлеба, здоровья и вечного благополучия. На этот призыв все охотно последовали за мною. На ключе пред молебном я объяснил им нужды, о которых будем молиться. Все равно как дети у отца, так мы у Бога должны просить того, что нам нужно, говорил я тунгусам. К общей нашей радости, пред началом молебна пошел дождь, который и после того долго шел. Тунгусы молились по своему усердно и остались очень довольны. По возвращении в улус, означенный Намджил (который вечером приехал) попросил меня в свою юрту отслужить молебен найденному Богу. Я исполнил и его просьбу. Отслужил молебен с водоосвящением, окропил найденный крест и оставил его в юрте, сказав, что если нашли они изображение истинного Бога, то должны и молиться Ему; это послужит к их счастию; увещевал их сближаться с верою крещеною (так называют тунгусы веру Христову), внушая им, что Сам Бог призывает их в нее. На это они отвечали: «наша вера тоже стара, оставить ее мы боимся. [242] Шаманы прежние нас задавят». Сколько я ни уверял их, что Бог милостию и могуществом своим силен защитить их и избавить от всякого зла, и что крещеному человеку нечего бояться шаманов, напротив, сами они боятся крещеного: но бедные язычники все твердили, что шаманы могут им сделать зло и зло великое, — или окончательно извести их род, или стянуть у них живых руки-ноги, или напустить другую какую либо злую болезнь, если не на них, так на их животных. Я оставил их с желанием, чтобы они сами молили Бога о просвещении своих душ. Да, в юрте Намджила повидимому высказали искреннюю веру в Бога, но вместе с тем и крепкую уверенность в могущество своих шаманов и злых духов, будучи напуганы первыми и удерживаемы во тьме последними. Суеверия их не сильна поколебать сила человеческих убеждений, если благодать Божия не коснется их сердца.

19-го июня пробыл в селе Быркинском. На другой день посетил юрты пастухов, стоящих на речке Борьзе и юрты крещеных тунгусов. Поучил их вере в Бога и доброй христианской жизни; а в Быркинском улусе вечером с тою же целию посещал знакомых тунгусов.

21-го числа прибыл в улус Усть-Зоизо и пробыл здесь весь день. Собравшихся послушать меня тунгусов склонял креститься, и, Богу благодарение, на другой день 22 июня крестил шестерых, 4-х мужеского и 2-х женского пола. Крещение совершено было на речке Борьзе, где под ясным небом на зеленом лугу предварительно возвещал им веру в Единого Бога во Святой Троице. Указал им на [243] величие и красоты природы, радости и удобства жизни; чтобы пробудить в них веру во всемогущего и любвеобильного Бога Отца. Объяснил и другие важнейшие и утешительные истины веры... Всем окрещенным раздал крестики. После того служил молебен в юрте новокрещенных Петра и Евфросинии — в язычестве Санбо и Зандаки. Окрещенная в числе этих вдова Матрона Оркоченова, старуха лет 70, раньше при двукратном моем посещении и убеждении ее вовсе не желала креститься; а ныне сама пришла принято святое крещение, и еще привела с собою внучка Дониргалку 2 лет, во святом крещении нареченного Павлом.

Здесь припоминаю, как назад тому года четыре (мая 19), на этом же месте я крестил двоих — сына и дочь вышеозначенных Петра и Евфросинии. Мальчику тогда было 10 лет, а сестре его 13 лет. Сюда я зашел из деревни Калгукинской со святыми иконами. Петр (тоща еще сам некрещеный) пожелал крестить своего сына Сакдура. Хотелось креститься и дочери его Урахе, но отец, вопреки желанию: дочери и согласию на то матери ее, воспрепятствовал этому. Узнавши об этом, я советовал отцу крестить обоих, сказав, что верно сам Бог призывает и дочь в веру Христову и что противиться Ему в этом не следует. Но отец настоял на своем, хотя дочь со слезами просила крестить и ее вместе с братом. Мальчика одели в праздничную одежду. День был ясный и теплый, и мы отправились для совершения св. крещения на речку Борьзю. Крещение совершено при значительном собрании тунгусов. Пользуясь этим случаем, я сказал назидание, [244] и за тем отправился в юрту, в которой квартировал; а мальчик с радостию ускакал в свою юрту. Вскоре вошел в нашу юрту тунгус и стал что-то говорить по тунгузски отцу новопросвещенного. Тот видимо смутился и побежал в свою юрту, оставив угощение.

Что такое? спросил я.

«Дочь его сделалась весьма нездорова. Ей хочется креститься и мать желает крестить ее, а отец препятствует. Вишь, калыму нужно ваять побольше с какого нибудь тунгуса».

Только что мы переговорили, опять приходит отец больной и говорит: «Ну, батька, девку нужно крестить; сильно нездорова, словно вне ума». — «То-то и есть; Бог призывает, так не нужно препятствовать», сказал я ему и велел приготовить ее ко крещению. Больную переодели, и я с причтом отправился крестить ее. Зашел в юрту и нашел девочку действительно крайне больною, страждущею, бледною и измученною, но с усердным желанием принять веру Христову. На вопрос мой: желает ли креститься, она с плачем отвечала: желаю, да отец не хочет этого. А мать ответила: от того я заболела, что не крестили ее вместе с братом. Я сказал, что и отец теперь желает того же. Крещение было совершено на дворе, на чистой зеленой лужайке, потому что больной трудно было бы итти на речку, довольно далеко. Во время крещения (при отрицании от сатаны) с нею сделалась сильная рвота. За тем она сделалась спокойна и весела, а по окрещении стала совершенно здоровою, так что испуг родителей ее и прочих вдруг превратился в общую радость. Бывшие тут [245] некрещеные тунгусы от радости довольно смеялись над испугавшимся отцом и, конечно, не могли не почувствовать благодати Божией, явленной в таинстве крещения дарованием оснащения и исцеления.

В этом улусе заседатель думы Федосей Филев сказывал нам, что недавно ездили ламы и собирали пожертвования на постройку какого-то дацана. Ламы нередко собирают здесь пожертвования по улусам, но законным ли порядком и с чьего разрешения, это неизвестно для простодушных даталей. Они считают своим долгом только пожертвовать, а лама де сам запишет пожертвование. Куда также оно последует, самим ли ламам, или в пользу дацана, или какому нибудь гегену, этого тоже не знает никто, кроме самих сборщиков. Тунгусы, вообще народ неграмотный, никогда не думают о том, точно ли их пожертвования идут на то употребление, на которое они дают. И крещенные из тунгусов приглашаются ламами к пожертвованиям.

Того ж 22 июня я посетил юрты пастухов караула Дзоргольского. Переночевав в юрте пастуха, крещенного тунгуса, на речке Борьзе, по утру поехал через Цурухайтуевскую крепость вверх по пади и речке Урулюнгую, впадающей в Аргунь, в 5 верстах выше Цурухаю. На пути останавливался у пастушьих юрт некрещенных тунгусов, только что перекочевавших на новое место. Поговорив с ними о житейских предметах, я спросил: «не желает ли кто из них креститься?» Они отвечали: «не желаем, ваша вера для нас ладна». Отправился далее и ночевал у пастуха, крещенного тунгуса. Утром, 24 июня, после молебна на речке, поучал крещенных [246] тунгусов жить по вере Христовой, покланяться единому истинному Богу и беречься от шаманства; не крещенных располагал принять веру Христову. Здесь особенно убеждал я окреститься одну вдову — старуху, у которой сын, мальчик лет 14, крещеный. Но она ни за что не соглашалась, говорила, что родители ее все были некрещеные, и она хочет остаться некрещеною. На замечание мое, что шаманы, как люди темные, не могут наставить ее богоугодной жизни, она отозвалась: «я веры не шаманской, а ламской, а у лам есть и книги, и они также служат в своих дацанах, как и вы в церквах».

Действительно от Усть-Зогза по речке Борьзе и пади Урулюнтую от Цурухайтуевской крепости до Партии некоторые тунгусы были ламской веры (что редкость между тунгусами). Можно было догадываться, что где нибудь вблизи их живет лама. Так и вышло. На вопрос мой: где живет ваш лама? — вдова отвечала: недалеко отсюда, в верстах пяти. Я вознамерился к нему заехать. После обыкновенного приветствия и разговора о житье-бытье, я спросил ламу: есть ли кто здесь в юртах крещеный, лама ответил, что одна юрта крещена. Впрочем, лама на мои вопросы о вере отвечал с неохотою и притворился незнающим языка. За него говорила его стряпка и довольно сердито. Видно было, что тот и другая не рады были моему посещению. Я спросил ламу: штатный он или нет, и узнал, что он вовсе не штатный и притом служащий казак, Мунку Минаев. Вот этим то ламою Гецулом, как называет он себя, и водворено ламство в означенных тунгусских семействах. Мне нужно было посетить и [247] другие юрты. Я просил казака-ламу проводить меня в юрту крещеную. Пришли, застали одну женщину, она сказалась некрещеною. На вопрос мой: «мне сказали, что здесь в юрте все крещены?» — лама, вместе с женщиною ответил, что здесь в юрте один только старик крещеный, и то чужой, не принадлежащий к семейству, и что его дома нет. Между тем я заметил на ящике деревянную киоту для помещения православной иконы, которая лежала знаком и обличала, что в юрте, должно быть, есть и другие члены семейства крещеные, но, должно полагать, совращенные в ламство. Отыскивать правду было трудно.

В ламство обращено также довольно тунгусов, кочующих по пади Урулюнгую около Кондуевского села. Пока не было вблизи их бурят и ламы, дотоле все они были шаманской веры; но с тех пор, как (лет десять назад тому) буряты поселились здесь и с ними лама (не штатный), тунгусы стали переходить в ламскую веру. Приманкою в эту веру служит для них самое ламское служение, приноровленное по обрядности своей к их понятиям и обычаям. Летом сюда приезжает по нескольку лам отправляет службу, со всеми их музыкальными инструментами. Для этого избирают хорошую, просторную юрту вывешивают на ней хадаки (Платки, исписанные текстами тибетских книг.). Внутри развешивают изображения своих богов на дорогих шелковых материях, ставят стол и на нем кумиры с жертвенными чарочками, сосудцами и прочими принадлежностями. Книг привозят много, и для большего эффекта полагают их на особом столе. Потом [248] садятся по обеим сторонам юрты и начинают службу. При звуке труб, бубнов, колокольчиков и прочего мусикийского гласа, поклонник шамана, поражаясь торжественностию громового служения, сильно действующего на чувство и потрясающего душу, невольно увлекается в ламство. По окончании служения всегда бывает завлекательный разгул и угощение для богомольцев. Варят много чаю, жарят мяса, пьют араку, поют песни, рыскают на коням, гайкают, ухают, борятся и, натешившись вдоволь, отправляются восвояси, прославляя ламство и хваля богов за доставленное ими всякого рода удовольствие — духовное и телесное. Точно также и везде тунгусы, живущие в соседстве бурят, завлекаются из шаманства в ламскую веру. А лам в здешней окрестности (в округе Цугульской кумирни) столько, что едва ли где есть их больше (более 350). Проезжая по степи, нередко можно встретить на хорошей лошади с убранным седлом седока в красной одежде, с приглядною шапкой желтого цвета, украшенною красной лентой. При таном множестве лам, которых буряты считают за богов низшего разряда, пред которыми поклоняются не с уважением только, а с благоговением и страхом, свойственными буддам, в которых хотя слепо, но крепко веруют, как в целителей, молитвенников и виновников своего благополучия, при любви ламайцев в своему идолослужению и быту, буддизм кажется неприступным. Одних слабых сил проповедника здесь недостаточно, а упование на помощь Всемогущего должно быть соединено с надеждою на законную помощь православного правительства.

Дорогою сего числа (24 июня) заезжал в укус, [249] находящийся против Урулюнгуевской партии. Здесь сильный дождь заставал остановиться на целые сутки у бурята Дампила. Дампил рассказывал мне об обрядах своей веры, а я объяснял ему истины православной веры. Он слушал со вниманием и говорил, что «в их вере есть довольно сходства с нашею православною, и что вера наша высока, чиста и свята», а креститься он, конечно, и думать не хотел. Спасение казалось для него удобнее в своей вере, чем в православной; к тому же он убежден был, что Бог сам назначил особую веру для каждого народа.

— И шаманам Бог показал веру? спросил я.

— Нет; у них нет писания, данного Богом, они сами выдумали веру, оттого она и Богу не угодна, тал только дымбей (Напрасно, всуе.) людей морочат.

— А ваше учение разве от Бога?

— Как же, Божие. Нам бурхану (закон Божий) читают и поют наши ламы. В наших дацанах, как и в ваших церквах, шибко браво, одежды хороши, ламы и люди также молятся, как и у вас.

Чтобы расположить его к более откровенным рассказам, я прямо ему не противоречил, и только слегка наводил его на сомнение в исповедуемых им истинах своей веры.

Заметив, что жена хозяина юрты и сам он, молча или разговаривая и шутя, перебирали чотки из желтеньких корольков с молитвою: оммани бадмихум, — я спросил: сколько раз должно перебрать всю нить корольков в день? — «Сколько можно, отвечал [250] муж; а если тысячу раз, то шибко хорошо; — ламы говорят — много оставится грехов. В этом даже ламы отбирали ныне подписки, чтобы усерднее молились». Это, вероятно, для того, чтобы буряты крепче держались ламства и не сдавались на убеждения христианских миссионеров.

Отсюда на другой день, 25 июня, доехал до новокрещенного тунгуса — пастуха, стоявшего юртой у Воеводского броду. Здесь провел остаток дня, поучая новокрещенного и семейство его, как нужно веровать в Истинного Бога, и что нужно делать для угождения Ему. Вечером читал и объяснял им молитвы и заповеди на монгольском языке; увещевал их избегать шаманства и не есть идольские жертвы. Пред наступлением сна я поставил всех на молитву и поутру также молился вместе с ними. Советовал им никогда не оставлять молитвы утренней и вечерней.

26-го июня прибыл в новую деревню ясачных Усть Тарсукай, где только 5 домов. Здесь я встретился с цурухантуевским о. Николаем, который поехал также посетить улусы, по местности принадлежащие его приходу; хозяин дома, у которого я остановился, только что перевезся на это место из деревни Тарсукая, стоящей вверх по пади на 10 верст. Оттуда, за недостатком воды, в зимнее и летнее время жители стали перебираться на это новое место — на падь Урузюнгуй. Ключ, у которого они селятся, довольно хороший. Воды в нем необильно и летом и зимою. Место обширное. Жителям этой деревни я вторично предлагал было построить выше по той же пади в деревушке Усть-Керкире часовню. Выслушав меня, они, ранее напуганные писарем, только [251] одобрили мое предложение, но не сделали никакого пожертвований. Сказали: подумаем об этом деле. Отсюда я отправился по окрестным юртам и, где представлялся случай, возвещал учение Христово. Проживающие в одном улусе новокрещенные тунгусы, Петр Котельников и Антон Пляскин, просили меня окрестить, первый — десятилетнюю дочь свою, а второй — невесту. Отложив крещение до следующего дня, я отправился ночевать в деревню Усть-Керкиру, отстоявшую на полторы версты. В этой-то деревушке Усть-Керкире (от которой в полуторе верстах было жилище древних народов), где и зимою проживает иногда довольно кочующих тунгусов, где местность обширна и составляет средину пади Урулюнгуевской, и думал я построить часовню, и располагаю к тому ясачных, здесь живущих и крещенных, тунгусов. Духовные нужды этого рассеянного стада Христова удобнее могли бы быть исполняемы: ибо местность эта отдалена от всех церквей на большое пространство, и тунгусы, по дальности расстояния, лишены бывают возможности и удовольствия слушать службу Божию. Богослужение могло бы благотворно действовать и им некрещеных.

По утру, 27 июня, я крестил дочь П. Кательникова и невестку Пляскина. Вскоре приехал новокрещенный тунгус Филипп Савинский и просил меня крестить жену его, которая думала креститься еще в прошедшее лето, и из крестилась потому, что тогда не было ее мужа дома. Чрез час я отправился в улус и крестил жену Савинского с двухлетним сыном и еще пену кочующего тунгуса Степана Феодорова. После крещения был в юрте [252] новопросвещенных, пил у них чай и учил их жить по вере Христовой. Узнавши здесь, что и крещенные, когда бывают у них больные, прибегают к помощи шаманов, я убедительно просил их оставить это суеверие и не прибегать к помощи шаманов. «Вместо того, чтобы поклонятся идолам и кормить бесов, которые от того не сделаются для вас добрее, а станут еще больше вредить вам, лучше вовсе отказаться от идолослужения, и поклоняться Богу истинному, который силен избавить нас от всякого зла, и которого злые духи боятся и трепещут гораздо больше, чем вы шаманов и злых духов». Тунгусы слушали меня внимательно, но заметно было, что у них не доставало веры настолько, чтобы вполне убедиться в истине слов моих и отказаться в случае болезни от помощи шамана. Во время болезни они обращаются к шаману, как к лекарю и как к жрецу, умилостивляющему тех духов, которые причинили какое либо зло или болезнь страждущему. Тунгусы верят, что всякое зло или болезнь причинил им какой либо злой дух. Конечно, такое верование распространяют и поддерживают в них шаманы для того, чтоб в таких случаях к ним прибегали за помощию, я им извлекать бы из того свою пользу. Другой больной и не хотел бы шаманить, но когда услышит, что шаман ворожил об нем и говорит, не избежать ему смерти, если не будет шаманить и не умилостивит духов, то по неволе призовет шамана. А тот тому и рад; начнет шаманить, и при этом рассказывать, что с такими-то духами злобными дрался и поборол их, а других не мог одолеть, нужно-де им принести в жертву барана, козла, или лошадь, или что [253] духи дали слово ее мучить больше страждущего и ни чем не вредить ему. Под влиянием таких рассказов тунгус воодушевляется надеждою на выздоровление и, когда последует оно, приписывает это силе и ходатайству шамана; начинает еще более честить м ублажать его, как за это, так и для того, чтобы и сам он (шаман), как обладающий неведомыми силами, в последствии времени не стал вредить ему. Мертвых шаманов тунгусы тоже боятся, не меньше злых духов. Потому, когда увидят около дороги барицу (груда камней с воткнутою в нее палкой, свидетельствующая о погребении шамана), непременно что либо оставляют на этом месте, какой либо лоскутом, волосков от хвоста или гривы конской, щепоть табаку. Иначе, говорят, шаман осердится и либо подстрелит коня, либо самого тебя может испугать, показавшись каким либо привидением, или нашлет по ветру болезнь и т. п.

Проезжая далее по улусам, я заехал к богатому крещеному тунгусу Егору Викулову. Вот — год, как он женил сына своего и взял за него некрещеную невесту. Отец ее крестился летом прошедшего года, тогда же хотел крестить и дочь свою, но ее на тот раз не было дома. Потому ныне, когда я заезжал к нему, он просил меня крестить его дочь. Сама она, по выходе замуж, согласна была креститься, но крещение ее, по просьбе свекровки, за отсутствием свекра, было отложено. Потому я ныне ехал к Викулову в полной надежде, что окрещу невестку его. Притом же вдова Литвинцова просила меня еще окрестить ее сына, сказав, что он теперь у тогож Викулова пастухом. Потому, побывши у нее, я взял ее с собою, чтобы при ней [254] окрестить там ее сына вместе с невестою Викулова. Но старик, узнавши о моем намерении (ибо я раньше известил его, что еду крестить его невестку), сына вдовы куда то услал, а невестку научил, чтобы она говорила, что не желает креститься. Не зная ни чего про это, я после обыкновенных приветствий предложил Викулову крестить ево невестку и сына Литвинцовой. Викулов ответил: работника дома нет, а невестка креститься не желает. Я спросил, от чего переменила она намерение креститься, когда раньше желала и к тому же отец ее просил окрестить ее. — «Не знаю, отвечал он, — на то ее воля, а силой как можно заставить, на то закону нет. Если отец ее хочет ее крестить, пусть крестит». Я стал догадываться, что тут есть какая нибудь недобрая цель. И вскоре из разных намеков узнал, что Викулов и его старуха пока держат невестку свою на испытании. Она хороша, молода и здорова, но какова еще будет вперед, будет ли также послушна, и будет ли раждать детей; в противном случае не совсем добрый свекор, как некрещеной и невенчанной, может отказать ей от сожительства с ее мужем, так как он, — неродной ему, а усыновленный, — по молодости и, чтобы не лишиться наследства, не посмеет воспротивиться воле нареченного отца. Невестке приметно хотелось креститься; но она не могла высказать этого, потому что свекор и свекровь постоянно ее сторожили и не дозволяли ей объясниться со мною. Я старику заметил, что он имеет большое лукавство и, как догадываюсь, сам препятствует невестке креститься. После этого замечания старик и старуха оба стали просить меня подождать с год; тогда, сказали, можно [255] будет ее крестить. Я хотел было остановиться у них на несколько часов, но Викулов видимо стеснялся моим присутствием; чтобы оставить его спокойно пить араку, которую он то и дело потягивал из лонка, я отправился далее, при прощании подарив ему, после долгих его отговорок, Евангелие на Русском языке.

В тот же день прибыл в юрту крещенного тунгуса Ивана Нарышкина. Семейство его также крещено. Он вопросил меня окрестить трехмесячного младенца. При крещении, которое совершено было на открытом поле, между прочими находился стоявший здесь юртой шаман. После окрещения малютки, я сделал назидание, что нужно поклоняться живому Богу, сотворившему нас и облагодетельствовавшему всеми дарами природы, и отставать от служения шаманского, как противного Богу. По вечеру долго говорил с упомянутым шаманом, рассказал ему историю сотворения мира и человека; объяснил, для чего именно мы миссионеры ездим и крестим их и советовал ему, как человеку рассудительному, оставит свое ложное служение, хотя бы оно и приносило ему выгоды, и для спасения своего креститься. Шаман в молчании слушал меня и видимо смущался совестию. Собравшимся тунгусам в юрту посмотреть меня в разговоре о наступающем дне объяснил, что то за праздник (29 Июня). Из вопроса шамана, — у Христа было 12 Апостолов; так не такие ли же были и Петр и Павел — я узнал, что он слышал кое что из событий священной истории. По утру отслужил молебен с водоосвящением, на котором были и некрещеные и молились. Шамана не было, но я видел его молящимся у своей юрты. [256] После молебна поучал их жить по вере христианской. Шаман и отец его пришли поздравить меня с праздником. Я их поподчивал калачами. Шаман этот прошедшего года, во время освящения кличкинского молитвенного дома, предложил в пользу этого дома 7 овец.

Дорогою, поутру 29 Июня, заехал в юрту какой-то вдовы — старухи лет 70. Внучка ее сидела, а сама она суетилась и хлопотала об угощении аракой. Не знавши меня и худо видя, она спросила: кто я, — купец, или какой господин? Я ответил: священник Она стала угощать меня аракой, а я, расспросивши ее о семействе и житье, стал уговаривать принять христианскую веру. Старуха отвечала, что у нее на том свете уже больше 20 человек ближайших родственников, что она окрестившись никогда не увидится с ними. Я уверял ее, что в своей вере, как темной, она скорее не увидит своих родных, о которых так соболезнует, а в вере святой и светлой, как день ясный, при любви в нам Божией, Бог покажет ей и ее родных. Потом говорил ей о необходимости знать Бога и креститься. «Ну да, может быть, Бог приведет — окрещусь». Распростившись с нею, я дал слово и в следующий раз заехать к ней. Будем, надеяться, что слышанное ею слово Божие мало по малу воздействует в ее сердце и приведет ее, хотя в последние годы жизни ее, в спасительную ограду Христовой Церкви, а с нею и ее внучку.

Отсюда прибыл в улусы, стоящие около Кондуя. Зашел в юрту тунгуса Уртоя и спрашиваю: что за народ сидит кружком не подалеку от его юрты все в праздничной одежде; все пьют, ядят и веселятся; разве праздник какой? — «Нет это я [257] просватал дочь, так теперь пропиванье. — Приехал сват, привез вино, и вот подчует моих родственников и соседей; а после сделаем условие, когда быть самой свадьбе». Жених был крещенный; невеста некрещенная. Я советовал им крестить невесту; отец невесты ничего не говорил, а сват его, — отец жениха, хотя и просил, но на другой день не захотел видеться со мною. 30 Июня отправился я в село Кондуевское, откуда несколько раз выезжал в близ лежащие улусы для проповеди евангельской.

Миссионер священник
Алексей Малков.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок миссионера Забайкальской духовной миссии священника Алексея Малкова за первую половину 1863 года // Христианское чтение, Часть 2. 1864