ПИСЬМА С КРУГОЗЕМНОГО ПЛАВАНИЯ В 1852, 1853 И 1854 ГОДАХ.

(Окончание.)

Мыс Доброй Надежды. Симоне-бей, 12 (24) апреля.

Описывать Мыс Доброй Надежды следовало, конечно, перед уходом в море; но ответы на полученные нами депеши отняли у нас три дня, и я освободился только теперь, когда фрегат уже подтянул канат, чтоб написать несколько строк. Скажу слова два о Капе.

Прожив неделю в семействе одного голландца, я отправился в так названную нами ученую [213] экспедицию, с целью ботанико-геологическо-этнологическою. Сделан всего около трехсот верст и употребив на это семь дней, мы проехали до хребта гор, ограничивающего последний к югу уступ террасообразной Южной Африки. Путь вел между беспрерывными холмами и горами, высота которых доходила до 6000 футов, наибольшей в западной половине капской колонии. Мы миновали в высшей степени живописное селение Парл, другое Стелленбоск — чисто голландское, Соммерсет, Веллингтон и Воргестр; неоконченною дорогою проехали по ущелью Bain’s Cloof. богатому грозными картинами, барсами, обезьянами и змеями. По этому ущелью сопровождал нас сам Bain, строитель дороги, которой высота над поверхностью моря доходит до 4500 футов.

Здесь мы видели чистых кафров, готтентотов, бушменов, мозамбиков, фингов, которых вы тщетно будете искать в селах, населенных голландцами и англичанами. Насмотревшись африканских чудес, мы воротились в Капштат, чтоб поспешить в Симоне-Бей (Simons-bay), где готовились увеселения, взаимно устроенные англичанами. На фрегате «Меандр» 2-го апреля была закуска с танцами, 3-го, на «Палладе» обед, 4-го, на «Палладе» закуска с танцами; 6-го, в Капштате бал у шведского консула; 7-го, закуска с танцами на шведском фрегате в Аполовой бухте. Мы [214] могли быть только на «Меандре» и на «Палладе». Адмирал воротился с берега, и начинают сниматься с якоря; я должен кончить.

Индийский Океан, мая 15 (27) 1853 года.

Мы продолжаем наше путешествие, при помощи Всевышнего, так успешно и благополучно, как, может быть, немного тому и примеров. Адмирал просит о замене фрегата новым, только к осени будущего года, так, чтоб, если к тому времени окончим все свои дела на Востоке, мы могли воротиться на присланном для смены. В настоящую минуту мы у Зондского Пролива, у этих ворот Востока. Ява и Суматра, образуя их, составляют как бы передовую его стену, и, покрытые первобытными тропическими лесами, служат достойными представителями заграждаемых ими стран. В виду этих ворот, за которыми столько еще неузнанного, таинственного, столько темного и дикого, нас встретило ясное и томное, яркое и матовое, словом, очаровательное восточное утро, и штиль, как бы для того, чтоб дать нам время одуматься за этою стеною.

Мы прибыли сюда из Симонс-бея, в 32 дня, имея по всему Индийскому Океану, исключая двух-трех суток, попутные ветры и прекрасные дни и, что удивительно, в местах, где обыкновенно, b особенно в настоящее время года, господствуют [215] западные ветры, производящие огромнейшее в мире волнение — в этих местах нас сопровождали северные ветры, тоже попутные, но непроизводившие качки и вообще имевшие все свойства пассатов. Небо большею частью было ясное, в противоположность обыкновенному, совершенно осеннему в эти месяцы. Заходящее солнце украшало Запад теми же радужными цветами, какими это явление сопровождается в тропиках. Вообще, одни только ежедневные вычисления убеждали нас, что фрегат не близь экватора. Многие дни сряду мы пробегали по 5° долготы каждые 24 часа, так что опережая наши часы, мы ежедневно должны были переставлять их на 20 минут вперед. Одному нельзя было не удивляться, это — безжизненности океана; кроме полуторасаженных белых и кофейных альбатросов, пестрых петрелей, белых и черных чаек; вообще кроме бурных птиц, вившихся кругом фрегата и над его струей, иногда в 1000 милях от берега; кроме двух китов и стад летучих рыб в тропиках; кроме этих не многих хотя и многочисленных обитателей больших морей, мы не встречали других ни вдали, ни вблизи берегов, обыкновенно богатых и пернатыми, и рыбами. Из необыкновенных метеорологических явлений, мы были только свидетелями появления и исчезания нескольких смерчей; а из бурь, которыми обыкновенно изобилует Индийский Океан и так щедро [216] наделяет своих посетителей, мы встретили только одну. В 120-ти милях от Мыса Доброй Надежды задул восточный ветер; впродолжение немногих часов он скрепчал и развел громадное волненье; к 3-м часам он обратился в шторм и заставил закрепить все паруса, кроме самых нижних; к вечеру волны обратились в горы; фрегат, почти без парусов, ложился то на один, то на другой бок, и при одном из таких размахов в него вкатился добрый вал. Ночью зрелище украсилось грозой, и величественна была картина, когда на момент молния освещала черное небо, громадные валы, гонимые бурей, и все части фрегата. Не забудьте при этом раскаты — не грома, а самой бури, которая заглушала гром! После этого-то 18-ти-часового боя, фрегат, хотя и удержался, но показал, что более полутора, много двух лет, он в этих беспокойных морях служить не намерен, о чем и понадобилось донести в Петербург. Некоторые офицеры, случившиеся под люком кают-компании в то время, когда нежданый вал широкими струями искал себе дороги в трюм и разразился над их головами, вспомнили петергофские водопады и фонтаны.

Чтоб переменить картину, перейду на берег. Я уверен, что любознательность ваша распространяется и на капскую колонию, и что вы не отказываете в своем внимании стране, заинтересовавшей [217] в последнее время не одних записных политиков.

10-го марта, рано утром, мы приблизились к высокому берегу Южной Африки и увидели скалы, дикие как по цвету, так и по фигуре, но непоражающие величием; и еслиб кто по этим представителям страны хотел заключить о Южной Африке, то причислил бы ее к самым угрюмым пустыням нашей планеты. Еслиб португальцы не искали Индии за этим мысом, и король их, Иоанн II-й, был бы сам на корабле Диаса и видел эти скалы, он, вероятно, не назвал бы мыса Мысом Доброй Надежды, а оставил бы ему имя более соответствующее характеру берега и данное ему Диацом: Cabo dos turmentos. Мне помнится, однако, что в предпоследнем письме моем я дошел уж до якорного места в Симонс-бухте. Эта небольшая, полукруглая бухта составляет северозападный угол Фальс-бухты и омывает песчаный берег, который, в расстоянии двух и трехсот сажен от взморья, круто поднимаясь, доходит местами до высоты 2000 футов. Время было осеннее и потому темнозеленый цвет редкого кустарника, покрывающего скаты этих высот, образованных красным песчаником, не пестрился цветами, и представившаяся нам картина оживлялась только ярко-белыми и желтыми домиками, числом около 120-ти, составляющими Симонс-таун, [218] расположенный вдоль западной и южной сторон бухты, у подошвы гор. На северной стороне белые пески образуют непостоянные холмы, уничтожаемые и взводимые морским юго-восточным ветром. Подобная местность, разделенная более или менее высокими холмами, беспрерывно повторяется во всей западной половине колонии.

Первые посетители во всяком порте — всегда содержатели магазинов, трактиров и различные агенты; так конечно, было и здесь. Двое рекомендовали себя агентами русского консула в Капштадте, которого там вовсе нет. На следующее утро адмирал, а с ним и я, после взаимных салютов командорскому брейдвымпелу английской эскадры, съехали в Симонс-таун, взяли кабриолет с зонтом и отправились в Капштадт.

Цель наша была, кроме удовлетворения любопытства в новой стране, переговорить с банкирами, к которым адмирал имел письма, и отыскать голландское семейство, в котором бы я мог поселиться для практики в голландском языке.

Первая треть дороги, составляющей 22 англ. мили, идет вдоль берега по глубокому песку; далее, обогнув гору по ровному безлесному месту, покрытому так называемым сухарным кустарником, она ведет меж красивых дач и ферм до самой заставы, где в третий раз от Симонс-тауна вам наскучает сборщик шоссейной пошлины. На [219] девятой мили, в значительном расстоянии от дороги, виднеется селение Констанция, знаменитое сладким и ароматическим вином. Проехав его, показываются первые лесные рощи, которые, приближаясь постепенно к большой дороге, превращают ее в густую аллею дубовых и тополевых деревьев. Перемежаясь сосной, аллея прекращается за милю до заставы, у последних дач. На всем пути множество алоя гигантских размеров. Грунт всюду песчаный, и чем ближе к городу, тем красноватее, почему стволы всех растений постоянно покрыты красною пылью и все предметы имеют красноватый оттенок, особенно с южной стороны, с которой они открыты морским ветрам, несущим песчаные облака с так называемых cape-flats — капских равнин, лежащих к северу от фальс-бухты. В трех милях от города, по правую сторону дороги, в долине, капская обсерватория, главная и почта единственная во всем южном полушарии. Чем ближе к Капштадту, тем, конечно, более встречается движения. Пешеходы все черные, всех оттенков, как в цвете, так и в формах лица; огромнейшие фуры, запряженные 6-ю, 8-ю, 10-ю и даже 24-мя быками; легкие телеги с 6-ю и 8-ю лошаками; последней европейской моды фаэтоны и кабриолеты, с прекраснейшими конями — все это превосходило мое понятие о Капштадте, и оно невольно изменялось по мере приближения к [220] городу. Наконец, за четверть часа до заставы, дорога обгибает Чертову Гору, из-за которой выказывается вершина Львиной Горы; местность все более поднимается, и вдруг пред вами сот девять красновато-белых и красновато-желтых домов с плоскими кровлями — столица Южной Африки, в долине между Столовою Бухтою и Столовою Горою. Последняя, соединяя Чертову Гору с Львиною, образует высокий полукруг, обгибающий город со всех сторон, кроме северной, занятой бухтою, полною судов.

Широкие и чистые улицы правильного Капштадта образуются правильными и чистыми двух и трехэтажными домами, то голландской, то английской наружности. По двум-трем улицам видны деревья — остатки аллеи, необходимой принадлежности каждого голландского города. Движение соответствует величине города и положению его, на перепутье между всеми шестью частями света. Англичане, как хозяева, встречаются здесь на каждом шагу; и хотя при 20-ти и более градусов жару, не меряют улиц саженными шагами, как на Севере, но с педантством остаются верными черному фраку и круглой шляпе. Дамы, строго следуя моде сырой родины, большею частью тоже носят черное платье и черной же шляпой защищаются от лучей африканского солнца. Но цвет лица не в их власти; тут бессильно и педанство. Здешние [221] колонисты, то есть англичане, родившиеся в Капе, доказывают, кажется, что на африканской земле англосаксонский тип не столь прочен, как в землях, которых климат и почва ближе подходят к Альбиону: нет того открытого выражения, той правильности, соединенной обыкновенно с большею или меньшею полнотою; на лицах более видно конторской устали, чем влияния благотворного климата. Колонисты вообще народ исключительно меркантильный, особенно же голландцы и англичане; а капские колонисты — потомки тех и других.

Когда эти два холодные, эгоистические характера сольются и составят каких-то капландцев — то-то будет совершенная проза!

Повидавшись в Капштадте с вице-губернатором (губернатор, генерал-лейтенант G. Cathecart, не возвращался еще после кафрской войны из Грагам-тауна — столицы восточной части колонии), адмирал уехал обратно на фрегат. Я нанял комнату у бедного голландца, содержателя школы, говорящего еще чистым природным языком. Найдти такого было нелегко, потому что капштадские голландцы, особенно в столице, дошли уже до того периода в своем падении; что почти стыдятся отечественного языка; многие с особенным выражением отвечали мне: «Мы хотя и голландцы, но разговорный язык в нашем семействе английский». Разумеется, что сопровождавший меня [222] англичанин, банкир Томсон, улыбался при этом с самодовольствием. Чтоб лучше понимать отношения двух классов здешнего общества, надобно припомнить их историю. В 1650 году голландцы впервые поселились на мысе и с того времени, постепенно распространяясь в крае, управляли им впродолжение около 150 лет; в 1795 году англичане завладели колониею самыми незначительными средствами; но в 1802 году, по амьенскому миру, должны были возвратить ее голландцам. В 1806 году она вторично перешла в руки англичан, за которыми и утверждена миром 1814 года.

Чтоб основательнее познакомиться с колониею и не судить о ней по столице, адмирал устроил во внутрь страны небольшую экспедицию, участником которой был и я. Таким образом я должен был прервать занятия с голландцем, которые, впрочем, были весьма неправильны, по причине разных служебных поручений.

Наняв два штульвагена с зонтами, каждый в четыре лошади, цугом, с платою по 5 ф. ст. в сутки, мы отправились в путешествие 19 марта. Охотно проследил бы я здесь всю нашу поездку, станцию за станцией, случай за случаема.; но она, продолжалась восемь дней и мы сделали всего около 220 верст, почему полное описание далеко бы вышло за пределы письма. Ограничусь кратким [223] исчислением, посещенных нами мест и очерком всей колонии.

Пространством колония равна самой Англии вместе с Ирландиею; не считая земли Наталь, лежащей севернее, на юговосточном берегу Африки и отделенной от капской колонии независимою Кафрариею и превосходящей величиною половину Ирландии. К северу колония ограничивается Оранжевою Рекою и рекою Фаал, а от независимой Кафрарии отделяется р. Кей.

Местность колонии террасообразная, состоящая из трех больших уступов, возвышающихся один над другим по направлению от южного берега к Оранжевой Реке, которая, направляясь от востока на запад, впадает в Атлантический Океан в расстоянии около 750 верст к N от мыса. От взморья идет полоса земли, шириною от 20-ти до 50 верст, довольно ровная, но с холмами и возвышенностями, доходящими в Столовой Горе до 3,580 футов и большею частью плодородными, особенно в восточной половине. Климат этой полосы здоровый и приятный, с незначительными изменениями впродолжение года. Средняя годовая температура Капштадта 15°, средняя зимняя 11°,8 и средняя летняя 18°,3. Эта узкая полоса, преимущественно пред другими населенная, ограничивается к северу цепью невысоких гор, называемых Longc Kloof или Long Pass, которые [224] поддерживают пространную ровную землю, называемую Карру (Karroo). Эта равнина большею частью бесплодная, но представляет хорошие пастбища для овец. За нею поднимается, в свою очередь, хребет гор Zwarte Bergen или Черные Горы, которые сами служат южною границею другой, пространнейшей плоскости, называемой Greal-Karroo. Последнюю некоторые путешественники сравнивают со степями Татарии. Дождь здесь редкость; климат: зимою суровый, летом чрезвычайно жаркий, неблагоприятный даже для пастбища овец. Далее к северу, по мере склонения последней равнины к Оранжевой Реке, климат изменяется, делается ровнее и удобнее для разведения больших стад овец.

Произведения Южной Африки преимущественно земледельческие. В округах, ближайших к Капштадту, выделывается вино; в остальных, более восточных, получаются хлеб и шерсть; торговля вином не цветет; шерстью — быстро возрастает. Предметы продовольствия отправляются преимущественно на остров Маврикия (Isle de France) и в Южную Америку.

Жителей во всей капской колонии 303,000, наполовину белых, на половину разноцветных; в том числе в земле Наталь около 20,000 чел., преимущественно черных. Из белого населения 3/4 все еще составляют голландцы. В Капштадте, единственном значительном городе колонии, 23,700 [225] ж., между которыми тон и язык преобладают английские и, по словам путешественников, из всех английских колониальных городов этот наиболее имеет английскую наружность. Кроме Капштадта и Грагамтауна, селения Джордж и Порт-Елизавет более английские, чем голландские; затем все остальные, как равно большая часть деревень и ферм, чисто голландские, как по языку и по религии, так и по устройству. Девять десятых голландского населения составляют так называемые буры (Boer) — эти обарчившиеся впродолжение 150 лет поселенцы, живущие в прекрасных, даже роскошных домах и владеющие лучшею землею колонии. Едят они жирно и сытно, и неособенно уважают умственные занятия. Дочери их и жены, как подобает семейству фермера, круглы и вечно краснощеки. Общее у них чувство-нерасположение к англичанам, особенно в восточной половине колонии; впрочем, они гостеприимны и хлебосольны. У одного из них мы имели превосходный завтрак, за которым, между прочим, были виноградные лозы с восмидесятилетнего виноградного дерева. Оно имело всего шесть дюймов в диаметре, но густыми ветвями своими и тучными лозами покрывало решетчатый навес большого двора. Другой бур, угощавший нас превосходным кофе, рассказывал знакомство свое с знаменитым Головиным, когда он, в 1806 году, [226] был задержан на Мысе англичанами, как военнопленный. Несмотря на свою голландскую натуру, толстый фермер пришел в совершенный восторг, когда описывал побег Головина из Симонсбухты и досаду англичан, только что вторично занявших мыс.

Разноцветные племена колонии — готтентоты, бушмены и коренные обитатели страны: малайцы, мозамбикцы, кафры, фингу и др. составляют прислугу, дворню, пастухов и земледельцев; но значительная часть их ведет жизнь кочевую и бродяжническую. Готтентоты составляют около 3/4 всего этого темного населения. Название это дали им голландцы; сами они себя величают квекве. Как вообще все эфиопское племя, так и квекве принимаются за следующую ступень от малайцев, если идти от кавказской расы: они менее, чем среднего роста, желто-коричневого цвета; волоса у них самые короткие, круто-завитые и редкие, и вообще они до крайности некрасивы. Выдающиеся скулы, широкий, плоский нос, большой выдающийся рот, со впадинами под скулами у мужчин и женщин; так что непривычному глазу трудно отличить лица первых от лиц последних. Квекве всегда грязны и имеют какой-то неприятный, тяжелый вид. Бушмены — карлики готтентотов. Составляя то же племя, они еще некрасивее. Те и другие тихи, покорны и незлопамятны; слабы как [227] физически, так и умственно, и в местах, в которых живут независимо, враждуют между собою и с кафрами. Но чистым, несмешанных это племя можно видеть только за Оранжевой Рекой. В колониях все смесь, и только в тюрьмах, где они сидят большею частью за покражу, в которой прилежно практикуются на границе, найдете чистые образцы тех и других. В нашей поездке мы посетили ущелье Bain’s Kloof, через которое инженер Bain (известный геолог и путешественник Южной Африки) проводит шоссейную дорогу. Местами этот путь доходит до высоты 2,000 и 2,500 фут., и на этих высотах мы осматривали тюрьмы, в которых видели образцы разных племен, пантомимами с ними разговаривали и снимали фотографические портреты (неудавшиеся), как готтентотов и бушменов, так и с чистейших кафров, мозамбикцев, фингу и других. Странно видеть между этими черными prisoners и белых англичан. Кафры, мозамбикцы и фингу имеют весьма много общего: черны, рослы, атлетического сложения и со смелым взглядом, особенно первые; но, как арестанты, они все смотрели несколько исподлобья. Высокий лоб, необыкновенной ширины нос, большой рот с толстыми губами, как у негров, зубы белые; волосы длиннее чем у готтентотов, но тоже короткие и курчавые, составляют физиономию кафров. фингу, когда они [228] на родине — невольники кафров. Всех их содержат весьма хорошо.

Редкая была картина, когда в ущелье, между голых скал вышиною до 5,000 фут. и вдоль оврага, в темной глубине которого шумел поток, на этом диком fond разбрелся разноцветный народ; ломами, кирками и лопатами они отворачивали глыбы песчаника и расчищали дорогу. Как эти африканские лица были хороши на мосту, выведенном с глубины оврага и соединявшем середину ската двух противолежащих гор! Вообще эта часть поездки была до крайности любопытна. Миновав ущелье, мы очутились в песчаной большой долине, служащей в дождливое время руслом реки Breed-rivier и ограниченной с севера хребтом гор Long Kloof, с которой, с противоположной стороны, как в стену, упирается высокая равнина Karroo.

В этой песчаной пустоте, покрытой низким кустарником, при входе из ущелья, стоит одиноко небольшая лавочка, сложенная из железных гальванизированных цинком листов. В ней и страусовые яйца и несколько кусков английского ситца, и большие шпоры, употребляемые бурами, и американские сухарики и т. п. Bain, который был так обязателен, что проводил нас от местечка Веллингтон, через свое ущелье, до Ворчестера и обратно, говорил, что по этой местности и по [229] ведущей через нее дороге можно себе составить довольно верное понятие о местности и дорогах Южной Америки до самой Оранжевой Реки. Я к этому прибавлю, что из ущелья мы постоянно поднимались с холма на холм, имея кругом, на горизонте, горы, хотя не весьма высокие. Столовая Гора долго не терялась из виду и обозначалась на горизонте своею округленностью.

Мы приобрели в поездке несколько черепов капских зверей, гиены, тигра, антилоп и проч., несколько окаменелостей, в том числе два редкие трилобита, штук 20 змей в спирте и т. п. Все это, конечно, должно идти как приобретение экспедиции. Наиболее ценные из этих предметов подарил нам почтенный Bain. Я купил кожу барса, совершенно целого, с головой и хвостом, вшитую в кожу серой и окаймленную кожею красной антилопы, за 35 шилл. Продал мне ее сам охотник, убивший барса на ближайшей горе; он же изловил большую часть змей, привезенных нами. Надобно вам сказать, что во всех горах, через которые пролегает Bain’s Kloof, скрывается большое число барсов, гиен, или диких собак, как их здесь называют; целые стада бабуанов — больших, дымчатых, длинноволосых обезьян и других зверей; но весьма мало примеров, чтоб они нападали на человека; бывает, что дикая собака утащит барана или козленка (на Капе разводят целые [230] стада коз), но и это весьма редко. Мы с нетерпением ждали, чтоб хоть один из этих первоначальных хозяев колонии повстречался с нами, или хотя выглянул из какого-нибудь ущелья, но напрасно. Все, что удалось нам видеть по части живой зоологии, был бабуан, бегавший кругом дерева, на привязи, у того же самого охотника, и птица секретарь, которая в русле Breed-rivier, у большого камня, занята была змеей, добивая ее своими крыльями. Мы осторожно подкрались, но длинноногий секретарь, оставив добычу, сперва побежал, потом поднялся немного на синих своих крыльях, и опять спустился, чтоб между кустами и в траве искать другое пресмыкающееся; такое занятие ему нетрудно по его длинной, тонкой шее. Я приобрел, между прочим, восемь полуголовок из композиции, представляющих попарно, en face, Готтентота с Готтентоткой, бушмена с бушменкой, малайскую и кафрскую пару: они дадут хорошее понятие об этих племенах.

Однако, надобно вам сказать, что в Южной Африке есть республика, и дать понятие о карфских войнах, хотя они займут еще может быть лист.

До 1827 года англичане продолжали управлять колониею по голландским законам; в это время колонисты получили английское уложение, которое столько разнствовало от прежнего, что буры не могли [231] его с разу взять в толк. Не понимая ни оснований новых правил, ни языка чиновников, поставленных правительством для учинения суда и расправы, буры показывали неудовольствие, которое много увеличивалось тем, что эти же законы дали кое-какие права и Готтентотам, бывшим у фермеров в положении, совершенно равном невольническому. К этому присоединились другие обстоятельства, увеличившие неудовольствие фермеров. Кафры, как все дикие, поставляя все свое богатство в величине стад, постоянно грабили соседей, издавна имели с ними стычки за быка или барана, и попеременно то приобретали, то теряли. Но вскоре после введения в колонии новых законов, явились в Капе дополнения к ним, возвещавшие свободу Готтентотов. Эти полулюди вполне предались новому своему положению, работу возненавидели; жильем их стали леса и большая дорога, первым удовольствием — вино. Свободные, они даже стали переходить к кафрам, которым указывали дорогу к жилищам прежних повелителей, и бурам стало плохо. Колониальное правительство, принимая участие в положении фермеров и приписывая все нападения собственно одному племени кафров, изгнало из занимаемой ими земли их начальника Макамо или Charlie (так названного, по настоянию отца его, в честь прежнего губернатора колонии (Lord Charles Sommerset)). [232]

Земля эта, лежащая теперь в пределах английской Кафрарии, с 1817 года считалась под покровительством англичан. Charlie, обиженный и подстрекаемый европейскими друзьями, как полагают англичане (в 1833), вторгнулся в колонию, разоряя и сжигая, что лежало на его пути. Вот начало кафрских войн. Первый мер не удовлетворил буров и они тысячами стали выселяться за пределы колонии, надеясь в пространной Африке найдти свободу. Одни направились на север, другие на северо-восток. Но только что, после чрезвычайных трудов и лишений, голландцы основались за Оранжевой Рекой в Блумфонтейне и в земле Наталь, как явились английские войска и объявили занятые бурами земли, принадлежащими колонии. Одна часть покорилась, другая продолжала свое движение на север. Вышедшие из земли Наталь, основали за рекою Vaal республику, которая наконец, в наше время пребывания на мысе, признана и английским правительством. Ге, которые удалились из Блумфонтейна, дошли до озера Нагами, где несколькими деревнями заселили богатый оазис. Первое место называют Transvaal Territory, а последнее, вместе с озером, только недавно открыты одним капским путешественником, который описывает их в настоящее время в капских газетах, называя озеро: The Great Lake.

Текст воспроизведен по изданию: Письма с кругоземного плавания в 1852, 1855 и 1854 годах // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 118. № 471. 1856

© текст - ??. 1856
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1856