СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПРИЛОЖЕНИЯ

Чтения Н. Н. Миклухо-Маклая в Географическом обществе

<в 1882 г.>

Чтение первое (1 октября) ¹

(Просматривая настоящую стенограмму, я заметил, что в мое чтение не вошли многие из тех фактов, которые я желал сообщить. Это произошло, вероятно, вследствие головной боли, которая продолжалась весь день и особенно усилилась к вечеру. Я позволяю себе пополнить настоящий отчет пропущенными на чтении фактами, а также несколько исправить мою подчас нескладную русскую речь.)

Г. Председатель! ²

Милостивые государыни и милостивые государи!

Чрез восемь дней, 8 октября, исполнится 12 лет, как в этой же зале я сообщил гг. членам Географического общества программу предполагаемых исследований на островах Тихого океана. Теперь, вернувшись и вполне взвешивая значение каждого слова, могу сказать, что исполнил мое обещание, данное Географическому обществу 8 октября 1870 г., выраженное тогда мною в следующих словах: «Со своей стороны я сделаю все, что будет в моих силах, чтоб мое предприятие не осталось без пользы для науки» ³.

Надеюсь, мм. гг., вы поймете всю трудность моей задачи: познакомить вас в трех чтениях с ходом и результатами моих 11-летних странствований. Я буду доволен, если вы получите общее впечатление и убедитесь, что, посещая интересные и частью совершенно не известные страны, я не терял даром времени, и пожелаете впоследствии познакомиться с подробным отчетом моих наблюдений и исследований в печати. Издание этих наблюдений и исследований и есть одна из главных причин моего настоящего приезда в Россию.

В предлагаемых трех чтениях я не буду следовать хронологическому порядку моих путешествий, буду сообразоваться с программою исследований, которую я поставил себе в 1872 г., в конце моего первого пребывания на Берегу Маклая в Новой Гвинее, о чем сообщу ниже. В этом первом чтении я буду говорить о моих двух пребываниях на берегу, который ради удобства при описании я назвал Берегом Маклая: о пребывании в 1871 и 1872 гг. и о втором, более продолжительном, в 1876 и 1877 гг. [404]

Предупреждаю вас, мм. гг., что мне придется иногда в этих чтениях повторять то, что было уже напечатано в разных изданиях как Русского географического общества, так и других — иностранных — ученых обществ.

Вместе с тем прошу, мм. гг., снисхождения за погрешности против русского языка: вследствие весьма небольшой практики в продолжение 11 лет я подчас с трудом справляюсь с русскою речью. Также прошу извинить и не совсем, быть может, удовлетворительное изложение вследствие моей малой привычки говорить в многочисленном собрании белых; мне часто приходилось говорить с черными, но это совсем другое дело! (смех).

Я должен заметить, что хотя 12 лет и кажутся длинным периодом, но все же при критическом обсуждении моего путешествия не следует забывать всех препятствий, которые мне являлись на пути и очень замедляли ход работ. К числу этих препятствий относится прежде всего продолжительность путешествия. Приведу несколько примеров. При посещении островов Меланезии в 1878 и 1879 гг. я провел в путешествии 409 дней, из которых 237 находился на берегу, на суше, а 172 дня — в море. При обстановке, в которой я тогда путешествовал, — это была небольшая шхуна, — я мог уделить работе весьма незначительную часть времени. Мой последний переезд из Австралии в Европу, хотя и при совсем другой обстановке, длился не менее 200 дней. Приведу еще пример большой потери времени. При путешествии на Малайском полуострове мне приходилось ходить большею частью пешком в течение 176 дней, делая по 10 часов в день. Естественно, что такие переходы требовали более продолжительного отдыха, на который и приходилось терять время. Значительная потеря времени сопряжена также с разными, хотя и простыми, но необходимыми условиями жизни, как, например, устройство себе жилья и поиски ежедневного пропитания. Так, в 1872 г., во время первого моего пребывания на Берегу Маклая, мой ежедневный стол зависел главным образом от охоты, и мне нередко приходилось голодать, если охота была неудачна. Потом еще препятствие — болезни. Не говоря уже о частых припадках лихорадки, которым я подвергался в Новой Гвинее и которые оставляли по себе большую слабость, очень мешавшую занятиям, мне пришлось пролежать около месяца в госпитале в Амбоине, когда к перемежающейся лихорадке присоединилась еще рожа лица и головы — болезнь, почти эпидемически господствующая на Берегу Ковиай в Новой Гвинее. Целые семь месяцев проболел я в Сингапуре, вернувшись из Новой Гвинеи в 1878 г., ⁴ вследствие чего вес моего тела от нормального, 147 фунтов, понизился до 93 английских фунтов, и в продолжение этих семи месяцев работать, в собственном смысле слова, я мог только весьма мало. Наконец, крайнее недоверие туземцев, которое приходится встречать во многих малоизвестных и потому наиболее интересных местностях и которое может быть преодолено только долгим терпением, большою настойчивостью, незнание местного [405] языка и большая трудность изучения его без вспомогательных средств, как, например, переводчики или лексиконы. В подробном отчете о моих путешествиях найдутся еще многочисленные примеры подобных препятствий.

Выбирая в 1868 г. ту часть земного шара, которой предполагал посвятить мои исследования, я остановился на островах Тихого океана и преимущественно на Новой Гвинее как острове, наименее известном. Остановившись на этом выборе, я постарался предварительно познакомиться со всею литературою об этом острове, имея в виду главным образом цель — найти местность, которая до тех пор, до 1868 г., еще не была посещена белыми. Такою местностью был северо-восточный берег Новой Гвинеи, около бухты Астролябия. Дампир, который был около этого берега и именем которого назван о. Кар-Кар, прошел вдали от берега, не останавливаясь на нем. Дюмон-Дюрвиль, который дал название заливу Астролябия, потеряв у Раротонги оба якоря, также не мог остановиться и прошел восточнее Кар-Кара, определив только два крайних мыса: Дюпере и Риньи ⁵.

О моем первом пребывании в Новой Гвинее вам, мм. гг., вероятно, кое-что уже известно из моих печатных сообщений, так что на подробностях я не буду останавливаться. Но мне кажется, что вам было бы небезынтересно знать, каким образом я успел сойтись с туземцами и заслужить их доверие и уважение; одним словом, каким образом моя задача удалась.

Обдумав совершенно объективно все обстоятельства моего первого пребывания между туземцами и последующего знакомства с ними, я пришел к заключению, что хорошим результатом сношений с дикарями я обязан главным образом моей сдержанности и терпению. Высадившись на Берег Маклая ⁶, я избрал для постройки хижины мысок, довольно отдаленный от обеих соседних деревень Горенду и Гумбу; местность эта не принадлежала никому, не была до моего поселения занята никем; таким образом, поселившись вне деревень, отстоявших от места моей хижины (называемого, как я узнал впоследствии, Гарагаси) не менее 1/3 и 1 1/3 мили, я не навязывал жителям своего постоянного присутствия. Это обстоятельство оказалось в высшей степени удачным шагом для моего дальнейшего сближения с дикими. Заметив далее, что мой приход в деревни нарушал обычное течение жизни туземцев, что при моем появлении все женщины с детьми стремглав бросались в кусты, а мужчины брались за оружие, окружали меня и угрожали убить, я постарался найти средство, чтоб не беспокоить их внезапным появлением. Я нашел для этого очень простое средство, которое, может быть, покажется вам малостью, но все-таки весьма характеристично и покажет вам, каким образом мелкие вещи могли иметь важные последствия. Открыв, что неожиданность моего появления сильно их беспокоит и так им надоедает, я обыкновенно, подходя к деревне, останавливался и резким свистом давал знать о моем приближении для того, чтоб дать женщинам время убраться с детьми [406] в кусты и спрятаться там. Я скоро заметил, что вследствие этого туземцы, зная, что я не приду неожиданным гостем, стали совершенно иначе относиться к моим визитам и гораздо реже брались за оружие. Таких примеров я мог бы привести очень много.

При первом же моем прибытии главной моей заботой было изучение языка туземцев — задача, оказавшаяся очень трудною, и не раньше четырех или пяти месяцев мне удалось познакомиться с языком настолько, чтоб понимать туземцев и быть в состоянии объяснять им самые необходимые вещи и предлагать им самые элементарные вопросы. Постепенное ознакомление с языком и, если можно так выразиться, моя «деликатность» в обращении с туземцами, наконец, мало-помалу преодолели их нежелание видеть меня среди себя и поддерживать со мною сношения. Сперва они положительно предлагали мне удалиться, показывая на море; это был их постоянный жест, как бы приглашавший отправиться туда, откуда пришел. Доходило даже до того, что они почти ежедневно ради потехи пускали стрелы, которые пролетали очень близко от меня, главным образом, как я полагаю, для того, чтоб испугать меня или испытать, как я отнесусь к подобной с их стороны забаве.

При неоднократных таких опытах, которые могли кончиться плохо для меня, я только два раза был слегка оцарапан. Я скоро понял, что моя крайняя беспомощность ввиду сотен, даже тысяч людей была моим главным орудием. Ознакомясь ближе с языком, я стал замечать, что между туземцами существует какое-то особенное мнение касательно моей личности. Мне удалось, наконец, чрез несколько месяцев узнать, что среди туземцев возникла мысль о моем сверхъестественном происхождении. Эта мысль возникла, выросла и окрепла среди туземцев не только без всякого с моей стороны участия или содействия, но даже без моего ведома, так как сам я узнал о существовании ее только впоследствии, ближе ознакомившись с местным языком.

Я стал замечать, что в разговорах между собою они часто употребляли весьма странную комбинацию слов: «каарам тамо»; «каарам» означает «луна», «тамо» — человек. Сначала я не мог понять значение этого выражения — «каарам-тамо», человек с луны, и, только познакомившись, наконец, с языком папуасов настолько, чтоб спросить у них, что это такое, где находится этот «каарам тамо», я, к моему крайнему удивлению, узнал, что так они называют меня. Но все-таки весьма ограниченное знание языка не позволяло мне сделать дальнейших вопросов, чтоб тотчас же разъяснить, каким образом они пришли к такому странному заключению относительно моего происхождения. Наконец, уже на четвертом месяце моего знакомства с ними, когда я успел ознакомиться с языком достаточно хорошо, при новых расспросах о происхождении этого выражения я узнал следующее. Спросив однажды одного из туземцев: «Кто тебе сказал, что я каарам тамо?», т. е. человек с луны, я получил ответ: «Да все говорят это». — «Кто же эти все?» — «Да ты спроси их (при этом он указал [407] на подле стоявших): вот тот, тот и тот, все тебя так называют».

Добившись, наконец, кто первый назвал меня таким образом (мне сказали, что это был Бугай из деревни Горенду), я тотчас же отправился в эту деревню, отыскал Бугая и спросил его: «Почему ты думаешь, что я пришел с луны?» — «Потому что у тебя огонь с луны». Опять явилось затруднение: что они называют «огнем с луны»? Я стал объяснять им, что огонь, который горит в моей хижине или зажигается в ней, совершенно такой же, как и тот, который горит в Горенду, Гумбу и других деревнях. «Все это так, — отвечал Бугай, — но у тебя в твоей хижине есть еще другой огонь, который с луны». Снова пришлось расспрашивать, и, наконец, я узнал, что этот дикарь Бугай, будучи раз с товарищем на рыбной ловле, увидел около моей хижины яркий, белый свет и так испугался, что сейчас же бросился в деревню и стал звать всех посмотреть на «огонь с луны», как он назвал этот необыкновенный огонь. С этого времени сначала в ближайших деревнях, а потом ив более отдаленных стали звать меня «человеком с луны».

Долго я не мог сообразить, какой особенный огонь они могли видеть у меня. Припомнив хорошенько все обстоятельства моей жизни в Гарагаси, я остановился как на более вероятном на следующем случае. Однажды в бурную ночь, когда мне надо было отыскать что-то под хижиною (хижина в Гарагаси стояла на сваях), я вздумал зажечь один из фальшфейеров, оставленных мне командиром корвета «Витязь». Это-то случайное обстоятельство окончательно утвердило в мозгу туземцев убеждение в моем сверхъестественном происхождении, первоначальное зерно которого брошено было, вероятно, моим неожиданным появлением среди них.

Туземцы, раз вошедши в эту колею мышления, стали объяснять положительно всякую относящуюся ко мне мелочь каким-нибудь особенным, сверхъестественным образом. Они были убеждены, например, что я могу зажечь воду, могу летать и т. д. Все эти атрибуты, которыми они облекали каарам тамо — человека с луны, росли и распространялись весьма быстро вследствие того, что мои соседи имели сверх того и выгоду как можно больше рассказывать обо мне как существе необыкновенном. Чем более они возвышали меня в глазах жителей более отдаленных деревень, тем более возвышались и сами, тем более казались страшными своим врагам, если бы те вздумали когда-нибудь напасть на них. [408]

Вскоре туземцы соседних деревень дали мне доказательство своего ко мне доверия. Однажды, когда жители более отдаленных деревень объявили моим соседям, жителям Горенду и Бонгу, войну и хотели напасть на них, эти соседи мои решились на совершенно неожиданный поступок, который немало удивил меня. В продолжение четырех или пяти месяцев они ни разу не показывали мне своих жен и детей. Извещенные о моем приближении к деревне свистком, все женщины и дети убегали и оставались в лесу до тех пор, пока я не уходил; да я и не старался обнаруживать особенного любопытства видеть их. Как же поэтому велико было мое изумление, когда однажды несколько десятков женщин с грудными детьми были приведены к моей хижине в Гарагаси (в то время я уже хорошо понимал их язык), и один из старых людей, которых они называют «тамо боро» (большой человек), обратился ко мне с просьбою о позволении оставить их около моей хижины на несколько дней, так как они ожидают нападения неприятеля. Хотя меня очень беспокоит и раздражает крик детей, но я согласился на их просьбу. Враги моих соседей были напуганы этим обстоятельством и, видя меня на стороне деревень Горенду и Бонгу, удержались от нападения, и, таким образом, вся история обошлась без кровопролития ⁷.

Чем больше распространялась моя известность как «каарам тамо» (человека с луны), тем удобнее стало для меня являться в окрестные деревни, и мои исследования и наблюдения пошли гораздо успешнее. Вообще чем менее я менял свое поведение, чем более я оставался самим собой, т. е. европейцем, ученым, исследователем, чем больше отличался от туземцев, тем более укреплялась в них идея о моем неземном происхождении, для поддержания которой мне не приходилось играть никакой роли или принимать какие-нибудь меры. В отношениях моих с туземцами я строго наблюдал за собою, чтоб всегда даже малейшее, но данное мною обещание было исполнено, так что у папуасов явилось убеждение, выражаемое ими в трех словах и ставшее между ними родом поговорки: «Балал Маклай худи», что в переводе значит: «Слово Маклая одно». Но, чтобы дойти до такого мнения, я действительно должен был быть весьма заботлив: никогда ничего не обещать, чего не могу сделать. Это исключительное положение много помогало в моих частых сношениях с туземцами и давало мне возможность оказывать на них хорошее влияние при часто возникавших между ними междоусобиях и войнах.

По мере знакомства с туземцами, с образом их жизни и нравами, в сентябре и ноябре 1872 г., т. е. в конце моего пребывания в Гарагаси, мне стала рисоваться программа дальнейших исследований на островах Тихого океана. Изучив туземцев Берега Маклая в антропологическом и этнологическом отношениях, я наметил себе задачу исследования всей папуасской или меланезийской (В газетном и журнальном текстах неточность: полинезийской. Исправлено в: СС. Т. 2. С. 637) расы. [409]

Между интересными и малоизвестными животными Новой Гвинеи наиболее интересным представлялся мне туземец Новой Гвинеи, homo papua.

Таким образом, мне представлялось необходимым, во-первых, познакомиться с папуасами других частей Новой Гвинеи для сравнения их с изученными мною жителями Берега Маклая; во-вторых, сравнить папуасов Новой Гвинеи с обитателями других островов Меланезии и, в-третьих, выяснить отношение папуасов к «негритосам» Филиппинских островов, доказать присутствие или отсутствие курчавоволосой расы на Малайском полуострове и в случае ее присутствия сравнить ее представителей с остальными меланезийцами. Программу эту мне удалось выполнить, но на выполнение потребовалось десять лет путешествия.

Вернувшись из Новой Гвинеи и прибыв на клипере «Изумруд» в мае 1873 г. на о. Яву, я воспользовался там гостеприимством генерала-губернатора Нидерландских Индий и занялся приведением в порядок моих наблюдений на Берегу Маклая в 1871 — 1872 гг., результатом чего был ряд статей в батавийском журнале естественных наук («Natuurkundig Tijdschrift voor Nederlandsch Indie»). Случилось это таким образом. Страдая в то время лихорадкою денга (кнокель-курс голландцев или денью-фивер англичан) ⁸ с опухолью суставов пальцев, я не в состоянии был писать и должен был диктовать переписчику, и вот причина, почему статьи эти напечатаны в иностранном журнале, на чужом языке; будь я сам здоров или имей под руками переписчика, умеющего писать по-русски, я, без сомнения, прислал бы статьи в Русское географическое общество ⁹.

Таким образом напечатаны были:

1) «Anthropologische Bemerkungen uber die Papuas der Maclay-Kuste in Neu-Guinea» <1873. D. 33. S. 225 — 250>.

2) «Ueber Brachycephalie bei den Papuas von Neu-Guinea» <1874. D. 34. S. 345 — 347>.

3) «Ethnologische Bemerkungen uber die Papuas der Maclay-Kuste in Neu-Guinea» (I und II) <1875. D. 35. S. 66 — 93; 1876. D. 36. S. 294 — 333>.

4) «Notice meteorologique concernant la Cote-Maclay en Nouvelle-Guinee» <1873. D. 33. P. 430 — 431> ¹⁰.

Наконец, я послал профессору Брока в Париж маленькую статейку под заглавием «Vestiges de l'art chez les Papouas de la Cote-Maclay en Nouvelle-Guinee», которая составляла начало целого ряда статей, посвященных вопросу об искусстве папуасов, но от профессора Брока я не получил ответа, вероятно, по случаю его смерти, и только теперь случайно узнал, что означенная статейка моя напечатана в «Bulletin de la Societe d'Anthropologie de Paris» 3-me ser. T. 1. Annee 1878. P. 524 — 531) ¹¹; последующие же статьи о том же предмете остались ненапечатанными и находятся в моих бумагах ¹². [410]

Вышеозначенные брошюры заключают в себе предварительные сообщения о результате моих исследований в Новой Гвинее в 1871 — 1872 гг. ¹³

Для передачи вам, мм. гг., содержания каждой из этих брошюр мне потребовалось бы целое отдельное чтение, а потому приниматься за подробное изложение результатов, перечисленных в них, я считаю положительно здесь неуместным; тем более что если б я вздумал изложить пред вами результаты моих 11-летних путешествий, более или менее в подробном виде, мне понадобилось бы употребить на это, по одной лекции в неделю, целую зиму.

Чтобы дать понятие о содержании означенных сообщений и важном значении находящегося в них матерьяла, я сообщу заголовки статей в одной из брошюр по этнологии: 1) пища туземцев; 2) приготовление пищи; 3) кухонные принадлежности и орудия; 4) орудия, употребляемые при разных работах; 5) одежда и украшения; 6) деревни и жилища; 7) внутренность хижин; 8) ежедневная жизнь папуасов; 9) заметки об изучении языка; 10) искусства; 11) суеверия и обычаи, связанные с суевериями, и 12) музыка и пение ¹⁴. К этому могу лишь прибавить, что в моих коллекциях, оставленных в Сиднее ¹⁵, особенно богатых предметами Берега Маклая, имеются в большом количестве образчики домашней утвари, орудий, оружия и других употребляемых в разных случаях их жизни предметов. Сверх того в коллекциях моих находится полное, чрезвычайно интересное в антропологическом отношении собрание черепов.

Отправляясь в декабре 1872 г. на «Изумруде» с Берега Маклая, я обещал туземцам, которые сильно горевали о моем отъезде, вернуться к ним. В январе (Неточность. Правильно: феврале) 1876 г. мне удалось исполнить это обещание: я отправился вторично на Новую Гвинею. Это путешествие, совершенное на маленькой английской шхуне "Sea Bird", было сопряжено с большими неудобствами и богато приключениями.

Пройденный путь обозначен здесь, на этой карте (показывает) .

Из Явы я отправился на о. Целебес и, пройдя около островов Геби и группы Пеган, отправился на о. Яп, а оттуда на группу Пелау, или Пелью. Побывав там и пройдя группу Улеай и острова Матвея, посетил острова Адмиралтейства, острова Луб, Ниниго и, наконец, прибыл к себе в Новую Гвинею. Краткое сообщение об этой экспедиции находится в «Известиях Географического общества», а также напечатано в «Petermann's Geographische Mittheihmgen», 1879 (Неточность. Правильно: 1878) <Bd. 24> (Reise in West-Mikronesien, Nord-Melanesien und ein dritter Aufenthalt in Neu-Guinea, von Februar 1876 bis Januar 1878) ¹⁶. Я вернулся снова на Берег Маклая затем, чтоб, зная хорошо язык туземцев и пользуясь их полным доверием, дополнить мои наблюдения и окончательно выяснить некоторые, не вполне разрешенные мною при первом посещении вопросы. Мои ожидания вполне оправдались. Полное знание языка [411] туземцев, а главным образом их доверие ко мне весьма облегчили мои исследования. Я не в состоянии показать вам здесь всех рисунков, портретов, изображений хижин и других предметов и вообще обстановки жизни туземцев Новой Гвинеи, но в этих двух (показывает толстые томики) записных книгах собран громадный этнологический матерьял о папуасах Берега Маклая ¹⁷.

Само собою разумеется, что я обставил свое возвращение в Новую Гвинею совершенно иным образом, чем в 1871 г. Вместо хижины, в которой мое помещение было не более семи квадратных футов, я привез с собою из Сингапура удобный дом и поставил его в другом месте берега, чем в 1871 г. Этот раз моя резиденция находилась в 1/2 мили от порта Константина, на мыске, называемом туземцами Богарлом (или Бугарлом). Таким образом, при более удобной обстановке я мог заняться анатомическими работами. Образцы некоторых анатомических рисунков находятся (показывает) на последней таблице, а в этом портфеле лежат остальные, и желающим я могу их показать.

Мне удалось еще посетить значительные пространства берега Новой Гвинеи — миль 180, от мыса Кроазиль до мыса Теляты, и притом очень удобным образом. Я с двумя слугами и несколькими жителями деревни Бонгу ¹⁸ отправился в двух пирогах вдоль берега, останавливался почти во всех деревнях и везде встречал радушный прием благодаря моим спутникам-папуасам, которые, будучи моими старыми знакомыми, хорошо знали меня и знали туземные языки, так что я мог очень удобно познакомиться с образом жизни и нравами береговых папуасов, которые в этнологическом отношении очень отличаются между собою: каждая деревня имеет свои характерные особенности. Некоторые виды пройденных деревень выставлены также здесь (показывает на развешанные на стене рисунки) ¹⁹.

Мое влияние на туземцев оказалось так сильно, что мне удалось совершенно прекратить во все время моего пребывания постоянные междоусобные войны. Этот результат был для меня в высшей степени приятен. Эти войны имеют более характер убийств, чем войны или боя в открытом поле. Каждое убийство ведет к новым репрессалиям, и, таким образом, вся война состоит из ряда вендетт. Войны страшно вредили всему населению, так что туземцы боялись отходить на несколько часов от своих селений. Вследствие моего положения и авторитета как «человека с луны» я имел возможность положительно запретить войны и вскоре увидел хороший результат этого запрещения.

* * *

Во второе пребывание в Новой Гвинее мое здоровье вследствие более удобной обстановки было гораздо менее подвержено приступам лихорадки, так что я мог более времени употреблять на занятия, состоявшие, как я сказал, главным образом в этнологических исследованиях, причем, однако, никогда не упускал из вида и сравнительно-анатомических работ. Но я полагал, что мне [412] следует, главным образом заняться изучением туземцев и образа их жизни. Я застал их на самой низкой ступени развития: металлов они совершенно не знали, и все их орудия были сделаны из камня, костей и дерева. Они не умели даже добывать огня. Несомненно, что такая примитивная жизнь туземцев, во всех ее мелочных подробностях, представлялась интересным предметом исследования для всякого естествоиспытателя. Сверх того, эта степень развития туземцев Берега Маклая — переходная и должна бы измениться уже вследствие одного моего пребывания между ними. Так, они познакомились с употреблением железа и целого ряда других предметов, которых прежде совершенно не знали; целый ряд идей явился в их умственном кругозоре. В непродолжительном, быть может, времени вследствие развития торговли в Тихом океане жители Берега Маклая войдут в сношения с другими народами, и тогда их примитивность вполне исчезнет, а вместе с тем исчезнет большая часть того научного интереса, который представляют дикари в их первобытном состоянии.

Позвольте мне здесь, мм. гг., привести несколько строк из моего письма Императорскому Русскому географическому обществу о втором пребывании моем на Берегу Маклая в Новой Гвинее в 1876 и 1877 г. О выборе главного предмета моих исследований я писал тогда следующее:

«Если, замечая, что я ни слова не говорю о новооткрытых видах райских птиц, не обещаюсь описать сотни и привезти тысячи редких насекомых, меня, может быть, удивляясь, спросит ревностный зоолог: отчего я ради вопросов по этнологии, которая собственно не составляет моей специальности, отстранил от себя собирание коллекций? Я отвечу на это, что, хотя и считаю вопросы зоогеографии этой местности весьма интересными, особенно после весьма подвинувшегося в последние годы знакомства моего с фауною Малайского архипелага, все-таки почел за более важное обратить мое внимание, теряя при этом немало времени, на status praesens житья-бытья папуасов, полагая, что эти фазы жизни этой части человечества при некоторых новых условиях (которые могут явиться каждый день) весьма скоро преходящи. Те же райские птицы и бабочки будут летать в Новой Гвинее даже в далеком будущем, и собирание их будет восхищать зоолога; те же насекомые постепенно наполнят его коллекции, между тем как, почти наверное, при повторенных сношениях с белыми не только нравы и обычаи теперешних папуасов исказятся, изменятся и забудутся, но может случиться, что будущему антропологу придется разыскивать чистокровного папуаса в его примитивном состоянии в горах Новой Гвинеи, подобно тому как я искал оран-сакай и оран-семанг в лесах Малайского полуострова.

Время, я уверен, докажет, что при выборе моей главной задачи я был прав» (Изв. РГО. 1880. Т. 16. Вып. 2. Отд. 2. С. 170 <ср. с. 217 наст. тома>.) [414]

Благодаря большому ко мне доверию туземцев я был поставлен во время второго у них пребывания в возможность познакомиться с весьма интересными обычаями — брачными, погребальными и другими. Укажу для примера на некоторые обычаи, иллюстрации которых (показывает на рисунки) находятся здесь, на рисунках ²⁰. Так, туземцы оставляют покойников гнить в хижинах. На первой таблице вы имеете рисунок гробницы взрослого папуаса. Когда человек умирает, его тело приводят в сидячее положение; потом труп оплетают листьями кокосовой пальмы в виде корзины, около которой жена покойного должна поддерживать огонь в течение двух или трех недель, пока труп совершенно не разложится и не высохнет. Случаи зарывания трупов крайне редки и происходят только тогда, когда какой-нибудь старик переживет всех своих жен и детей, так что некому поддерживать огонь. Это и случилось с моим знакомым Маде-Боро, гробницу которого под барлою (верандою) его опустевшей и запертой хижины вы видите на этом рисунке. Трупы умерших детей подвешивают в небольших корзинках под крышею хижин. Описанный способ погребения обыкновенно сопровождается многими обрядами, которые подробно изложены в одной из вышеупомянутых брошюр ²¹.

Я уже говорил, что папуасы не умели добывать огонь, и когда я спрашивал их об этом, то они положительно не понимали моего вопроса и даже находили его смешным. Они говорили, что если у одного погаснет огонь, то он найдется у другого; если во всей деревне не будет огня, то найдется в другой. Некоторые туземцы говорили мне, что их отцы и деды рассказывали, что помнят или в свою очередь слыхали о времени, когда у людей вовсе не было огня, что им приходилось есть пищу сырую, вследствие чего у них была болезнь десен, название которой сохранилось до сих пор ²².

Когда в ноябре 1877 г. я решил, наконец, вернуться в Сингапур на случайно зашедшей английской шхуне, то приказал оповестить по всем деревням, чтоб ко мне из каждой деревни явилось по два человека: самый старый и самый молодой. Ко мне пришло более чем по два человека, так что около моей хижины собралась большая толпа. Когда все они сгруппировались около меня, я сказал им, что покидаю их на время и, вероятно, не скоро вернусь. Они почли долгом выразить мне свое неудовольствие и очень сожалели о моем отъезде. Потом я объяснил им, что, вероятно, другие люди, такие же белые, как и я, с такими же волосами и в такой же одежде, прибудут к ним на таких же кораблях, на каких приезжал я, но, очень вероятно, это будут совершенно иные люди, чем Маклай.

Я считал своим долгом предупредить этих дикарей относительно того класса промышленников, которые еще до сих пор делают острова Тихого океана свидетелями весьма печальных сцен. Еще до сих пор так называемое «kidnapping», т. е. похищение людей в рабство разными средствами, там встречается и [415] производится под английским, германским, американским и французским флагами. Я ожидал, что и в Новой Гвинее может случиться то же, что на островах Меланезии (Соломоновых, Новогебридских и других островах), где население стало уменьшаться значительно вследствие вывоза невольников. Поэтому я, полагая, что и Берег Маклая будет со временем целью посещения этих судов, счел долгом предупредить и объяснить им, что хотя они и увидят такие же суда и таких же людей, как Маклай, но эти люди могут их увезти в неволю.

Это предупреждение привело их в большое смущение, и они положительно хотели воспротивиться моему отъезду и старались уговорить меня остаться. Тогда я посоветовал им никогда не выходить к белым навстречу вооруженными и никогда не пытаться даже убивать их, объясняя им все значение огнестрельного оружия сравнительно с их стрелами и копьями. Я им советовал для предупреждения бед при появлении судна сейчас же посылать своих женщин и детей в горы. Я им указал, однако, каким образом они могут отличить друзей от недругов.

Впоследствии я узнал, что все мои советы, выслушанные со вниманием, были исполнены в точности. После моего отъезда пришла английская шхуна из Мельбурна на Берег Маклая с золотоискателями, которые полагали, что я скрыл присутствие там золота, и хотели исследовать берег в этом отношении. Это было год спустя после моего отъезда. Я встретил в Мельбурне в прошлом году одного из участников этой экспедиции, который и рассказал мне, что они нашли мою хижину в том виде, как я ее [416] оставил, и что дверь и замок были целы, а плантация вокруг дома содержалась так хорошо, что имела вид сада. Когда мистер П., участник экспедиции, взялся за замок, чтоб посмотреть, нельзя ли войти в хижину, то полдюжины рук схватили его, и папуасы объяснили ему знаками, что это принадлежит Маклаю, каковое имя они постоянно повторяли в разговоре между собою, и что ему нечего тут искать. Демонстрация эта была настолько внушительна, что белые поспешили убраться, видя, что туземцы, пожалуй, станут защищаться ²³.

Я получил еще одну весточку о моих друзьях: военное судно было послано туда вследствие распоряжения the High Commissioner of the Western Pacific Sir Arthur Gordon (Верховного комиссара <Великобритании> в западной части Тихого океана сэра Артура Гордона (англ.)) ²⁴.

Перед отъездом Ромильи (Здесь и низке в газетном тексте ошибочно: мистера П.; Ромильи восстановлено в журнальном тексте) (Deputy-Commissioner (Заместителя <верховного> комиссара (англ.))) на Берег Маклая я имел случай видеть его в Сиднее и передал ему те знаки и слова, по которым он мог быть узнан туземцами как друг Маклая. Из рассказа вернувшегося Ромильи я убедился, что все, даже мельчайшие подробности моих советов папуасами были исполнены. Так, в течение многих часов, пока он не сделал известных знаков, ни один человек не осмеливался подойти в своей пироге к шухне; но как только он сделал знаки и сказал условные слова, которым я его научил, моментально все изменилось: десятки пирог явились к шхуне, и все начали кричать, произнося постоянно имя Маклай. Тогда Ромильи представился им как «брат Маклая», после чего он был отведен к моему дому и вообще встречен туземцами в высшей степени дружелюбно ²⁵.

Быть может, я утомил ваше внимание, господа, моим рассказом о пребывании моем в Новой Гвинее, но этим рассказом я желал дать вам хотя общее понятие, каким образом я достиг весьма интересных и важных для науки результатов ²⁶.

Чтение второе (4 октября)

Г. председатель,

милостивые государыни и милостивые государи!

Я начну сегодняшнее чтение тем, чем начал и прошлое (См. No 269 «Голоса».): просьбой о снисхождении ко мне за мое не совсем удовлетворительное изложение, происходящее вследствие непривычки говорить пред большим европейским обществом.

Прошлое чтение я посвятил двум моим пребываниям на Берегу Маклая, но вследствие головной боли не успел достаточно подробно изложить результаты этих пребываний.

Я уже сообщил, что результаты моего первого пребывания в Новой Гвинее в 1871 и 1872 гг. были напечатаны в четырех брошюрах на французском и немецком языках; но во время второго моего там пребывания, при более обширном знакомстве с папуасским языком, мне удалось многое дополнить, а по этнологии добыть результаты, более важные и [417] удовлетворительные. Поэтому мысль вторично посетить Берег Маклая оказалась в высшей степени удачною в интересе моих исследований.

Как вам, мм. гг., уже известно, отправляясь в Новую Гвинею, я имел в виду исследование меланезийского, или папуасского, племени и с этою целью нарочно избрал ту часть Новой Гвинеи, которая была до меня еще совершенно не затронута белыми. Мое с лишком трехлетнее пребывание на Берегу Маклая убедило меня, что туземцы этого берега не находились до моего приезда в соприкосновении ни с белою, ни с малайскою расами. Я удачно попал именно в такое место, где папуасская раса была совершенно чиста, без всякой посторонней примеси, тогда как на других островах Меланезии, как я сообщу в следующей лекции, она является более или менее смешанною с другими расами.

Основываясь на поверхностных и отрывочных наблюдениях различных путешественников, позднейшие ученые предполагали существование в Новой Гвинее нескольких различных племен, причем отличали прибрежных жителей от обитателей внутренних гористых местностей. Поэтому представлялось необходимым прежде всего проверить это мнение относительно Берега Маклая и местностей, к нему прилегающих. Сделав значительное число экскурсий во внутрь страны, в горы, и посетив различные, по возможности отдаленные места вдоль берега, я пришел к положительному убеждению, что никакого племенного или расового различия между прибрежными жителями и обитателями горных местностей не существует, везде живет одно и то же племя, имеющее одинаковый антропологический habitus и отличающееся по местностям только языком и подробностями образа жизни и обычаев. Таким образом, вопрос о существовании в Новой Гвинее нескольких различных племен решен мною в отрицательном смысле ²⁷.

Далее, касательно черепа папуасов существовало мнение, что отличительный его признак — долихоцефалия, или длинноголовость. Это мнение принималось как совершенно доказанная истина, и даже один из известнейших современных антропологов, профессор Р. Вирхов, считал необходимым на основании формы черепа отличить как две вполне самостоятельные и отдельные расы длинноголовых (долихоцефальных) папуасов, с одной стороны, и короткоголовых (брахиоцефальных) негритосов (Филиппинских островов). Для разрешения этого вопроса — длинноголовости (долихоцефалии) папуасов — я обратился как к самому надежному средству к измерению голов туземцев, что для меня было значительно облегчено обычаем папуасских женщин брить голову по выходе замуж.

Я сделал сотни таких измерений, и к моему величайшему удивлению, между сотнями измеренных голов десятки оказались брахиоцефальными или очень склонялись к брахиоцефалии (короткоголовости).

Ввиду такого результата, для предупреждения каких-нибудь сомнений со стороны ученых относительно правильности [418] и точности своих измерений, я запасся достаточным количеством краниологического матерьяла — папуасских черепов, который вполне подтверждает результаты, полученные мною путем измерения. Таким образом, признак длинноголовости (долихоцефалии) для расового отличия папуасов оказывается несостоятельным. Для специалистов скажу, что ширина черепа папуасов Новой Гвинеи относительно длины варьирует между 62 и 86, т. е. в весьма широких пределах.

Далее, во многих учебниках по антропологии как на признак, отличающий папуасов от других темных, курчавоволосых рас, указывается, что у папуасов курчавые волосы растут будто бы не равномерно, а группами, или пучками, так что между этими группами, или пучками, находятся извилистые безволосые пространства. Наблюдая волосы на голове и теле как детей, так и взрослых папуасов и внимательно рассматривая распределение волос на коже, я убедился положительно, что у папуасов ни в каком возрасте особенной пучкообразной группировки волос не существует.

Следовательно, и этот общепринятый в учебниках признак папуасского племени оказался несостоятельным.

Наконец, некоторые антропологи, никогда не выезжавшие из Европы, как на хороший признак при классификации различных рас (папуасской, негритосской, негритянской) указывают на размер (диаметр) спирали (завитка) волос и на основании этого признака различали, например, папуасов от негритосов, утверждая, что у негритосов волосы представляют гораздо более узкие спирали, а именно диаметр волосной спирали, или завитка, равняется 1 — 2 мм. Но по произведенным мною наблюдениям и измерениям отрезанные у папуасов Новой Гвинеи волосы свертывались спиралью (завитками), диаметр которой в очень многих случаях не превышал 1 — 1,5 мм, причем оказалось, что диаметр спирали, или завитка, волос, взятых с различных частей головы (виска, затылка), а тем более различных частей тела, весьма различен и сильно варьирует. Таким образом, и это основание (диаметр спирали волос) классификации рас, которое было серьезно защищаемо некоторыми учеными, не выдерживает критики.

Все вышеуказанные вопросы могли быть разрешены только благодаря громадному, так сказать, живому матерьялу, который находился у меня под руками.

Познакомившись с папуасами Берега Маклая, я, как уже сообщил в первом чтении, для сравнения и проверки добытых на этом берегу антропологических наблюдений решил посетить другие местности Новой Гвинеи. Отдохнув в течение шести месяцев в Бюйтенцорге на о. Яве и приготовив к печати предварительные сообщения о результате первого путешествия, я отправился в этот раз на берег Новой Гвинеи, противоположный Берегу Маклая, где, по разным соображениям, предполагал найти более или менее чистое, несмешанное папуасское население. В декабре [419] 1873 г. на почтовом голландском пароходе вышел я из Батавии и, посетив разные порты Явы, через Макассар, Тимор, Банду прибыл в Амбоину, где хотя и нашел средства к дальнейшему путешествию, но не мог получить никаких новых для меня сведений о Новой Гвинее. Из Амбоины я направился на один из островов группы Серам-Лаут — островок Кильвару, откуда дальнейшее путешествие представлялось возможным только с помощью малайского прау. Но здесь возник чрезвычайно важный вопрос: какую именно часть берега Новой Гвинеи избрать местом исследований?

Каждому из вас, мм. гг., легко понять, какое важное значение имеет удачный выбор места для тех или других научных наблюдений и исследований. Поэтому, прежде чем остановиться на той или другой местности, я постарался приблизительно собрать сведения о Новой Гвинее как у малайцев, так и в литературе.

Необходимо заметить, что малайцы о. Целебеса, главным образом макассарцы, уже в течение 300 — 400 лет имеют сношения с Новою Гвинеей, равно жители островов Серам-Лаут, Серама и Кей также часто отправляются туда за невольниками, для ловли и покупки у туземцев черепах, трепангов и жемчужных раковин. Я узнал также, что в той части берега Новой Гвинеи, которая называется Папуа-Оним и Папуа-Нотан, малайцы всегда принимаются туземцами в высшей степени дружелюбно и что хорошие отношения установились между ними уже издавна, так что на этих частях берега я, по всей вероятности, встретил бы смешанное население. В интересной статье П. Леупе (P. A. Leupe. De reizen der Nederlanders naar Nieuw-Guinea en de Papoesche eilanden in de 17-e en 18 eeuw) (Bijdragen voor de Taal-, Land- en Volkenkunde van Nederlandsch Indie. 1865. D. 10.), в которой описаны сношения малайцев и европейцев с туземцами Новой Гвинеи в XVI и XVII столетиях, я нашел, между прочим, заметку о том, к какому средству прибегли малайцы о. Целебеса для того, чтоб, установив совершенно правильные сношения с западным берегом Новой Гвинеи, иметь вполне в своих руках этот рынок. Отправляясь в Новую Гвинею, они брали с собою молодых девушек из хороших малайских семейств и отдавали их в жены более влиятельным туземцам, а в обмен вывозили папуасских девушек, которых выдавали на Целебесе замуж за малайцев. Таким образом установились родственные связи между макассарцами и прибрежными папуасами Новой Гвинеи, вследствие чего между ними упрочились тесные и исключительные торговые сношения. Вот почему названный голландский ученый Леупе, роясь в архивах, нашел, что все попытки голландцев в XVI и XVII веках завладеть рынком Новой Гвинеи были уничтожены вследствие такого вероломства, как он выражается, со стороны макассарцев ²⁸. Убедившись из этого, что папуасское племя берегов Папуа-Оним (Правильнее: Папуа-Онин) и Папуа-Нотан уже в течение нескольких сот лет подвергалось [420] смешению с малайским, и для того, чтобы найти чистокровных папуасов, я должен был отправляться далеко во внутрь страны; я решил избрать другой берег Новой Гвинеи для своей экскурсии, именно Берег Папуа-Ковиай.

О жителях Берега Папуа-Ковиай ходили между малайцами самые ужасные рассказы: их считали людоедами; уверяли, что они нападают на приходящие к берегу суда, грабят, убивают, поедают экипаж и т. п.

Все эти страшные рассказы малайцев о разбойничестве и людоедстве жителей Берега Папуа-Ковиай и побудили меня избрать именно эту местность, так как я надеялся встретить там чистокровное папуасское население.

С большими затруднениями мне удалось нанять небольшую малайскую прау, или, как ее называют на островах Серам-Лаут, небольшой «урумбай», — судно, имевшее приблизительно 30 футов длины и 8 футов ширины; и на это судно должен был взять экипаж в 16 человек, так как в меньшем числе малайцы не решались отправиться в гости к папуасам Берега Ковиай. Они уверяли, что при меньшем числе экипажа экипаж едва ли вернется живым: все будут перерезаны и т. д. Сверх того, в Амбоине я запасся хорошим поваром и охотником, которые были христиане и, оставив свои дома и семейства в Амбоине, желали, разумеется, со временем вернуться домой; я знал их за честных людей, так как раньше они служили у других натуралистов, от которых имели хорошие рекомендации, и я мог более или менее на них положиться.

Не желая иметь в своем экипаже людей из одной какой-нибудь местности, знакомых между собою, я намеренно оставил при себе по несколько человек из разных местностей и даже разных племен; так, у меня были малайцы, папуасы и другие. Люди знакомые легче могли сговориться между собою, оказать мне скопом неповиновение, сопротивление и даже нападение на меня.

Наконец, когда урумбай и люди мои были готовы, мы отправились с острова Серам-Лаут сперва к островам Матабелло, а затем, повернув на северо-восток и пройдя между п-овом Кумава и о. Ади, прибыли к Берегу Папуа-Ковиай Новой Гвинеи. Я посетил сначала великолепную бухту Тритон-бай, около которой почти за 40 лет до моего прихода находилась голландская колония Форт-дю-Бюс (Fort du Bus); от этой колонии в настоящее время, кроме нескольких камней в лесу, ничего не сохранилось. Колония была основана в 1828 г. и существовала до 1836 г., т. е. в течение восьми лет. Голландцы старались поддержать ее существование, высылая ежегодно по 150 — 200 солдат-яванцев с европейскими офицерами; но вследствие лихорадок и дизентерии не многим из гарнизона приходилось возвращаться: почти весь гарнизон обыкновенно вымирал до прихода смены. Когда я прибыл в Тритон-бай, я не мог найти у туземцев даже и воспоминания об этой колонии (в моем экипаже находились два — [421] три человека, знавшие местный язык и служившие мне переводчиками), и только один из стариков-папуасов, радья Айдума (После того как малайцы начали посещать берега Новой Гвинеи, папуасские начальники усвоили себе малайское название «радьи».), мой приятель (портрет его находится здесь) ²⁹, вспоминал, что есть в лесу недалеко от берега так называемая рума-бату (т. е. каменный дом). Действительно, по указанию радьи Айдума мне удалось найти в лесу следы бывшей здесь колонии Форт-дю-Бюс: фундаменты нескольких домов и заржавленный чугунный щит с гербом нидерландским, найденный мною на земле, был покрыт мохом.

Находящаяся здесь перед вами, мм. гг., карта до моего прихода представлялась далеко не такою, какою вы ее теперь видите ³⁰. Все это (показывает) рисовалось в виде материка Новой Гвинеи, между тем оказалось в действительности, что из Тритон-бай есть пролив, отделяющий группу островов Мавара от материка, весьма живописный, который я назвал проливом великой княгини Елены Павловны (другой пролив, отделяющий о. Наматоте от материка, назван мною проливом королевы Софии в честь покойной королевы нидерландской). Для пребывания своего я выбрал в высшей степени красивое место — Айва, мысок, находящийся между обоими вышеназванными проливами, где с помощью взятых с собою необходимых для постройки хижины принадлежностей в виде «атап», сплетенных особым образом листьев саговой пальмы, которые составляют удобный матерьял для построек, мои люди скоро выстроили хижину, и я немедля принялся за антропологические исследования. Хотя между населением, особенно между детьми, встречались положительные доказательства помеси, но вообще можно сказать, что обитатели Папуа-Ковиай представляются чистокровными папуасами.

Отсутствие помеси или присутствие ее только в незначительной степени объясняется тем, что малайцы никогда не поселялись на этом берегу и, заходя сюда лишь изредка, вступали в случайные, временные связи с папуасскими женщинами; рождавшиеся от таких случайных связей полукровные дети бросались родителями на произвол судьбы и редко достигали зрелого возраста. Так как вопрос о том, населяет ли Новую Гвинею одно племя или несколько различных племен и даже рас, представлялся нерешенным в науке, то я не доверился первому общему впечатлению, которое было в пользу полного сходства жителей Берега Папуа-Ковиай с обитателями Берега Маклая. В самом деле, помимо некоторых особенностей костюма, я встретил здесь множество физиономий, которые вследствие поразительного сходства можно было принять за братьев или близких родственников многих знакомых мне папуасов на Берегу Маклая.

Но я не поддался этому первому впечатлению и старался проверить его на деле, для чего занялся антропологическими измерениями, насколько туземцы позволяли над собою эти [422] манипуляции. Я сообщу здесь только некоторые результаты измерений. Так, например, рост людей на Берегу Маклая варьирует между 1 м 74 см (максимум) и 1 м 42 см (минимум); рост женщин, у которых есть вполне взрослые дети, 1 м 32 см. Рост туземцев Папуа-Ковиай разнится от приведенных цифр весьма незначительно, именно: максимум роста мужчин 1 м 75 см и минимум 1 м 48 см; женщин 1 м 31 см. Между тем как индекс ширины черепа на Берегу Маклая 86,4 и минимум 64,0, на Папуа-Ковиай — 80 и 62. Опять-таки различие пропорций незначительное.

Независимо от этого, как показывают приведенные цифры, и на Берегу Папуа-Ковиай подтвердился результат, добытый мною на Берегу Маклая, т. е. что между жителями Новой Гвинеи вообще встречается часто брахиоцефальная форма головы.

Оставив в моей хижине в Айве около десяти человек экипажа, я решил с остальными отправиться в глубь Новой Гвинеи, между прочим, для того, чтобы проверить рассказы туземцев о каком-то большом озере в горах. Высадившись на материке Новой Гвинеи против о. Койра, я перешел хребет гор в 1200 футов вышины и действительно открыл сравнительно узкое, но длинное озеро, называемое окрестными жителями «Камака-Валлар». Обитающие же в окрестностях озера горные жители называются «вуоусирау» (В газете: вааусирау), и по произведенным исследованиям, измерениям и снятым рисункам они почти не отличаются от береговых папуасов. Озеро Камака-Валлар тем более обратило на себя мое внимание, что, по рассказам туземцев, за несколько лет до моего прихода уровень его весьма значительно изменился.

Присматриваясь ближе к озеру, я заметил в прибрежной его части множество деревьев, находившихся, очевидно, на различной глубине, так как некоторые из деревьев показывались из воды только своими вершинами, между тем у других вода едва покрывала нижние части стволов. Это несомненно указывало, что когда-то уровень воды в озере был ниже и находившиеся в воде деревья росли открыто на берегу, но потом вода повысилась, затопила берег, и деревья очутились, таким образом, в озере на различной его глубине. При этом туземцы уверяли, что незадолго до моего прихода вода в озере стояла еще выше, так что деревьев совсем не было видно.

Сверх того и другие признаки на крутых берегах озера ясно указывали на значительные изменения и колебания уровня воды — от 15 до 20 футов. По словам туземцев, понижение воды в озере произошло чрезвычайно быстро: утром еще они видели озеро с обыкновенным уровнем, но около полудня вода в нем вдруг стала спадать, начали показываться вершины деревьев, и на другое утро, к удивлению жителей, вокруг озера, на обнаженном берегу, явилась целая полоса омертвелых деревьев, которые до того находились под водою. Рассматривая эти деревья, я нашел, что многие достигали 25 см толщины и древесина их еще очень хорошо сохранилась, почему можно предположить, [423] что они сравнительно не очень долго находились под водою — может быть, от 30 до 40 лет.

Повышение воды в озере Камака-Валлар можно объяснить тем, что озеро это, находящееся на высоте 500 футов над уровнем моря, представляет резервуар воды без истока, так что при сильных ливнях во время дождливого времени вода в нем, значительно прибывая, может с годами повыситься на несколько футов. Дожди в этой местности Новой Гвинеи бывают так обильны, что после двухдневного ливня поверхность залива Тритон покрывается слоем пресной дождевой воды, столь значительным, что воду эту можно черпать сосудами и употреблять в питье и пищу. Что касается приведенного выше рассказа туземцев о случившемся незадолго до моего прихода быстром понижении воды в озере, то понижение это может быть объяснено следующим образом. Образующие дно озера слои, принадлежа к какой-нибудь мягкой породе и постепенно растворяясь, не могли противостоять увеличившемуся давлению воды, масса которой возросла от сильных дождей; явился прорыв, в который и устремилась вода, продолжавшая вытекать до тех пор, пока оторванные сильным напором воды камни и глыбы земли не завалили протока и, таким образом, выход воды остановили на некоторое время, значительно понизив уровень озера.

Вода в озере оказалась очень теплая, 31°Ц, и неприятного вкуса. Мне удалось также найти здесь интересный и новый род губок, принадлежащий к группе Halichondria и названный мною Rumut Vallarii. Собрав затем интересную коллекцию раковин, я отправился далее, посетил острова Айдуму, Драмай, Каю-Мера, причем выступающий между двумя последними островами мыс назвал в честь генерала-губернатора Нидерландских Индий, оказавшего мне гостеприимство в Бюйтенцорге, мысом Лаудон, побывал на островке Лакахиа, где нашел каменный уголь, прошел в Телок-Кируру (Телок — по-малайски значит «бухта», «залив».) и, высадившись в местности, называемой Илонай, сделал несколько экскурсий в горы.

Однако появление нашего небольшого судна привлекло внимание жителей южного берега Телок-Кируру, где находятся многочисленные деревни папуасов. Вероятно, мы показались им хорошею и легкою добычею, и они явились к вечеру в таком числе, что мои люди положительно струсили, уверяя, что наш последний час пришел и если мы не уберемся в продолжение ночи из узкого залива, то на утро не миновать беды.

Действительно, число пирог, а с ними и папуасов все возрастало и нападение их на нас стало казаться и мне не только вероятным, но и неизбежным. О сопротивлении с дюжиной людей сотням дикарей нечего было и думать, и поэтому я решил ретироваться без шума под прикрытием темной ночи. Побуждаемые страхом, люди мои не щадили сил и, несмотря на утомление, усердно работали веслами всю ночь, чтобы поскорее выбраться [424] из негостеприимного Телок-Кируру. Папуасы, собравшиеся было напасть на нас, вероятно, были неприятно удивлены на другой день, увидев, что добыча, на которую они положительно могли рассчитывать, так неожиданно ускользнула из их рук.

Добравшись до о. Айдума, я получил весьма неприятное известие, что моя хижина в Айве, в которой оставалось человек пять моих людей, была совершенно разграблена и все находившиеся в ней вещи забраны дикарями, живущими в горах вокруг Телок-Камрау, которые в мое отсутствие явились в числе более 200 человек, окрашенные в черную краску, с перьями райской птицы на голове (что они обыкновенно делают, отправляясь на войну и желая показаться страшнее неприятелям). Против этих 200 вполне вооруженных дикарей пятеро моих людей, понятно, ничего не могли сделать. Надо еще сказать, что около моей хижины сгруппировалось большое число прибрежных папуасов, и на них-то сперва напали горные дикари. Из женщин, надеявшихся укрыться в моей хижине, три были настигнуты в ней и убиты вместе с ребенком четырех лет. Точно так же были умерщвлены взятый мною в качестве проводника и переводчика старик, радья Айдумы ³¹, жена его и дочь-ребенок, которого разбойники изрубили на моем столе; последняя жестокость была сделана с очевидною целью показать, что они нисколько не боятся белого и при случае с ним расправятся подобным же образом. Несмотря, однако, на этот неприятный эпизод, я решился остаться в Новой Гвинее, хотя люди мои, напуганные кровавым происшествием в Айве, настоятельно требовали возвращения и угрожали покинуть меня одного.

В Айве я не мог оставаться, потому что дикари, ограбившие мою хижину, уходя, отравили источники пресной воды, и должен был поселиться на о. Айдуме, в наскоро устроенном небольшом и крайне неудобном помещении; люди же мои, хотя и остались со мною, но до того боялись папуасов, что жили на судне и крайне неохотно сходили на берег.

На о. Айдуме я пробыл около месяца и за отсутствием живого антропологического матерьяла все время посвятил сравнительно-анатомическим работам, пользуясь тем, что охотник мой из Амбоины Давид доставлял мне интересные экземпляры новогвинейских птиц и других животных.

Особенно мое внимание обратил на себя в высшей степени интересный вид кенгуру (Dendrologus ursinus), строение которого вследствие приспособления к местным условиям существенно изменилось: он приобрел крепкие когти, но утратил мускулы хвоста и из скачущего животного стал лазящим, почему живет большею частью на деревьях.

Но, занимаясь сравнительно-анатомическими работами на урумбае, я, признаюсь, не покидал намерения наказать главного зачинщика и виновника нападения на мою хижину в Айве, разграбления моих вещей и убиения нескольких людей, которого, как я узнал, звали Мавара и портрет которого вы здесь видите. [425] Хотя человек этот, как легко заметить по портрету ³², был втрое сильнее меня, но нервы мои оказались крепче, и мне удалось взять его в плен живым. Мое появление перед ним и среди окружавших его дикарей было так неожиданно, что, когда я приказал своим людям связать разбойника, то не встретил ни малейшего сопротивления со стороны толпы папуасов, которые так растерялись, что даже помогли моим людям перенести остатки моих вещей и пленника на урумбай ³³.

С добычей своей я отправился на о. Кильвару, откуда послал одного из людей известить о происшедшем резидента Амбоины, а в ожидании ответа целый месяц провел на островах Серам-Лаут, занимаясь изучением находящегося здесь смешанного типа людей, помеси папуасов с малайцами. Занятия шли успешно благодаря знакомству моему с малайским языком, а также и тому, что я хорошо был принят начальником, или радьей, и поселился в его доме.

На островах, расположенных между Целебесом и Новою Гвинеей, особенно на островах Серам-Лаут, Кей и других, издавна существует обыкновение приобретать папуасов как хорошую и дешевую рабочую силу, и зажиточный малаец всегда охотнее берет в услужение или для работ папуаса, нежели своего же малайца. Вследствие этого папуасы обоего пола в значительном числе вывозятся из Новой Гвинеи, приобретаются малайцами названных островов, вступают с ними в близкие сношения и образуют малайско-папуасскую помесь. Результаты моих антропологических исследований этой помеси сообщены в первом прибавлении к статье «Meine zweite Excursion nach Neu-Guinea 1874» под заглавием «Ueber die Papua-Malayischen Mischung in den westlichen Molukken» <«Natuurkundig Tijdschrift...» 1876. D. 36. S. 174 — 176>.

Происходившее в течение многих столетий и продолжающееся и в настоящее время смешение малайской и папуасской рас вполне объясняет то разнообразие типа, какое встречается между населением восточной части Малайского архипелага ³⁴.

Считаю уместным сказать здесь несколько слов о социальном положении папуасов Берега Ковиай и о том влиянии, какое имели на это положение малайцы и их культура. Сравнивая их положение с тем, в каком находятся обитатели противоположного, восточного, берега Новой Гвинеи, могу сказать, что папуасы Ковиая могли бы очень и очень позавидовать своим соплеменникам — папуасам Берега Маклая. Вследствие торговых сношений с малайцами (о чем я говорил в начале чтения), в которых вывоз невольников из Новой Гвинеи и торг ими всегда играли важную роль, папуасы Берега Ковиай из оседлых мало-помалу превратились в кочевых: на всем протяжении берега в настоящее время не встречается ни одной папуасской деревни. Подвергаясь вначале насилию, нападению и обращению в рабство со стороны малайцев, жители прибрежных деревень впоследствии сами сделались их сообщниками и в свою очередь [426] отправлялись в более отдаленные горные папуасские деревни, производили на них нападения, захватывали в плен жителей и продавали малайцам. Понятно, горные жители не оставляли таких вероломных действий соседей без отмщения, и таким образом между прибрежными и горными папуасами возникали постоянные междоусобия и производилось взаимное истребление.

Находясь постоянно между двух огней — эксплоатацией малайцев, с одной стороны, и угрозой нападения горных жителей, с другой, береговые папуасы нашли слишком беспокойным и небезопасным жить на суше, бросили свои хижины и плантации на берегу и обратились в водных номадов, скитаясь в пирогах вдоль и между берегов. Лишенные постоянного и обеспеченного источника пропитания, они находятся в крайне бедственном положении, и при встрече с бесшумно скользящею у берега пирогой на вопросы сидящему в ней папуасу: «Куда идешь?» или «Откуда ты?», обыкновенно получаешь ответ: «Иду искать чего-нибудь поесть» или «Искал чего-нибудь поесть». Живут они обыкновенно с женами и детьми в крытых пирогах, в которых помещается и все их имущество, и только на ночь или в свежую погоду пристают в известных местах песчаного берега, которые служат им как бы станциями, где они сходятся для разного рода сношений и дел своих и имеют свои особые названия.

В некоторых местах я мог найти остатки их прошлой оседлой жизни, состоявшие из разных плантаций, на которых все еще росли некоторые виды полезных растений, главным образом кокосовые пальмы; под тенью их некогда были расположены хижины; только в трех местах я видел довольно большие деревянные хижины, принадлежавшие папуасским начальникам, именно на островах Наматоте, Айдума и Мавара, пощаженные малайцами, вероятно, для того, чтоб при посещениях этого берега иметь хотя какой-нибудь «pied-a-terre» (Временное пристанище (франц.)), в которых они, однако, боятся оставаться ночью, опасаясь измены на вид смирных и почтительных папуасов, но которые не упускают случая мстить своим врагам — малайцам. Из сказанного следует, что хотя жители Папуа-Ковиай и получили от малайцев огнестрельное оружие, познакомились с курением табака и опия, стали ценить золото и усвоили малайские названия своих начальников, но оттого не стали ни богаче, ни счастливее ³⁵.

На обратном пути в июне 1874 г. я серьезно заболел в Амбоине и едва было не умер в тамошнем госпитале, но, оправившись, я вернулся на Яву, заходя на пути в Тернате, Менадо, Макассар, Сурабай, где снова воспользовался гостеприимством генерала-губернатора Лаудона. Зная его за человека вполне честного и справедливого, я обратился к нему с полуофициальным письмом, в котором описал бедственное положение папуасов Берега Ковиай вследствие эксплоатации их малайцами, ведущими деятельную торговлю невольниками. Хотя рабство в голландских колониях давно уничтожено официально, на бумаге, но торговля [427] людьми совершается на деле в довольно широких размерах, и находящиеся на многих островах голландские резиденты частью не в состоянии следить за тем, что делается в отдаленных колониях, частью же считают более удобным смотреть сквозь пальцы на подобные явления. Письмо мое не затерялось в архиве, и голос мой за несчастных папуасов не оказался гласом вопиющего в пустыне: в ноябре 1878 г., уже в Сиднее, я имел большое удовольствие получить письмо из Голландии с известием, что голландским правительством приняты самые энергические меры к искоренению возмутительной торговли людьми ³⁶.

Перехожу к моему четвертому посещению Новой Гвинеи, на этот раз — южного ее берега, с тою же целью сравнения обитателей его с чистым, несмешанным племенем Берега Маклая, а также проверки рассказов о так называемом желтом малайском племени на юге Новой Гвинеи.

Миссионерами и некоторыми путешественниками неоднократно сообщалось о существовании на южном берегу Новой Гвинеи особого светлокожего племени, отличного от остальных темнокожих папуасов Новой Гвинеи, которое названо ими желтым, или малайским. Пропутешествовав по островам Меланезии месяцев одиннадцать на трехмачтовой шхуне «Sadie F. Caller», я с островов Соломоновых прошел на острова Луизиады, где оставил багаж на шхуне, возвращавшейся обратно в Сидней, а сам решил остаться на маленьком острове Варе (или Teste bland) в ожидании прихода туда миссионерского парохода, на котором и предполагал отправиться далее, на южный берег Новой Гвинеи. Ожидать мне пришлось недолго: через неделю на миссионерском пароходе «Элленгован», на который я был радушно принят миссионером of the London Missionary Society Reverend J. Chalmers'ом (Лондонского миссионерского общества преподобным Дж. Чалмерсом (англ.)), мы плыли уже по направлению к Ануапате — главной резиденции миссионеров на южном берегу Новой Гвинеи. Путешествие наше до Ануапаты, или Порта-Морезби, продолжалось около двух с половиною месяцев, и мне удалось посетить много встречавшихся на попутных островах деревень, при помощи переводчиков говорить с туземцами и сделать ряд любопытных антропологических наблюдений.

Наконец, добрались мы до Ануапаты — главной станции английских миссионеров. Она весьма негостеприимно встретила меня лихорадкой, от которой я едва отделался недели через три. Оправившись от болезни, я тотчас же, не теряя времени, принялся за розыски так называемых желтых людей, наблюдение над которыми составляло одну из целей моего посещения южного берега.

Хотя никакого желтого, отличного от других новогвинейских папуасов племени я не нашел, зато познакомился с некоторыми фактами, послужившими несомненно основанием вышеприведенных рассказов о желтых людях. В двух — трех из посещенных мною папуасских деревень, именно в Карепуна, Кало и Хула, я нашел у жителей несомненную примесь полинезийской крови. [428] Жители этих деревень, правда весьма немногочисленные, отличаются от других папуасов южного берега прямоволосостью и более светлым цветом кожи; но по поводу этого случайного и единичного явления говорить об особом желтом племени, конечно, не представляется ни малейшего основания ³⁷.

Однако и эта незначительная в количественном отношении примесь полинезийской расы, оказавшая влияние на антропологический habitus туземцев-папуасов, отразилась также и на их обычаях. Несомненно полинезийцы, быть может, случайно занесенные в своих утлых пирогах ветром или течением к южному берегу Новой Гвинеи, ввели между туземцами, например, обычай татуирования, на который я обратил особое внимание, так как обычай этот под влиянием миссионеров может скоро совершенно исчезнуть. Лондонское миссионерское общество содержит в различных местах южного берега Новой Гвинеи от 30 — 35 миссионеров, из которых только двое белых, остальные же принадлежат к туземцам островов Тихого океана, и не только полинезийцам, но и меланезийцам. На о. Лифу (группы Лояльти) миссионеры устроили большую школу, в которой обучают молодых, более способных и энергичных туземцев и приготовляют их к пропаганде Евангелия между островитянами Тихого океана.

Само собою разумеется, что темнокожие миссионеры из туземцев, зная хорошо язык, нравы и обычаи последних, гораздо успешнее ведут дело распространения христианской религии на островах Тихого океана и, являясь обыкновенно пионерами в новых местностях и среди вполне дикого населения, подготовляют и облегчают дальнейший путь миссионерам-европейцам. С помощью миссионеров-туземцев распространение Евангелия и вообще европейской культуры за последние семь — восемь лет сделало значительные успехи среди папуасов южного берега Новой Гвинеи, и, вероятно, недалеко то время, когда многие из них будут усердно посещать церковь, распевать гимны и даже читать и писать по-английски. При таких условиях, понятно, многие местные обычаи, как татуирование и т. п., с которыми соединены разного рода обряды и понятия, не совместные с христианскою религией и европейскою культурой, должны мало-помалу исчезнуть и перейти в область преданий.

На южном берегу Новой Гвинеи татуируются преимущественно женщины, мужчины же — только в исключительных случаях, в отличие и награду за разного рода подвиги, особенно умерщвление врагов. Взглянув на мужчину-туземца, можно по его татуировке определить, сколько убил он людей, так как число татуированных фигур на различных частях тела (руках, груди, плечах) обыкновенно соответствует числу убитых им людей. Женщины татуируются с детства до старости; девочек уже пяти — шести лет начинают разрисовывать, и эта разрисовка, по-видимому, прекращается только с рождением женщиной последнего ребенка. Встречаются женщины, украшенные татуировкой от лба до пальцев ног; иногда для татуировки бреют даже голову. Все это [429] делается, конечно, из любви и даже страсти к украшению, и, действительно, татуированная туземная женщина, не только на мой взгляд, но и на взгляд многих других европейцев, производит гораздо более приятное впечатление ³⁸.

Что касается главной моей антропологической задачи, то по произведенным наблюдениям и измерениям оказалось, что и на южном берегу Новой Гвинеи обитает то же папуасское племя, как на западном <Берегу> Ковиай и восточном <Берегу> Маклая, за исключением вышеупомянутой, встречающейся в немногих деревнях примеси полинезийской. Как на Берегу Маклая, и здесь встречается нередко брахиоцефальная форма головы, но при производстве измерений головы я наткнулся здесь на любопытные случаи деформирования черепов у женщин, происходящие оттого, что женщины с самого юного возраста, с 6 — 7 лет, носят на спине различные тяжести в мешках, привязанных веревкой или ремнем к голове, отчего образуется вдавление черепных костей. Это поперечное вдавление, находящееся как раз у Sutura sagitalis и поражающее своею анормальностью, весьма часто встречалось мною при собирании черепов и измерениях головы, почему можно предполагать, что оно передается путем наследственности ³⁹.

В заключение скажу несколько слов о последнем, пятом посещении Новой Гвинеи в 1881 г., именно южной ее части, которое представлялось мне необходимым для пополнения некоторых пробелов и разъяснения некоторых вопросов, оставшихся от четвертого путешествия в эту местность. Для этого я воспользовался следующим случаем. В деревне Кало на южном берегу Новой Гвинеи были умерщвлены папуасами четверо миссионеров из туземцев, с их женами и детьми. Узнав об этом, коммодор австралийской морской станции Вильсон счел необходимым строго наказать жителей деревни Кало, так как это было уже не первое подобное убийство, совершенное папуасами, и для этого лично отправиться на место преступления. Так как за год перед тем я жил в деревне Кало у убитых миссионеров и был знаком с местными условиями, то старался убедить Вильсона, с которым находился в дружеских отношениях, что убийство, вероятно, было делом немногих и что несправедливо было бы из-за немногих, действительно виновных, наказывать всех жителей деревни Кало, в которой насчитывалось 2000 человек.

Коммодор, соглашаясь в принципе с моими доводами, находил, однако, весьма затруднительным найти действительно виновных и в конце концов полагал, что для примера и назидания туземцам и поддержания силы и значения английского флота, обязанного защищать подданных королевы, ничего не остается делать, как сжечь всю деревню. Но так как я продолжал настаивать на своем плане и уверял в полной возможности найти виновных, то Вильсон предложил мне отправиться с ним. Я, конечно, с удовольствием принял предложение и в качестве гостя коммодора отправился в пятый раз в Новую Гвинею на корвете «Вульверин». [430]

План мой вполне удался: вместо сожжения деревни и поголовного истребления ее жителей все ограничилось несколькими убитыми в стычке, в которой пал главный виновник убийства миссионеров, начальник деревни Квайпо, и разрушением большой его хижины. Посетив затем несколько деревень южного берега, я дополнил некоторые прежние свои наблюдения; но краткость стоянки корвета и дело в Кало значительно помешали моим работам.

Охарактеризовав в общих чертах влияние малайцев на папуасов Новой Гвинеи, мне кажется справедливым и уместным не умолчать и о влиянии белых на жителей южного берега острова.

Я сказал выше, что влияние миссионеров на южном берегу растет, и выставил хорошие стороны их влияния: туземцы учатся читать и писать и т. д.; но мне не пришлось сказать о теневой стороне появления миссионеров на островах Тихого океана. Эта теневая сторона, по моему мнению, состоит главным образом в том, что за миссионерами следуют непосредственно торговцы и другие эксплуататоры всякого рода, влияние которых проявляется в распространении болезней, пьянства, огнестрельного оружия и т. д.

Эти «благодеяния цивилизации» едва ли уравновешиваются уменьем читать, писать и петь псалмы!..

По мере того как распространяется торговля, растут и потребности туземцев, вызываемые искусственно, примером и навязыванием. Туземцы скоро выучиваются курить табак и употреблять спиртные напитки.

Некоторые миссионерские общества позволяют своим членам торговать, другие (к которым, между прочим, принадлежит также London Missionary Society) не допускают такого смешения занятий, как распространение религии и вышеназванных «благодеяний цивилизации».

Пока еще на южном берегу Новой Гвинеи тредоров появилось немного; но они не замедлят попытать счастье и здесь, а с их появлением, вероятно, повторятся те бедствия, которым подверглись другие острова Тихого океана.

Единственным союзником туземцев в борьбе их с белыми явится, вероятно, климат Новой Гвинеи, неблагоприятный для существования в ней белой расы.

В следующем чтении я перейду к моему путешествию по Малайскому полуострову (дружные и продолжительные рукоплескания).

Комментарии

Печатается по: Голос. 1882. No 269, 299, 309, 311.

Текст — авторизованная обработанная стенограмма четырех чтений, проведенных в Петербурге в сентябре — октябре 1882 г., с частичным включением в нее материалов так наз. демонстрационных бесед, сопровождавших чтения. Авторизованность текста подтверждена специальным заявлением Миклухо-Маклая, сделанным для печати: «М. Г. Просмотрев несколько отчетов о моих чтениях и демонстрациях, я нашел так много неверностей всякого рода, доходящих в некоторых до искажения фактов, что считаю долгом известить тех из читающей публики, которые действительно интересуются антропологиею и этнологиею, что единственно верный и просмотренный мною отчет о четырех чтениях — тот, который печатается в газете «Голос» (Голос. 1882. No 276). Отчет о первом чтении был дан в «Голосе» через пять дней после выступления. В дальнейшем, однако, в связи с тем, что Миклухо-Маклай выезжал в середине октября в Москву, а также из-за его нездоровья, подготовка стенограмм задерживалась и публикация их сильно запоздала (см. прим. автора к «Чтению 4-му»).

Несомненно, что текст стенограммы (или газетной ее публикации) лег в основу «Сообщения о путешествиях Н. Н. Миклухо-Маклая», помещенного в Изв. РГО (1882. Т. 18. Вып. 5. Отд. 2 С. 296 — 347. Отсюда с незначительными поправками — СС. Т. 2 С. 631 — 682). При этом четыре раздела газетного текста были объединены, устранены обращения автора к публике, его замечания о программе очередных чтений, извинения, а также примечания редакции газеты. Кроме того, текст стенограммы был частично сокращен и подвергнут несущественной стилистической правке. Одно пространное дополнение в журнальном тексте и несколько поправок фактического порядка принадлежат безусловно самому Миклухо-Маклаю, но можно утверждать, что к основной редакторской работе над текстом «Сообщения» он не имел отношения: ему не могли принадлежать ни исключение большой части в «Чтении 4-м», ни мелкая стилистическая правка; к тому же в журнальный текст вкрались ошибки, которых автор не допустил бы. Учитывая, что в течение октября — ноября 1882 г. Миклухо-Маклай был до предела загружен делами и все время ощущал нездоровье, а в конце ноября (по ст. ст.) выехал из России, можно предполагать, что журнальный текст готовился в целом без его участия. Поэтому в качестве основного для данного издания берется газетный текст.

Чтения и «демонстрационные беседы» нашли широкое и довольно подробное освещение в столичной и провинциальной прессе, причем существенное внимание было уделено собственно научной их стороне. См. особенно (все даты по ст. ст.): Голос (кроме стенографических отчетов). 30 сент., 5 — 10 окт.; Нов. вр. 26, 30 сент., 1, 6 — 10 окт.; Нов. и бирж. газ. 30 сент., 5 — 11 окт. (отсюда: Газета Гатцука. 9, 16, 23 окт.; Русск. вед. 9, 11, 12 окт.); Пет. лист. 30 сент., 1, 5 — 10 окт.; Правит, вестник. 29, 30 сент. (отсюда: Сарат. губ. вед. 1, 5, 9 окт.); Сын Отеч. 30 сент., 5 — 9 окт.; Страна. 3, 7, 10, 12 окт.; Вост. обозр. 7 окт.; Русский курьер. 4, 6 окт. (изложение стенограммы первого чтения в «Голосе»); Современные известия. 2, 8, 9, 11, 13 окт. Журнальные отклики: Живоп. обозр. No 32; Иллюстр. мир, No 42, 43; Истор. вестник (ноябрь, из «Голоса»); Нива. No 46; Огонек. No 43 (из «Голоса»).

Хотя Н. Н. Миклухо-Маклай сурово оценил газетные отчеты, нет оснований вовсе пренебрегать ими при изучении материалов чтений. В ряде случаев они содержат данные, опущенные (или пропущенные) в опубликованной стенограмме. Это особенно касается материалов, связанных с «демонстрационными беседами», которые, видимо, вообще не стенографировались. О достоверности ряда газетных отчетов и о довольно близком соответствии их авторским высказываниям говорят их близость и наличие прямых текстовых совпадений в разных газетах. Это особенно относится к отчетам в газетах «Нов. и бирж. газ.», «Нов. вр.», «Пет. лист.», что позволяет во многих случаях использовать их в примечаниях к основному тексту.

Программа чтений была заранее объявлена в петербургских газетах, причем первоначально предполагались три выступления: «Сообщения Н. Н. Миклухи-Маклая о его путешествиях в 1871 — 1882 гг. состоятся в Императорском русском географическом обществе: в среду 29 сентября, понедельник 4 октября и среду 6 октября. Программа этих чтений следующая: 1-е чтение. Пребывание на Берегу Маклая в Новой Гвинее в 1871 — 1872 и 1876 — 1877 гг. 2-е чтение. Путешествие на Берег Папуа-Ковиай в 1874 г. Путешествие на Южный берег Новой Гвинеи в 1879 г. и экскурсия туда же в 1881 г. 3-е чтение. Путешествие по Малайскому полуострову в 1874 — 1875 гг. Путешествие на островах Микронезии в 1876 г.» (Нов. вр. 26 сент.). Затем, однако, программа была расширена. «Так как Н. Н. Миклухо-Маклай не успел окончить своих сообщений, то совет Географического общества назначил еще одно заседание 8 октября в том же помещении» (Голос. 7 окт.). В дни между чтениями Миклухо-Маклай устраивал демонстрационные беседы, которых также состоялось четыре.

Существенной особенностью чтений и бесед было то, что Миклухо-Маклай сумел органично соединить живой рассказ о путешествиях — с их перипетиями и трудностями, увлекательными эпизодами — и серьезное изложение научных проблем, исследовательских результатов; он вводил слушателей в обширный круг сложных и дискуссионных специальных вопросов антропологии, этнографии, социологии, текущей политики в странах Океании, Австралии, Юго-Восточной Азии. В сущности, чтения явились для самого Миклухо-Маклая первым в таких масштабах опытом обобщения результатов путешествий и исследований, причем и содержание, и построение отчета по региональному принципу соответствовали замыслу фундаментального итогового труда, над которым уже шла работа.

Чтения вызвали исключительный интерес в самых разных слоях петербургского общества. Как отмечали столичные газеты, при открытии чтений помещение Географического общества было переполнено: «чтение <...> привлекло до того многочисленных слушателей, что, несмотря на допуск по билетам, в зале не оставалось положительно ни одного свободного места» («Нов. вр.», 30 сент.); «за неимением мест многим пришлось стоять в проходе и даже в смежной с залой комнате» («Пет. лист.», 30 сент.). Последующие выступления проходили неизменно «при громадном стечении публики», так что чтения перенесли в более просторный зал Технического общества в Соляном городке («Нов. и бирж. газ.», 8 окт.). «Несмотря на громадное по размерам помещение, вмещающее до 800 человек, зал к 7 1/2 ч. буквально был переполнен» («Пет. лист.», 5 окт.). «Четвертое, и последнее, чтение <...> привлекло еще большую массу публики, чем предшествовавшие» («Нов. вр.», 9 окт.), «многим пришлось стоять» («Нов. и бирж, газ.», 9 окт.). Путешественника встречали и провожали «взрывом аплодисментов», криками «браво!» («Пет. лист.», 9 окт.).

Пресса отмечала присутствие на чтениях и беседах — наряду с известными деятелями науки, членами Географического общества, «высокопоставленными лицами», — множества молодежи, учащихся; особенно подчеркивалось большое число женщин. Последнее обстоятельство повлияло даже на организацию и содержание «демонстрационных бесед»: одну из них Миклухо-Маклай провел раздельно для мужской и женской аудитории. Во многих случаях, показывая рисунки и делая к ним пояснения, Миклухо-Маклай считал нужным в присутствии женщин опускать отдельные моменты. В связи с этим газетные отчеты зафиксировали характерный эпизод: «Из толпы выделилась молодая дама и обратилась к г. Маклаю со словами горячего сочувствия и благодарности. — Мы просим Вас только, — закончила она, — взять обратно свои слова «ради дам я это опускаю, ради дам я об этом умалчиваю». Поверьте, что и мы не хуже мужчин умеем ценить науку и Ваши труды. — Охотно беру свои слова назад, — отвечал г. Маклай, низко кланяясь дамам» (Нов. и бирж. газ. 10 окт.).

Судя по газетным отчетам, Миклухо-Маклаю задавали множество вопросов. К сожалению, в отчетах они отражены очень слабо. На вопрос одной женщины (при описании семейных отношений у папуасов), «в какой степени развито у них рабство», «Н. Н. в шутливой форме ответил: Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, там вовсе не обижают женщин!». На другой вопрос: «Значит, там между мужьями и женами довольно часто бывают ссоры?» — последовало: «Что ж удивительного, — улыбаясь, отвечал Миклухо-Маклай. — И в Европе нередко мужья бьют своих жен, а, впрочем, я не знаю» (Пет. лист. 1, 6 окт.). Когда Миклухо-Маклай рассказывал о прощании с папуасами, его спросили: «Жалели они Вас? — Жалели, — отвечал сдержанный Маклай, — и даже плакали, — сказал он задумчиво <...> — Разве они умеют плакать? — спросила наивная петербургская дама-слушательница. — Да, умеют, — сказал Маклай, — но зато редко смеются» (Вост. обозр. 7 окт.).

О характере «демонстрационных бесед» и царившей на них особенно непринужденной и деловой обстановке можно судить по газетным отчетам. «Сообщая <в чтениях> в связном рассказе о результатах своих исследований в той или другой местности, он, чтобы не портить цельности впечатления, не останавливается на деталях, хотя бы и очень интересных. Подробности он откладывает для своих демонстративных бесед, которые обыкновенно бывают на другой день после чтений <...> Демонстративные беседы г. Маклая полны глубокого интереса и доступны большинству. Благодаря свободному доступу, не обусловленному необходимостью запасаться билетом, на этих беседах всегда присутствует значительный контингент учащейся молодежи обоего пола».

«Сам Н. Н. поместился на стуле, около карты своего путешествия, и кругом его расселось много детей, среди которых мы заметили малолеток 10 — 12 лет; за детьми сплошной массой стояли, образуя полукруг, многочисленные слушатели. Вдоль стены в особых витринах под NoNo по порядку были расставлены карты, виды, эскизы, снимки, рисунки, портреты и пр., наглядно изображающие типы, факты, приключения и события, составлявшие предмет вчерашнего чтения.

С указкой в руке и сидя на стуле, Н. Н. при напряженном внимании присутствовавших объяснял выставленные предметы. Объяснения сопровождались рассказами об эпизодах путешествий и об интересных случаях в связи с предметами или рисунками» (Нов. и бирж. газ. 6, 8 окт.).

Всеобщее внимание обратили на себя манера изложения и поведение путешественника на кафедре: тихий голос, почти без особенного выражения; постоянные затруднения в подыскивании слов; полное отсутствие внешних эффектов. Точнее всего Маклая-лектора охарактеризовал П. Н. Полевой: «Миклухо-Маклай довольно плохо говорит по-русски — результат его 12-летних странствований и пребывания на чужбине — и не обладает способностью к гладким фразам и ярким эффектам. Говорит он тихо, вяло, ищет иногда подходящие выражения и за недостатком их вставляет иностранные слова. <...> Главное достоинство и главный недостаток <...> лекций заключались в их замечательной простоте и в том полнейшем равнодушии, с которым автор относился к своему собственному рассказу. Каждый слушавший его понимал, что он говорит только правду, что он рассказывает только о том, что сам видел» (Живоп. обозр. No 32. С. 501 — 502).

15 октября Миклухо-Маклай выступил в Политехническом музее в Москве на торжественном годичном собрании Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии с докладом «О папуасах Берега Маклая», 18 октября там же провел две демонстрационные беседы, одну — «для студентов, преподавателей и людей науки», вторую — «для всей прочей публики». При показе и объяснении своих рисунков он сообщил — сравнительно с петербургскими беседами — ряд новых сведений, в частности более подробно рассказал об образе жизни папуасов южного берега Новой Гвинеи. Выступления в Москве также имели огромный успех. «Москвичи, особенно учащаяся молодежь и вообще публика, все время относились к г. Миклухо-Маклаю с полнейшим вниманием, в некоторых случаях доходившим до благоговения». Перед началом лекции было объявлено об избрании Миклухо-Маклая действительным членом Общества и о награждении его золотой медалью (Голос. 20, 25 окт.; Русск. курьер, 17, 19 окт.).

Выступления Миклухо-Маклая вызвали несомненный общественный резонанс. По ходу чтений и бесед и в связи с обсуждением их в печати закономерно вставали острые проблемы: равенство рас и народов, борьба против колониализма, против угнетения малых народов. Актуальность этих проблем для России была подчеркнута, например, в отклике «Вост. обозр.» на чтения (статья «Дикарь перед судом науки и цивилизации» в номере от 7 окт.; автор, вероятно, Н. М. Ядринцев): здесь говорилось как о важной общественной задаче о необходимости «изучить мир инородцев и дикарей, способствовать здоровому взгляду на жизнь этой чуждой для цивилизации среды, рассеять предрассудок и установить правильное к ней отношение». Здесь же с явным сочувствием указывалось на активную антирасистскую позицию Миклухо-Маклая и приводились его слова, в других газетах, кажется, не отраженные: «Убить черного — все равно что собаку, — говорит путешественник. — Я держал пистолет не против черных, а против белых, оскорблявших черного». Согласно статье, «в публике <...> слышались голоса, которые желали только найти подтверждение своих мыслей о низких качествах других человеческих племен». По-видимому, редакция «Голоса» не решилась сохранить в стенограмме непосредственные, наиболее острые высказывания Миклухо-Маклая против колониализма и расизма. Частично некоторые из них просочились в другие газетные отчеты. В статье в «Изв. РГО» эта тема чтений предстает в еще более сглаженном виде.

Примечания 5, 6, 8, 9 (част.), 10, 11 (част.), 15, 27, 36, 37, 41 (част.), 51, 55, 57, 59, 60, 63 (част.), 65 (част.), 66 (част.), 68, 70 подготовлены Д. Д. Тумаркиным, 39 — И. М. Золотаревой. Остальные примечания принадлежат Б. Н. Путилову.

1 Ошибка: первое чтение состоялось 29 сентября.

2 На чтениях председательствовал вице-президент РГО П. П. Семенов. Первому выступлению Миклухо-Маклая предшествовала речь председателя, в которой он, в частности, сказал: «Немного нужно для того, чтоб охарактеризовать деятельность Н. Н. Миклухо-Маклая, так как она всем нам достаточно известна, хотя мы были знакомы с нею только по отрывочным сведениям. Н. Н. Миклухо-Маклай в 1870 г. сам, по собственному почину задумал чрезвычайно смелое путешествие, которое, по первоначальному плану, должно было продолжаться в течение немногих лет. При этом он поставил себе задачею изучить <...> человека на самых низших его ступенях. <...> Он очутился на берегу совершенно диком, куда еще не вступала нога европейца. <...> Смелый подвиг его состоял в том, что он решился построить хижину, решился остаться на том берегу в течение года. <...> Н. Н. Миклухо-Маклай отправился в путешествие с большим риском, на свои собственные средства. Русское географическое общество могло только в слабой степени содействовать ему в матерьяльном отношении. <...> Но русское общество поддержало г. Миклухо-Маклая нравственно и матерьяльно, дав ему возможность в течение 12 лет вполне предаться своим занятиям. Одно время, однако, мы опасались, что он не возвратится: его здоровье было слабо, и мы думали, что все драгоценные матерьялы могут погибнуть для науки. Но в настоящее время Н. Н. Миклухо-Маклай и эту вторую часть своей программы сдержал. <...> Он познакомит нас со всеми результатами своих 12-летних трудов» (Голос. 3 окт.).

3 Имеется в виду выступление Миклухо-Маклая на общем собрании Русского географического общества 7 окт. 1870 г. с изложением программы путешествия в Океанию (см. т. 3 наст. изд.).

4 Вернувшись с Новой Гвинеи в Сингапур 15 ноября 1877 г., Миклухо-Маклай оставался там до 22 июня 1878 г.

5 Уильям Дампир (1652 — 1712?) — английский пират и натуралист. В 1699 — 1700 г. посетил западное побережье Австралии и сделал несколько географических открытий к северо-востоку от Новой Гвинеи, в архипелаге Бисмарка. На современных картах о. Кар-Кар (Каркар) фигурирует под своим местным названием, но именем Дампира назван пролив между о. Умбои и о. Новая Британия.

О Дюмон-Дюрвиле см. прим. 5 к дневнику «Первое пребывание на Берегу Маклая в Новой Гвинее» в т. 1 наст. изд.

6 Согласно отчету «Нов. и бирж, газ.» (30 сент.), Миклухо-Маклай в этом месте сделал отступление, обратив внимание слушателей на присутствие в зале командира корвета «Витязь» П. Н. Назимова.

7 По-видимому, Миклухо-Маклай здесь имеет в виду события, описанные им в дневнике 1872 г. под 28 февраля и 1 марта. Фактическое расхождение между дневником и сообщением 1882 г. заключается в том, что, согласно дневнику, женщин и детей к Маклаю не приводили, а лишь заручились его согласием принять их в случае необходимости. К моменту описываемых событий запрет на общение женщин с Маклаем был уже снят.

8 О лихорадке денга (денге) см. прим. 30 к тексту «Бейтензорг — Амбоина» в т. 1 наст. изд.

9 На русском языке в 1874 г. увидели свет три статьи ученого о его пребывании на Берегу Маклая (см. т. 3 наст. изд.): Антропологические заметки о папуасах Маклаева берега Новой Гвинеи // Природа. 1874. Кн. 2. С. 67 — 76; О употреблении напитка «кэу» папуасами в Новой Гвинее // Изв. РГО. 1874. Т. 10. Вып. 2. Отд. 2. С. 83 — 86; Еще о некоторых этнологически важных обычаях папуасов Берега Маклая // Там же. Вып. 4. С. 147 — 149. Первая публикация — сокращенный перевод с немецкого, выполненный Д. Н. Анучиным.

10 См. эти работы в переводе на русский язык в т. 3 и 4 наст. изд.

11 Русский перевод статьи: Искусство. 1883. No 50 (см. т. 3 наст. изд.). О проф. Брока см. прим. 15 к «Фрагментам полевого дневника за 1872 г.» в т. 1 наст. изд.

12 Вопросов искусства папуасов Миклухо-Маклай касался в ряде своих статей, но специальных работ на эту тему в дошедшем до нас его рукописном наследии не сохранилось.

13 Упомянутые Миклухо-Маклаем работы не исчерпывают всех его публикаций о первом пребывании на Новой Гвинее. См. тексты и примечания в т. 1, 3 и 4 наст. изд.

14 Имеется в виду статья «Этнологические заметки о папуасах Берега Маклая на Новой Гвинее», опубликованная в то время только по-немецки (см. ее перевод в т. 3 наст. изд.).

15 Значительная часть коллекций, собранных Миклухо-Маклаем, до 1886 г. хранилась в Батавии (Джакарте). См. об этом в наст. томе очерк «Один день в пути» и прим. 3 к этому очерку.

16 Миклухо-Маклай здесь неточен. О плавании 1876 г. в «Изв. РГО» опубликован ряд статей и отчетов, причем довольно подробных (см. этот том и т. 3 наст. изд.), и еще одно сообщение в упомянутом немецком журнале (1878. Bd. 24. S. 118: «Insel Wuap (Jap)».

17 Сохранились лишь две записные книжки небольшого формата (помимо нескольких карманных записных книжек) от второго пребывания на Берегу Маклая. По-видимому, «толстые томики», которые показывал Миклухо-Маклай, пропали либо относились к первому пребыванию на этом Берегу.

18 Ошибка: Миклухо-Маклай совершил это плавание с несколькими жителями деревни Били-Били (см. в наст. томе, с. 178).

19 Рисунки деревень сохранились лишь частично.

20 Сохранились специально сделанные для чтений большие, в красках копии изображений корзин (гамбор). Оригинальные рисунки см. в наст. томе, с. 172.

21 Имеется в виду раздел «Погребальные обряды» в немецком тексте статьи «Этнологические заметки ...» (см. в т. 3 наст. изд.).

22 О добывании огня на Берегу Маклая см. прим. 84 к дневнику «Первое пребывание на Берегу Маклая в Новой Гвинее» в т. 1 наст. изд.

23 «Мистер П.» — это несомненно Артур Пек. Высадку на Берег Маклая и в том числе эпизод с хижиной Маклая он описал позднее в очерке: Реек А. Recollections of the Maclay Coast, Astrolabe Gulf, North-Eastern New Guinea // Journal of the Royal Geographical Society of Australia. 1897. V. 6. N 5. P. 117 — 119. Извлечение из дневника А. Пека, относящееся к Миклухо-Маклаю, было опубликовано в книге: Thomassen E. S. A Biographical Sketch of Nicholas de Miklouho-Maclay, the Explorer. Brisbane, 1882. P. 24.

24 О сэре Артуре Гордоне и его взаимоотношениях с Миклухо-Маклаем см. в т. 5 наст. изд.

25 X. X. Ромилли (Ромильи) посетил Берег Маклая в июне 1881 г. О своих впечатлениях, сходных с рассказом его в изложении Миклухо-Маклая, он сообщил в отчете А. Гордону (Thomassen Е. S. Op. cit. Р. 25). См. также: Romilly Н. Н. The Western Pacific and New Guinea. London, 1887. P. 220 ff.

26 В первой «демонстрационной беседе», состоявшейся 30 сентября, Миклухо-Маклай остановился на подробностях быта папуасов. «Демонстрируя портреты папуасов, г. Миклухо-Маклай заметил, что они до такой степени сходны с оригиналами, что когда он показывал их туземцам, они тотчас называли по имени изображенное лицо. При изготовлении этих портретов он имел в виду показать вариацию типов, которая зависит не от смешения племен. Из других рисунков Миклухо-Маклай с особым вниманием остановился на изображении гребня для прикрепления перьев, которые имеют право носить лишь победители. При этом он сообщил, что каждая смерть у папуасов почти неизбежно влечет за собою войну вследствие существующего у них убеждения, что человек никогда не умирает естественною смертью, а оканчивает свои дни неизбежно от убийства. В силу этого поверья по смерти кого-либо из них родственники умершего начинают отыскивать виновника смерти и, заподозрив кого-либо, отдают дело на суд всей деревни, по решению которой убивают этого последнего, что и служит поводом к войне между селениями. <...> При дальнейшем обзоре рисунков г. Миклухо-Маклай коснулся обычая татуирования папуасов. <...> Нашему путешественнику пришлось присутствовать при операции татуировки, причем, будучи изумлен самообладанием оперируемого, он решился испытать ее сам. Когда это желание было исполнено, то он, по его сознанию, едва мог удержаться от того, чтобы не закричать: до того болезненна была операция» (Нов. вр. 1 окт.). Согласно другому газетному отчету, Миклухо-Маклай говорил еще о продолжительности жизни папуасов, а также о том, что «взрослые дети обыкновенно нимало не заботятся о своих отцах; они <...> сами должны заботиться о снискании себе дневного пропитания». Говорилось также о ранних браках (Пет. лист. 1 окт.). В «Нов. и бирж. газ.» (5 окт.) приводится такое высказывание ученого: «Я, разумеется, не думал, что мне поверят на слово, и привез поэтому до 30 штук черепов для доказательства».

27 Об антропологическом составе населения Новой Гвинеи см. прим. 6 к тексту «Острова Адмиралтейства» в наст. томе.

28 В «Нов. и бирж. газ.» (5 окт.): «Голландцы, торговавшие невольниками, называли этот союз варварским (в публике смех)».

29 Портрет радьи Айдумы см. в т. 1 наст. изд., с. 293.

30 Рисунок карты, сделанный для чтений, не сохранился.

31 Здесь ошибка: согласно дневникам экспедиции 1874 г. радья Айдума во время нападения на Айву отсутствовал и потому остался невредим.

32 Портрет капитана Мавары см. в т. 1 наст. изд., с. 327.

33 Эпизод с захватом капитана Мавары вызвал особый интерес у слушателей, и Миклухо-Маклай, откликаясь на их просьбы, подробно рассказал об этом во время очередной «демонстрационной беседы». Рассказ этот был столь же подробно изложен в ряде газетных отчетов (см., например: Нов. и бирж. газ. 6 окт.).

34 В тексте «Изв. РГО» далее следует большой абзац, отсутствующий в газетной публикации: «Главные результаты моих тогдашних, не очень многочисленных, но несомненно верных наблюдений следующие: во-первых, смесь папуа-малайская имеет в большинстве случаев рядом с большим разнообразием физиономий и habitus'a ясно выраженный папуасский тип, который, однако же, у некоторых особей совсем пропадает; во-вторых, весьма немногие имели папуасообразные волосы, хотя у некоторых диаметр завитков локонов был очень мал, у большинства же волоса были вьющиеся; в-третьих, находились особи, происшедшие от папуасской матери и от малайского отца, которые имели совершенно прямые волосы (мать одного человека была настоящая папуаска с Папуа-Оним, имевшая весьма курчавые волосы, так наз. chevelure a grains de poivre, (шевелюра из мелких компактных локонов (франц.)), на очень долихоцефальной голове, между тем как сын имел совершенно прямые волосы, брахицефальный череп, лицо же — не малайское и не папуасское); в-четвертых, помесь имеет преимущественно брахицефальный череп; в-пятых, цвет кожи, который вследствие большого разнообразия как и у малайцев, так и у папуасов не представляет особенно важного антропологического признака, вообще у смеси темнее, чем у малайцев; в-шестых, физиономии помеси были для европейского глаза вообще красивее, чем у папуасов и малайцев, и имеют выражение лица более интеллигентное и оживленное, чем у чистокровных (особенно малайских) детей.

Исследованный материал были дети малайских отцов и папуасских матерей, так как браки в обратном отношении встречаются редко».

35 В «Нов. и бирж, газ.» (5 окт.): «В заключение я могу сказать <...> что хотя в этой местности любят золото, делают золотые серьги, имеют огнестрельное оружие (кремневые ружья), курят опиум и частью приняли ислам, но все это не делает туземцев более счастливыми, так как им постоянно угрожает неволя. На всех островах есть голландские резиденты — нечто вроде губернаторов, но они смотрят на торговлю невольниками сквозь пальцы».

36 См. об этом примечание к письму генерал-губернатору Нидерландской Индии от 6 февраля 1876 г. в т. 5 наст. изд.

37 О «желтых» людях на южном побережье Новой Гвинеи см. прим. 12 к «Первому посещению южного берега Новой Гвинеи в 1880 г.» в этом томе.

38 В «Нов. и бирж, газ.» (5 окт.): «Татуированные женщины, — добавил путешественник, — гораздо красивее обыкновенных, по крайней мере для меня (в публике послышался сдержанный смех)».

39 Распространенное в науке того времени представление о возможности передачи по наследству морфологических изменений, возникающих в результате механических воздействий, не соответствует современным научным представлениям о генетическом механизме наследования.