-

ХРИПКОВ А. П.

ОТРЫВОК ИЗ ЖУРНАЛА МОРЯКА

(ВОСПОМИНАНИЕ О МАДЕРЕ).

Voyager c’est vivre.

Arago.

С самого вступления моего на поприще действительной жизни родилась у меня мысль вести постоянные записки обо всем, что касается собственной моей личности, хотя я не предвидел еще тогда, что Провидение предназначало мне пять лет страннической жизни, что мне предстояло видеть многое, посетить места весьма интересные, испытать ощущения достойные воспоминания.

В 1851 году я навсегда оставил морскую службу, и тогда только заметил, что портфель мой, наполненный воспоминаниями прошедшего, заключал в себе также разные подробности о [220] местах виденных мною в продолжение моей службы; я передал эти записки некоторым лицам, и они изъявили желание видеть их в печати. Хотя я не имел никогда притязания на литературное достоинство, однако, уступая желанию их, я решился пустить в свет отрывками описания моего последнего путешествия на фрегат Паллада ¹.

14-го августа, 1849 года, фрегат Паллада снялся с Спитгетского рейда и салютовал штандарту английской Королевы 17-пушечными выстрелами, а национальному флагу 21. Но к удивлению, не смотря на правила, существующие между всеми морскими державами и основанные на изъявлении взаимного уважения наций, мы не получали в продолжение целого часа ответа на наш салют, почему поворота овер-штаги ², легли на якорь у самого брантвахтенного корабля. Посланный с фрегата лейтенант был принять на адмиральском корабле со всею возможною учтивостию и с извинением, что по случаю праздничного дня их артиллеристы были уволены на берег, но что корабль уже сигналом главному командиру испрашивает разрешения отвечать на салют наш после захождения солнца. Офицер наш был сейчас же представлен командиру судна, который снова просил извинения в задержке фрегата, предлагая дождаться адмиральского ответа. Вскоре, на передовом укреплении Портсмута был поднят русский флаг и 32 выстрела были ответом на наш салют; но по случаю позднего времени мы провели всю ночь на рейде, и уже на другой день в 4 часа пополудни удалились от берегов Портсмута. Три дня продолжалось наше плавание в Английском канале, и только 18-го августа, в 12 часов ночи, мы вышли на широкое раздолье западного океана. Время было чудесное, небо ясно, поверхность океана едва колыхалась зыбью, Ветер был попутный, казалось, все благоприятствовало нашему плаванию; с наслаждением глядел я на фрегат, скользивший по гладкой поверхности моря; окрыленный бом-брамселами, он едва наклонялся на подветренную сторону, и бежал со скоростию 20 миль в час; какое наслаждение для моряка приближаться быстро к цели своего предназначения! Какое [221] странное чувство видеть себя в безграничном пространстве окруженным тысячами опасностей! Не смотря на то, что подвахтенные были уже давно спущены вниз и никакая обязанность не удерживала меня на палубе, я все-таки не мог вполне налюбоваться картиною моря, и, долго еще оставаясь на верху, с наслаждением вспоминал о минутах, проведенных мною в Англии после утомительного плавания; память оживила мне давно-прошедшее, и глазам моим живо представилась та счастливая минута, когда в прошлый год после 84-дневного плавания ³ под парусами мне удалось увидеть землю или, яснее сказать, ступить на землю. Надо пробыть 84 дня под парусами и три с половиною месяца не сходить с палубы, чтобы вполне согласиться со мною, что можно позабыть обо всех удовольствиях береговой жизни, и свыкнуться с мыслию, что на свете не существует ничего более, как море и корабль. Но когда при первой возможности я съехал на берег, то я не мог себе представить, чтобы вид земли и зелени мог произвести на человека подобное впечатление. Я был как сумасшедший, как ребенок, которому дают игрушку; мне казалось, что для меня начинается новая жизнь, что я переродился. Если многие так жестоко жалуются на нашу службу, на жизнь моряка, то я уверен, что за все опасности, за все труды, сопряженные с этой службой, есть достаточные вознаграждения. Мне возразят, что береговой человек может пользоваться удобствами жизни и не подвергать себя никаким лишениям; но оценяет ли он эти удовольствия, в состоянии ли он испытать те приятные ощущения, которые наполняют душу моряка, после продолжительного перехода? Я уверен, что куст зелени, женское лице, не говоря о красавицах, не произведут впечатления на берегового человека, тогда как для моряка все имеет особую прелесть. Первая женщина, встреченная мною на берегу, казалась мне красавицей; первый сад, в который я вошел, показался мне земным эдемом; конечно эти удовольствия были куплены ценою многих неприятностей; но я уверен, испытав уже не раз подобное чувство, что все забывается при виде берега, и моряк, не сходивший с корабля в продолжение нескольких месяцев, при вступлении на берег [222] обновится жизнию; удовольствия и наслаждения заминать для него место страха и неприятностей. К чему длинная и долгая жизнь, когда, день за днем, не разнообразить ее ничем? Тогда нет никаких воспоминаний в старости; а юность и молодость унеслись невозвратно. Я невольно сожалею о людях, которые всю жизнь свою провели на мягкой подушке покойного кресла; конечно, чтение верных описаний может заменить им многое; но в состоянии ли даже игривое воображение передать то, что не может быть выражено ни словами, ни кистью! Кто в состоянии выразить грозность стихии в момент шторма? Чье перо передаст нам звуки ветра, когда они заглушают человеческий голос и гром орудий?

Для таких моментов нет слов, нет возможности передать их; и все, даже удачные, попытки будут поверхностны, не смотря на дар красноречия. Путешествие есть одно из лучших наслаждений жизни; противоположность виденного невольно приводить к сравнению, к изучению местности; вот почему я вполне согласен с одним из знаменитых французских путешественников, который, совершив кругосветное путешествие, испытав все, что могло сопровождать его в продолжение четырех-летнего плавания, говорит наконец: voyager c’est vivre.

21-го августа. Едва фрегат пришел на параллель Бискайской бухты, как сильная зыбь предвозвестила нам близость одного из самых бурных мест океана при европейских берегах. — 21-го августа было воскресенье, и во время самого совершения молебствия боцманская дудка вызвала всех на верх. Едва команда и офицеры успели занять свои места, как сильным порывом ветра фрегат нагнуло на бок, и борт его погрузился почти до коечных сеток. Барометр упал, все предвещало сильную бурю. Ветер свежел, волнение усилилось, и наконец обратилось в совершенный шторм; у грот и фок-марселей взяли четвертый риф, крюсель закрепили, но волнение не уменьшалось, сила ветра не ослабевала. Вскоре вся поверхность океана покрылась белой пеной валов, и при каждом ударе их о борт судна, фрегат сильно погружался на оба борта. Страшно было глядеть на эту разъяренную стихию и на валы, грозившие массою своею задавить фрегат; серые тучи грозными грядами неслись по горизонту и казались Божией карой. Если вид корабля поражает нас в штиль, и мы готовы возгордиться произведением могущественного ума человека, то в минуту бури судно, [223] представлявшее прежде громадное целое, вмещающее в себе 450 человек экипажа и 52 огромного калибра осадных орудий, кажется тогда щепой на бурной поверхности моря. — Но, благодаря Бога, положение наше не было опасно, перед нами было открытое чистое море; ни мели, ни подводные камни не заставляли страшиться за судьбу экипажа ⁴. К вечеру ветер стих, оставив сильное волнение, сопровождавшее нас в продолжение нескольких дней; так продолжали мы наше плавание, когда 29-го августа, вечером, мы были на высоте островов Дезерта, соседних с Мадерой; на другой день в 2 1/2 часа по полудни мы положили якорь на Фунчальском рейде, и тогда глазам нашим представилась дивная картина: громады гор, вершины которых были покрыты облаками, весь берег, не представлявший отлогости, виноградные плантации и банановые рощи, разбросанные по всему протяжению южного берега, загородные домики плантаторов, наконец монастырь Св. Марии, утонувший в зелени и расположенный на самой возвышенной части острова, и под монастырем, амфитеатром выстроенный город Фунчал; утвердительно можно сказать, что редко встречаются подобные местоположения. К довершению картины, должно вспомнить, что почти ко всем домам Фунчала прилегают сады, и самое укрепление города, Picfort, скрыто в зелени кипарисной рощи! Растительность острова представлялась в полном блеске; все подстрекало паше любопытство увидеть скорее вблизи то, что так роскошно представлялось нам издали; но карантинный флаг удерживал нас в продолжение четырех дней на фрегате.

Остров Мадера, «Medeira», в переводе с португальского языка, означает лес. Этот остров принадлежит, по географическому разделению, к африканским островам, находится в расстоянии 600 километров от западных берегов Африки и составляет с малыми островами Дезертов группу, известную под общим именем Мадеры. Открытие острова Порто-Санго, лежащего в 60 италиянских милях от Мадеры, было причиною открытия и этого последнего острова. В 1418 году Ганзелос и Тексера, приближенные Генриха, видя, какое живое участие принимал он в открытии африканских берегов, решились участвовать охотниками [224] в одной из экспедиций, имевшей целью обогнуть мыс Боядор и продолжать плавание далее на юг.

Экспедиция, по обыкновению тогдашнего времени, не удалялась от берегов, и конечно ей не могла бы принадлежать честь нового открытия, если бы жестоким порывом ветра их не унесло в открытое море; потеряв из виду берега, они почитали погибель свою уже неизбежною, когда с рассветом на другой день они увидели перед собою остров, который тогда же назвали именем Porto-Santo, в ознаменование своего избавления. Восхищенные открытием, они спешили возвратиться в Португалию и донести королю о последствиях своего путешествия. Они с восхищением рассказывали о положении и плодородии почвы острова и просили разрешения основать там колонию. Генрих охотно согласился с их мнением, тем более, что заселение острова вполне соответствовало его желанию. Немедленно изготовлены были три корабля, командирами которых были назначены: Зарго, Ваз и Бартоломео Парестрело; все они пользовались исключительною доверенностию Генриха и имели повеление немедленно основать колонию. Едва была приведена в исполнение мысль Генриха и колонизация получила свое основание, как Парестрело возвратился в Португалию с донесением об успехах первого заселения. — Между тем Ваз и Зарго, оставшиеся на острове Порто-Санто, постоянно обращали внимание на черное пятно горизонта, ясно видимое ими и не переменявшее никогда своего положения относительно их острова. Они наконец решились отправиться к этому незнакомому предмету, который был не что иное как остров с великолепным местоположением и покрытый непроходимым дремучим лесом, почему он и получил название Мадеры. По тщательном осмотре и описании острова, оба командира возвратились в Португалию с донесением о новом открытии, которое было принято с единодушным восхищением. Ваз и Зарго с особенным увлечением превозносили открытие Мадеры, доказывали его преимущества пред всеми островами, известными дотоле, и заставили Генриха решиться немедленно сделать там заселение, избрав сахарный тростник и виноградную лозу за растения, которые преимущественно предполагалось развести на Мадере. Но предприимчивым Португальцам Вазу и Зарго принадлежит только честь вторичного отыскания острова, известного по всем вероятиям мореплавателям ХІІІ-го столетия. Предание гласит, что один из Англичан, по имени Машан, [225] бежавший из Англии от преследования родителей своей любовницы, знаменитой красотою, Анны Дорзет, искал верного и безопасного убежища на одном из островов Антлантического океана, и был застигнут бурею у берегов Мадеры. Он вышел на берег в сопровождении своих друзей, чтобы отдохнуть от беспокойства бурного плавания, когда судно, привезшее их, снялось с якоря, оставив их всех на произвол судьбы. Анна Дорзет умерла от отчаяния, и Машан через несколько дней последовал за нею, не будучи в состоянии перенести этого нового несчастия. Друзья их водрузили на общей могиле несчастных любовников деревянный крест с простою надписью, и, выстроивши шлюбки, благополучно достигли берегов Марокко, откуда они уже были отправлены в Португалию. Не смотря на баснословность этого происшествия, эта романическая легенда достаточно свидетельствует, что Мадера была известна еще до посещения Ваза и Зарго; притом португальские писатели того времени единогласно признают этот остров за место, где кончилась плачевная участь несчастных любовников, уверяя при том, что город Мошано и уезд этого имени получили свое название от надписи, найденной на гробнице Мошана. С самого первого дня открытия острова Базом и Зарго, Мадера постоянно оставалась во власти Португальцев, когда в 1801 году Англичане овладели островом, под предлогом, что Мадера могла быть занята французскими войсками; но владычество их продолжалось только до 1814 года, и они уступили ее снова Португалии. Историю открытия Мадеры перевел я из прекрасного сочинения г-на Couley, считая не лишним познакомить читателя с судьбою острова, имеющего в настоящее время замечательное положение в политическом мире.

Не смотря на развввающийся португальский флаг на укреплениях острова, Мадера мало отличается от английских колоний. Все лучшие плантации и самая торговля в руках английских негоциянтов, и господствующий язык в Фунчале есть английский.

3-го сентября. Утром мы спустили карантинный флаг, и фрегат получил разрешение иметь сообщение с берегом. Первая шлюбка, отвалившая от борта, перенесла меня на берег. — Верный своему обыкновению, я не воспользовался провожатым, который предлагал мне свои услуги, и так как я всегда в особенности дорожу первым своим впечатлением, то стараюсь обойдтись без чичероне, которого присутствие часто бывает утомительно. Отправляясь в незнакомом [226] месте один, более обращаешь внимание на все окружающее и через то достигаешь скорее изучения местности. Шлюбка наша пристала к пристани Pontinia, весьма неудобной, ибо она почти не закрыта со стороны моря; рядом с нею находится выдавшаяся в море скала, на верху которой расположено укрепление, показавшееся мне в весьма плохом состоянии. Пройдя несколько улиц, уже можно было ознакомиться с характером Фунчала, который совершенно отличался от всех городов материка. Архитектура домов, без исключения, в английском стиле; но ни один из них не отличался огромностию; улицы, вымощенные маленькими плитками, представляли необыкновенно ровную поверхность; но ни стук экипажей, ни хлопанье бичей, ни обыкновенный крик кучеров, ничего не нарушало спокойствия города: решительно можно было позабыть о 20 тысячах жителей, составляющих его народонаселение. Гористое положение всего острова лишает удобства какого бы ни было рода экипажей, которые заменяются паланкинами, верховыми лошадьми, реде (hammak) и наконец санями. Паланкин состоит из кушетки или стула, которого спинка делается из железной проволоки; над спинкой в железную стойку пропускается палка, прикрепляющаяся на противуположном конце паланкина; эту палку кладут на плеча два носильщика, и так переносят путешественников. Над паланкином обыкновенно находится балдахин, защищающий от зноя африканского солнца. Реде или по-английски hammak, которого вид совершенно одинаков с матросскою койкою, делается из шелковой сетки; к верхней ее части, так же как к паланкину, прикрепляется поперечная палка. Реде исключительно предназначается, как кажется, для употребления женщин. Внешний вид саней совершенно одинаков с нашими русскими, но разница между ними та, что они обыкновенно делаются из жести и не имеют подрезов. Введение этого нового рода экипажей началось с недавнего времени, и он употребляется только исключительно в самом Фунчале. Сани запрягаются быками, но не лошадьми, и место кучера заменяет погоньщик, который идет спереди и управляет экипажем. Перевозка тяжестей из окружных селений делается на досках, в которые впрягают тоже быков. Не смотря на существование паланкинов и реде, большая часть жителей предпочитают однако верховых лошадей, которые разведены во множестве на всем острове. По заведенному порядку, ни одна лошадь не может быть без [227] проводника, и нет никакой возможности устранить провожатых; мне не раз случалось пускать лошадь марш-маршем, чтобы отделаться от проводника; но к удивлению, я всегда видел его за собою; ухватись за хвост лошади, он погонял ее хлыстом, приговаривая: bonna cavale signor. Неутомимость их поразительна; 1850 года в феврале месяце я совершал путешествие на Пик-Руйво, которого описание я буду иметь честь впоследствии представить; путешествие это с малым отдохновением продолжалось три дня; во все время провожатый не отставал от меня; возвратясь в Фунчал, он в тот же день пустился сопровождать опять одного англичанина. С ранних лет поступают они в проводники, и конечно многие из них не переносят этой трудной жизни; аневризм — обыкновенная причина их ранней смерти.

Если внутренность самого Фунчала мало имеет привлекательности, за то места, окружающие его, поразительны своею красотою. Не прошло двух часов моего пребывания на берегу, как я уже пустился верхом по Ливаде ⁵ к монастырю Св. Марии, выстроенному у самого подножия облаков. Дорога идет почти постоянно виноградными аллеями; кисти винограда я мог срывать, сидя на лошади, без всякого затруднения. Беспрестанно на пути попадаются нам загородные домики, окруженные растениями тропических стран; все эти летние убежища были отделаны с удивительною роскошью и удобством. Вся дорога до самого монастыря довольно узка, но отделана превосходно маленькими камушками, на подобие шоссе, и с каждой точки, где редели виноградники, передо мною открывались картины дивные, поразительные; я взошел на колокольню, откуда виднелось безграничное пространство океана, суда, качающиеся на рейде, город Фунчал, долины, образовавшиеся обрывами гор, и на горизонте два острова Дезерта. Признаюсь, странное чувство наполняло мою душу в ту минуту! Но мне хотелось скорее добраться до вершины горы, над которою висели облака; лошадь моя, почувствовав шпоры, с быстротою кинулась вперед, и через 1/4 часа я уже был в облаках; вскоре однако холод принудил меня возвратиться назад, и через час я был опять в Фунчал. Здешний рейд, открытый со всех сторон, мало представляет безопасности даже для мелких судов, [228] для которых нет гавани, и потому должно обращать большое внимание на состояние погоды и быть готовым при первой необходимости сняться с якоря.

По уверению здешнего капитана над портом, туземные жители предсказывают о перемене погоды за несколько времени. Я имел случай в Лиссабон передать это обстоятельство одному английскому капитану, который отвечал мне следующее: действительно туземцы острова Мадеры предсказывают очень верно о перемен погоды; но в то самое время на Фунчальском рейде бывает сильная зыбь, при совершенном штиле, так что снятие с якоря заблаговременно бывает невозможно. Мне кажется, что самое лучшее убежище во время свежего ветра, это спуститься между Мадерой и Дезертами; проход между ними совершенно чист и безопасен.

15-го сентября. Во все время, после последней моей поездки на берег, мы были под парусами, крейсируя у берегов Мадеры, когда получили приказание от Его Императорского Высочества Герцога, наполнить паруса и следовать в Лиссабон. Так как предлагаемая мною статья исключительно посвящена воспоминанию о Мадере, то я пропускаю описание Лиссабона, в котором я провел большую часть года и которого описание будет продолжением моих записок. Для большей последовательности я выставляю числа, и потому читатель легко может видеть, что пребывание мое на Мадере было не постоянное.

10-го февраля. Фрегат наш возвратился снова на Мадеру, и, передав письма и депеши на берег, не стал на якорь, но держался под парусами у берегов. Можно себе представить, с какою завистью глядели мы на берег, как каждый из нас переносился туда мыслию; и всякий раз, когда фрегат приближался к Фунчалу, в каждом из нас возраждалась надежда, что мы станем на якорь ⁶; но команда вахтенного офицера: по местам, поворот овер-штаг! мгновенно рассеивала великолепные мечты и настоящее снова представлялось в мрачном виде крейсерства; но к счастию, нигде не проходят так скоро дни, как на палубе военного судна, нигде человек не беседует так часто с самим собою, нигде воспоминания не имеют той цены, как на море. Уже два дня лежали мы в виду берегов, когда офицерам было разрешено съезжать на берег. Что делать в подобных случаях? [229] Надо не упускать ни одной возможности, чтобы посетить незнакомые берега. Фрегат в это время был в шести милях от берега, и около нас держалась одна только маленькая баркета; не смотря на сильное волнение, мы решились однако отправиться в ней, и вскоре мы неслись по морю, которое в это время бушевало страшно; но в подобных случаях риск имеет необыкновенную прелесть, и мне не раз случалось подвергать жизнь свою опасности из прихоти исполнить желание. Но к счастию, шлюбка наша управлялась 4-мя превосходными матросами, которые с невероятною предусмотрительностию спускались по волнению каждый раз, когда вал уже был у борта судна. Нельзя не удивляться их знанию и опытности и не уважать подобных людей, которые рискуют своею жизнию каждый день. Моряк отдает справедливость их знанию; а в глазах берегового человека они заслуживают полного уважения. После часовой утомительной гребли мы благополучно достигли пристани. Нога моя не дрожит на твердой поверхности, я вне опасности, я счастлив; с каким удовольствием представляешь себе 24 часа пребывания на берегу. Все забыто, да и к чему печалить настоящее грустными воспоминаниями прошлого. В ту минуту надо было пользоваться настоящим и не заботиться о будущем. Отыскав нашего любезного пассажира г. Дальмеде, которого мы перевезли из Лиссабона, мы отправились с ним по городу; день приходил к концу, а мы имели приглашение на вечер на одну из ближайших дачь! Ночь провели у Дальмеде, который ни за что не согласился отпустить нас ни в одну гостинницу. Радушие Португальцев может служить характеристическою чертою их нрава. Мы провели более 5 месяцев в Лиссабоне, и во все время нашего пребывания встречали такое гостеприимство, такое радушие, что конечно каждый из нас, оставляя Лиссабон, уносил в душе благодарность и приятное воспоминание. На другой день после верховой прогулки по городу, мы должны были возвратиться на фрегат. Нельзя упустить случая описать способа отваливания шлюбки от берега, который употребляют здешние лодочники. Обыкновенное их место у таможни, которое совершенно открыто с моря, и волнение, ударяя о берег, образует совершенный бурун. Условившись в цене за доставление на судно, вы садитесь на берегу в шлюбку, и с вами два матроса; остальные двое втаскивают ее на гребень вала, в минуту отлива буруна, и судно, получившее таким образом ход вперед, скатывается с волны на [230] волну и в минуту оставляет далеко за собою берег. Опытность и искусство гребцов — одна порука за безопасность. При малейшей неловкости, судно, не получив достаточного хода вперед ⁷, не взойдет на волну, и тогда, став поперег волнения, одним ударом может быть разбито в щепки, и, не смотря на близость берега, спасение сомнительно. Чувство человека во время скатывания с берега совершенно одинаково с чувством при спуске с ледяных гор.

15-го февраля. В 4 часа по полудни фрегат подошел к берегу и принял Его Императорское Высочество со всею свитою и несколько человек Португальцев, которых угодно было пригласить с собою Его Высочеству; фрегат взял курс на остров Порто-Санто.

17- го февраля. В 9 часов утра фрегат кинул якорь против селения Villa Baleiro. На этот раз я не мог съехать на берег и потому ограничусь его внешностию; вид его был совершенно противоположен с Мадерою и не представлял ничего привлекательного. Заселение острова доходит до 6000 человек, занимающихся исключительно рыбною ловлею, и, как кажется, бедность и нищета служит их общим уделом; я основываю мое заключение на шлюбках, пристававших к нашему борту, гребцы которых были в рубищах или даже в лохмотьях, едва прикрывающих их тело; матросы с фрегата, видя их положение, предложили им сухари, и надо было видеть, с какою жадностию кинулись они на добычу, и была минута, когда я серьезно опасался, что дележ между ними произведет сильную драку. Мне говорили, что причина этого ужасного положения жителей происходит от совершенного неурожая хлеба. Больших подробностей описания я не могу представить читателю, потому что в этот же день мы снялись с якоря. На другой день мы снова возвратились в Мадеру.

18-го февраля. В 10 часов утра съехал я на берег, в сопровождении трех офицеров нашего фрегата, и мы прямо отправились в горы по Ливаде в монастырь Санта-Мария и через селение Камаша на так называемые Малые Коралы. Возвратясь в город, купил я план и виды Мадеры; я всегда стараюсь наполнять альбом моих путешествий изображениями посещаемых мною мест, и только впоследствии оценил [231] необходимость и выгоду подобных коллекций. Пересматривая страницы моих впечатлений первого путешествия в Италию, я нахожу неописанное удовольствие глядеть на места, о которых память сохранила приятные воспоминания. Имея два дня свободного времени, мы предполагали совершить поездку на Большие Коралы, считающиеся лучшим местоположением; между нами явилась новая мысль отправиться на север, с тем, чтобы посетить Пик-Руйво (Ruivo), самую высокую точку острова; с радостию принял. А это новое предложение, потому что мне давно хотелось быть на самом большом пике, которого высоту на английских картах означают 6056 фут, и, по уверению г-на Араго, в его кругосветном путешествии на корвете Урания, в сравнительной таблице величин гор, он предполагает высоту Пика-Руйво 1572 метра. Во всяком случае мне предстояло в первый раз в жизни подняться на такую высоту. В 1816 году, бывши в Неаполе, я был на вершине Везувия, но высота его не превосходит более 1207 метров, и потому Пик-Руйво 365 метрами превышает Везувий; но не одна цель посетить мадерский пик подстрекала мое любопытство, — давно желал я совершить прогулку во внутренность острова, давно хотел я насладиться местами, увидеть дикую природу в полном блеске ее величия. Нельзя не считать Мадеры первоклассным местоположением, и по уверению некоторых, многие виды ее превосходят самую Швейцарию. По условию мы все должны были собраться в гостиннице Лондон, где проводники и верховые лошади были уже заказаны; в ожидании назначенного времени провел я вечер у г-на Дальмеда, и ровно в два часа был на месте. Разные приготовления задержали нас, и било три часа, когда мы пустились в путь.

Ночь была темная, небо покрыто тучами, луна за облаками; окружающий мрак навевал на меня грустные мысли; они толпой роились в моем воображении. В молчании куря сигару, следил я шагом за проводником, и невольно убаюкиваемый иноходью лошади, переносился мыслию среди людей близких моему сердцу. Никогда не оценяешь людей и не отдаешь им полной справедливости, никогда не воспоминаешь о прошлом с таким удовольствием, как в те минуты, когда впереди есть многое, покрытое густым туманом неизвестности.

Проехав по Ливаде и добравшись до монастыря Санта-Мария, мы начали подвигаться по узкой дороге, усеянной каменьями. [232] Лошади беспрестанно скользили, и мы были не раз в опасности разбиться в дребезги. Сгущение воздуха делалось заметным, атмосфера наполнялась густотою испарений; мы достигли высоты, покрытой постоянно облаками. Все разговоры прекратились, каждый, молчал, но это молчание было вполне выразительно, холод одеревенил наши члены, а легкое платье не в состоянии было предохранить нас от стужи ⁸. От холода едва я мог держаться в седле; не возможно было поднять в галоп лошадей, дорога делалась все более и более каменистою и каждая неверная поступь коня могла увлечь нас в бездну; мы ехали на краю пропастей, покрытых облаками. Признаюсь, в душе я начинал раскаяваться; но никогда мысль возвратиться назад не ослабляла моей ревности исполнить прихотливое желание.

Более двух часов поднимались мы в горы, не видав ничего; густой туман непроницаемою мглою покрывал все окружавшие места; предавшись опытности проводников, мы продолжали однако путь наш, и вскоре воздух начал редеть, бледная луна осветила мрачный горизонт, и глаза мои были поражены великолепною картиною, которая как будто волшебным жезлом раскинулась передо мною. В немом упоении, едва переводя дыхание, глядел я долго на это место; я пожирал глазами дивную картину; мне жалко было расстаться с тем, что так сильно меня поразило, что оставило во мне следы неизгладимых впечатлений. Перо мое слабо, способность выражать слишком ограниченна, и я конечно не в состоянии передать вполне того, что так роскошно представлялось нам. — Ущелие, или скорее, даже равнина, находящаяся между двумя обрывами скал, покрытых грудою обнаженных каменьев, и между ними огромная гора, имевшая вид усеченного конуса, покрытая легкой дымкой облаков, в то время представлялась нам как будто под стеклянным колпаком, чрез который виднелась зелень. Внизу долины лентою вилась речка, и шум падения воды далеко отдавался вдали; все было тихо, и только [233] блеск луны бледным светом ночи озарял все окружавшее меня. Эта долина носит имя Риберо-Фрио.

С тех пор дорога делалась самая роскошная, не смотря на то, что мы принуждены были спускаться и подниматься на горы; все неудобства и самая опасность упасть в пропасть — все искупалось великолепием мест. Одна картина сменяла другую, везде почти на каждом шагу представлялись нам пропасти, усеянные каменьями, через которые ручьи тысячами с шумом стремились вниз: сон, усталость, все мгновенно исчезло; восходящее солнце лучами осветило природу, и картина стала еще великолепнее; но не смотря на всю прелесть местоположения Риберо-Фрио, нам предстояло видеть еще многое, и потому, хотя с грустию, я должен был расстаться с местом, на котором по истине лежала печать величия Божия, и где еще все представлялось в первобытном состоянии первого дня творения.

Уже горная дорога далеко оставила за нами знаменитую долину, когда проводник прервал нить моих размышлений словами: Signor, Taja da Murta, и в то же самое время он указал мне на водопад, высота которого по глазомеру казалась не мене 400 футов; падение воды внизу образовало речку, чрез которую несколько перекинутых досок заменяло мост; с осторожностию проводники перевели лошадей наших на другую сторону речки, и мы долго любовались водопадом, который по красоте своего местоположения может стоять даже наравне с долиною Риберо-Фрио.

Совершив уже более половины пути и дав краткое понятие о красоте местоположения острова, что сказать о жителях, гнездящихся между скал? Как кажется, бедность и нищета отличительный их характер; дома, или, скорее, шалаши их, построенные из сплошных досок, покрытых остроконечною крышею, составляют все убежище поселянина, и среди этой хаты стоит очаг без трубы, досчатая кровать, на которой помещается вся семья, — вот все, что представляется путешественнику. Бедность и нищета, наравне с богатством природы, невольно поражают внимание каждого. Туземные женщины, как и мужчины, не носят отпечатка никакой красоты, кроме черного загорелого цвета, при неправильных чертах лица, и не отличаются ничем. Наряд поселян не имеет ничего характеристического, кроме обыкновения носить остроконечный колпак, едва прикрывающий темя головы. Это обыкновение распространяется на оба пола без различия возраста. [234] Остальное платье женщин состоит в обыкновенной юбке, а мужчины носят одну белую рубашку или суконную куртку, смотря по богатству.

19-го февраля. В 10 часов утра, мы благополучно достигли гостинницы Св. Анны, находящейся в селении того же имени и получившей свое название от приходской церкви, построенной во имя св. Анны; на всем остров существует обыкновение называть селения именами приходских церквей. Гостинница Св. Анны служит обыкновенным перепутьем путешественникам, отправляющимся из Фунчала на Пик-Руйво.

Едва успели мы восстановить ослабевшие силы, как спешили снова отправиться в путь, чтобы скорее достигнуть цели нашего желания.

От гостинницы до Пика-Руйво три часа езды, но дорога, к сожалению, уже не так богата разнообразными видами, как путь, ведущий от Фунчала до Santa-Anna. Не прошло и получаса, как мы снова стали подыматься в горы и опять попали в облака; в это время сбился сам проводник с дороги, или это место было на пути, по мы достигли ущелия, чрез которое не возможно было переехать верхом; оставивши лошадей, уже пешком мы начали подниматься на вершину. Самый Пик-Руйво кажется ниже окружающих его, но это ничто иное, как оптический обман зрения, ибо, поднявшись на самую возвышенность, мы убедились в высоте его, господствующей над всеми окружными местами. Через час мы были на самом пике; но к сожалению то, чего ожидали с таким нетерпением и что было главною целью нашей поездки, осталось тщетно; густота облаков, непроницаемая глазам, сокрыла от нас всю великолепную картину, для которой мы потерпели столько лишений. Обыкновенно, когда облака спускаются ниже, Руйво представляет самую интересную точку для наблюдения, потому что все части острова, не исключая и самого города, открываются взорам любопытного и представляют панораму единственную быть может в свете; и так мы имели только удовольствие подняться на высоту 6056 футов; исполнение этого желания или прихоти стоило нам тринадцати часов беспрерывной верховой езды; на память сорвал я веточку с дерева, растущего на самой возвышенности и наполнил карманы камушками; в этом заключался результат моей поездки; но во всяком случае это путешествие останется конечно приятнейшим воспоминанием; вся дорога так богата разнообразными видами, что невольно искупает неудачу, [235] встреченную нами на пике. Конечно, для меня, как для человека, отвыкшего от красот природы, все виденное мною имело особую прелесть; но я уверен, что всякий, посетив раз долину Риберо-Фрио и Тая да Мурта, согласится повторить прогулку; хотя я навсегда лишен этого, но если бы прихотливая судьба снова возвратила меня на Мадеру, то первым моим желанием было бы посещение снова этих мест.

Температура севера имеет большую разницу с южною оконечностию острова; не смотря на то, что мы были только в 14 милях расстояния от Фунчала, мы чувствовали необходимость теплого плаща, и, основываясь на выводах некоторых жителей Мадеры, самая почва северной части невозможна для разведения виноградных плантаций, и разница в состоянии термометра доходит до 7° по Реомюру. Не имея времени сделать метеорологические наблюдения, я не могу ручаться за достоверность этого вывода, но должен заметить, что, проехав большую часть северной половины острова, я не мог заметить растений, разведенных на южной оконечности, и потому должен согласиться с мнением, что действительно климат этой части Мадеры не способен к произрастению бананов, сахарного тростника и винограда, которые так роскошно украшают всю южную часть острова.

В 7 часов вечера возвратились мы в гостинницу св. Анны под проливным дождем. Прекрасный обед был готов, теплая постель ждала утомленных путников. Едва успел я добраться до кровати, как все исчезло: впечатление дня, прелесть виденных мест; я спал как убитый!

20-го февраля. В 2 часа ночи отправились мы в обратный путь. Те же долины и пропасти, все то же; но для меня они имели новую прелесть восхищения; с восторгом при лунном свете глядел я снова на места, которые конечно не в состоянии никогда утомить внимание путешественника. В 10 часов возвратился я в Фунчал, и с грустию расстался с лошадью, которая в продолжение двух суток была верным и неутомимым моим спутником. Нельзя не отдать полной справедливости породе здешних лошадей, так называемой, горной. Неутомимость, быстрота и главное инстинктивное чувство избегать опасности — вот отличительные черты их. Часто, спускаясь под гору, по скользким каменьям, я не раз приходил в недоумение, и бросив поводья, предавался совершенно на произвол моей лошади, и ни разу не [236] имел случая раскаяваться; но всего более поражало меня искусство, с которым огибала она самые опасные тропинки, едва проходимые для человека, и признаюсь, не раз сердце замирало при мысли, что один неверный шаг мог увлечь меня в бездну в подобных случаях всего лучше предаться на произвол животного, которого инстинкт наверно отвратит опасность. Примеры несчастий этого рода на Мадере редки, и почти всегда причиною их бывает желание всадника удержать лошадь ⁹. В ожидании приближения фрегата к берегу, мы снова посетили почтенного 72-х-летнего нашего пассажира полковника Peixoto, и нельзя не вспомнить с удовольствием о ласковом и благородном приеме почтенного старца, который конечно не прочтет на языке ему чуждом, благодарности и уважения, которые сохранят к нему навсегда все офицеры нашего фрегата.

В 12 часов Фрегат подошел ближе к берегу, и мы возвратились на судно, унося в душе самое приятное воспоминание нашего двух-дневного пребывания на Мадере.

21-го февраля. Фрегат наш стал на якорь для нагрузки вещей Его Императорского Высочества, и на другой день в 4 часа пополудни с тихим ZW ветром, мы удалились от берегов Мадеры для следования в Лиссабон; в продолжение пяти дней нашего пребывания под парусами не случилось ничего интересного и достопримечательного; кроме необходимых маневров, все шло обыкновенным порядком судовой жизни; никакая новость не разнообразила нашего плавания. Наконец 27-го Февраля находясь в широте № 35° 45? в 269 морских милях от маяка Буджио, при высоте барометра 29—86 и +12° термометра по Реомюру, ровно в две стклянки или, по береговому, в 9 часов по полудни, при благоприятной погоде, но при облачном небе, шканцы ¹⁰ и сот мгновенно были освещены ярким огнем как-будто зазженного фалгивеера ¹¹. Около 1 1/2 минуты продолжалось это освещение, происшедшее от близкого падения звезды около судна; она была [237] совершенно похожа на пущенную ракету. Быв в то самое время на юте, я собственными глазами видел хвост ее, который был синекрасный, а самая звезда имела сине-белый цвет, и направление падение ее было правее созвездия Ориона, виденного очень ясно в эту минуту. Я уже раз был свидетелем подобного явления, но никогда падение звезды не продолжалось так долго и свет ее не был так ярок, как в настоящее время. Как кажется, закон падения звезд еще не подвергнуть полному и совершенному исследованию астрономов, и потому я считаю не лишним описать, хотя поверхностно, то, чему я был свидетелем, находясь в 269 милях от ближайшего берега.

Конечно в продолжение долгих плаваний, в особенности в кругосветных путешествиях, наблюдая постоянно падение звезд, можно вывести весьма интересные результаты; по уверению некоторых астрономов, скорость полета этих метеоров иногда бывает не менее 36 миль (12 льё) в секунду.

4-го марта. После 10-дневного перехода в половине 10-го часа, фрегат наш стал на якорь на Лиссабонском рейде, и передав посланнику вещи и депеши, мы были к 10-му марта совершенно готовы к возвращению снова на Мадеру; но по случаю противного ветра и некоторых необходимых исправлений рангоута, мы не могли сняться ранее 31-го марта. С переменными ветрами в шесть дней фрегат пришел на Мадеру, и в 6 часов 5-го апреля мы легли на якорь на Фунчальском рейде.

7-го апреля. В 2 часа ночи пустился я снова в горы с тем, чтобы видеть восход солнца на Коралловом пике; с каким удовольствием съехал я на берег, с каким восхищением глядел я опять на те места, которые уже оставили во мне столько приятных воспоминаний; природа никогда не в состоянии утомить внимание человека, по напротив она являет нам во всем величии могущество Творца, и еще более усиливает в нас веру в благое Провидение.

В этой новой поездке я был не один: меня сопровождал мой верный, неутомимый товарищ, которого энергия удивляла меня не раз. Не было трудностей, препятствий, неудобств, которые могли бы заставить его отказаться от своего намерения. Всегда веселый, всегда готовый на все, чтобы удовлетворить любопытство, он представлял собою самого благороднейшего человека и самого неоцененного товарища. К сожалению, скромность его не дозволяет [238] мне назвать его по имени; но если страницы моих впечатлений попадутся когда-нибудь ему в руки, то и он прочтет в словах моих уважение и благодарность, которую я навсегда сохраню в моей памяти.

В 4 часа мы были уже на высоте Кораллов и видели восход солнца во всей красе, во всем блеске величия природы. Полчаса провели мы на пике, но, к сожалению, я не могу согласиться с мнением, что Коралловый пик мог бы быть первоклассным местоположением, хотя он считается таковым на Мадере; конечно везде горная природа была в полном блеске, горы и утесы виднелись со всех сторон, но самая дорога не представляла уже тех неудобств и опасностей, как путь, ведущий от Фунчала до С. Анны, и потому быть может это самое уже уменьшало прелесть окружающих нас мест. В первую поездку, в которой мы имели случай испытывать опасности от дурного состояния дороги, всякое новое место, по всем вероятиям, должно было иметь для нас двойную цену восхищения. И так наконец я имел удовольствие объехать весь остров с юга на север, с востока на запад, и хотя короткость времени лишала меня возможности вполне удовлетворить мое любопытство, но во всяком случае я могу дать некоторое понятие о Мадере, заслуживающей полного внимания всякого просвещенного человека. В описании моего первого пребывания я представил краткое описание истории острова, равно как и необходимые правила для якорной стоянки на Фунчальском рейде.

Остров Мадера, находящийся, как выше упомянуто, в 32° 38? N широты и в 16° 54? W долготы, считая от Гринвичского меридиана, имеет пространство в 66 квадратных французских лиг ¹², а народонаселение острова доходит до 100,000 жителей, из которых 20,000 находятся в Фунчале и 2,000 в Машике; все народонаселение принадлежит к Римско-Католическому вероисповеданию и происходит от Португальцев, которые первые поселились на острове, потому что по открытии его он был необитаем; до сих пор господствующий язык на всем острове есть португальский, исключая Фунчала, где почти это незаметно, потому что промышленность и торговля вся в руках английских [239] колонистов, и Фунчал в настоящее время более похож на английскую колонию, чем на португальское владение. Было время, когда весь остров был покрыть непроходимым кедровым лесом, которого ныне почти не осталось никаких следов. Что было причиною истребления его, это до сих пор остается неразрешенною загадкою. Пожар или волканическое извержение изменило вид Мадеры, но только в настоящее время она представляется голым утесом, потому что виноградные и банановые рощи, украшающие Мадеру, суть ничто иное как плантации, разведенные стараниями колонистов; вся же северная часть острова, куда не охотно удаляются колонисты, представляет совершенно голую поверхность. Почва земли и африканское солнце дали возможность развести на Мадере все тропические растения. Виноград, привезенный с острова Кипра, доставляет Мадере главную отрасль богатства; виноделием занимается большая часть жителей.

Число отпускаемого вина за границу не превышает однако 15,000 пип или 7,500,000 бутылок. Первое место между ними занимает: сорсиал, малвазия мадера, потом тинто, и после этого еще множество сортов второстепенного качества. Цена вина изменяется по его достоинству, но можно положить среднюю цену от 13 фунтов стерлингов до 150 за пипу ¹³. Обыкновенное достоинство всякого вина есть давность времени, по, как кажется, это не распространяется на здешнее виноделие, ибо всякий сорт мадеры, пролежавшей в погребе 30 лет, обращается в крепкий спирт и лишается многих качеств, которые придают всем сортам здешних вин особую приятность. Самое лучшее вино есть 10-летнее. Всем винам Мадеры необходимо в первое время теплое состояние температуры; потому многие английские погребщики отправляют вина, купленные ими в Мадере, в Ость-Индию, и оттуда они уже возвращаются в Англию; вот почему в Европе сущестствует сорт вина, известный под общим именем ост-индской мадеры или дрей-мадеры. Вина, отправляемые в северные части Европы, разбавляются в половину спиртом, иначе, если предположить переход судна 4 месяца, вино еще не будет иметь времени сделать брожение и потому лишится возможности употребления его. На всем острове нет больших запасов вина, и [240] вывозимая пропорция обыкновенно ограничивается сбором каждого года, но никогда не превышает 15,000 пип.

Среди роскошного царства растительного, изумляющего европейца в жарких странах Африки, невольно поражают внимание каждого банановые плантации. Банан — французское название, взятое с Африканского bananas. Англичане называют его платан (Platan tee). Ботаники именуют его Muss. Не лишним считаю объяснить предание жителей Мадеры, утверждающих, что самое запрещенное райское дерево было банан. Они никогда не режут его поперег, ибо в таком разрезе видно подобие креста. Банан растет толстою деревянистою дудкою, от которой висят длинные, широкие листья. В девять месяцев бананы достигают высоты 15 футов; место цветов заступает плод, растущий кистями, составленными из продолговатых огурцов в 6 и 8 вершков длиною; растение засыхает, когда плод созрел, но от корня идут новые отпрыски. Плод банановый нежен, приятен, сытен, имеет некоторый аромат. При созрении плода кожа, находящаяся на нем, получает желтый цвет и легко отделяется. — Сахарный тростник ростет длинным огромным стеблем, но не представляет, по неизвестным мне причинам, никакой отрасли богатства; вообще его видно в весьма малом количеств.

Фунчал, так роскошно представляющийся взорам путешественника при приближении к нему с моря, далеко уступает внутренностию первому впечатлению внешности. Город не велик, и из замечательных зданий можно обратить внимание только на губернаторский дом и на некоторые частные дома, принадлежащие английским плантаторам.

Укрепления острова заключаются в Лос-Рок и в так называемом укрепленном Пике (Реес Fort); как эти два, так и остальные укрепления, в настоящее время в весьма плохом состоянии. Зимой Фунчал наполняется английскими семействами, которые привозят с собою все странности и прихоти, врожденные Британскому народу. Климат Мадеры действует самым благотворным образом на одержимых ревматизмом. Умеренность климата поразительна; по выводам одного из здешних жителей, наблюдавшего постоянно в продолжение нескольких лет, оказалось, что в Фунчал зимою самое низкое состояние температуры доходит до 10° выше 0°, а летом до 40°; но [241] и в самое жаркое время года зной не может изнурить человека, потому что всегда есть возможность удалиться в горы или в северную часть и отыскать климат, сообразный своему желанию. Весьма любопытный анекдот дает понятие о состоянии здешнего климата. Один из Англичан желал поселиться в таком месте, где бы самое низкое состояние термометра было не менее +8°, а самое высокое +20°; почтенный лорд отправлялся в продолжение 6 месяцев с термометром в руках во все направления острова, и отыскал место, сообразное своему желанию.

Растительность острова поразительна; нельзя не вспомнить с удовольствием о некоторых загородных местах, где целые аллеи виноградников представляют очаровательные летние убежища.

Сообщение Мадеры с материком Европы не представляет удобств, ибо пакет-боты, содержащие постоянные сообщения, состоят из парусных судов. Из Саутамптона бриг Брилиант ходит раз в месяц на Мадеру, из Лиссабона бриг Гальго два раза в месяц. Пароход, содержащий постоянное сообщение Портсмута с Рио-Жанейро, заходит на пути на Мадеру; но возвращение в Европу, должно быть на парусном судне, что конечно останавливает желание многих посетить Мадеру.

11-го апреля съехал я в последний раз на берег, и с душею, полною сожаления пробежал по знакомым мне улицам, посетил опять некоторые загородные места и моих новых знакомых, с которыми, быть может, судьба не соединит меня более. На другой день, когда фрегат, снявшийся с якоря, тихо удалялся от берегов, я долго следил глазами Мадеру, и тогда только решился спуститься в кают-компанию, когда остров совершенно скрылся на горизонте. Грустно было мне сказать последнее и, быть может, вечное прости местам, которые оставили во мне так много приятных, утешительных и разнообразных воспоминаний.

АЛЕКСАНДР ХРИПКОВ.

Фрегат Паллада.
1850 года 11-го апреля.

Комментарии

1. 52-х-пушечный фрегат Паллада был назначен состоять при Его Императорском Высочестве Герцоге Лейхтенберском, во все время пребывания Его Высочества на острове Мадере в 1850 году.

2. Поворот против ветра.

3. В 1848 году я служил на 74-пушечном корабле Иезекииль, находившемся в крейсерстве у шведских берегов во время Голштинской войны.

4. Положение судна редко бывает критическим в открытом море, напротив соседство берега страшит всякого моряка.

5. Ливада называется на Мадере место, находящееся между Фунчалом и монастырем Св. Марии.

6. Капитан наш, из предосторожности свежего ветра, предпочитал лучше держаться под парусами.

7. Морское выражение.

8. Странным покажется каждому, что я на Мадере вспомнил о русской шубе, но прошу читателя не забыть, что я был в странах, где солнечные лучи африканского солнца проникают редко, а влажность атмосферы еще более усиливает холод. На вершине мадерских пиков иногда появляются снега и состояние термометра бывает на точке замерзания и даже ниже.

9. Начальная порода мадерских лошадей произошла от смешения английских с дикими бразильскими лошадьми. — Дешевизна найма этих лошадей удивительна: я платил за целый день не более 3 руб. сер., считая на наши деньги.

10. Шканцами называется на судах место между грот-мачтою и ютом.

11. Химический состав, служащий для ночных сигналов.

12. Лига — 4166 верст.

13. Пипа заключает в себе 500 бутылок.

Текст воспроизведен по изданию: Отрывок из журнала моряка. (Воспоминание о Мадере) // Москвитянин, № 12. 1853