-

ПЛАВАНИЕ ОТ ОСТРОВОВ НУКАГИВСКИX К ТАИТСКИМ.

(Этот отрывок заимствуется из Всеобщего путешествия вокруг света.)

Все принимало мрачный и неприязненный вид, когда мы оставляли Нукагивский архипелаг. На земле надлежало защищаться оружием от воровства дикарей. На корабле надобно было употребить усилия против бури, ибо вскоре настала она, по предвещанию Пендлетона. При захождении солнца, ветер установился от С. З., с ужасающею силою. Целый день, Океания держалась прямой дороги к Таити; сбиваемая с пути, она тем упорнее стремилась против волн. Но, наступила ночь; ураган удвоил свою ярость, стал бешен, неукротим. Ежеминутно ударяли волны его в палубу, катились по ней, [12] обливали ее, переливались через нес. Наш превосходный корабль мог еще сражаться; борьба еще неутомила его; смело шел он на битву, и с морем и с бурею. Но Пендлетон предпочел осторожность отваге. И вот, спустив свои верхние паруса, Океания пошла по волнам тихо, смиренно, хотя быстро, легко, почта незаметно. Эта новая походка дала кораблю более уверенности, движения менее быстрые. Казалось, что океан смиловался над его по слушанием, и согласился не качать его так жестоко, как прежде. Меня это порадовало тем более, что при упорной борьбе корабля с волнами, я терзался несносною тошнотою.

Казалось, конца небудет этой свалке стихий. Уже двое суток продолжалась она, и ничто не показывало нам никакого облегчения. Более полутораста льё сбило нас в сторону с нашего пути. Филипс не выдержал более. «Чтобы тебе легко не было, ветерок Норд-вестовый!» заговорил он - «полторы тебе бомбы! что ты — аль белены объелся? аль согласился с Пендлетоном довести нас до какого нибудь гидрографического открытия? Посылаешь нас на закуску морским рыбам, что ли? И ведь надо же на беду: теперь этому ветру совсем не время, и в этой стороне его никогда не бывает! Ох! чтобы ему подавиться китом, этому Норд-весту! Две [13] недели мы потеряем от его глупостей! И что ему мешаться не в свое дело — goddam!»

Но Филипс мог браниться, сколько угодно. Норд-вест его не слушался, шумел сильнее его. Сделалась переменны. Филипс надеялся выиграть, поворотом на другой бок (lof pour lof). Но тут опять принялись ветры порывами от N. O., с беспрестанным громом, с молниею, с дождем. Это было нестерпимо, даже и не Филипсу. Только после недели совершенно противной нашему пути прогулки, после переборки всего, что только море и ветер представляют страшного, буря ослабела, ветер перепрыгнул от юга, и потом мало по малу принял направление от Ю. В., обыкновенное в здешней стороне. Мы сделали 400 льё в сторону, обогнувши почти в 45° угол, против прямой линии от Нукагива к Таити.

Все это, по видимому, неделало большого впечатления на нашего Пендлетона. Одарен ли он был в высочайшей степени решительностью на все, этою отрицательною, но драгоценною для моряка добродетелью? Вывел ли он какой нибудь порядок новых соображений из нашей неприятной остановки? Я незнал ничего, но только видел лицо его так же спокойным, как физиономию Филипса совершенно сбитою с толку. Мы разговорились об этом. «Да, что же прикажете делать?» возразил мае [14] Пендлетон. «Нрав Океана вздорлив и прихотлив. Всего лучше об нем незаботиться, потому что так, или сяк, а он свое возмет. Вот почему, хороша ли, дурна ли погода, мне все равно. В морской жизни всегда плач со смехом и смех со слезами. Если море спокойно, и вы на него положитесь, задремлете — берегитесь: как Юдифь, оно отрубит вам не голову, а мачту, что хуже потери всякой головы! Если оно сердится, и вы с ним спорите, стоите против него, лучше иного утеса — помаленьку оно смирится, перестанет шалить и поладит с вами. Вот вам моя морская философия. До Филипса она не дошла. Его матросская корка слишком толста, да с ним и толковать нечего! Браниться ему здорово — пусть бранится!»

С удовольствием слушал я здравые суждения моего лихого капитана. Он продолжал:

— Впрочем, поверьте — во всем есть своя добрая сторона. Случай всегда служил мне лучше всякого расчета. Если мне приходилась удача в моей кочевой жизни — право, случаю бывал я этим обязан. Если у меня на старость отложено 50,000 доллеров в Нью-Йоркском банке, если у этого янки Филипса, который беспрестанно жалуется, и по привычке кричит, что он разорился, есть хорошенький домишко в Массачузете, где живут его жена [15] и ребятишки — все это досталось мне и ему не экспедицией наперед рассчитанной, не расчетом на досуге. Все что называют верною фактурою, выводом из прейс-курантов, балансом по торговле, все это, почти всегда, пустые затеи. Считают так, а на деле иначе, и практика дурачит теорию. Общие выводы необходимы, но дробь сглаживает счастье. Знаете ли, что разбитию корабля одолжен я был однажды полным грузом трипангов, на котором выиграл за три курса, самые счастливые? Изломанные мачты, якори, изгрызенные морем, течь, изорванные снасти — сколько раз все это наводило меня на обетованные земли в этих мало известных морях! Вот что заставляет меня спокойно слушаться всякого случая, бури, тишины, всех морских прихотей. И теперь — видите где мы: нас перекинуло под 25° южной широты и 127° 30' долготы западной, почти к восточному краю архипелага Помотуского. Что жь за беда в такой разгулке? Судьба позволяет нам переглядеть всю эту кучу островков, запастись тут черепахами, трипангами, может быть, сокровищами! Может быть — мы успеем спасти какой нибудь погибающий корабль — это дороже всяких сокровищ! Может быть, мы увидим, определим мель, утес, поставим их на карту, и спасем будущих наших товарищей в путешествиях [16] по Океании. Провидьте даром ничего не делает — во всем скрыта мысль, видимая, очевидная, тайная, но мысль — везде и всегда. Я верю этому.

— Капитан — сказал я — вы чудо-человек, с благородною душою, добрым сердцем!

— Полно-те льстить, любезный товарищ - отвечал Пендлетон — я честный человек и христианин — только.

Наш разговор продолжился. Неговорливый от природы, Пендлетон бывал словоохотен, когда это выходило случайно. Он признался мне шутя, что почитает меня достаточным предлогом оправдать наше уклонение в сторону с прямого пути: пользуясь им, я буду иметь случай посмотреть на Помутский архипелаг, который без того остался бы у нас в стороне. «Мне жаль, даже», сказал Пендлетон, «что неподвинуло нас еще восточнее, и вы не можете теперь видеть двух единственных островов восточной Полинезии, остающихся у нас довольно далеко на восток к Американскому берегу: это Салаз-и-Гомез и Вайгу (остров Пасхи)». Действительно — от этого был промежуток в моем Океанийском странствования, и я просил Пендлетона, несколько раз там бывавшего, дополнить мне рассказом такой недостаток. Это подстрекнуло словоохотливость моряка, и он рассказал мне историю этой [17] небольшой купы, сношения туземцев с Европейскими мореплавателями, Голландцем Роггевейном, Англичанином Куком, моим земляком Лаперузом и Русским Коцебу. Я спешил все записать под его диктовку, и не под одним этим отрывком следовало бы мне поставить имя Пендлетона, если бы отличать все, чем обязан я в моих замечаниях моему доброму и опытному Американцу.

Salas y Gomez есть ничто иное, как безобразная куча утесов, необитаетых, открытая в 1793 году Испанским мореплавателем, по имени которого она называется. Другой Испанец описал ее в 1805 году. Коцебу в 1816-м, Бичей в 1826 году, являлись тут в свой черед и подходили довольно близко. Положение острова определено хорошо — 26° 28' ш. ю. и 107° 41' долг. зап.

Остров Вайгу совсем другое. Известный у Англичан под именем Eastern Island, у Французов под названием ile de Paques, он был открыт 6-го апреля 1722 года, Голландскою эскадрою адмирала Роггевейна (Roggeween), причем дали ему имя в честь светлого праздника, в который случилось его открытие, Paaslaen по Голландски, Easter по-Английски, Paques по-Французски. Едва завидели остров, как к кораблю Роггевейна подплыла лодка; в ней был дикарь, высокого роста, веселого характера, [18] счастливой физиономии. Он вскарабкался на палубу, где приняли его ласково; подарили ему кое-каких безделок — он повесил их себе на шею; дали ему есть — он ел славно; поподчивали его вином — он не пил его и выплеснул себе в лицо. Словом, он был большой шутник и проказник, кривляка, как обезьяна — прыгал, болтал, передразнивал всех. Когда наступил вечер, гостя едва могли спровадить в его лодку. Отправясь к берегу, он кричал во все горло: Одоррага, одоррага!

На другой день экспедиция стала у берега. По приморью, уставленному идолами, врытыми в землю, теснилась изумленная и любопытствующая толпа. Начали знакомство с дикарями, осторожно, с недоверчивостью, которая впоследствии оправдалась. В тог же вечер, по какому-то предлогу, один Голландец выстрелил из ружья и убил островитянина. Началась битва. Роггевейн сам поспешил на берег, со 150-ю солдат и матросов. Он велел стрелять по дикарей, недопускавших высадки. При первом залпе был убит бедный проказник, увеселявший накануне Голландцев. Урок был тяжкий и достаточный. Желая умилостивить грозных пришельцев, дикари повергли к ногам их оружие, подарки, разные припасы, даже отдавали Голландцам жен и детей своих, умоляя о пощаде. [19]

Тогда установился постоянный мир, явилась большая дружба. Голландцы осмотрели остров. Земля была хорошо обработана; поля огорожены и разделены; каждое семейство занимало свою хижину. Строения были от 40-ка до 60 футов в длину, и 8-мь и 10 футов в ширину. Строили их из кольев, воткнутых в землю, обмазанных глиною, или грязью, и покрытых сухою травою. Дикари готовили кушанье в глиняных горшках — хоть это почти невероятно. Свиньи водились на острове.

Живые, ловкие, сильные, островитяне казались кротки, приятны, скромны, даже робки. Цвет кожи походил у них на Испанский; некоторые были почти совсем белы. Тело у всех дикарей было испещрено рисунками птиц и животных. Мы упоминали об огромных идолах, по приморью расставленных; они казались предметом особенного почтения дикарей, из которых иные особенно находились при них; то были жрецы, по мнению Роггевейна, ибо отличались от других дикарей большими серьгами, бритыми головами, и головными уборами из белых и черных перьев. Идолы были преогромные, вырублены из камня, и имели нелепую фигуру человеческую. Вокруг каждого находилась площадка, вымощенная белым камнем. [20]

Беспокоимая западным ветром, Голландская экспедиция удалилась, и об острове Пасхи ничего не было слышно до времен Кука, который простоял при нем восемь дней, в марте 1774 года. Предание о страшном наказании от пришельцев сохранялось еще между дикарями, и Англичане не были принуждены ссориться с ними. Кук и ученые спутники его Форстеры могли по воле сделать все необходимые замечания, для пояснений географии местной.

Германского наблюдателя поразило особенно одно обстоятельство — малое число женщин, в сравнении с числом мужчин. Даже во внутренности острова такое замечание оправдывалось очевидностью, и Форстер думал, что дикари должны со временем здесь истребиться. Он открыл еще, что туземцы говорили наречием Таитского языка. С Куком был Таитянин Гиди-Гиди (Оедидей) и он мог разговаривать кое-как с жителями. Начальником острова и селения был тогда некто Тоги-Таи. Власть его казалась весьма ограниченною, и он больше советовал, нежели приказывал. Туземное имя острова, до тех пор мало известное, было, следуя Форстеру Вайгу, а по мнению Кука Теапи.

Остров показался Форстеру вообще бесплоден, почти сплошь покрыт темными, черными [21] и красноватыми каменьями, губчатого свойства и происхождения очевидно волканического. Главное прозябение составляли злаки (graminee), росшие пуками листьев, столь скользких, что с трудом можно было ходить по ним непадая. Впрочем, почва была железистый туф, и основные скалы острова недопускали произрастания ни трав, ни растений. Нигде незаметно было ничего, что стоило бы назвать деревом. Главнейшее составляли: бумажная шелковица, употребляемая, как на Таити, для выделки тканей; род недотроги, с красным, крепким, тяжелым деревом, но искривленным, уродливым, толщиною неболее 3-х дюймов в окружности, редко достигающим 7-ми футов в вышину; несколько деревьев hibiscus populneus, небольших, белого цвета и ломких, с листьями, похожими на ясеневые. По несмотря на недостаток пригодного дерева, у дикарей были однакож лодки, и это доказывает, что либо исследования Форстера были неполны и неточны, либо что колоды приносило сюда от времени до времени морем.

На всем острове не было ни ручья, ни потока, ни ключа. Вонючую воду добывали в болоте и дикари пили ее. Впрочем, насаждения были у них хорошо содержимы, и состояли из полей с пататами, иньямами, тыквами, бананами, сахарным тростником и одним родом [22] соланума, или морелли. Курицы, единственное из замеченных домашних животных, были малочисленны, невелики и худы. Полагали, что дикари едят крыс. Птиц земных видели немного, и рыбная ловля казалась необильною. Кук и Форстер полагали число жителей до 900 человек; но как они заметили мало женщин, вероятно, скрывавшихся, то и должно думать, что такой цыфр далеко невыражал действительности.

Мужчины были татуированы с ног до головы; женщины менее, но оба пола расписывали себя красною и белою краскою. Одежда мужчин состояла обыкновенно в маленьком переднике, привязанном веревочкою вокруг тела. Но иные, и женщины особливо, завертывались большим лоскутом ткани, покрывая себе ноги другим лоскутком поменее. Мужчины носили иногда на голове род диадемы, убранной перьями, а женщины надевали колпаки соломенные, с острым верхом. У женщин и мужчин нижняя часть ушей была безобразно разрезана и оттянута, даже на два, на три дюйма к низу; в эти дыры вставляли пучки белого пуха, перья, кольцы из разных веществ.

Жалкие хижины туземцев состояли из жердей, воткнутых в землю, в некотором расстоянии одна от другой, согнутых и связанных верхними концами, так, что из этого [23] образовывался род свода, посредине поддерживали его жердочки, прямо поставленные, и все было покрыто травою. Выходило что-то похожее на опрокинутую длинную корзину, 6-ти, или 8-ми футов шириною, и футов 5-ть, или 6-ть вышиною. Вход был так узок, что пролезали в него ползком. У некоторых жилищ, до половины состоящих из землянок, свод составлялся из складенных один на другой каменьев. Вход в такие жилища туземцы воспрещали Англичанам, и потому Кук полагал, что это были гробницы.

Лучше Роггевейна, Кук видел и описал огромные каменные статуи, главную достопамятность острова Вайгу. Открылось, что это не идолы; но древние памятники, воздвигнутые в честь каких-то знаменитых туземцев. Памятники сии находились на разных местах острова; там и сям разбросанные обломки других показывали, что некогда число их было гораздо большее. Ничто не могло дать понятия об этих уродливых произведениях непостижимого искусства, кроме изображения. Вообразите каменные, грубо обтесанные громады камней, от 10-ти до 15-ти, даже до 20 футов в вышину; человеческую рожу, с глазами, похожими на эллипсис, поперег головы, с носом, без лба, короткою шеею, превеликими ушами, с очерком грубых, прямых волосов, с плечами, едва обозначенными [24] без рук, без ног. На верху особенное прибавление — огромный камень, род Египетской шапки, странной формы, как будто короны, или шляпы, украшения, или тяжести - Бог весть! Такова являлась любопытная общность памятников. На иных шапка, в вид каменного цилиндра, 4-х, 5-ти футов в диаметр, составляла почти треть целой вышины статуи. Видя Англичан, подходящих к площадкам, окружавшим памятники, казалось, туземцы изъявляют неудовольствие. Они просили чужеземцев отойдти. Общее именование сих монументальных изваяний было Анга-Табу, но многие из них имели особенные названия: Томо-Аи, Томо-Epu, Гугу, Мара-Гейна, Ума-рива-Вина-пу, что вероятно, означало имена людей, в чью память статуи были поставлены. Ни один из этих памятников не мог быть делом современным. Бедное состояние дикарей не могло дать им никаких средств к трудам столь огромным. Простые надгробия из камней, обмазанных известкою, заменяли подобные сооружения монументов изумительных. Во все продолжение бытности здесь Англичан, никаких признаков религии и богослужения статуям замечено не было, и этим опровергалась мысль Роггевейна. — Все оружие островитян состояло из длинных и коротких головоломов, [25] изваянных с одного конца, и нескольких кольев, украшенных на концах куском лавы.

Таитянин Гиди-Гиди, сопровождавший сюда Кука, изложил в краткой, но верной заметке на память впечатление, произведенное на него островом Вайгу: «Таата маитаи, Венуа ино (люди добрые, а земля злая)». Действительно бесплодие земли долженствовало быть причиною упадка Вайгу, ибо древние огромные статуи, и дом, виденный Форстером, превосходно сложенный из широких камней, показывали прежде бывшее здесь образование, исчезнувшее для настоящих обитателей.

В свою очередь, 9-го апреля, 1786 года, Лаперуз остановился, подобно Куку, на западном береге Вайгу, и пробыл тут около суток. На сей раз видели много женщин. французские матросы несердились, когда дикари учинили несколько примеров дерзкого воровства. Только одному из воришек, самому смелому, досталось несколько дробин в догонку.

Ученые, бывшие при экспедиции, дополнили и пояснили своими исследованиями замечания предшественников. Число жителей полагали тогда до 2000. Уверились, что каменные подземелья, виденные Куком, были жилища, а не гробницы. Осмотрели подле пристани хижину, в 510 футов длиною, построенную, как все другие, но по величине своей служившую местом [26] пребывания для целого селения. Измеряли и описали статуи уже и прежде измерянные и описанные, и кроме того каменный парапет какой-то, в 580 футов длины и 520 ширины. Окончательно утвердили, что было здесь некогда образование древнее, от которого уклонились настоящие островитяне, но которое запечатлелось следами очевидными и бесспорными. Лаперузу принадлежит открытие, ускользнувшее от внимания других: он нашел древний кратер потухшей огнедышавшей горы. Форма его походила на срезанный конус, столь обширный, что верхняя часть составляла почти мили две окружности. Низ, образуя дно кратера, был затоплен болотом, в углублении почти на 800 футов. Сторона кратера к морю была разрушена на треть всей вышины. Долину, простиравшуюся у подошвы волкана, прекрасную и плодородную, покрывали насаждения бананов и бумажной шелковицы. На боку кратера была видна полуразрушенная статуя.

Кук и Лаперуз определяли пространство острова в 36 миль окружности. Он усеян горами, видимыми за 12-ть и 15 льё с моря. Берега безопасны, но недостает доброго якорного места. Кук и Лаперуз стояли оба в пристани, открытой всем ветрам севера и юга, начиная с западной стороны. [27]

Вся эта первая эпоха знакомства с жителями Вайгу, столь дружески и ласково принимавшими Европейцев, кажется, кончилась с Куком и Лаперузом. Русский мореплаватель Коцебу не мог уже похвалиться дружбой Вайгусцев, и такую перемену приписывал он злодействам и насилию, которая позволили себе многие из бродящих Европейских шкиперов против бедных жителей Вайгу. Он собрал сведения об одном из событий сего рода. Американский шкипер Нанси, из Нью-Лондона, зашел, в 1805 году, к острову Мазафуэро (Mas a Fuero), близ Жуан-Фернандеза, между Американским берегом и Вайгу. Там шкипер произвел удачный лов тюленей, и продал шкуры их выгодною ценою в Кантоне. Желая воспользоваться такою находкою, решился он поселить несколько промышленников на Мазафуэро. Сам он не мог там остановиться надолго, по причине неудобной стоянки, не мог и отделить людей из своего экипажа. Бессовестный решился употребить в свою пользу бедных Вайгусцев. Корабль его стал у берегов Вайгу. Но дикари воспротивились, дрались отчаянно, не смотря на превосходство оружия неприятелей, и шкипер едва мог захватить только десять мужчин. Их заковали в кандалы, и дали им свободу, когда Вайгу уже пропал из виду. Но отчаянные дикари не думали о погибели, и как [28] будто сговорясь, все мгновенно бросились в море. За ними хотели броситься и дикарки, но их удержали. Между тем, соединясь в морских волнах, несчастные Вайгусцы, по видимому советовались несколько времени о том, куда им плыть? Часть отправилась прямо в направлении к родине; другие обратились совсем в другую сторону. Американцы поспешали за ними в шлюпках, хотели ловить, спасать беглецов, но старание было тщетно. Едва шлюпка догоняла кого нибудь из дикарей — он нырял в глубину, как рыба, и выплывал далеко в стороне. Шкипер предоставил бедняков их жребию, и только одних дикарок увез на Мазафуэро. Подобные происшествия повторялись неоднократно.

Можно понять, что столь бесчеловечные действия должны были сделать Вайгусцев недоверчивыми. Потому всякого китолова, к ним пристававшего, они встречали неприятельски. Довольно упомянуть об их битвах с капитаном Александром Адамсом, начальником Гавайского брига Каагу-Ману, в 1806 году, и с капитаном Вейншином, командиром Албатросы, в 1809 году.

Русский мореплаватель Коцебу ничего этого незнал, когда стал у Вайгу, 28 марта, 1816 года, с небольшим кораблем своим Рюриком. Дикари вздумали погубить его [29] вероломством. Они выплыли на встречу его весело, привезли плодов и кореньев, меняя их на железные поделки. Но когда Русские хотели выйти на берег, на них бросились толпою, стали их бить, грабить. Надобно было защищаться. Несколькими ружейными выстрелами разогнали нападавших, но они воротились снова, пустили тучу каменьев, и Коцебу приказал поспешно плыть назад, боясь, что в неравной битв переломают все ребра. Он немедленно отправился в путь, и только успел заметить, что прибрежные огромные статуи все свалились с своих подножий.

После него, кажется, только Бичей привез несколько новостей о житье бытье островитян, дополнив обозрение и самой земли их. Это было в 1826 году. Бичей обошел северную оконечность Вайгу, до тех пор худо осмотренную его предшественниками. Тут лучше можно было разглядеть геологический состав острова. Бичей ясно видел кратеры волканов, потухшие и поросшие зеленью, за исключением только одного, близ С. Б. края. Берега казались бесплодны, но долины хорошо обработаны. В одной из них можно было различить длинные хижины, окруженные другими маленькими, и выставлявшиеся сквозь зелень бананов. Заметили еще морай, с четырьмя идолами на помосте, составлявшем большую каменную [30] огорожу, на которой виднелись какие-то беленые каменья. - Пока Англичане лавировали таким образом около острова, дикари следовали за ними по одной дороге с кораблем, только описывая круг меньше. Одни были нагие, едва прикрытые маро; у других были наброшены на плеча рогоженные плащи.

Достигнув гавани, где останавливался Кук, Бичей послал две хорошо вооруженные шлюпки начать сношения с дикарями. Казалось, что туземцы были в добром расположении. Они вплавь пустились к шлюпкам, последуемые своими женами, и с разными припасами для промена. Шлюпки были уже недалеко от прибрежья, когда к ним подплыл человек, на плечах которого сидела дочь, молодая девушка. Пловец подсадил свою ношу в шлюпку, и просил Англичан удостоить ее своим вниманием. Дикарка была не дурна собою. Под глазами было у нее немного татуировано, но гораздо более татуажа являлось по телу, от поясницы до колен, как у других дикарок. Тут наколоно было множество полосок, так близко, что в отдалении можно было почесть этот татуаж узкою исподницею. Едва красивая дикарка вскочила в лодку, она схватила, без дальних церемоний, мундир одного офицера, и надела его на себя, как попало. Воровство и грабеж кажутся шестым врожденным [31] чувством Вайгусцев; они родятся ворами. Посланные Бичеем узнали это самым неожиданным образом. Несмотря на ласковое начало, едва шлюпки коснулись берега, дикари бросились на Англичан и старались схватить что только можно было. В несколько минут они содрали бы с гостей своих даже платье, еслибы гости не стали защищаться от неучтивых хозяев. Но тем дело некончилось. Дикарь, что-то в роде старшины, прибежал с толпою народа, вооруженного дубьем, и звук военной трубы, вместо которой дикари употребляют раковину, подал знак начала открытой битвы. Наглому старшине сделали небольшой подарок. Он остановил товарищей. Прошло с четверть часа мирно, но вдруг все женщины удалились и дикари бросились в драку. Действие каменьев, дротиков, головоломов было столь жестокое, что начальник Английского отряда приказал поскорее отступать к шлюпкам. Отсюда стали стрелять, и наглый старшина, зачинщик смятения, был убит первый. Не смотря на сей урок, невозможно было удержаться против множества, и Англичане поспешили отплыть к кораблю. «Всем кто ни был на шлюпках — говорит Бичей — досталось по нескольку ушибов каменьями; многие были даже очень жестоко ранены, но ни один не умер. Со стороны [32] туземцев, кроме вышеупомянутого старшины, еще один дикарь поплатился жизнью».

Бичей поместил однакож в журнале своем весьма выгодное описание телесного сложения островитян, в которых нашел он большое сходство с Ново-Зеландцами. «Это красивая порода — говорит он — особливо женщины, с их овальным лицом, правильными чертами, высоким, ровным лбом, прелестными зубами, черными глазами, хотя маленькими и несколько впалыми. Цвет кожи немного светлее цвета Малайцев. Общая форма тела весьма правильна; члены немускулисты, но показывают однакож ловкость и крепость. Черные, как смоль, волосы седеют у Вайгусцев только в глубокой старости. — По наблюдениям Бичея, залив, где останавливались он и Кук, находится под 27° 9' ш. ю. и 111° 45' д. з. — Самая высшая точка гор острова возвышается почти на 1100 футов от морского уровня.

Текст воспроизведен по изданию: Плавание от островов Нукагивских к Таитским // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 16. № 61. 1839