-

БАРРИНГТОН ДЖОРДЖ

ПУТЕШЕСТВИЕ В БОТАНИ-БАЙ

A VOYAGE TO BOTANY BAY WITH A DESCRIPTION OF THE COUNTRY, MANNERS, CUSTOMS, RELIGION, &C.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Отъезд из Капа. — Сильная буря. — Она разлучает нас от прочих судов. — Суеверие матросов. — Сказка о явлениях и сокрытиях одного Голландского корабля. — Причины сего удивительного мечтания. — Морские птицы показывается близ судна. — Мы увидели землю Вандиман. — Величественные вид полуденной Авроры. — Множество морских тюленей являются около корабля.

Корабль наш, будучи совершенно снабжен водою и нагружен шестью стами бочками муки, также множеством других вещей, назначенных для колонии, подал сигнал, чтоб каждое транспортное судно было в готовности к отъезду. И так, простившись с Французом, новым моим другом, возвратился я на корабль, а на другой день, снявшись с якорей, отчалили и вышли из залива. Едва достигли до открытого моря, как поднялся довольно сильный Северный, ветр, и море, весьма взволновалось. Корабль наш был отягощен — большим грузом; скоро плыть было нам не возможно: принуждены стоять целые сутки. Я часто слыхал, что мореходцы верют явлениям, чего и не мог себе до сих пор вообразить. Кажется тому уже несколько лет, что один Голландской военной корабль потонул близ Капа, и ни один человек из, числа на нем бывших не мог спастись. Другой корабль, ему сопутствовавший, преодолев [335] буйность ветра, возвратился в Кап и возвестил о сем нещастии. Сие судно, много претерпевшее, вычинившись, пошло в море, чтоб возвратиться в Европу; но под тем же градусом широты захвачено столь же свирепою бурею, как и первая. Во время ночи некоторые из находящихся на корабле увидели, или лучше сказать так им вообразилось, будто бы корабль на всех парусах плыл прямо на них, как будто бы хотел потопить их. Один из зрителей уверял, что сей корабль был самой тот, которой потонул здесь во время их с ним сопутствуя, и что без сомнения сие было его привидение; но время, сделавшись ясным, предмет, бывший ничто иное, как густое облако, исчез. Ничто однакож не могло истребить из головы сих бедных матросов мысли о привидении, и поспешая по приезде в гавань возвестить о таковом чуде, слух об оном распространился повсюду, и оное предполагаемое привидение названо Голландским пугалищем. Матросы сей наций уверили в том Агличан. И ныне мало проходит кораблей Ост-Индской Компании, которой бы не имел кого нибуль из сих легковерных мореходцев, которые, переплывая сие место, всегда уверяют, что видят сие чудесное явление. — Около двух часов после полуночи был я вдруг разбужен сильным потрясением. Будучи изумлен, выскакиваю из своей койки, и нахожу начальника снарядов, стоящего подле меня с изъявлением сильного ужаса. Бога ради, товарищ, сказал он мне, подай мне ключ от сундука; ибо, клянусь [336] тебе, что я чертовски дрожу от страха! как я стоял на палубе, продолжал он, смотрел на радугу, что я вдруг увидел?... Голландское пугалище, плывущее прямо на нас с распростертыми парусами. Ах! это было конечно оно! Все его амбразуры были скрыты, фитили зажжены, как будто бы во время сражения. Никакое другое судно, вы сами знаете, кроме сего проклятого корабля, без того, чтоб не потонуть, не может иметь открытых окон во время столь сильного волнения моря. Да, клянуся, это конечно дух того Голландца, которой потонул в сем месте, и которой, как я довольно слыхал, показывается всегда в сих проклятых водах во время бури. Выпивши большой стакан водки, храбрец мой несколько успокоился, и я, смеясь, спросил его, в самом ли деле он боится мертвецов? «О! что касается до сего, отвечал он мне дрожащим голосом, то почитаю себя толико же храбрым, как может оным быть человек на свете; но признаюсь, что я всегда имел некоторое отвращение к видениям, и даже помню, что когда был в малолетстве, то не мог перейти ночью чрез кладбище без того, чтоб не свистать, или не петь из всей мочи, чтоб уверить их, что я был не один; ибо меня всегда уверяли, что они показываются только одному человеку вдруг, и по сей-то причине, что когда я кричал Жое Жаксону, которой правил рулем, посмотреть на радугу; то он ничего не мог видеть, хотя я его столько же ясно видел, [337] как сию бутылку». По окончании сих слов, паки принялся за сие крепительное лекарство.

Будучи влеком любопытством посмотреть, не увижу ли и я что нибудь подобного тому, что сей боязливой мореходец видел, пошел с ним на палубу; но все исчезло: небо было ясно и луна испускала чистейший свет. Я уведомился от находившихся на палубе, что целые полчаса был чистой туман, и по сему отгадал причину смертельного ужаса отважного и храброго моего сотоварища. Море однакож сильно волновалось. Ветер усиливаясь, мы легли в дрейфе, и только на рассвете увидели, что разлучились с прочими транспортами. Туман с того времени, как я сошел с палубы, был довольно велик, так что не возможно было видеть человека на верху мачты.

После половины дня буйность ветра утихла, и он, сделав тогда поворот с Северо-Западу, мы выставили все парусы, и попутный ветер, продолжая дуть, плыли таким образом десять дней, и наконец достигли до высоты Вандиманской земли. Море в сих местах часто казалось нам покрытым сияющими пятнами, походящими на пламень, или на огни, плавающими на поверхности оного. И сие-то вероятно издали блистающие огни видел шкипор, почитая их фонарями какого нибудь корабля.

Еще не совершенно доказано, что значат сии сияющие пятна, рыбья ли икра, рассеянная по воде, или принадлежат они к водяному Полипу (каракатица), коего прозрачное и мягкое вещество уподобляется инею. Мореходцы [338] называют его Бублер (Бублер, обманщик.). Я тем больше согласен принять сие мнение, что я приметил днем бесчисленное множество сих животных, окружающих судно. Большое количество морских птиц также начали прилетать к нам: из числа оных были Курли и чайки разного роду. Между ими видел я большую черную птицу, весьма похожую на ворону, но несколько ее побольше. К вечеру небо покрылось блестящими огнями полуденной Авроры. Цветы его, соединяя яркой кармазин с желтыми и белыми полосами, представляли восхитительное зрелище. Да другой день поутру караульной на большой мачте закричал: земля! земля! и сей крик с радостным восклицанием повторен был всеми находящимися на корабле. В самом деле увидели себя недалеко от оной. Берег показался нам гладким и ровным; мы усмотрели также во внутренности земель несколько гор, приятно покрытых большими деревьями, и которые мы полагали быть пальмовыми.

Мы плыли несколько миль вдоль берегов сей земли, и в сие время приметили многие глубокие и выгодные гавани. Скоро пустились паки в открытое море, дабы избегнуть скал, находящихся на три мили от берега, и к которым приближиться было весьма опасно, а особливо в ночное время.

На рассвете они были нам явственны за шесть миль, смотря перпендикулярно. Тогда [339] показалось множество тюленей, играющих около корабля. Они были величиною в рост обыкновенной собаки; имели голову продолговатую и очень похожую на голову борзой собаки. Не редко поднимались сверх воды, показывай половину тела своего, как будто бы хотели примечать, и в играх своих часто совсем выныряли.

Тогда направили мы свой путь к Новой Голландии, и еще до захождения солнца потеряли из виду землю. [340]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Мы увидели землю Новой Галлии. — Приближаемся к Ботани-Баю. — Опускаем якорь в гавани Жаксон. — Ссылочных сводят с корабля. — Благосклонное принятие, оказанное мне Губернатором после аттестата, которой Капитана отдал ему о моем поведении. — Губернатор обещает мне свое покровительство. — Возвращение на корабль. — Расстаюсь с морскими служителями, моими друзьями. — Получаю повеление ехать в Сиднейскую губу. — Капитан туда со мною отправляется. — Я определен главным смотрителем над ссылочными в Параматте. — Обед с морским сержантом. — Прогулка около залива. — Описание поселения. — Препровожу ночь в Сиднее. — Собираю все свои пожитки, и положа их на судно, в провожании сержанта, отъезжаю в Параматту.

Попутной ветер, благоприятствуя нам по нашему желанию, наконец представил нам землю Новой Галлии 12 Октября. Мы находились от ней не больше как на восемь миль; продолжали приближаться, и были не более уже как на шесть, или семь миль, как начали неприметно направлять путь к берегам ее. В полдень находились пред мысом, называемым Красное Острие, отстоящим только на десять миль от Ботани-Бая. Около двух [341] миль к полудню от залива простирается хребет белых, из мелу составленных гор, а выше начинается равнина. В сей равнине примечательна чащ деревьев, весьма похожая на ту, которая существует в Пост Довнгиле, близ Порсмута. Ветер, сделав поворот к Востоку, мы удалились несколько от берега, а на другой день на рассвете очутились наконец пред заливом. На другой день, 13 числа, в полдень, опустили якорь в гавани Жаксон, отстоящей на шесть миль от Параматты.

На другой день после сего, в десять часов поутру, все ссылочные были перевезены на землю. Вид сих нещастных совершенно возбуждал жалость. Большая часть из них были больные, да и те, которые казались здоровыми, чрез столь долгое время, имея малую и худую пищу, находились не в лучшем состоянии. Числом их было шесть сот пятьдесят человек; сверх того шесть женщин и жена одного ссылочного, которая со своим ребенком получила позволение сопровождать мужа своего. Тридцать два человека умерло во время путешествия. Когда они выведены были на берег, то и надели на них на всех новое платье из Королевских магазинов, а все их старое отрепье было созжено, дабы, естьли во время пребывания их на корабле существовал между ими заразительной воздух прилипчивых болезней, не мог причинить вред Колонии.

Когда Капитан отрапортовал Губернатору о моем поведении, то и принял он [342] меня с отменною ласкою. Сказал мне притом, что, будучи весьма доволен моим поступком на корабле во время возмущения осужденных, предоставить мне состояние, которое сделает положение мое сносным; и естьли впредь буду хорошего житья и поведения: то могу полагаться на его благосклонность и покровительство, что мне должно возвратиться на корабль, и что, как скоро изготовлена будет шлюпка к отправлению, то за мною будет прислана, дабы с моими пожитками отвести меня в Параматту, где, продолжал он, прикажет он для меня приготовить жилище. На другой день дано мне повеление ехать в Сиднейков (Сиднейской залив), и препоручить все мои пожитки морскому сержанту, которому приказано хранить их в магазине до тех пор, пока я совсем оснуюся. Тогда с сердечною горестию простился я со всеми теми, с которыми жил во время путешествия (Капитан поехал со мною в город и сопроводил меня к Губернатору.). Его Превосходительство сказал мне: желая давно сыскать человека, которому бы мог препоручить присмотр за невольниками в Параматте, он избрал меня для сей должности, препоруча сверх того ведению моему ему принадлежащий там загородной Дом. По выходе от Губернатора, сержант повел меня к себе, и разделил со мною хороший. обед. Пользуясь еще несколькими часами пребывания в оном месте, прежде отправления в новое мое жилище, пошли прогуливаться вокруг залива, [343] где построены домы для Губернатора, для Порутчика или Вице-Губернатора, Судьи Адвоката, и для большой части чиновников.

Дом Губернатора построен из камня. Он представляет фасаду почти на семьдесят футов длины и имеет прекрасный наружный вид; жилища Офицерские и многих Чиновников сделаны из кирпича, а прочие по большой части выстроены из дерева и обмазаны извескою. Кровли всех домов покрыты или драницами, или соломою. Есть также больница, казармы и другие домики, также обитаемые Чиновниками и людьми должностными. При всех оных домах находятся сады; но, к нещастию, приносят они весьма малую прибыль, а крысы и хищники, больше нежели бесплодие земли, делают там их бесполезными. Около одной или двух миль от Сидней Кова земля гораздо плодороднее; там находятся.дачи, принадлежащие разным Чиновникам. Здесь также выстроены кирпичной завод и фабрика для делания глиняной посуды, которую можно бы довесть до совершенства, естьли б можно было достать состав, нужной для наведения глянцу. Впрочем я удивляюсь, что, имея великие каменные горы, находится столь малое число каменных зданий. Сей род камня походит на Портландской; сперва он бывает довольно мягок, но делается весьма твердым, когда несколько времени бывает подвержен действию воздуха.

А как я не мог отправиться ввечеру того дня, на другой день поутру встали мы очень рано, и собрав свое имущество, [344] оставил Сидней Ков в восемь часов. В двенадцать часов по полудни я приехал в Параматту. Не доезжая почти трех миль сего местечка, река делается весьма узкою; в оном месте не имеет она более семи, или осьми локтей ширины, и берега ее столь утесисты, что едва можно видеть поле. Вид сего местоположения прекрасной и весьма уподобляется пространным садам, или лучше сказать зверинцам, каковые бывают в Англии в дачах богатых Англичан. Продолжая путь далее, видели мы несколько Кангароо; но я не мог совершенно рассмотреть их: высокая трава, не позволяя мне их удобно видеть, как только тогда, когда они совсем наружу выходили (Многие из сих животных из Ботани-Бая привезены в Англию, где они до тех пор были неизвестны.).

Мы сошли с судна за четверть мили не доезжая до Параматты, куда и отправились пешком. Сей город выстроен на высоте, которая имеет вид полумесяца. Здесь сделан крепкой редут, где находятся казармы для войск, здесь караул содержащих. Сии вооруженные люди определены для сохранения порядка и повиновения между ссылочными, также и для присмотру и воздержания диких, которые на пространстве, отделяющем Сидней Ков от здешнего места, могли бы причинить вред некоторым нашим селениям, естьли б не существовал сей способ отпоры для их защищения. Впрочем они весьма мало должны [345] опасаться природных жителей, которые до сих пор, редко нападали на вооруженных Европейцев, не от того, чтоб у сих диких недоставало храбрости, но по тому, что они слишком уверены в непреодолимом преимуществе и силе наших огнестрельных орудий. Продолжая путь несколько времени, дошли мы до того дому, в котором с тех пор имею жительство. Он не весьма пространен, и не более заключает в себе четырех комнат, но находится на весьма приятном местоположении; построен посреди саду, украшенный и сделавшийся приятным моими попечениями. Насупротив, в небольшом расстоянии, в одну линию расположены домы ссылочных. Каждое из сих жилищ имеет свой сад, и те из числа осужденных, которые к малой деятельности присоединили несколько и старания, действительно весьма довольны; ибо во время работных своих дней они не столько отягощены работою, как многие поденщики в Англии. Служитель, которой оберегал дом, поднес нам несколько прохладительных напитков и закусок, после чего явился я к дежурному Офицеру и вручил ему письмо от Губернатора. Он принял меня дружески и ласково, сказал мне, что на другой день сделает он смотр всем ссылочным, представит меня в виде их начальника или надзирателя, по том обещал дать мне некоторые наставления, как мне поступать должно в новом моем звании. [346]

ГЛАВА ОСЬМАЯ.

Генеральной смотр ссылочным. — Им объявляется должность, на меня возложенная. — Их поведение. — Их упражнения. — Часы, назначенные им для работы. — Я совершенно узнаю свою должность. — Странной обман одного ссылочного. — Ободрения, предоставленные ссылочным. — Им обещают земли по истечении срока их приговора. Описание Кангароо и собаки той страны. — Я вступаю в знакомство с природными жителями. — Их описание. — Их оружие. — Каким образом испещряют себя, когда отправляются на войну.

Поутру на другой день в самом деле сделан был генеральный смотр всем ссылочным в Параматте. Когда все они были собраны, числом до четырех сот, Офицер объявил им доверенность, возложенную на меня Губернатором, и должность, им мне назначенную, предупредив притом их, что всякое ослушание моих повелений столько же строго будет наказано, как когда бы осмелился кто не повиноваться повелениям самого Его Превосходительства. Будучи таким образом предуведомлены, распустили их к их разным упражнениям. Я начал осматривать каждый класс работников, занимающихся различными трудами; нашел их гораздо прилежнейшими, больше почтительными к своим надзирателям, нежели как воображал. Одни [347] занимались деланьем кирпичей и черепицы, другие строили магазины, хижины; иные занимались и свозили землю, выброшенную изо рвов, равняли землю, таскали бревна, делали дорогу. Другой класс состоял из работников, упражняющихся в ремеслах своих; в числе их находились кузнецы, медники, булошники, портные, садовники. Были и таковые, которым препоручен был присмотр за больными. Часы их работы расположены следующим образом: с восхождения солнечного должны работать до семи с половиною часов, после сего они завтракают; в восемь с половиною паки начинают работать до половины двенадцатого, и тогда сзывают их обедать. В два часа возвращаются на работу и оную продолжают до захождения солнца; конец их трудов возвещается им барабанным боем, который означает отдохновение. Но дабы поощрить их к обработыванию своих садов, то оставлена им суббота, которую они для сего и употребляют. Те, которые в течение года были деятельны и почтительны, получают от садов великую прибыль в собирании огородных овощей, заменяющих их соленые съестные припасы, и в промене оных на свежую рыбу, которую доставляют им тамошние природные жители. Не взирая на сии выгоды, те, которые собрали более овощей и произрастений, получают отличный знак от Губернатора, которой всякой год, во время посева, приказывает раздавать им семена. Женщины каждое утро чистят, метут хижины и приготовляют обед для мущин; они собирают черное белье, оное [348] моют, починивают и раздают каждому свое по Воскресеньям.

В сей день каждый без исключения должен быть на божественной литургии, которая совершается в одиннадцать часов. Все ссылочные должны здесь быть в приличной одежде, иметь на себе чистое белье, и я должен объявить, что они всегда там бывают с большим благоговением и набожностию, нежели как можно было сего ожидать. Надлежит поистине сказать, что неутомимая ревность и мудрые меры, которые до своего отъезда достойный наш Губернатор употребил к образованию сей раждающейся колонии, превышают всякую похвалу. Я имел причину опасаться, чтоб прошедшие мои проступки и гнусное состояние, в котором я долгое время стонал, хотя и под защитою новой моей должности, не подвергли бы меня презрению; но по щастию немногие меня из них узнали, да и те, которые вспомнили, что меня видали, всегда оказывали мне уважение. Впрочем большая часть тех осужденных, с которыми я приехал, посланы на остров Голфорк, а те, которые туда не попали, остались в Сиднейкове. Главное мое попечение было осматривать работы и отдавать отчет в упражнениях и успехах. ссылочных в Параматте. По сей причине всякой надзиратель, определенной к каждому роду работы для присмотру, сообщал мне сведение, коим я вел журнал, дабы удобнее быть о всем сведущу: и менее, нежели в неделю, столько узнал свою должность и весь [349] установленной порядок, как будто бы находился при заведении сей Колонии.

Ссылочные, сначала приехавшие, были принуждены, так как я уже сказал, по неусыпной бдительности и взыскательному попечению Губернатора, покориться учрежденному им порядку; но сие не могло быть без многих примеров жестокого и строгого наказания. При начале сего заведения, один ссылочной с умыслом распустил слух, которой скоро увеличился и по всем селениям распространился, яко бы он нашел часть земли, которая заключает в себе великое количество золота. Сия новость тем больше почтена справедливою, что показываемое сим человеком вещество, яко бы взятое из того рудника, совершенно походило на чистейшее золото.

Вот как рассказывали мне сие происшествие: Один ссылочной, по имени Дайлей, уверял, что он нашел золотой рудник. Кусок руды сей, данной им в доказательство своего объявления, был положен в плавильной горшок, из коего в самом деле и вышло чистое золото. Губернатор находился тогда в отлучке на несколько дней по делам, до внутреннего порядка сей страны касающимся. Слух о сем открытии дошел до сведения Виц-Губернатора; он приказал призвать к себе изобретателя оного, которой довольно хитро рассказал ему свою историю, чтоб его уверить о ее справедливости. Тогда приказал он Дайлею, чтоб он объявил ему место; но он не хотел дать никаких объяснений до возвращения Губернатора, которому обещал открыть [350] все подробности, с тем условием, чтоб исполнить все то, что он тогда потребует. В награждение за такой подарок, за которой ничем никогда заплатить ему не можно, требовал он своей свободы и еще жены одного ссылочного, отправления обоих в отечество и некоторую сумму денег. Виц-Губернатор объявил ему, что естьли в туж самую минуту не откроет он места того рудника, то будет почтен за бездельника, и тотчас наказан за то, что он осмелился обмануть чиновников, которым сперва рассказал сию басню. Страх наказания принудил его уступить, и он просил Виц-Губернатора, чтоб дан был ему Офицер для сопровождения его на то место. Предложение его тотчас было принято, и одному Офицеру, капралу и двум или трем солдатам приказано за ним следовать. Как сей рудник, по уверению его, был ниже гавани близь морского берега, то и указал он проводникам своим место, где должно было сойти с судна. Уже немного остается пути, говорил он, отсюда до места клада. Между тем вошли они в лес, в сей стране находящийся; но едва вступили на несколько шагов в густоту оного, как он попросил позволения несколько удалиться для исполнения необходимой нужды. Офицер ему сие позволил, долго его ожидал, но тщетно; ибо, он как скоро скрылся из их виду, то и возвратился в Сидней-Ков, оставя стражей своих в великом замешательстве и проклинающих глупую свою неосторожность в том, что позволили сему плуту от себя удалиться. [351]

Офицер, по выходе на береге, отправил судно, на котором он приехал, по тому что намерялся возвратиться сухим путем; но не зная дороги, находился не в хорошем положении. Дайлей, после полудня пришед в Сидней Ков, дерзновенно явился к Виц-Губернатору и объявил ему, что он сопровождающих его оставил совершенными обладателями золотого рудника. Оттуда побежал в свою хижину, где, собрав на скорую руку несколько пожитков, с оными скрылся. Искавши обретателя клада довольное время, Офицер с своим отрядом возвратился, к пришел ночью, будучи истощен недостатком в пище, изнурен усталостию и притом злобствуя, что отдался в обман бездельнику. Скоро после того недостаток в одежде и голод принудили виновника возвратиться к своим товарищам, и довольно изрядное наказание палками было воздаянием за его откровенность. Он однакож продолжал уверять, что действительно сделал открытие, и оставил Офицера только по тому, что, помысля лучше об оном деле, решился никому не открывать своей тайны, как самому Губернатору, которой конечно в награду предоставит ему все то, чего он только пожелает. Когда Губернатор Филип возвратился, то и уведомили его об оном происшествии. Он послал другого Офицера с Дайлеем, хотя уже никто в Колонии более не верил новым его утверждениям. Офицер, назначенный для сопровождения его в сей другой раз, пред отъездом объявил ему, что естьли он еще [352] покусится их оставить, то он имеет повеление застрелить его. Подобное объявление толико устрашило изыскателя клада, что наконец признался в своем обмане. Тогда сделан был ему допрос, что показывал он под видом золота. Признание его состояло в следующем: «(Сказал он) Я растопил отломок пряжки, сделанной из желтого металла, присоединил к тому небольшие частицы золота от изломанного кольца, которое получил от жены одного ссылочного, и смешав все сие с землею, составил тот кусок руды, которой сначала служил доказательством мнимого моего открытия». Человек, которому препоручено было испытать золото, был золотых дел мастер, которой, отделив разные части, в самом деле нашел некоторое количество золота, которое плут Дайлей туда прибавил. Алхимист получил второе и еще жесточайшее наказание, с строгим подтверждением быть навсегда осторожным, естьли несколько хочет сам пощадить себя.

Дела, до должности моей касающиеся, будучи всегда кончены перед обедом, часто посещал я аренды и арендаторов. Сии люди, по большой части суть ссылочные, коим, по истечении времени ссылки их, предоставлены земли в следующей препорции: тридцать Акр (Мера земли, различная в разных землях.) одному человеку, пятьдесят женатому, и сверх того по десяти на каждого младенца. В первые осмнадцать месяцов [353] получают они еще из Королевских магазинов припасы и одежду. Сверх того выдаются им все снаряды и все нужные к обработыванию земли вещи, также и семена для посеву на первой год. К сему прибавляют еще по два поросенка и по нескольку дворовых птиц. Обольщенные такими выгодами двадцать семь человек начали уже основывать свои жилища, поселились и стали пахать землю в соседстве Параматты в Проспект-Гиле (Проспект-Гилл, гора зрений.) и близь некоторых озер, простираясь около двух миль к Северу. Сии селения казались сначала не весьма завидными жилищами; но в скором времени старания, ревность и трудолюбие хозяев, вид их совсем переменили: нечувствительно поля их одобрились, стада их умножились и земледельцы довольствуются теперь изобилием, которым щедрая природа любит вознаграждать старание и неутомимость трудолюбивого человека.

Я часто в моих прогулках встречаю Кангароов, род животных четвероногих, коих здесь находится великое множество. Кангароо величиною с обыкновенную дикую козу, темно-желтого цвету, голова его имеет сходство с головою Мокока (Мокок, или Мококо есть (говорит Г. Бюфон) красивое животное, приятного взгляда, легкого и щеголеватого сложения тела, имеет прекрасную, всегда гладкую и лоснистую шерсть; он примечателен величиною своих глаз, высотою задних ног, которые гораздо длиннее передних, и по красивому и длинному хвосту, которой всегда к верху поднят, всегда в движении, и на котором щитается до тридцати колец, или полос, попеременно белого и черного цвету, совершенно отличных и отделенных одно от другова. Он весьма тихого нраву, и хотя во многом походит на обезьян, но не имеет ни их злобы, ни их свойств. и пр.) Восточных Индий. [354] Задние его ноги гораздо длиннее передних; он их употребляет, когда бросается на какой предмет, с толикою скоростию, что во время бегу редко касается до земли передними лапами. Они столь коротки, что почти невероятно, чтоб сие животное во время бегу ими действовало. Хвост его имеет удивительную силу и служит ему защитою, когда на него нападают. Удары, им наносимые сим оружием, довольно сильны, чтоб переломить ногу у человека или хрестец у собаки; он также посредством его прыгает с удивительною легкостию.

Здешние природные собаки бегают гораздо прытче, нежели Кангароо, на которого они храбро нападают. Травля бывает обыкновенно не продолжительна: Кангароо, скоро утомившись, всегда почти бывает побежден менее нежели в четверть часа. Когда нагоняет его неприятель, и естьли не свободно ему действовать с выгодою хвостом, то он оборачивается к нему, и сжав его передними своими лапами, крепко бьет задними [355] ногами, которые у него длинны, остры и весьма тверды. Часто, когда собаке не помогают, то Кангароо выходить из сражения победителем.

Я не редко видал таких Кангароо, которые, сидя на задних своих лапах, имели по пяти и более футов в вышину. Сии-ьл, думаю Я, не боятся никакой собаки, и я никогда не осмеливался их спускать одну на одного. Имея многих тамошних собак, иногда с оными забавляюсь травлею Кангароо. Сие здоровое упражнение бывает и весьма полезное: ибо снабжает столь мясом, столько же вкусным как и баранье. Во время голоду, Кангароо есть весьма хороший подарок, которой и принять можно с благодарностию.

Здешняя природная собака много сходствует с Померанскою. Уши у ней прямые, вид имеет дикой и по цвету, шерсти и росту уподобляется волку. Ее приучить совершенно весьма трудно, и какие бы старания не были употребляемы для ее воспитания, но удержать не льзя никак, чтоб она не бросалась на домашних птиц, свиней или баранов. Таковая невозможность смягчить сию зверскую склонность делает сих собак только полезными для травли Кангароо.

Я уже, довольно имел случаев встречаться и завести знакомство с природными сей страны жителями; а как редко пропущал, чтоб, увидевшись с ними, не сделать им какого нибудь подарка, то и живу с оными довольно в дружеском обращения. Мущины вообще имеют пять футов и одиннадцать [356] дюймов в вышину (Аглинской дюйм не имеет больше одиннадцати Французских линий, а фут одиннадцать Французских дюймов.); они тонки, прямы и собою статны. Женщины гораздо малорослее, поплотнее и по большой части стройны; цвет лица большой части мущин смугловат, похожий на кофейной; но между женщинами находится весьма много таких, у которых цвет лица столько же чист, как у Мулатров (Мулатры. Так называются люди, рожденные от Арапа и Белой женщины, или от Белого Мущины и от Арапки.); иногда попадаются многие из сих диких обоего пола, у коих черты лица не столь неприятны; но вообще у всех у них нос весьма расплюснуть, имеют большой рот и толстые губы. Вид их вообще весьма мало привлекателен, и совершенная их нечистота и неопрятность делает их еще отвратительнее; они не имеют обыкновения умываться; кожа их всегда покрыта жиром животных, ими убитых, сверх, которого по том насыпают песок, золу и всякого роду нечистоту. Все сие составляет кору, которая прилепляется к их коже до тех пор, пока по случаю, или по нужде искать себе пищи, принуждены бывают погрузиться в воду. Многие вкладывают себе в нос частицу дерева, дабы растворить ноздри и расширить их столько, сколько возможно. Всего удивительнее есть то, что у большой части сих диких недостает передних [357] двух зубов в верхней челюсти, и я также видал многих женщин, у которых не доставало первых двух суставов у левого мизинца. Сколько я ни старался разведать об оном, но не мог до сих пор узнать причин сего удивительного обыкновения. Я приметил недостаток сей части руки даже у старых баб, также у молодых, с детьми и у бездетных, наконец у взрослых и малых девок. Я заприметил, что сей отрезанной член такой же, как обыкновенно у всех людей бывает; зубы у них прекрасные, волосы короткие и кудрявые. Не знавши, каким образом их расчесывать, и никогда их не вымывая, всегда они испачканы и збиты. Борода у мущин коротка и также кудрявата, как и их волосы. Мущины, женщины и дети все вообще ходят совсем нагие. Они не имеют основательных жилищ, и спят там, где ночь их застигает. Ущелины в скалах, пещеры в Приморских берегах служат им убежищем от ветров и непогоды. Прежде нежели заснут, разводят в них большой огонь, которой, разгоряча камень сих скал, составляет из сих ущелин род печей, в которых жар долгое время бывает сохраняем Тогда постилают они несколько сушеных трав, и без разбору пола, наподобие скотов, сии нещастные твари ложатся и спят. Мущины вооружены копьями и короткою палкою, с помощию которой они их бросают. Оная палка имеет в длину два фута, по сторонам гладка; у ней на одном конце просек, а на другом конце находится острая раковина, 4 воткнутая [358] в ущелину и крепко утвержденная некоторым родом смолы, которая, высохнув, бывает тверже камня. Когда намерены они бросить в кого свое копье или стрелу, то поставляют его левою рукою на плоскую или гладкую сторону палки, которая бывает стоймя поднята и несколько наклонена назад к правой руке; таким образом, направивши свой удар, бросают сие оружие с великою силою и довольною меткостию на расстояние семидесяти или осмидесяти шагов. Сие копье имеет около десяти футов в длину; раковина, укрепленная в конце короткой палки, служит к тому; чтоб острить конец копья; хотя и бросают они его с довольною силою, однако я думаю, что, будучи несколько осторожну, не мудрено избежать удару оного.

Когда они приуготовляются на войну: то, дабы больше устрашить своих неприятелей, испещряют себе лицо и тело белыми, и красными полосами. Многие, не стараясь наблюдать правил в сей живописи, замарывают себя как ни попало, без рисунку и без правил; другие напротив наводят сии черты с великим вниманием и правильною точностию; некоторые кажутся издали, будто бы опоясаны многими поясами; многие также обезображивают себя, проведя около глаз белые круги, а на лбу горизонтальные линии; иные наконец, дабы отличить себя от прочих, сперва нарисовывают себе широкую полосу на средине тела спереди и сзади, а по том на остальной части проводят несколько узких линий. На плечах, на лядвее и на [359] ногах бывает у них только по одной черте или полосе. Сии полосы, будучи все белые, делают в промежутках кожу их еще чернее, и издали придают им вид одушевленных теней. Я думаю, что они для сего-то единственно и раскрашивают себя таким образом. Красная и белая краска больше всего у них в употреблении. Первая есть род вохры, или красной земли, которая здесь весьма обыкновенна. Вторую достают они из беловатой и похожей на мел земли, которую мы здесь употребляем на делание посуды для Колонии. Мущины сверх того делают себе насечки на теле, а особливо на груди и на плечах. Хотя подобные отпечатки не представляют ничего правильного и приятного, однакож не меньше того почитаются между ими великолепнейшими украшениями.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Как решаются ссоры природных жителей. — Их жилища. — Удивительная их способность взлезать на пальмовые деревья. — Каким образом ловят они малых животных. — Описание различных четвероножных. — Любопытное сходство между животными различного рода. — Рыбы. Птицы. — Насекомые. — Произрастения и плоды.

Сии дикие воины, будучи таким образом раскрашены и вооружены, встретившись со своими неприятелями, построиваются в [360] линию; каждый держит в руке своей зеленую ветвь, служащую залогом миролюбивых их намерений, кои не позволяют им употребить силу, как тогда, когда распри их не могут решиться посредством взаимного согласия; продолжительный переговор обыкновенно последует минуту, в которую обе партии находятся одна противу другой, а как взаимно бывает некоторое уменьшение в требованиях, то тем и оканчивают они мирный поход свой.

Кажется, что они никогда не имели помышления о построении себе жилищ, дабы чрез то защититься от суровости погоды; их леность, а особливо недальновидность в сем случае, сделались бы для них гибельными, естьли б не предохраняло их беспредельное и вечное провидение Божие, которое окружило сии морские берега довольно мягким камнем, чтоб ударение волн могло сделать в нем пещеры, столь пространные, что часто пятьдесят человек сих нещастных могут в них найти полезное пристанище. Те из числа сих диких, которые живут во внутренности, земли, не могшие обресть подобных себе убежищ, строят для себя род шалашей, столь грубо сделанных, что по справедливости могут только уподобляемы быть норкам, которые многие животные влекомые естественным побуждением, для себя составляют. Снявши кору со многих дерев, и разрезав ее на разные полосы, оною переплетают четыре воткнутые в землю кола; для сделания крыши выбирают широкие [361] куски той же самой коры и оными покрывают сие безобразное и непрочное строение. В каждом из сих убежищ живет одно семейство; а как во время зимы воздух бывает часто весьма холоден, то уменшают пространство оных, дабы, будучи еще больше сжаты друг с другом, удержать общую теплоту, которую каждой от себя сообщает Впрочем пользуются они сими шалашами только тогда, когда бывают на охоте, или ловле Кангароо. Большая часть дерев, находящихся в лесу, бывают дупловаты и служат убежищем Опоссумам (Сариг или Опоссум (говорит Г. Бюфон) есть Американское животное, которое легко различить можно по двум весьма удивительным свойствам: первое из них есть то, что самка имеет под брюхом большую пустоту, в которой она носит и кормит детей своих; второе, что у самки и самца первой палец у задних ног без ногтя, и весьма отделен от прочих пальцев, так как большой палец у человеческой руки, а прочие четыре пальца на сих же задних ногах расположены один подле другого и вооружены кривыми или согнутыми ногтями, так как обыкновенно у прочих четвероножных.), Кангароо, Крысам, белкам и всяким сего рода животным, когда они бывают преследуемы. Вот тот искусной способ, которым сии дикие нападают на своих неприятелей и их убивают в сих убежищах: сперва делают они на дереве насечку, довольно глубокую, [362] чтоб можно было утвердить на ней большой палец ноги. Таким образом нарубают они первые две насечки, прежде нежели взлезать на дерево; прочие ж надрубки делают по мере, как вверх поднимаются, но в довольном одна от другой расстоянии, и так, что когда они стоят на обеим ногах, то правая бывает наравне с серединою левой лядвеи. Во время взлезания их вверх, держут они во рту резец, которой есть ничто иное, как острой кремень; во время, когда они делают насечки, все тело их единственно утверждено только, на большом пальце. Когда дерево столько толсто, что левая рука не может обхватить его, тогда делают другую насечку, дабы прицепиться к оной мизинцем левой руки, и таким образом с удивительным проворством взлезают на дерева, которые не редко имеют пятнадцать и двадцать футов в окружности, и коих, нижние ветви часто бывают от земли на, шестьдесят футов возвышения. Взошедши на верх дерева, охотник садится держа в руках свою дубину. Тот, которой остался внизу под деревом, раскладывает огонь, которой скоро наполняет дымом впадину дерева. Будучи принужден бежать, зверь выходит чрез верхнее или нижнее отверзтие; но какую бы не избрал себе дорогу; редко избегает дубины того или, другого охотника. Таким-то, средством сии дикие достают себе пищу в лесах. Иногда случается, что когда многие вместе бывают на охоте, то зажигают лес на несколько миль пространства, дабы [363] принудишь к бегству зверей, находившихся в окружности сего пожара. Устрашенные и почти задушенные сии нещастные звери скоро попадаются во власть жестокосердых своих гонителей.

Думают также, что они зажигают сей огонь для того, чтоб прояснить и очистить места, чрез которые им проходить должно, от колючих терновых кустов, кои с несказанною болию раздирают их всегда обнаженное тело. Сии огни, чаще случающиеся летом, нежели в другое время года, истолковали действие, которое поразило первых Колонистов, и коего долгое время не могли они узнать причины. Они приметили с удивлением, что великое множество в лесах деревьев очернены силою огня, и что даже многие созжены до самой вершимы; подобное примечание подало повод, к различным мнениям; но теперь уже известно, что они так зачернены огнем, которой зажигают дикие и коего пламень часто снизу дереву достигает до самых возвышенных ветвей оного. Я сам с начала приписывал оное действию грома; но рассмотревши больше, увидел, что таковых созженых дерев было слишком много, чтоб гром был тому причиною.

Опоссумы здесь в великом множестве: они имеют большое сходство с Кангароо, и также в хвосте имеют большую силу, равномерно и передние их лапы гораздо короче задних; подобно как у сего зверя, Природа снабдила и их пузырем, или пустотою под брюхом, чтоб укрывать и питать детей [364] своих. Цвет их походит на шерсть домашних наших крыс. Величиною они с обыкновенную кошку, но не столь злобны. От Опоссума до непримиримого неприятеля наших садов полевой крысы находится множество разнообразных животных, которые однакож все, какой бы не были величины, имеют некоторое сходство с Опоссумом и Кангароо. Я поймал многих крыс, которые скоро надлежало ощениться, и нашел, что их дети имели хвост и лапы таковые, каковы имели вышепомянутые животные. Видя такое подобие между четвероножных сей страны, кто бы не подумал, что существует смешенное и странное соитие между родов различных животных. Впрочем сии удивительные сношения существуют не только между четвероножными, но даже и между морских покрытых чешуею жителей сих морей. Сия чудесность может быть покажется баснословною; но я смею уверить в справедливости оной. Многие похожи на Рекина (Рекин. Морская рыба, роду Кита, морская собака. Словарь Академ. Часть II.), и не редко можно видеть голову и спину Трески соединенною с хвостом рыбы сей, или голову Рекина с телом Головля, или, что покажется еще, того удивительнее, голову того ж рекина прикосновенною к плоскому туловищу Камбала.

Сии игры Природы также бывают, но не суть столь явственны между крылатыми. Попугай здесь птица самая обыкновенная. [365] Я многих убивал таких, которые имели голову, нос, шею попугая, покрытого теми прекрасными перьями, коими он здесь украшается, но с туловищем, лапами и хвостом разнообразного вида и различного цвета. Здесь также примечательна птица, которая, имея лапы попугая, туловище чайки, присоединяет еще к столь необычайному собранию крылья и хвост сокола: сии столь поразительные подобия существуют также и в неодушевленных произрастениях, поелику находятся такие деревья, которые имеют трех различных родов листья, а другие также, которые имея лист смолистого дерева и испуская из себя смолу его, бывают однакож покрыты совсем другого роду корою.

В сей стране имеем мы великое множество птиц, коих роды до бесконечности различны. К роду попугая, в числе коего полагают и к оному принадлежат Макавсы, Лорисы (Сие имя дано в Восточной Индии (говорит Г. Бюфон) одному роду попугаев, коих крик довольно выражает слово Лори. Они не иным чем различаются от прочих сего рода птиц, как только по своим перьям, коих главный цвет есть красный, больше, или меньше темноватый; сверх сего главного различия мощно также заприметить, что у Лори вообще нос гораздо меньше, не столько загнут и более остр, нежели у прочих попугаев. Сверх того имеют она пылкой взгляд, пронзительной голосе и быстрые движения. Они, говорит Эдвардс, проворнейшие из всех попугаев, и одни только могут вспрыгивать на палку на один фут вышины. Сии свойства, довольно доказанные, опровергают молчаливое уныние, которое им приписывает один путешественнике.), [366] Какату (Самые большие попугаи старой матерой земли (говорит тот же Писатель) суть какату; все они оттуда происходят, и по видимому свойственны климату полуденной Азии. Неизвестно нам, находятся ли они в землях Африканских; но то уже не сомнительно, что оных не бывает в Америке. Они повсюду обитают в полуденной Индии и на всех островах Индейского Океана, в Фернате, Банде, на Филиппинских и Сондских островах. Название их какату, катама и какатон, производит от того, что сие слово весьма похоже на их крик; их от прочих попугаев не трудно отличить по белым их перьям и по носу, которой больше кругловат и согнут, а особливо по длинному хохлу, коим голова их украшается, и которой они поднимают и опускают по своему произволению.), зеленые попугаи, кои все украшены блестящими и прелестными перьями. Обыкновенных ворон здесь также изобильно; но их краканье совершенно отлично от Европейских сего звания птиц; есть также великое число соколов. Здесь находятся голуби, перепелки и множество маленьких птиц; но из всех сих родов не слыхал я еще ни одной птицы, которой бы пение мне показалось приятным. [367]

Иногда встречается здесь птица отменной величины; но не столько обыкновенная, как прочие шпицы. Я сначала почел ее за Страуса, потому что она не улетает, когда бывает преследуема, но бежит столь быстро, что тамошняя большого роду природная собака ее достигнуть не может. Я одну из них убил, а поелику многих подобных видал в Капе, то тотчас и узнал свою ошибку. Я ее измерил, и нашел, что она от головы до конца ног имеет шесть футов вышины: разница, существующая между сею птицею и Страусом, состоит в том, что нос у ней гораздо острее, а на ногах три пальца или яруса, которых у Страуса не бывает; впрочем носит она на себе знак, по которому весьма легко ее узнать можно, а именно, к большому удивлению, из каждого ствола крыльев ее выходит по одному перу. Хотя мясо ее не весьма мягкое, однакож не противно и довольно вкусно. Будучи сырое, весьма походит на говяжье; одно крыло птицы сей может насытить шесть человек. Лучшая дворовая птица в Англии не может впрочем составить столь приятного кушанья, какое предоставляют нам здесь вороны. Я часто в прогулках своих встречал черных лебедей; конец их крыльев белой, а прочие перья все отменно черны и издают блеск; нос у них нежно-розового цвету; величиною равняются они с белым Европейским лебедем и снабжают столь отменно вкусным кушаньем.

Два года тому назад появилось здесь страшное множество летучих мышей. Они [368] особливо в вечернее время собираются в окрестностях Роз-Гилля (Роз-Гилл. Гора розовая.). Голова сего рода птицы весьма походит на лисью. Многие из них имеют от конца одного до конца другого крыла четыре фута длины. Мне случилось видеть одну из них, которая, будучи вскормлена в одном селении, сделалась привычна подобно кошке, и едала из рук. Впрочем испускают они крепкой и неприятной запах, и многие будучи умерщвлены чрезмерным жарким зноем прошедшего лета, и у падшие в источники, текущие близ Роз-Гилля, заразили воду на долгое время.

В сей стране находится столько же великое различество в роде насекомых, как и в птицах. Стоногие, пауки, муравьи, скорпионы, мало разнствуют от тех, кои находятся между Тропиками. Муравей здесь, так как и в других местах, примечателен по своему весьма деятельному прилежанию, неутомимому трудолюбию и отважности. Они бывают различной величины; иные имеют около девяти линий в длину, и все не одинакова цвету, есть черные, белые, желтые и красные; сии последние суть из всех опаснейшие. Беда тому человеку, или животному, кто дерзнет наступить на их гнездо, которое, подобно как и в Европе, сверх земли возвышается; иступленные выходят, и будучи раздражены, стремительно бросаются толпою на того, кто возмутил их спокойствие, и часто долго его преследуют. Хотя уязвление [369] сего Насекомого не опасно, однако причиняет чувствительную и продолжительную боль. Здесь есть род муравьев, которые всегда строют гнездо свое прикосковенное к дереву, и придают ему вид улья; а другой род делает свои жилища, наподобие конуса, вышиною в четыре фута и более.

Паук, подобно как и в Европе, одарен, так как и муравей, сими двумя большими выгодами, прилежанием и терпеливостию. Самой меньшой род здешних пауков гораздо больше того, которой в Англии примечателен своею величиною. Они плетут свою паутину в лесах между деревьев, часто распространяют ее более нежели на шесть футов, и основа ее иногда бывает столь тверда, что маленькие птички, в них запутавшись, бывают задерживаемы. Нить их паутины, смотанная в клубок, цветом весьма походит на нить (шелк) шелковичного червя.

Наши пресмыкающиеся суть змей; я видел из них таковых, которые имели даже до одиннадцати футов в длину, а толщиною были в ногу сильного человека. Находятся также и ящерицы, различные в своем роде, цвете и величине.

Природа производит здесь великое множество полезных растений и приятных цветов; но по нещастию, мало упражнявшись в познании Ботаники, не могу описать ни различия их родов, ни пользы свойств их. Здесь растет дикой спинат, петрушка и щавель, но в столь малом количестве, что не можем ласкаться надеждою получить [371] когда нибудь, даже и чрез прилежное обработывание земли, действительную пользу для Колонии.

Кроме травы Попутника, Бананы и других плодов, находящихся под Тропиком, растут и другие, сей только стране свойственные. Тот, которой называется Миззабор, много походит на Европейскую вишню; за исключением его довольно неприятного вкуса, он весьма подобен другому небольшого рода плоду, которой здесь очень обыкновенен. Есть еще и третий род, сходственной с двумя первыми. Должно заприметить, что сии плоды, не смотря на то, что имеют между собою великую подобность, их деревья, по своей коре и листьям, совсем разнятся. Впрочем все сии ягоды или плоды бессочны, и Колонисты ими ни мало не уважают и не собирают. Но есть другой род ягод, которые, когда созреют, имеют приятную кислоту, почитаемую самым действительным лекарством от скорбута. Вкус их приятен: их употребляют в пирожном, в желеях, в конфектах и в дессертном варении. Находится еще другой плод, имеющий вид сердца, и которой, когда созревает, бывает светло-красного цвету. Величиною он с обыкновенную смородину, вкусом приятен, и имеет чрезвычайную стягивающую силу. Впрочем он вредить не может, сколько бы его ни употребляли, и я видал многих ссылочных, которые ели его отменно много, и остались невредимыми. Здесь также растет орех, которой без [371] приуготовления производить жестукою рвоту. Прежде нежели сметь оной употреблять, должно мочить по крайней мере неделю в воде, всякой день переменяемой; будучи по том испечен в золе, походит на каштан, и имеет довольно приятный вкус.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Оспа оказывается в первый раз между природными жителями. — Страшные ее опустошения. — Мальчик и девочка найдены зараженные сею болезнию. — Они отвезены в больницу Сиднейского залива. — Их излечение. — Берут одного уроженца той страны, которой наконец просвещается. — Он занемогает оспою. — Его смерть. — Губернатор Филипп берет двух других природных той страны жителей. — С ними обходятся весьма ласково. — Их бегство. — Они встречаются рыбакам. — Губернатор желает их примирить с собою. — Он отправляется к ним. — Свидание с Баналонгом. — Один из уроженцев бросает в Губернатора копье, которым его опасно ранит.

Почти за год до моего приезда, оспа в первый раз появилась между природными жителями, и с чрезмерною жестокостию [372] распространила между сими нещастными страшные свои опустошения. Сколь поразительное было зрелище видеть, что пещеры в скалах, бывшие убежищем сих диких во время бурной погоды, соделались наконец их гробницами. Все были наполнены трупами мущин, женщин, детей, испукающих смрадный заразительный запах. Ни единой след сей жестокой болезни, не будучи запримечен ни на одном природном жителе, должно вообразить, что они до сих пор от оной были свободны, следовательно и не знали никаких средств к прекращению сей страшной истребительницы рода человеческого. Различные положения, в которых найдена большая часть сих трупов, заставляют думать, что при первом появлении, при первом припадке сей болезни, больной в ту же самую минуту, будучи оставлен своими друзьями, испускал дух, будучи жертвою жестокости болезни, или недостатка в помощи. Многие найдены сидящими, приклони голову к коленям; другие совсем лежали навзничь. Двое детей, девочка, и мальчик, мальчику было девять лет, девочке одиннадцать, найдены во время опустошения сей язвы слабо сражающимися противу боли и смерти. Не в дальнем от них расстояний были примечены два старика, коих полагали быть их родителями. Все были отнесены в госпиталь, где и употреблены щедро для них все попечения и помощи, которые хотя и не могли спасти двух пожилых людей, но возвратили жизнь обоим детям. С того времени остались они жить в Колонии, и с самого своего [373] выздоровления казались быть весьма довольными переменою своего жилища и образа жизни.

Спустя несколько времени после моего приезду, старались силою приучить одного природного жителя, которой уже несколько раз приходил к Губернатору, будучи привлекаем приманкою новой пищи, но никогда не хотел у него остаться. Однакож, сделав почти привычку к нашим обращениям, был между нами столько же ловок, как будто бы родился Агличанином. Когда он приходил к нам, принуждали его надеть на себя приличную одежду, и он во время обеда искусно действовал ножом, ложкою и вилкою. И так посланы были два Офицера, с повелением плыть на двух шлюпках вдоль берегов гавани и силою взять Арабаноо (так назывался сей природной житель) и всех диких, которых только можно будет захватить им. Губернатор, коего все старания пригласить и уклонить их добровольно посещать Колонию были тщетны, решился употребить сие насильное средство, дабы их взять, надеясь после сего самым кротким обращением привлечь их к себе, и наконец убедить, чтоб они склонили своих товарищей иметь к нам больше доверенности. Вот каким образом поступили оба посланные, чтоб исполнить возложенное на них дело: Плывучи несколько времени, как сие было им приказано, вдоль берегов гавани, увидели они толпу диких, между которыми был и Арабаноо. Он один, ибо другие ни под каким видом не хотели приближаться, был привлечен к берегу [374] зрением многих предметов, которые, как в том не сомневались, возбудят в нем любопытность. Между тем, как он с удивлением их рассматривал, вдруг один из матросов, накинувши ему веревку на шею, в ту же минуту притащил его к боту. Тогда ужасные испускаемые им крики привлекли к близь лежащему лесу толпу его товарищей, которые, но без успеха, бросали в нас многие стрелы. Тщетно хотел бы я описать весь ужас и страх, изображающийся на лице и на всей особе бедного дикаря: он думал, что его хотят убить; но наконец, когда Офицеры, ободряя его, дали ему почувствовать, что не хотят ему причинить ни малейшего зла, то велели снять веревку, которая сжимала ему шею, но однакож привязали тотчас к ногам его. Наконец продолжали обходиться с ним столь ласково, что он мало по малу, оставя свою задумчивость, паки стал весел. По прибытии к Губернатору, надели ему на ногу кольцо, дабы отнять у него все средства к побегу. Его уверили, что сие было Бангалли, слово, которое на их языке значит украшение, и в том удобнее можно было его уверить, что он уже видел многих ссылочных, украшенных таким же образом, за учиненные ими некоторые проступки. Арабаноо, с которым поступали с уважением, попечительностию и кротостию скоро привык к новому своему положению, и кольцо, начиная обдирать ему ногу, тотчас было снято, и ему позволено ходить на всей свободе. Имена многих особ, которых он видал ежедневно, [375] скоро соделались ему столь привычными, что он их произносил очень ясно. Он имел тихой нрав; ему было от роду лет около тридцати, собою статен и имел лицо не весьма неприятное.

Ожидания Губернатора на сей раз однакож не достигли желаемой цели, по тому что Арабаноо, — прежде нежели мог установить дружескую связь между нами и своими соотечественниками, занемог оспою, и умер, спустя несколько времени по ее вступлении, не взирая на все оказываемые ему вспоможения.

Отлучение многих ссылочных, которых полагали убитыми дикими, заставило Губернатора много сожалеть о потере Арабаноо, которой, естьли б был жив, мог прекратить сии неприятельские расположения, знав довольно уже язык наш, чтоб служить переводчиком, и дать восчувствовать своим сотоварищам, что мы желаем жить с ними в совершенном союзе, и что цель сего дружества есть единственно их польза и щастие.

Дети, о которых я упоминал выше, так как уже я возвестил Читателя., щастливо избегнув опасности оспы, благополучно жили между нами; но они были еще слишком молоды, чтоб употребить их к столь желаемому Губернатором примирению; и хотя они довольно разумели язык наш, и даже им говорили, но расположение Губернатора было, чтоб захватить еще одного или двух диких, дабы современем могли сии соделаться нашими посредниками. [376]

По сей причине несколько Офицеров с отрядом были отправлены на вооруженной шлюбке; они направили путь свой к Северному берегу гавани, и скоро увидели двух природных жителей. Дабы убедить их подойти к себе, рассудили показать им рыбу; и один из числа Офицеров, знав несколько слов языка их, кликнул их к себе. Сии бедные дикари, привлеченные приманкою сей пищи, подошли без подозрения и без оружия, и с жадностию схватили предлагаемую им рыбу. Шлюбка осталась на воде, и шесть человеке матросов, сошедших на берег, окружили диких. Офицер, видя, что минута была благоприятна, подал знак к их похищению, и они тот же час были захвачены и брошены в шлюбку. Опамятовавшись от первого своего поражения, они с превеликим криком знали своих сотоварищей, коих великое число тотчас выбежало из лесу, стремясь к берегу. Приближась на довольно, близкое расстояние, начали бросать в нас многие стрелы, из которых одна пролетела сквозь борт шлюбки, но однакож никого не ранила. В ту же минуту отряд удалился в море, и дикие, устрашенные видом наших огнестрельных оружий, далее не продолжали своего наступления. Пойманных двух привязали к скамьям судна, тотчас как они в оное были брошены, но их развязали, коль скоро несколько отдалились от берега, и привязали у каждого только по одной ноге. Когда привезли их в Сидней-Ков, где Губернатор имел свое пребывание, многие из нас, [377] будучи возбуждены любопытством, в числе коих находились Абароо и Ганбарр (Arabaroo и Nambarre в оригинале. — OCR), двое природных юношей, прибежали смотреть их. Коль скоро сии дети их увидели, в глазах их воссияла радость, и они называли их по именам; оба пленные также узнали их, и вид сих двух юных соотечественников, довольных и спокойных между нами, много способствовал к прекращению их страха.

Узнали, что один из пленных был начальник орды или племени Кадигальской, и что имя его было Коалби; он казался иметь от роду тридцать лет; другой, коему было около двадцати пяти, назывался Баналонг; он был весел, деятелен, расторопен, проворен, статен и весьма понятлив. Товарищ его казался быть им уважаем, и он пред ним умерял свою живость. Всегда в его присутствии был тих, скромен и изъявлял ему великое почтение; но как скоро он удалялся, то сей молодой дикой, оставя свою важность, делался столько весел и столько с нами привычен, как будто бы родился в колонии. С ними обоими обходились отменно ласково; но опасаясь, чтоб они не ушли, то и надели им на одну ногу по кольцу, к коему привязали веревку. Два человеку были к ним приставлены, за них отвечали и с ними везде ходили, водя их всегда с собою, на своре.

По прошествии почти трех недель после своего пленения, сии дикие казались столько довольными ласковым с ними обращением, что приставленные стражи, не опасаясь, чтоб [378] они обратились в бегство, много убавили строгости своего за ними присмотра. Один из пленных умел хитро воспользоваться сим щастливым обстоятельством; и так, одним вечером, когда надзиратели их ужинали в своей хижине с Баналонгом, Коалби, вышед, подал им знак, что он хочет есть на дворе; и едва успел вытти, как, отвязав искусно веревку, привязанную к кольцу, оставил другой конец оной в руках доверчивого смотрителя. Шум, им произведенной, когда он перелезал чрез палисадник сада, возбудил, но уже поздо; внимание стражей. Не смотря на все преследования, беглец скрылся в леса, и соединился со своими друзьями. Баналонг, по отбытии своего товарища, казался гораздо вольнее и веселее, что и удостоверило совершенно в том, что уже думали и о чем Абароо и Ганбарр сказывали, а именно, что Коалби был начальником, и что чин его без сомнения заставлял Баналонга быть к нему столь почтительным.

Баналонг имел многие названия, но под именем Баналонга больше всех был известен; он силен и собою статен, рост его в пять футов и шесть дюймов, собою отменно черен, черты лица его довольно грубы; нос его расплющен, а волосы похожи на волосы Африканцев, но гораздо гуще и не столько шершисты; нрава веселого и столько забавного расположения, что никогда не оскорблялся никакими насмешками, ни шутками. Он удивительно перенимал движения и поступки всех людей, кои жили у Губернатора, [379] коего называет Беанга, т. е. отец, а сей взаимно называет его Дооров, слово, значущее сын. Он обедает всегда за столом Его Превосходительства, и столько свободен в обращении, как и мы все. Внимание, с которым он приветствует каждого, пьет здоровье, отдает поклон, могло бы истинно заставить почесть его за Аглинского щеголя. Он отменно любит вино, но даже запаха ликеров сносить не может. Часто старались обмануть его, смешав ром или водку с водою, которую ему и подавали вместо вина; но он всегда узнавал обман. Он часто сопровождал Губернатора в разных путешествиях, которой, дабы истребить в нем всякую недоверчивость, часто снимал с себя кортик, и им опоясывал дикаря, которой всегда казался весьма довольным сим знаком отличия. Одежда его состоит в полукафтанье, сшитом из толстого красного сукна, и в широких штанах; но по Воскресеньям надевал платье, сделанное из нанкена. Причина, побудившая Губернатора одевать его толстым и теплым сукном, была та, чтоб сделать его столько чувствительным к холоду, чтоб он не мог больше ходить без одежды на открытом воздухе. Он пел, когда его о том просили, но вообще песни его протяжны и унывны; он означал меру оных, качая руку и взад и вперед. Он плясал, коль скоро сего от него требовали; шаги его, или лучше сказать телодвижения, управляемые с начала печальным и тягостным пением, были весьма [380] тихи и умеренны, но они оживлялись по мере их продолжения до тех пор, пока напоследок превращались в совершенное кривляние. Тогда он ломал себе руки, упадал на пол, с силою ударял в землю, как будто бы безумной или бешеной. Должно думать, что сия часть пляски сих диких назначена для изображения страстей гнева и ненависти: ибо при начале Колонии, когда первые наши поселенцы пристали к гавани Жаксон, природные жители каждый раз, когда усматривали новоприезжих, производили сию часть пляски своей, и к оной присоединяли крики своего исступления: «Вароо! вароо!» «беги! беги!»

Хорошее обращение, которое имели до сих пор с Баналонгом, удовольственный вид, им оказываемой более года после побега Коаобиа, побудили Губернатора сделать его совершенно свободным; и так сняли кольцо, которое он носил на ноге, и он тогда столь мало казался иметь помышления бежать из дому Губернаторского и оставить новых друзей своих, что даже никто совершенно и вообразить не мог, чтоб Баналонг питал в сердце таковое намерение. Воспользуясь однакож, спустя после тощ несколько времени, мраком весьма темной ночи, он снял с себя одежду, и оставя ее, убежал в леса.

Часто его видали после побега, разговаривающего, или занимающегося рыбною ловлею с Коалби; он даже допускал к себе тех из числа нас, которые его усматривали, но [381] кои всегда тщетно убеждали его возвратиться в Сидней.

Губернатор, узнавши в одно время, что видели сих двух диких близь маленького залива, находящегося при входе в гавань, вознамерился ехать сам для их поиска, приказав нескольким Офицерам с ним ехать, кои все, равномерно как и он, были без оружия. Сия неосторожная доверенность едва не соделалась гибельною для Губернатора; а вот каким образом:

Его Превосходительство, выехав с несколькими Офицерами, для назначения при входе в гавань удобного места для построения маяка, встретил на возвратном своем пути шлюбку и которая только что отвезла несколько Офицеров на матерую землю, и коих намерение было объехать берег до Брокен-Бая. Служители, бывшие на той шлюбке, уведомили Губернатора, что Г. Вит, Лекарь, бывший с сими Офицерами, видел Коалбиа и Баналонга, с коими он долго разговаривал; что сии беглецы спрашивали и осведомлялись обо всех тех, кого только знали в колоний, а особливо об нем, и что они обещались ему быть в Сидней, естьли он сам хочет посетить их.

Губернатор, после сего уведомления, возвратился тотчас в Сидней, выбрал несколько подарков, которые, по его мнению, должны быть приятными сим диким, велел также положить в судно четыре ружья, и отправился в то место, где их видели. Прибывши туда, усмотрели множество [382] природных жителей, сидящих около огня, а подле их лежащие остатки кита, которой вероятно, будучи бурею выброшен на берег, послужил им для изрядной пирушки. Как скоро наши подъехали так близко, что можно было слышать голос их, то Губернатор, встав, кликнул, Баналонга, и на его языке спросил, где он. Баналонг немедленно отвечал: «Я здесь!» Тогда Его Превосходительство сказал ему: «я Губернатор, отец твой». (Я уже сказал, что сей дикой так называл его всегда, когда жил в Сиднее). Тогда он приказал двум Офицерам остаться в шлюбке, и иметь оружия свои в готовности. Осматривая ружья, нашли, что у двух не доставало кремней. Сие не воспрепятствовало Губернатору вытти на берег, и итти к ним с отверстыми руками, давая им знать, что он обезоружен, и что они не должны ничего страшиться. Они не показывали желания иметь ближе сего переговору. Он однакож продолжал приближаться до тех пор, пока очутился у самого входу в лес. Тогда один уроженец, отважнее прочих, осмелился, произнеся несколько раз слова Отец, Губернатор, взять его за руку и сжал ее в знак дружбы. Его Превосходительство возвратился по том к шлюбке, приказал одному матросу взять вино, хлеб, мясо и два полукафтана, им привезенные, и возвратился к диким с сими подарками. Когда он показал им бутылку, то один из них закричал: «вино! вино!» Другие два, подошед тотчас, схватили бутылку и несколько пили. Губернатор, оставя ее в [383] полном владении двух диких, которые скоро ее опорожнили, подарил им сверх того несколько маленьких ножей, возвратился к шлюбке, и сказал Офицерам, на ней оставшимся, что он не видал ни Коалбиа, ни Баналонга, и что, хотя они до сих пор не подавали ему никакова худого виду, но что он совсем тем не без подозрения в намерениях сих диких; приказав им примечать с прилежанием, и быть в готовности в случае опасности, паки пошел к сим природным жителям, будучи на сей раз сопровождаем Капитаном Коллинсом. Один из оставшихся Офицеров на шлюбке слышал уже, как один дикой несколько раз кликал Баналонга, и сообщал ему свои замечания в рассуждении тех людей, которых он видел на шлюбке; как один из сопровождающих Губернатора был от него прислан уведомить Г. Ватергуза, чиновника, что Коалби и Баналонг находились в числе прочих диких; что они об нем спрашивали, и просят его прийти к ним. Сей Офицер тотчас последовал за посланным, и пришед к Губернатору, нашел его, так как и Капитана Коллинса, в дружеском разговоре с двумя уроженцами, которые, также как и они, были безоружны. Г. Ватергус подходил ближе, но не мог узнать Баналонга. Сей дикой столько переменился после своего побега, что он не мог поверить, дабы тот, которого ему показывали, был сей самый человек, которого он спрашивал. Однакож на много раз повторяемые вопросы сего чиновника, где [384] Баналонг, сей, начиная выходить из терпения, уже удалялся, как показав ему бутылку и спрося его, как ее называют, он отвечал с живостию: «Король». Приметив, когда он жил у Губернатора, что произносили имя Его Величества, когда пили первую рюмку за его здравие. Как его самого приучали выговаривать сие имя перед питием, то он себе и вообразил, что сие было имя напитка, которой продолжал называть Королем, хотя и узнал, что оной называется вином. Сие наконец уверило чиновника, что в самом деле это был друг его Баналонг, и он употребил всевозможные способы склонить его итти с нами на шлюбку; но вместо того, чтоб убедить его к сему, Баналонг удалялся, как скоро кто нибудь к нему подходил ближе, нежели он того хотел, так что нечувствительно он уже почти скрылся из виду людей, к шлюбке принадлежащих, как двенадцать человек из природных, став таким образом, чтоб воспрепятствовать всякому насилию, Баналонг и Коалби, пришед к Офицерам, начали им делать разные вопросы, относящиеся до того, что происходило в Колонии вовремя их там пребывания. Баналонг обвел шею Г. Ватеруза своею рукою, а Коалби у всех брал и сжимал руки. Он был в чрезвычайном изумлении, как надеть подаренное ему полукафтанье, и просил сих господ в том помочь ему. Баналонг держал в руке прекрасное копье, которое Его Превосходительство хотя и просил у него, но получил отказ. Совершенное согласие казалось царствующим в то время между [385] всеми, как Губернатор приметя толпу диких, более нежели из двадцати человек состоящую и обошедшую вокруг то место, где он находился, предложил итти обратно к шлюбке, уверив Баналонга, что он скоро опять с ним увидится, и привезет ему пару топоров, которые, казалось, он нетерпением иметь желает. Его Превосходительство после сего возвратился к берегу. Оставшиеся на шлюбке Офицеры встали с своих мест; но матросы, дабы не испугать еще несовершенно уверившихся диких, остались на лавках со своим оружием. Увидя толикое большое число добрых друзей своих: ибо так называл он их, Баналонг казался весьма довольным, и дабы изъявить свою радость, сжимал у каждого руку; он также показал им сосну, близ их стоящую, сказав, что тут найдут они его, когда принесут обещанные ему топоры. Оба с веселым духом рассказывали о своем побеге, и каким образом Коалби освободил свою ногу от кольца, к коему был привязан, когда жил между нами. Они кончили разговор, сказав нам, что естьли б еще пробыли несколько времени скованы: то не могли бы более «Нангора» спать. Губернатор и его свита продолжали приближаться к шлюбке, как один уроженец, человек сильной и большого росту, бывший от них в некотором расстоянии, подошел к ним; на лице его с начала изображался страх; но скоро успокоился, увидя, что с ним обходились так же, как и с Бацалонгом и Коалбием, и даже, согласился вступить в разговор. Он показал [386] рану от копья, которое пронзило ему спину. Баналонг, по его примеру, показал нам так же многие знаки полученных им ран по побеге своем из Колонии; между прочими одну на левой руке, а другую выше глаза, с той же стороны, и которая еще несовершенно нацелилась; он присовокупил к тому, сказав нам, что обе сии раны получены им при встрече с одною соседственною ордою близ Ботани-Бая.

Наконец люди наши достигли до берега, где еще долгое время были удержаны Баналонгом, которой, продолжая разговаривать с ними о своих топорах, указал им в то же время дикого, о котором упоминали и которой остался сзади почти на шестьдесят шагов, желая с нетерпеливостию, чтоб обратили на него внимание. Губернатор тогда пошел прямо к нему; но как дикой делал знак, чтоб к нему ближе не подходили: то Губернатор бросил свою шпагу, и продолжал итти к нему с отверзтыми руками, дабы его уверить, что он не имеет никакова оружия.

Как Губернаторе час от часу подходил ближе: то дикой, взяв копье, скрытое в траве у ног его, установил оное на гибкой своей палке, и казался некоторое время быть в намерении защищаться. Не подозревая, чтоб он, без всякой причины, хотел бросить копье, Губернатор продолжал подходить ближе, крича: «Верее! Верее!» слово, употребляемое сими дикими, когда они хотят, чтоб не сделано было того, что им не нравится. Свирепый [387] Дикарь, не внимая его крику, с силою бросил копье, и в ту ж минуту исчез. Дикие, убегая в леса, также кидали многие копья; но единое достигшее было то, которое поразило достойного нашего Губернатора: оно пронзило ему правое плечо повыше спинной кости, и коснулось до лопатки. Офицеры, близь его находившиеся, видя его таким образом раненным, не сомневались, чтоб рана не была смертельная, и боялись, увидя множество диких вооруженных, выбегающих толпою из лесу, чтоб они не воспрепятствовали им дойти до шлюбки. Губернатор, поддерживая копье, влекущее по земле, усиливался достичь до берега; но длина оружия, его отягощая, часто принуждала останавливаться; он просил, чтоб оное вытащили из его тела; но к нещастию оное было зубчато: сего не возможно было сделать, так что наконец с большим трудом могли только переломить жердь оного. Храбрый наш Губернатор, прежде нежели тронулся с места, не смотря на свою рану, вынул из кармана пистолет и выстрелил из него в диких, которые, опасаясь, чтоб не было еще других огнестрельных орудий, остановились и не пошли далее. Будучи поддерживаем двумя Офицерами, и почти в расслаблении, наконец дошел до шлюбки. Тотчас, по приезде в Сидней, послали за Лекарем. Г. Балмен, пришедши прежде всех и рассмотри рану, успокоил всеобщую печаль и уныние, уверяя, что сколь не казалось опасным положение раненого, он отвечает за жизнь его. Он вынул острые копья, перевязал рану, [388] и, к удивлению и удовольствию всех жителей Колонии, сделал, что Губернатор чрез шесть недель в состоянии был выезжать.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Ботани-Бай, с описанием страны, нравов, обычаев и религии природных жителей, славного Георгия Баррингтона. М. 1805